Кризис в руководстве кпсс

---

Е.И. Волгин, канд. полит. наук, доцент кафедры истории общественных движений и политических партий исторического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова.

---

СКАЧАТЬ В PDF

---

КПСС явилась одним из основных субъектов августовского кризиса власти, ставшего высшей точкой противоборства между дезинтеграционными и сдерживающими силами в СССР. Компартия, руководствуясь программной стратегией сохранения государственной целостности, объективно выступала на стороне союзного Центра. Однако в среде значительно обновленной в годы перестройки партийной элиты не было четкого представления о том, какими именно методами следует отстаивать единство союзного государства. Специфика тогдашнего политического процесса предоставляла КПСС следующую альтернативу: либо участие в политике силовой нейтрализации сепаратистских устремлений, либо использование ненасильственных (политических) механизмов предотвращения государственной дезинтеграции. Принимая во внимание объективную логику трансформации КПСС, можно сделать вывод, что наиболее приемлемым для партии казался именно второй вариант. Тем более что демонтаж КПСС как государственно-императивной структуры фактически лишал ее многих рычагов, столь необходимых для реализации “решительных мер”. Таким образом, основная инициатива в борьбе за сохранение союзной целостности принадлежала государственным силовым структурам, руководство которых, объявив 19 августа 1991 г. о радикальном изменении правил “политической игры”, безусловно, рассчитывало на определенную поддержку со стороны компартии. Однако далеко не вся партийная элита в центре и на местах, радикально обновленная в ходе демократических выборов, была готова к столь резкому повороту событий. Августовский кризис, ставший для партийных лидеров настоящей “точкой бифуркации”, наглядно продемонстрировал крайне противоречивый спектр их поведения в условиях экстремальной политической ситуации: от резкого неприятия до всемерного одобрения и поддержки. Тем не менее даже самые решительные сторонники “непопулярных мер”, учитывая кризисно-трансформационное состояние КПСС, вряд ли могли содействовать ГКЧП в последовательной реализации его программы. Данное обстоятельство во многом предопределило пассивно-выжидательное участие КПСС в событиях 19—21 августа 1991 г. Поставленная перед свершившимся фактом, лишенная единого руководства, внутренне разобщенная, компартия была вынуждена послушно следовать в фарватере, намеченном сначала ГКЧП, а затем — российским руководством, вышедшим абсолютным победителем из того кризиса.

---

Политический кризис 19—21 августа, предрешивший судьбу не только коммунистической партии, но и союзного государства, получил противоречивые оценки современников. В общественном сознании сложилось устойчивое представление о том, что именно КПСС явилась подлинным организатором и исполнителем нелегитимных действий, проводимых Государственным комитетом по чрезвычайному положению. Поэтому наказание, которое понесла партия после провала “коммунистического путча”, вполне заслуженное. Однако в ходе последующих судебных разбирательств представителям Президента РФ так и не удалось доказать сопричастность компартии к организации “антиконституционного заговора”. Конституционный Суд РФ установил лишь поддержку действий ГКЧП со стороны определенной части партийной элиты (Постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 30 ноября 1992 г. № 9-ПЕ).

Однако, несмотря на относительно четкую “судебно-следственную картину”, нам вновь хотелось бы взглянуть на августовский политический кризис именно “через призму” КПСС. При этом мы вовсе не собираемся проводить еще одно “независимое расследование” с тем, чтобы вновь обвинять или же, напротив, оправдывать компартию. Конституционный Суд РФ, досконально изучив многочисленные свидетельские показания и проанализировав соответствующие документы, расставил все точки над “и”. Нам в свою очередь хотелось бы не столько установить степень участия (или же, напротив, неучастия) КПСС в известных событиях, сколько попытаться увязать политическое поведение коммунистической элиты в условиях кризисной ситуации исходя из противоречивого характера внутрипартийной трансформации начала 1990-х гг.

События 19—21 августа 1991 г. носили отнюдь не спонтанный характер, а были предопределены логикой советского внутриполитического процесса, суть которого состояла в антагонистическом противоборстве союзного Центра, отстаивавшего приоритеты единой государственности, и части республиканского руководства, использовавшего массовое общественное (национальное) движение в целях радикального пересмотра отношений с Москвой. В авангарде движения за республиканскую суверенизацию стояла российская элита как наиболее влиятельная (в силу краеугольного положения РСФСР в конструкции союзного государства) и политически институализированная. Однако российское руководство, взяв в начале 1990-х гг. уверенный курс на демонтаж СССР, должно было позаботиться о своевременной нейтрализации все еще достаточно влиятельной общесоюзной интеграционной силы в лице КПСС.

Сама же компартия, выступая на стороне союзного Центра, не имела ясного представления о том, какие именно средства следует противопоставить дезинтеграционным процессам. Программные установки КПСС, принятые незадолго до августовских событий (Программное заявление XXVIII съезда КПСС “К гуманному, демократическому социализму”, а также Проект Программы КПСС к XXIX съезду), полностью исключали какие-либо экстраординарные действия компартии, стараясь направить политическую энергию коммунистов всецело в русло законопослушной парламентской деятельности. Однако далеко не все партийные лидеры были готовы в полной мере согласиться с подобным сценарием трансформации КПСС в безвластную парламентскую ассоциацию, “мирно взирающую” на распад единого государства. Ибо демонтаж КПСС как государствообразующей основы, протекавший в начале 1990-х гг. вследствие политической реформы, сообщал дополнительные импульсы распаду СССР.

Одним из наиболее последовательных сторонников “непопулярных мер” в среде тогдашнего партийного руководства явился О.С. Шенин: член Политбюро, секретарь ЦК КПСС, курировавший вопросы партийного строительства и кадровой работы. Выдвиженец М.С. Горбачева, он уже успел испытать некоторое разочарование в его политике [1]. Вместе с тем приверженцы “сильной КПСС”, учитывая тогдашнее состояние компартии, находящейся, как и СССР, в стадии фактического “полураспада”, прекрасно понимали, что достаточно ослабленная и децентрализованная политическая ассоциация, при этом стремительно теряющая остатки властных полномочий, вряд ли сможет самостоятельно обуздать центробежные тенденции. Поэтому, с их точки зрения, основная инициатива в разрешении известной проблемы должна была принадлежать общесоюзным силовым ведомствам, способным инициировать ряд чрезвычайных стабилизационных мероприятий. Партия же со своей стороны вполне могла бы оказать государственным структурам заметное содействие в реализации их “решительной программы”. Надо сказать, что план осуществления “непопулярных мер” имел своих сторонников не только в партийной, но и в государственной сфере. Так, в начале 1991 г. в ЦК КПСС (по личной инициативе О.С. Шенина) состоялась встреча с руководителями общесоюзных министерств и ведомств, которые, пытаясь подчеркнуть стабилизирующее значение КПСС в условиях кризиса советской государственности, пришли, казалось бы, к единому заключению. “…Ситуация, — подчеркивали министры, — требует более решительных действий партии (курсив наш. — Е.В.)” (РГАНИ. Ф. 89. Оп. 33. Д. 1. Л. 1—4). Однако представители государственных общесоюзных структур, как это видно из стенограммы заседания, высказываясь в пользу решительных действий, не спешили при этом брать инициативу в свои руки. Ситуацию во многом “прояснили” драматические события в Литве и Латвии (январь 1991 г.), когда союзный Центр, дабы нейтрализовать предельно обострившиеся дезинтеграционные тенденции, был вынужден использовать силовой ресурс. Республиканские комитеты КПСС, действуя в тесном сотрудничестве с союзными силовыми ведомствами, играли явно вспомогательную роль в деле преодоления того “локального кризиса” советской государственности (РГАНИ. Ф. 89. Оп. 12. Д. 32. Л. 1—8). Драматическая развязка в Прибалтике подтвердила два основных тезиса: во-первых, региональные институты КПСС остаются серьезным препятствием на пути союзной дезинтеграции; во-вторых, главенствующая роль в возможном сценарии “наведения порядка” в СССР будет принадлежать именно государственным силовым структурам, пока что обладавшим реальными властными механизмами.

Российское руководство, понимая, что “прибалтийский вариант” вполне может быть опробован в масштабах как отдельной республики, так и всего СССР, в спешном порядке пыталось лишить союзный Центр опоры на своего “стратегического партнера”. 20 июля 1991 г. Б.Н. Ельцин подписал известный указ “О прекращении деятельности организационных структур политических партий и массовых общественных движений в государственных органах, учреждениях и организациях РСФСР” (Ведомости…, 1991). И хотя формально этот указ распространялся на “филиалы” всех политических объединений, сформированных по производственному признаку, его острие было четко направлено именно на структуры КП РСФСР, обладавшей широкой сетью первичных организаций в государственной сфере. Указ стал главным предметом обсуждения на заседании Секретариата ЦК КПСС 13 августа. Отметив его “деструктивное влияние”, Секретариат в свою очередь предложил ряд адекватных контрмер [2].

Что же касалось Генерального секретаря ЦК КПСС, то он не спешил дезавуировать указ своего главного политического оппонента. М.С. Горбачев, являясь последовательным противником применения силовых действий во имя сохранения союзной целостности, всецело уповал на силу общественного мнения. В этой связи он решил обратиться к процедуре всесоюзного референдума по вопросу сохранения СССР, требуя от партийного и государственного руководства мобилизовать все силы вокруг предстоящего плебисцита. Действительно, результаты того референдума, когда более 76% населения страны сказали “да” единому государству, становились веским морально-политическим аргументом в руках союзного лидера. Однако далее произошли довольно странные события: М.С. Горбачев, всегда решительно отвергавший политику “непопулярных мер”, все чаще начал ставить перед своими партийно-государственными коллегами вопрос о возможности их скорого применения (Шенин, 1994, с. 21; Болдин, 1995, с. 427).

Что могло повлиять на столь резкое изменение в настроениях М.С. Горбачева? Можно предположить, что подобный демарш вполне мог быть продиктован чрезмерной активностью отдельных представителей республиканской элиты, развернувшей за спиной Президента СССР “альтернативный процесс” подготовки нового союзного договора. Поэтому в ходе грядущих переговоров по подписанию этого документа, получивших название “ново-огаревский процесс”, генсек-президент считал целесообразным “на всякий случай” заручиться поддержкой партийных и государственных институтов, способных инициировать, поддержать и реализовать чрезвычайную программу стабилизационных мер Центра в случае, если республиканские лидеры вдруг проявят склонность к определенной неуступчивости.

Известно, что сам ново-огаревский процесс протекал крайне сложно, непоследовательно, несколько раз оказываясь буквально на грани срыва. Проект нового союзного соглашения, выработанный Президентом СССР и лидерами республик в ходе тех встреч, закреплял уже даже не конфедеративное государственное объединение, а некое аморфное геополитическое образование. Таким образом, вариант нового союзного договора в корне противоречил результатам референдума, когда большинство граждан высказалось за сохранение СССР именно как обновленной федерации. Сам же М.С. Горбачев, очевидно, был согласен с вариантом известной конвенции, так как проект все-таки предусматривал сохранение общесоюзных президентских структур, пусть даже наделенных весьма эфемерными полномочиями. Вместе с тем, понимая, что проект договора вызовет явные нарекания со стороны многих его партийно-советских коллег, М.С. Горбачев предпочел хранить содержание известного документа в строжайшей тайне.

Но “таинственное молчание” внезапно было прервано: 15 августа “Московские новости” опубликовали сенсационный материал — проект нового союзного договора, который всего через пять дней (20 августа) предстояло подписать представителям основных союзных республик. Каким образом журналистам удалось заполучить эту “сверхсекретную” информацию — неизвестно, но абсолютно ясно, что ни М.С. Горбачев, ни его ближайшее окружение не были заинтересованы в разглашении текста этой “тайной конвенции”. Мы же, со своей стороны, попытаемся предположить, что утечка информации могла быть инспирирована людьми из ближайшего окружения Б.Н. Ельцина (исходя из непосредственной инициативы последнего). Действия российского президента, если таковые действительно имели место, не были лишены определенной логики, а являлись вполне просчитанным ходом сложной политической игры, итогом которой должна была стать полная делегитимация союзных силовых ведомств. Ведь именно эти органы в лице их непосредственного руководства (как было отмечено выше) являлись главной помехой на пути союзной дезинтеграции. Неудивительно, что во время “секретной” встречи М.С. Горбачева с Б.Н. Ельциным и Н.А. Назарбаевым, состоявшейся в Ново-Огарево в самом конце июля, представители республиканской элиты настаивали на замене руководителей союзных силовых министерств (Горбачев, 1995, с. 556). М.С. Горбачев, судя по всему, принял тогда условия Б.Н. Ельцина и Н.А. Назарбаева, но, очевидно, российскому президенту одних лишь устных заверений показалось явно недостаточно. Учитывая известную склонность своего бывшего шефа к постоянному лавированию, Б.Н. Ельцин решил сам несколько форсировать процесс удаления руководителей силовых ведомств СССР из политической игры. Однако, не обладая достаточными легитимными полномочиями, позволявшими самостоятельно решать важные кадровые вопросы, он искал лишь удобный повод. А таким поводом для отставки В.А. Крючкова, Д.Т. Язова и Б.К. Пуго могли стать чрезвычайные, а главное — непрофессиональные, заранее обреченные на провал действия, самостоятельно предпринятые этими людьми как реакция на очередной демарш “деструктивных сил”. Однако мог ли Б.Н. Ельцин и его ближайшее окружение заранее предугадать, что союзных силовиков вновь ожидает неудача? В какой-то степени — да, их крайне непрофессиональные действия в Прибалтике в начале года — яркое тому подтверждение. Кроме того, заманчивая перспектива раз и навсегда покончить со своими политическими оппонентами в лице не только союзного, но и партийного Центра, придавала Б.Н. Ельцину дополнительные силы. Ведь попытка департизации, предпринятая им за месяц до августовского кризиса, по сути, стала последним козырем, извлеченным из колоды политических действий, предпринятых Президентом РСФСР в рамках его непосредственной компетенции. Ибо указ от 20 июля 1991 г. даже в случае его успешной реализации, ликвидируя структурные подразделения КПСС в производственной сфере, упирался (в буквальном смысле этого слова) в стены сотен территориальных парткомов, сокрушить которые республиканское руководство в условиях относительно стабильного политического процесса не имело веских юридических оснований. Поэтому для подъема новой волны “сплошной департизации” российскому лидеру опять же был нужен удобный предлог, позволявший раз и навсегда покончить со своим главным политическим антагонистом. Учитывая весьма агрессивную риторику последних пленумов ЦК КПСС, когда отдельные ораторы настойчиво требовали от М.С. Горбачева “решительных действий”, Б.Н. Ельцин и его ближайшее окружение прекрасно понимали, что какая-то часть партийной элиты обязательно поддержит жесткий курс, что в свою очередь может повлечь адекватные меры российского руководства, защищающего суверенитет республики.

Тезис о, скажем так, “превентивном” характере действий российских властей является всего лишь гипотезой, требующей гораздо более тщательной проверки и обоснования. Мы же исходя из имеющихся в нашем распоряжении материалов, а также руководствуясь объективной логикой тогдашнего политического процесса, лишь попытались гипотетически обнаружить скрытые пружины августовского кризиса 1991 г.

Как бы то ни было, но уже 19 августа в Москве был создан ГКЧП. Этот экстраординарный политический орган являлся, казалось бы, по своей сути исключительно государственным, но никак не партийным образованием. Об этом свидетельствовали два основных аспекта. Во-первых, все распоряжения ГКЧП касались сугубо общесоюзных, но никак не внутрипартийных проблем. Во-вторых, исключительно “государственное происхождение” ГКЧП подтверждал его состав: здесь, как и ожидалось, были в основном представлены руководители силовых ведомств, т. е. те люди, которые открыто высказывались в пользу “решительных действий”. Вместе с тем семь из восьми участников ГКЧП одновременно являлись еще и членами ЦК КПСС. Но как отнеслись сами работники партаппарата к учреждению в стране чрезвычайного органа государственной власти и соответственно к перспективе деятельного участия компартии в его политике? Этот вопрос достаточно сложен, чтобы дать на него однозначный ответ. Сторонники Б.Н. Ельцина, дабы доказать соучастие центральных органов КПСС в “антиконституционном заговоре”, впоследствии ссылались на шифрограмму № 215-III, отправленную со Старой площади 19 августа в 10.50 утра: “Первым секретарям ЦК компартий союзных республик, рескомов, крайкомов, обкомов партии. В связи с введением чрезвычайного положения примите меры по участию коммунистов в содействии ГКЧП в СССР. В практической деятельности руководствоваться Конституцией Союза ССР. О пленуме ЦК и других мероприятиях сообщим дополнительно. Секретариат ЦК КПСС” (цит. по: Лужков, 1991, с. 3).

Но не будем спешить с выводами. Под телеграммой стоит подпись “Секретариат ЦК КПСС”. Действительно, появлению этого документа предшествовало длительное заседание этого партийного органа, где было принято следующее решение: руководство КПСС не должно подавать ни малейшего повода к тому, чтобы партию заподозрили в поддержке ГКЧП. Однако такая позиция явно не устраивала некоторых участников совещания — в первую очередь О.С. Шенина, который даже пытался собрать весь аппарат ЦК, чтобы тот мог определить свою позицию относительно ГКЧП. Однако, встретившись с упорным сопротивлением своих коллег, секретарь ЦК был вынужден отступить. Единственное, что мог сделать в сложившейся ситуации О.С. Шенин, — это отправить от имени Секретариата ЦК известную шифрограмму, над текстом которой он работал вместе с сотрудниками Орготдела (Материалы дела о проверке конституционности.. , 1996, с. 25).

Получилось так, что О.С. Шенин в силу своих убеждений, используя приоритет занимаемой должности, проявил, что называется, личную инициативу. Хотя, безусловно, отправляя документ столь важного содержания, он понимал, какая громадная ответственность ложилась на его плечи. Ведь тогда, утром 19 августа, еще никто не обладал объективной информацией относительно реакции миллионов советских граждан на действия ГКЧП и тем более не мог предугадать, как будут развиваться дальнейшие события. Эти обстоятельства заметно повлияли на стиль известной шифрограммы, которая не содержала конкретных указаний и поручений, не нацеливала региональные партийные комитеты на осуществление каких-либо радикальных действий. Кроме того, телеграмма была направлена О.С. Шениным в адрес не конкретных партийных комитетов на местах, чтобы те в свою очередь организовали дальнейшую передачу ее содержания в нижестоящие звенья, а лично первым секретарям. Шифрограмма, таким образом, носила характер личной просьбы-обращения, адресованной региональным партфункционерам.

Итак, О.С. Шенин явился представителем той немногочисленной группы лиц из числа работников ЦК, которые незамедлительно откликнулись на призывы ГКЧП, всецело поддержав его распоряжения. Однако подавляющее большинство обитателей Старой площади, ничего не ведая о позиции лидера партии, колебались. Практически весь аппарат ЦК КПСС, в работе которого тогда воцарился хаос, находился в абсолютной политической прострации, смятении и подавленности. С наибольшей полнотой подобные настроения отразились в обращении Политбюро ЦК КПСС к региональным партийным комитетам, которое появилось лишь на вторые сутки августовского кризиса. “Политбюро ЦК КПСС, — говорилось в том документе, — констатирует, что введение чрезвычайного положения в <…> СССР явилось крайне нежелательным, но вынужденным шагом государственных (курсив наш. — Е.В.) руководителей, в ответ на кризисную ситуацию…”. И далее: “Свое отношение к ГКЧП партия будет (курсив наш. — Е.В.) строить на основе реальных действий, их соответствия интересам народа” (Заявление Политбюро ЦК КПСС от 20.08.1991, исх. № 218; цит. по: Белоусова, Лебедев, 1992, с. 39). Получилось так, что политический кризис длился вот уже вторые сутки, а Политбюро все еще никак не определило своего отношения к ГКЧП. “Политическая расплывчатость”, присущая стилю известного обращения, неслучайна. Ведь малейшая симпатия, официально проявленная членами Политбюро ЦК в отношении силовых действий ГКЧП, окончательно дискредитировала бы КПСС как политический институт, способный к качественному обновлению. Уклончивая позиция центральных партийных органов предопределила отказ от проведения экстренного пленума ЦК КПСС.

Что же касается адаптации региональных партийных руководителей к условиям кризисной ситуации, то здесь можно выделить несколько основных типов их политического поведения. Первая модель характеризовалась констатацией факта создания ГКЧП с оттенком положительной оценки. Вторая схема поведения, в принципе, мало чем отличалась от предыдущей, однако здесь благосклонная реакция обычно дополнялась призывами, обращенными к членам ГКЧП, к более решительным действиям. Следующая модель характеризовалась уклончиво-выжидательной позицией, занятой теми или иными партийными работниками, часто при этом апеллировавшими к государственным институтам, способным, по их мнению, дать объективную правовую оценку происходящим в стране событиям. И, наконец, последняя модель характеризовалась резким неприятием действий ГКЧП буквально с первых часов его существования.

К сожалению, мы не располагаем точными сводно-статистическими данными, позволяющими четко обозначить политическую географию тех регионов, где парткомы выразили сочувствие ГКЧП или, наоборот, неприятие. Обобщенный анализ различных источников позволяет сделать вывод о том, что в числе активных сторонников ГКЧП оказались партийные комитеты Киргизии, Украины, а также Адыгейской, Львовской, Липецкой, Тамбовской, Саратовской, Оренбургской, Ульяновской, Иркутской, Горно-Алтайской, Севе-ро-Осетинской республиканских, краевых и областных организаций. Кроме того, к активным действиям ГКЧП призывали А. Рубикс, первый секретарь КП Латвии (на платформе КПСС), руководители КП Литвы (на платформе КПСС), а также партактив Самарского обкома, Краснодарского крайкома, Удмуртского и Марийского рескомов. Уклончивую позицию заняли С. Ниязов, первый секретарь ЦК КП Туркменистана, а также лидеры Ставропольского краевого комитета КПСС. К разрешению кризиса в рамках существовавшего законодательства взывали руководители Тюменского, Челябинского, Крымского, Калужского обкомов, а также Обнинский горком КПСС. Наконец, резко осудили действия ГКЧП Э. Силлари (компартия Эстонии), А. Анипкин, первый секретарь Волгоградского обкома, а также Н. Назарбаев, лидер КП Казахстана.

Отсутствие необходимых материалов не позволяет нам в точности определить, какой именно тип поведения был доминирующим. Попытаемся лишь предположить, что партийные структуры выстраивали свое отношение к ГКЧП в рамках, главным образом, первых двух моделей. Об этом свидетельствует тот факт, что уже в ходе слушания “дела КПСС” в Конституционном Суде РФ было представлено 160 копий документов, ответных шифрограмм от секретарей обкомов, крайкомов, где действия ГКЧП оценивались ими весьма благосклонно. Но вряд ли такое отношение к Комитету всецело диктовалось какими-то корыстными интересами тех или иных партруководителей, пытавшихся посредством чрезвычайно созданного органа власти восстановить былой статус КПСС. Следует помнить, что региональные партийные организации продолжали в начале 1990-х гг. играть существенную роль в разрешении множества социально-бытовых проблем. Поэтому апелляция представителей местной “партийной администрации” к ГКЧП была не в последнюю очередь продиктована стремлением нормализовать функционирование хозяйственного механизма СССР, в работе которого в годы перестройки обнаружились серьезные сбои.

21 августа открылась экстренная сессия Верховного Совета РСФСР, отменившая чрезвычайное положение на территории республики. В тот же день состоялось заседание Президиума Верховного Совета СССР, который признал незаконным отстранение М.С. Горбачева от власти. Через час после этого ГКЧП заявил о самороспуске и признании всех своих актов недействительными. Крах ГКЧП наконец-таки помог центральным структурам КПСС определить их политическую позицию. Уже на следующий день появилось заявление Секретариата ЦК КПСС, где отмечалось, что в действиях, связанных с попыткой государственного переворота (именно так теперь классифицировалась политика ГКЧП), приняли участие ряд членов КПСС, в том числе членов ЦК. Их поступки, совершавшиеся втайне от руководства КПСС, поставили под угрозу развитие демократических процессов и нанесли огромный ущерб стране и партии. В этой связи Секретариат “решительно осудил авантюристов” и предложил незамедлительно рассмотреть вопрос о партийной ответственности членов КПСС, участвовавших в антиконституционных действиях (Правда. 1991. 23 авг.). В тот же день Секретариат ЦК специальным постановлением признал недействительными положения шифрограммы № 215-III.

Безусловно, подобные заявления являлись демаршем центральных партийных структур, продиктованным изменившейся политической конъюнктурой. Однако, говоря об активности, с какой представители коммунистической элиты принялись доказывать непричастность партии к политике ГКЧП, не следует сбрасывать со счетов угрозу куда более жестких мер, нежели последующие “антикоммунистические указы” российского президента. Вместе с тем, анализируя заявления высших партийных инстанций, спешивших всячески дистанцироваться от действий ГКЧП, не стоит всецело объяснять это поведение исходя только лишь из “инстинкта политического самосохранения”. Тем более что и в самих этих заявлениях порой обнаруживались серьезные разночтения. Если тот же Секретариат ЦК КПСС высказывался категорически против каких-либо чрезвычайных мер, то заявление аналогичного органа российской компартии было выдержано в несколько ином ключе. Также решительно выступая за созыв высших представительных органов СССР, Секретариат ЦК РКП одновременно констатировал: “Наша Родина оказалась у края пропасти. В этой обстановке необходимы экстраординарные меры” (цит. по: Рудинский, 1999, с. 193). Эти слова почти в точности воспроизводили фразы из обращения ГКЧП к советскому народу.

Такая “разноголосица” может объясняться лишь отсутствием у многомиллионной политической силы единой стратегии преодоления общенационального кризиса. Август 1991-го, предельно обострив противоречия внутрипартийной трансформации, окончательно переломил ситуацию неопределенности, радикально отвергнув государственно-императивную модель КПСС. Таким образом, эволюционные процессы, ненадолго “замороженные” кризисом 19—21 августа 1991 г., получали, казалось бы, новый достаточно мощный импульс. Данное обстоятельство прекрасно понимало российское руководство, которое, извлекая максимальные дивиденды из недавних событий и одновременно пользуясь всеобщей сумятицей тех дней, не оставляло ни единого шанса своему главному оппоненту.

Подведем основные итоги. КПСС явилась важным субъектом августовского кризиса власти, ставшего высшей точкой противоборства между дезинтеграционными и сдерживающими силами СССР. Компартия, руководствуясь своей программной стратегией сохранения государственной целостности, объективно выступала на стороне союзных властей. Вместе с тем в среде партийной элиты не было четкого представления о том, каким образом следует отстаивать единство Советского государства. Специфика внутриполитической ситуации предоставляла КПСС альтернативу: либо участие в силовой нейтрализации республиканского сепаратизма, либо использование сугубо ненасильственных механизмов политического убеждения общественности в пагубности союзной дезинтеграции. Исходя из общей логики тогдашней трансформации КПСС очевидно, что наиболее приемлемым для компартии казался именно второй вариант. Тем более что демонтаж КПСС как всемогущей императивной структуры фактически лишал партийную элиту необходимых рычагов для осуществления “решительного сценария”. Таким образом, основная инициатива в борьбе за “наведение порядка” в стране принадлежала государственным силовым ведомствам, руководство которых, объявив 19 августа 1991 г. о радикальном изменении правил “политической игры”, рассчитывало на безусловное принятие КПСС этих новых условий.

Однако далеко не все представители партактива в Центре и на местах, многие из которых принимали деятельное участие в демократических преобразованиях, были согласны со столь резким поворотом. Августовский кризис, став для многих партийных функционеров подлинным “политическим тестом”, обусловил предельно дифференцированный стиль их поведения: от всемерного одобрения и поддержки до резкого неприятия. Тем не менее даже самые ярые сторонники “решительных действий”, учитывая тогдашнее внутреннее состояние КПСС, партии, находящейся на стадии глубокой дезинтеграции, вряд ли могли содействовать последовательной реализации жесткого курса ГКЧП [3]. Именно это обстоятельство предопределило пассивно-выжидательное участие КПСС в событиях 19—21 августа 1991 г. Поставленная перед свершившимся фактом, лишенная единого руководства, внутренне разобщенная, компартия была вынуждена послушно следовать в фарватере, установленном сначала ГКЧП, а затем российским руководством.

---

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Белоусова Г.А., Лебедев В.А. Партократия и путч. М., 1992.

2. Болдин В.И. Крушение пьедестала. Штрихи к портрету М.С. Горбачева. М., 1995.

3. Ведомости Съезда народных депутатов и Верховного Совета РСФСР. 1991. № 31. Ст. 1035.

4. Горбачев М.С. Жизнь и реформы. Т. 2. М., 1995.

5. Лужков Ю.М. 72 часа агонии. Август 1991-го. Начало и конец коммунистического путча в России. М., 1991.

6. Материалы дела о проверке конституционности указов Президента РФ, касающихся деятельности КПСС и КП РСФСР, а также о проверке конституционности КПСС и КП РСФСР. Т. 1. М., 1996.

7. Московские новости. 2006. 18—24 августа.

8. Постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 30 ноября 1992 г. № 9-П «По делу о проверке конституционности Указов Президента Российской Федерации от 23 августа 1991 г. № 79 “О приостановлении деятельности Коммунистической партии РСФСР”, от 25 августа 1991 г. № 90 “Об имуществе КПСС и Коммунистической партии РСФСР” и от 6 ноября 1991 г. № 169 “О деятельности КПСС и КП РСФСР”, а также о проверке конституционности КПСС и КП РСФСР» // Ведомости Съезда народных депутатов и Верховного Совета РСФСР. 1992. № 14. Ст. 400.

9. Правда. 1991. 23 авг.

10. РГАНИ.    Ф.    89.    Оп.    12.    Д.    32. Л. 1—8.

11. РГАНИ.    Ф.    89.    Оп.    21.    Д.    72. Л. 2—5.

12. РГАНИ.    Ф.    89.    Оп.    23.    Д.    2. Л. 3—17.

13. РГАНИ.    Ф.    89.    Оп.    33.    Д.    1. Л. 1—4.

14. Рудинский Ф.М. “Дело КПСС” в Конституционном Суде: Записки участника процесса. М., 1999.

15. Шенин О.С. Родину не продавал, и меня обвинили в измене. М., 1994.

---

1

В самом начале 1991 г. О.С. Шенин подготовил “Проект выступления на совещании первых секретарей ЦК КП союзных республик, краевых, областных комитетов КПСС”, где изложил свое видение деятельности компартии в кризисной ситуации. Основные усилия, считал он, компартия должна направить на бескомпромиссную борьбу с процессами внутригосударственной и внутрипартийной дезинтеграции. Вместе с тем, несмотря на довольно решительный тон документа, О.С. Шенин призывал своих партийных коллег действовать на основе общественного согласия, бороться за гражданский мир, искать политический компромисс с представителями оппозиционных сил (РГАНИ. Ф. 89. Оп. 23. Д. 2. Л. 3—17).

2

Однако, опять же, противостоять “деструктивным действиям” российских властей компартия намеревалась, не выходя за рамки сугубо политических методов (РГАНИ. Ф. 89. Оп. 21. Д. 72. Л. 2—5).

3

В этой связи слова Г.А. Зюганова о том, что в августе 1991 г. он бы “самым энергичным образом поддержал ГКЧП, арестовал Горбачева и Ельцина как предателей” и “отдал бы их под трибунал”, сказанные им спустя 15 лет с момента тех событий, отражают, опять же, исключительно личную позицию лидера КПРФ (Московские новости. 2006. 18—24 августа).

---

Источник: «Вестник Московского университета», Серия 12, Политические науки, 2009, №2.