Дворец пионеров руководство

Дворец пионеров на Воробьевых горах. Два интервью с авторами

В 2012 году в преддверии 50‑летнего юбилея Дворца пионеров журнал ПРОЕКТ РОССИЯ взял интервью у двоих из его авторов — Феликса Новикова и Владимира Кубасова. Редакция также обращалась с просьбой об интервью к Виктору Егереву, но, к сожалению, он не смог встретиться по личным причинам. На тот момент Феликс Аронович, Владимир Степанович и Виктор Сергеевич сотрудничали с бюро «Яузапроект», которое как раз занималось проектом развития комплекса Дворца пионеров и пыталось добиться проведения научной реставрации главного здания, реконструкции корпуса № 8 и строительства новых корпусов. В интервью архитекторы рассказали о конкурсе на Дворец пионеров, проводившемся в 1958 году, об истории строительства Дворца, а также о современном состоянии памятника и том, что может ждать его в будущем.

Феликс Новиков: «Не коллективом мы были и не бригадой. Мы были дружиной»

Проект Россия: 
Полвека тому назад открылся Дворец пионеров. Можно ли утверждать, что вас прославила именно эта работа, как Андрея Меерсона и Вадима Давиденко – проект Дворца Советов?

Феликс Новиков: 
Первым большим успехом он явился для Кубасова. Владимир в нашей команде младший, сверстник Меерсона. Они даже родились в один день. А остальная тройка – Покровский, Егерев и я – с одного курса и успела раньше отличиться победой в конкурсе на проект станции метро. Строилось пять станций. Авторами четырех из них были академики, а мы только что из стен МАРХИ, еще «тепленькие». Наша станция «Киевская»–радиальная, и вместе с ней строилась кольцевая. Коллеги из Киева пожаловались Хрущеву, партийному вождю Москвы: дескать, две «Киевских» строите, а нас не позвали. Хрущев отклонил оба проекта, и был организован новый конкурс уже с участием киевлян. Отстоять право на стройку мы не могли. А спустя два месяца Хрущеву показали макет «Краснопресненской». Обратившись к свите, Хрущев спросил: «Кто за такую станцию? Прошу поднять руку». А сам не поднял. И никто не поднял. И он распорядился поручить ее проектирование нам. Должно быть, помнил красный цвет мрамора наших пилонов. Конструкция станции и ее идеология были другими, и проект стал другим. В марте 1954‑го станция открылась. Так что огонь, воду и медные трубы мы до этого уже проходили.

ПР: 
А как сформировался авторский коллектив Дворца?

ФН: 
Архитектор Хажакян проектировал Дворец пионеров и с тем, чтобы «обкатать» свое решение, показал проект в карандаше архитектурному совету Москвы. А он не понравился, и главный архитектор города Иосиф Ловейко распорядился объявить конкурс. В «Моспроекте» создали три молодежные бригады, назначив им авторитетных консультантов. Одну из них опекал патриарх советской архитектуры Иван Жолтовский. В ее состав вошли будущие мастера Сукоян, Круглов, Скокан, Самсонов. Другую, в составе которой были ставшие потом руководителями мастерских Палуй и Ядров, а также будущий директор «Моспроекта‑4» Виноградский, патронировал Борис Мезенцев. И еще одна группа сложилась в мастерской Ивана Соболева. Тут работала наша тройка. К нам приобщили Кубасова от Шевердяева, и был еще один кандидат из мастерской Алабяна. Но он его не отпустил, а сам в число консультантов вошел. Разумеется, и Хажакян продолжал свою работу. Стало быть, всего четыре проекта.

Сроку дали два месяца, а когда подошла пора приступать к черчению, у нас были разные варианты. Основа общая, различия функциональные. Какой лучше? Выбор сделал Алабян, и мы с ним согласились. Потом была выставка в Моссовете, и архитектурный совет города, обсудив проекты, постановил принять за основу наше предложение. Вскоре Ловейко вызвал авторскую команду. А никого нет. Лето уже наступило, и в Москве только я один. Явился пред светлыми очами архитектурного шефа столицы. Он показывает мне проект приказа об авторском коллективе. Нас четверо. Пятый – Борис Палуй. Ловейко сказал: «В их проекте тоже есть кое-что хорошее». Нет возражений – он тоже с нашего курса. Дальше вижу фамилию Хажакяна, и против нее написано: «Главный архитектор проекта, бригадир». Тогда я говорю: «Напишите еще, что он таврический». Ловейко зачеркнул слово бригадир. Но без главного архитектора не обойдешься. Мы пока старшие (оклад 160 руб.), но все-таки большинство за нами. Потом нас повысили до групповых (+ 20 руб.) и по территориальной принадлежности Дворца перевели в мастерскую Мезенцева. И он «подарил» нам (это действительно был бесценный подарок) конструктора Юрия Ионова. Вот такой коллектив. Только слово не то. Не коллективом мы были и не бригадой. Мы были дружиной. Это самое точное определение сути и духа нашего творческого сообщества.

ПР: 
И вот вы пришли в мастерскую с готовым проектом. А Мезенцев ни при чем. Как же сложились отношения?

ФН: 
Был тут драматический момент. Ведь он причастен к варианту своей мастерской. Чем-то ему наш проект не нравился. Что делать? Была притом одна тонкость: Егерев, Палуй и Покровский – его ученики. Позвонили Алабяну. Каро Семенович приехал и сказал, что все здесь правильно и ничего трогать нельзя. И тем утвердил нашу автономию. То была последняя встреча с консультантом. Вскоре его не стало. А потом мы сделали наш общий проект. Когда его утверждали на заседании Президиума Мосгорисполкома, один из членов столичного ареопага сказал: «Разве это Дворец? Мы что, не знаем, какие бывают дворцы?» Ловейко тут же парировал: «На этом примере мы научим вас понимать новую архитектуру!»

ПР: 
Что вдохновило вас и ваших коллег на этот проект? Чьи работы вы брали за основу? Или вы вообще ни на кого не смотрели?

ФН:
Вдохновило нас время, в самом воздухе которого содержалась востребованность новизны. Тогда во всех сферах творчества появились молодые люди, названные потом шестидесятниками, – в литературе, кинематографе, театре, изобразительном искусстве. Все это было выражением наступившей в стране оттепели. Должно быть, мы были шестидесятниками от архитектуры. За основу мы брали самую суть своей задачи – ситуацию, из которой возникло решение генплана; функцию, которая была расчленена на элементы и сложилась в искомую композицию; конструкции, которые позволяли осуществить задуманное; материалы, которыми пользовались. Разумеется, это не значит, что мы ничего не смотрели. И, само собой, в каких-то частных решениях узнаваемы известные приемы. К примеру, по системе Фуллера были сделаны фонари зимнего сада, не мы изобрели прием облицовки камнем подпорной стены корпуса аудитории. Нормальное дело. Можно сказать, что не мы первые обратились к синтезу архитектуры и монументального искусства. Но ведь это было сделано по-своему. Нами и входившими в нашу дружину молодыми художниками и скульпторами.

ПР: 
Вы с коллегами как-то делили обязанности, или все вопросы прорабатывались сообща?

ФН:
Делили по корпусам, по проблемам. Как же иначе? Однако наше сотрудничество опиралось на принцип, который мы называли «перекрестным опылением». Каждый мог предложить свою идею для «чужой» территории. Были споры. Подчас ожесточенные. Но за все годы работы не случилось ни одной ссоры. Что-то решалось простым большинством. Вообще, работа всемером имела сложности. Бывало, вопрос не ждет, а собраться вместе не удается. Мы говорили, что у нас такая большая команда, что в каждый момент кто-нибудь один в туалете. Бывало, Палуй скажет: «Это решено без меня. Я не согласен». Чем можно было ему возразить? Словами: «Ты был там».

ПР:
В 1960‑е годы было необычайно сложно достать какие-либо строительные материалы, кроме тех, что содержались в главмосстроевских каталогах типовых конструкций и изделий. Даже кирпич. По своим строительно-конструктивным характеристикам Дворец пионеров уникальный для своей эпохи объект. Как удалось добиться воплощения столь нестандартного архитектурного решения, такого качества исполнения?

ФН:
На этой стройке была особая атмосфера. Заказчиком у нас был Центральный комитет комсомола, который поддерживал наши идеи и помогал в получении нужных материалов и изделий. Дворец строил лучший строительный трест, имевший опыт возведения уникальных столичных объектов. Само детское предназначение комплекса вызывало доброе отношение к тому, что нужно было этому объекту и, наконец, авторская одержимость, с которой мы делали свое дело, заражала тех, с кем мы сотрудничали, содействовала успеху реализации. К тому же за качеством смотрело семь пар глаз, и в данном случае известная пословица не оправдалась. Словом, обстоятельства нам благоприятствовали. Надо было суметь ими воспользоваться. В нас были увлеченность, азарт, в чем-то даже озорство. Стройка находилась вдали от красных линий. Никто не ведал, что мы там творили. И мы выдумывали всякие новшества. Кирпич «шов в шов», монолитное перекрытие кафе на одной ножке, сто фонарей в аудитории, кирпичные панно трех торцов – много чего. И конечно, на свою голову. Как бы нам ни помогали, но «прошибать» все это, кроме нас, было некому. Кто ж еще понимал, зачем это надо? Подчас ошибались, случалось – ломали сделанное, и строители это нам прощали. Утвержденный проект не был для нас «священной коровой». Менялись формы, фрагменты, детали – поиск шел безоглядно. Мы сами, архитекторы, сделали панно «Пионерская геральдика» на коробке концертного зала. По эскизу Покровского был выполнен занавес концертного зала с примечательными зданиями Москвы, и Дворцу там тоже нашлось место. Мы рисовали свои светильники и люстры для фойе концертного зала, и их делали театральные мастерские. Не скрою, что этот процесс доставлял огромное удовольствие.

ПР: 
Когда Вы узнали о работе бюро «Яузапроект»? Видели ли вы вариант, который разрабатывался при участии Егерева и Кубасова? Если да, то каково ваше отношение к предложенному решению?

ФН: 
Не хочу сейчас ворошить прошлое – это было два года назад. Если вам это так интересно, прочтите мою статью «Как достроить Дворец пионеров», опубликованную в 5‑м номере журнала «Архитектурный вестник» за 2010 год.

ПР:
Как вы относитесь к современному состоянию Дворца пионеров?

ФН: 
Пятьдесят лет — большой срок. Столь долгая эксплуатация при нашей культуре этого дела здорово покалечила комплекс. Утрачены многие черты архитектуры и монументальные произведения. Описание всех потерь заняло бы много страниц, и я воздержусь от подробностей. Дворец требует научной реставрации. И хотя в России еще нет такого опыта применительно к модернистским объектам, этим надо заниматься не только ради Дворца.

ПР:
Последний вариант реконструкции и развития комплекса предполагает достройку той самой второй очереди, спроектированной в 1959 году. Как вы относитесь к этой идее?

ФН: 
Возможный вариант. Но, повторюсь, прошло уже 50 лет, мы живем в другую эпоху. Так что вариант возможный, но далеко не единственный, и вовсе не обязательно, что лучший. Недавно я посетил Дворец пионеров после длительного перерыва. Среда вокруг изменилась, Владимир Плоткин, например, построил на улице Фотиевой два многоэтажных жилых дома. С этими изменениями надо считаться.

ПР: 
А что, по-вашему, надо сделать сейчас с самим комплексом и занимаемой им территорией? Каковы ваши прогнозы относительно будущего Дворца?

ФН:
Во Дворце сегодня занимается 16 тысяч детей. В нем тесно. Он не рассчитан на такое число людей. Чтобы снять избыточную нагрузку и создать для детей комфортные условия, считаю необходимым модернизировать два существующих объекта. Что же касается прогноза, то он зависит от того, в какой мере слова, высказываемые относительно заботы о детях, будут соответствовать самой заботе.

ПР:
А теперь расскажите о церемонии открытия Дворца. Как это было?

ФН:
Был солнечный день. На площади Парадов стояли в строю пионеры. Я не знаю, сколько их было, но точно знаю, что в том строю в белой блузке и красном галстуке стояла будущая жена президента Союза архитекторов России Андрея Бокова. Ждали Хрущева, и он явился без опоздания. Сначала его подвели к зданию, где стояли авторы, которых ему представили. Знакомство скрепилось рукопожатием. Высокий гость, свита и авторы уселись в автопоезд, который повез нас вокруг здания и завершил тур у главного входа. Пояснения Хрущеву давал Игорь Покровский. Экскурс начался с зимнего сада, а зайдя в следующий зал и заметив, что зеленый ковер игровой комнаты примыкает к газону за витражом, гость сказал: «Смотрите, архитекторы, а соображают!» Предисполкома Моссовета Николай Дыгай некстати брякнул: «Так они же молодые!» Хрущев парировал: «А старые не соображают, что ли?» А поглядев на зеркальную стену в фойе концертного зала и оценив эффект удвоения пространства, он обратился к авторам и воскликнул: «Жулики!» Звучало это одобрительно. Взглянув на потолок из стандартных прокатных «вафельных» плит, Хрущев с удовлетворением сказал Александру Васильевичу Власову, возглавлявшему тогда Союз архитекторов: «Вот так надо!» Потом были фанфары, подъем флага и знаменитый пионерский марш: «Взвейтесь кострами, синие ночи…» Подойдя к гранитной трибуне, Хрущев произнес речь, в которой были такие слова: «Хорошо, очень хорошо вы все тут сделали. Мне очень понравилась выдумка архитекторов и художников… Это сооружение я считаю хорошим примером проявления мастерства и архитектурно-художественного вкуса. Думаю, что в оценке таких сооружений трудно достичь единого мнения. Кому-то нравится, кому-то не нравится. Но мне нравится ваш Дворец, и я высказываю вам свое мнение». Для авторов это было приятным сюрпризом. Но новенький, «с иголочки», стоящий на зеленом ковре площади Парадов и окруженный парком Дворец пионеров действительно был хорош!

Владимир Кубасов: «Надо смотреть в будущее, а не в прошлое»

Проект Россия:
Как сформировался авторский коллектив Дворца пионеров? Воля случая, надо полагать?

Владимир Кубасов:
Вы правы. Сам факт нашего участия в конкурсе на Дворец пионеров был чем-то неслыханным. Конкурс проводился в 1958 году. Нам тогда было 28–35 лет. Конкурс был закрытый. И то, что нас — молодежь — пригласили к участию в этом конкурсе наравне с Иваном Жолтовским и Борисом Мезенцевым… Это был уникальный по-своему прецедент. Да, была еще четвертая конкурсная команда под руководством Михаила Хажакяна. Собственно, первоначально Дворец должен был делать он, безо всякого конкурса. Но его проект не понравился, и объявили конкурс. Хажакяна из уважения пригласили в нем участвовать. Мы выиграли, а его приставили к нам как более взрослого и опытного специалиста.

Наш проект комиссия единогласно признала лучшим. Проект Хажакяна с технической точки зрения был любопытный, но по архитектуре абсолютно никакой. Остальные конкурсанты понаделали таких барских усадеб – симметричных, с раскрытием на улицу Косыгина. Мы на этом фоне выглядели оригинально и свежо. Сразу уточню: мы — это я, Покровский, Егерев и Новиков. Палуй, как и Хажакян, присоединился позже… Значит, как сформировалась команда? Рассказываю. С троицей Покровский — Егерев — Новиков все просто: они учились на одном курсе МАРХИ (выпуск 1950 года), работали в одной мастерской (у Ивана Соболева) и потому хорошо друг друга знали. Я был на три курса младше (выпуск 1953 года), учился в группе Юрия Шевердяева и Михаила Оленева. У меня была репутация хорошего рисовальщика и способного архитектора — я все время выигрывал какие-то конкурсы. В конкурсную команду я попал, собственно, благодаря Шевердяеву. Он, Иван Соболев и Каро Алабян были там консультантами. Шевердяев заявил, что без меня работать не будет, и меня приняли в команду. Что касается Бориса Палуя, то он состоял в команде Мезенцева и участвовал в конкурсе как бы с другой стороны. Когда мы выиграли, то решили взять в команду еще и Палуя — его очень рекомендовал Мезенцев. Так коллектив и сформировался. И несмотря на то, что он был такой разношерстный, работали мы очень дружно. Живо вспоминаю нашу первую встречу на участке — с палаткой посреди дубовой рощи (той рощи, которая сейчас рядом с главным входом во Дворец), костром, распитием водки…

ПР:
А как вы распределяли между собой обязанности? Все-таки шесть человек, а объект не самый большой. Меня особенно удивляет, что вы не переругались. Как вам это удалось?

ВК:
Нас всех объединяло желание сделать нечто новое, ни на что не похожее. Мы были полны веры в завтрашний день, в родную страну, в советскую архитектуру. Наше профессиональное взросление пришлось на эпоху шестидесятников. Это было время великого творческого подъема. Мы все как будто спали, а тут вдруг проснулись. Нам было не до внутренних распрей. Какие распри, когда ты молод, а вокруг тебя столько радости и счастья? Все решалось сообща. Конечно, у нас был лидер — Игорь Покровский. Он был творческим руководителем нашего коллектива, и мы к нему прислушивались. Я занимался фасадами, выходящими на площадь Парадов, Новиков отвечал за шестой корпус (детский театр), Палуй — за седьмой корпус (концертный зал). Егерев — человек спокойный, сдержанный — был у нас таким комиссаром. Он был главный по планировкам. Что касается моей работы над фасадами, то я, конечно, страшно с ними намучился. Невозможно было достать нормальные стройматериалы. К примеру, я на свою голову придумал закрыть главный фасад стеклопакетами. Но стеклопакетов в СССР в то время просто никто не делал. В конце концов, я добился своего, но пришлось объездить несколько заводов, уговорить множество людей. То же, кстати, и со зданием МХАТ им. Горького на Тверском бульваре. Когда я его построил — в 1972 году это было — все разинули рты от удивления. Отовсюду раздавались вопросы: а это откуда, а это откуда — дерево, зеленый мрамор? Я знал, где брать и как получить то, что мне нужно.

ПР:
А как вы находили художников для создания всех этих многочисленных панно на фасадах и в интерьерах?

ВК:
Они сами нас находили. Среди художников мы были почти своими. Покровский, скажем, делал мемориальные доски, поэтому ходил в Союз художников, как в Союз архитекторов. Ира и Гриша Дервизы были нашими хорошими знакомыми. Ира была вообще безумно талантливая. Живописное панно «Игры детей мира» (фойе концертного зала в седьмом корпусе) она рисовала без эскизов, сразу в чистовике – темперой.

ПР:
А вы не боялись, что получится что-нибудь не то?

ВК:
Нет, потому что как только она начала рисовать, стало ясно, что никакой контроль за ней не нужен. От этого панно, увы, почти ничего не осталось. Ира писала его на плитах ДСП 3 х 6 м, покрытых эпоксидной смолой с добавлением цементной пыли. Других материалов не было. В течение длительного времени седьмой корпус не отапливался, воздух не прогревался, конвекторы не работали, по стенам пошла сырость, и панно начало расслаиваться. В итоге оно взяло и развалилось. Часть этих ДСП-плит расхитили и употребили на строительство сарая. Часть сохранилась и сейчас выставлена в том же седьмом корпусе. Узнав о том, что произошло с «Играми детей мира», я стал добиваться присвоения Дворцу статуса памятника. Меня это жутко возмутило. И добился.

ПР:
Скажите, а почему все-таки не построили вторую очередь? Неужели дело только в нехватке финансирования? Существует версия, что причиной отмены второй очереди стали трагические события в Новочеркасске, начало которых совпало с днем открытия Дворца. 1 июня в упомянутом городе началась забастовка рабочих электровозостроительного завода из-за повышения розничных цен на основные продукты питания, которая вечером того же дня переросла в восстание. 2 июня восстание было жестоко подавлено: внутренние войска открыли огонь по толпе, пытавшейся штурмовать местный горисполком. Погибло свыше двадцати человек. Возможно ли такое, что вторую очередь отменили, дабы лишний раз не провоцировать народ? А то странно бы получилось: люди голодают, а власть как ни в чем не бывало тратит деньги на строительство манежа и водно-спортивного центра в Москве.

ВК:
Это неуместный вопрос. Без комментариев.

ПР:
Как вы считаете, Владимир Степанович, достраивать вот эту самую вторую очередь сейчас — правильная идея? Я почему спрашиваю: до этого вы с Виктором Сергеевичем Егеревым предлагали снести восьмой корпус и построить на его месте новый учебный корпус – с гнутыми стеклянными фасадами, озелененной кровлей, одним словом, современный по архитектуре. Возвращаться в прошлое вам явно не хотелось…

ВК:
Я считал и продолжаю считать: прошло 50 лет, страны нету, идеология другая, пионеров нету — зачем достраивать то, что устарело и чему самой судьбой было уготовано остаться на бумаге? Вот казахи построили в Астане Дворец школьников (см. стр. 136–145). Здорово же! Мне бы хотелось, чтобы на территории нашего парка появилось нечто подобное. То, что мы нарисовали в 1960‑е, возникло спонтанно. Надо было как-то заполнить пустоты в парке, ну, мы и заполнили: мол, давайте, чтобы разрыва не было, тут спортивный манеж соорудим, а тут — плавательный бассейн. Вот и все. Надо смотреть в будущее, а не в прошлое.

Интервью подготовил Анатолий Белов