Какие пожелания высказал ленин в 1922 1923 годах что его беспокоило в руководстве партии

Из-за скорой смерти политика документ стали называть его фактическим завещанием. В нем Ленин назвал Сталина «грубым» и предложил ЦК рассмотреть вопрос о его отставке с должности Генерального секретаря РКП (б). Неожиданная приписка был вызвана конфликтом Сталина с женой вождя Надеждой Крупской. Генерального секретаря так и не сняли. Более того, неприятные факты о «ленинском завещании» долгое время не предавались огласке. Текст со скандальной оценкой Сталина стал достоянием общественности во время XX съезда (его использовал в своей речи Хрущев).

Письмо к съезду

23 декабря 1922 года

Я советовал бы очень предпринять на этом съезде ряд перемен в нашем политическом строе.

Мне хочется поделиться с вами теми соображениями, которые я считаю наиболее важными.

В первую голову я ставлю увеличение числа членов ЦК до нескольких десятков или даже до сотни. Мне думается, что нашему Центральному Комитету грозили бы большие опасности на случай, если бы течение событий не было бы вполне благоприятно для нас (а на это мы рассчитывать не можем), — если бы мы не предприняли такой реформы.

Затем, я думаю предложить вниманию съезда придать законодательный характер на известных условиях решениям Госплана, идя в этом отношении навстречу тов. Троцкому, до известной степени и на известных условиях.

Что касается до первого пункта, т. е. до увеличения числа членов ЦК, то я думаю, что такая вещь нужна и для поднятия авторитета ЦК, и для серьезной работы по улучшению нашего аппарата, и для предотвращения того, чтобы конфликты небольших частей ЦК могли получить слишком непомерное значение для всех судеб партии.

Мне думается, что 50−100 членов ЦК наша партия вправе требовать от рабочего класса и может получить от него без чрезмерного напряжения его сил.

Такая реформа значительно увеличила бы прочность нашей партии и облегчила бы для нее борьбу среди враждебных государств, которая, по моему мнению, может и должна сильно обостриться в ближайшие годы. Мне думается, что устойчивость нашей партии благодаря такой мере выиграла бы в тысячу раз.

24 декабря 1922 года

Под устойчивостью Центрального Комитета, о которой я говорил выше, я разумею меры против раскола, поскольку такие меры вообще могут быть приняты. Ибо, конечно, белогвардеец в «Русской Мысли» (кажется, это был С. С. Ольденбург) был прав, когда, во-первых, ставил ставку по отношению к их игре против Советской России на раскол нашей партии и когда, во-вторых, ставил ставку для этого раскола на серьезнейшие разногласия в партии.

Наша партия опирается на два класса и поэтому возможна ее неустойчивость и неизбежно ее падение, если бы между этими двумя классами не могло состояться соглашения. На этот случай принимать те или иные меры, вообще рассуждать об устойчивости нашего ЦК бесполезно. Никакие меры в этом случае не окажутся способными предупредить раскол. Но я надеюсь, что это слишком отдаленное будущее и слишком невероятное событие, чтобы о нем говорить.

Я имею в виду устойчивость, как гарантию от раскола на ближайшее время, и намерен разобрать здесь ряд соображений чисто личного свойства.

Я думаю, что основным в вопросе устойчивости с этой точки зрения являются такие члены ЦК, как Сталин и Троцкий. Отношения между ними, по-моему, составляют большую половину опасности того раскола, который мог бы быть избегнут и избежанию которого, по моему мнению, должно служить, между прочим, увеличение числа членов ЦК до 50, до 100 человек.

Тов. Сталин, сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью. С другой стороны, тов. Троцкий, как доказала уже его борьба против ЦК в связи с вопросом о НКПС [1], отличается не только выдающимися способностями. Лично он, пожалуй, самый способный человек в настоящем ЦК, но и чрезмерно хватающий самоуверенностью и чрезмерным увлечением чисто административной стороной дела.

Эти два качества двух выдающихся вождей современного ЦК способны ненароком привести к расколу, и если наша партия не примет мер к тому, чтобы этому помешать, то раскол может наступить неожиданно.

Я не буду дальше характеризовать других членов ЦК по их личным качествам. Напомню лишь, что октябрьский эпизод Зиновьева и Каменева [2], конечно, не являлся случайностью, но что он также мало может быть ставим им в вину лично, как небольшевизм Троцкому.

Из молодых членов ЦК хочу сказать несколько слов о Бухарине и Пятакове. Это, по-моему, самые выдающиеся силы (из самых молодых сил), и относительно их надо бы иметь в виду следующее: Бухарин не только ценнейший и крупнейший теоретик партии, он также законно считается любимцем всей партии, но его теоретические воззрения очень с большим сомнением могут быть отнесены к вполне марксистским, ибо в нем есть нечто схоластическое (он никогда не учился и, думаю, никогда не понимал вполне диалектики).

25 декабря 1922 года

Затем Пятаков — человек несомненно выдающейся воли и выдающихся способностей, но слишком увлекающийся администраторством и администраторской стороной дела, чтобы на него можно было положиться в серьезном политическом вопросе.

Конечно, и то и другое замечание делаются мной лишь для настоящего времени в предположении, что эти оба выдающиеся и преданные работники не найдут случая пополнить свои знания и изменить свои односторонности.

Добавление к письму от 24 декабря 1922 г.

4 января 1923 г.

Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и в общениях между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места и назначить на это место другого человека, который во всех других отношениях отличается от тов. Сталина только одним перевесом, именно, более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т. д. Это обстоятельство может показаться ничтожной мелочью. Но я думаю, что с точки зрения предохранения от раскола и с точки зрения написанного мною выше о взаимоотношении Сталина и Троцкого, это не мелочь, или это такая мелочь, которая может получить решающее значение.

Продолжение записок

26 декабря 1922 г.

Увеличение числа членов ЦК до количества 50 или даже 100 человек должно служить, по-моему, двоякой или даже троякой цели, чем больше будет членов ЦК, тем больше будет обучение цекистской работе и тем меньше будет опасности раскола от какой-нибудь неосторожности. Привлечение многих рабочих в ЦК будет помогать рабочим улучшить наш аппарат, который из рук вон плох. Он у нас, в сущности, унаследован от старого режима, ибо переделать его в такой короткий срок, особенно при войне, при голоде и т. п., было совершенно невозможно. Поэтому тем «критикам», которые с усмешечкой или со злобой преподносят нам указания на дефекты нашего аппарата, можно спокойно ответить, что эти люди совершенно не понимают условий современной революции. За пятилетие достаточно переделать аппарат вообще невозможно, в особенности при тех условиях, при которых происходила революция у нас. Достаточно, если мы за пять лет создали новый тип государства, в котором рабочие идут впереди крестьян против буржуазии, и это при условии враждебной международной обстановки представляет из себя дело гигантское. Но сознание этого никоим образом не должно закрывать от нас того, что мы аппарат, в сущности, взяли старый от царя и от буржуазии и что теперь с наступлением мира и обеспечением минимальной потребности от голода вся работа должна быть направлена на улучшение аппарата.

Я представляю себе дело таким образом, что несколько десятков рабочих, входя в состав ЦК, могут лучше, чем кто бы то ни было другой, заняться проверкой, улучшением и пересозданием нашего аппарата. РКИ [3], которой принадлежала эта функция вначале, оказалась не в состоянии справиться с нею и может быть употреблена лишь как «придаток» или как помощница, при известных условиях, к этим членам ЦК. Рабочие, входящие в ЦК, должны быть, по моему мнению, преимущественно не из тех рабочих, которые прошли длинную советскую службу (к рабочим в этой части своего письма я отношу всюду и крестьян), потому что в этих рабочих уже создались известные традиции и известные предубеждения, с которыми именно желательно бороться.

В число рабочих членов ЦК должны войти преимущественно рабочие, стоящие ниже того слоя, который выдвинулся у нас за пять лет в число советских служащих, и принадлежащие ближе к числу рядовых рабочих и крестьян, которые, однако, не попадают и разряд прямо или косвенно эксплуататоров. Я думаю, что такие рабочие, присутствуя на всех заседаниях ЦК, на всех заседаниях Политбюро, читая все документы ЦК, могут составить кадр преданных сторонников советского строя, способных, во-первых, придать устойчивость самому ЦК, во-вторых, способных действительно работать над обновлением и улучшением аппарата.

Источник

1922–1923 гг.: Ленин готовится перейти в оппозицию

По определению Ленина, «новая экономическая политика», принятая в 1921 г. на X съезде партии, являлась стратегическим отступлением, вынужденным ввиду изоляции и слабости российского пролетариата. Внутри России пролетариат был изолирован от крестьян, которые в годы гражданской войны согласились поддержать борьбу большевиков против помещиков, но теперь требовали за это материальной компенсации. Большевистское руководство действительно видело в Кронштадтском восстание знак надвигающейся крестьянской контрреволюции и поэтому безжалостно подавило его (см. International Review, № 100). Но лидеры РКП(б) также понимали, что «пролетарское государство» — а большевики видели себя в роли его защитников — не может опираться исключительно на силу. Для того, чтобы обезопасить существующий политический режим, необходимы были уступки крестьянам на экономическом фронте. Эти уступки, воплощенные в НЭПе, включали замену принудительной продразверстки «натуральным налогом»; для средних крестьян открывалась возможность торговать своей продукцией на рынке; устанавливалась система «смешанной экономики», в которой государственная промышленность существует бок о бок с частнокапиталистическими предприятиями и даже конкурирует с ними.

Наиболее существенным фактором была, однако, международная изоляция российского пролетариата. III Конгресс Коминтерна признал, что провал «Мартовской акции» знаменует спад революционной волны 1917 года. Оказавшись перед необходимостью восстановления разрушенной экономики России, большевики осознали, что в ближайшее время они не могут рассчитывать на помощь международного пролетариата. При этом они исходили из того, что политическая власть, созданная при их участии, должна сыграть определенную роль в ожидаемом новом подъеме мировой революции. Вывод напрашивался сам собой: в данный момент эта власть должна предпринять экономические меры, необходимые для ее выживания.

Свою речь на XI съезде РКП(б) Ленин начинает именно с проблемы выживания. Он говорит о подготовке к Генуэзской конференции, на которую Советская Россия посылала своих делегатов с поручением восстановить торговые отношения между Россией и капиталистическим миром. Ленин рассуждает в сугубо прагматическом ключе:

«Понятно, что в Геную мы идем не как коммунисты, а как купцы. Нам надо торговать, и им надо торговать. Нам хочется, чтобы мы торговали в нашу выгоду, а им хочется, чтобы было в их выгоду. Как развернется эта борьба, это будет зависеть, хотя и в небольшой степени, от искусства наших дипломатов» (ПСС, т. 45, с. 70).

И действительно, Ленин совершенно прав, когда разграничивает задачи коммунистов и дела государства. Нет ничего заведомо порочного в том, что пролетарское государство торгуете государством капиталистическим, если это рассматривается как временная тактическая мера и не ведет к отказу от базисных принципов. Как хорошо показала дискуссия вокруг Брестского мира, для революции бесполезны героические жесты самопожертвования. Проблема, однако, заключалась в том, что, пытаясь замириться с капиталистическим окружением, Советское государство начинало торговать принципами. После того, как переговоры с Антантой в Генуе закончились неудачей, в том же году Советская Россия заключила Раппальский договор с другим государством-изгоем, Германией. Этот договор включал ряд важных секретных статей (в том числе договоренность о поставке Россией оружия для германского Рейхсвера), тогда как в 1918 году большевики выражали принципиальную решимость положить конец тайной дипломатии. Впервые Советское государство вошло настоящий военный альянс с империалистической державой. И этому военному союзу сопутствовал крепнущий политический союз с буржуазией.

«Тактика» единого фронта, взятая на вооружение Коминтерном примерно в это же время, связала коммунистические партии с социал-демократией, которая в 1919 г. разоблачалась ими как агентура правящего класса. Поиск сильных союзников для Российского государства за границей постепенно становился приоритетной задачей политики Коминтерна. Считалось даже допустимым идти на сотрудничество с немецкими правыми националистами, предшественниками нацистов. В 1923 году этот политический регресс отозвался для немецкого рабочего движения разрушительными последствиями. Тогда преждевременное восстание пролетариата подавлялось и тем оружием, которое Красная Армия поставила для Рейхсвера. В тот период отчетливо проявились зловещие признаки, свидетельствующие о начавшемся процессе перерождения коммунистических партий и интеграции Российского государства в мировую капиталистическую систему.

Это скольжение по наклонной было вызвано недурными намерениями большевиков, а объективными факторами, хотя субъективные ошибки действительно ускоряли процесс перерождения. В речи на XI съезде Ленин наглядно обрисовал ситуацию. Он не питал иллюзий относительно экономической сущности нэпа. По Ленину, нэп являлся форой государственного капитализма. Как мы показали ранее (International Review, № 99), уже в 1918 г. Ленин утверждал, что государственный капитализм, который представляет собой более развитый тип буржуазной экономики, достигшей высшей степени концентрации. был бы шагом вперед для отсталого российского хозяйства с его полуфеодальными пережитками, шагом к социализму. В 1922 г. Ленин снова поднимает эту тему. Он настаивает на том, что существует фундаментальное различие между государственным капитализмом реакционной буржуазии и государственным капитализмом, управляемым пролетарским государством:

«… Надо помнить основное, что государственный капитализм в таком виде, какой мы имеем у себя, ни в какой теории, ни в какой литературе не разбирается по той простой причине, что все обычные понятия, связанные с этими словами, приурочены к буржуазной власти в капиталистическом обществе. А у нас общественность, которая с рельсов капиталистических соскочила, а на новые рельсы еще не вошла, но руководит этим государством не буржуазия, а пролетариат. Мы не хотим понять, что когда говорим „государство“, то государство — это мы, это — пролетариат, это — авангард рабочего класса. Государственный капитализм, это — тот капитализм, который мы сумеем ограничить, пределы которого мы сумеем установить, этот государственный капитализм связан с государством, а государство это — рабочие, это — передовая часть рабочих, это — авангард, это — мы» (там же, с. 85).

Слова «государство — это мы» расходятся с тем, что сам Ленин говорил в ходе «дискуссии о профсоюзах» в 1921 г. Тогда он предостерегал от полного отождествления интересов государства и пролетариата. Из этой речи видно также, что Ленин перестает различать пролетариат и авангардную партию. Но, во всяком случае, он остро сознавал и объективную ограниченность «пролетарского контроля над государственным капитализмом». Известно его сравнение Советского государства (этой «мешанины», как он его называл), отмеченного родимыми пятнами старого порядка, — с машиной, которая перестает подчиняться водителю:

«Положение совершенно невиданное в истории: у пролетариата, у революционного авангарда, совершенно достаточно политической власти, а наряду с этим — государственный капитализм. Гвоздь вопроса в том, чтобы мы поняли, что это тот капитализм, который мы можем и должны допустить, который мы можем и должны поставить в рамки, ибо капитализм этот необходим для широкого крестьянства и частного капитала, который должен торговать так, чтобы удовлетворять нужды крестьянства. Необходимо дело поставить так, чтобы обычный ход капиталистического оборота был возможен, ибо это нужно народу, без этого жить нельзя. Все остальное не является для них, для этого лагеря, абсолютно необходимым, — со всем остальным они могут примириться. Сумейте вы, коммунисты, вы рабочие, вы, сознательная часть пролетариата, которая взялась государством управлять, сумейте вы сделать так, чтобы государство, которое вы взяли в руки, по-вашему действовало. А вот мы год пережили, государство в наших руках, — а в новой экономической политике оно в этот год действовало по-нашему? Нет. Этого мы не хотим признать: оно действовало не по-нашему. А как оно действовало? Вырывается машина из рук: как будто бы сидит человек, который ею правит, а машина едет не туда, куца ее направляют, а туда, куда направляет кто-то, не то нелегальное, не то беззаконное, не то бог знает откуда взятое, не то спекулянты, не то частнохозяйственные капиталисты, или и те и другие, — но машина едет не совсем так, а очень часто совсем не так, как воображает тот, кто сидит у руля этой машины» (там же, с. 86).

Короче говоря, не коммунисты управляют новым государством, а оно управляет коммунистами. Более того, Ленин ясно видел, в каком направлении двигалась неуправляемая машина — в направлении буржуазной реставрации, которая легко могла принять форму мирной интеграции Советского государства в мировую капиталистическую систему. Так, он признает «классовую правду» в позиции эмигрантов — «сменовеховцев» (буржуазное политическое течение), которые к тому времени начали поддерживать Советское государство, предугадав трансформацию большевистской партии в наиболее подходящего для российского капитализма надсмотрщика.

В речи на XI съезде Ленин глубоко проник в суть проблемы, ставшей перед большевиками, однако предложенное им решение было далеко не адекватно. Он не ставил вопрос о том, чтобы применить против бюрократизации действенное пролетарское противоядие — реанимировать Советы и другие органы, объединяющие рабочий класс. Как показал Кронштадт, большевистское руководство уже не верило в этот путь. От Ленина не последовало и предложения ослабить режим осадного положения, который фактически установился внутри партии после Кронштадтского восстания. В том же году «Рабочая оппозиция» подверглась новым ожесточенным нападкам после того, как апеллировала к IV Конгрессу Коминтерна с критикой внутрипартийного режима; Мясников, не поддавшийся уговорам Ленина и не отказавшийся от выступлений в защиту свободы слова, был исключен из партии.

По Ленину, главная проблема заключалась в «нехватке культуры» у коммунистических государственных управленцев — в их неспособности стать лучшими администраторами, чем царские бюрократы, лучшими торговцами и предпринимателями, чем вездесущие «нэпманы», которых породила либерализация экономики. В качестве примера колоссальной бюрократической инерции новой администрации Ленин приводит абсурдную историю о том, как иностранный капиталист предложил продать голодающей России мясные консервы и как целый государственный и партийный аппарат не мог принять решение о покупке консервов, пока к делу не подключилось высшее руководство партии.

Несомненно, сделав бюрократов более «культурными», можно было бы уменьшить число подобных эксцессов. Но изменить вектор движения государственной машины таким путем было невозможно. Главной силой, которая задавала этот вектор, были не нэпманы или частные капиталисты, а безличная тотальная власть мирового капитала — с железной необходимостью она определяла направление развития российской экономики и Советского государства. Даже при самых благоприятных условиях изолированный пролетарский бастион не смог бы долгое время противостоять этой власти. А в 1922 г. в России, пережившей гражданскую войну, голод, разруху, исчезновение пролетарской демократии и даже значительной части самого пролетариата, надеяться на то, что путем повышения эффективности управления государством, осуществляемого коммунистическим меньшинством, можно повернуть вспять эту превалирующую тенденцию, — было чистой утопией. Вскоре сам Ленин вынужден был признать, что процесс бюрократического разложения государственного аппарата не ограничивался его «малокультурными» низшими эшелонами, но распространился и на верхушку партии, «старую гвардию» большевиков. На глазах рождалась самая настоящая фракция бюрократии, персонифицированная в первую очередь Сталиным.

В статье «Завещание Ленина», написанной в 1932 г., Троцкий отмечает:

«Не будет, таким образом, преувеличением сказать, что последнее полугодие политической жизни Ленина, между выздоровлением и вторым заболеванием, заполнено все обостряющейся борьбой против Сталина. Напомним еще раз главные даты. В сентябре Ленин открывает огонь против национальной политики Сталина. В первой половине декабря выступает против Сталина по вопросу о монополии внешней торговли. 25 декабря пишет первую часть Завещания. 30–31 декабря — свое письмо по национальному вопросу („бомбу“). 4 января делает приписку к Завещанию о необходимости снять Сталина с поста генерального секретаря. 23 января выдвигает против Сталина тяжелую батарею: проект Контрольной комиссии. В статье 2 марта наносит двойной удар Сталину как организатору Инспекции и генеральному секретарю. 5 марта пишет мне по поводу своего меморандума по национальному вопросу „Если б вы согласились взять на себя его защиту, то я мог бы быть спокойным“. В тот же день он впервые открыто солидаризуется с непримиримыми грузинскими противниками Сталина, извещая их особой запиской о том, что он „всей душой“ следит за их делом и готовит для них документы против Сталина-Орджоникидзе-Дзержинского.» (Троцкий Л. Д. Завещание Ленина//Горизонт. 1990, № 6 (470)).

Уже будучи смертельно больным, Ленин бросил последние силы на борьбу против зарождающегося сталинизма. Он предложил Троцкому блок против бюрократизма вообще и против Сталина в частности. Таким образом, Ленин, выразив тревогу за судьбу революции, начал готовить почву для возможного перехода в оппозицию. Но когда мы читаем ленинские статьи того периода («Как нам реорганизовать Рабкрин» и особенно датированную 2 марта статью «Лучше меньше, да лучше», на которую ссылается Троцкий), мы видим, что положение главы государства по-прежнему накладывало серьезные ограничения на его видение путей выхода из создавшегося положения. Как и в апрельской речи, предлагаемые им решения лежат в сугубо административной плоскости: речь идет о сокращении числа бюрократов, реорганизации Рабоче-крестьянской инспекции (Рабкрина), ее слиянии с Центральной контрольной комиссией партии; кроме того, Ленин, по-видимому, начинает связывать надежды на спасение российской революции уже не столько с пролетарскими революциями на Западе, сколько с подъемом «революционного националистического Востока» («Лучше меньше, да лучше»). Во всяком случае, четкое видение перспектив в этих статьях отсутствует. Ленин отчасти распознал опасность, но не успел сделать необходимые выводы. Вне всякого сомнения, проживи он дольше, от него не ускользнули бы настоящие причины сложившейся ситуации, а значит и пути выхода из нее. Но теперь выработать ясное понимание происходящего должны были другие.

Lenin’s Testament

Dated December 23, 1922
Created	1922–1923
Presented	January 1924
Author(s)	Vladimir Lenin
Subject	Future leadership of the Soviet Union

Background[edit]

Lenin was seriously ill by the latter half of 1921,^[1] experiencing hyperacusis, insomnia, and regular headaches.^[2] At the Politburo’s insistence, in July he left Moscow for a month’s leave at his Gorki mansion, where he was cared for by his wife and sister.^[3] Lenin began to contemplate the possibility of suicide, asking both Krupskaya and Stalin to acquire potassium cyanide for him.^[4] Twenty-six physicians were hired to help Lenin during his final years; many of them were foreign and had been hired at great expense.^[5] Some suggested that his sickness could have been caused by metal oxidation from the bullets that were lodged in his body from the 1918 assassination attempt; in April 1922 he underwent a surgical operation to remove them.^[6] The symptoms continued after this, with Lenin’s doctors unsure of the cause; some suggested that he had neurasthenia or cerebral arteriosclerosis. In May 1922, he had his first stroke, temporarily losing his ability to speak and being paralysed on his right side.^[7] He convalesced at Gorki, and had largely recovered by July.^[8] In October, he returned to Moscow; in December, he had a second stroke and returned to Gorki.^[9]

In Lenin’s absence, Stalin had begun consolidating his power both by appointing his supporters to prominent positions,^[10] and by cultivating an image of himself as Lenin’s closest intimate and deserving successor.^[11] In December 1922, Stalin took responsibility for Lenin’s regimen, being tasked by the Politburo with controlling who had access to him.^[12] Lenin was increasingly critical of Stalin; while Lenin was insisting that the state should retain its monopoly on international trade during mid-1922, Stalin was leading other Bolsheviks in unsuccessfully opposing this.^[13] There were personal arguments between the two as well; Stalin had upset Krupskaya by shouting at her during a phone conversation, which in turn greatly angered Lenin, who sent Stalin a letter expressing his annoyance.^[14]

In October 1922, Lenin proposed that Trotsky should become first deputy chairman of the Council of People’s Commissars at a meeting of the Central Committee, but Trotsky declined the position. This has been interpreted as evidence that Lenin designated Trotsky as a successor as head of government. ^[15]^[16]^[17]^[18] During December 1922 and January 1923, Lenin dictated «Lenin’s Testament», in which he discussed the personal qualities of his comrades, particularly Trotsky and Stalin.^[19]

Document history[edit]

Lenin wanted the testament to be read out at the 12th Party Congress of the Communist Party of the Soviet Union, to be held in April 1923.^[20] The document was originally dictated to Lenin’s personal secretary, Lydia Fotiyeva.^[21] However, after Lenin’s third stroke in March 1923 that left him paralyzed and unable to speak, the testament was kept secret by his wife, Nadezhda Krupskaya, in the hope of Lenin’s eventual recovery. She possessed four copies while Maria Ulyanova, Lenin’s sister, had one. It was only after Lenin’s death, on January 21, 1924, that she turned the document over to the Communist Party Central Committee Secretariat and asked for it to be made available to the delegates of the 13th Party Congress in May 1924.^[22]^[23]

An edited version of the testament was printed in December 1927 in a limited edition made available to 15th Party Congress delegates. The case for making the testament more widely available was undermined by the consensus within the party leadership that it could not be printed publicly as it would damage the party as a whole.

The text of the testament and the fact of its concealment soon became known in the West, especially after the circumstances surrounding the controversy were described by Max Eastman in Since Lenin Died (1925). The full English text of Lenin’s testament was published as part of an article by Eastman that appeared in The New York Times in 1926.^[24] In response to Eastman’s article, Trotsky described the claim that the Central Committee concealed the testament as «pure slander.»^[25] Trotsky also rejected the characterization of the document as a «will,» describing the document as one of Lenin’s letters providing advice on organizational matters.^[25]

Historian Stephen Kotkin argued that the evidence for Lenin’s authorship of the Testament is weak and suggested that the Testament could have been created by Krupskaya.^[26] However, the Testament has been accepted as genuine by other historians, including E. H. Carr, Isaac Deutscher, Dmitri Volkogonov, Vadim Rogovin and Oleg Khlevniuk,^[27]^[28] and Kotkin’s argument was specifically rejected by Richard Pipes.^[29] Ronald Suny also wrote that Kotkin’s hypothesis lacked mainstream support in a review:

«Few other scholars doubt the authorship of the document, which accurately reflected Lenin’s views, nor was it questioned at the time it was written and debated in high party circles. Kotkin’s interpretation, fascinating as it is, relies on conjecture rather than evidence».^[30]

[edit]

This term is not to be confused with «Lenin’s Political Testament», a term used in Leninism to refer to a set of letters and articles dictated by Lenin during his illness on how to continue the construction of the Soviet state. Traditionally, it includes the following works:

A Letter to a Congress, «Письмо к съезду»
About Assigning of Legislative Functions to Gosplan, «О придании законодательных функций Госплану»
To the «Nationalities Issue» or about «Autonomization», «К ‘вопросу о национальностях’ или об ‘автономизации’ «
Pages from the Diary, «Странички из дневника»
About Cooperation, «О кооперации»
About Our Revolution, «О нашей революции»
How shall We Reorganise the Rabkrin, «Как нам реорганизовать Рабкрин»
Better Less but Better, «Лучше меньше, да лучше»

Contents[edit]

The letter is a critique of the Soviet government as it then stood. It warned of dangers that he anticipated and made suggestions for the future. Some of those suggestions included increasing the size of the Party’s Central Committee, giving the State Planning Committee legislative powers and changing the nationalities policy, which had been implemented by Stalin.

Stalin and Trotsky were criticised:

Comrade Stalin, having become Secretary-General, has unlimited authority concentrated in his hands, and I am not sure whether he will always be capable of using that authority with sufficient caution. Comrade Trotsky, on the other hand, as his struggle against the C.C. on the question of the People’s Commissariat of Communications has already proved, is distinguished not only by outstanding ability. He is personally perhaps the most capable man in the present C.C., but he has displayed excessive self-assurance and shown excessive preoccupation with the purely administrative side of the work.
These two qualities of the two outstanding leaders of the present C.C. can inadvertently lead to a split, and if our Party does not take steps to avert this, the split may come unexpectedly.

Lenin felt that Stalin had more power than he could handle and might be dangerous if he was Lenin’s successor. In a postscript written a few weeks later, Lenin recommended Stalin’s removal from the position of General Secretary of the Party:

Stalin is too coarse and this defect, although quite tolerable in our midst and in dealing among us Communists, becomes intolerable in a Secretary-General. That is why I suggest that the comrades think about a way of removing Stalin from that post and appointing another man in his stead who in all other respects differs from Comrade Stalin in having only one advantage, namely, that of being more tolerant, more loyal, more polite and more considerate to the comrades, less capricious, etc. This circumstance may appear to be a negligible detail. But I think that from the standpoint of safeguards against a split and from the standpoint of what I wrote above about the relationship between Stalin and Trotsky it is not a [minor] detail, but it is a detail which can assume decisive importance.

Marxist historian Ludo Martens argues that the postscript’s complaints about Stalin’s coarseness refers to a rebuke that Stalin had made to Krupskaya twelve days earlier.^[31]

By power, Trotsky argued Lenin meant administrative power, rather than political influence, within the party. Trotsky pointed out that Lenin had effectively accused Stalin of a lack of loyalty.

In the 30 December 1922 article, Nationalities Issue, Lenin criticized the actions of Felix Dzerzhinsky, Grigoriy Ordzhonikidze and Stalin in the Georgian Affair by accusing them of «Great Russian Chauvinism».

I think that a fatal role was played here by hurry and the administrative impetuousness of Stalin and also his infatuation with the renowned «social-nationalism». Infatuation in politics generally and usually plays the worst role.

Lenin also criticised other Politburo members:

[T]he October episode with Zinoviev and Kamenev [their opposition to seizing power in October 1917] was, of course, no accident, but neither can the blame for it be laid upon them personally, any more than non-Bolshevism can upon Trotsky.

Finally, he criticised two younger Bolshevik leaders, Bukharin and Pyatakov:

They are, in my opinion, the most outstanding figures (among the younger ones), and the following must be borne in mind about them: Bukharin is not only a most valuable and major theorist of the Party; he is also rightly considered the favorite of the whole Party, but his theoretical views can be classified as fully Marxist only with the great reserve, for there is something scholastic about him (he has never made a study of dialectics, and, I think, never fully appreciated it).

As for Pyatakov, he is unquestionably a man of outstanding will and outstanding ability, but shows far too much zeal for administrating and the administrative side of the work to be relied upon in a serious political matter.

Both of these remarks, of course, are made only for the present, on the assumption that both these outstanding and devoted Party workers fail to find an occasion to enhance their knowledge and amend their one-sidedness.

Isaac Deutscher, a biographer of both Trotsky and Stalin, wrote that «the whole testament breathed uncertainty».^[32]

Political impact and repercussions[edit]

This section needs expansion. You can help by adding to it. (February 2021)

Short term[edit]

Lenin’s testament presented the ruling triumvirate or troika (Joseph Stalin, Grigory Zinoviev and Lev Kamenev) with an uncomfortable dilemma. On the one hand, they would have preferred to suppress the testament since it was critical of all three of them as well as of their ally Nikolai Bukharin and their opponents, Leon Trotsky and Georgy Pyatakov. Although Lenin’s comments were damaging to all of the communist leaders, Joseph Stalin stood to lose the most since the only practical suggestion in the testament was to remove him from the position of the General Secretary of the Party’s Central Committee.^[23]

On the other hand, the leadership dared not go directly against Lenin’s wishes so soon after his death, especially with his widow insisting on having them carried out. The leadership was also in the middle of a factional struggle over the control of the Party, the ruling faction being loosely allied groups that would soon part ways, which would have made a coverup difficult.

The final compromise proposed by the triumvirate at the Council of the Elders of the 13th Congress after Kamenev read out the text of the document was to make Lenin’s testament available to the delegates on the following conditions (first made public in a pamphlet by Trotsky published in 1934 and confirmed by documents released during and after glasnost):

The testament would be read by representatives of the party leadership to each regional delegation separately.
Taking notes would not be allowed.
The testament would not be referred to during the plenary meeting of the Congress.

The proposal was adopted by a majority vote, over Krupskaya’s objections. As a result, the testament did not have the effect that Lenin had hoped for, and Stalin retained his position as General Secretary, with the notable help of Aleksandr Petrovich Smirnov, then People’s Commissar of Agriculture.^[33]

Long term[edit]

Failure to make the document more widely available within the party remained a point of contention during the struggle between the Left Opposition and the Stalin-Bukharin faction in 1924 to 1927. Under pressure from the opposition, Stalin had to read the testament again at the July 1926 Central Committee meeting.

Lenin’s concerns over Stalin’s harsh leadership and over a split between Trotsky and Stalin were later confirmed, with Trotsky being expelled from the Soviet Union by the Politburo in February 1929. He spent the rest of his life in exile, writing prolifically and engaging in open critique of Stalinism.^[34]^[35] In 1938 Trotsky and his supporters founded the Fourth International in opposition to Stalin’s Comintern. After surviving multiple attempts on his life, Trotsky was assassinated in August 1940 in Mexico City by Ramón Mercader, an agent of the Soviet NKVD. Written out of Soviet history books under Stalin, Trotsky was one of the few rivals of Stalin to not be rehabilitated by either Nikita Khrushchev or Mikhail Gorbachev.^[36] Trotsky’s rehabilitation came in June 2001 by the Russian Federation.^[37]

From the time that Stalin consolidated his position as the unquestioned leader of the Communist Party and the Soviet Union, in the late 1920s, all references to Lenin’s testament were considered anti-Soviet agitation and punishable as such. The denial of the existence of Lenin’s testament remained one of the cornerstones of historiography in the Soviet Union until Stalin’s death on March 5, 1953. After Nikita Khrushchev’s On the Cult of Personality and Its Consequences, at the 20th Congress of the Communist Party, in 1956, the document was finally published officially by the Soviet government.

References[edit]

Notes[edit]

Citations[edit]

^ Shub 1966, p. 426; Lewin 1969, p. 33; Rice 1990, p. 187; Volkogonov 1994, p. 409; Service 2000, p. 435.
^ Shub 1966, p. 426; Rice 1990, p. 187; Service 2000, p. 435.
^ Service 2000, p. 436; Read 2005, p. 281; Rice 1990, p. 187.
^ Volkogonov 1994, pp. 420, 425–426; Service 2000, p. 439; Read 2005, pp. 280, 282.
^ Volkogonov 1994, p. 443; Service 2000, p. 437.
^ Fischer 1964, pp. 598–599; Shub 1966, p. 426; Service 2000, p. 443; White 2001, p. 172; Read 2005, p. 258.
^ Fischer 1964, p. 600; Shub 1966, pp. 426–427; Lewin 1969, p. 33; Service 2000, p. 443; White 2001, p. 173; Read 2005, p. 258.
^ Shub 1966, pp. 427–428; Service 2000, p. 446.
^ Fischer 1964, p. 634; Shub 1966, pp. 431–432; Lewin 1969, pp. 33–34; White 2001, p. 173.
^ Shub 1966, pp. 426, 434; Lewin 1969, pp. 34–35.
^ Volkogonov 1994, pp. 263–264.
^ Lewin 1969, p. 70; Rice 1990, p. 191; Volkogonov 1994, pp. 273, 416.
^ Fischer 1964, p. 635; Lewin 1969, pp. 35–40; Service 2000, pp. 451–452; White 2001, p. 173.
^ Fischer 1964, pp. 637–638, 669; Shub 1966, pp. 435–436; Lewin 1969, pp. 71, 85, 101; Volkogonov 1994, pp. 273–274, 422–423; Service 2000, pp. 463, 472–473; White 2001, pp. 173, 176; Read 2005, p. 279.
^ Bullock, Alan (1991). Hitler and Stalin : parallel lives. London : HarperCollins. p. 163. ISBN 978-0-00-215494-9.
^ Mandel, Ernest (1995). Trotsky as alternative. London: Verso. p. 149. ISBN 185984085X.
^ Ceplair, Larry (July 21, 2020). Revolutionary Pairs: Marx and Engels, Lenin and Trotsky, Gandhi and Nehru, Mao and Zhou, Castro and Guevara. University Press of Kentucky. p. 93. ISBN 978-0-8131-7945-2.
^ Rubenstein, Joshua (2011). Leon Trotsky : a revolutionary’s life. New Haven: Yale University Press. p. 127. ISBN 978-0300198324.
^ Fischer 1964, pp. 638–639; Shub 1966, p. 433; Lewin 1969, pp. 73–75; Volkogonov 1994, p. 417; Service 2000, p. 464; White 2001, pp. 173–174.
^ The New Cambridge Modern History, Volume XII. CUP Archive. p. 453. GGKEY:Q5W2KNWHCQB.
^ «Lidiya Fotiyeva, 93, Secretary To Lenin After Revolution, Dies». The New York Times. August 29, 1975. ISSN 0362-4331. Retrieved October 11, 2022.
^ Sebesteyn, Victor (2017). Lenin the Dictator. Orion Publishing Group. ISBN 9781474600460.
^ ^a ^b Felshtinsky, Yuri; Litvinenko, Alexander (October 26, 2010). Lenin and His Comrades: The Bolsheviks Take Over Russia 1917-1924. New York: Enigma Books. ISBN 9781929631957.
^ Eastman, Max (October 18, 1926). «Lenin’s ‘Testament’ at Last Revealed». The New York Times. p. 1. Retrieved June 26, 2020.{{cite news}}: CS1 maint: url-status (link)
^ ^a ^b «Leon Trotsky: Letter on Eastman’s Book (1925)». July 22, 2022. Archived from the original on July 22, 2022. Retrieved July 22, 2022.
^ Kotkin, Stephen (2014). Stalin: Paradoxes of Power, 1878–1928. London: Allen Lane. pp. 473–505. ISBN 978-0-7139-9944-0.
^ White, Fred (June 1, 2015). «A review of Stephen Kotkin’s Stalin: Paradoxes of Power, 1878-1928«. World Socialist Web Site. Retrieved January 29, 2021.
^ Gessen, Keith (October 30, 2017). «How Stalin Became a Stalinist». The New Yorker. Retrieved January 29, 2021.
^ Richard Pipes, “The Cleverness of Joseph Stalin,” New York Review of Books, November 20, 2014.
^ Suny, Ronald. «Book review: ‘Stalin: Volume 1, Paradoxes of Power, 1878-1928,’ by Stephen Kotkin». Washington Post.
^ Martens, Ludo (2019). Another View of Stalin. Proles of the Round Table Edition. p. 24.
^ Isaac Deutscher, «Stalin – a Political Biography», 2nd edition, 1967, English ISBN 978-0195002737, pp. 248–251
^ Trotsky, Leon. «Leon Trotsky: On Lenin’s Testament (1932)». www.marxists.org. Retrieved August 9, 2017.
^ Beilharz, Peter (1987). Trotsky, Trotskyism and the Transition to Socialism. Barnes & Noble. ISBN 978-0-389-20698-9.
^ McNeal, Robert H. (2015). «Trotsky’s Interpretation of Stalin». Canadian Slavonic Papers. 5: 87–97. doi:10.1080/00085006.1961.11417867.
^ Deutscher 2003b, p. vi.
^ В. В. Иофе. Осмысление Гулага. Archived 21 August 2011 at the Wayback Machine НИЦ «Мемориал»

Bibliography[edit]

Journals

Lih, Lars T. (1991). «Political Testament of Lenin and Bukharin and the Meaning of NEP». Slavic Review. 50 (2): 241–252. doi:10.2307/2500200. ISSN 2325-7784. JSTOR 2500200.

Newspapers

Adams, J. Donald (July 12, 1925). «Lenin Betrayed By His Party; His «Testament,» Praising Trotsky and Attacking Stalin-Zinovieff Group, Was Suppressed». New York Times.
Duranty, Walter (November 3, 1927). «Stalin and Trotsky in Furious Debate». New York Times.

External links[edit]

Lenin’s Last Testament (text)
On the suppressed Testament of Lenin by Leon Trotsky (written in December 1932, published in 1934, sometimes incorrectly dated as 1926)

Источник

Сто лет назад, 23 декабря 1922 года, Ленин начал писать один из самых политически значимых документов в истории Советского Союза. Он состоял из серии записок, которые должны были быть опубликованы в виде письма к предстоящему XII съезду Российской коммунистической партии. Лидер большевиков, который еще не полностью оправился от инсульта, перенесенного им ранее в том году, целиком осознавал, что состояние его здоровья может помешать ему принять участие в работе съезда.

В этих заметках, которым суждено было войти в историю как Завещание Ленина, содержалась оценка главных вождей большевистской партии. Ленин — рассматривавший руководство партией в качестве коллективного процесса, основывающегося на взаимоотношениях, отражающих политические тенденции внутри нее, — не собирался выдвигать формального преемника. Отношение Ленина к большевистской партии носило настолько политически и исторически уникальный характер, что оно ни в коем случае не могло быть воспроизведено какой-либо другой личностью. Он, однако, был глубоко обеспокоен тем, что напряженность внутри партии в условиях реально существующего экономического и социального кризиса, а также наличия политических разногласий, может привести к опасным фракционным раздорам внутри центрального руководства.

Владимир Ленин в 1920 году

Намереваясь предотвратить разрушительные конфликты, Ленин дал оценку сильным и слабым сторонам ведущих членов Центрального комитета.

В записке от 24 декабря Ленин писал:

Тов. Сталин, сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью.

За этой характеристикой следовала оценка Троцкого:

С другой стороны, тов. Троцкий, как доказала уже его борьба против ЦК в связи с вопросом о НКПС [Народном комиссариате путей сообщения], отличается не только выдающимися способностями. Лично он, пожалуй, самый способный человек в настоящем ЦК, но и чрезмерно хватающий самоуверенностью и чрезмерным увлечением чисто административной стороной дела.

Ленин затем предостерегал:

Эти два качества двух выдающихся вождей современного ЦК способны ненароком привести к расколу, и если наша партия не примет мер к тому, чтобы этому помешать, то раскол может наступить неожиданно.

Ленин в последующие дни продолжил записывать дополнения к этим запискам.

Среди наиболее важных вопросов, занимавших Ленина, когда он писал свои записки, были взаимоотношения социалистических республик в рамках союзного Советского государства, созданного в 1922 году. Ленин, опасаясь возрождения великорусского доминирования в рамках СССР, настаивал на праве социалистических республик, таких как Украина и Грузия, выхода из союза.

В записках от 30 и 31 декабря 1922 года [«К вопросу о национальностях или об “автономизации”»] Ленин выразил опасение, что советское правительство может оказаться не в состоянии обеспечить достаточную защиту от великорусского гнета. В этом контексте замечания Ленина в адрес Сталина, — особенно когда они касались оскорбительного поведения последнего по отношению к представителям национальных меньшинств в Грузии, — становились все более резкими. Явно подразумевая поведение Сталина, Ленин предостерегал от «нашествия … великоросса-шовиниста, в сущности, подлеца и насильника, каким является типичный русский бюрократ».

Ленин продолжил: «Я думаю, что тут сыграли роковую роль торопливость и администраторское увлечение Сталина, а также его озлобление против пресловутого “социал-национализма”. Озлобление вообще играет в политике обычно самую худую роль».

4 января 1923 года Ленин добавил к своей записке от 24 декабря следующий абзац:

Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и в общениях между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места и назначить на это место другого человека, который во всех других отношениях отличается от тов. Сталина только одним перевесом, именно, более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т. д. Это обстоятельство может показаться ничтожной мелочью. Но я думаю, что с точки зрения предохранения от раскола и с точки зрения написанного мною выше о взаимоотношении Сталина и Троцкого, это не мелочь, или это такая мелочь, которая может получить решающее значение.

В последующие недели политическая враждебность и личное чувство презрения Ленина к Сталину усилились. Лидер большевиков обратился к Троцкому за поддержкой в борьбе, которую он планировал вести против Сталина на готовившемся съезде партии. 5 марта 1923 года он написал:

Строго секретно
Лично

Уважаемый тов. Троцкий!

Я просил бы Вас очень взять на себя защиту грузинского дела на ЦК партии. Дело это сейчас находится под «преследованием» Сталина и Дзержинского, и я не могу положиться на их беспристрастие. Даже совсем напротив.

Если бы Вы согласились взять на себя его защиту, то я бы мог быть спокойным. Если Вы почему-нибудь не согласитесь, то верните мне все дело. Я буду считать это признаком Вашего несогласия.

Затем Ленин направил Сталину следующее письмо:

Вы имели грубость позвать мою жену к телефону и обругать ее. Хотя она Вам и выразила согласие забыть сказанное, но тем не менее этот факт стал известен через нее же Зиновьеву и Каменеву.

Я не намерен забывать так легко то, что против меня сделано, а нечего и говорить, что сделанное против жены я считаю сделанным и против меня.

Поэтому прошу Вас взвесить, согласны ли Вы взять сказанное назад и извиниться или предпочитаете порвать между нами отношения.

Четыре дня спустя, 9 марта 1923 года, Ленин перенес инсульт, который положил конец его политической деятельности. Он умер 21 января 1924 года. После смерти Ленина беспринципные маневры Сталина и его фракционных сторонников помешали оглашению Завещанияна XIII съезде партии в 1924 году. Оно скрывалось от советской общественности в течение более 30 лет. Лишь в 1957 году советское правительство — через 4 года после смерти Сталина [и после осуждения «культа личности» Сталина на XX съезде КПСС в 1956 году] — разрешило включить Завещание Ленина в его Собрание сочинений [36-й том 4-го издания].

Когда Ленин писал Завещание, масштабы и значимость разногласий, которые развивались внутри большевистской партии, еще не были известны. Завещание Ленина и сопровождающие его заметки и записки стали предвосхищением разворачивающегося противостояния. В последующие месяцы Троцкий продолжал и развивал в реальном политическом времени ленинскую упреждающую критику бюрократизма и национал-шовинизма.

В октябре 1923 года, спустя 10 месяцев после того, как Ленин написал свое Завещание, была образована Левая оппозиция. Возникновение троцкистского движения ознаменовало собой продолжение последней великой борьбы Ленина.

Источник

Письмо к съезду

Добавление к письму от 24 декабря 1922 г.

Продолжение записок

1922–1923 гг.: Ленин готовится перейти в оппозицию

Читайте также

Россия готовится

3. Документы из «Обзора политико-экономического состояния СССР за апрель-май 1923 г. 16.VII.1923 г.»

1922–1923 гг.

Лев готовится к прыжку

2. СЕКРЕТНАЯ ПАРТИЙНО-ГОСУДАРСТВЕННАЯ РЕФОРМА 1922 — 1923 гг. И ЕЕ ПОСЛЕДСТВИЯ

Глава 4 Тотальный террор Распятие символов Диктаторы ликвидируют оппозицию

1. Из уже обнаруженных нами отождествлений вытекает, что теперь Геродот должен перейти к описанию эпохи Реформации

Годы становления и пробы сил 1922–1923 гг

XLVI «Съезд коллективизации» «добивает» оппозицию

XLVI «Съезд коллективизации» «добивает» оппозицию

Наступление на оппозицию (1980–1983)

3. Ленин в большевистской мифологии 1917–1922 годов

1922–1923 гг.: БОРЬБА КОММУНИСТИЧЕСКИХ ФРАКЦИЙ ПРОТИВ КОНТРРЕВОЛЮЦИИ

Оппозицию – избить

Верный Руслан уходит в оппозицию

Background[edit]

Document history[edit]

[edit]

Contents[edit]

Political impact and repercussions[edit]

Short term[edit]

Long term[edit]

References[edit]

Notes[edit]

Citations[edit]

Bibliography[edit]

External links[edit]