Лопухин руководство к библейской истории ветхого завета

Toggle main menu visibility

Комментарии для сайта Cackle

Укажите регион, чтобы мы точнее рассчитали условия доставки

Начните вводить название города, страны, индекс, а мы подскажем

Например: 
Москва,
Санкт-Петербург,
Новосибирск,
Екатеринбург,
Нижний Новгород,
Краснодар,
Челябинск,
Кемерово,
Тюмень,
Красноярск,
Казань,
Пермь,
Ростов-на-Дону,
Самара,
Омск

Оглавление

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА. О СВЯТОЙ БИБЛИИ ПЕРИОД ПЕРВЫЙ (От сотворения мира до потопа) ПЕРИОД ВТОРОЙ  (От потопа до Авраама) ПЕРИОД ТРЕТИЙ (От избрания Авраама до смерти Иосифа и заключения патриархальной эпохи) ПЕРИОД ЧЕТВЕРТЫЙ  (От смерти Иосифа до смерти Моисея) Продолжение ПЕРИОД ПЯТЫЙ (От завоевания земли обетованной до учреждения царской власти.) Продолжение

ПЕРИОД ШЕСТОЙ (От помазания царя до разделения царства еврейского.) Продолжение ПЕРИОД СЕДЬМОЙ (От разделения царства до разрушения храма Соломонова вавилонянами.) Продолжение ПЕРИОД ВОСЬМОЙ (Времена вавилонского плен) ПЕРИОД ДЕВЯТЫЙ. (Состояние ветхозаветной церкви от Ездры до Рождества Христова.) ПРИМЕЧАНИЯ ПРИЛОЖЕНИЯ

А.П.Лопухин. Библейская история Ветхого Завета

Глава: ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА. О СВЯТОЙ БИБЛИИ

В исторической науке в настоящее время совершает­ся необычайное движение, именно благодаря тем изуми­тельным открытиям, которые делаются на забытом пепе­лище исторической жизни древних народов востока. С то­го счастливого часа, когда историки, не ограничиваясь пером, взялись за заступы и лопаты и начали раскапывать мусор развалин в долинах Нила, Тигра и Евфрата, равно как и в других странах исторического востока, пред взо­рами исследователей открылся целый мир нового истори­ческого знания: бледные и тощие страницы истории древ­них народов чрезвычайно оживились и расширились, от­крыто было даже существование новых, совершенно неизвестных дотоле народов и монархий, знание о кото­рых пролило новый свет на всю судьбу древнего человече­ства. Но эти необычайные открытия получили еще боль­ше значения вследствие того, что они оказались в ближайшем соотношении с Библейской историей, и не только пролили в нее много нового света, уясняя часто самые темные её страницы,  но и представили почти чудесное подтверждение многих библейских событий и фактов, ко­торые дотоле могли безнаказанно подвергаться критике скептицизма.   Это  обстоятельство  чрезвычайно  оживило интерес к Библейской истории, которая перестала быть сухою  специальностью  богословов,  а  привлекает  теперь внимание и светских ученых историков и всего образован­ного  общества  всех  цивилизованных   народов.   Интерес этот заметен и у нас; но, к сожалению, у нас он доселе еще не выходил из узких рамок кружка специалистов, и для  нашего  общества,  собственно,  доселе  буквально  не имеется ни одной такой общедоступной книги, которая бы могла служить руководством или введением к этой глу­боко интересной и в высшей степени поучительной облас­ти знания. Удовлетворение этой, по нашему мнению, на­сущной потребности, отчасти и имеет в виду настоящая книга.

Свое «руководство» мы предназначаем для чтения во­обще, но особенно желали бы, чтобы оно нашло доступ в среду учащегося юношества. По нашему глубокому убеж­дению, Библейская история может стать неисчерпаемым источником нравственного и высшего исторического вос­питания для всякого более или менее способного к серьез­ной умственной жизни человека. Всякая история есть вос­питательница ума и сердца и учительница мудрости; но Библейская история в этом отношении стоит выше всех других историй, потому что предмет её — центральные пункты духовной жизни человечества, и в ней раскрыва­ются глубочайшие законы всемирно-исторического разви­тия. Она яснее всего может показать, что в истории наро­дов нет ничего случайного и произвольного, что всякая по­пытка «делать историю» бессмысленна и вредна, потому что все ждет и требует «исполнения времен», которого нельзя ни приблизить, ни отдалить. Вместе с тем, она представляет ряд глубоких житейских опытов величайших характеров, которые своими добродетелями и не менее своими пороками широко раскрывают дверь в самую глубь духовной жизни человека и тем самым преподают глубочайшие уроки для всякого обладающего достаточно живым нравственным чувством для того, чтобы восприни­мать подобные поразительные опыты. Наше «руководст­во», конечно, не имеет никаких претензий на изложение Библейской истории с этой именно стороны: понимание этой стороны в ней предполагает предварительное зна­комство с начатками библейско-исторического знания, и эти-то начатки именно и предлагаем мы в своей книге, в надежде, что она может послужить руководством к про­никновению и в более глубокую область знания.

                                                 31 декабря 1887 года.                                                         А.Л.

Епископ Нафанаил

А. Подразделения Библии и проблема канона

Библия — слово греческое, значащее «книги». Ставит­ся это слово по-гречески с определенным артиклем «та», во множественном числе, т.е., оно значит: «Книги с опре­деленным содержанием».

Это определенное содержание есть Божие открове­ние людям, данное для того, чтобы люди нашли путь к спасению, т.е., сделались бы способными жить общей жизнью с Богом, т.е., жизнью вечной и радостной, в люб­ви ко Творцу и друг ко другу, ко всем Богом сотворен­ным существам.

Эту цель Библии, её определенное содержание надо помнить при её изучении, так как иначе будет непонятно, почему Библия отмечает одни явления и пропускает дру­гие, отвечает на одни вопросы и молчит о других, кажу­щихся на первый взгляд столь же заслуживающими вни­мания.

Библия __ документ абсолютной совершенной прав­ды. В ней нет ни одного слова, которое не соответство­вало бы совершенной Божественной Правде. Но отечес­кая литература, вся подлинно церковная письменность и проповедь являются продолжением и развитием Библии, свидетельствами жизни Того же Духа Святого, Животво­рящего, Который глаголал Отцем во пророцех и глаголет и будет глаголать до конца веков в Святой Христовой Церкви.

Православный христианин не может «довольствовать­ся» Библией, как хочет делать протестант. Чем больше христианин будет жить Библией, тем более она сама бу­дет заставлять его себя продолжать: продумывать, прочув­ствовать, стремиться воплощать и развивать всё, что в ней заложено. Продумыванием, прочувствованием, воплоще­нием и развитием священного Божиего Закона и являет­ся жизнь всех святых Христовой Церкви, до современно­го нам о. Иоанна Кронштадского включительно.

И никогда не может православный христианин ни в чем, ни в малом, ни в большом «войти в противоречие с Библией», счесть хотя бы одно её слово «устарелым», по­терявшим силу, или тем более фальшивым, как нас хотят уверить протестантские, а иногда даже называющие себя православными, критики, враги Божиего слова. «Небо и земля мимо идут, но словеса Божии не мимо идут» (Мф. 24:35), и «скорее небо и земля прейдут, нежели одна чер­та из Закона пропадет» (Лк. 16:17), как сказал Господь.

Библия есть голос Духа Святого, но Божественный го­лос звучал чрез человеческих посредников и человечески­ми средствами. Поэтому Библия есть книга, имеющая и земную свою историю.

Она явилась не сразу. Писалась она многими людьми в течение длительного периода на нескольких языках в разных странах.

Разделяется Библия на Ветхий и Новый Заветы. В Но­вом Завете — совершение и полнота всей Божественной Правды, в Ветхом Завете — подготовительное, педагогиче­ски неполное раскрытие её.

Человеческая природа искривлена грехом, вошедшим в нее падением прародителей и возросшим в дальнейших поколениях бесчисленными личными согрешениями лю­дей. Для того, чтобы подготовить испорченное человечест­во к принятию Сына Божия и Его Божественного полно­го Закона, нужен был внимательнейший заботливый про­цесс. Его-то и совершает Господь в Ветхом Завете.

Само появление Ветхого Завета, дарование первона­чального Божиего Откровения на горе Синайской — это уже очень значительный этап, в свою очередь подготовлен­ный заботливым процессом Божиего отбора в человечес­ком роде и воспитанием этого отбора.

Первоначально, Богом — Моисею была дана лишь первейшая часть Библии, так называемая Тора, т.е. Закон, заключенный в пяти книгах — Пятикнижие.

Эти книги: Бытие, Исход, Левит, Числа и Второза­коние.

В течение длительного времени только это, т.е. Пяти­книжие-Тора и было в полном смысле слова Священным Писанием, словом Божиим для Ветхозаветной Церкви, хо­тя тотчас же вслед за Торой почти одновременно с послед­ними строками её явились и первые строки иных, из пер­воначального Божиего Закона органически вытекающих, писаний. Книга Иисуса Навина начала писаться в тот са­мый почти момент, когда заканчивалось писание Второза­кония. Книга Судей продолжает книгу Иисуса Навина, книги Царств продолжают кн. Судей. Паралипоменон, т.е. Летописи дополняют книги Царств, книги Ездры и Неемии являются продолжением книг Царств и Паралипоменона. Книги Руфь, Есфирь, Иудиф и Товит рисуют отдельные эпизоды истории избранного народа. Наконец, книги Маккавейские заканчивают повествование об ис­тории Израиля и доводят ее до порога цели, до порога пришествия Христова.

Так является следующий за Законом, второй отдел Священного Писания, называемый Историческими книга­ми, в узком смысле слова. Священной Историей.

И в книгах Исторических встречаются вкрапленными отдельные поэтические творения: песни, молитвы, псал­мы, а также поучения (см. напр. Бытие 40 гл., Исх. 15 гл., многие места Второзак., Суд. 5 гл., 2 кн. Царств 1 гл. 19 ст. и далее, Товита 13 гл. и пр. т.п.). В более поздние вре­мена песни и поучения выросли в целые книги, составля­ющие третий отдел Библии — Учительные книги, по-ев­рейски Кетубим. К этому отделу относятся: книга Иова, Псалтирь, Притчи Соломоновы, Екклезиаст, Песнь Песней, Премудрость Соломонова, Премудрость Ии­суса сына Сирахова.

Наконец, творения свв. пророков, действовавших сре­ди Еврейского народа по Божиему велению после разделе­ние царства и после пленения Вавилонского, составили чет­вертый отдел Священных книг — книги Пророческие, по-еврейски называемые Небиим. В этот отдел включаются: книга прор. Исаии, прор. Иеремии, Плач Иеремии, Послание Иеремии, книга прор. Варуха, книга прор. Иезекииля, книга прор. Даниила и 12 малых Проро­ков, т.е. Осии, Иоиля, Амоса, Авдия, Ионы, Михея, На­ума, Аввакума, Софонии, Аггея, Захарии и Малахии.

Такое деление Библии на книги Законодательные, Ис­торические, Учительные и Пророческие было применено и к Новому Завету, где Законодательными книгами являют­ся Евангелия, Исторической книгой — Деяния Апостолов, Учительными книгами — Послания свв. Апостолов и Про­роческой книгой •— Откровение св. Иоанна Богослова.

Кроме этого деления мы часто еще слышим о делении Священного Писания Ветхого Завета на книги Канониче­ские и книги Неканонические.

Чтобы выяснить этот вопрос, нам надо вернуться к нашим словам о том, что первоначально только Тора — Закон, т.е. пять книг Моисеевых были в полном смысле слова Священным Писанием, Законом для Ветхозаветной Церкви.

Остальные книги, включаемые ныне в Библию, были для древнего благочестивого еврея таким же продолжени­ем Закона, его развитием, но не его частью, как для нас творения мужей апостольских, свв. отцев, жития святых, патерики, вплоть до творений таких современных писате­лей, как Феофан Затворник, о. Иоанн Кронштадский, ми­трополит Антоний.

В таком положении отношение к Священным книгам в древнем Израиле сохранялось до эпохи возвращения из Вавилонского плена. Отделившиеся в это время от Иуде­ев самаряне принимают в качестве Св. Писания только Пятикнижие Моисеево, хотя и знают в качестве назида­тельных книг некоторые и другие книги Библии.

Усвоив эту справку, мы яснее поймем, как возник во­прос о каноне Ветхозаветной Церкви, т.е. вопрос о том, какие именно из писаний должны пользоваться столь вы­соким авторитетом, чтобы быть поставленными рядом с Синайским Законом, а какие нет. Ведь и для нас некото­рые творения церковных писателей более авторитетны, а другие менее. Это особенно верно в отношении поздней­ших, менее прославленных святостью писателей.

Вопрос о каноне, т.е. о том, какие из благочестивых писаний могут почитаться подлинно Богодухновенными и быть поставленными наряду с Торой, занимал Ветхозаветную Церковь в течение последних столетий пред Рожде­ством Христовым. Но Ветхозаветная Церковь канона не установила, хотя и сделала всю подготовительную для то­го работу. Один из этапов этой подготовительной работы отмечает  2-я  книга Маккавейская,  говоря,  что  Неемия «составляя библиотеку, собрал сказания о царях и проро­ках, и о Давиде и письма царей» (2:13). В еще большей степени подготовил установление канона священных книг выбор книг для перевода 70 толковников торжественно соборно совершенный Ветхозаветной Церковью.

И то и другое событие с некоторым правом можно было бы считать установлением канона, если бы мы име­ли список книг, какие в качестве священных собрал пра­ведный Неемия или какие избрали для перевода Богоизб­ранные толковники. Но точного списка ни для того ни для другого события мы не имеем.

Разделение между признанными и непризнанными, каноническими и неканоническими было установлено иу­дейской общиной лишь после отвержения Христа Спаси­теля вождями иудейского народа, после разрушения Ие­русалима, на грани I-го и II-го века по Рождестве Христо­вом,   собранием  иудейских  раввинов   в  гор.   Иамнии  в Палестине. Среди раввинов наиболее выдающимися были рабби  Акиба и Гамалиил Младший. Ими был установлен список в 39 книг (которые они искусственно свели в 24 книги, соединив в одно книги Царств, книги Ездры и Неемии и 12 книг малых пророков, по числу букв еврейско­го алфавита), который был принят иудейской общиной и введен во все синагоги. Этот список и является тем «ка­ноном», в соответствии с которым книги Ветхого Завета называются каноническими или неканоническими.

Конечно, такой канон, установленный иудейской об­щиной, отвергшей Христа Спасителя, и потому перестав­шей быть Ветхозаветной Церковью, потерявшей всякое право на то Божие наследие, каковым является Священ­ное Писание, такой канон не может быть обязательным для Церкви Христовой.

Тем не менее, Церковь считалась с Иудейским кано­ном, например, список священных книг, установленный Поместным святым Собором Лаодикийским, составлен явно под влиянием Иамнийского списка. Список этот не включает ни Маккавейских книг, ни Товита, ни Иудифи, ни Премудрости Соломоновой, ни третьей книги Ездры. Однако, и этот список не вполне совпадает со списком иу­дейского канона, так как список Лаодикийского Собора включает книгу пророка Варуха, послание Иеремии и 2-ю книгу Ездры, исключаемые иудейским каноном. (В Новом Завете Лаодикийский Собор не включил в канон Откро­вение св. Иоанна Богослова).

Но в жизни Церкви Лаодикийский канон не получил преобладающего значения. При определении Своих свящ, книг Церковь руководствуется в гораздо большей степени 85-м Апостольским правилом и Посланием Афанасия Ве­ликого, включающими в состав Библии в Ветхом Завете 50 книг и в Новом Завете 27 книг. На этот, более широкий выбор, оказал влияние состав книг перевода 70 толковников. Впрочем, и этому выбору Церковь подчинилась не бе­зусловно, включив в свой список и книги, появившиеся позднее перевода 70, например, книги Маккавейские и книгу Иисуса сына Сирахова.

Что так называемые «неканонические» книги Цер­ковь приняла в свою жизнь свидетельствуется тем, что в богослужениях они употребляются совершенно так же, как и канонические и, например, книга Премудрости Со­ломоновой, отвергаемая иудейским каноном, является на­иболее читаемой из Ветхого Завета за богослужениями.

2-я глава Премудрости Соломоновой так пророчески ясно говорит о страданиях Христовых, как может быть ни одно другое место в Ветхом Завете, кроме пророка Иса­ии. Можно заподозрить, что это обстоятельство и явилось причиной, почему раввины в Иамнии отвергли эту книгу. Христос Спаситель в Нагорной проповеди приводит, хотя и без ссылок, слова из книги Товита (ср. Тов. 4:15 с Мф. 7:12 и Лк. 6:31; Тов. 4:16 с Лк. 14:13), из книги сы­на Сирахова (ср. 28:2 с Мф. 6, 14 и Мр. 2:25), из книги Премудрости Соломоновой (ср. 3:7 с Мф. 13:43). Ап. Ио­анн в Откровении берет и слова и образы книги Товита (ср. Отк. 21:11—24 с Тов. 13:11—18). У апостола Павла в посланиях к Римлянам (1:21), к Коринфянам (1 Кор. 1:20—27; 2:7—8), к Тимофею (1 Тим. 1:15) есть слова из книги прор. Варуха. У ап. Иакова очень много общих фраз с книгой Иисуса сына Сирахова. Послание к Евреям св. ап. Павла и книга Премудрости Соломоновой так близки друг к другу, что некоторые умеренно отрицательные критики считали их творением одного и того же автора.

Все бесчисленные сонмы христианских мучеников первых веков вдохновлялись на подвиг святейшим приме­ром мучеников Маккавейских, о которых повествует 2-я книга Маккавейская.

Б.  Язык Библии.

Священное Писание в оригинале написано на трех языках: на еврейском, на арамейском и на греческом.

На еврейском написана большая часть Ветхого Заве­та. На арамейском языке написаны в Ветхом Завете 2—8 главы книги прор. Даниила, 4—8 главы 1 книги Ездры и книга Премудрости Иисуса сына Сирахова, а в Новом За­вете Евангелие от Матфея. На греческом языке в Ветхом Завете написаны 2-я и 3-я книги Маккавейские и весь Новый Завет, кроме Евангелия от Матфея. Кроме того, и Евангелие от Матфея и все книги Ветхого Завета не при­знаваемые  иудейским каноном, сохранились лишь на гре­ческом языке, а в еврейском или арамейском подлинни­ке утрачены.

Первым известным нам переводом Священного Пи­сания был перевод всех книг Ветхого Завета с еврейского на греческий, совершенный так называемыми 70 (точнее 72) толковниками в III веке до Р.Х.

Димитрий  Фаларей, ученый вельможа эллинистичес­кого египетского царя Птоломея  Филадельфа задался целью собрать в столице своего государя абсолютно все су­ществовавшие тогда во всем мире книги. Иудея в это вре­мя (284—247 гг. до Р.Х.) была в подчинении у египетских царей, и Птолемей Филадельф приказал иудеям прислать в Александрийскую библиотеку все существовавшие у них книги, приложив к ним греческий перевод с них. Вероят­но, никто из современников не понимал, что это типич­ное для библиофилов стремление царя и его вельможи со­ставить наиболее полную коллекцию книг будет иметь та­кое важнейшее значение в духовной жизни человечества.

Иудейские первосвященники отнеслись, конечно, под воздействием Духа Святого, к этой задаче с чрезвычайной серьезностью и сознанием ответственности. Несмотря на то, что к этому времени фактически весь еврейский народ сосредоточился в одном колене иудином, и иудеи смело могли бы взять на себя одних выполнение пожелания еги­петского царя, однако вполне справедливо и свято желая, чтобы в таком деле приняла бы участие вся Ветхозаветная Церковь, весь Богоизбранный Израиль, духовные вожди еврейского народа установили пост и усиленную молитву во всем народе и призвали все 12 колен Израилевых из­брать по 6 человек толковников, т.е. переводчиков от каж­дого колена, чтобы они совместным трудом перевели Свя­щенное Писание на греческий язык — язык всех племен и народов тогдашнего времени.

Этот перевод, явившийся, таким образом, плодом со­борного подвига всей Ветхозаветной Церкви, получил на­звание Септуагинты, т.е. Семидесяти, и сделался для православных  христиан  самым  авторитетным   изложением Священного Писания Ветхого Завета.

Значительно позднее (по-видимому, около I-го в. до Р X. для ветхозаветной части Священного Писания и око­ло начала II-го по Р.Х. для новозаветной его части) явил­ся перевод Священного Писания на арамейский язык, т.н. Пешитта, который во всем важнейшем совпадает с пере­водом Септуагинта.

Для Сирийской Церкви и для всех Восточных Церк­вей, связанных с Сирийской, Пешитта также авторитетна как для нас Септуагинта, и во всяком случае эти два пе­ревода, а для западных еще и перевод, сделанный св. Ие­ронимом т.н. Вульгата (что по-латыни значит совершенно то же, что по арамейски Пешитта — «простой») почита­ются гораздо более авторитетными, чем еврейский под­линник.

Это может показаться странным, и мы постараемся разъяснить это.

Ко времени Христа Спасителя древнееврейский язык, на котором написан Закон и большинство прочих книг Ветхого Завета, был уже языком мертвым. Еврейское на­селение  Палестины  говорило языком общим тогда для всех семитических племен Передней Азии — арамейском. Христос Спаситель тоже говорил на этом языке. Те не­многие слова Христовы, которые свв. евангелисты приво­дят в буквальной передаче, «талифа куми»   (Мр.  5:41), «авва», в обращении Господа к Богу-Отцу  (Мр.  14:36), предсмертный вопль Господа на кресте «Елои, Елои, ламма савахфани» (Мр. 15:34) — все это арамейские слова. (В Евангелии от Матфея слова «Елои, Елои» — Боже Мой, Боже Мой — приведены в древнееврейской форме «Или, Или», но вторая половина фразы в обоих Евангелиях дана в арамейском языке).

Когда же в течение 1-го и II-го веков после бурь Иу­дейской войны и восстания Бар-Кохбы, прекратилось су­ществование и малых общин иудео-христиан, тогда Свя­щенное Писание на еврейском языке совершенно исчезло из христианской среды.  Воле  Божией угодно оказалось, чтобы отвергшая Его и тем изменившая своему основно­му предназначению иудейская община получила иное на­значение, оказавшись единственной хранительницей Свя­щенного Писания на исконном языке и, вопреки своей воли, стала свидетельницей, что все то, что говорит Хрис­това Церковь относительно древних пророчеств и прооб­разов о Христе Спасителе и о Божием Отеческом приуготовлении людей к принятию Сына Божия, не измышлено христианами,  но является  подлинной, многогранно ут­вержденной истиной.

Когда после многих веков раздельного существования в разных, и, притом, насмерть враждующих кругах Свя­щенного Писания в греческом и арамейском переводах и в переводах с греческого и арамейского с одной стороны, и еврейского подлинника с другой стороны, они были приведены к сличению, оказалось, что во всем сколько-ни­будь главном, за редкими исключениями, оно тождествен­но. Перед лицом миллионоустой клеветы, которую во все века, а в наше время особенно, воздвигали и воздвигают враги после Божиего слова, это согласие является свиде­тельством того, как злостно недобросовестна клевета, как бережно любовно сбережен священный Текст Божествен­ных слов, как достославно оправдало человечество Божие доверие, вручившее абсолютную Правду в попечение не­мощным и ограниченным человеческим силам.

Но если тексты во всем главном так совпадают, то по­чему для православных христиан все-таки остается более авторитетным греческий или арамейский перевод, а не ев­рейский подлинник.

Потому что греческий и арамейский переводы в Церк­ви Христовой хранились от порчи Божиею благодатью и благодатным человеческим подвигом, а еврейский текст в еврейской общине сберегался техническими приемами.

Когда строки Библии переписывались христианскими писцами, то и сам писец, будучи чадом Церкви, участни­ком Церковной Божественной жизни, ведающим Истину, не делал важной ошибки в переписываемом тексте, и слу­шатели этого текста, которым передавал он переписанную книгу, не мог ли оставить без внимание чего-либо искажа­ющего смысл священных слов, к которым Церковь так внимательна.

В еврейской же общине текст переписывался еврея­ми, не ведающими полноты Истины. Многие строки Биб­лии, говорящие о грядущем Христе или о иных Таинствах Христианской веры были им непонятны, и ни сами они, делая при переписывании ошибки, не могли быть остановленными правильным пониманием текста, ни их слу­шатели иудеи не могли их исправить. Утратившая благодатность, иудейская община не имела органического жи­вого корректива для исправление доверенного ей текста, какой имела и имеет Христова Церковь. Поэтому в деле сохранения священного текста иудеи были предоставлены только природным человеческим средствам, которым свойственно ошибаться.

Иудейская община ясно, мучительно сознавала это, и видя как с каждым веком, с каждым поколением умно­жаются списки, ошибки, недосмотры в священном тексте и как оказывается невозможным судить о верности того или другого разночтения, чтобы предотвратить с ужасом предвидимую полную порчу текста Священного Писания, она решилась на удивительное гигантское предприятие.

В течение первых веков христианства иудейские книжники, называемые массоретами, т.е. хранителями традиции, изъяли из всех синагог во всем мире все спис­ки священных книг и заменили их собственными, перепи­санными строго точно и многократно проверенными из буквы в букву самими массоретами. В дальнейшем же ни одна книга Священного Писания не могла быть дана в си­нагогу под страхом херема, т.е. проклятия, без того, что­бы двенадцать книжников не сверили ее по букве с налич­ными текстами. Так земными человеческими мерами обеспечивал ветхий Израиль ту неповрежденность, непо­движность текста Священного слова, которую Церкви Своей Господь дает благодатно туне.

Степень неподвижности синагогального массоретского текста изумительна. Когда в конце XIX века были обна­ружены книги евреев центрального Китая, живших от­дельной от прочего еврейства жизнью с IV или V века, то оказалось, что в существовавших у них книгах (Тора, Про­роки и Псалмы) обнаружилось лишь 16 разностей в бук­вах с европейскими синагогальными текстами.

Однако всё же назвать эту неповрежденность абсо­лютной нельзя. Достигнута лишь неподвижность текста, но те ошибки, которые уже были к моменту реформы массоретов, не только не были исправлены, но, наоборот, оказались запечатленными их реформой, некоторые же искажения были намеренно введены массоретами, чтобы уменьшить ясность пророческих предречений о Христе Спасителе.

Из этих последних укажем, прежде всего, на знаме­нитое изменение массоретами 14-го стиха 7-й главы про­рочества Исаии «се Дева во чреве приимет и родит сына». Зная, что это место наиболее излюблено христианами и лучше всего свидетельствует о пренепорочном Рождестве нашего Господа, массореты при проведении своей рефор­мы, во все еврейские тексты, по всему миру поставили вместо слова «Ветула» — Дева, слово «альма» — молодая женщина. На это в свое время древние христианские апо­логеты резонно возразили еврейским толкователям: «ка­кое же знамение, о котором тут говорит пророк Исаия, было бы в рождении сына от молодой женщины, если это является повседневным обыкновением»..Из сказанного ясно, почему Церковь еврейскому ори­гиналу в качестве авторитетнейшего текста Священного Писания предпочитает переводы Септуагинты и Пешитты, из которых первый имеет еще и то преимущество, что и создан он был, как мы указывали, по вдохновению Ду­ха Святого соборным подвигом Ветхозаветной Церкви.

Из дальнейших переводов необходимо указать на древние переложения Священного Писания на арамейский язык, т.н. таргумы, т.е. толкования.

Когда древнееврейский язык вышел у иудеев из упо­требления, и его место занял арамейский язык, раввины должны были для толкования Писания в синагогах пере­ходить на этот последний язык. Но они не хотели полно­стью оставить драгоценное наследие отпев — подлинник Божиего Закона, и поэтому, вместо прямого перевода вве­ли чтение Священного Писания в еврейском подлиннике при разъяснительном толковании на арамейском языке. Эти толкования и называются таргумами.

Самыми древними и знаменитыми из таргумов явля­ются таргум Вавилонский, составленный в I в. до Р.Х. не­ким раввином Онкелосом на все Священное Писание и таргум Иерусалимский, несколько более поздний, припи­сываемый Ионафану бен Узиелю, составленный только на Тору. Есть еще и другие таргумы, гораздо более поздние. Хотя оба древнейшие таргумы и появились до массоретской реформы, но текст, истолковываемый ими, почти совпадает с массоретскими, во-первых, потому что вышли таргумы из той же раввинистической среды, из которой

вышли и массореты, а во-вторых, потому что текст таргу­мов (дошедших до нас лишь в позднейших списках) под­вергся обработке массоретов.

В этом отношении очень важен для нас т.н. Самарянский таргум, который составлен в X—XI веках, но который в основу свою берет для истолкования не массоретский, а домассоретский еврейский текст, во многом совпадающий с текстом Септуагинты.

В нашей русской Церкви мы имеем легко под рукой в первоклассных переводах обе вариации Священного Пи­сания: церковно-славянский перевод сделан с Септуагин­ты, а русский синодальный — с еврейского текста.

Первоначальный перевод на церковно-славянский язык Священного Писания сделан был свв. равноапостоль­ными братьями Кириллом и Мефодием, но до нашего вре­мени от их перевода дошли только те части Ветхозаветно­го текста, которые заключаются в богослужебных чтениях, т.н. паремиях. Полной же Библии, перевода свв. братьев, до нас не дошло ни одной. В XVI веке при начавшейся борьбе Церкви с ересью жидовствующих обнаружилось, что во всей России нет нигде полной Библии. Поэтому ар­хиепископ Геннадий Новгородский приказал заново сде­лать перевод священных книг с греческого. Этот перевод со многими исправлениями и переработками и дошел до нас в современной церковно-славянской Библии.

Русский же перевод Библии сделан с еврейского в XIX веке. Впрочем, в хороших синодальных изданиях наиболее важные разночтения с Септуагинтой отмечены, и перево-ды с греческого поставлены в текст в скобках. Издания же Библейского общества делаются исключительно с еврей­ского текста без вариаций с греческого.

Почти одновременно с церковно-славянским перево­дом (даже позднее его) был сделан перевод Св. Писания на арабский язык Саадием Гаоном аль Фаюмом (в начале X в.). Этот перевод сделан с Пешитты.

Столь поздняя дата перевода Св. Писания на арабский язык объясняется тем, что арамейский язык, получивший свое позднейшее окончательное оформление в Пальмире среди североарабских племен, был до времени нашествия магометан литературным языком для всех северных арабов и сирийцев, понятным даже и для простого народа. Маго­метанским завоеванием был принесен на север язык юж­ных арабов, от которого и произошел современный араб­ский язык, но арабы и сирийцы-христиане еще долго упо­требляли в свой церковной жизни арамейский язык, драгоценный тем, что на нем говорил Христос.

Глава: ПЕРИОД ПЕРВЫЙ (От сотворения мира до потопа)

I. Сотворение мира ¹

Мир, рассматриваемый в его внешней красоте и вну­тренней гармонии, представляет собою дивное создание, изумляющее стройностью своих частей и чудесным разно­образием своих форм. Во всей своей необъятности он пра­вильно движется подобно величественным часам, заведен­ным великим и искусным мастером. И как при взгляде на часы невольно является мысль о сделавшем и заведшем их мастере, так и при рассматривании мира в его правиль­ном и стройном движении разум невольно приходит к мысли о том Виновнике, которому он обязан своим суще­ствованием и дивным устроением. Что мир не вечен и имеет свое начало, это ясно доказывается, прежде всего, общим верованием народов, у которых у всех сохраняет­ся древнейшее предание о начале всех вещей. Затем изу­чение хода исторической жизни человечества, особенно древнейших его народов, показывает, что сама историчес­кая жизнь имеет весьма ограниченную протяженность и скоро переходит в эпоху доисторическую, которая состав­ляет детство человеческого рода, необходимо предполага­ющее, в свою очередь, рождение или начало. На то же указывает и ход развития наук и искусств, который опять приводит нас к первобытному состоянию, когда только начинались они. Наконец, новейшие науки (геология и палеонтология) через изучение наслоений коры земной и заключающихся в них останков неопровержимо и ясно доказывают, что земной шар постепенно образовывался в своей поверхности, и было время, когда на нем совершен­но не было никакой жизни, и сам он находился в состоя­нии бесформенного вещества. Таким образом, начало ми­ра несомненно, хотя бы и в виде бесформенного, перво­бытного вещества, из которого постепенно образовались все его формы. Но откуда явилось само это первобытное вещество? Вопрос этот издавна занимал мысль человечес­кую, но она бессильна была разрешить его без высшей по­мощи, и в языческом мире величайшие мудрецы и осно­ватели религий не в силах были подняться выше той мыс­ли, что это первобытное вещество существовало от вечности, и из него-то Бог создал или устроил мир, буду­чи лишь, таким образом, создателем или устроителем ми­ра, но не в собственном смысле Творцом его. Тогда на по-

мощь человеческому разуму явилось Божественное Откро­вение, заключающееся в книгах св. Писания, и оно про­сто и ясно провозгласило великую тайну бытия, постиг­нуть которую тщетно усиливались мудрецы всех времен и народов. Тайна эта открыта на первой странице книги Бытия, которою и начинается Библейская история мира и человечества.

«В начале сотворил Бог небо и землю», говорит в пер­вом стихе книги Бытия бытописатель, св. пророк Моисей. В этих немногих словах выражена та необъятная по своей глубине истина, что все существующее на небе и на зем­ле, а, следовательно, и первобытное вещество, имеет свое начало, и все сотворено Богом, который один только ве­чен и существовал в довременном бытии, и притом сотво­рено из ничего, как означает самый глагол бара, употреб­ленный для выражения слова «сотворил»². Бог есть единый Творец вселенной, и без Него ничего не могло произойти. Утверждая эту мысль, бытописатель тем самым отверг все другие способы объяснения происхождения мира, т.е., что мир не мог произойти ни от случая, ни от самозарожде­ния, ни от борьбы доброго и злого начал (как учили язы­ческие мудрецы, а за ними и новейшие любомудры), а единственно от свободного решения воли всемогущего Бо­га, благоволившего из небытия воззвать мир к временно­му бытию. Решение же это вытекло единственно из люб­ви и благости Творца, с целью дать и твари возможность насладиться этими величайшими свойствами Его сущест­ва. И вот «Он», по словам боговдохновенного псалмопевца, «сказал и сделалось, Он повелел и явилось» все (Псал. 32:9). Орудием его при творении служило Слово Его («сказал  и сделалось»), которое есть Слово изначальное, Сын Божий, чрез которого «все начало быть, и без Него ничто не начало быть, что произошло» (Иоан. 1:3). Так как во втором стихе отдельно говорится и об участии Ду­ха Божия в деле творения, то ясно, что Бог действовал при создании мира как превечная Троица³.

Открыв тайну происхождения мира как целого и его двух составных частей — неба и земли, бытописатель пе­реходит к описанию порядка образования мира в его те­перешнем виде, во всем разнообразии его видимых форм, и так как летопись бытия предназначалась в поучение жи­телям земли, то и главное внимание его обращается имен­но на историю образования земли, так что во втором сти­хе уже не упоминается о небе⁴. В первобытном своем со­стоянии «земля была безвидна и пуста, и тьма над бездною; и Дух Божий носился над водою». Это было только что сотворенное бесформенное вещество — хаос⁵ «тогу-ва-богу», в котором бродили слепые силы вещества, ожидая зиждительного слова Творца, и над этою-то бро­дящею бездною была тьма, и только творческий Дух Бо­жий носился над водою, как бы оплодотворяя зародыши и семена имевшей возникнуть жизни на земле. Открове­ние ничего не сообщает о продолжительности такого хао­тического состояния. Только с известного момента нача­лась творчески-образовательная деятельность Творца, и она совершилась в шесть последовательных периодов времени, называемых днями творения⁶.

Когда настало время для начала творческой деятель­ности, над темным бесформенным веществом прогреме­ло слово Божие: «да будет свет! и стал свет». Над бездной хаоса мгновенно рассвел прекрасный день Божий и оза­рил мрачную утробу довременной тьмы. «И увидел Бог свет, что он хорош»; и «отделил Бог свет от тьмы. И на­звал Бог свет днем, а тьму ночью. И был вечер, и было ут­ро: день один».

При появлении света усилилось брожение сил в кло­кочущем веществе хаоса. Огромные массы паров подни­мались над поверхностью земного тела и окутывали его непроницаемыми тучами и мглою, так что терялась вся­кая грань, отделяющая его от других небесных тел. «И сказал Бог: да будет твердь посреди воды, и да отделит она воду от воды; (и стало так). И создал Бог твердь; и отде­лил воду, которая под твердию, от воды, которая над твердию; и стало так». Нижние слои паров превратились в во­ду и осели на поверхность все еще клокотавшей бездны, а верхние улетучились в необъятной области небесного про­странства, и над землею открылось то прекрасное голубое небо, которое мы видим теперь. Это был день второй.

Над земным телом была уже очищенная от паров ат­мосфера, но сама земля была еще сплошным морем. Тог­да «сказал Бог: да соберется вода, которая под небом, в од­но место, и да явится суша; и стало так». Сгустившееся и постепенно охлаждавшееся вещество в одних местах под­нималось, в других опускалось; возвышенные места обнажались от воды, делались сушею, а углубления и впадины наполнялись сливавшеюся в них водою и образовали из се­бя моря. «И назвал Бог сушу землею, а собрание вод на­звал морем: и увидел Бог, что это хорошо». Но как ни хо­рошо было это распределение моря и суши, земля еще не обладала тем, что составляло цель её создания: на ней не было еще никакой жизни, и лишь голые, мертвые скалы мрачно смотрели на вместилища вод. Но вот, когда совер­шилось распределение воды и суши, и образовались необ­ходимые условия для жизни, не замедлили появиться и первые начатки её — в виде растительности. «И сказал Бог: да произрастит земля зелень, траву, сеющую семя (по роду и по подобию её), и дерево плодовитое, приносящее по роду своему плод, в котором семя его на земле, и ста­ло так». «И увидел Бог, что это хорошо. И был  вечер, и было утро: день третий».

Но растительность для своего прозябания нуждается в правильной смене света и тьмы. «И сказал Бог: да бу­дут светила на тверди небесной (для освещения земли), для отделения дня от ночи, и для знамений и времен, и дней и годов, и да будут они светильниками на тверди не­бесной, чтобы светить на землю: и стало так». По слову Творца окончательно установилась солнечная и звездная система, как она существует теперь. Солнце запылало сво­им могучим, животворным светом и озарило окружаю­щие его планеты; небесный свод украсился мириадами звезд, и чарующий блеск их вызвал восторг ангелов небес­ных, которые хором восхвалили Творца (Иов. 38:7). «И увидел Бог, что это хорошо. И был вечер, и было утро: день четвертый».

Небо уже украшалось светилами, на земле развивалась исполинская растительность; но не было еще на земле жи­вых существ, которые могли бы наслаждаться дарами при­роды. Для их существования не было еще надлежащих ус­ловий, так как воздух был насыщен вредными испарения­ми,    которые    могли    способствовать    лишь    царству растительному. Но вот исполинская растительность очисти­ла атмосферу, и подготовились условия для развития живот­ной жизни. «И сказал Бог: да произведет вода пресмыкаю­щихся, душу живу; и птицы да полетят над землею, по тверди небесной». Б силу этого божественного веления со­вершился новый творческий акт, не просто образователь­ный, как в предыдущие дни, а в полном смысле творчес­кий, каким был и первый акт творения первобытного ве­щества — из ничего. Тут создавалась душа живая, вводилось нечто такое, чего не было в существовавшем первобытном веществе. И действительно, бытописатель здесь во второй раз употребляет глагол бара — творить из ничего. «И со­творил Бог рыб больших и всякую душу животных пресмы­кающихся, которых произвела вода, по роду их, и всякую птицу пернатую по роду её. И увидел Бог, что это хорошо. И благословил их Бог, говоря: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте воды в морях, и птицы да размножаются на земле. И был вечер, и было утро: день пятый».

Вода и воздух наполнились жизнью, но оставалась еще пустынною третья часть земли — суша, та именно, которая представляет наиболее удобств для жизни живых существ. Но вот настало время и для её заселения. «И сказал Бог: да произведет земля душу живую по роду её, скотов, и гадов, и зверей земных по роду их: и стало так. И создал Бог зверей земных по роду их, и скот по роду его, и всех гадов земных по роду их». Все эти животные образованы были из земли, откуда они и теперь извлека­ют свои питательные вещества, и в которую обращаются опять при разложении. «И увидел Бог, что это хорошо». Таким образом, земля уже во всех своих частях населилась живыми существами. Мир живых существ представлял стройное дерево, корень которого состоял из простейших, а верхние ветви из высших животных. Но это дерево бы­ло неполно, не было еще цветка, который бы завершал и украшал его вершину. Не было еще человека — царя при­роды. Но вот явился и он. «И сказал Бог: сотворим че­ловека по образу Нашему (и) по подобию Нашему; и да владычествуют они над рыбами морскими, и над птица­ми небесными, и над скотами, и над всею землею, и над всеми гадами, пресмыкающимися по земле. И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотво­рил его, мужчину и женщину сотворил их». Здесь в тре­тий раз совершился в полном смысле творческий акт (бара), так как человек в своем существе опять имеет нечто такое, чего не было в сотворенной до него приро­де, именно дух, отличающий его от всех других живых существ.

Так закончилась история творения и образования мира. «И увидел Бог все, что Он создал, и вот хорошо весь­ма. И был вечер, и было утро: день шестый». «И совер­шил Бог к седьмому дню дела Свои, и почил в день седьмый от всех дел Своих, которые Он творил и созидал. И благословил Бог седьмый день и освятил его». Отсюда ве­дет свое начало установление субботы как дня покоя, и на этом установлении доселе основывается правильная смена труда и покоя в жизни человеческой.

II. Сотворение первых людей и их блаженная жизнь в раю ¹.

Человек, как венец творения, создан по особому со­вету Творца, и он только один создан по образу и по по­добию Божию. Тело его, как и тела всех животных, обра­зовано из земли; но духовная часть его есть непосредст­венное вдуновение Творца. «И создал Господь Бог человека (Адама) из праха земного, и вдунул в лицо его дыхание жизни, и стал человек душею живою». Образ и подобие Божие в человеке поэтому состоит в духовном сыновстве его Богу, в стремлении к умственному и нрав­ственному совершенству, дающему ему возможность гос­подствовать над природой. Как царь творения он вводит­ся в особый насажденный для него сад или рай в Едеме на востоке, приводятся ему в подчинение все твари, и он делается владыкой земли. Но человек, как разумное и ду­ховное существо, не был бы достойным представителем Божества на земле, если бы он жил в уединении или в об­щении только с существами или высшими его, как анге­лы, или низшими, как животные. Для него было необхо­димо не только для удовольствия и счастья, но еще более для совершенства божественного дела иметь помощника по себе, способного к восприятию и взаимному общению мыслей и чувств. Между тем, среди уже созданных жи­вых существ «для человека не нашлось помощника подоб­ного ему». «И сказал Господь Бог: не хорошо человеку быть одному; сотворим ему помощника, соответственно­го ему». И вот создается жена, и притом из ребра само­го человека, взятого у него во время глубокого сна. Как только создана была женщина, человек тотчас понял в этом деле Творца желание счастья для общественной жизни человека и пророчески произнес положение, кото­рое стало законом брака на все последующие века: «вот это кость от костей моих, и плоть от плоти моей, она бу­дет называться женою, ибо взята от мужа своего. Пото­му оставит человек отца и мать свою, и прилепится к же­не своей; и будут два одна плоть». Из этих слов, равно как и из обстоятельств самого сотворения жены, естественно вытекает, что муж и жена представляют собою единство, заключаемое в браке, что брак должен состоять из союза одного мужчины с одной женщиною, и что жена должна подчиняться мужу как его помощница, созданная для не­го. «И благословил их Бог и сказал: плодитесь и размно­жайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и влады­чествуйте над всеми тварями».

И вот первые люди в блаженстве своей невинности обитали в раю, пользуясь всеми его плодами и наслажда­ясь всеми его радостями. Им предоставлены были все бла­га совершенной и невинной жизни. В материальном отно­шении их окружал избыток богатейших даров райской природы, вместе с плодами деревьев, которые имели осо­бенно чудесное значение для их телесной крепости и жиз­ненности, давая им бессмертие. Духовные потребности их находили полнейшее удовлетворение в непосредственном собеседовании с Богом, являвшимся «в раю во время про­хлады дня», а также в изыскании лучших способов господ­ства над подчиненной им природой и управления ею, для чего Адам нарек имена животным, а также, конечно, и всем другим предметам, устанавливая таким образом язык как средство различения предметов и общественного сно­шения. Но высшее совершенство их заключалось в нрав­ственной невинности, которая состояла в отсутствии са­мой мысли о чем-либо нечистом и греховном. «И были оба наги, Адам и жена его, и не стыдились».

III. Грехопадение и его последствия. Местонахождение рая ⁸.

Пребывание первых людей в раю было пребыванием их в непосредственном общении с Богом, которое и было первой и совершеннейшей религией человеческого рода. Внешним выражением этой религии была церковь, как собрание первых двух верующих. Но так как церковь, как внешнее учреждение, предполагает известные установле­ния и условия, на которых основывается собрание, то и первобытная церковь была основана на особом завете между Богом и человеком. Завет этот состоял в том, что­бы человек любил Бога и ближних и оказывал Творцу сво­ему совершенное послушание во всех Его повелениях, а Бог, с своей стороны, обетовал за это человеку продолже­ние его блаженного состояния, безопасность от смерти, как болезненного разрушения тела и, наконец, жизнь веч­ную. Чтобы предоставить человеку возможность засвиде­тельствовать свое послушание и укреплять свою веру, Бог дал ему заповедь, которая могла служить для него испыта­нием, как средством укрепления того свободного нравст­венного самоопределения, в котором заключается высшее благо жизни. Заповедь состояла в запрещении есть от пло­дов дерева познания добра и зла. «И заповедал Господь Бог человеку и сказал: от всякого дерева в саду ты будешь есть; а от дерева познания добра и зла — не ешь от него; ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертию ум­решь». Предоставив человеку полную свободу, Творец, од­нако же, этою заповедью хотел показать ему, что как су­щество ограниченное, он должен жить под законом и что за нарушением закона последует страшное наказание.

Откровение не сообщает, как продолжительно было блаженное пребывание первых людей в раю. Но это со­стояние уже возбуждало злобную ненависть врага, кото­рый, лишившись его сам, с ненавистью смотрел на невинное блаженство первых людей. Когда на земле господство­вал еще мир всеобщего блаженства и она не знала зла, мир в высших своих областях уже был знаком со злом, и происходила борьба с ним. В среде высших сотворенных существ или ангелов, одаренных высшими дарами разума и свободы, некоторые уже нарушили заповедь послушания Творцу, возгордились своим совершенством (1 Тим. 3:6) и не сохранили своего достоинства (Иуд. 6), за что и низ­вергнуты были из небесного рая в преисподнюю. Зависть и жажда зла сделалась душею этих существ. Всякое благо, всякий мир, порядок, невинность, послушание — стали ненавистны для них, и они попытались разрушить их и среди людей, наслаждавшихся блаженством райской жиз­ни на земле. И вот в раю явился искуситель — в виде змея, который «был хитрее всех зверей полевых*. При этом он употребил лукавую хитрость, направив искушение не к обоим людям и не к мужу, а к одной жене, как сла­бейшему члену, скорее поддающемуся увлечению.

Змей приблизился к жене и сказал ей: «Подлинно ли сказал Бог, не ешьте ни от какого дерева в раю?» В во­просе этом заключалась коварная ложь, которая должна бы сразу оттолкнуть собеседницу от искусителя. Но она, по своей невинности, не в состоянии была сразу понять здесь коварство, и, в то же время, была слишком любо­пытна, чтобы тотчас же прекратить разговор. Однако же, она поняла ложь вопроса и ответила, что Бог разрешил им есть от всех дерев кроме одного лишь дерева, которое посреди рая, потому что от вкушения плодов его они могут умереть. Тогда искуситель прямо возбуждает недове­рие к Богу. «Нет, сказал он, не умрете; но Бог знает, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете как боги, знающие добро и зло». Коварное слово глубоко запало в душу женщины. Оно возбудило ряд сомнений и душевную борьбу. Что такое добро и зло, которое она может узнать? И если люди блаженствуют в теперешнем состоянии, то в каком же блаженстве будут они, когда станут как боги?.. В тревожном возбуждении она невольно обращает взор к запретному дереву, а оно так приятно для глаз, вероятно сладостно для вкуса, а осо­бенно заманчиво по своим таинственным свойствам. Это внешнее впечатление решило внутреннюю борьбу, и жен­щина «взяла плодов этого дерева, и ела; и дала также му­жу своему, и он ел». Величайший переворот в истории че­ловечества совершился. Те, которые должны были слу­жить чистым источником всего человеческого рода, отравили себя плодами смерти. Женщина последовала змею, как бы он был выше Бога. По его внушению она сделала то, что запретил Творец. А её муж во грехе по­следовал жене, которая из соблазненной тотчас же сдела­лась соблазнительницею.

Не замедлили сказаться и следствия вкушения запре­щенного плода: у них действительно открылись глаза, как обещал искуситель, и запретный плод дал им знание; но что же узнали они? — узнали то, что они наги. Возмущен­ное нравственное чувство открыло пред ними сознание их наготы, ставшей победным знаком чувственности и торжества плоти, и чтобы прикрыть ее, они сшили себе смо­ковные листья и сделали из них опоясания — эту первич­ную форму одежды. Но если согрешившие устыдились так даже собственного внутреннего голоса совести, то им со­вершенно страшно стало предстать теперь перед Богом. Настал вечер, и прохлада теней его разливала блаженство по саду. В это время обыкновенно происходило у них со­беседование с Богом, которого они до сих пор с невинною радостью ожидали и встречали как дети своего отца. Те­перь же они желают, чтобы этого момента никогда не на­ступало. А между тем он приблизился, и они услышали знакомый голос. Ужас объял Адама и жену его, и они «скрылись от лица Господа Бога между деревьями рая».

И воззвал Господь Бог к Адаму: «Адам, где ты?» А не­счастный беглец с трепетом ответил из чащи дерев: «Голос Твой я услышал в раю и убоялся, потому что я наг, и скрылся». — «Но кто сказал тебе, что ты наг? не ел ли ты от древа, с которого Я запретил тебе есть?» Вопрос был поставлен прямо, но грешник не в силах был ответить на него так же прямо; он дал уклончивый и лукавый ответ: «Жена, которую Ты мне дал, она дала мне от древа, и я ел». Вину он сваливает на жену и даже на Самого Бога. Господь обратился к жене: «что ты это сделала?» Жена также, в свою очередь, отклоняет от себя вину: «Змей обо­льстил меня, и я ела». Жена сказала правду, но в том, что они оба старались выгородить себя от вины, заключалась ложь. В этом сразу сказалось пагубное влияние отца лжи, обольщению которого поддались первые люди, и это влияние, как испитый яд, отравило всю их нравственную и телесную природу.

Тогда Господь изрек заслуженное наказание и, преж­де всего, змею, как послужившему орудием искушения: он был проклят пред всеми животными и ему определе­на жалкая жизнь пресмыкания на чреве своем и питания прахом земли⁹. Жена осуждена на подчинение мужу и на тяжкие страдания и болезни при рождении детей; а муж осужден на тяжелую жизнь, так как земля, проклятая за дела человека, должна была оскудеть в своих дарах, про­изводить терние и волчцы, и только в изнурительном по­те он мог добывать себе хлеб для пропитания, пока не возвратится в землю, из которой взят был: «ибо прах ты, и в прах возвратишься», сказал Господь, осуждая его на телесную смерть. Страшно было наказание за преступ­ление заповеди Божией; но как милосердный Отец, Бог не оставил Своих согрешивших чад без утешения, и тог­да же дал им обетование, которое светлой надеждой на восстановление   потерянного   блаженства  должно   было поддерживать их унылый дух в дни последующих испы­таний и невзгод греховной жизни. Это именно обетова­ние о Семени жены, которое долженствовало стереть гла­ву змия, т.е. окончательно победить разрушителя блажен­ства людей, и восстановить людям возможность достигать блаженства и жизни вечной на небе. Это было первое обетование о Спасителе мира, и в знамение Его прише­ствия установлено жертвоприношение животных (види­мо, уже теперь разделенных на два класса — чистых и нечистых), заклание которых должно было предзнамено­вать заклание великого Агнца за грехи мира. Сделав Ада­му и жене его Еве (матери живущих, как назвал ее те­перь Адам) кожаные одежды (из убитых для жертвопри­ношения животных) и научив их одеваться, Господь изгнал их из рая, «и поставил на востоке у сада Едемского херувима и пламенный меч обращающийся, чтобы ох­ранять путь к древу жизни», которого они чрез свой грех сделались теперь недостойны.

С изгнанием людей из рая у них среди трудов и невз­год греховной жизни изгладилась с течением времени са­мая память о точном его местонахождении, у разных на­родов мы встречаем самые смутные предания, неопреде­ленно указывающие на восток, как место первобытного блаженного состояния. Более точное указание находится в Библии, но и оно настолько неясно для нас при тепереш­нем виде земли, что по нему так же невозможно с геогра­фическою точностью определить местоположение Едема, в котором находился рай. Вот это библейское указание: «И насадил Господь Бог рай в Едеме, на востоке. Из Едема вы­ходила река для орошения рая; и потом разделялась на че­тыре реки. Имя одной Фисон; она обтекает всю землю Хавила, ту, где золото, и золото той земли хорошее; там бдо­лах и камень оникс. Имя второй реки Тихон (Геон): она обтекает всю землю Куш. Имя третьей реки Хиддекель (Тигр); она протекает пред Ассириею. Четвертая река Ев­фрат» (Быт. 2:8—14). Из этого описания прежде всего яс­но, что Едем — это обширная страна на востоке, в которой находился рай, как меньшее помещение, назначенное для обитания первых людей. Затем название третьей и четвертой рек ясно указывает на то, что эта Едемская страна находилась в некотором соседстве с Месопотамией. Но этим и ограничиваются понятные для нас географиче­ские указания. Первые две реки (Фисон и Тихон) не име­ют теперь ничего, соответствующего себе ни по географи­ческому положению, ни по названию, и потому они пода­вали повод к самым произвольным догадкам и сближениям. Одни видели в них Ганг и Нил, другие — Фазис (Рион) и Аракс, берущие свое начало на возвышен­ностях Армении, третьи — Сыр-Дарью и Аму-Дарью, и так далее до бесконечности. Но все эти догадки не имеют серьезного значения и основываются на произвольных сближениях. Дальнейшим определением географического положения этих рек служат земли Хавила и Куш. Но пер­вая из них так же загадочна, как и орошающая ее река, и можно только догадываться, судя по её металлическим и минеральным богатствам, что это некоторая часть Аравии или Индии, служивших в древности главными источника­ми золота и драгоценных камней. Несколько определен­нее название другой страны Куш. Этим термином в Биб­лии обыкновенно называются страны, лежащие к югу от Палестины, и «кушиты», как потомки Хама, от его сына Хуша или Куша, встречаются на всем пространстве от Персидского залива до южного Египта. Из всего этого можно заключить лишь одно, что Едем действительно на­ходился в некотором соседстве с Месопотамией, на что указывают и предания всех древнейших народов, но в точ­ности определить его местонахождение невозможно. Зем­ная поверхность с того времени претерпела столько пере­воротов (особенно во время потопа), что не только мог­ло измениться направление рек, но могла порваться и самая связь их между собою, или даже прекратиться са­мое существование некоторых из них. Вследствие этого науке так же прегражден доступ к точному определению местонахождения рая, как он прегражден был согрешив­шему Адаму — ко вкушению от древа жизни в нем.

IV. Сыновья и ближайшие потомки Адама. Каин и Авель. Два направления в жизни допотопного человечества. Долговечность патриархов. Летосчисление ¹⁰.

Лишившись своего прежнего блаженного жилища, первые люди поселились к востоку от Едема. Эта восточ­ная внерайская страна сделалась колыбелью человечества. Здесь начались первые труды обыденной суровой жизни, и здесь же явилось первое поколение «рожденных» людей. «Адам познал жену свою Еву, и она зачала и родила сына, которому дала имя Каин, что значит: приобрела я челове­ка от Господа». При первом рождении Ева переживала со­вершенно новые, неизвестные ей состояния — беремен­ность и болезненность родов. Последствием их явилось новое,  дорогое  для  неё  существо,  которое  привело  ее  в восторг, выразившийся в самом его наименовании, в ко­тором, очевидно, выражается память об обетовании Бо­жием касательно Семени жены. Но она жестоко ошиб­лась, предполагая в своем первом сыне начало избавления от постигшей ее кары: в нем явилось для неё лишь нача­ло новых, неизвестных еще ей страданий и горя. Впрочем, Ева скоро сама поняла, что она слишком рано стала леле­ять себя надеждой на исполнение обетования, и потому, когда родился у неё второй сын, она назвала его Авелем, что значит призрак, пар.

Теперь уже первые люди не одни: образовалось се­мейство, а вместе с ним стали вырабатываться и новые от­ношения. С приращением семейства увеличились потреб­ности, для удовлетворения которых понадобился усилен­ный   труд.   Уже   с   первых   дней   нового   положения,   в которое люди поставлены были грехопадением, потребно­сти оказались разнообразными: требовалось добывать пи­щу и одеяние. Соответственно этому произошло у первых людей и разделение труда: первый сын Каин стал обраба­тывать землю,  для удовлетворения первой потребности питания, а второй — Авель стал заниматься скотоводст­вом, для добывания молока, а также и шерсти, и шкур. Выбор рода труда и занятий первых братьев, конечно, за­висел от различия их характеров и склонностей. Занятия еще больше разделили их, и между первыми братьями не замедлило   обнаружиться   соперничество,   кончившееся страшным злодеянием, какого дотоле не видела еще зем­ля. «Однажды Каин принес от плодов земли дар Господу.

И Авель также принес от первородных стада своего и от тука их. И призрел Господь на Авеля и на дар его; а на Каина и на дар его не призрел». Причину этого, конечно, нужно видеть не только в качестве самих даров, но и осо­бенно во внутреннем расположении для принесения их. Этим навсегда давался урок, что жертва Богу должна со­единяться с внутренней жертвой доброго сердца и добро­детельной жизни. Между тем, если Авель принес свою жертву с верою, подтверждаемою доброю жизнью, то, на­против, Каин принес ее очевидно без внутреннего участия, так как в жизни «дела его были злы» (1 Иоан. 3:12). Уви­дев предпочтение, оказанное брату, и видя в нем явное обличение своих «злых дел», Каин сильно огорчился, и ом­раченное лицо его поникло. На нем появились зловещие черты. Но совесть (этот голос Божий внутри человека) за­говорила в Каине: «почему ты огорчился, и от чего поник­ло лице твое? Если делаешь доброе, то не поднимаешь ли лица? А если не делаешь доброго, то у дверей грех лежит; он влечет тебя к себе, но ты господствуй над ним». Каин, однако, не послушался предостережения и отворил греху дверь своего сердца. Зазвав своего доверчивого брата в по­ле, он убил его, — совершив невиданное еще землею зло­деяние. Страшное злодеяние, впервые внесшее разруше­ние и смерть в порядок природы, не могло остаться без наказания. «Где Авель, брат твой?» — спросил Господь Каина. «Не знаю: разве я сторож брату моему?» — отве­чал убийца, показывая таким ответом, какой страшный шаг вперед сделало зло со времени падения прародителей. Эта дерзость, это бесстыдное отрицание не допускали воз­можности дальнейшего испытания, и Господь прямо обра­тился к убийце с определением наказания. «Что ты сде­лал? голос крови брата твоего вопиет ко Мне от земли. И ныне проклят ты от земли, которая отверзла уста свои принять кровь брата твоего от руки твоей. Когда ты бу­дешь возделывать землю, она не станет больше давать си­лы своей для тебя; ты будешь изгнанником и скитальцем на земле». Окровавленная земля в силу этого определения должна была потерять свое прежнее плодородие, так что Каину нельзя уже было оставаться в прежнем месте. Про­клятие, вызванное первородным грехом, также пало на землю и только посредственно на человека; теперь же, когда грех дошел до убийства, проклятие падает уже на самого убийцу, но не безусловное проклятие, а проклятие изгнания, в силу которого земля, в качестве исполнитель­ницы воли Божией, не давая своих плодов Каину, должна была принудить его удалиться из первобытной колыбели человечества. Ввиду тяжести возложенного наказания, упорство Каина сломилось и перешло в малодушие и от­чаяние. «Наказание мое, — воскликнул он, — больше, не­жели снести можно. Пусть всякий, кто встретится, убьет меня». Но это желание Каина, вызванное его отчаянием, было преступно и потому не могло быть исполнено. Как наказанный убийца, он должен был служить предостере­гающим примером для других. Поэтому всякому, кто бы решился на убийство Каина, должно было всемеро ото­мститься.  Поникшее, искаженное злодейством лицо его должно было служить знаком, чтобы никто, встретившись с ним» не убил его — будет ли то дикий зверь, или кто из братьев его.

И пошел Каин скитаться по земле, и, наконец, посе­лился в земле Нод, еще далее на восток от Едема. Трудно определить точное положение этой страны. Некоторые исследователи указывают на северную Индию, Китай и др. Во всяком случае, это — земля, удаленная от первичного поселения людей, страна «изгнания», как показывает и са­мое её название. Но туда Каин удалился не один. Как ни велико было его злодеяние и оскорбление, нанесенное чи­стоте и святости братской любви, из среды размножив­шихся за это время братьев, сестер и последующих поко­лений нашлись люди, которые решились последовать за Каином в страну изгнания, так что он поселился там с же­ной. Здесь у него родился сын, которого он назвал Енохом. Удаленный от остального общества людей, предоставлен­ный своей собственной судьбе, Каин, от природы суровый и упорный, теперь еще с большим упорством должен был бороться с природой и внешними условиями жизни. И он действительно весь отдался тяжелому труду для обеспече­ния своего существования и был первым человеком, кото­рый построил город, как начало оседлой жизни. Город на­зван был по имени сына его Еноха. Некоторые исследова­тели возражают, будто бы немыслимо допустить построение города в такое раннее время. Но до этого со­бытия могло пройти от происхождения человека уже не­сколько столетий,  в продолжение которых люди могли  придти к мысли о лучших средствах защиты своего суще­ствования от внешних врагов. Притом, под именем «горо­да», конечно, нельзя разуметь в собственном теперешнем смысле город, а просто ограду, возведенную для защиты находившегося среди её жилища.

Поколение Каина стало быстро размножаться, а вме­сте  с  тем  продолжалась   начатая   его  родоначальником борьба с природой (культура). Из среды его выходили, лю­ди, которые, наследовав от Каина упорную волю в борьбе с  природой,   продолжали  неутомимо  изыскивать новые средства для успешнейшего ведения ее. Особенно замеча­тельно в этом отношении семейство Ламеха, шестого чле­на в поколении Каина по прямой от него линии¹¹. Сам Ламех замечателен в истории человечества тем, что он пер­вый нарушил естественный, установленный при начале, порядок брачных отношений и ввел многоженство, сде­лавшееся  впоследствии  источником ужасного  попрания человеческого достоинства женщины, особенно на восто­ке. Подчиняясь своей страстной натуре, он взял себе две жены — Аду и Циллу. От них родились сыновья, которые явились изобретателями первых ремесел и искусств. От Ады родился Иавал. Он первый изобрел палатки и с ни­ми начал вести вполне кочевую жизнь, перенося шатры и перегоняя стада с одного места на другое. Брат его Иувал был более поэтической натуры и прославился изобретени­ем инструментов, посредством которых можно выражать порывы и чувства души. Он первый изобрел гусли и сви­рель и есть отец всех играющих на них. Гусли или арфа (по-еврейски кинур), по описанию Иосифа Флавия, имела десять струн, на которых играли при помощи плектра — особой музыкальной палочки. Изобретение Иувала, конеч­но, представляло простейшую форму струнного инстру­мента. Замечательно при этом, что первые музыкальные инструменты изобретены братом первого скотовода-ко­чевника, принимавшим, вероятно, в  занятиях последнего близкое участие: большой и счастливый досуг этого заня­тия дает более всего поводов к такому изобретению. От Циллы у Ламеха также родился замечательный сын по имени Тувал-Каин. Он прославился самым полезным изо­бретением для борьбы с природой, именно пришел к мыс­ли воспользоваться металлами для приготовления из них прочных орудий защиты и хозяйства и стал ковать эти орудия из меди и железа. До него все орудия для защиты или инструменты для домашних хозяйственных занятий, вероятно, приготовлялись из камня, дерева или костей. Дикие народы до сих пор обходятся с такими орудиями, и в постепенном приближении их к цивилизованным на­родам эти первобытные орудия сменяются сначала мед­ными и бронзовыми (в южной Америке — золотыми), а потом уже железными. Сестру Тувал-Каина Ноему — «Прекрасную» — предание называет изобретательницей тонов и песен. Но поэзия, в собственном смысле, обязана своим началом самому Ламеху, этому отцу стольких изоб­ретателей. Восхищенный изобретениями своих сыновей, а особенно Тувал-Каина, он обратился к своим женам с та­кою речью:

Ада и Цилла, послушайте голоса моего,

Жены Ламеховы, внимайте словам моим:

Я убил бы мужа за язву мне¹²,

И отрока за рану мне.

Если за Каина отомстится всемеро,

То за Ламеха в семьдесят раз всемеро¹³.

В этом шестистишии представляется первый пример собственно поэтической речи в первобытную эпоху, и песнь эта представляет верное отражение еврейской, как самой древней поэзии. Что касается содержания этой пер­вобытной поэмы, то, в общем, смысл её таков . Среди на­силий и жестокостей того времени, особенно свирепство­вавших между потомками Каина, Ламех утешает своих жен уверением, что с помощью медного и железного ору­жия, находящегося теперь, благодаря изобретению Тувал-Каина, в его руках, он может убить всякого, кто бы осме­лился оскорбить его; и если Каину было обещано, что за него отомстится всемеро, то в руках потомства Ламехова теперь есть средство отмстить за себя в семьдесят раз все­меро. В этой поэме выразился тот дух высокомерия и са­монадеянности, которым отличалось в своей жизни и в своем характере потомство преступного и мрачного из­гнанника. Ламех смотрит на только что изобретенное ору­жие, которое выковал его сын, и из груди его вырывается песнь торжества. Как далеко он опередил своего предка Каина, принужденного беспомощно скитаться по земле! Он уже не нуждается теперь в посторонней помощи и сам сумеет защитить себя во всякое время. Он не только не боится убийства, но он сам воспевает убийство. Вот к чему пришло потомство первого убийцы.

Потомки Каина всю свою деятельность направили на обеспечение материальной жизни. Эти чисто житейские заботы до такой степени поглощали все силы Каинова поколения, что оно, очевидно, совершенно пренебрегало интересами духовной жизни. Отличаясь упорною само­надеянностью, оно, видимо, жило в полном порабоще­нии житейской суете и отличалось грубым безверием, с неизбежными его плодами — пороками и преступлени­ями.  При таком направлении оно, очевидно, не могло быть  истинным  представителем человеческого  рода  и, тем более, хранителем великих духовных сокровищ  — первого обетования о Спасителе и связанных с ним пер­вобытных   религиозных   и   нравственных   установлений. Оно, по своей грубой односторонности, грозило только извратить  предназначенный  человечеству  исторический ход развития. Этому одностороннему направлению необ­ходим был противовес. И он действительно явился в по­колении нового сына Адамова — Сифа, родившегося на место убитого Авеля. Сифом начинается в истории то по­коление людей, которое по своему духовному настрое­нию представляло полную противоположность потомству Каина. В поколении Каина люди, поклоняясь единствен­но материальной силе, все свои способности (до полного забвения о Боге) обращали на вырабатывание и при­обретение средств, увеличивающих эту силу; здесь, напротив, вырабатывалось и развивалось совершенно иное, более возвышенное направление, которое, пробуждая в людях смиренное сознание человеческой беспомощности и греховности, устремляло их помыслы к верховному По­кровителю, давшему падшим людям обетование будуще­го избавления. Направление это заявило о себе уже при сыне Сифа — Еносе: «тогда, говорит библейская лето­пись, начали призывать имя Господа Бога (Иеговы)». Это, конечно, не значит, что до этого времени совершен­но не было в употреблении молитв, как призывания Бо­га. Религия стала выражаться во внешних формах, а, сле­довательно, и в молитве, еще при первых сыновьях Ада­ма — в приношении Богу дара. Выражение это означает лишь то, что теперь в поколении Сифа призывание име­ни Господа Бога сделалось открытым исповеданием их веры в Бога, знаменем, которое отличало их от Каинова поколения с его грубым безверием и нечестием. Высшим выразителем и представителем этого направления явился Енох, который «ходил пред Богом», т.е. во всей своей жизни отражал высоту первоначальной человеческой чи­стоты и святости. Вместе с тем, Он первый сознал, к ка­кой бездне порочности и греховности может привести каиновское направление, и выступил первым проповед­ником и пророком, предвозвещавшим страшный суд Бо­жий над «нечестивыми». «Се, говорил он, идет Господь со тьмами святых ангелов Своих сотворить суд над все­ми и обличить всех между ними нечестивых во всех де­лах, которые произвело их нечестие, и во всех жестоких словах, которые произносили на Него нечестивые греш­ники» (Иуд. 15:16). В награду за это высокое благочес­тие и великую веру Бог «взял его» с грешной земли и тем освободил от вызванной грехом смерти (Евр. 11:5).

Новое поколение, в котором проявилось противопо­ложное каиновскому направление, будучи носителем ис­тинной религии и связанного с нею обетования, естест­венно, должно было стать тем корнем, из которого над­лежало   развиться   всему  дереву   человечества.   И   оно действительно стало им.  Ход исторического развития, начинаясь от первого человека и разделяясь на два тече­ния, главнейшим своим руслом направился в сторону этого именно поколения. В этом поколении выступают один за другим те великие представители первобытного человечества или патриархи, которые, крепкие духом и телом, призваны были долговечным трудом вырабаты­вать и сохранять начала, долженствовавшие лечь в осно­ву жизни всех дальнейших поколений. Для успешнейшего осуществления своего назначения они, по особому промышлению  Божию, наделены были необыкновенною долговечностью, так что каждый из них почти целое ты­сячелетие мог быть живым хранителем и истолковате­лем вверенного им обетования. Первый человек Адам, этот первый виновник совершившегося в истории чело­вечества переворота и первый свидетель великого обето­вания о Спасителе, жил 930 лет; его сын Сиф — 912 лет; сын Сифа Енос — 905 лет; представители последу­ющих поколений: Каинан — 910 лет, Малелеил — 895,Иаред — 962, Енох, жизнь которого прервана взятием на небо — 365, Мафусал — 969,  Ламех — 777 и сын последнего,  Ной — 950 лет. Об этой необычайной дол­говечности патриархов единогласно свидетельствует пре­дание всех древних народов. При суждении о ней нуж­но иметь в виду, что они были близкие потомки только что созданных людей (и, притом, созданных бессмерт­ными), естественные условия жизни были отличны от нынешних, сама жизнь была проста и естественна, да и вообще, в состоянии природы после райского ее состоя­ния не вдруг произошли те перемены, которые сделали ее влияние часто разрушительным для жизни. Еще и те­перь продолжительность жизни человеческой достигает до двухсот лет и между африканскими арабами, по сви­детельству путешественников, даже не редко. Почему же нельзя считать возможною более чем в двести лет продолжительность жизни в первобытное время, когда первобытные ископаемые останки указывают на гранди­озные размеры и исполинскую крепость живших тогда существ? Доказано, что некоторые животные, и особен­но птицы, и теперь живут 300—400 лет. Не невозмож­но поэтому, что и человек в стране своего первоначаль­ного происхождения и при образе жизни, более сооб­разном с природой чем теперь, мог жить так долго, как именно свидетельствует летопись библейская.

Летосчисление жизни патриархов служит основой и для общего определения жизни человечества на земле, для установления хронологии первобытной истории. Построение ее облегчается и упрощается тем, что счет лет пат­риархам ведется в библейской летописи троякий: 1) от начала жизни до рождения первого сына, 2) от рожде­ния первого сына до конца жизни, и 3) число лет всей жизни. Особенно важен первый счет. Он дает возмож­ность провести непрерывную линию лет от Адама до вся­кого последующего патриарха: следует только складывать годы каждого, прожитые до рождения первого сына. Так, Адаму было 130 лет, когда у него родился сын Сиф, Си­фу было 105 лет при рождении Еноса, Еносу было 90 лет при рождении Каинана. Сумма этих лет составить пери­од от сотворения Адама до рождения Каинана: 130+ 105+ 90= 325 лет. Тем же способом можно оп­ределить количество лет от Адама до Ноя, от которого на­чалась новая эпоха в истории человечества¹⁴. Но при ви­димой простоте летосчисление представляет почти нераз­решимые трудности в другом отношении. Чтобы установить хронологию этой первобытной эпохи, необхо­димо еще предварительно найти прочную опору в самом счете лет жизни патриархов — как всей, так и до рожде­ния первого сына, так как этот счет значительно разнит­ся в трех наиболее древних и авторитетных текстах биб­лейской летописи: еврейском, самаританском и гречес­ком. Разницу эту можно видеть из следующей сравнительной таблицы:

                           ЕВР.                      САМАР.          ГРЕЧ.  LXX

                            1    2        3           1      2      3         1      2    3

Адам                130  800   930      130  800  930      230  700 930

Сиф                  105  807   912      105  807  912      205  707 912

Енос                   90  815   905        90  815  905      190  715 905

Каинан               70  840   910        70  840  910      170  740 910

Малелеил          65  830   895        65  830  895      165  730 895

Иаред               162  800   962        62  785  847      162  800 962

Енох                   65  300   365        65  300  365      165  200 365

Мафусал          187  782   969        67  653  720      187  782 969

Ламех               182  595   777        53  600  653      188  565 753

Ной                   500    —     —             500    —    —           500    —   —

До потопа        100    —     —        100    —     —      100     —    —

Год потопа   1565    —     —         1307    —    —    2262    —    —

Цифрами обозначены столбцы: 1) Лета до рождения первого сына; 2) Остаток лет; 3) Вся жизнь.

Над разрешением и соглашением этого различия в счете лет трудились многочисленные толкователи, но до сих пор дело не выяснено с достаточною полнотою. Дела­лись всевозможные предположения. Одни объясняют эту разницу из случайных ошибок переписчиков св. книг; дру­гие в отступлениях самаритянского текста видят последо­вательное стремление к уменьшению невероятной будто бы долговечности патриархов, а в отступлениях греческо­го текста от еврейского — стремление семидесяти толков­ников подвести библейское летосчисление под формы египетского; иные, наконец, в уменьшенных показаниях ев­рейского текста видят преднамеренное искажение текста иудеями, желавшими этим доказать, что еще «не пришло исполнение времен», которое по древнему пророчеству должно было совершиться на шестой тысяче лет от сотво­рения мира. Больше вероятности имеют первое и послед­нее предположения, хотя, быть может, существовали и другие причины, еще не открытые наукой. Во всяком слу­чае, показания греческого перевода имеют за себя больше оснований, и они легли в основу летосчисления, принято­го православною Церковию и поддерживаемого многими знаменитыми учеными исследователями. По этому лето­счислению рассмотренный период обнимает (до потопа) 2 262 года¹⁵.

Глава: ПЕРИОД ВТОРОЙ  (От потопа до Авраама)

V. Потоп ¹

Необычайное долголетие патриархов было необходи­мо в первобытной истории человечества как для скорей­шего заселения земли и распространения полезных позна­ний, так и особенно для сохранения чистоты первоначаль­ного богопочтения и веры в данное первым людям обетование Избавителя. Патриарх каждого поколения мог передавать свои знания в течение целых столетий родона­чальникам других поколений, имевших, в свою очередь, передавать их далее в течение новых столетий. Так, Адам мог быть живым свидетелем первобытных преданий до са­мого рождения Ламеха, а отец последнего Мафусал — долговечнейший из людей — жил почти до самого потопа и умер за шесть лет до его наступления².

Но, с другой стороны, долголетие могло служить и удобнейшим средством умножения и распространения зла в человечестве. При необычайной редкости случаев смер­ти, с ее ужасами, совесть людей лишена была одного из страшнейших предостережений; затем, сообщество злых людей содействовало умножению зла и порока, а кажуща­яся отдаленность суда или избавления могла придавать смелость самому дерзкому неверию и кощунству. И вот, действительно, зло стало сильно разрастаться в мире; но высшего своего развития оно достигло вследствие смеше­ния между собою потомков Каина и Сифа, и именно, ког­да по грубому влечению чувственности «сыны Божии (по­томки Сифа) увидели дочерей человеческих, (из потомст­ва Каина), что они красивы, и брали их себе в жены, какую кто избрал». В это время земля была уже значи­тельно населена, но вместе с заселением ее распространи­лось страшное зло порочности и развращения. «И увидел Господь Бог, что велико развращение человеков на земле, и что все мысли и помышления сердца их были зло во вся­кое время». Это, очевидно, была не простая порочность испорченной натуры, а всеобщее господство открытого и Дерзкого греха и восстания против Бога. От преступно сла­дострастного общения потомков Сифовых с потомками Каиновыми произошло поколение «исполинов на земле», слагаясь на свою силу, они внесли в человеческое общество ужасы насилия, бесправия, хищничества, сладострастия  и всеобщего неверия в обетование будущего избавле-ние. Когда поколение Сифа жило обособленным, остава­лась еще надежда на сохранение истинной религии и свя­занного с нею обетования, а теперь погибла и эта надеж­да, и оставался единственный исход для искоренения по­рока и неверия на земле — истребить все существующее человечество. И вот, при виде такого состояния людей, «раскаялся Господь, что создал человека на земле, и восскорбел в сердце Своем. И сказал Господь, истреблю с ли­ца земли человеков, которых Я сотворил, от человека до скотов, и гадов и птиц небесных истреблю; ибо Я раска­ялся, что создал их». Как созданные одновременно с чело­веком и для человека, животные постоянно должны раз­делять участь человека.

Но волны порока еще не залили всего человечества. Среди него оказался человек, который «обрел благодать пред очами Господа Бога». Это был Ной, сын Ламеха, «че­ловек праведный и непорочный в роде своем»; он «ходил пред Богом», как и его предок Енох. И вот, когда земля «растлилась пред лицем Божиим и наполнилась злодеяни­ем», когда «всякая плоть извратила путь свой на земле», Господь сказал Ною: «конец всякой плоти пришел пред лице Мое, и Я истреблю их с лица земли. Сделай себе ков­чег. Я наведу на землю потоп водный, чтобы истребить всякую плоть, в которой есть дух жизни, под небесами; все, что есть на земле, лишится жизни. Но с тобою по­ставлю завет Мой, и войдешь в ковчег ты, и сыновья твои, и жена твоя, и жены сынов твоих с тобою». Откровение было страшное и ввиду того, что кругом царило самое дерзкое неверие, служило сильным испытанием веры. Бог назначил сто двадцать лет на раскаяние человеческому ро­ду, и в это время Ной должен был приступить к своему необычайному сооружению, которое могло вызывать у ок­ружающих людей лишь насмешки и угрозы. Но вера его была непоколебима.

Ной был не только наследником праведности и веры, но и проповедником ее на земле, и, «получив откровение о том, что еще не было видимо» (Евр. 11:7), приступил к сооружению ковчега для спасения дома своего, обличая своею проповедию весь мир с его неверием и беззакони­ем. Ковчег строился по точному указанию Божию — из дерева гофер, что более всего подходит к кипарису, и был осмолен внутри и снаружи. Длина ковчега была 300 лок­тей, ширина 50 локтей, и высота 30 локтей³. Наверху бы­ло сделано длинное отверстие по всему ковчегу — в ло­коть ширины, для света и воздуха, а сбоку дверь. Он дол­жен был состоять из трех ярусов, со множеством отделений в них. Последние предназначались для живот­ных, которых Ной также должен был взять с собою (по семи пар чистых и по одной нечистых), а также и для жизненных припасов. «И сделал Ной все, что повелел ему Господь Бог». Несомненно, во время этой величественной постройки Ной продолжал вместе с тем «проповедовать праведность», особенно, когда это вызывалось присутст­вием любопытствующих и насмехающихся людей безза­кония, приходивших смотреть на его построение. Но самой красноречивой и громкой проповедью было это самое сооружение. Долготерпение Божие все еще ожидало пробуждения покаяния и во время самого построение ковчега, но все было напрасно. Издеваясь над проповедью и грозным предостережением, люди становились еще бо­лее беззаботными и беззаконными. Они «ели, пили, же­нились и выходили замуж, до  того, как вошел Ной в ковчег; и не думали, пока не пришел потоп и не истре­бил всех» (Матф. 24:38, 39). Ко времени окончания по­строения ковчега Ною было шестьсот лет, и тогда, не ви­дя больше надежды на покаяние грешного человечества, Господь повелел Ною войти в ковчег со всем своим се­мейством и определенным количеством животных. «Ибо чрез семь дней, сказал Он, Я буду изливать дождь на зем­лю сорок дней и сорок ночей; и истреблю все существу­ющее, что Я создал, с лица земли». Ной повиновался и во­шел в ковчег со своими тремя сыновьями Симом, Хамом и Иафетом, со своей женой и женами своих сыновей, за­хватив и всех отобранных животных, и «Господь затворил за ним ковчег». И вот, когда прошли и эти семь дней, прошел последний срок, данный для покаяния, «воды по­топа пришли на землю. В шестисотый год жизни Ноевой, во второй месяц, в семнадцатый (27) день месяца (т.е. по нашему счислению, если здесь имеется в виду граж­данский еврейский год — около начала или половины но­ября) разверзлись все источники великой бездны, и окна небесные отворились; и лился на землю дождь сорок дней и сорок ночей».

Так совершилось великое наказание Божие развращенному и утопавшему во зле человечеству. Вода быстро затопляла все и поднималась все выше и выше, на пятнад­цать локтей покрывая даже высочайшие горы. «И лиши­лась жизни всякая плоть, движущаяся по земле, и птицы, и скоты, и звери, и все гады, ползающие по земле, и все люди. Все, что имело дыхание духа жизни в ноздрях сво­их на суше, умерло. Истребилось всякое существо, кото­рое было на поверхности  (всей)  земли; остался только Ной, и что было с ним в ковчеге». Вода же прибывала в течение ста пятидесяти дней или пяти месяцев. Вся по­верхность земли покрылась водою, и по этому необъятно­му морю носился только один ковчег Ноев, заключавший в себе лишь избранное семя для развития новой жизни на земле. «И вспомнил Бог о Ное и о всех бывших с ним в ковчеге, и навел Бог ветры на землю, и воды останови­лись». Источники бездны закрылись, дождь прекратился, и вода пошла на убыль. Ровно через пять месяцев с нача­ла потопа ковчег остановился на горах Араратских. В пер­вый день десятого месяца показались верхи гор, а еще по прошествии сорока дней Ной уже открыл окно в ковчеге, и выпустил первого вестника — ворона, который, однако же, вылетев и найдя, видимо, обильную для себя пищу в трупах на вершинах обнажившихся гор, не дал ясного из­вещения о состоянии земли, а неопределенно отлетал и прилетал, пока осушилась земля от воды». Выпущенный затем голубь, не найдя сухого места, возвратился в ковчег, выпущенный опять через семь дней он возвратился со свежим масличным листом во рту, и Ной таким образом«узнал, что вода сошла с земли». Выпущенный еще через семь дней, голубь уже не возвратился. Тогда Ной открыл кровлю ковчега и увидел, что поверхность земли обсохла, а к двадцать седьмому дню второго месяца шестисот пер­вого года жизни Ноя, т.е. ровно через год со времени на­ступления потопа, и совсем осушилась.

Тогда Господь повелел Ною выйти из ковчега и распу­стить животных для размножения на земле. По выходе из ковчега первой мыслью Ноя было воздать благодарение Господу за столь чудесное спасение; он воздвиг жертвен­ник Господу, взял чистых животных и птиц и принес их во всесожжение. Такое благочестие Ноя было приятно Господу и «Он сказал в сердце Своем: не буду более про­клинать землю за человека, потому что помышление серд­ца человеческого — зло от юности его, и не буду больше поражать всего живущего, как Я сделал. Впредь во все дни земли сеяние и жатва, холод и зной, лето и зима, день и ночь не прекратятся».

Так как Ной со своим семейством являлся новым ро­доначальником человечества на земле, то Бог повторил ему благословение, некогда данное первым людям. «И благо­словил Бог Ноя и сынов его, и сказал им: плодитесь и раз­множайтесь, и наполняйте землю, (и обладайте ею)»⁴. Все звери были приведены человеку в подчинение, и ему раз­решено было кроме растительной пищи употребление в пищу и мяса животных, но не крови их, потому что «в крови животных душа их». В то же время дан был закон против человекоубийства —  на том основании, что все люди братья, и потому всякое убийство есть братоубийст­во, и что человек создан по образу Божию. Первый убий­ца был изгнан из общества людей, но жизнь его объявле­на неприкосновенной; теперь было постановлено, что «кто прольет кровь человека, того кровь прольется рукою чело­века». Этим законом устанавливалось право гражданской власти наказывать убийц смертию. Таким образом, к ус­тановлению субботы и брака было присоединено три но­вых постановления — о воздержании употребления кро­ви, о запрещении убийства и о праве гражданской власти. Это так называемые «Ноевы законы», которых иудеи на­считывали семь, прибавляя к ним еще постановление про­тив идолопоклонства, богохульства, распутства и воровст­ва. Наконец, в завершение этих отдельных постановлений, Бог заключил с Ноем торжественный завет, т.е. один из тех договоров, которыми Он из любви к людям принимал на Себя известные обязательства, чтобы посредством их и на человека возложить спасительные для него обязательст­ва. В силу этого завета Он торжественно обещал Ною, что «не будет более истреблена всякая плоть водами потопа, и не будет уже потопа на истребление земли», и знаменем этого завета была указана радуга, появляющаяся в небе после дождя в знак того, что это не дождь потопа, а дождь благословения.

С историей потопа связываются некоторые недоуме­ния, которые заставляют иногда перетолковывать ее дей­ствительный смысл. 1) Так, некоторые считают невозможным разуметь здесь в собственном смысле всемирный потоп, покрывший всю землю, и понимают его всемирность лишь в смысле всеобщего погубления людей в тех странах, на которых они успели дотоле расселиться. Но такое ограничение ничем не оправдывается, хотя оно и не непримиримо с прямыми библейскими выражениями, и, напротив, опровергается геологическими следами потопа в самых отдаленных частях земной поверхности. Притом, и науке известны такие перевороты на земле, когда целые материки покрывались водою, как напр., материк Атлан­тида, закрытый теперь Атлантическим океаном. Если та­кие явления возможны в силу естественных переворотов, то тем понятнее становится в полном смысле всемирный потоп, как страшное Божие наказание для истребления жизни на грешной земле. 2) Если допустить всемирность потопа, то будто бы немыслимо было собрать все породы животных в том помещении, какое представлял Ноев ков­чег. Но нужно иметь в виду, что в ковчег могли быть взя­ты лишь такие породы, которые решительно не могли пе­режить потопа и просуществовать в воде даже в виде за­родышей и семени, чтобы после возродиться из них от солнечной теплоты; затем, по теперешнему разнообразию пород нельзя судить о породах допотопных, которых бы­ло несравненно меньше; и, наконец, многие породы несо­мненно прямо были обречены на истребление, как напр., все те страшные допотопные чудовища (мамонты, масто­донты и пр.), останки которых находят в слоях земли и которые теперь не существуют в действительности. Таким образом, за исключением всего этого останется уже не так много, чтобы не поместиться в ковчег, с которым по ве­личине и вместительности не может сравняться ни один даже из теперешних исполинских кораблей, плавающих по океанам. Что же касается вообще истинности истории потопа, то она находит поразительное подтверждение во всеобщности предания различных и самых отдаленных между собой народов. Как и естественно, предания раз­личных народов в подробностях переполнены легендарны­ми сказаниями, имеющими местный оттенок, но общий смысл их указывает на один общий потоп, погубивший все грешное человечество, за исключением одного благоче­стивого семейства. Такие предания мы встречаем у греков и народов восточной и западной Азии, встречаем даже у туземцев Америки и на самых отдаленных островах Оке­ании. Но самое интересное и сходное с библейским пове­ствование найдено у древних вавилонян. Это — халдей­ское повествование, подлинник которого недавно открыт и прочитан на каменных плитах из развалин Ниневии. Оно даже в подробностях подтверждает истинность биб­лейского повествования⁵. Все эти предания как бы указы­вают на один общий источник, откуда они разнесены бы­ли отдельными племенами при расселении их по всем странам земли.

VI. Потомки Ноя. Родословие народов. Столпотворение Вавилонское и рассеяние народов. Начало идолопоклонства ⁶

После потопа опять началась обыденная жизнь, с ее обычными заботами и трудами. Ной был примером бла­гочестия, трудолюбия и других добродетелей для своих де­тей. Но истинно слово Божие, что «помышление сердца человеческого — зло от юности его», и сам праведный Ной вскоре показал своим сыновьям и пример порочной слабости. Он рассадил виноградник, воспользовавшись для этого, по иудейскому преданию, отростком лозы, высунув­шейся из ограды райской. Не знал ли он действия плода виноградного, или в употреблении его проявилась в нем наклонность к пороку, отличавшему погубленных потопом людей, которые неумеренно «ели и пили», во всяком слу­чае он опьянел и повалился в неблагопристойном положе­нии — «обнаженным в шатре своем», чем вызвал непо­чтительное и насмешливое отношение к себе со стороны своего сына Хама. Только другие сыновья — Сим и Иафет отнеслись к нему с почтением и прикрыли его. Узнав об этом, Ной выразил свои чувства в словах, которые получи­ли пророческое значение для судьбы потомков его сыно­вей. Первобытное состояние общества было патриархаль­ным. Патриарх, т.е. глава рода, имел над своими детьми и их потомками неограниченную власть, принадлежавшую впоследствии царю; он был в то же время священником, который приносил жертвы, и пророком, как хранителем истинной религии и провозвестником будущих судеб. По­этому  сказанное   Ноем  своим  сыновьям  действительно имело решающее значение для  их будущей судьбы. Хам за его непочтение к своему родителю и патриарху был про­клят в лице своего сына Ханаана; Сим благословлен как представитель истинного благочестия, а Иафету предсказа­но необычайное распространение на земле, и обоим им Ханаан отдан в рабство. Смысл этого пророчества таков: земля будет разделена между людьми и наибольшее про­странство займут потомки Иафета; истинная религия со­хранится в потомстве Сима; в определенные времена он покорит себе землю Ханаанскую с населяющим ее племе­нем, и в его стране явится Искупитель мира. Потомки Иафета также вселятся в шатрах Симовых, т.е. войдут в землю Ханаанскую, как символ основанной в ней истин­ной церкви.

Сам Ной после потопа жил еще 350 лет и умер 950 лет от роду, будучи последним представителем допотопной долговечности. Больше о нем ничего не сообщается в биб­лейской летописи, которая переходит к описанию дальней­шей судьбьы его потомков. Земля была разделена на три ча­сти между потомками трех сыновей Ноя. Потомки Сима заняли Азию, по преимуществу Аравийский полуостров с прилегающими странами; потомки Хама поселились почти исключительно в Африке с отпрысками в соседние страны Азии, и потомки Иафета заселили всю обитаемую в то время северную полосу земли, идущую от колыбели послепотопного человечества чрез Малую Азию в Европу, по север-ному берегу Средиземного моря. На происхождение насе­ления этих стран света от трех сыновей Ноя указывает то обстоятельство, что многочисленные языки, на которых го­ворят народы и племена в этих частях света, наука сводит к трем основным корням, несомненно имеющим свое об­щее начало в первобытном языке, каким он был до «сме­шения языков». В частности, из потомков Иафета можно указать происшедшие от его сыновей и внуков народы: от Гомера — кимвры, от Магога — скифы, от Мадая — ми­дяне, от Иавана — греки (ионяне), от Фираса — фракий­цы и так далее. От Сима произошли все семитские наро­ды, населявшие Аравию и другие соседние страны Азии. Он был «отец всех сынов Еверовых», т.е. племен и наро­дов, родственных народу еврейскому. Наконец, из сыновей Хама Хуш (или Куш) был родоначальником населения Ефиопии, Мицраим — Египта, Фут — Ливии и Ханаан — населения земли Ханаанской или Палестины.

Потомство Хамово поселилось почти исключительно в Африке, кроме Ханаана, который занял Палестину и впос­ледствии был отчасти изгнан из нее израильтянами. Но был еще один потомок Хамов, который также поселился в Азии. Это именно Нимрод, сын Хуша, основатель Вави­лонского царства и покоритель Ассирии. Это был «силь­ный зверолов», но по своему характеру он напоминает первого строителя городов — Каина с его ближайшим по­томством. Он основал город (Вавилон), который быстро разросся в большую, гордую столицу, ставшую во главе многочисленного населения с целым рядом других соседних городов.  Неудивительно, что такой успех наполнил Нимрода и его потомков необычайною гордостью. Они начали мечтать об основании всемирной монархии, чтобы объединить под своею властью все народы земли и господ­ствовать над ними вопреки воле Божией, определившей им быть рабами. И вот с этою целью основав могущест­венный город в земле Сеннаар, как в древности называ­лась Месопотамия, они составили совет, на котором поре­шили в знак своего политического могущества и в выра­жение своей гордости построить «башню, вышиною до небес»⁷. Предприятие очевидно было безумное и неиспол­нимое, но оно в то же время было преступное и опасное: преступное потому, что вытекало из гордости, граничив­шей с самонадеянностью и отвержением Бога, и опасное потому, что исходило из среды проклятого и неблагосло­венного потомства Хамова. Успех его в этом деле мог па­губно повлиять на остальные народы и таким образом за­разить и их преступной самонадеянностью и нечестием. И вот, когда закипела работа, обжигались кирпичи и приго­товлялась земляная смола, Господь порешил наказать их за безумное предприятие. «И сказал Господь: вот один на­род, и один у всех язык, и не отстанут они от того, что за­думали делать. Сойдем же и смешаем там язык их, так чтобы один не понимал речь другого. И рассеял их Гос­подь оттуда по всей земле; и они перестали строить город и башню. Посему дано ему имя: Вавилон; ибо там смешал господь язык всей земли, и оттуда рассеял их Господь по всей земле».Около местоположения древнего Вавилона и теперь высятся громадные развалины какой-то исполинской, в семь разноцветных этажей, башни, называемой Бирс-Нимруд, т.е. «Башней Нимрода», и предание иудейское ви­дит в ней именно ту башню, построением которой до не­бес племя Хамово хотело прославить свое имя. Что каса­ется «смешения языков», то не нужно отождествлять его с происхождением языков. Мы не знаем, в чем состояло это смешение, или какие начатки языка различные наро­ды понесли с собой при рассеянии. Несомненно, что в это именно время произошли главные особенности, которыми отличаются различные классы языков, и что строители рассеялись потому, что не могли уже понимать друг дру­га. Но это не значит, что тогда сразу образовались языки, какими они существуют теперь. Сравнительное языкозна­ние открывает в строении и развитии языков стройные и чудесные законы, чуждые всякого беспорядочного смеше­ния. Смешение могло состоять в различном выговоре и сочетании слов (достаточном для взаимного непонима­ния), и по расселении в различные страны на основании этих особенностей уже выработались отдельные языки.

Так как нечестивое потомство Хамово, забывшее Бога и всецело полагавшееся на себя, не замедлило бы привить отличавшее его безбожие всем другим племенам и наро­дам, которые оно хотело объединить под владычеством Ва­вилона, то с рассеянием народов была предотвращена опасность быстрого распространения этого зла. Но задат­ки самого зла все-таки остались, «потому что помышление сердца человеческого — зло от юности его». Расходясь все дальше и дальше от первоначальной колыбели человечест­ва и тех родоначальников, которые хранили истинную ве­ру в Бога и связанные с нею истины, и встречаясь со мно­жеством невиданных предметов и опасностей, народы ма­ло  по  малу  стали   всецело  сосредоточиваться   на   этих ближайших предметах; у них затемнялась память об об­щих преданиях предков, а вместе с тем затемнялось и са­мое понятие о Боге. Среди множества трудностей и опас­ностей им нужен был такой Бог, который был бы вблизи их и к которому можно бы прибегать за помощью при всяком наличном бедствии. Между тем Бог отцов их был для них невидим и лишь неясно предносился их вообра­жению. Ввиду этого они легко могли перейти к боготворению чего-нибудь такого видимого, что могло особенно поражать   их   воображение   своим   величием,   красотою, пользою или страхом. Так произошло идолопоклонство или язычество, которое есть не что иное, как отвержение невидимого и суеверная привязанность к видимому. Вме­сто невидимого Творца и Промыслителя человек стал бо­готворить видимое — прежде всего, быть может, солнце, луну  и   звезды,   как   благодетельные   светила,   дававшие жизнь и руководившие в странствовании, затем предметы окружающего  неодушевленного   и  одушевленного  мира (полезных или страшных животных), и, наконец, выдаю­щихся чем-нибудь людей, которые в качестве героев дела­лись полубогами и по смерти переходили в сонм богов. Боготворение видимого неба (сабеизм), видимой и особенно одушевленной природы (зоотеизм) и человека (ан-тропотеизм) составляет три главные ступени язычества и как внешнего его выражения  —  идолопоклонства.  Эти три вида идолопоклонства нашли впоследствии наиболее резкое выражение в трех отдельных странах — Месопота­мии, Египте и Греции. Правда, человек не удовлетворялся таким грубым идолопоклонством, и кроме всех видимых богов постоянно признавал над всеми и даже над богами господство высшей, неумолимой судьбы (в чем нельзя не видеть неясных следов воспоминания о едином всемогу­щем Боге-Промыслителе), но идолопоклонство уже по са­мой своей сущности приковывало ум к грубо чувственным предметам и отвлекало от всего сверхчувственного. Чувст­венные божества заставляли боготворить в них чувствен­ные силы и свойства, и с распространением нечестия де­ло дошло до того, что люди стали боготворить и освящать в своих чувственных божествах даже грубые пороки, под­ражание которым и ставилось в религиозный долг.

И вот, таким образом, вместо истинного благоговения и богопочтения на земле распространилось грубое идоло­поклонство и нечестие. Волны греха и суеверия опять за­топляли землю и опять грозили окончательно погубить и искоренить истинную религию с ее основным корнем, за­ключавшимся в великом обетовании будущего Спасителя мира от рабства греху и нравственной смерти. Правда, на земле среди всеобщего идолопоклонства и нечестия оста­вались еще отдельные лица, которые сохраняли истинную веру. Но окружающая среда скоро могла увлечь и их общим потоком нечестия. Поэтому, чтобы сохранить семе­на истинной веры для будущего, необходимо было выделить какого-нибудь носителя их из среды беззакония и сделать его избранным отцом и родоначальником нового поколения верующих. Так и устроено было благим Про­мыслом Божиим.

Это было через 352 года после потопа по еврейскому счислению и чрез 1 207 по греческому. Последнее счисле­ние представляется более вероятным, так как дает больше исторического пространства для совершения изложенных важных событий ⁸.

Глава: ПЕРИОД ТРЕТИЙ (От избрания Авраама до смерти Иосифа и заключения патриархальной эпохи)

VII. Избрание Авраама. Переселение его в землю Ханаанскую и жизнь его в этой стране. Завет Бога с Авраамом и обетование сына¹.

В южной части Месопотамии, в так называвшейся в древности Халдее, на правом берегу Евфрата, верстах в де­сяти от него находится деревня Мугейр, основанная на развалинах древнего города, остатки которого видны еще и теперь. Город этот, как видно по надписям на памятни­ках, был Ур, называвшийся по месту своего положения Халдейским. В древнее время он находился гораздо ближе к берегу Персидского залива, от которого теперь отделяет его большая полоса наносной земли, и вел обширную морскую торговлю. Местность кругом была плодородная, про­мышленность оживленная и население (по преимуществу кушитского происхождения), отличавшееся мирным про­мышленным характером, пользовалось полным благосо­стоянием и стояло на высокой ступени цивилизации. Осо­бенно развито у них было строительное искусство, и ос­татки больших сооружений и теперь возбуждают удивление в исследователях. Необычайная прозрачность воздуха, в котором звезды скорее пылают, чем просто све­тят, дала повод к раннему наблюдению над небесными светилами, и астрономия с сродной ей астрологией была любимым предметом особого класса ученых, которые за­нимались также изучением математики, законодательств и способов государственного управления. Письменность уже хорошо была известна, и существовали даже целые библи­отеки, хотя вместо книг служили глиняные доски с изоб­раженными на них письменами. Из промышленных ис­кусств известны были особенно производство тканей, об­работка металлов и гравирование. К несчастию, вся эта богатая цивилизация насквозь пропитана была самым гру­бым идолопоклонством с неразлучным с ним нечестием. Вместо жертвенников истинному Богу, повсюду возвыша­лись храмы и капища идолам, служение которым часто принимало грубо чувственный и постыдный характер. Главными божествами считались солнце и луна, за кото­рыми следовали другие второстепенные божества, как меньшие планеты и звезды. Им строились храмы, посвящались города, делались с них изображения, получавшие значение домашних богов (терафимы), которым вверя­лось охранение благосостояния отдельных семейств. В эту-то страну идолопоклонства переселился один из послепотопных патриархов, именно сын Нахора — Фарра. Отда­ленным предком его был Евер, который происходил по прямой линии от Сима, сына Ноева. Происходя От тако­го славного рода и будучи прямым его представителем, Фарра крепко держался отеческих преданий: хранил не только истинную веру в Бога и связанное с нею обетова­ние, но и все законы Ноевы. Неизвестно, что именно по­будило его переселиться в Халдею; но, во всяком случае, известно, что он поселился в Уре и жил там значительное время. У него образовалось там собственное семейство, со­стоявшее из трех сыновей — Аврама, Нахора и Арана, которые в свою очередь поженились, и у последних двух были свои дети, а жена Аврама Сара (сестра ему по от­цу, но не от родной матери) была бесплодна.

Положение этого семейства в идолопоклоннической стране несомненно было тяжелое. Кругом царило самое омерзительное идолослужение. Самый Ур Халдейский был даже центром местного идолопоклонства и славился свои­ми храмами идолам, среди которых самым почитаемым была луна. Все это так тяготило благочестивое семейство Фарры, что он, не видя возможности долее оставаться в идолопоклоннической и нечестивой стране, жители кото­рой быть может к тому же враждебно относились к нему за его истинную веру и непоклонение идолам, намеревал­ся совсем оставить ее и переселиться в землю Ханаанскую.

Но различные связи со  страною все-таки удержали его от этого, и он переселился лишь в другой халдейский город Харран, где и остановился. Между тем, окружающая сре­да не осталась без влияния и на это благочестивое семей­ство: сам Фарра к концу жизни по-видимому поддался идолопоклонству (1 Нав. 24:2), и, таким образом, опас­ность угрожала вере даже и в этом благочестивом семей­стве. Тогда Господь определил взять из этого семейства че­ловека, чтобы сделать его Своим избранным орудием в де­ле сохранения истинной религии в мире. Божественный выбор пал на Аврама. Это был несомненно самый верую­щий и благочестивый член в семействе, и, по иудейскому преданию, он еще в детстве проявил необычайную предан­ность истинной религии. Будучи еще отроком, Аврам, при виде окружающего его грубого идолопоклонства, тревожно занят был великим вопросом, право ли поступают люди, боготворя небесные светила. Однажды, говорит предание, озирая землю и взглянув на небо, отрок Аврам начал ду­мать, кто бы мог сотворить все это. Вот взошло солнце во всем своем блистательном великолепии, и он подумал, что должно быть это и есть Создатель всего, и он поклонился ему и боготворил его целый день. Когда, однако же, с на­ступлением вечера, солнце закатилось, Аврам усомнился, чтобы так мог помрачаться Создатель всего. Но вот на вос­токе поднялась в своем чарующем блеске луна, и вокруг ее засверкали бесчисленные звезды. «Поистине, закричал отрок, это творец вселенной, и звезды его слуги!» и он по­клонился луне и обоготворил ее. Однако же и луна медленно скатилась на запад, звезды померкли, и вновь на восточ­ном небосклоне поднялось дневное светило. Тогда сказал Аврам: «Нет, не может быть, чтобы какое-нибудь из этих небесных светил могло быть создателем мира; они повину­ются только воле Невидимого, которому они и обязаны своим существованием: Его-то отселе я и буду только бого­творить, Ему-то я и буду только поклоняться». И этой ис­тинной веры он неизменно держался до того момента, когда Промысл Божий сделал его своим избранником.

И сказал Господь Авраму: «Пойди из земли твоей, от родства твоего, и из дома отца твоего, (и иди) в землю, которую Я укажу тебе». Чтобы ободрить его в этом подви­ге, Господь тотчас прибавил великое обетование: «И я произведу из тебя великий народ, и благословлю тебя, и возвеличу имя твое, и будешь ты в благословение. И бла­гословлю благословящих тебя, и злословящих тебя прокля­ну; и благословятся в тебе все племена земные». Авраму было в это время семьдесят пять лет от роду, он был же­натый человек и, хотя не имел детей, все-таки уже впол­не устроился на своей родине; поэтому, чтобы оставить все и идти в неизвестную землю, требовалась сильная ве­ра в голос откровения. Но Аврам был силен верою, в до­ме отца он мужественно боролся против вторжения идо­лопоклонства, и теперь, слыша такое великое обетование, выше которого в патриархальное время и для верующего  человека ничего и не могло быть, он «верою повиновался призванию идти в страну, которую имел получить в насле­дие, и пошел, не зная куда идет» (Евр. 11:8). Взяв свою жену и  племянника Лота   (оставшегося сиротою после своего отца Арана) и захватив свои стада с состоящими при них домочадцами, Аврам переправился на правый бе­рег Евфрата и направился по сирийской пустыне в Да­маск, где нашел себе верного слугу Елеазара, и затем, пе­рейдя реку Иордан, вступил в землю Ханаанскую и раски­нул свой шатер у дубравы Море, близ Сихема, в одном из самых  благодатных мест страны.   И там ему вторично явился Господь и подтвердил, что Он отдаст эту землю по­томству Аврама, в память чего Аврам воздвиг там жерт­венник Господу. Туземцы хананеи не особенно дружелюб­но  встретили  пришельца,   прибывшего  пользоваться  их пастбищами, и поэтому Аврам принужден был двинуться дальше к югу и там, остановившись между Вефилем и Га­ем, воздвиг еще жертвенник Господу. Пребывание в этой гористой местности делало его безопасным от хананеев, занимавших более богатые пастбища на низменностях, но местность эта была скудна для прокормления стад. Он по­этому двинулся еще дальше к югу, пока полный голод не вынудил его совсем оставить обетованную землю и идти в житницу древнего мира — Египет².

Египет в это время находился уже на высокой ступе­ни цивилизации. На берегах Нила уже возвышались вели­чественные пирамиды, как они возвышаются и теперь; были даже и памятники, свидетельствовавшие об истори­ческой древности страны. Неограниченный правитель (фараон) принимал от своего народа божеские почести, как прямой потомок богов. Науки и искусства процветали, и имелась уже значительная литература по разным от­раслям знания, а особенно по анатомии и медицине. В больших богатых столицах и городах возвышались много­численные храмы и обелиски, обложенные полированным гранитом, и повсюду можно было видеть множество сфинксов и всевозможных статуй и идолов — из камня, золота, серебра, бронзы и слоновой кости. Богатейшие и всячески разукрашенные живописью и скульптурой гроб­ницы с покоящимися в них набальзамированными покой­никами (мумиями) представляли собою целые «города мертвых». Кругом кипела самая бойкая и цветущая обще­ственная жизнь. Фараонов дворец в Мемфисе кишел все­возможными жрецами и волхвами, состоявшими в каче­стве приближенных советников фараона. Знатные вельмо­жи жили в великолепных домах, наполненных всякой челядью, всевозможными слугами и рабами, и вся окружа­ющая жизнь свидетельствовала о том, что Египет по спра­ведливости заслужил название «страны чудес». Все это, не­сомненно, должно было немало поразить Аврама (хотя он и видел нечто подобное на своей родине, в Халдее); но он, однако, уже и раньше немало наслышался о Египте и да­же отчасти знаком был с характером правления и нрава­ми страны. Поэтому, вступая в нее, он нашел нужным принять некоторые предосторожности. Так, зная безгра­ничный произвол и деспотический характер царей ее — . фараонов, он согласился с Сарой, чтобы она выдавала се­бя только за сестру его, так как иначе в случае, если она понравится фараону, египтяне убьют ее мужа, что и действительно случалось, как показывают памятники древне­го Египта. Предосторожность оказалась не напрасной. Красивая Сара понравилась фараону, и он взял ее в дом свой, а своего мнимого шурина наделил богатыми подар­ками — «мелким и крупным скотом, и ослами, и рабами, и рабынями, и лошаками, и верблюдами». Но «Господь поразил фараона тяжкими ударами за Сару, жену Аврамову», так что он вынужден был возвратить ее мужу и ве­лел им оставить его страну.

По оставлении Египта Аврам опять поселился в окре­стностях Вефиля, где он возобновил свое богослужение, «призывая Господа». Между тем стада Аврама и его пле­мянника Лота умножились так, что им стало недоставать пастбищ,  пастухи того и другого начали заводить из-за пастбищ споры и ссоры между собой, да и сам Лот, види­мо, начал стремиться к независимости от своего дяди³. Это было новое испытание веры Аврама, и он не посрамил ее. Он предложил Лоту избрать себе лучшую часть пастбищ, которую тот и избрал, взяв себе всю богатейшую окрест­ность иорданскую, страну, которая «вся до Сигора ороша­лась водою, как сад Господень, как земля Египетская». Сам Аврам, веруя в лучшие обетования, остался на скудных пастбищах Вефиля, и за эту веру, соединенную с самоот­вержением,  Господь наградил его третьим обетованием: «Возведи очи свои, сказал ему явившийся Господь, и с ме­ста, на котором ты теперь, посмотри к северу, и к югу, и к востоку, и к западу. Ибо всю землю, которую ты видишь, тебе дам Я и потомству твоему навеки. Я сделаю потомство твое как песок земный; если кто может сосчитать песок земный, то и потомство твое сочтено будет. Встань, прой­ди по земле сей в долготу и в ширину ее: ибо Я тебе дал ее (и потомству твоему навсегда)». Аврам двинул свой ша­тер и поселился у дубравы Мамре в Хевроне. Это было тре­тье место стоянки Аврама в земле обетованной, и оно сде­лалось обычным местом его пребывания там.

Между тем Лот, отделившись от своего дяди Аврама, поселился в нижней части долины иорданской, которая в то время занята была пятью богатыми городами. Города эти Содом, Гоморра, Севоим, Адма и Бела (или Сигор) составляли союз пятиградия; каждый из них имел своего особого царя, но во главе их стоял царь Содомский. Насе­ление этих городов отличалось возмутительным растлени­ем нравов и порочностью, омерзительными и противоес­тественными пороками. Но помимо этого нравственного нечестия, тревожившего еще не совсем испорченную со­весть Лота, его неожиданно постигло страшное бедствие. Города эти платили дань Хедорлаомеру, царю Елама, одно­го из государств, соседних с Месопотамией⁴. В тринадца­том году своего подчинения они восстали, отказались пла­тить дань, и Хедорлаомер с тремя союзными царями дви­нулся для их усмирения и наказания. Против него выступил царь Содомский в союзе с четырьмя царями других городов долины. Войска враждующих сторон встретились в долине Сидлим, изобилующей множеством смоляных ям. Содомляне были разбиты и обращены в бег­ство, цари Содомский и Гоморрский попадали в ямы и погибли, а остальные убежали в горы. Победители захва­тили все имущество Содома и Гоморры с запасами их, и с большою добычею и множеством пленных двинулись в обратный поход. Среди пленников оказался и Лот, кото­рый в это, время жил в Содоме. Когда до Аврама дошло известие о таком бедствии его племянника, он немедлен­но вооружил своих рабов в числе 318 человек и в союзе с соседними дружественными племенами бросился в пого­ню за неприятелем. Застигнув его у Дана (в северной ча­сти Палестины), он с двух сторон ночью напал на беспеч­ных победителей, разбил их, обратил в бегство, освободил всех пленных вместе с Лотом, своим племянником, и воз­вратил всем отнятое обратно имущество, отказавшись сам даже от подарков, принесенных ему в благодарность за ос­вобождение новым царем Содомским.

Возвращение Аврама с этой победы ознаменовалось одним весьма замечательным событием⁵. Навстречу ему среди других вышел Мелхиседек, царь Салимский, с хле­бом и вином. Это был в то же время «священник Бога всевышнего», и он благословил Аврама именем Бога все­вышнего, а Аврам дал ему десятую часть из всего. Неожи­данное появление и исчезновение Мелхиседека окружает его личность необычайною таинственностью. Что он был вместе и царем, и священником, это совершенно соглас­но с патриархальным состоянием древнего общества; но его священство, по-видимому, было выше обычного свя­щенства главы семейства, как это видно из необычайного почтения, оказанного ему Аврамом. Отсюда он сделался поразительным прообразом великого Первосвященника Нового Завета, а его история показывает, что истинная ве­ра сохранялась еще и вне избранного семейства.

Как ни полна была победа Аврама, но она могла по­влечь за собой лишь страшное мщение со стороны разби­того царя, и потому теперь Аврам более чем когда-либо нуждался в нравственном ободрении. И Господь в четвер­тый раз явился ему⁶ и сказал: «Не бойся, Аврам, Я твой щит; награда твоя будет весьма велика». В ответ на жало­бу о бездетности со стороны Аврама, Господь дал ему обе­щание о многочисленном потомстве. «Посмотри на небо, сказал ему Господь, и сосчитай звезды, если ты можешь счесть их. Столько будет у тебя потомков». «Аврам пове­рил Господу, и Он вменил ему это в праведность». Вели­кое обещание было подтверждено заветом, заключенным по обряду того времени при посредстве рассеченных жи­вотных, и во время напавшего на Аврама глубокого сна Господь сделал откровение о дальнейшей судьбе его по­томства, именно, «что оно в течение четырехсот лет будет в рабстве и унижении в чужой земле, но выйдет оттуда с большим богатством, возвратится в землю обетованную, и она отдана будет ему во владение — «от реки Египетской до великой реки Евфрата».

Все эти обетования требовали от Аврама великой ве­ры, потому что осуществлению их противоречила действи­тельность. Аврам уже приближался к преклонным летам, а все еще был бездетным. Бесплодная и менее участия принимавшая в этих обетованиях Сара, чтобы не оставить своего мужа совершенно без потомства, отдала ему свою служанку Агарь египтянку, в наложницу⁷. Последняя, од­нако, скоро возбудила ревность в своей госпоже, и Сара стала притеснять ее, так что она убежала от нее в пусты­ню. Но там явился ей «ангел Господень», который велел ей возвратиться к госпоже своей и покориться ей, обещав ей в то же время многочисленное потомство от имеюще­го родиться у нее сына Измаила. «Он будет, сказал ангел, между людьми как дикий осел; руки его на всех, и руки всех на него; жить будет он пред лицем всех братьев сво­их». Авраму было уже восемьдесят шесть лет, когда Агарь родила ему сына Измаила, но его вера должна была испытываться еще в течении четырнадцати лет, когда опять подтверждено ему было прежнее обетование новым тор­жественным уверением в многочисленности потомства, в знак чего Господь повелел ему отныне называться Авраа­мом — «Отцом множества народов», а Саре дал имя Сар­ры, как матери многочисленного потомства. Но вера Ав­раама как бы отчасти уже поколебалась: «он пал на лице свое, и рассмеялся, и сказал сам в себе: неужели от сто­летнего будет сын? и Сарра, девяностолетняя, неужели родит?» и просил, чтобы хотя жив был Измаил. Тогда Гос­подь сказал ему: «именно Сарра, жена твоя, родит тебе сына, и ты наречешь ему имя Исаак (смех). И завет Мой поставлю с Исааком, которого родит тебе Сарра в сие са­мое время на другой год». Видимым знаком включения в этот торжественный завет с Богом был установлен в это время обряд обрезания ⁸, который заповедано было совершать в восьмой день над каждым новорожденным мла­денцем мужеского пола и над всеми рабами при покупке их. Все семейство Авраама со всеми домочадцами и раба­ми было тогда же приобщено к завету чрез совершение обрезания над ними.

IX. Богоявление у дуба Мамрийского. Гибель городов в долине Сиддим. Высшее испытание веры Авраама и последние дни его жизни ⁹.

После подтверждения завета с Богом, Авраам делает­ся вполне «другом Божиим» и живет в постоянном и бли­жайшем общении с Ним. Но в то время, как возрастала и крепла вера и благочестие избранного патриарха, возра­стало и усиливалось безверие и нечестие тех злых и безза­конных городов, среди которых обитал его племянник Лот. Быстро переполняя чашу своего беззакония, они, на­конец, навлекли на себя страшный гнев Божий.

Когда Авраам однажды в знойный день сидел при входе в шатер свой у дубравы Мамрийской, он увидел трех странников, которых он с истинно патриархальным радушием просил зайти к себе и отдохнуть от дневного зноя и усталости, и предложил им обычное на востоке гостеприимство, освежив им водой ноги и подкрепив их силы хлебом и мясом нарочно убитого теленка. Но это были не простые странники, а в лице их Сам Господь с двумя служащими Ему ангелами. Авраам скоро узнал ис­тинное достоинство своих посетителей, особенно когда они, спросив о Сарре и укорив его за неверие в возмож­ность рождения сына, вновь подтвердили обетование, на­значив даже время для его исполнения. Затем они пош­ли по направлению к Содому, и когда Авраам провожал их от себя, он удостоился откровения от них о том страшном суде, который они намерены были произвести над беззаконными городами за грехи их. Так открыта бы­ла истина, что Бог подвергает Своему карающему суду грешников даже в этой жизни. Но Авраам своей верой постиг и другую истину, что праведник имеет дерзнове­ние ходатайствовать за грешников. И вот Авраам начал вести беседу с Господом о помиловании Содома, и полу­чил обещание, что Господь помиловал бы весь город, если бы в нем оказалось хоть пятьдесят, или тридцать, двад­цать, или даже десять праведников. Но в беззаконных го­родах не оказалось и такого малого количества праведных, и потому казнь их была неизбежна.

Авраам с грустью возвратился в свой шатер, а двое ан­гелов-странников отправились в Содом, где встретил их Лот и по примеру дяди своего Авраама оказал им радуш­ное гостеприимство. Но жители Содома, обезумевшие от необузданной похоти, даже накануне своей гибели не ос­тановились перед оскорблением странников своим похот­ливым и развратным буйством, и тем ускорили свою за­служенную погибель¹⁰.Ангелы объявили Лоту о причине и цели своего страшного посещения и повелели ему известить об этом всех своих родных и вместе с ними бежать из города. Но даже зятьям его показалось, что он шутит, да и сам Лот медлил. Тогда ангелы, повелев ему взять свою жену и двух дочерей, насильно вывели их за город и повелели бежать в гору, бежать не оглядываясь. Но даже и тогда он не мог совершенно оторваться от места, к которому привязыва­ли его житейские связи, и упросил, чтобы для него поща­жен был хоть один из пяти городов долины, маленький Бела, в котором и спасся Лот. При восходе солнца Лот достиг этого города, ставшего называться Сигором, и в этот  же день совершилась страшная казнь над остальны­ми четырьмя городами долины — Содомом, Гоморрой, Адмой и Севоимом. С неба полилась разрушительная ла­ва из серы и огня, и на следующий день на том месте, где были беззаконные города, курился лишь смрад и дым, «как дым из печи», и вместо суши волновалось желто-мутное серное озеро, известное теперь под названием Мертвого моря. Во время совершения этой казни жена Лота не могла побороть своего преступного любопытства и, вопреки повелению ангелов, оглянулась на место своих мирских привязанностей и тотчас же, в предостережение всем озирающимся на нечестивые дела мира сего уже по­сле отречения от него, «стала соляным столбом». Сам Лот, хотя и спасенный от гибели, подобно Ною, после по­топа предался опьянению. Две дочери его, думая, что весь остальной человеческий род погиб, воспользовались этим его состоянием для восстановления рода, и у них роди­лись сыновья Моав и Бен-Амми, ставшие родоначальни­ками двух народов, называвшихся по их имени моавитя-нами и аммонитянами.

Ужасная казнь Божия над беззаконными городами побудила Авраама на время удалиться от их смрадного со­седства, и он на время оставил дубраву Мамрийскую и по­двинулся дальше к югу от Вирсавии, которая стала после этого считаться последней границей обетованной земли на юге. Тут, между прочим, он оказался во владениях филистимского царя Авимелеха¹¹, с которым повторилась та же история, которая была уже с фараоном египетским, и Авимелех вынужден был возвратить Сарру ее мужу и с подарками выпроводил его за пределы своего владения, причем заключил с ним особый договор касательно поль­зования колодцами для пастбищ.

Наконец пришло время, когда должно было испол­ниться великому обетованию, полученному Авраамом от Господа. Аврааму было сто и Сарре девяносто лет, когда у них во время стоянки в Вирсавии родился давно желан­ный сын — Исаак, который и обрезан был в восьмой день по установлению¹².

В память отнятия Исаака от груди Авраам сделал большой пир; но тут Сарра заметила, что Измаил, сын ее презренной рабыни, насмехается над ее Исааком и, не­смотря на нежелание Авраама, настояла на том, чтобы он выгнал Агарь с ее сыном из дома, и Авраам проводил их в пустыню, прилегающую к Вирсавии. Там, по истощении запаса воды, Агарь, истомленная жаждой и зноем, отчая­лась в спасении и, не желая видеть смерти своего сына, положила его под кустом, а сама села поодаль и начала горько плакать. Тогда опять явился ей на помощь ангел Господень, указал ей колодезь с текучей водой и повторил обетование, что от сына ее произойдет великий народ. Чу­десно спасенный от гибели, Измаил «вырос, и стал жить в пустыне, и сделался стрелком из лука». Он жил в пусты­не Фаран, на пространстве между Палестиной и горой Хоривом (в местности, которая и доселе составляет безраз­дельную собственность его потомков — бедуинов аравий­ских), и мать его «взяла ему жену в земле египетской».

Как ни тяжело было испытание, которому подвергся Авраам, когда он вынужден был лишиться своего побоч­ного сына Измаила, но вскоре ему предстояло еще более тяжкое испытание, которое в случае непоколебимости его веры и послушания должно было окончательно закрепить за ним высокое звание отца верующих. Это испытание со­стояло в повелении Божием принести в жертву своего единственного, так долго ожидавшегося сына Исаака, то­го, на ком основывались все надежды Авраама и все дан­ные ему великие обетования!¹³. Повеление дано было во всей его ужасающей ясности, без малейшего намека на возможность отмены. Бог сказал Аврааму: «Возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, Исаа­ка; и пойди в землю Мориа и там принеси его во всесож­жение на одной из гор, о которой Я скажу тебе». И Ав­раам не поколебался даже перед такой великой для него жертвой. Он «встал рано утром, оседлал осла своего, взял с собою двоих из отроков своих, и Исаака, сына своего; наколол дров для всесожжения и, встав, пошел на место, о котором сказал ему Бог». По преданию, Исааку было в это время уже двадцать пять лет. Чрез три дня пути они достигли назначенной местности и увидели гору, на кото­рой должно было принести Исаака в жертву. Оставив сво­их слуг позади, Авраам взял Исаака и с ним вдвоем отпра­вился на роковую гору, сам неся жертвенный нож и огонь, а Исаака заставив нести дрова для жертвоприноше­ния. «И начал Исаак говорить Аврааму, отцу своему, и сказал: отец мой, вот огонь и дрова, где же агнец для все­сожжения? Авраам сказал: Бог усмотрит Себе агнца для всесожжения, сын мой. И шли далее оба вместе». По до­стижении назначенного места, Авраам устроил жертвен­ник, положил на него дрова, связал изумленного, но бес­прекословно повиновавшегося Исаака и положил его на жертвенник. Вот уже поднят жертвенный нож для закла­ния, как вдруг ангел Господень удерживает руку Авраама и говорит ему, что он вполне доказал непоколебимость своей веры, не пожалев даже сына своего возлюбленного, и Авраам с облегченным и ликующим сердцем принес в жертву овна, запутавшегося неподалеку от него рогами в чаще. Ввиду такого безграничного послушания воле Божи­ей, Аврааму не только повторены были все прежние обе­тования, но и в первый раз подтверждены клятвой, что Бог «благословляя благословит его и умножая умножит семя его как звезды небесные и как песок на берегу моря, и благословятся в семени его все народы земли за то, что он послушался гласа Божия». И Авраам, еще более укреп­ленный в вере, возвратился в Вирсавию.

После жертвоприношения Исаака Авраам еще жил много лет, но остальная жизнь его была мирным пользо­ванием плодами своей веры и упования и не представля­ет выдающихся событий. Чрез несколько лет Сарра, буду­чи ста двадцати семи лет от роду, скончалась¹⁴, и это един­ственная женщина, лета которой обозначены в св. Писании. Исааку в это время было тридцать семь лет, и он жил со своим отцом в Хевроне. Авраам хотел с честью похоронить свою покойную жену, но во всей земле обето­ванной у него не было собственной земли «ни на стопу ноги». Вследствие этого он принужден был купить землю у хеттеян и, заплатив 400 сиклей серебра за поле с пеще­рой Махпела, неподалеку от дубравы Мамрийской, похо­ронил в той пещере долго оплакивавшуюся им Сарру.

Через три года после смерти Сарры, Авраам решил восполнить убыль в своем семействе женитьбой Исаака¹⁵. Его искренним желанием было, чтобы сын его женился не на испорченной хананеянке, а на ком-нибудь из ближай­шего родства. С этою целию он снарядил своего верного ра­ба Елеазара, чтобы он отправился на его родину и там на­шел жену для Исаака. Взяв с раба клятву, Авраам отпустил его, и история встречи невесты для Исаака и заключения брачного союза с ней представляет яркую картину нравов того патриархального века. Прибыв в указанную страну, именно в город Харран, раб Авраамов случайно встречает «девицу, прекрасную видом, деву, которую не познал муж». Он невольно обратил на нее внимание, попросил у нее во­ды напиться, и когда та оказалась настолько услужливой, что не только напоила его самого, но потрудилась начерпать воды и его верблюдам, то после этого он уже не мог упус­тить ее из вида: телесная красота и душевная доброта при­ковали его к ней. Он тут же подарил ей золотую серьгу ве­сом полсикля и два запястья на руки ей, в десять сиклей зо­лота. Расспросив, чья она дочь и есть ли у них место для ночлега, и, получив в ответ от удивленной и обрадованной подарками доброй девушки, что у них «много соломы и корму, и есть место для ночлега», он отправился в дом от­ца ее, которым оказался Вафуил, племянник Авраама, от его родного брата Нахора, и тут же сейчас высказал свое желание. Родители девицы и принимавший в ней особен­ное участие брат ее Лаван, видя серьезность поручения ра­ба, а равно и богатство его господина, ничего не жалеюще­го для своего любимого сына, согласились на брак; спроси­ли Ревекку (как звали девицу), согласна ли она? и когда та выразила свое полное согласие — брак был заключен. Ро­дители и родственники девицы получили подарки; хотели было еще подержать у себя в доме Ревекку «дней хотя де­сять» , но так как Елеазару нельзя было медлить, то они рас­простились с дочерью, и «благословили ее и сказали: сестра наша! да родятся от тебя тысячи тысяч, и да владеет потом­ство твое жилищами врагов твоих!» После этого Ревекка отправилась с рабом и с несколькими служанками в путь. Когда путники приближались к цели своего путешествия, Исаак случайно вышел в поле «поразмыслить». Ревекка, увидев его, и узнав, кто это, смутилась, «взяла покрывало и покрылась». Узнав от раба все обстоятельства, при которых он выбрал для него привезенную девицу, Исаак «ввел ее в шатер Сарры, матери своей, и взял Ревекку, и она сделалась ему женою, и он возлюбил ее; и утешился Исаак в печали по Сарре, матери своей».

Из последующей жизни Авраама известно только, что он взял себе еще жену Хеттуру, от которой имел шесть сыновей¹⁶. Но Хеттура была скорее его наложницей, так как все свое имущество Авраам завещал своему сыну Иса­аку, «а сынам наложниц дал подарки и отослал их еще при жизни своей на восток, в землю восточную». И затем библейская летопись сообщает, что Авраам «скончался, и умер в старости доброй, престарелый, насыщенный (жиз­нию), и приложился к народу своему». Он умер ста семи­десяти пяти лет и погребен был своими сыновьями Исаа­ком и Измаилом в пещере Махпеда, — в той самой, где лежали останки его подруги жизни Сарры.

Так окончил свою жизнь этот великий и славный из­бранник Божий. Среди избранных сосудов Божиих много великих и праведных мужей, но выше их всех по своей ве­ре и праведности стоит духовный родоначальник человече­ского рода, отец верующих и друг Божий — патриарх Ав­раам. Вся его жизнь показывает, что его вера не была про­стым внешним исповеданием, но деятельным началом всего, его бытия. Никогда у него не возникало сомнения касательно слова и обетования Божия, хотя бы исполнение его казалось для человеческого разума совершенно не­возможным. «Верою, говорит апостол, Авраам, будучи ис­кушаем, принес в жертву Исаака (своего единственного сына, от которого должны были произойти все обещан­ные ему потомки), ибо он думал, что Бог силен и из мерт­вых воскресит» (Евр. 11:17—19). Ни к кому еще не при­лагалось в такой силе выражение, что он «веровал в Гос­пода», т.е. всецело уповал на Него, упокоивая свой дух в этой вере, как дитя покоится на руках матери своей. И вот такая вера была вменена ему в праведность, потому что она составляет главный источник, из которого может возникать праведность. «Авраам слушался голоса Господ­ня, соблюдал Его повеления, уставы и законы» (Быт. 26:5). Отсюда он навсегда останется высшим образцом верующего человека, и в примере его могут черпать вдох­новение святых чувств веры и надежды люди всех народов и веков. Недаром память его свято чтится народами трех величайших религий мира — иудейства, христианства и ислама. — Несмотря однако же на величие его веры и упования, о нем можно сказать то же, что сказано и о многих других подобных ему праведниках: «Все сии умер­ли в вере, не получив обетований; а только издали видели оные, и радовались, и говорили о себе, что они странники и пришельцы на земле» (Евр. 11:13).

Древние иудейские предания восхваляют необычайные познания и мудрость Авраама и говорят, что он был на­ставником единобожия у халдеев, и египтян впервые научил астрономии и математике. Имя его доселе сохраняется в памяти арабов, которые называют его «эл-халил» — «другом (Божиим)».

IX. Исаак и его сыновья»

Первые годы семейной жизни Исаака прошли еще при жизни его престарелого отца патриарха. Он был единственным наследником всех обетований Авраама, но и он, подобно отцу своему, должен был подвергнуться ис­пытанию в своей вере. Жена его Ревекка была бездетна в течение двадцати лет, но он не отчаивался и молился Гос­поду. «И Господь услышал его, и зачала Ревекка, жена его». Пред самыми родами случилось нечто необычное, встревожившее Ревекку; но она успокоена была  открове­нием, что у нее родятся два сына-близнеца, «и два различ­ных народа произойдут из утробы ее», «один народ сдела­ется сильнее другого, и больший будет служить меньше­му», т.е. что вопреки обычному порядку первородный не будет владеть правом первородства, с которым соединя­лись все великие обетования, данные потомству Авраама. Откровение это глубоко запало в душу Ревекки и послу­жило руководством для нее в последующей жизни.

Ревекка действительно разрешилась двумя близнеца­ми¹⁸: «первый вышел красный, весь как кожа косматый, и нарекли ему имя Исав (косматый); потом вышел брат его, держась рукою своею за пяту Исава; и наречено ему имя Иаков (т.е. держащийся за пяту)». Сообразно с этим оказался и характер братьев-близнецов. Когда они выросли, «Исав стал человеком искусным в звероловстве, чело­веком полей, а Иаков человеком кротким, живущим в шатрах». Как нередко бывает, родители относились с не­которым пристрастием к избранным любимцам, и заме­чательно, что спокойный, кроткий Исаак больше любил смелого, отважного зверолова, между тем как Ревекка осо­бенно любила скромного и нежного Иакова.

Последний, вероятно, скоро узнал от своей матери о бывшем ей откровении касательно будущей судьбы брать­ев, и стал выжидать удобного случая для заявления своих прав на первородство. Случай скоро представился. Однаж­ды Исав пришел с поля усталый и голодный, и увидев, что Иаков сварил кушанье из чечевицы (и теперь составляю­щей любимое кушанье в Сирии и Египте), он стал настой­чиво просить у него дать ему поесть этого «красного». Го­лод его был так силен, что когда Иаков заметил ему, что­бы он продал ему за это кушанье свое первородство, то Исав даже не обратил внимания на предложение Иакова и в нетерпении заметил: «вот я умираю, что мне в этом первородстве?» Исав знал, что с первородством он прода­вал все свои духовные преимущества и все права на обла­дание землею обетованной. Но по своей дикой и грубой натуре он, видимо, не придавал никакого значения пер­вым, а что касается последних, то быть может надеялся возвратить их себе при помощи благосклонности к себе отца и даже прямым насилием над кротким братом, и та­ким образом он из-за удовлетворения своего голода продал свое первородство за «красную» чечевицу, отчего и «дано ему прозвание: Эдом» (красный).

Между тем, в стране наступил один из тех голодных годов, которые и прежде вынуждали патриархов выселять­ся для пропитания в соседние, более плодородные страны. Исаак решил последовать примеру своего отца патриарха и хотел переселиться в Египет, но ему запрещено было, и он провел голодный год в пределах филистимского царя Авимелеха, где с ним и с Ревеккой повторилась та же ис­тория, которая была и с Авраамом¹⁹ . Именно, он выдавал Ревекку за свою сестру, но когда открылась правда, Авимелех (вероятно сын Авраамова современника того же име­ни) оказал ему особенное покровительство и почтение.

Благодаря этому Исаак мог начать более оседлую жизнь и приступил к земледелию. «И сеял Исаак в земле той, и получил в тот год ячменя во сто крат: так благосло­вил его Господь. И стал великим человек сей, и возвеличи­вался больше и больше до того, что стал весьма великим. У него были стада мелкого и стада крупного скота и мно­жество пахотных полей». Но филистимляне скоро стали завидовать его богатству, начали притеснять его, зарывали колодцы, вырытые Авраамом, и вообще заводили ссоры, вынудившие, наконец, Исаака выселиться отсюда в Вирсавию. Там в подкрепление ему явился Господь, подтвердив­ший ему Свое благословение и обетование, и Исаак уст­роил там жертвенник, и призвал имя Господне. Увидев правоту  Исаака и раскаявшись в несправедливых притес­нениях ему, царь филистимский  Авимелех прибыл к нему с извинением, и между ними, на сделанном Исааком пир­шестве, заключен был клятвенный союз, около того же са­мого колодца, около которого некогда заключали свой союз отцы их (Вирсавия).

Тихая семейная жизнь Исаака скоро была возмущена непослушанием его любимца, сына Исава, который без благословения родителей в сорокалетнем возрасте женил­ся на двух хананеянках, вступив таким образом в родство с идолопоклонниками. «И они были в тягость Исааку и Ревекке». Но скоро предстояло ему еще более тяжкое се­мейное испытание. С приближением преклонных лет, у него ослабело зрение, и он нашел благовременным совер­шить торжественное благословение для  передачи связан­ных с ним обетований своему потомству²⁰. По установив­шемуся обычаю, право первородства он, конечно, намере­вался передать Исаву, как старшему сыну, и сказал ему, чтобы он по этому случаю приготовил кушанье из собст­венной дичи. Исав, едва ли сообщил ему о продаже свое­го права первородства, а Иаков, в свою очередь, не смел открыто высказывать своих притязаний на это право.

Неизвестно, знала ли об этом и Ревекка, но только она, услышав о намерении Исаака, решила употребить хи­трость, чтобы посредством ее доставить благословение на первородство своему любимцу Иакову. По ее совету, он должен был надеть одежду своего брата, пропитанную за­пахом ароматических трав и кустов, среди которых при­ходилось проводить свою жизнь зверолову, и покрыть свое тело косматой шкурой, чтобы для осязания быть похожим на брата; сама же Ревекка обещала приготовить такое ку­шанье из домашних молодых животных, которое Исаак едва ли мог отличить от ожидаемого им кушанья из дичи Исава. Иаков колебался, боясь проклятия от отца в случае обнаружения обмана; но Ревекка убедила его, что она на себя примет даже проклятие. Иаков приступил к делу; но какой трепет испытывал он, когда старец отец, удивив­шись слишком скорому возвращению Исава и приготов­лению кушанья, подозвал явившегося за благословением к себе для того, чтобы осязанием удостовериться в том, дей­ствительно ли это Исав. Старец ощупал косматый покров на руках Иакова и в недоумении заметил: «голос, голос Иакова; а руки, руки Исава». Но запах охотничьей одеж­ды окончательно рассеял сомнения престарелого патриар­ха; он поел кушанья, выпил вина, велел поцеловать себя и затем благословил Иакова — благословением первородст­ва: «Да даст тебе Бог от росы небесной и от тука земли, и множество хлеба и вина. Да послужат тебе народы, и да поклонятся тебе племена; будь господином над братьями твоими, и да поклонятся тебе сыны матери твоей; прокли­нающие тебя — прокляты; благословляющие тебя — бла­гословенны!» Но замечательно, что в этом благословении есть лишь слабый намек на великое обетование Аврааму, именно, что в нем и его семени благословятся все народы земли. Исаак, воображая, что он благословляет Исава, оче­видно, считал его не вполне достойным для унаследования всей полноты благословения, и, таким образом, Иаков и Ревекка не вполне достигли того, чего добивались.

Едва удалился мнимый Исав, получивший благослове­ние первородства, как за получением его явился и дейст­вительный Исав. Если неблаговиден был поступок Иакова, то не менее подлежат порицанию и действия Исава, так как он не хотел сознаться, что давно уже продал право первородства своему брату Иакову. Когда Исаак узнал об этом обмане, он «вострепетал великим трепетом», но от­казался уже отнимать данное благословение. «Я благосло­вил его, он и будет благословен!» сказал встревоженный па­триарх. Исав поднял «громкий и весьма горький вопль» и просил Исаака, чтобы он благословил и его. «Неужели, отец мой, одно у тебя благословение? благослови и меня!» с плачем упрашивал Исав, и Исаак благословил его и ска­зал: «вот от тука земли будет тебе обитание твое, и от ро­сы небесной свыше; и ты будешь жить мечем твоим, и бу­дешь служить брату твоему; будет же время, когда воспро­тивишься и свергнешь иго его с выи твоей». В этом благословении предсказана была вся дальнейшая судьба по­томков Исава — эдомитян, которые долго находились в подчинении у потомков Иакова — иудеев, но, впоследст­вии, из них даже вышел царь, который подчинил себе по­следних (Ирод Великий, эдомитянин по происхождению).

Потеряв право первородства, Исав возненавидел бра­та своего Иакова и замыслил даже убить его, как только умрет отец. Ревекка узнала об этой опасности и, зная буй­ный и неукротимый нрав Исава, решила отправить Иако­ва на некоторое время в Месопотамию к родному брату своему Лавану в Харане, пока не утишится ярость Исава²¹.Но, чтобы не тревожить своего престарелого мужа, она не сказала ему о кровожадном намерении Исава, а выстави­ла пред ним другую причину для временного ухода Иако­ва из дома, именно, чтобы он мог жениться на ком-ни­будь из ее родства, что несомненно было вместе с тем и истинным желанием ее сердца. «Я жизни не рада от до­черей хеттейских (жен Исава), сказала она; если Иаков возьмет жену из дочерей этой земли: то к чему мне и жить?» Исаак внял ее жалобе и отпустил Иакова к Лава­ну для отыскания себе жены, но, вместе с тем, уже созна­тельно повторил ему благословение, которое раньше дал по неведению, и, притом, усугубляя его всею полнотою данных Аврааму обетований. «Бог всемогущий, сказал он, да благословит тебя, да расплодит тебя, и да размножит тебя, и да будет от тебя множество народов; и да даст те­бе благословение Авраама (отца моего), тебе и потомству твоему с тобой, чтобы тебе наследовать землю странство­вания твоего, которую Бог дал Аврааму!» Таким образом Исаак прозрел от духовной слепоты и дал свое благосло­вение достойнейшему, а Исав все более и более предавал­ся чувственности и взял себе третью жену Махалафу, дочь Измаила, заключая родственный союз с тем, кого изгнал Авраам. Так духовная неспособность Исава к первородст­ву обнаружилась во всей своей полноте.

После этого Исаак еще прожил сорок три года, но он уже ничем не заявлял о себе в истории. Да и вообще, это был один из тех редких людей, вся жизнь которых есть безграничная кротость, воплощенное смирение и безмятежное довольство. Будучи патриархом немалочисленного рода, он, однако же, избегал всего, что могло сделать его положение особенно видным, и тем доказал, что смирени­ем и кротостию можно так же угодить Богу, как и жиз­нью, исполненною великих подвигов и тяжелых испыта­ний. Беспрекословное повиновение отцу, даже до закла­ния  самой жизни,  нежная  привязанность к матери,  в потери которой он утешился лишь женитьбой на Ревекке; безусловная преданность и верность своей жене в тот век, когда обычно было многоженство; терпеливое перенесе­ние домашних испытаний, причинявшихся ему со сторо­ны жены и сыновей; малоподвижность самой жизни, в те­чение которой он никогда не удалялся более чем на сорок верст от места своей родины (Вирсавии) — все это вме­сте рисует пред нами образ патриарха, который велик был не внешними громкими подвигами, а тем внутренним ду­ховным миром, который невидим для людей, но который тем ярче сияет пред Отцем Небесным, — тою непреобо­римою верою в Промысл Божий, которая всю жизнь его делала воплощением смирения, надежды и любви.

После описанных событий судьба дальнейшей исто­рии патриархальной эпохи сосредоточивается в руках Иа­кова, к которому перешло все наследственное благослове­ние и обетование рода Авраамова.

X. Иаков ²²

Отправившись в далекий путь, Иаков в первый день, очевидно, гонимый опасением своего свирепого брата, прошел более шестидесяти верст, и дойдя до местечка Луз, остановился там переночевать, так как солнце уже за­шло и наступила ночь. Это было то самое место, где не­когда Авраам воздвигал жертвенник Богу. Увидев несколь­ко камней, быть может, остаток этого именно жертвен­ника, Иаков положил один из них себе под голову вместо подушки и от крайнего утомления заснул глубоким сном²³. И вот, под влиянием только что пережитых событий он видит чудесный сон: видит лестницу, которая стоит на земле, а верх ее касается неба, и ангелы Божии восходят и нисходят по ней. Этот чудесный символ божественного промышления о земле заключился явлением ему Господа, который повторил ему обетование Авраамово: «Я Господь, Бог Авраама, отца твоего, и Бог Исаака; (не бойся). Зем­лю, на которой ты лежишь, Я дам тебе и потомству тво­ему. И будет потомство твое как песок земной и распро­странится к морю, и к востоку, и к северу, и к полудню, и благословятся в тебе и в семени твоем все племена зем­ные. И вот Я с тобою; и сохраню тебя везде, куда ты ни пойдешь; и возвращу тебя в сию землю; ибо Я не оставлю тебя, доколе не исполню того, что Я сказал тебе». Столь дивное видение пробудило Иакова, и он устрашился при­сутствия Божества на этом святом месте, поставил здесь памятник из камня, на котором спал, сделал на нем возлияние елея и назвал это место Вефилем, т.е. «Домом Бо­жиим», каковым названием и заменилось навсегда преж­нее название Луз.

Ободренный и подкрепленный обетованием Божиим, Иаков отправился дальше к месту своего назначения, и чрез несколько дней пути прибыл на богатые пастбища с многочисленными стадами  крупного  и мелкого скота²⁴. Около колодца, куда пригонялись стада для водопоя, он встретил между другими пастушку по имени Рахиль, и, уз­нав, что она дочь его дяди Лавана, отвалил для нее камень от колодца, напоил ее стада овец и, поцеловав Рахиль, «возвысил голос свой и заплакал», объявив ей, что он род­ственник отцу ее и что он сын Ревекки, тетки ее. Рахиль тотчас же побежала домой рассказать о случившемся, и отец ее Лаван с родственным радушием и приветом при­нял к себе в дом своего племянника от любимой его сес­тры Ревекки. Встретив родственный прием, Иаков начал служить Лавану, и последний, заметив его усердие, пред­ложил ему даже назначить себе плату за труды. Но у Иа­кова уже была на примете плата его сердца²⁵. У Лавана было две дочери, из которых старшая «Лия была слаба глазами, а другая Рахиль была красива станом и красива лицом». Иаков полюбил Рахиль и предложил Лавану про­работать за нее семь лет, чтобы только он выдал ее за не­го в замужество. Лаван согласился, и эти семь лет показа­лись Иакову «за несколько дней, потому что он любил ее». Когда  настало  время  свадьбы,  Лаван,  воспользовав­шись восточным обычаем, по которому невеста во время заключения брака плотно закутывается в покрывала, об­манул Иакова и вместо Рахили подставил Лию, оправды­ваясь потом тем, что по местному обычаю «так не дела­ют, чтобы младшую отдать прежде старшей». Но он пред­ложил Иакову и Рахиль под условием, чтобы он еще проработал семь лет, на что Иаков и согласился. В этом обмане со стороны Лавана для Иакова было как бы воз­мездие за его собственный обман при получении благосло­вения первородства. Получив по прошествии недели брач­ной жизни с Лиею и Рахиль, Иаков проработал за нее еще семь лет своему тестю Лавану. Но это двоеженство совер­шилось без соизволения Божия, и потому в своей семей­ной жизни Иакову суждено было испытать множество огорчений как от соперничества жен, так и от поступков и судьбы своих детей.

Мстя Лии за ее невольный обман, Иаков относился к ней с пренебрежением и всецело привязался к Рахили; но Бог видел невинность и безропотную кротость Лии и по­тому благословил ее чадородием, между тем как гордая Рахиль оставалась бесплодною. У Лии уже было четыре сына — Рувим, Симеон, Левий и Иуда, а у Рахили еще не было ни одного, и она в крайней зависти хотела иметь де­тей хоть чрез служанку свою Баллу, от которой действи­тельно и родились два побочных для нее сына — Дан и Неффалим. Лия, в свою очередь, отдала Иакову свою слу­жанку Зелфу и от нее получила двух побочных сыновей — Гада и Асира, а затем и сама еще родила Иссахара и Завулона и дочь Дину. Таким образом, когда нелюбимая мужем Лия имела уже шесть собственных сыновей и дочь помимо двух сыновей побочных, любимая Иаковом Ра­хиль несла все еще позор бездетности, столь тяжкий на востоке. Это заставило ее, наконец, смириться и с молит­вой обратиться к Богу. «И услышал ее Бог, и отверз утро­бу ее. Она зачала и родила (Иакову) сына, и сказала: снял Бог позор мой. И нарекла ему имя: Иосиф, сказав: Гос­подь даст мне и другого сына».

Сделавшись отцом семейства, Иаков почувствовал не­обходимость приобрести самостоятельность и сделаться господином собственного дома и хозяйства. Поэтому он стал просить Лавана, чтобы тот отпустил его с семейством для возвращения на родину²⁶. Лаван, понимая его заслуги для умножения своего богатства, стал просить его остать­ся еще на несколько времени, предлагая ему после дать награду в виде скота, отмеченного черной шерстью, пят­нами и крапинами. Иаков согласился и под его руковод­ством и наблюдением такой скот чудесно умножался, так что когда ему пришлось получить свою награду, он «сде­лался весьма, весьма богатым, и было у него множество мелкого скота (и крупного скота), и рабынь, и рабов, и верблюдов, и ослов». Такое богатство даже возбудило за­висть в Лаване и он стал глядеть на Иакова с мрачным и недовольным лицом, еще более нахмурившимся от наве­тов его сыновей, которые говорили: «Иаков завладел всем, что было у отца нашего, и из имения отца нашего соста­вил свое богатство сие». Вследствие бывшего Иакову виде­ния, повелевшего ему возвратиться на свою родину, получив согласие своих жен, которые также желали удалиться от своего корыстного отца, продавшего их за работу себе (Быт. 31:14 и 15), Иаков сделал все нужные приготовле­ния к пути и, когда Лаван отлучился для стрижки своего скота, тайно двинулся в путь, причем Рахиль захватила с собою даже «идолов, которые были у отца ее». Перепра­вившись чрез реку Евфрат, Иаков двинулся в пустыню и направился к горе Галаад. Лаван только через три дня уз­нал об уходе Иакова, и, найдя, что у него похищены даже его идолы — «терафимы»²⁷, он бросился вместе со своими сыновьями и родственниками в погоню за беглецом. На седьмой день Лаван настиг его у горы Галаада, и последст­вия этого несомненно были бы страшны, если бы Лаван накануне не получил во сне предостережения от Бога — не вредить Иакову. Благодаря хитрости своей дочери Ра­хили, он потерпел неудачу в отыскании своих терафимов. Не смотря на свой якобы родственный укор Иакову, со­провождаемый лицемерным заявлением о том, с каким торжеством и честию он проводил бы Иакова из своего дома, если бы он сказался ему при отправлении, — Лаван чувствовал свою неправоту пред Иаковом, когда послед­ний высказал ему все свое негодование по случаю его алч­ности и несправедливости. Тогда Лаван смирился духом и заключил союз с Иаковом, который, в свою очередь, по­клялся не обижать своих жен и не брать других кроме до­черей Лавана. «И заколол Иаков жертву на горе, и позвал родственников своих есть хлеб; и они ели хлеб (и пили) и ночевали на горе. И встал Лаван рано утром, и целовал внуков своих и дочерей своих, и благословил их, и возвра­тился Лаван в свое место, а Иаков пошел путем своим».

Одна страшная опасность миновала, и Бог отвратил от Иакова мщение со стороны его тестя Лавана. Но впе­реди предстояла другая встреча, еще более опасная,— встреча с Исавом, от которого он мог опасаться мщения за лишение его первородства²⁸. Хотя Иаков был ободрен видением небесного воинства, как бы ополчившегося на его защиту, но с этого места (которое он назвал в память видения: Маханаим, т.е. ополчение) он принял собствен­ные меры к предотвращению опасности и мщения со стороны Исава и с этой целью послал к нему в землю Сеир, в область Эдом, вестников с просьбою о благоволении с его стороны к возвращающемуся на родину брату. Но вестники возвратились лишь с ответом, что Исав сам при­дет встретить своего брата и при этом идет во главе че­тырехсот вооруженных воинов. Известие это было от­нюдь не успокоительное, даже помимо того обстоятельст­ва, что эти четыреста вооруженных воинов собрались под его знаменем видимо с целию грабежа и кровопролития, подобно тем диким племенам бедуинов, которые и те­перь наводят ужас повсюду, где только ни появятся. Вследствие этого, услышав такое известие, «Иаков очень испугался и смутился». Он был совершенно беспомощен и беззащитен перед яростью своего мстительного брата, и единственно, что он мог придумать на случай действи­тельной опасности, это — разделить свой караван на два стана в расчете, что «если Исав нападет на один стан и побьет его, то остальной стан может спастись бегством». Расчет был очевидно сомнительный и во всяком случае печальный. Тогда он обратился к единственной защите с молитвой к Богу. Молитва его была искренна и горяча и представляет собою первую молитву, дословно сохранив­шуюся для нас из первобытного патриархального време­ни²⁹. Признавая свое бессилие, Иаков всецело возлагал свое упование на Бога Авраамова и Бога Исаакова и на его обетование не лишать его защиты. И этот вопль отча­яния не остался не услышанным.

Между тем, чтобы все-таки умилостивить своего бра­та, Иаков выделил из своего каравана значительную часть стад и послал их в качестве подарка Исаву, а сам с семей­ством и остальным караваном двинулся позади, и пере­правив их через брод потока Иавок, текущего между Геннисаретским озером и Мертвым морем в реку Иордан, сам остался один, и тут совершилось одно из самых таинственных и великих событий в жизни Иакова³⁰. Место это поражает своею пустынною красотою. Самый поток бе­жит в глубокой ложбине, сплошь закрытой чащей олеан­дров и других ароматических кустов. Наступила ночь уе­динения для трепещущего за свою судьбу Иакова. Над го­ловой блистали бесчисленные звезды, кругом парила мертвая тишина, нарушаемая лишь журчанием потока и отдаленными отголосками звуков от каравана. И в эту-то ночь «боролся некто с ним, до появления зари; и, увидев, что не одолевает его, коснулся состава бедра его, и повре­дил состав бедра у Иакова, когда он боролся с ним». Таинственный противник, вступив в борьбу с Иаковом, хо­тел испытать мужество его веры и настойчивость его мо­литвы. И Иаков доказал это тем, что даже раненый он по­борол своего противника и до тех пор не выпустил его из рук, пока тот не благословил его, сказав: «отныне имя те­бе будет не Иаков, а Израиль; ибо ты боролся с Богом, и человеков одолевать будешь». Иаков нарек имя месту то­му: «Пенуэль» в знак того, что он «видел Бога лицем к ли­цу, и сохранилась душа» его. Взошло солнце, и Иаков, хромая на бедро, поспешил к своему каравану.

Когда Иаков ранним утром переходил через брод по­тока Иавока, сверкание копий на солнце среди темнозеленого леса дало знать ему о приближении Исава с его во­оруженной силой. Но Иакову уже нечего было бояться людей после того, как он преодолел в ночной борьбе с Бо­гом. И если он в борьбе с Богом преодолел силой веры и настойчивостью молитвы, то при встрече с Исавом он по­бедил силой своего смирения, поклонившись ему в землю семь раз и предложив ему подарки. У Исава, быть может, было намерение отомстить Иакову или своей вооружен­ной силой доказать свое превосходство над ним. Но те­перь, при встрече своего давно невиданного брата, окру­женного целым поколением юных племянников, суровое сердце Исава смягчилось, он побежал навстречу Иакову, «и обнял его, и пал на шею его, и целовал его, и плакали оба». После такого сердечного свидания Иаков благора­зумно отклонил предложение Исава идти вместе с ним или, по крайней мере, дать ему часть вооруженной силы для охраны, и Исав возвратился на завоеванную им гору Сеир, после чего он совершенно сходит с поприща исто­рии, являясь только для погребения Исаака.

Иаков между тем продолжал путь свой на запад, пе­реправился через Иордан, вступил в землю Ханаанскую, и прибыл в Сихем, который со времени Авраама уже раз­росся в сильный город и назван был так по имени Сихема, сына Эммора, князя аморейского. Тут он купил себе «за сто монет» поле, ставшее полным владением избран­ного рода в земле Ханаанской, поставил на нем свой ша­тер, построил жертвенник и «призвал имя Господа Бога Израилева». Место это и теперь еще можно видеть вбли­зи «колодезя Иаковлева», у которого его божественный Потомок поучал женщину-самарянку молиться Богу ду­хом и истиной. — Но пребывание здесь Иакова принес­ло ему новое огорчение. Дочь его Дина, принявшая учас­тие в одном из местных народных праздников, была обес­чещена сыном местного князя Сихемом, которому она так понравилась, что он чрез отца своего ходатайствовал у Иакова и ее братьев о том, чтобы они отдали ему ее в за­мужество. Братья согласились, но под условием, чтобы все жители сихемские обрезались по закону.  Когда же они действительно обрезались, то Симеон и Левий, воспользо­вавшись временем их болезни от обрезания, напали на го­род, умертвили весь мужеский пол вместе с княжеским  родом и вместе с другими братьями разграбили весь город, и так жестоко отомстили за бесчестие своей сестры Дины. Но эта буйная жестокость возмутила Иакова, и он сделал строгий укор своим буйным сыновьям, высказывая опасение за возможность такого же жестокого возмездия со стороны хананеев. Вследствие этого он вынужден был на время удалиться отсюда в Вефиль, тем более, что под влиянием хананеев идолопоклонство стало проникать и в семейство Иакова, так что при удалении отсюда он велел всем своим семейным «бросить богов чужих», которых он и закопал под дубом близ Сихема. В Вефиле он воздвиг жертвенник Богу, и там опять явился ему Господь, кото­рый подтвердил ему все прежние обетования. В память этого Иаков поставил на этом месте памятник каменный и сделал на нем возлияние елея.

От Вефиля, где, между прочим, умерла престарелая кормилица Ревеккина Девора и погребена была под ду­бом, Иаков двинулся дальше к югу по направлению к Ефрафе, т.е. Вифлеему. Не доходя несколько до города, Ра­хиль разрешилась вторым сыном; но роды были смертель­ны. Умирая, она нарекла новорожденному сыну имя Бенони (сын моей скорби), но Иаков назвал его в виде утешения за потерю любимой жены Вениамином (сыном правой руки). Иаков похоронил Рахиль при дороге в Вифлеем, и поставил над гробом ее памятник, который сто­ит и доселе. Горе Иакова скоро отягчено было еще бесче­стием, которое нанесено было старшим сыном его Руви­мом ложу отца, за что он и лишен был своего первородства. Наконец Иаков достиг стана своего отца Исаака, который еще был жив и пребывал в любимой Ав­раамом дубраве Мамрийской, близ Хеврона. Там при неми умер престарелый патриарх ста восьмидесяти лет от ро­ду: «приложился к народу своему, будучи стар и насыщен жизнию; и погребли его Исав и Иаков, сыновья его». Это, однако, было уже после продажи Иосифа в Египет и толь­ко за десять лет до переселения туда Иакова с сыновья­ми. Но отселе историческая судьба дома Авраамова со­средоточивается именно в жизни Иосифа, старшего сына Рахили.

XI. Иосиф ³¹

Жизнь Иакова была исполнена приключений и тяж­ких огорчений, но Провидение готовило ему новые испы­тания и именно чрез самого любимого им сына Иосифа. В библейской истории Иосиф впервые выступает пред на­ми семнадцатилетним юношей. Как любимый сын, он по­стоянно находился при своем престарелом отце и лишь изредка навещал своих братьев, занимавшихся пастушес­ким делом и переходивших с своими стадами с одного пастбища на другое. Простодушный и невинный, он с дет­скою наивностью, возвращаясь домой, рассказывал отцу о разных худых поступках своих братьев, не отличавшихся особенною высотою нравственности. Те, естественно, воз­ненавидели его за это, и ненависть их разгоралась тем сильнее, чем больше они видели, что престарелый отец их не скрывал своей особенной любви к Иосифу, как «сыну старости своей» и при том старшему сыну любимой им

жены Рахили, теперь уже оплакиваемой им. Старец дей­ствительно открыто показывал свою особенную любовь к Иосифу и сделал ему особую «разноцветную одежду», длинную и, быть может, из лучших египетских материй. На востоке, где неизменно сохраняются вековые обычаи, любимых детей и теперь одевают так же. Одежда шьется из материй разных цветов, которые получают изящное со­четание — по предписаниям моды и вкуса. Такая одежда вместе с тем могла служить знаком того, что Иаков пред­полагал сделать Иосифа наследником всего своего имуще­ства, особенно в виду того, что старшие братья нанесли отцу страшное бесчестье. Во всяком случае — все это вме­сте возбудило в старших братьях злобу вместе с завистью к Иосифу, и они порешили отделаться от него, особенно когда один из двух виденных им снов, предвещавших по­клонение ему всех старших братьев и даже родителей, вы­звал негодование даже в самом Иакове. Когда они однаж­ды со своими стадами находились на более значительном расстоянии от ставки отца, чем как это бывало прежде, именно около Сихема, то при первом появлении среди них ненавистного брата решили убить его; но так как про­тив подобного решения восстал старший брат Рувим, то просто сняли с него одежду и бросили его, на всякий слу­чай, в один из тех рвов или высохших колодцев, которые нарочито приготовлялись для того, чтобы в дождливое вре­мя запасать в них воду на время засухи. Когда старшие братья, бросив его в ров, раздумывали, что с ним делать дальше, вдали показался арабский караван (мадиамлян),тянувшийся по направлению к Египту, и он решил судьбу Иосифа. Жестокие братья продали его мадиамским куп­цам за двадцать сребреников, а злополучному отцу сказа­ли, что Иосифа вероятно разорвали дикие звери, в доказа­тельство чего представили ему изодранную и нарочно омо­ченную кровью одежду Иосифа Иаков от невыносимой скорби разодрал одежды свои, «возложил вретище на чресла свои и оплакивал сына своего многие дни», не же­лая утешиться и приговаривая : «с печалию сойду к сыну моему в преисподнюю».

Между тем в Египте Иосиф был куплен у мадиамлян Потифаром, царедворцем фараоновым, начальником те­лохранителей. Палестинские рабы, каковым был Иосиф, высоко ценились в Египте и употреблялись, по преимуще­ству, для беганья пред колесницами своих господ по ули­це. С золоченой тростью или хлыстиком в руке они рас­чищали путь и направляли лошадей. Но Иосиф своею расторопностью, честностью и успехом в исполнении всех поручений более чем оправдал общий взгляд египтян на особенное достоинство палестинских рабов. Он снискал «благоволение в очах» Потифара, вследствие чего тот «по­ставил его над домом своим и все, что имел, отдал на ру­ки его». Дома у египетских вельмож отличались необы­чайным богатством, и в огромном хозяйстве проворство и честность, отличавшая Иосифа, должны были цениться высоко; и действительно, Потифар нашел в нем такого верного и надежного слугу, что мог вполне вверить ему все управление своим домом, и «сам при нем не знал ничего, кроме хлеба, который ел», и то только потому, что строгие египетские законы церемониальной чистоты не позволяли чужеземцу, особенно из пастушеской народно­сти, касаться предметов непосредственного потребления египтян.

При своем высоком нравственном достоинстве и хо­зяйственных способностях, Иосиф вдобавок отличался статностью и красотой, которые не преминули обратить на себя внимание изнеженной роскошью и праздностью жены Потифара. Нежелание с его стороны удовлетворить ее сладострастию вызвало понятную месть и клевету перед мужем, будто бы этот «раб еврей» хотел надругаться над нею. Поверив клевете жены, Потифар «воспылал гневом и отдал Иосифа в темницу, где заключены узники царя». Потифар не имел власти лишить его жизни, так как древ­ние египетские законы защищали жизнь рабов от насилия господ, но он мог оскопить его или дать тысячу палок, ес­ли бы захотел того. Но он не воспользовался этим правом, чем и дал знать, что, не имея возможности не верить рас­сказу своей жены о нанесенном ей оскорблении, он все-таки сохранил в себе расположение к Иосифу и, отправ­ляя его в тюрьму, предоставлял выяснение истины време­нем. Но даже и подозрительный глаз начальника темницы скоро увидел невинность этого узника, и поэтому Иосиф скоро занял и в темнице такое же положение, какое он занимал в дом Потифара, что и имело своим дальнейшим последствием освобождение его из тюрьмы.

Спустя несколько времени подверглись царской немилости главный виночерпий и главный хлебодар фараона и были заключены в одну темницу с Иосифом. Должнос­ти их были важные. На них лежала чрезвычайно ответственная обязанность предохранять жизнь фараона от от­равления. Положение первого в особенности давало ему постоянный доступ к фараону, который пил только то, что принимал из его рук; а хлебодар обязан был заботиться не только о снабжении двора всевозможными пирожными и печениями, которыми любили лакомиться египтяне, но и смотреть также за тем, чтобы к ним не примешано было каких-нибудь вредных веществ с преступною целию. За­нятые своею судьбою, они были крайне встревожены быв­шими им сновидениями, и тщетно ломали голову над ис­толкованием. Не имея возможности, вследствие строгого заключения, видеться с жрецами, которые были обычны­ми истолкователями снов, они, конечно, очень обрадова­лись, когда Иосиф вызвался истолковать им занимавшие их сновидения. Виночерпию снилось, что он видит пред собою виноградную лозу с тремя ветвями; лоза развилась, расцвела, и на ней выросли и созрели ягоды, из которых виночерпий нажал соку в чашу и поднес фараону. Сон этот Иосиф истолковал в таком смысле, что виночерпий чрез три дня будет помилован, возвращен к своей долж­ности и по-прежнему будет подавать чашу фараону; и при этом попросил его, чтобы он, в случае исполнения сна, вспомнил и об Исифе и походатайствовал за него пред фа­раоном.   Ободренный  таким  счастливым  истолкованием сна собрата, и хлебодар с радостью рассказал Иосифу свой сон. Ему снилось, что у него на голове три корзины ре­шетчатых. В верхней корзине всякие припасы для стола фараонова, и птицы прилетали и клевали их. «Чрез три дня, истолковал ему Иосиф, фараон снимет с тебя голову твою и повесит тебя на дерево, и птицы небесные будут клевать плоть твою с тебя». Предсказания  Иосифа в точ­ности сбылись над обоими царедворцами в «день рожде­ния фараона», когда царь по обычаю после пиршества, ок­руженный своими царедворцами и сановниками, раздавал свои милости или наказания по своему усмотрению. В этот именно праздник фараон «возвратил главного вино­черпия на прежнее место, и он подал чашу в руку фарао­на, а главного хлебодара повесил (на дереве), как истол­ковал им Иосиф».

Счастливый виночерпий, сделавшись опять большим сановником, забыл об Иосифе, но скоро один случай на­помнил ему о нем. По прошествии двух лет сам фараон видел два поразивших его своею загадочностью сна. В пер­вом сновидении «вышли из реки семь коров хороших ви­дом и тучных плотию»; они очевидно купались или броди­ли по отмелям реки, срывая различные водяные заросли, и теперь вышли на берег пастись тростником и прибреж­ными болотными растениями, которыми обыкновенно питается египетский скот; но тут они съедены были семью другими коровами, худыми видом и тощими плотию, вы­шедшими также после них из реки. В другом сновидении ему представилось, что на одном стебле выросли семь ко­лосьев полных и хороших, как и теперь можно видеть на египетской пшенице; но рядом выросли другие семь коло­сьев тощих и иссушенных восточным ветром (хамсином), и эти тощие колосья пожрали семь колосьев хороших. Снам в Египте придавалось громадное значение, и потому понятно, что виденные фараоном знаменательные снови­дения «смутили дух его», и он созвал «всех волхвов Егип­та и всех мудрецов его», требуя от них истолкования этих сновидений. При царе постоянно находился совет жрецов различных степеней, которые руководили каждым шагом в его обыденной жизни и истолковывали ему волю богов, как она проявлялась в приметах, сновидениях и знамени­ях. Они не признавали за собой дара непосредственного откровения, а для разрешения известных вопросов удаля­лись в уединенные места, где и старались найти то или другое истолкование в священных книгах и в таинствен­ных обрядах, и, надо полагать, что труд этот был тяжелый и медленный. Потому-то, когда вся мудрость египетских волхвов оказалась бессильною в истолковании снов фарао­на, а Иосиф, о котором тут только вспомнил виночерпий, истолковал их без справок в книгах, путем высшего непо­средственного вдохновения, он сразу возбудил необычай­ное удивление к своей загадочной личности.

Сны фараона, по истолкованию  Иосифа, предвещали наступление голодных лет, после семи лет урожая. Голод мог наступить, отчасти, от недостаточного разлива Нила, а отчасти, от сильного знойного ветра хамсина, истребляю­щего всходы. Наступление того и другого предвозвещалось снами фараона. Это толкование Иосифа так совпадало со взглядами самих египтян, и предложенный им совет на случай наступления неурожайных годов (именно сделать громадные запасы хлеба во время урожайных лет) был так мудр и разумен, что все невольно должны были обратить внимание на юного чужеземца. Фараон и его двор, буду­чи поражены вдохновенным истолкованием загадочных снов и, оценив в совете Иосифа мудрость государственно­го человека, не могли найти для данного положения более подходящего лица, чем сам молодой снотолкователь, и, как это нередко бывает в восточных деспотических стра­нах, ничтожный раб сразу был сделан великим сановни­ком страны, полновластным правителем ее. «Ты будешь над домом моим, и твоего слова держаться будет весь на­род мой, только престолом я буду больше тебя», торжест­венно сказал Иосифу фараон, и затем последовало фор­мальное возведение его в назначенную ему должность. Фа­раон снял со своей руки перстень и надел на руку Иосифа, что было знаком возведения его в сан первого вельможи и правителя страны; «висонные одежды», составлявшие от­личие жрецов, высшего класса в Египте, означали приня­тие его в этот высокочтимый класс, и возложенная ему на шею золотая цепь была для всех формальным знаком его власти. Вторая царская колесница была отдана в его рас­поряжение, чтобы он ездил по улицам столицы для объяв­ления о своем сане, и вестники должны были бежать впе­реди его колесницы с криками — абрек, абрек — «пре­клоняйтесь!» Вместе с саном Иосиф получил от фараона новое  египетское  имя  Цафнаф панеах,  т.е.  «охранитель жизни». Для довершения достоинств нового любимца царского недоставало только блистательного для него бра­ка, и он был устроен самим фараоном. Асенефа, дочь Потифера, знатного жреца Илиопольского, сделалась женою Иосифа, и он таким образом окончательно был принят в высший класс страны.

Около тринадцати лет прошло с того времени, как Иосиф был увезен из родной страны и продан в рабство в Египет, где он теперь, после необычайных превратностей судьбы, достиг высочайшего положения и власти. Он еще был молодым человеком тридцатилетнего возраста и был членом придворного штата жрецов, с золотою цепью, присвоенною его высокому сану, на шее, и с перстнем фа­раоновым на руке, был действительным правителем бога­тейшей и знаменитейшей страны известного тогда мира. У него родились два сына, которые дали ему возможность изгладить горькие воспоминания прошлого: Манассия, «заставивший забыть все его несчастия», и Ефрем, назван­ный так потому, что «Бог сделал Иосифа плодовитым в земле его страдания». Наступившие годы изобильного уро­жая дали ему возможность скопить в житницах огромные богатства, и когда настали голодные годы, он продавал хлеб египтянам, которые вследствие крайней нужды должны были продавать ему не только всю свою собствен­ность, со всем своим скотом, но даже свою свободу, так что «вся земля досталась фараону, и  весь народ сделался рабами от одного конца Египта до другого».

Между тем голод распространился далеко за пределы Египта, и из разных стран потянулись туда караваны за по­купкой хлеба. Сыновья престарелого Иакова также при­нуждены были ехать в Египет, который в это время вел об­ширную хлебную торговлю с Ханааном и другими соседни­ми странами³². Им, конечно, трудно было узнать Иосифа, теперь уже возмужалого и окруженного всем придворным египетским блеском; но сами они по-прежнему носили па­стушескую одежду, которую так хорошо помнил Иосиф, и потому он сразу узнал в них своих братьев. Но между ни­ми не было Вениамина. Не убили ли они или не продали ли также и другого сына Рахили, его единственного,  родно­го по матери брата? — мелькнула в нем тяжелая мысль. Чтобы дать им почувствовать хоть сколько-нибудь тяжесть того состояния, в какое он сам некогда был поставлен ими, а также разузнать истину касательно своего младшего бра­та, Иосиф не мог найти лучшего средства к тому, как объ­явить их шпионами. Египет постоянно должен был опа­саться неприятельского нападения с северо-востока, для предотвращения которого восточная граница государства была защищена большой укрепленной стеной, подобно той стене, какою Китай защищен был от набегов монголов. Чтобы оправдаться от такого тяжкого подозрения, они должны были оставить заложника до тех пор, пока не при­везут с собой своего младшего брата. В качестве заложни­ка оставлен был второй брат Симеон, а не старший Рувим, и этим, быть может, Иосиф хотел припомнить последнему его доброе чувство, заставившее его некогда стараться о спасении своего брата. Горько было престарелому Иакову слушать передан­ную ему сыновьями повесть о суровом обхождении с ни­ми египетского владыки, оставившего одного из них себе в заложники; но тяжелее еще было расставаться с Вениа­мином. Нужда, однако же, заставила решиться и на это. Он отпустил Вениамина, но вместе с тем желал задобрить египетского властелина своими дарами³³. Это совершенно сообразно с восточными обычаями, требовавшими прине­сения подарков властным лицам;  но ничего не может быть проще и первобытнее того, что Иаков, в качестве таких подарков утопавшему в роскоши египетскому при­дворному сановнику, отправил «плоды земли своей: не­сколько бальзама и несколько меду, стираксы и ладану, фисташков и миндальных орехов». «Мед», разумеется, не пчелиный, а так называемый арабами дибс, сгущенный виноградный сироп, который и теперь в большом упо­треблении в Египте, куда он ежегодно привозится из Хе­врона караваном в триста верблюдов. Скорбь Иакова от опасения потерять последнего сына любимой Рахили, го­рячие уверения Рувима и Иуды, что они на себя берут всю ответственность за его безопасность, вопрос о сереб­ре,  оказавшемся по непонятной им случайности  в  их хлебных мешках, — все это составляет глубоко трогатель­ную сцену в истории. Но пред этими бедными и запуган­ными пастухами Ханаана должна была открыться еще бо­лее неожиданная сцена, когда они, по прибытии в Египет с Вениамином, вдруг были потребованы прямо во дворец египетского властелина.

Дома знатных египтян были обнесены высокими сте­нами, украшенными живописью, и доступ к ним был чрез огромные ворота с высокими столбами, на которых разве­вались длинные флаги. Ворота вели на обширный моще­ный двор, по сторонам которого шли просторные ходы, поддерживаемые   тонкими   раскрашенными   колоннами. Из самого дворца задняя дверь вела в обширные сады, с рядами плодовых деревьев и виноградных лоз, кустарни­ками и цветными грядами и со всякой растительностью. Пальмы, сикаморы, акации, фиги, гранаты и жасмины да­вали роскошную растительность, орошаемую искусствен­ными бассейнами и фонтанами. Такая роскошь дома еги­петского властелина, конечно, должна была ослепить и по­вергнуть    в    смущение    и    трепет    бедных    пастухов, привыкших к простой жизни палаток, и их смущению не (рыло пределов, когда их позвали на обед к царедворцу, по­ложение которого казалось им недосягаемым даже для их мысли. Их ввели в богато изукрашенную столовую, блис­тающую золотом и цветами и убранную с царским вели­колепием. При виде Вениамина закипело в Иосифе брат­ское чувство, и он должен был удалиться во внутренние покои, чтобы скрыть выступавшие слезы.  Он радовался вдвойне, радовался и за своих братьев, что они не оказа­лись столь же жестокими к Вениамину, как некогда к не­му самому. С чисто восточною проворностью убиты были животные для предстоящего обеда; принесена была вода, чтобы каждый гость вымыл себе ноги, как требовалось правилами египетской вежливости. Братья по восточному обычаю поклонились великому сановнику до земли и под­несли ему привезенные дары. Во время обеда (за которым присутствовал и Симеон) Иосиф сидел за отдельным сто­лом, как требовалось достоинством его сана, не позволяв­шего ему есть вместе с простыми людьми; рядом был по­ставлен также отдельный, стол для египтян, которым так­же обычай не позволял сидеть вместе с «нечистыми» чужеземцами, так как египтяне вообще чуждались всех ос­тальных народов, считая их, как бы они ни были цивили­зованы, нечистыми варварами. Кушанья подавались гос­тям со стола хозяина, как требовал церемониал, и Иосиф при этом отделял Вениамину самую большую порцию, как это вообще делалось в Египте по отношению к лицам, пользующимся особенною благосклонностью хозяина. Обед своею роскошью и богатством изумлял бедных пас­тухов Ханаана и, чтобы избавиться от овладевшего ими смущения, они, по словам библейского рассказа, «пили, и довольно пили» со своим высокосановным хозяином.

Иосиф не мог долее удерживаться. Чувства пересили­ли дипломатический такт, и он открылся братьям своим — к ужасу их и изумлению всего двора фараонова.

Когда фараон узнал об этой истории своего любимого царедворца, свое расположение к нему он перенес и на все его семейство и выразил желание, чтобы все оно пере­селилось в Египет. Братьям даны были колесницы, сдела­ны подарки каждому по перемене одежд, а Вениамину пять перемен и триста сребреников. Отцу своему Иосиф послал «десять ослов, навьюченных лучшими произведениями Египта, и десять ослиц, навьюченных зерном, хлебом и припасами на путь»

Известие, привезенное Иакову, было так для него не­ожиданно, что удрученный превратностями жизни старец не хотел верить ему; только уже когда он увидел колесни­цы, присланные за ним, «дух его ожил», и он в необычай­ном восторге воскликнул: «довольно, еще жив сын мой Иосиф: пойду и увижу его, пока не умру»! И вот, тихо по­тянулся караван сынов израилевых по направлению к Египту, сопровождаемый всем «домом» Иакова, состояв­шим из семидесяти душ, домочадцами и стадами³⁴. Дни скорби Иакова миновали, он бодро глядел в будущее и от радости плакал в ожидании встречи так долго горькими слезами оплакивавшегося им Иосифа. Пройдя возвышен­ности Вирсавии, где Иаков принес жертву Богу и удосто­ился видения Господа, подтверждавшего ему завет с его отцами и обнадеживавшего его Своею помощью и защи­той, караван вступил в северо-восточный округ Египта — Гесем. Услышав о приближении каравана, Иосиф сел в колесницу и, окруженный блистательной свитой, выехал на встречу своему престарелому отцу, и увидев его, «пал на шею его и долго плакал на шее его», и ободрившийся старец воскликнул: «умру я теперь, увидев лицо твое, ибо ты еще жив!»

Могущественный фараон удостоил престарелого отца своего верховного сановника особой аудиенции. Свидание между ними было трогательно по своей простоте и заду­шевности. Фараон спросил старца о его летах, и старец Иаков вкоротке обозрел свою многоиспытанную жизнь. С трогательною простотою и достоинством Иаков расска­зал могущественному монарху о своей жизни. В сравне­нии с жизнью его предков, его собственная жизнь была коротка — всего только сто тридцать лет, тогда как Авра­ам жил сто семьдесят лет, Исаак — сто восемьдесят. Но и этого было слишком много при тех превратностях и скорбях, которые выпали на его долю. Вся его жизнь бы­ла «странствованием», как и жизнь вообще, а тем более его, обитателя шатров, то и дело переселяющегося с сво­ими стадами с одного места в другое. Фараон был тронут этим свиданием и просил благословения от старца.

Новые пришельцы поселены были в округе Гесем, от­личавшемся превосходными пастбищами. Там они могли жить в отдалении от египтян, чуждавшихся общения с пастушескими племенами, хотя и не вообще пастушеско­го занятия, так как они сами, не исключая и фараона, имели огромные стада всякого скота. Ненависть к чуже­земным пастушеским племенам, часто тревожившим страну своими хищническими набегами, была так сильна даже при фараоне времен Иосифа, что невозможно было допустить поселения пастушеского семейства Иакова в одном из более близких к столице округов страны. Фара­он, однако же, был рад найти среди пришельцев людей, знающих пастушеское дело, и поручил им надзор за сво­ими стадами.

Так исполнилось предсказание Божие Аврааму, что «потомки его будут пришельцами в земле не своей», где, как подтверждено было и Иакову на пути его в Египет, должен был произойти от них народ великий. Остальные годы жизни Иакова под покровительством его сановного сына прошли в мире и довольстве. В Египте он прожил еще семнадцать лет и видел утешение в том, что еще при жизни его семейство его «весьма умножилось». Но вот, чувствуя приближение смерти, он призвал  к себе Иосифа и в знак веры своей в обетование завещал ему похоронить себя вместе с отцами своими Авраамом и Исааком, и при этом подарил ему землю, приобретенную им в собствен­ность близ Сихема. Затем он усыновил себе двух сыновей Иосифа, пророчески благословив при этом на первородст­во младшего Ефрема предпочтительно пред старшим Манассией. Наконец, собрав всех сыновей своих, он в выска­занных им благословениях³⁵ пророчески предсказал каж­дому из них их будущую судьбу, и при этом пред всеми превознес своего сына Иуду, предсказав ему, что его коле­но получит скипетр, и этот «скипетр не отойдет от Иуды и законодатель от чресл его, доколе не приидет Примири­тель» (Шилох), которому покорятся все народы, т.е. сде­лал одно из тех пророческих предсказаний, которыми с все более усиливающейся ясностью и определенностью возвещалось об имевшем явиться Избавителе мира. Окон­чив пророческое благословение, Израиль скончался, опла­киваемый Иосифом и всем родом его. Как высокопостав­ленный египтянин, Иосиф, конечно, почтил своего отца дорогим бальзамированием. Как первый правитель госу­дарства и высокий сановник, он имел в своем распоряжении специалистов этого дела — врачей, которыми славил­ся  Египет и которые составляли особый чин в жреческом сословии. Труп отвезен был в особые загородные помеще­ния, назначенные для бальзамирования, которое и совер­шено было в течение сорока дней. После этого траур про­должался еще тридцать дней, так что весь траур длился семьдесят дней, на два дня меньше траура при царе, и за­тем уже могло быть исполнено заявленное покойным пред своею смертию желание быть отвезенным в Ханаан, и там он с честию погребен был в пещере Махпела, вместе с Ав­раамом и отцом своим Исааком.

О последующей жизни Иосифа мало сообщается в библейском повествовании. Говорится только, что он ми­лостиво относился к своим братьям и по смерти отца, не­смотря на то, что последние крайне опасались его мщения за их прежнюю жестокость к нему; жил сто десять лет и имел утешение видеть внуков и правнуков, которых он любил и лелеял, как это естественно глубоким старцам, угасающая жизнь которых как бы воспламеняется вновь при виде юной жизни их потомков. До конца верный обетованию, преданному от отцов, Иосиф перед смертью взял с братьев торжественную клятву, что они вынесут ко­сти его из Египта, когда Бог снова выведет их в Ханаан. По смерти он, конечно, был бальзамирован. Бальзамиро­ванные трупы своих друзей и сановников египтяне обык­новенно вкладывали в особые деревянные ящики и береж­но опускали в гробницы или держали в особых комнатах своих домов. Мумия Иосифа оставалась в таком состоянии до выхода израильтян из Египта, затем была взята его по­томками в Ханаан и, наконец, погребена на участке зем­ли в Сихеме, некогда купленном и завещанном ему пред смертью Иаковом.

XII. Внутреннее и внешнее состояние избранного рода во время патриархальной эпохи. Богослужение и обряды. Нравы и образ жизни. Правление, промышленность и просвещение.

Со смертию Иакова и Иосифа заключается патриар­хальная эпоха библейской истории. Отличительною осо­бенностью ее было близкое и непосредственное общение патриархов, т.е. главных начальников и отцов избранного рода (патриарх — отец-начальник) с Богом и управле­ние ими народом на основании тех непосредственно со­общаемых нравственных правил, которые признавались уже всеми, хотя еще и не были сведены в формальное за­конодательство, кроме первичного свода их в «Ноевых за­конах». Это был опыт нравственно отеческого управления в его лучшей и простейшей форме.

В истории патриархальной эпохи явственно выступа­ют три отдельных ступени в отношении Бога к людям. После падения прародителей и потери ими первобытного блаженного состояния невинности, Бог, дав им обетова­ние будущего Избавителя, предоставил им свободу выби­рать между смиренным повиновением и греховным противлением Ему. Уже у первых сыновей их мы видим раз­деление: праведный Авель терпит мученическую смерть от нечестивого Каина; затем потомство последнего видимо берет перевес над благочестивым потомством Сифа и пер­вый период заканчивается всеобщим развращением, сде­лавшим неизбежною страшную кару на все человечество в потопе. После потопа заключен был Богом новый завет с праведным Ноем, как родоначальником нового человече­ства, и ему было обещано долготерпение Божие до конца времен. Но вследствие этого именно долготерпения грех опять водворился в мире, явилась страшная самонадеян­ность у людей, которые построением «башни до небес» хотели выразить свое презрение к небесам. Замысел был разрушен и народы рассеяны, но это повело к забвению истинного Бога, и на место истинной религии повсюду во­царилось грубое идолопоклонство. Тогда, чтобы сохранить истинную религию и связанное с нею великое обетование об Избавителе мира, Бог избирает нового праведника, что­бы сделать его родоначальником избранного рода, имею­щего сохранить в себе истинную религию.

Этот завет с Авраамом представляет собою третью ступень в истории патриархальной эпохи, и она отличает­ся частыми явлениями и обетованиями Бога родоначаль­никам и главам избранного рода. В этих явлениях посте­пенно выясняется существо Бога, который является не только Богом Авраама, Исаака и Иакова, но «Богом все­могущим» (Быт. 17:1; 28:3; 35:11), «Судией всей земли» (Быт. 18:25); а в многочисленных обетованиях получает полное развитие великая мысль о будущем Избавителе, как семени, в котором благословятся все народы (Быт. 22:18). Вместе с тем и самая жизнь патриархов, в возвы­шенности и чистоте их веры, по непрестанному руководи­тельству Промысла Божия, представляла собой такой вы­соконазидательный образец осуществления высших добро­детелей, что вследствие этого получала преобразовательное значение по отношению ко многим тайнам в будущих судьбах домостроительства Божия в мире. Так, бессемен­ное рождение Спасителя преобразовательно изображалось в неплодстве Сарры и Ревекки; соединение в Нем божес­кого и человеческого естества — в лестнице, виденной Иа­ковом; Его страдания, понесенные Им от Своего народа, но соделавшиеся потом источником благословения для всего человечества — в приключениях Иосифа; Его крест­ная смерть и воскресение — в жертвоприношении Исаа­ка; Его вечное священство — в Мелхиседеке; различные состояния закона и благодати — в различной участи Из­маила и Исаака; благодать, данная язычникам, но поте­рянная  иудеями — в благословении Иакова и Исава, и так далее. Вся эта эпоха с ее величавыми представителями есть преобразовательное зеркало, в котором явственно отража­лись будущие судьбы церкви и мира.

Вера патриархов находила свое внешнее выражение в богослужении. Но богослужение в эту эпоху не получило еще определенных форм и состояло, главным образом, в принесении жертв на первом попавшемся камне, хотя в то же время раз сделанный жертвенник получал священное значение и на последующее время, так что он изби­рался для жертвоприношений и последующими патриар­хами предпочтительно пред другими жертвенниками и служил местом особых явлений и видений (каковым был напр. жертвенник в Вефиле). Самый жертвенник для свя­щеннослужения освящался чрез возлияние елея, и к совер­шению богослужения приступали с особым приготовлени­ем,  состоявшим  в омовении тела и перемене  одежды (Быт.  35:2).  Особыми обетами придавалось некоторым жертвенникам особое священное значение в смысле по­стоянного «дома Божия», то есть, как бы храма, на содер­жание       которого       отдавалась     десятина      имения (Быт. 28:20—22). Со времени Авраама введен был особый обряд, как средство вступления в ветхозаветную церковь, именно обряд обрезания, которое как таинство означало очищение от прежней греховности и нечистоты, предзна­менуя в то же время внутреннее обрезание или умерщв­ление плотского и рождение духовного человека.

Сама патриархальная жизнь избранного рода охраня­лась соблюдением известных постановлений. Все богатст­во обетований передавалось по праву первородства, полу­чаемому чрез особое благословение, охранялась святость брака и отвергалось всякое смешение с идолопоклонника­ми (Быт. 34:7, 13, 31; 38:24; 26:34, 35; 27:46). Повино­вение и почтение к родителям считались высокими и глав­нейшими добродетелями, что явственно выступает в исто­рии тех лиц, которые подвергаются наказанию и каре за нарушение их (Хам). Семейная жизнь вообще отличалась первобытною простотою; самый брак носил характер пол­нейшей безискусственности и заключался с благословения и указания родителей, хотя в то же время известны при­меры и своевольных браков (напр. женитьба Исава), вед­ших к семейным раздорам и недовольству. В то же время патриархальная жизнь и вообще не чужда примеров, ког­да первородный грех сказывался в явном господстве пло­ти, ведшем к отступлению от прежних установлений Бо­жиих. Это мы видим даже в таких великих и святых лич­ностях, как Авраам и особенно Иаков, из которых первый кроме жены имел наложниц (хотя наложничество выте­кало из благочестивых побуждений иметь наследников лучших обетований), а второй был двоеженец, за что и нес различные тяжкие испытания, как естественное след­ствие этого отступления от первоначального закона брач­ной жизни (моногамии).

В гражданской области вполне господствовала патри­архальная форма правления. Она состояла в том, что власть по заведыванию всеми гражданскими делами сосре­доточивалась в главе семейства или рода. Патриарх, как глава семейства, был в то же время и единственным решителем всех дел, возникавших между членами его семей­ства или рода. Он вполне распоряжался судьбою своих де­тей и домочадцев, производил суд и расправу, имел право жизни и смерти (Быт. 38.24), и в случае внешней опас­ности являлся полководцем (как напр. Авраам), за кото­рым признавалось право войны и мира. Но все эти права и обязанности не имели еще вполне определившегося характера и все вытекали из естественного положения отца в семействе, обязанного заботиться о защите и благососто­янии своего рода.

Тут мы видим человечество в его как бы отроческом возрасте. Патриархи — мирные пастухи, которые пересе­ляются с одного места на другое для отыскания лучших пастбищ, и единственными вьючными животными служат у них верблюд и осел. Лошадь им еще неизвестна, да и к лучшему, так как с появлением ее у пастушеских племен всегда развивается склонность к набегам и хищничеству. Земледелие еще было мало развито и составляло лишь вре­менное и случайное занятие. Поземельной собственности у них не было. Авраам купил себе землю только для  погре­бения, и только Иаков приобрел в собственность участок для своего шатра. Запасов жизненных не делалось, вследст­вие чего голод часто вынуждал переселяться в соседние страны (по преимуществу в Египет, как житницу древне­го мира). Во времена Иакова, однако же, видимо устано­вилась довольно правильная хлебная торговля между Егип­том и соседними странами и существовали торговые кара­ван-сараи по пути. Торговые караваны появляются на всем громадном пространстве между Египтом и Месопотамией и  ведется  оживленная торговля  пряностями  и другими произведениями востока, а также и рабами, которые боль­шими партиями ввозились в Египет. Ко времени Авраама мы видим зачатки меновой монеты, хотя и в виде кусков известного металла с определением его ценности по весу; при Иакове появляются своего рода «монеты», а сыновья его уже хорошо знакомы с ходячими сребрениками, за ко­торые они и продали своего брата Иосифа.

Что касается просвещения, то из всей истории патри­архальной эпохи видно, что хотя патриархи и являются по преимуществу странствующими пастухами, но вместе с тем, у них замечаются следы довольно высокого просвеще­ния, отчасти, вследствие влияния соседних народов, из ко­торых иные, как напр. египтяне, стояли уже на высокой степени цивилизации, а отчасти и вследствие самобытного развития избранного рода, отличавшегося высокими духов­ными дарованиями. Так, предание приписывает Аврааму высокие познания в астрономии и математике, которым он будто бы научил египтян. Следов письменности в соб­ственном смысле не встречается, хотя нет достаточных ос­нований и сомневаться в ее существовании, тем более, что в соседних с Палестиной странах она уже несомненно су­ществовала. Во всяком случае, есть свидетельство о сущест­вовании именных печатей, предполагающих начертание имени или каких-либо условных знаков (Быт. 38:18, 25).

В таких общих чертах представляется жизнь патриар­хов избранного рода, бывших исключительными носителя­ми истинной религии и связанного с нею великого обето­вания о Спасителе и потому находившихся под особым руководством Промысла Божия.

ХIII. Истинная религия вне избранного рода. Нов. Религиозное состояние языческих народов. Летоисчисление.

Промыслительное действие Божие, равно как и ис­тинная религия и благочестие, однако же не ограничива­лись только тесным кружком избранного рода. Отдельные праведники и целые семейства праведных жили и в дру­гих местах, «ходя пред Богом». Таким, кроме Мелхиседе­ка, является особенно Иов, жизнь которого описывается в книге, известной под его именем (книга Иова). Это был величайший праведник и образец веры и терпения, кото­рых не могли поколебать никакие козни исконного врага человеческого рода. Он жил в земле Уц, в северной части Аравии, «был непорочен, справедлив и богобоязнен, и уда­лялся от зла», и по своему богатству «был знаменитее всех сынов востока». У него было семь сыновей и три дочери, составлявшие счастливое и довольное семейство. Но этому счастью позавидовал исконный враг человечества — сата­на, и пред лицем Бога-сердцеведца стал дерзко утверж­дать, что Иов праведен и богобоязнен только ради своего богатства и земного счастия, и что с потерей его он пере­станет благословлять и славословить Бога. Чтобы наказать дерзкую ложь отца лжи и укрепить веру и терпение Сво­его праведника, Бог дает Иову вместе со счастием испы­тать и все бедствия и горечи земной жизни. По попуще­нию Божию, сатана один за другим наносит ему страш­ные удары, лишая его всего богатства, всех слуг и всех детей. Но когда и это бедствие не поколебало веры Иова, который лишь поклонился Господу и сказал: «наг я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь; Господь дал, Гос­подь и взял», то посрамленный сатана хотел испытать многострадального праведника еще худшими бедствиями, и опять по попущению Божию поразил самое тело его страшною проказою, самою ужасною и омерзительною болезнью на востоке. Ужасная болезнь лишала его права пребывания в городе, и он должен был удалиться за его пределы, и там, скобля струпья на своем теле черепком, он сидел в пепле и навозе. Все отвернулись от него, и да­же жена его презрительно говорила ему: «ты все еще тверд в непорочности своей. Похули Бога и умри». — «Ты говоришь как безумная, отвечал ей многострадальный праведник. Неужели доброе мы будем принимать от Бо­га, а злого не будем принимать?» Таким образом Иов да­же словом не согрешил пред Богом, безропотно перенося свое собственное ужасное положение и положение жены, вынужденной после прежней богатой жизни в качестве госпожи теперь зарабатывать себе насущный хлеб тяжкой и непривычной для нее поденной работой.

О несчастии Иова услышали друзья его Елифаз, Вилдад и Софар. Увидев его в несчастном положении нище­ты и прокаженности, они, не смея подойти к нему близ­ко, воскликнули от ужаса и зарыдали, в течение семи дней безмолвно убиваясь горем в виду своего злополучного дру­га. Вид их наконец развязал скованный дотоле бедствиями язык Иова, и страдалец впервые показал, как тяжело ему было сносить свое положение, и проклял самый день сво­его рождения и самую ночь своего зачатия. Друзья стали утешать его, уверяя, что Бог правосуден, и если Иов стра­дает, то страдает за какие-нибудь согрешения свои, в ко­торых должен покаяться. Но Иов, твердый в своей вере и сознавая свою невинность, признавая в своих бедствиях испытание со стороны Бога, отвергает обвинение в безза­конии и нечестии, так как он никогда не забывал своего Творца и никогда не переставал молиться Ему, и среди са­мых бедствий своих выразил непоколебимую веру в при­шествие Искупителя и в воскресение мертвых: «я знаю, Искупитель мой  жив, и он в последний день восставит из праха распадающуюся кожу мою сию. И я во плоти мо­ей узрю Бога». Между тем, во время беседы и рассужде­ния Иова с друзьями поднялась буря, и загремел гром, из бури раздался голос Божий Иову, укоривший рассуждаю­щих друзей за желание проникнуть в непостижимые со­веты и намерения Вседержителя. Бог выразил гнев Свой за неправильные суждения друзей, и только жертвоприно­шение их и ходатайство за них праведного Иова оправда­ли их пред Богом. Этим кончилось испытание  Иова, по­срамившего исконного человекоубийцу в его дерзкой лжи и клевете, и Бог исцелил Иова от болезни и обогатил его вдвое больше прежнего. У него опять родились семь сы­новей и три дочери, и он опять сделался счастливейшим патриархом счастливой семьи. «И умер Иов в старости, насыщенный днями».

Молчание в этом славном повествовании о законах и чудесах Моисея, патриархальные черты в жизни, религии и нравах и, наконец, самая продолжительность жизни Ио­ва, скончавшегося двухсот лет от роду, — явно показыва­ют, что он жил еще в патриархальную эпоху библейской истории и, притом, в конце ее. В его истории мы видим уже высокое развитие цивилизации и общественной жиз­ни. Иов живет с значительным блеском, часто посещает город, где его встречают с почетом как князя, судью и знатного воина. В книге его есть указания на суды, писан­ные обвинения и правильные формы судопроизводства. Люди уже умели наблюдать над небесными явлениями и делать из них известные астрономические заключения. Есть указания даже на рудокопни, большие постройки, развалины гробниц, а также на великие политические пе­ревороты, благодаря которым повергнуты были в рабство и бедственное состояние целые народы, наслаждавшиеся дотоле независимостью и благосостоянием.

Таким образом, и среди языческих народов, совре­менных патриархальной эпохе избранного рода, встреча­лись отдельные светлые личности, которые сохраняли чис­тоту первобытного благочестия и истинной религии с ее высокими истинами и обетованиями. Но масса была по­гружена в темное идолопоклонство, которое с развитием принимало самые разнообразные формы. В Месопотамии идолопоклонство получило такое развитие и распростра­нение, что оно вторглось даже в благочестивый дом Фарры, отца Авраама, и существование домашних идолов (терафимов) мы встречаем в доме родного брата Авраама — Нахора и особенно внука последнего — Лавана. По предположению, терафимы — это были складные идолы, изображавшие человеческие фигуры или предметы, наибо­лее чтимые местными жителями. Но в общем в Месопо­тамии преобладал, как и в Аравии, сабеизм, то есть, боготворение небесных светил, изображение которых, быть может, делалось и на терафимах. При этом однако же за­мечательно, что в Месопотамии, и особенно Халдее, сохра­нились следы того, как религия постепенно уклонялась от первоначальной истины и вырождалась в грубое идолопо­клонство. В весьма неясном представлении им предносил­ся единый верховный Бог Ил или Ра, творец довременно­го хаоса. В этом хаосе, смутно отождествлявшемся с са­мим Илом, было три начала — материя, желание и разум. Они разделились между собою, и из этого произошел мир. Начала эти, в свою очередь, олицетворялись в виде трех бо­гов: Ану — материя, Бен — желание и Ноа — разум. От этой первой троицы рождается вторая, но она уже явст­венно вырождается в чисто планетные божества: Самас — бог солнца, Син — бог луны и Бин — бог воздушного пространства. У каждого из этих богов имеется по жене, которые, впрочем, тождественны с ними, и затем следуют уже второстепенные планетные боги: Нин (Сатурн), Бел-Меродах (Юпитер), Нергал (Марс), Иштар или Нана (Венера) и небо (Меркурий). За этими богами следовало множество еще меньших богов, определить значение ко­торых весьма трудно, но которые уже составляли послед­нюю ступень помрачения первоначальной религиозной истины. Число богов увеличивалось еще оттого, что каждый город имел своего особого бога покровителя, который и считался там главным, независимо от общей системы. Так, Бел-Меродах, бог планеты Юпитер, был местным божест­вом Вавилона и с возвышением этого города стал главным и слился с Белом. Служение всем этим богам и особенно Иштаре (Астарте) имело грубо чувственный характер, пе­реходивший в полное распутство, совершавшееся в честь богов и богинь в самих храмах и капищах.

Тот же сабеизм, но с расширением его в боготворение природы вообще, был господствующим видом идоло­поклонства ханаанских народов, среди которых по пре­имуществу проходила жизнь патриархов. Главным боже­ством хеттеян (с которыми, прежде всего, встретился Авраам при вступлении в землю Ханаанскую) была боги­ня Истар или Ашторет (Астарта), идолослужение кото­рой совершалось под видом самой гнусной распущеннос­ти. Другие ханаанские племена боготворили также Бела или Ваала (солнце) под различными именами — Бл, Мо­лох, Адони. Как и во всех подобных религиях, составляю­щих полное уклонение от первоначальной истины, народ боготворил под видом этих богов свои собственные страс­ти и похоти, придавая им как бы печать божественного соизволения. Для умилостивления гнева богов он прино­сил человеческие жертвы и, руководясь мнением, что чем Дороже приношение, тем на большую милость может рас­считывать приноситель, заблуждающиеся безумцы прино­сили в жертву идолам своих детей, девицы жертвовали своим целомудрием, и так далее. Под влиянием этого-то безнравственного культа нечестие достигло такой безоб­разной степени, на какой мы видим его в жителях горо­дов содомского пятиградия, навлекших на себя страшный гнев Божий.

На более высокой степени стояла религиозно-нравст­венная жизнь в Египте, но и то только в высших классах страны и особенно знаменитом египетском жречестве, где религия достигала значительной высоты, показывавшей, что искра истины и древних преданий еще тлела под пеп­лом языческого заблуждения. В высшем своем умопредставлении египтяне поднимались до понятия о едином Бо­ге, не имеющем ни начала, ни конца. Священные гимны египтян говорят об этом Боге, что «Он единый Плодотво-ритель на небе и на земле, но сам не рожден. Бог единый в истине, который сам себя родит, который существует от начала, который создал все, но сам не создан». Этот вер­ховный единый Бог назывался различно: в Фивах — Аммон-Ра, в Мемфисе — Фта. Но единый сам по себе, этот верховный Бог есть в то же время не только отец, но и мать и сын, и потому как бы тройствен в своем бытии, представляет собой три начала. Маут, женское начало, есть в то же время жена Аммона-Ра, и сам он, как сын его, Хонс, есть вместе с тем тот же самый Аммон, потому что он из себя творил все. Аммон-Ра, Маут и Хонс составля­ют высшую троицу, единое высшее божество, о котором в одной египетской книге (папирусе) говорится: «Он да­ет жизнь рыбе в воде, птице в небе, дает дыхание плоду в яйце. Он живит гадов, дает то, чем живут птицы, ибо га­ды и птицы равны перед его очами. Он делает запасы для мыши в ее норе и кормит птицу на ветке. Будь благосло­вен за это единый, единственный многорукий». Весь внешний мир был проявлением этого верховного божест­ва. Вследствие этого всякое явление природы было свя­щенно. Так понимали божество высшие классы в Египте. Но для народной массы такое представление было непосильно и слишком отвлеченно. Поэтому простой народ из разных проявлений божества делал для себя самостоятель­ных богов. Отсюда является почти бесконечный ряд жи­вых богов, символами которых были различные предметы неодушевленной природы, птицы и животные. Одним из главных божеств этого рода был Нил, отождествлявшийся в представлении народа с богом Апи или Озирисом, же­ной которого была Изида (земля). Воплощением Озири­са был живой бык — апис, который из простого символа превратился в умопредставлении народа в самостоятель­ное божество, и о нем жрецы рассказывали, что он на­рождается каждые двадцать пять лет от телицы, оплодо­творяемой молнией. Другие божества олицетворяли со­бою различные благодетельные или грозные силы природы, каковыми были благодетельное солнце (Ра), солнце как палящий губитель жизни (Монт), губитель света — Сет, и так далее, и олицетворением различных богов были ястреб, ибис, крокодил, козел, кошка, которые также почитались иногда в качестве самостоятельных бо­жеств. Умножению богов содействовало также то обстоятельство, что каждый город с своим округом непременно почитал своего особого бога. Тут, очевидно, религиозная мысль ниспускалась уже до самой грубой ступени идоло­поклонства. Сообразно с религией на такой же низкой степени стояла и нравственная жизнь, в которой господ­ствовали самые гнусные пороки, находившие поощрение в самой обрядности грубого и безнравственного культа.

Таково было религиозно-нравственное состояние язы­ческих народов, и в сравнении с ними избранный род па­триархов был поистине светильником, ярко сиявшим сре­ди глубокой религиозно-нравственной тьмы окружающего человечества.

По времени рассмотренная патриархальная эпоха об­нимает собою более двух столетий. Для точного определе­ния ее не существует достаточных данных. Мы имеем только свидетельство ап. Павла, что от великого обетования Аврааму до издания Синайского закона прошло 430 лет. Эта же цифра указывается и в книге Исход 12, 40 стих, где говорится: «времени же, в которое сыны Израилевы (и отцы их) обитали в Египте (и в земле Ханаанской — как прибавлено в греческом тексте перевода семидесяти тол­ковников), было четыреста тридцать лет». В откровении самому Аврааму этот же период определяется круглым числом в четыреста лет. Если предположить, что продол­жительность пребывания израильтян в Египте была рав­ною приблизительно с продолжительностью собственно патриархального периода странствования от призвания Авраама до переселения Иакова в Египет, то половина этой цифры, именно 215 лет, и будет приблизительно оп­ределять продолжительность патриархальной эпохи, что вполне согласуется с летами жизни патриархов и под­тверждается иудейскими преданиями.

Глава: Продолжение

XVIII. Странствование израильтян по пустыне до Сина²⁰

Снявшись со своего стана в Айюн-Мусе, народ израильский под покровом Божиим и водительством Моисея двинулся по направлению к югу — вероятно тем путем, которым и теперь ходят караваны из Египта к Синаю и в Аравию, неподалеку от морского берега, по пустынной кремнистой дороге. Чем дальше, тем местность станови­лась волнообразнее и гористее. Это была пустыня Сур. В течение трех дней народ тяжело двигался вперед, под­крепляясь запасенной в кожаных мехах водой; но послед­няя, наконец истощилась, и мука жажды начала сказы­ваться на всех. Это было неутешительным началом для новой свободной жизни и резко противоречило с тем, что израильтяне, вероятно, ожидали после своего чудесного избавления от фараона. Наконец они прибыли в долину Хувар, известную тогда под названием Мерра («Горечь»), и в ней нашли воду; но она оказалась слишком соленой и горькой²¹. Их нравственное воспитание уже началось. Ие­гова спас их при Чермном море и хотел приучить их упо­вать на Него и в будущем. Но это был тяжкий урок и на­род опять разразился громким ропотом против Моисея. Это было действительно страшное испытание их надеж­ды на невидимого Вождя и Покровителя. Но помощь бы­ла близка, если бы только у них побольше было терпения и самоотречения. «Моисей возопил к Господу, и Господь показал ему дерево, и он бросил его в воду, и вода сдела­лась сладкою», так что народ с приятностью утолял свою жажду.

Направляясь отсюда дальше на юг, израильтяне следу­ющий стан свой устроили при Елиме — «деревах», в ме­стности, называемой так от семидесяти финиковых пальм, орошавшихся двенадцатью родниками²². Местность эту отождествляют с теперешней долиной Гурундель, которая и доселе служит приятной стоянкой для караванов, напол­няющих здесь свои кожаные мехи свежей родниковой во­дой и отдыхающих под тенью пальм. Дальнейший путь шел по местности обнаженной, холмистой и трудной для путешествия, и народ рад был, когда впереди показалась синева моря, на берегу которого и был раскинут стан. На­правление это было, вероятно, избрано частью для того, чтобы народ вздохнул свежим морским воздухом после палящего и душного зноя пустыни, а также, быть может, и для того, чтобы воспользоваться всем, что мог предоста­вить в распоряжение народа находившийся здесь египет­ский порт — запасы пищи и предметов, которые могли оказаться полезными в пустыне.

Дорога от приморского стана шла на некотором рас­стоянии вдоль берега. Оставив высокие меловые утесы ва-ди-Тайджибех²³, израильтяне вступили на равнину Мургаб, называемую в книге Исход пустыней Син, которая тянет­ся вдоль берега; это кремнистая и почти совершенно ли­шенная всякой растительности местность. Даже зимой зной здесь ужасный, а израильтяне проходили по ней уже полною весною. Даже бедуины, обыкновенно легко снося­щие зной, чувствуют здесь особенную тяготу. Можно представить, с какими тягостями сопряжено было здесь путешествие для огромной массы израильтян, устало тя­нувшихся с женами, детьми, стадами всякого скота и гро­мадным обозом. К общим тягостям прибавилось то, что запасы пшеницы, муки и пищи всякого рода, захваченные из Египта (очевидно, огромные, если они велись так дол­го), наконец начали истощаться, несмотря на пополнения, произведенные во время стоянки у египетского порта. Прошло уже шесть недель со времени перехода Чермного моря, и им постоянно приходилось выносить только тяго­сти в пустыне, где они мечтали о «свободе». Еще недавно они едва не погибли от жажды; теперь угрожал им голод, и ввиду новой опасности забыто было так недавно совер­шенное пред ними чудо. Против Моисея и Аарона опять поднялись ожесточенные крики, и в толпе стали разда­ваться возгласы горького сожаления, что народ не остался в рабстве на берегах Нила, где он сидел у котлов с мясом и ел хлеба досыта. Неблагодарный и грубый народ, при­ученный вековым рабством полагаться в отношении свое­го пропитания на заботу господ, не хотел знать, что сво­бода требовала от него мужества и самодеятельности и была неразлучна с испытаниями. Но он должен был убе­диться, что Моисей, во всяком случае, освободил его не для голодной смерти в пустыни и потому скоро открыл ему новые, необычайные для него, чудесные источники пропитания. Вечером того же дня вся местность около стана покрылась стаями перепелов, а на следующее утро появилась манна на всем окружавшем их пространстве²⁴. Манна отселе служила для них насущным хлебом до само­го вступления в землю обетованную. В вечное воспомина­ние об этом чудесном хлебе, одна мера (гомор) манны была впоследствии поставлена пред ковчегом, для доказательства будущим поколениям о том чудесном промышлении, которое Бог имел о своем избранном народе в пус­тыне²⁵. Правила собирания и пользования манной должны были приучать народ не заботиться много о веществен­ном, полагаться на провидение Божие, а отсутствие ее па­дения по субботам служило указанием на необходимость соблюдения субботы как дня покоя, посвящаемого на слу­жение Богу. Пропитание манною было столь необычным явлением, что впоследствии оно сделалось синонимом пи­тания божественным словом, и сама манна стала прооб­разом Христа, Слова Божия, который пришел с неба как хлеб жизни, чтобы дать жизнь всем верующим в Него.

Из пустыни Син Моисей повел свой народ в сторону от приморского берега. Местность эта еще ужаснее и бе­зотраднее, так что римляне, проходя по ней во время сво­их воинских походов, ужасались пустынной дикости этих голых, утесистых гор. Народу приходилось то двигаться по тесным ущельям, то взбираться на скалы, то спускаться в овраги — по ужасной, усеянной камнями дороге. Но тя­жесть пути вознаграждалась тою целию, достижение кото­рой имелось в виду. Неподалеку, именно у горы Дофки, называвшейся у египтян Та-Мафной, находились знамени­тые египетские рудники, которые служили главным источ­ником добывания серебра, золота и других металлов для Египта. Рудники эти разрабатывались каторжным трудом ссыльных, которых партиями отправляли сюда, заковыва­ли в цепи и принуждали к насильственным работам. Во времена   фараонов-угнетателей   они   переполнялись   ка-торжниками и между ними, несомненно, было множест­во израильтян, которых жестокое правительство партиями ссылало сюда для ослабления молодого народа, становив­шегося опасным для государства. Египетский историк Манефон рассказывает, что фараон Аменофис сослал таким образом в рудники и каменоломни до восьмидесяти тысяч «прокаженных», как несомненно назывались израильтяне, не соблюдавшие египетских законов о чистоте. Поэтому, направляясь сюда, Моисей мог иметь в виду не только вос­пользоваться египетским провиантом и добычей золота и серебра в этих рудниках, но и, главным образом, освобо­дить своих страждущих братий. Небольшой египетский гарнизон, конечно, не мог оказать большого сопротивле­ния и при приближении народа должен был удалиться.

От египетских рудников народ прошел по долине Мокаттеб, где был стан Алуш. Долина эта известна множест­вом надписей на скалах и целых изображений, представ­ляющих картины странствования какого-то племени (и уже древнее предание видело в этом племени израильский народ).

Большой стан затем был в Рефидиме, самое название которого (место остановки) показывает на продолжи­тельное пребывание в нем. Здесь опять возник ропот по случаю отсутствия воды, и Моисей ударом жезла чудесно источил ее из скалы. Чудесно открытый источник, по-ви­димому, сделался постоянным, и из него израильтяне пользовались водой во все время пребывания у Синая. Ис­точник этот, по учению ап. Павла, был прообразом Христа, источающего жизнь вечную²⁶.

Но израильтянам приходилось бороться не только с тягостями пути и недостатками природы, но и с враждеб­ными племенами. Когда они находились еще в Рефидиме, у долины Фейран, местные жители вознамерились оказать им сопротивление²⁷. Это было племя бедуинов, известное под именем амаликитян, самое сильное племя Синайско­го полуострова в то время. В зимнее время они, обыкно­венно, жили в южных пределах полуострова, а к лету пе­редвигались на север, именно в окрестности долины Фейран, где находили хорошие пастбища для своих стад. Им, поэтому, было крайнею, жизненною необходимостью прогнать отсюда вновь вторгшийся народ, который мог отбить у них пастбища. Будучи издавна данниками фара­онов, они теперь соединились с египетским гарнизоном, отступившим от рудников Дофки, и совместно ударили на пришельцев. Время и место было выбрано чрезвычайно удачно для них. Народ израильский был крайне истощен тягостями пути и невзгодами, значительно даже деморали­зован ропотом и неудовольствиями на своего вождя, кото­рого только что пред тем грозил побить даже камнями. Местность была стиснута гранитными скалами, затрудняв­шими более или менее правильное военное действие, и жар палил невыносимый. Минута была критическая. Правда, израильтяне были гораздо многочисленнее своих врагов, но самая их многочисленность со своими женами, детьми и стадами была их главною слабостью, потому что скорее могла вызвать панику в народе. Моисей быстровзвесил все обстоятельства и распорядился оставить весь обоз с женами и детьми позади, а из колен выбрал наи­более сильных и храбрых воинов, которые должны были сразиться с амаликитянами. Отряд был отдан под началь­ство Иисуса Навина, — имя которого тут впервые появ­ляется в летописях истории. Соединившись с некоторыми более дружественными племенами, искавшими, в свою очередь, союза с израильтянами против угнетавших их амаликитян, именно с кенеями и мадианитянами, изра­ильтяне нанесли полное поражение своим врагам. Сам Моисей во время битвы стоял на горе, наблюдая за ходом сражения и придавая чудесную силу своим воинам подня­тием своих рук, знаменовавших силу молитвы и прообра­зовавшим силу креста. На месте победы Моисей воздвиг жертвенник под названием Иегова Нисси (Господь знамя мое), и получил обетование об окончательном истребле­нии амаликитян за их коварное нападение на избранный народ.

Вскоре после поражения амаликитян Моисей был об­радован приятной встречей, которая должна была обод­рить его в страшных трудах и испытаниях²⁸. Отправляясь в Египет, он оставил свою жену Сепфору с двумя сыновь­ями у тестя своего Иофора, для безопасности. Теперь, ког­да он опять был близ священной горы, ему пришлось вновь увидеть свое маленькое семейство, приведенное к нему тестем. Узнав о его приближении, Моисей вышел к нему навстречу, преклонился пред ним на колена, прикос­нулся головой земли, поцеловал у него сначала руку, а затем, поднявшись, поцеловал его в обе щеки и, приветст­вуя друг друга по всем правилам восточной любезности, они оба вошли в шатер. Тут Моисей рассказал Иофору о всех событиях, сопровождавших избавление народа, и о всех трудностях, которые встречались им на пути. Прине­сено было благодарственное всесожжение в жертву Богу, устроено угощение, на котором в присутствии Аарона и старейшин заключен был формальный союз между изра­ильтянами и мадианитянами, связавший оба народа узами дружбы, редко нарушавшимися в течение последующей истории.

Пребывание Иофора в израильском стане ознамено­валось важным преобразованием в гражданском устройст­ве народа. До этого времени у народа совсем не была ус­троена судебная часть — по разбирательству возникавших дел и тяжб. Со всеми делами непосредственно обращались к самому Моисею, который поэтому и должен был с утра до ночи заниматься разбором бесконечных тяжб и дел. Та­кой порядок вещей был крайне утомителен для вождя и неудобен для народа. Опытный глаз Иофора тотчас же ус­мотрел ненормальность такого положения, и он предло­жил Моисею такое устройство судебного дела, чтобы до него доходили только наиболее важные дела. Он должен был разделить весь народ на определенные части и над каждой частью поставить начальника, к которому и обра­щалась каждая часть для разбора возникающих в ней дел. Таким образом, явилась та стройная десятичная система народных начальников, которая так много содействовала правильной общественной жизни народа. И были избра­ны тысяченачальники, стоначальники, пятидесятиначальники и десятиначальники, которые и ведали дела своих ча­стей. Только крупные дела представлялись на разрешение Моисея, который таким образом освобожденный от ме­лочных дел, мог всецело посвятить себя высшим интере­сам народной жизни.

По возвращении Иофора к своему племени израиль­ский народ двинулся дальше. В отдалении уже виднелись величественные высоты Синайских гор, где должно было совершиться великое не только для израильского народа, но и для всего человечества, событие, именно провозгла­шение и дарование божественного Синайского законода­тельства. К этим-то высотам и повел теперь Моисей осво­божденный им народ.

XIX. История дарования Синайского законодательства. Золотой телец. Скиния. Священство. Исчисление народа²⁹

От Суэцкого залива, где израильтяне перешли чрез Чермное море, до Синая всего только около двухсот пяти­десяти верст, считая все извилины пути, но только в тре­тий месяц по выходе из Египта они могли, наконец, рас­кинуть свои палатки под сению священной горы.

Под именем Синая, собственно, разумеется целая группа гор, отдельные отроги которой носят различные названия, и определить, какая из них именно была горою законодательства, составляет трудный вопрос науки. Са­мая величественная из них есть гора Сербал, но перед нею нет такой равнины, на которой мог бы расположить­ся станом народ. Поэтому в последнее время большинст­во исследователей начинают склоняться в пользу той горы, которая называется Рас-Сафсафех. Она почти так же вели­чественна, как Сербал, но с тою разницею, что пред ней расстилается обширная равнина Эр-Раха («Ладон»), на которой мог помещаться народ, и вообще, особенности этой горы более соответствуют подробностям библейского повествования. С равнины Эр-Раха открывается величест­венное зрелище, лучше которого и трудно было избрать для великого события — нравственного возрождения на­рода. Перед станом в страшном величии возвышалась священная гора, гранитные скалы которой отвесными утесами возносятся к небесам и с равнины представляют­ся подобно исполинскому алтарю, неприступному пре­столу Всевышнего, голос которого мог разноситься далеко по всей равнине, лежащей внизу. У подошвы ее проходит наносная плотина, как раз соответствующая той «черте», которая должна была воспрепятствовать народу «прика­саться к подошве горы», и самая подошва так отвесна и крута, что к ней действительно можно прикасаться как к стене. Равнина закрыта и стеснена горами со всех сторон, но в одном месте она представляет большой выступ, за которым народ, не вынося грозных явлений на горе, мог «отступить и стать вдали». Небольшое возвышение при входе в равнину носит имя Аарона, и по преданию это то самое место, откуда Аарон смотрел на празднество в честь золотого тельца. Па вершину горы ведет тропинка и она имеет особенность, близко соответствующую биб­лейскому повествованию, по которому Моисей, сходя с горы, слышал крик в стане, но не видел самого стана и того, что в нем делалось. Действительно, всякий сходя­щий с этой горы по тропе, ведущей с нее в равнину, мо­жет слышать звуки, разносящиеся по безмолвной равни­не, но не видит самой равнины, пока окончательно не сойдет с горы, как это именно и было с Моисеем. Затем поблизости находится и источник, который мог быть именно тем «потоком», в который рассыпан был истер­тый в прах золотой телец. Наконец, самая равнина, быв­шая местом стоянки народа в течение почти целого года, изобилует и пастбищами, которые в прилегающих доли­нах (вади) отличаются особенным богатством. Сюда-то Моисей, для которого известны были здесь всякая тропа и всякий источник, привел народ свой. В народе эта ме­стность должна была возбуждать тем более благоговейное настроение, что эта группа гор издавна считалась священ­ною, и даже в настоящее время около нее ежегодно со­вершаются религиозные празднества местных арабов, поддерживающих предания глубокой старины.

Расположившись станом на этой равнине, израильтя­не, по внушению Моисея, должны были приготовиться к великому событию. Иегова избавил их от рабства, имел особенное попечение о них в пустыне, «носил их как бы на орлиных крыльях и принес их к Себе», к Своему свя­тилищу, чтобы и их освятить и сделать Своим «избранным народом», «царством священников и народом святым», особенным представителем истинной религии в мире. Ос­вящением и строгим воздержанием израильтяне должны были сделать себя достойными и способными воспринять тот завет, который Иегова хотел заключить с ними. С на­пряженным вниманием и трепетным сердцем народ ожи­дал этого события. Наконец утром, на третий день, густое облако покрыло вершину горы, заблистала молния, прони­зывая гору и превращая ее в объятую пламенем печь, за­грохотали удары грома, раскатываясь от утеса к утесу и повторяясь в многократных отголосках. Казалось, вся при­рода вышла из своего обычного течения и ждала чего-то великого. «И вострепетал весь народ», и с замиранием сердца смотрел на величественно-страшное зрелище. Но как ни величественно было самое зрелище, еще возвышен­нее были слова, которые среди громовых раскатов и мол­ний на горе, куда удалился Моисей, доносились до слуха народа. Слова эти были просты и общедоступны, но ис­полнены такого глубокого значения, что легли в основу всякой нравственности и всякого законодательства. Это было знаменитое десятословие, те десять заповедей, из ко­торых в каждой открывалась вековечная истина³⁰.

В первой из них открывался народу Сам Иегова, как Бог, чудесное водительство которого израильтяне уже зна­ли и могущество которого проявлено было ради них: это Он вывел их из Египта, открыл им путь по морю и ниспроверг могущество фараона и его воинства. Он не про­стое изобретение воображения, не простой символ сил природы, подобно идолам язычников; не простое отвлече­ние, подобно богам Нила, неспособным сочувствовать че­ловеку или любовно нисходить к его нуждам и потребно­стям ума и сердца; нет, Он показал уже, каким сильным помощником Он служит для тех, которые полагаются на Него. Он был и теперь с ними и говорил с ними языком человеческим. Но, будучи так близок к ним и милостив, будучи единым живым Богом со всеми свойствами лично­го бытия, Он, однако же, невидим, и нет Ему никакого подобия ни на небе, ни на земле. В противоположность идолопоклонству египтян, к которому привыкли и изра­ильтяне, это определение высказано (во второй заповеди) с особенною выразительностью. Народ не должен изобра­жать Его себе ни под каким кумиром — ни под видом не­бесных тел, как было большею частью в языческом мире, ни под видом животного мира, как в Египте, ни под ви­дом рыб, как было, отчасти, в Палестине и Ассирии. Имя Иеговы так свято, что не должно произносить его напрас­но, а тем более не должно придавать его какому-нибудь из суетных призрачных идолов или языческих богов, пото­му что в сравнении с Ним все другие боги суть простое ничтожество (третья заповедь). Соблюдение субботы пре­кращением всякой работы в седьмой день было древним обычаем, ведшим свое происхождение от Адама; но те­перь он подтвержден был законодательною силой, как не­обходимый для усиления религиозного чувства, периодического восстановления сил и доставления необходимого от­дыха человеку и животным (четвертая заповедь). Почте­ние к родителям издавна также считалось нравственною обязанностью детей, но это естественное чувство не име­ло еще высшего законодательного определения и потому у большинства народов преобладало вопиющее варварство. У некоторых народов древности был даже обычай преда­вать смерти своих престарелых родителей или оставлять их беспомощными. Среди древних народов мать вообще занимала низшее положение и по смерти своего мужа становилась в подчиненное положение к своему старшему сыну. Но теперь было заповедано, что сын, даже сделав­шись главою семейства, должен так же почитать мать свою, как почитал отца (пятая заповедь). Человеческая жизнь мало ценилась в древности, но теперь заповедано было: «не убей». Человек сотворен по образу Божию и по­тому жизнь его должна быть священна (шестая заповедь). Древний мир утопал в похотях, вся жизнь его отравлялась ядом животного сладострастия, и самые боги изобража­лись далеко не образцами целомудрия. Теперь голос с Си­ная заповедал: «не прелюбодействуй» (седьмая заповедь). Собственность провозглашена священною, и воровство заклеймлено как преступление (восьмая заповедь), равно как и лжесвидетельство (девятая заповедь). Но новый за­кон не только осуждал внешнее злое дело, он проникал глубже и осуждал самую мысль злую, заповедав: «не поже­лай» ничего такого, что противно основным законам нрав­ственности (десятая заповедь). Синайское законодательство в своих основных нача­лах давалось на все будущие времена. Оно заложило осно­ву истинной нравственности и человеческого достоинства в мире. Это был час нарождения народа, отличного от всех дотоле существовавших в истории. Простые, но глу­бокие и вечные истины о духовном и личном Боге, о по­чтении к родителям, о целомудрии, о святости человечес­кой жизни и собственности, о чистоте совести — все эти истины открыты или утверждены были на Синае в насле­дие всем последующим векам. В древности, конечно, бы­ли блестки высшего нравственного учения, но они обык­новенно были достоянием только немногих высших умов и никогда не достигали народной массы, потому что про­поведовались только в форме отвлеченных положений и не имели божественного утверждения. Десятословие же про­возглашено было Самим Богом и с таким неотразимым величием и такою изумительною простотой, что возве­щенные в нем истины сразу становились достоянием все­го народа, долженствовавшего распространить их на все человечество. Взятое в целом, Синайское законодательство по своим началам является необычайным и чудесным в ис­тории человечества. Оно не только устанавливает истин­ные воззрения на Божество и отношение к Нему челове­чества, но и взаимные отношения между людьми ставит на совершенно  новых  началах.  Дотоле  существовали  в этом отношении только такие законы, в которых притес­нитель налагал иго на подчиненных, сильный и богатый угнетал слабого и бедного. Теперь впервые провозглашены

были законы общественного равенства. Иегова освободил всех израильтян от рабства египетского, всех сделал сво­бодными, и потому среди них все должны быть равными между собой. Чтобы это законодательство не изгладилось из памяти народа и постоянно было пред глазами его, ос­новные начала его и именно десятословие, были выбиты на двух каменных досках или скрижалях, которые долж­ны были сохраняться в ковчеге завета, долженствовавшем стать главной святыней народа.

Немного однако же спустя после заключения завета с Иеговою совершилось событие, которое показало, как трудно сразу возродить народ, возвысить его на высшую ступень религиозной жизни³¹. Долгое пребывание в такой идолопоклоннической стране, как Египет, имело своим неизбежным следствием то, что израильтяне отчасти под­дались влиянию идолопоклоннического культа. Да и не только в самом Египте, но и его окраинах, где жили раз­ные семитические инородцы, израильтяне постоянно ви­дели самое грубое идолопоклонство, где божество посто­янно представлялось и боготворилось под видимыми сим­волами, животными и истуканами, и есть немало указаний на то, что израильтяне сами иногда принимали участие в таком идолослужении. Когда освободитель наро­да возвестил ему возвышенную идею единобожия и при­зывал его отселе признавать только Иегову, единого живо­го личного Бога, то, несмотря на коренившееся в его со­знании древнее верование отцов, ему трудно было сразу подняться на высоту такого отвлеченного веровоззрения. Последующая история должна была постепенно развивать его религиозное сознание, и те великие события, которых он был доселе свидетелем, как чудесное освобождение от могущественного фараона, чудесное водительство и пита­ние в пустыне и, наконец, величественное дарование зако­на — должны были приучить народ к вере в невидимого Бога, который не нуждался ни в каких видимых символах для проявления Своих отношений к людям. Чтобы резче положить грань между идолопоклонством и истинной ре­лигией, вторая заповедь с особенною выразительностью запрещает прибегать к каким бы то ни было изображени­ям и кумирам для воплощения в них предмета поклоне­ния и боготворения. Но в народе, который в течение це­лых веков был окружен самыми грубыми формами идоло­поклонства,   и   после   всех   воспитательно-исторических событий, подготовлявших его к высшей ступени религиоз­ной жизни, оставалось естественное желание иметь ка­кой-нибудь видимый символ даже в поклонении Иегове. И это желание он не замедлил осуществить, лишь только представился благоприятный случай для того. Личное при­сутствие  Моисея   сдерживало   народ   от  удовлетворения этого незаконного желания; но когда он удалился на свя­щенную гору и оставался там более месяца, то при отсут­ствии вождя, который в народном сознании, быть может, отождествлялся с невидимым Божеством, народ оказался в беспомощном и отчаянном положении. При этом слу­чае, естественно, сильнее всего сказалась потребность в ка­ком-нибудь видимом символе божества, и народ стал требовать, чтобы Аарон сделал для него бога наподобие тех, что им известны были в Египте. Народ не имел в виду идолопоклонства в собственном смысле и хотел боготво­рить Иегову, но только под какою-нибудь более доступ­ною народному сознанию и знакомою ему формою. Та го­товность, с которою народ принес золотые вещи для этой цели, показывает, как тяжело было для него долго оста­ваться без чувственной религиозности, и с какою силою заявляла о себе потребность в ней. Аарон в соответствие религиозным воззрениям народа «сделал литого тельца», который встречен был всеобщим ликованием.

И если бы Аарон обладал такою же силою воли, как его младший брат, то, конечно, он легко мог бы убедить народ не делать этого преступного шага. Но он малодуш­но уступил народному требованию, и вот чрез несколько времени готов был телец, и в честь его назначено было всенародное празднество со всесожжением. «И сел народ есть и пить, а после встал играть». Это религиозное пра­зднество   напоминает   отчасти   то,   которое   совершали обыкновенно в Египте по случаю нахождения нового Апи­са. После глубокого траура, вызывавшегося смертью преж­него Аписа, начиналось дикое ликование. Женщины игра­ли на кастанетах, мужчины на флейтах, народ пел и под такт музыки хлопал в ладоши. Начинались сладострастные пляски, вино пилось без меры, и все празднество превра­щалось в дикую вакханалию животных страстей и чувст­венности. Стан израильского народа огласился восторжен­ными ликованиями,  отголоски которых раздавались  по ущельям и утесам священной горы законодательства, на которой   в   священном   уединении   находился   великий вождь и законодатель народа. Получив божественное вну­шение об опасности и заслышав необычайный шум в ста­не, Моисей поспешил сойти с горы. Тропа вела с нее за­крытым ходом, так что он ничего не мог видеть до само­го спуска в равнину. По мере схождения шум становился все явственнее, и бывший с ним Иисус Навин высказал опасение, не сделано ли на народ какого-нибудь враждеб­ного нападения, но Моисей явственно различал, что это был «не крик побеждающих и не вопль поражаемых», а «голос поющих». Когда он совсем сошел с горы и увидел в чем дело, то весь закипел благородным негодованием. Для того ли освобожден этот народ, чтобы предавался ди­кому разгулу идолопоклонства? И это после всех чудес, которые были совершены для убеждения этого народа ве­ре в невидимого  Иегову,  как единого истинного Бога, после величественного законодательства, которое запреща­ло всякие кумиры и подобия! Какое же значение могли иметь после этого и те скрижали, которые он принес с со­бою со священной горы и на которых были выбиты толь­ко что возвещенные заповеди, так скоро и преступно на­рушенные народом? Моисей порывисто бросил их от се­бя, и они разбились.  Появление его в стане было так неожиданно для народа, что все как бы замерли от стра­ха и изумления. Гневный вид законодателя и вождя мгно­венно пробудил в совести израильтян чувство своей пре­ступности, и они трепетно ждали, что будет. Момент был критический, и Моисей воспользовался им, чтобы возвра­тить народ на путь истинной религиозности. Необходимо было осязательно показать народу, что сделанный им идол не имеет в себе никакой божественной силы. Поэтому Моисей сжег идола на огне, велел истереть его в порошок и рассыпал по воде, которую приходилось пить народу. Он поступил с идолом так, как только возможно было посту­пить с ним с целию его унижения и вместе наказания на­рода. Но этого было недостаточно. Нужно было истребить в зародыше самых вожаков идолопоклонства и выдвинуть наиболее преданных новому законодательству людей, что­бы поставить их на страже истинной религии. Став при входе в стан, Моисей поэтому кликнул к себе всех, кто ревнует о Иегове. «Кто Господень, иди ко мне!» закричал он. На призыв его отозвалось только колено Левиино, са­мое малочисленное в народе. Но оно было сильно духом, и этим верным сынам Иеговы Моисей повелел истребить идолопоклонников. Весь стан объят был ужасом, сыны Левия прошли по нему, и «пало в тот день из народа до трех тысяч человек». Только такою великою жертвою и пла­менным заступничеством Моисея народ избавился от гро­зившего ему полного истребления и оставления со сторо­ны Иеговы.

Прошло сорок дней после этого печального события, и только тогда на мольбы Моисея последовал ответ, в ко­тором Иегова обещал пощадить жизнь Аарона и опять ве­сти народ в землю обетованную. Это было равносильно возобновлению только что было нарушенного завета и восстановления Моисея в его великой должности вождя. Он поэтому опять занял свое прежнее положение. Но как при горящей купине он хотел иметь какой-нибудь види­мый знак божественного благоволения и какой-нибудь за­лог высшей помощи в великом деле, так и теперь, с свой­ственным древности желанием видения Божества он про­сил, чтобы возобновление завета было подтверждено каким-нибудь подобным знамением, и просьба эта была удовлетворена: он удостоился видения славы Господней. Стоя в одной из расселин Синая, он видел, как мимо не­го прошло величие Иеговы, и слышал голос, возвещавший о страшном присутствии Его. С этого момента начался но­вый период в служении Моисея. Вновь вытесанные скри­жали с вырезанным на них десятословием служили всена­родным знаком возобновления завета.

Еще раз Моисей удалился на священную гору и про­был там в течение сорока дней, но на этот раз народ уже оставался верен завету³². Когда он опять сошел с горы, то божественное благоволение к нему оказалось на нем в особом таинственном величии и сиянии, окружавшем его личность. От лица его исходил особый блеск, так что он должен был носить на своем лице особое покрывало. Блеск этот постепенно померк, но замечено было, что он возобновлялся всякий раз, когда Моисей возвращался в стан после общения с Богом на горе.

С восстановлением завета нужно было поспешить с устройством народного святилища, которое было бы мес­том особого присутствия Божества. До этого времени таким святилищем была палатка Моисея, но теперь нужно было устроить более сообразную с высоким назначением скинию или подвижной храм, приспособленный к потреб­ностям неоседлого и странствующего народа³³. Скиния была построена по особому образцу, таинственно показан­ному Моисею на горе, и как народное святилище, она со­здана была со всем изяществом и богатством, какими только могли располагать израильтяне. Как подвижной храм, она, естественно, не могла быть больших размеров, и имела 30 локтей в длину и 10 локтей в ширину и в вы­шину. Все твердые части ее — столбы, брусья, шесты — были выделаны из дерева ситтим или синайских акаций, единственного дерева на полуострове, пригодного для по­строек и отличающегося необыкновенною крепостью и прочностью. Древесный остов покрыт был разными цен­ными тканями, блиставшими яркостью цветов, а также тщательно выделанными кожами, соединявшимися между собой посредством изящных золотых петлей и крючков. С восточной части отверстие вело внутрь скинии, где она по­ражала богатством убранства, между которым особенное внимание обращала на себя ткань, служившая в ней по­толком, с вышитыми на ней херувимами, и где во внут­ренней части (Святое святых) находилась высшая святы­ня — ковчег завета, с содержавшимися в нем скрижаля­ми десяти заповедей. Вся скиния обнесена была оградой, выстроенной уже из менее ценного материала.

Весь материал для построения святилища был достав­лен добровольными приношениями народа. Материал требовался ценный и изящный, и некоторые исследователи сомневаются в возможности того, чтобы у израильтян мог быть такой большой запас драгоценных металлов. Но при этом забывают, что среди израильтян было немало бога­тых семейств, и притом при выходе из Египта, а также во время прохода через египетские рудники они могли сде­лать значительные захваты потребовавшихся для скинии материалов. Самая работа по устройству скинии показы­вает, что века рабского пребывания израильтян в Египте не остались бесплодными для них в культурном отноше­нии, и они вынесли оттуда знание многих ремесел и изящных искусств, которые впоследствии оказались им так нужными и полезными в религиозной и общественно-государственной жизни. Израильтяне вполне могли гор­диться тем, что изящная и роскошная работа, требовав­шаяся при построении скинии, вся выполнена была их собственными архитекторами и мастерами, во главе кото­рых стояли известные строители Веселиил (из колена Иудина) и Аголиав (из колена Данова).

С устройством особого народного святилища требова­лось и особое священство, как класс особенных служите­лей религии. Потребность эта сказывалась с особенною настойчивостью ввиду недавно происшедшего случая укло­нения народа от истинного богопочтения. Нужно было создать класс особенных ревнителей его, которые бы по­стоянно стояли на страже интересов истинной религии. Дотоле не было в народе особого класса священников, ес­ли и упоминаются иногда «священники», то под этим

именем разумелись просто представители семейств, кото­рые по патриархальному обычаю совершали богослужение для народа, не имея на то особенного посвящения. Теперь же более строгое и правильное общественное устройство народа требовало выделения какого-нибудь колена на это особенное служение. Какое именно колено было наиболее пригодно для такого служения, это уже выяснилось целым рядом исторических фактов, которые показали, что Левиино было наиболее достойно чести священства; Оно отли­чалось наибольшею преданностью истинной религии, крепче держалось заветов и преданий отцов и дало наро­ду великого освободителя, выведшего его из земли рабст­ва. Наконец, во время последнего печального события по­клонения золотому тельцу оно показало наибольшую рев­ность к завету Иеговы и по призыву Моисея мужественно выступило для наказания идолопоклонников. Таким обра­зом, этому колену по праву принадлежала честь священ­ства, и она действительно была предоставлена ему. Свя­щенство разделено было на три чина — первосвященнический, священнический и левитский. Первый предоставлен был непосредственно Аарону, второй — его сыновьям с потомками, а третий — всему колену Левиину. Возведение в тот и другой чин совершено было с осо­бенными обрядами и жертвоприношениями, которые должны были запечатлеть в посвящаемых сознание важно­сти их служения. С этою же целию им даны были особые священные одеяния, в которые они должны были обла­чаться во время совершения богослужения. Высшая святость нового служения, на которое избиралось семейство Аарона и все колено Левиино, было подтверждено страш­ною участью сыновей Аарона — Надава и Авиуда, кото­рые отнеслись к свой обязанности не с должным благого­вением, за что и убиты были «огнем Божиим»³⁴.

Скиния со всеми своими принадлежностями, подроб­но описанными в книге Исход, была окончена постройкой в течение семи месяцев, и когда таким образом народное святилище было готово, и было совершено торжественное освящение его вместе с посвящением Аарона и сыновей его на священное служение, то труд по религиозному и общественному устройству народа был закончен, и пото­му настало время выступления в дальнейший путь. Но за­ключительные недели этой долгой стоянки были ознаме­нованы еще двумя важными событиями. Тут во второй раз совершено было празднование Пасхи, съеден был по установлению пасхальный агнец. Затем перед выступлени­ем произведено было исчисление народа. Исчисление это показало, что все колена, исключая Левиина, заключали в себе в совокупности 603 550 человек мужского пола от двадцати лет и выше, что для всего населения составит не менее двух миллионов душ. Счет этот основан был на ко­личестве подати, собранной с народа по полсиклю с каж­дой мужской души в пользу скинии, причем женщины и дети остались без всякой переписи. Обычай такого исчис­ления впоследствии так укоренился в народе, что попыт­ка римлян во времена Ирода ввести более точную систе­му счисления повела к народному восстанию. Особо про-

изведенное исчисление колена Левиина показало, что в нем было 22 000 душ мужского пола от одного месяца и выше, и оно, таким образом, было самое малочисленное из всех колен израильских.

Все теперь было готово к выступлению в дальнейший путь от Синая. На равнине Эр-Раха почти год пред тем израильтяне остановились станом в качестве простой тол­пы беглых рабов, почти без всякого устройства и только с смутными религиозными понятиями. Во время этой сто­янки с ними произошла огромная перемена. Они убеди­лись, что египетские боги — ничтожные призраки, и что истинный Бог земли есть Иегова, невидимый и всемогу­щий Дух, который был для них вождем и покровителем. При схождении его на священную гору они были объяты трепетом и ужасом, но среди грозных явлений они слы­шали слова любви и благоволения, которые легли в осно­ву принятого ими завета. В силу этого завета они сдела­лись избранным народом, особым царством Иеговы. Со­гласно с этим должно было сложиться и все устройство народной жизни: оно приняло форму «теократии», богоправления, в котором все основные законы исходили не­посредственно от Самого Иеговы и все видимые правите­ли народа были лишь орудиями и исполнителями божест­венной воли в направлении народной жизни. Для облегчения собственно правительственной деятельности, Моисей, впоследствии, учредил для себя особый постоян­ный совет или сенат из 70 старейшин, представителей ко­лен и поколений, который впоследствии и сделался основой всей системы государственного управления народа. Возродившись, таким образом, нравственно и политичес­ки, народ израильский в стройном, особо выработанном порядке опять двинулся в путь — по направлению к зем­ле обетованной.

XX. События 38-летнего странствования по пустыне. Завоевание восточно-иорданской страны. Последние распоряжения и увещания Моисея; его пророческое благословление народа и кончина.

В двадцатый день второго месяца второго года по вы­ходе из Египта облако присутствия Господня поднялось над скинией в знак отправления в путь и самая скиния была снята со своего места. По стану раздался звук двух серебряных труб, приготовляемых для этой именно цели, и весь стан, в правильном военном порядке, каждое ко­лено под своим особым знаменем, двинулся в путь, по указанию облака. Хотя сам Моисей знал путь по Синай­скому полуострову, но, чтобы быть еще более уверенным в этом отношении, он пригласил себе в качестве проводника своего шурина Ховава, сына Иофорова, как тузем­ного жителя, основательно и в совершенстве знающего всю эту местность, так что в этом отношении он мог быть «глазом» для всего народа (Числ. 10:29—31). Ков­чег завета, как высшая святыня, шел впереди стана, и поднятие и остановка его сопровождались торжественным возгласом Моисея. «Когда поднимался ковчег в путь, Моисей говорил: восстань, Господи, и рассыплются враги Твои, и побегут от лица Твоего ненавидящие Тебя!» А когда останавливался ковчег, он говорил: «возвратись, Господи, к тысячам и тьмам Израилевым». В таком по­рядке стан и двигался по направлению к земле обетован­ной. От Синая до южных пределов Палестины считается не более трехсот верст, и потому израильтяне могли бо­дро смотреть на будущее и услаждаться надеждой скоро­го достижения благословенной земли, текущей молоком и медом. Но этой надежде не суждено было осущест­виться. Прямого пути в Палестину нет, и он вьется по пустынным ущельям и долинам полуострова, что до крайности утруждало народ, принужденный двигаться по такому пути с огромным обозом и стадами. Прямо на север путь совершенно преграждался горным кряжем, идущим поперек полуострова, и потому можно было двигаться только на северо-восток — к берегу залива Акаба, составляющего восточную ветвь Чермного моря, омывающую восточную часть Синайского полуострова³⁶. Во время долгой стоянки у Синая народ уже отчасти позабыл о тяжестях пути в пустыне, а также и о всех чу­десных знамениях, сопровождавших его в пути, и потому, когда опять увидел пред собой пустыню, опять принужден был с неимоверными усилиями подвигаться вперед по скалам и пескам — то поднимаясь на утесистые возвы­шенности, то спускаясь в обрывистые овраги, в среде его опять начался малодушный ропот на» вождя. Тяжесть пути, истощавшего силы, естественно, вызывала потребность в более питательной и крепкой пище, чем какою народ мог пользоваться в пустыне (манна), и потому одним из главных предметов недовольства был именно недостаток мясной пищи³⁷. Ропот прежде всего проявился в среде не­которых инородцев, вышедших вместе с израильтянами из Египта, а потом передался и последним. Ввиду перено­симых тягостей им вспомнился Египет. Горечь египетско­го рабства уже успела значительно изгладиться из их па­мяти, и при виде страшной тяжести свободной жизни им припомнилось только, как они ели там мясо из котлов, а кроме того «рыбу, огурцы и дыни, и лук, и репчатый лук, и чеснок». «А ныне, вопили они, душа наша изнывает; ни­чего нет, только манна в глазах наших». Этот безумный ропот вызвал повторение чудесного снабжения народа пе­репелами, но насыщение ими было вместе и наказанием для недовольных. Вследствие, быть может, неумеренного потребления мяса, а также в наказание за ропот, среди народа открылась страшная смертность. Это возмущение, между прочим, и повело к учреждению совета из семиде­сяти избранных старейшин, как представителей колен (12) и поколений (58) с целию облегчения ответственно­сти Моисея. Стан этот получил название «Киброт-Гаттаа-ва» — «Гробы похотения». В этой местности и теперь вид­ны остатки древнего стана, окруженного необычайным множеством могил.

На день пути дальше находятся следы другого большо­го стана, где заметны даже места отдельных хозяйств с очагами и приспособлениями для приготовления пиши. Место это, несомненно, есть Асироф, где также израиль­тяне останавливались станом: оно и доселе называется у арабов по древнему «наблюдательным пунктом Асирофа». Вместе с тем у арабов сохраняется смутное предание о том, что здесь заблудился караван поклонников и принуж­ден был много лет странствовать в пустыне Тих, откуда и самая пустыня ведет свое название («пустыня странство­вания»). Так как никакой мусульманский караван, от­правляющийся на поклонение в Мекку, никогда не мог за­блудиться здесь, то вполне естественно предполагать, что арабское предание имеет ввиду именно странствование здесь израильтян.

Наконец, после тяжелых испытаний и невзгод, омра­чавших дух великого вождя, который принужден был вы­носить неприятности даже от своей сестры Мариам, враждовавшей с его и упрекавшей его в женитьбе на жен­щине нечистой, эфиоплянке, израильтяне прибыли в пус­тыню Фаран. Дух народа все падал, и потому необходимо было его поднять. Поэтому Моисей по повелению Божию избрал двенадцать человек и послал их в качестве согляда­таев в землю обетованную, надеясь, что их известия о пло­дородии земли и богатстве пробудят в народе бодрость и желание скорее двинуться к ней для ее завоевания³⁸. Они должны были исследовать почву, запасы воды, климат, ха­рактер жителей и силу их городов и крепостей. Это было в июле или начале августа, когда созревают первые грозди винограда.  Поручение было исполнено ими успешно, и они через шесть недель возвратились в стан. Но сведения их были далеко не утешительны для народа. Они не отри­цали чудесного плодородия земли и в доказательство его принесли огромные грозди винограда, но вместе с тем, они так напугали рассказами о силе и исполинском росте палестинских жителей, неприступности их городов и кре­постей, что рассказы их повергли весь стан в отчаяние. Это был решительный момент в истории народа, и изра­ильтяне оказались неготовыми к нему. Вместо того, чтобы смело и мужественно идти вперед, они малодушно преда­лись отчаянию и воплю и готовы были избрать нового вождя, который бы повел их обратно в Египет. Напрасно Иисус Навин и Халев старались поддержать в народе бо­дрость и надежду на успешное завоевание обетованной земли, если только он останется верен Иегове и будет по­лагаться на его всемогущую помощь, — народ обезумел от страха, не хотел слушать никаких доводов и готов был да­же побить смельчаков камнями. Это печальное событие решило судьбу народа. Господь разгневался на малодушное неверие израильтян, и только пламенное заступление Мо­исея избавило его от истребления. Но после этого и сам Моисей увидел, что освобожденный им народ и по осво­бождении оставался малодушным и маловерным рабом, что поэтому он недостоин обетованной земли и должен погибнуть в пустыне. Только следующее поколение, уже рожденное и выросшее на свободе, увидит и возьмет зем­лю, которая была лишь мечтой для  его злополучных отцев. С тяжелым сердцем Моисей принужден был опять вести народ обратно в недра синайских пустынь, чтобы тяжкой школой почти сорокалетнего странствования сделать его более достойным высшего предназначения. «По числу со­рока дней, сказал Господь, в которые вы осматривали зем­лю, вы понесете наказание за грехи ваши сорок лет³⁹, год за день, дабы вы познали, что значит быть оставленным Мною».

В библейском повествовании сообщается лишь немно­го сведений из истории 38-летнего странствования. Это была безмолвная школа труда и всевозможных испыта­ний, из которых народ должен был выйти обновленным и возрожденным.

О жизни израильтян в пустыне легко составить себе понятие по жизни кочующих теперь на Синайском полу­острове арабов. Смотря по времени года они передвигались со своими стадами в разные места полуострова, переходи­ли с одной равнины на другую, отчасти занимались посева­ми на небольших равнинах, представляющих удобство для земледелия. Тягости этой жизни для такого многочисленно­го народа были неимоверные. То их палил нестерпимый зной, то ослеплял песком убийственный сирокко, а когда зима захватывала их на возвышенностях полуострова, то не­редко заносило их стан сугробами снега. Часто должен был ощущаться недостаток в пище и в здоровой воде. Все эти тягости были причиной того, что численность народа ни­сколько не возрастала, а напротив, к концу странствования оказалось на две тысячи душ мужского пола менее, чем сколько было при выступлении от Синая. Пустыня, естественно, была школой не только физи­ческого, но и нравственного воспитания.  Во все время странствования действовали необыкновенно строгие зако­ны, немилосердно каравшие каждого нарушителя религи­озных или общественных установлений. Не только смер­тью наказывалось напр. богохульство, но даже и менее тяжкие преступления. Так побит был камнями один чело­век за то, что он в субботний день собирал дрова⁴⁰. Нуж­но было приучить народ к точному исполнению закона, данного на Синае, и потому всякие нарушители его кара­лись беспощадно. Если так наказывались отдельные неис­полнители закона, то, конечно, еще с большею строгостью должны были караться те, которые сознательно и преступ­но восставали и возмущали народ против постановлений закона. Так это было по известному делу Корея (из коле­на Левиина), Дафана и Авирона (из колена Рувимова), которые произвели открытое возмущение против законо­дателя и, особенно против установления священства, как особого достоинства, присвоенного одному только классу⁴¹. Они требовали признания всеобщего священства. Религи­озный протест, как и всегда бывает, быстро перешел в по­литический, и они уже стали восставать против самого вождя, отказывая ему в повиновении. Когда Моисей поз­вал их к себе на суд, то они дерзко ответили: «Не пойдем. Разве мало того, что ты вывел нас из земли, в которой те­чет молоко и мед, чтобы погубить нас в пустыне? и ты еще хочешь властвовать над нами?» Возмущение на этот раз приняло огромные размеры. К бунтовщикам присоединилось двести пятьдесят старейшин. Когда увещание со стороны Моисея оказалось бесполезным для усмирения бунтовщиков, то он назначил всенародное испытание для удостоверения правоты их притязаний. По повелению Бо­жию Моисей и Аарон, с одной стороны, и Корей со сво­ими сообщниками, с другой, должны были явиться пред входом в скинию с своими кадильницами, и тут голос Бо­жий повелел первым отделиться от всенародного собра­ния, чтобы истребить его. «Они же пали на лица свои и сказали: Боже, Боже духов всякой плоти. Один человек со­грешил, и Ты гневаешься на все общество?» Тогда Господь повелел отделиться только от Корея и его сообщников, и их постиг страшный суд Божий: «разселась земля под ни­ми, и разверзла земля уста свои, и поглотила их, и домы их, и всех людей Кореевых, и все имущество их, и погиб­ли они из среды общества». Затем «вышел огонь от Гос­пода, и пожрал тех двести пятьдесят мужей, которые при­несли курение» с самовольным притязанием на священст­во. Когда и после этого волнение не утихало в народе, который стал обвинять вождей в погублении народа, то в наказание за этот ропот началось в народе особое пораже­ние, от которого умерло еще 14 700 человек. Этот случай показал, что для народа мало простого установления, оно должно быть подтверждено видимым знамением, и это знамение дано было в том,  что из двенадцати жезлов представителей колен расцвел только жезл Аарона, что и было наглядным и чудесным подтверждением его первосвященнического достоинства⁴²Прошли десятки лет в странствовании по пустыне Синайской. Выведенное из Египта поколение постепенно вымирало, отчаявшись в достижении обетованной земли. Оно показало себя недостойным ее, и потому должно бы­ло уступить место новому поколению, воспитавшемуся в трудах и невзгодах пустыни. Только такое поколение, за­каленное в трудах и повиновении закону, могло мужест­венно встретить многочисленных врагов и очистить от них землю обетованную, И это новое поколение Моисей по­вел, наконец, к пределам Ханаана. Какой громадный пе­риод отделял его от того момента, как у него впервые, еще в блестящем дворце фараонов, блеснула мысль об осво­бождении своего народа! Тогда он пылал надеждой и от­вагой юности. В течение сорока лет принужден он был по­том жить своей великой надеждой, пока, наконец, она не осуществилась. Он вывел «братьев своих» из Египта, из жалкой толпы беглых рабов преобразил их в народ, дал им закон и общественное устройство. Но увы — освобожден­ное им поколение оказалось недостойным свободы и той земли, которая предназначалась ему во владение. И вот убеленный уже сединами вождь должен был ждать еще сорок лет, прежде чем могла осуществиться его надежда. При многочисленных испытаниях и огорчениях от строп­тивого и неблагодарного, жестоковыйного народа неуди­вительно, что наконец в самом Моисее поколебалась ког­да-то светлая и несокрушимая надоеда. Когда однажды (около Кадеса, в пустыне Цин) народ вновь поднял про­тив него ропот из-за недостатка воды⁴³, и Моисею приходилось опять чудесно источать ее из скалы, то ему уже из­менило доверие к возможности чуда, и хотя он действи­тельно источил воду из камня, но сделал это с чувством раздраженности и отчаяния. Этот случай решил и его судьбу, и он должен был вместе с братом своим Аароном и со всем старшим поколением народа сложить свои кос­ти в пустыне. Новое поколение должен был вести и но­вый вождь.

От стана Кадеса, где Моисей своим жезлом в раздра­женном недоверии разбил все свои надежды и где также умерла его сестра Мариам⁴⁴, он с тяжелым сердцем повел свой народ к пределам Палестины, в которую ему самому не суждено было войти. И едва он двинулся в путь, как совершилось печальное событие, которое было грустным предвестием скорого осуществления суда Божия и над ним самим⁴⁵. К северо-западу от каменистых развалин го­рода Петры высоко поднимается над окружными холма­ми утесистая гора Ор со своими двумя остроконечными вершинами. На одной из этих вершин испустил дух свой великий первосвященник израильского народа Аарон, в объятиях своего сына и преемника Елеазара и в присутст­вии истинно любящего брата, который был для него руководной звездой в течение всей жизни. Величественная го­ра была достойным местом смерти такого человека. Она была символом величия его духовной жизни, которая все­цело была посвящена народу. С горы открывалось дивное зрелище на пустыню, бывшую местом сорокалетнего пре­бывания злополучного народа, а там, к северу, в неясной синеве дали, виднелась даже холмистая почва обетованной земли. Бедная гробница на вершине этой горы у местных арабов признается и почитается именно за гробницу Аа­рона, хотя есть признаки ее позднейшего происхождения.

После тридцатидневной стоянки под сению горы Ор, сделавшейся могилой Аарона, народ должен был двинуть­ся опять на юг, в обход земли эдомитян, не давших согла­сия пропустить израильтян через свои владения. Обход этот, по необходимости, опять был труден, и народ стал опять «малодушествовать» и роптать на Моисея, и за это наказан был нападением ядовитых змей, от укушения ко­торых погибло множество народа⁴⁶. Единственное спасе­ние от этого бедствия для израильтян было в знамении ве­ры, изображавшемся для них в виде медного змея, быв­шего символом будущего избавления, по слову самого Избавителя: «и как Моисей вознес змию в пустыне, так должно вознесену быть Сыну Человеческому, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную» (Иоан. 3:14, 15).

Но вот, начиная от восточного залива Чермного моря, с каждым станом израильтяне все ближе подвигались к пределам земли обетованной⁴⁷. Вот они прошли земли эдомские и моавские и подступили к земле аморреян, живших по восточную сторону Мертвого моря, на прост­ранстве между реками Арноном и Иавоком. По обычаю отправлено было к ним посольство с просьбою о пропус­ке израильтян через их землю, — но воинственный царь аморрейский Сигон решительно отказал в этом и с войском выступил против новых пришельцев. Встреча про­изошла при Иааце, и Сигон потерпел решительное пора­жение, так что израильтяне овладели всеми его городами. Та же участь постигла и владетеля следующей земли — Ога, царя васанского, землей которого также овладели из­раильтяне. Таким образом, вся страна по восточную сто­рону реки Иордана досталась израильтянам, и одна толь­ко эта река отделяла их от земли обетованной. Но преж­де чем вступить в окончательное владение этой землей, должно было произойти последнее столкновение между избранным народом и миром языческим, — столкнове­ние, которое должно было окончательно решить судьбу того и другого и установить определенные отношения между истинной религией и язычеством, равно как и между царством Бога и царством мира сего. Израиль дол­жен был познать, что языческие народы не только пред­ставляют собою по отношению к нему враждебную поли­тическую силу, но и что язычество по самой сущности сво­ей враждебно царству Божию. Они несовместимы между собой, и потому у Израиля не должно быть никакого об­щения с язычеством, и он даже не может терпеть самого присутствия его на одной и той же земле. Этот глубоко­важный урок преподан был народу израильскому накану­не вступления в землю обетованную замечательной исто­рией языческого прорицателя Валаама⁴⁸.

После решительных побед над царями Сигоном и Огом вход в землю обетованную был совершенно открыт для израильтян.  Враги, которые бы могли заградить импуть в нее, или остались позади, или были рассеяны. И вот уже «сыны Израилевы остановились на равнинах Моава, при Иордане, против Иерихона⁴⁹. Но этот успех Израиля, наконец, пробудил крайнее раздражение у моавитян, царь которых Валак, после сомнительного нейтралитета, решил оказать противодействие пришлому народу, который, по его словам, «поядал теперь все вокруг, как вол поядает траву полевую». Но он в то же время, имея в виду участь царей Сигона и Ога, знал, как опасно выступать против израильтян с оружием в руках. Поэтому он прибег к но­вому средству, и в союзе с одним из мадианитских племен обратился к знаменитому в то время прорицателю Валаа­му, предлагая ему огромные дары за то, чтобы он своею волшебною силою проклял Израиля и тем обессилил его против оружия Валака. Валаам жил в Пефоре, на реке Ев­фрате, на родине Авраама, и потому у него сохранилось, отчасти, знание истинной религии и даже память об обе­товании Аврааму и семени его. Но как прорицатель, он был представителем языческого мира и за богатые дары, несмотря на внушения и предостережения свыше, согла­сился на предложение Валака. Уже на самом пути к Вала-ку Валаам получил новое предостережение от бессловес­ной ослицы, которая, заговорив голосом человеческим, «остановила безумие пророка». Но он «возлюбил мзду не­праведную» (2 Петр. 2:15, 16) и за нее готов был прене­бречь всяким предостережением. Узнав о его приближе­нии, царь Валак выехал ему навстречу и в честь его задал блестящий пир. Затем приступлено было к делу проклятия. Валак возвел прорицателя на гору, посвященную Ва­алу, откуда открывался вид на стан израильский. Там по­строено было семь жертвенников и принесена богатая жертва. Пред самым проклятием Валаам все еще колебал­ся совершить столь неправое дело и вопрошал Бога, отда­вая себя в Его полную волю. И воля Божия восторжество­вала над любителем неправедной мзды. Вместо проклятия Валаам произнес торжественное благословение Израилю, и первое свое слово заключил возвышенным пожеланием: «да умрет душа моя смертию праведников, и да будет кончина моя как их!» Изумленный и разгневанный Валак, сделав укор прорицателю, возвел его на другую гору, Фас-ги, чтобы он оттуда попробовал проклясть его врагов, но Валаам с этой горы произнес опять благословение Израи­лю. Валак попробовал еще раз возвести прорицателя на третью гору, на вершину Фегора, но оттуда Валаам произ­нес еще более возвышенное благословение, содержащее в себе предсказание, что «семя израильского народа будет как вешние воды, превзойдет Агага⁵⁰ царь его и возвысит­ся царство его», и заключил словами: «Благословляющий тебя благословен и проклинающий тебя проклят». А ког­да воспламенился гнев злополучного Валака, то Валаам за­ключил свои невольные благословения явным пророчест­вом о пришествии Мессии. «Вижу Его, сказал вдохновен­ный Валаам, но ныне еще нет; зрю Его, но не близко. Восходит звезда от Иакова, и восстает жезл от Израиля, и разит князей Моава и сокрушает всех сынов Сифовых. Пришедший от Иакова овладеет городом»⁵‘.Предсказав будущую судьбу тогдашних исторических народов, Валаам «пошел обратно в свое место», а Валак, потерпев полную неудачу в своем коварном замысле, дол­жен был изыскивать новые средства для борьбы с Израи­лем. Но ему помог в этом опять Валаам, который, лишив­шись своей «неправедной мзды» на одном деле, очевидно, хотел получить ее на другом. По его совету моавитяне по­пытались отвратить Израиля от его главной крепости — Иеговы — искушениями сладострастия, и искушение бы­ло слишком велико для столь непостоянного народа⁵². Он вполне предался преступной страсти и начал блудодействовать с дочерьми Моава (а также особенно с мадианитянками), и это преступное увлечение привело его к идо­лопоклонству, так что Израиль «кланялся богам их и при­лепился к Ваал-Фегору», т.е. худшей форме языческого распутного идолослужения. Тогда «воспламенился гнев Господень на Израиля». Нужно было очистить стан изра­ильский от такой скверны. Ревнителем истины выступил Финеес, сын Елеазара первосвященника, внук Аарона, и копьем пронзил одного наглого блудника вместе с мадианитянкой, после чего последовало общее избиение всех блудников, которых и погибло 24 000 человек. Финеесу за благочестивую ревность дано было обетование вечного священства в его потомстве. Но скоро постиг праведный суд Божий и самого советника на злое дело. По повеле­нию Божию израильтяне должны были истребить мадианитян, и в последовавшем избиении убит был и Валаам.

Но пред этим отмщением народу-соблазнителю произведены уже были, между прочим, важные приготовле­ния к вступлению в землю обетованную. С этою целию произведено было новое народосчисление, необходимое для правильности предстоящего раздела земли. По этому счислению оказалось, что колено Левиино возросло на семьсот человек, а все остальные уменьшились в числе на 1 820 человек, так что вся численность народа определя­лась в 601 710 человек мужского пола годных для войны. Но это было уже новое поколение, родившееся и воспи­тавшееся в пустыне. Из старого поколения остались в жи­вых только Иисус Навин и Халев — в награду за свою вер­ность завету Божию.

На пороге земли обетованной Моисей с печалию вспомнил, что ему самому не суждено войти в нее, и Бог возвестил ему близкую смерть⁵³. После неуслышанной мо­литвы об отмене этого определения Божия, Моисей про­сил себе преемника и по указанию Божию возложил на Иисуса Навина звание вождя народа — в присутствии первосвященника и народа. Затем сделаны были оконча­тельные распоряжения об овладении и разделе земли обе­тованной. Так как колена Рувимово, Гадово и половина Манассиина, особенно богатые скотом, просили Моисея позволить им остаться на привольных пастбищах по лево­му берегу Иордана, то вождь соизволил на их просьбу, взяв с них обещание помогать остальным коленам в борь­бе с общим врагом. Остальные колена, по вступлении в землю обетованную, должны были совершенно очистить ее от идолопоклонников-хананеян и разрушить их кумиры, и каждому колену заранее был назначен особый учас­ток в потомственное неотъемлемое владение. Сорок во­семь городов отведены были для колена Левиина, которо­му не назначалось особого земельного участка, и из них шесть городов сделаны местами убежищ для неумышлен­ных убийц.

Большая часть этих подробных распоряжений уже,  по-видимому, происходила под руководством Иисуса На­вина, а сам Моисей, уже чувствуя на себе дыхание смер­ти (хотя «зрение его не притупилось, и крепость в нем не истощилась»), спокойно предался пророческому созерца­нию и той внутренней духовной жизни, которая доселе стеснялась в нем заботами обыденных трудов. Перед сво­ей конченой он хотел еще раз торжественно повторить народу весь закон, данный ему Богом, а также обозреть и все те милости и чудеса, которых удостоился народ со вре­мени освобождения от рабства египетского. После этой великой законодательной и нравоучительной беседы, для того, чтобы еще более внушить народу важность запове­дей Божиих, он заповедал по переходе Иордана начертать их на алтареобразном памятнике на горе Гевал и при все­народном собрании произнести на этой горе проклятия против нарушителей, а на горе Гаризим благословления на блюстителей закона. Еще раз сделав наставления народу, Моисей «написал закон сей и отдал его священникам, сы­нам Левииным», и повелел положить эту книгу закона в ковчег завета в вечное свидетельство народу. После беседы Моисей воспел пророческую песнь: «Внимай, небо, я буду

говорить; и слушай, земля, слова уст моих». В ней изобра­жены все благодеяния Божии, на которые народ столько раз отвечал грехами и преступлениями, и она заканчива­ется предсказанием о наступлении времени, когда и языч­ники возликуют с народом Божиим и совместно просла­вят чудные дела Божии «песнью Моисея, раба Божия, и песнью Агнца» (Откр. 15:3).

Но вот пришел и конец. Моисей должен был рас­статься с своим народом. Поэтому он в последний раз бла­гословил его, высказав в благословении каждому колену его будущую судьбу. В этом благословении особенное зна­чение придается колену Левиину, как избранному на свя­щенное служение, и в общем повторяется то же, что вы­сказано было Иаковом в его предсмертном благословении. Но ему хотелось перед смертью хоть издали взглянуть на обетованную землю — предмет своих многолетних на­дежд. Поэтому он с равнин моавитских поднялся на гору Нево, на вершину Фасги, возвышавшейся над Иорданом пред Иерихоном. С нее открывалось величественное зре­лище. К востоку волнообразно шли холмы, уходившие в бесконечную даль аравийских степей. На юго-западе в мрачной глубине сверкало Мертвое море, а к северу голу­бой лентой извивался Иордан. За рекой вздымалась вер­шина горы Гаризим, дальше расстилалась равнина Ездрилонская, за которой в разных местах великанами высились Фавор и Ермон, а прямо на запад даже виднелись отблес­ки великого Средиземного моря. Вот она — земля обето­ванная, которую всю показал ему Господь. «И сказал емуГосподь: вот земля, о которой Я клялся Аврааму, Исааку и Иакову, говоря: семени твоему дам ее. Я дал тебе уви­деть ее глазами твоими, но в нее ты не войдешь. И умер там Моисей, раб Господень, в земле Моавитской, по сло­ву Господню. И погребен на долине в земле Моавитской против Веффегора, и никто не знает места погребения его даже до сегодня».

Итак, израильтяне лишились своего великого вождя и законодателя, и потерю эту они оплакивали тридцать дней. Чувство сиротства охватило их всех. Он был не толь­ко их освободитель, но и отец и воспитатель. Своею зако­нодательною мудростью он возвел их на степень благоуст­роенной общественной жизни, дал им законы и религию, благодаря которым они сделались в духовном отношении светом для народов древнего мира. Его любовь к своему народу была бесконечно самоотверженна. Он вправе был сказать о себе, что он лелеял их, как кормилица лелеет ди­тя. Его терпение в управлении строптивым и неблагодар­ным народом было изумительно. Сколько огорчений и са­мых тяжких оскорблений приходилось ему переносить от освобожденного им народа; но он, будучи «кротчайшим из всех людей», великодушно предавал все забвению и сам же пламенными молитвами старался отвратить праведный гнев Иеговы. Это был духовный исполин, с исполинским умом и бесконечною добротою и кротостью сердца, вели­кий законодатель и святой пророк.

«И не было более у Израиля пророка такого как Мо­исей, которого Господь знал лицем к лицу по всем знамениям и чудесам, которые послал его Господь сделать в зем­ле Египетской пред фараоном, и над всеми рабами его, и над всею землею его, и по руке сильной и по великим чу­десам, которые Моисей совершил пред глазами всего Из­раиля» (Второз. 34:10—12).

Но Моисей был лишь представителем религии зако­на — подготовительной ступени к более совершенной ре­лигии благодати. Поэтому свое дело  и свой закон он не считал окончательными, а прямо в своем пророческом вдохновении предсказывал о другом, более высоком Про­роке, который выступит на смену его с благовестием о но­возаветной религии благодати. «Пророка из среды тебя, из братьев твоих, как меня воздвигнет тебе Господь, Бог твой, говорил Моисей своему народу, — Его слушайте». Указы­вая на это место, Спаситель мира говорил: «Моисей писал о Мне» (Иоан. 5:46). В своей жизни и деятельности Мо­исей как пророк, законодатель и вождь ветхозаветной церкви был прообразом великого Пророка, Законодателя и Главы церкви новозаветной — Господа нашего Иисуса Христа.

XXI Законодательство Моисея. Теократия. Скиния и связанные с нею учреждения.

В изложенный период библейской истории соверши­лась глубоковажная перемена как в состоянии самого из­бранного рода, так и в отношении к нему Бога. До этого периода избранный род состоял из отдельных патриархов, которые последовательно передавали друг другу получен­ные ими обетования и вверенный им залог истинной ре­лигии, получая в то же время разъяснения, подтвержде­ния и дополнения в личных явлениях и откровениях им Бога или Его святых ангелов. Теперь избранное семейство размножилось в целый многочисленный народ, который частью под влиянием египетского рабства и окружающе­го идолопоклонства, а частью от естественного огрубения в своих чувствах вследствие долговременного отчуждения от непосредственного общения с Богом отцов потерял способность к такому общению, и потому требовалось ус­тановить новый способ взаимоотношения.

С этою целию Господь Бог, явившийся Моисею и чрез него побудивший в народе сознание истинной религии и связанных с нею обетований, по освобождении народа от рабства египетского вновь заключил с ним завет, и выра­жением этого завета с народом было Синайское законода­тельство. Целию завета было выделить израильский народ из среды остального человечества и сделать его избранным царством, в котором могли бы сохраниться и возрость се­мена спасения, предназначенного впоследствии распрост­раниться на все человечество. Когда народ израильский на­ходился у подошвы священной горы, Господь говорил ему чрез Моисея: «Вы видели, что Я сделал египтянам, и как Я носил вас как бы на орлиных крыльях и принес вас к Себе. Итак, если вы будете слушаться гласа Моего и со­блюдать завет Мой, то будете Моим уделом из всех народов, ибо Моя вся земля. А вы будете у Меня царством свя­щенников и народом святым» (Исх. 19:3—6). «Все вы се­годня стоите пред лицем Господа Бога вашего, начальники колен ваших, старейшины ваши (судьи ваши), надзирате­ли ваши, все израильтяне, дети ваши, жены ваши и при­шельцы твои, находящиеся в стане твоем, от секущего дрова твои до черпающего воду твою, чтобы вступить те­бе в завет Господа, Бога твоего, и в клятвенный договор с Ним, который Господь, Бог твой, сегодня поставляет с то­бою, дабы соделать тебя сегодня Его народом, и Ему быть тебе Богом» (Второз. 29:10—13). «Да не будет между ва­ми мужчины или женщины, или рода, или колена, кото­рых сердце уклонилось бы ныне от Господа, Бога вашего, чтобы ходить служить богам языческих народов» (Второз. 29:18). Главная цель учреждения особого «цар­ства Иеговы» есть, как видно из приведенных мест, сохра­нение истинной религии, учения о поклонении единому истинному Богу, в противоположность идолопоклонству других народов, Чтобы сохранить истинное учение о Боге, Иегова заключает с народом договор на тех, если так можно сказать, условиях, что Он — Царь всей земли — становится преимущественно царем израильского народа, получает верховную власть над ним, делается его законо­дателем, постановления которого и обязывается народ принять и свято сохранять. Если израильтяне добровольно согласятся признать Иегову своим Господом и Царем, бу­дут сохранять Его завет и исполнять законы, признавать Его единым истинным Богом и поклоняться только Ему, то Иегова, будучи Богом и верховным правителем всего мира, всех народов земли, примет народ израильский под Свое особенное покровительство, будет править им осо­бенными законами, обеспечит ему пользование неоцени­мыми преимуществами истинной религии и даст ему, как возлюбленному и избранному народу между всеми наро­дами земли, все блага свободы, мира и благоденствия. Со­вокупность таких отношений Иеговы к народу есть «тео­кратия» или «богоправление» — в высшем религиозно-нравственном значении этого слова.

Как Правитель или Царь Своего избранного народа, Господь Бог должен был иметь особое место Своего при­сутствия среди народа, и таким местом сделалась скиния. По своему устройству скиния разделялась на три части: внешний двор, святилище и Святое святых. Внешний двор представлял собою правильный четырехугольник, пространством в 100 локтей длины и 50 ширины; он об­несен был со всех сторон загородью в пять локтей высо­тою и имел входную дверь с восточной стороны. Входная дверь имела двадцать локтей ширины и закрывалась изящ­но расшитыми и разноцветными занавесями. В передней части двора находился жертвенник всесожжения, на кото­ром приносились все жертвы, кроме жертвы за грех, при­носившейся вне стана. Жертвенник этот представлял со­бою ящик в 5 квадратных локтей ширины и 3 высоты; он сделан был, как и все главные принадлежности скинии, из дерева ситтим, обложен кованною медью и имел внутри медную решетку для дров, а по бокам кольца для ношения его на шестах. Выдававшиеся по углам возвышения, так называемые «роги», были особенно важным местом, держание за которое служило выражением желания все­цело предаться милосердию Божию, равно как и обеспе­чением неприкосновенности и безопасности для искавших спасения от мщения людей. Между этим жертвенником и самою скинией находилась медная умывальница, содер­жавшая в себе воду для умовения священников. Затем дверь вела в самую скинию, именно в первое ее отделе­ние, так называемое святилище. Оно занимало две трети всего пространства скинии и представляло собою вторую (после внешнего двора) ступень в постепенном прибли­жении к соприсутствию с Богом. В нем содержались три особые принадлежности: 1) жертвенник кадильный, нахо­дившийся в самой средине святилища, 2) трапеза по пра­вую и 3) светильник по левую сторону. Жертвенник ка­дильный (наподобие стола в 2 локтя вышины и по 1 лок­тю в ширину и длину) обложен был золотом и имел по бокам кольца для ношения его на шестах. В нем каждое утро и вечер приносилось курение благовонных трав — сна­чала Аароном и его сыновьями, а затем священниками, поочередно совершавшими свое богослужение, и по важ­нейшим случаям — первосвященником. Огонь для куре­ния брался с жертвенника всесожжения, и возжигание его представляло собою символ ходатайства священника пред Богом за народ, который в это время молился во дво­ре скинии. Приносить «чуждый» огонь или самовольно присваивать себе это служение священника считалось великим преступлением. Надав и Авиуд были убиты за это именно преступление. Трапеза представляла собою про­долговатый стол с ножками — в 2 локтя длины, 1 шири­ны и 1 ^l/₂  высоты. На этом столе находились двенадцать посыпанных ладаном хлебов, по шести в ряд. Хлебы эти, называвшиеся вследствие предложения их Иегове, хлеба­ми предложения, каждую субботу вновь переменялись свя­щенниками, которые съедали старые в святилище, причем никто еще не имел права вкушать от них. По левую или южную сторону жертвенника кадильного стоял светиль­ник, сделанный из литого кованного золота и весивший целый талант. Он представлял собою подобие дерева с ше­стью разветвлениями, которые вместе с главным стволом составляли семь отдельных светилен. Светильни зажига­лись во время вечернего возношения, а главная светильня была неугасима. Светильник освещал все пространство святилища, но свет его не проникал, чрез плотную завесу, отделявшую от святилища вторую и святейшую часть ски­нии — именно Святое святых, занимавшую одну треть всего пространства скинии. Внутренность этого отделения погружена была в непроницаемый таинственный мрак, и в нем находилась лишь одна, но самая священная принад­лежность, именно ковчег завета. Он был сделан также из дерева ситтим и представлял собою небольшой ящик (  1 ^l/₂ локтя длины и по  1 ^l/₂ ширины и высоты), кото­рый совне и свнутри обложен был чистым золотом. На крышке из чистого золота были два херувима со склонен­ными друг к другу лицами и соприкасающимися крыльями и между ними находился самый престол Иеговы, «обитавшего между херувимами». Место это также назы­валось местом умилостивления, потому что там Иегова от­крывался в великий день очищения как Бог, прощающий беззаконие, преступление и грех. Внутри ковчега находи­лись скрижали завета, а рядом с ними золотой сосуд с манною и жезл Аарона расцветший. Золотые кольца у нижних углов ковчега служили для ношения его на шес­тах во время странствования.

Как место соприсутствия Бога, скиния была храмом церкви ветхозаветной, и вследствие этого всем своим уст­ройством явственно прообразовала церковь Христову, как место, где человечество, искупленное Христом, вступило в теснейшее общение и единение с Богом. Самый вход в скинию с востока означал, что ветхозаветная церковь еще ожидала явления солнца правды — Христа. Во двор ее могли входить вместе с иудеями и язычники, и этим пред­знаменовалось будущее призвание в церковь Христову всех потомков Адама, т.е. всех народов земли. Стоявшие во дворе скинии жертвенник и умывальница изображали: первый всемирную жертву — Христа, открывшего всем людям вход в царство небесное, а вторая служила образом купели крещения, чрез которое мы вступаем в Церковь новозаветную. Святилище, в котором могли стоять только священники, изображало истинно верующих христиан. Светильник, трапеза с хлебами предложения и жертвен­ник кадильный прообразовали Иисуса Христа, который просвещает, питает и возносит наши молитвы к Богу Отцу. Святое святых, в которое мог входить один только первосвященник однажды в год с жертвенною кровию, означало самое небо, куда Христос Спаситель вошел с кро­вию Своею за нас пред лице Божие. Ковчег завета со скрижалями десяти заповедей был как бы самим престо­лом Господа Бога, изрекавшего людям Свою святую волю. Выражением воли Божией служило все Синайское за­конодательство, которое в отдельных своих постановлени­ях распадается на законы религиозные, законы нравствен­ные и законы гражданские.

Сущность религиозных законов выражена в первых четырех заповедях, составляющих первую скрижаль. В них определяется истинное отношение человека к Богу, и для укрепления его в народном сознании установлены внеш­ние учреждения, которые, группируясь около скинии, со­стояли из священных лиц, времен  и действий.

Священные лица были избранники из избранного на­рода для посвящения их на исключительное служение Бо­гу. Они составляли все колено Левиино, и, соответственно трем частям скинии, разделялись на три степени — леви­тов, священников и первосвященника. Левиты были про­стые церковнослужители, которые назначены были для исправления низших обязанностей при скинии. При пе­редвижении они должны были носить скинию со всеми ее принадлежностями, наблюдать за порядком, чистотою и сохранностью священных предметов и сосудов; приготов­лять необходимые материалы для священнодействия и за­ботиться о поступлении должных доходов на содержание скинии и ее учреждений. Левитами считались все члены мужского пола колена Левиина, кроме семейства Ааронова, в возрасте от 30 до 50 лет. Они разделялись на три класса, сообразно с родовым происхождением их от трех сыновей Левия — Герсона, Каафа и Мерари, и каждому классу назначены были особые обязанности при служении и особенно при перенесении скинии. На служение они поступали через особое посвящение, состоявшее в очище­нии их, рукоположении и принесении жертв. Священни­ками были все сыновья, а затем и потомки Аарона, до­стойные этого священного звания по своим нравственным и телесным качествам. На свое служение они посвящались через окропление священным миром, смешанным с кро­вию. На них лежала обязанность приносить в определен­ное время жертвы во дворе скинии и курение в святили­ще, каждый вечер зажигать светильник в нем, каждую субботу переменять хлебы предложения, трубить в трубы для созвания народа, очищать по особому чиноположению проказу и другие скверны и поучать народ в законе Божи­ем. Как священнослужителям, им дано было особое одея­ние, в которое они должны были облачаться при священ­нослужении. Одеяние их состояло из: 1) нижнего льняно­го платья — надраг — «для прикрытия телесной наготы от чресл до голеней»; 2) верхнего белого платья, хитона, спускавшегося до полу и подхватывавшегося на талии бе­лым — 3) поясом, украшенным разноцветным шитьем; затем круглое головное покрывало — 4) кидар — довер­шало это облачение для священников, которым не полага-лось обуви, так как святость места богослужения требова­ла совершения священнослужения с босыми ногами. Во главе   священных   лиц   стоял   первосвященник,   высшая должность которого присвоена была лично Аарону, а за­тем старшему в его роде по преемству. Ему одному поз­волялось входить в Святое святых, что он и делал однаж­ды в год, в день очищения, для окропления кровию. До­стоинство    его    высшего    звания    не    позволяло    ему участвовать при погребении или разрывать своих одежд в знак печали.   Посвящение в этот сан совершалось чрез обильное излияние хранившегося при скинии мира на главу посвящаемого,  облачавшегося при этом в особые присвоенные первосвященническому сану одежды. Одеж­ды эти были гораздо пышнее и сложнее, чем у священни­ков.   Сверх  обычных священнических одежд надевалась еще особая безрукавная одежда или 1) верхняя риза, вя­занная из пурпурно-голубой шерсти с изящно оторочен­ным воротом и убранная внизу разноцветными яблоками и золотыми колокольчиками. Сверх нее надевался 2) эфод или особая короткая одежда с золотыми застежками на плечах, из которых на каждом было по камню ониксу с вырезанными на них именами двенадцати колен, по шес­ти на каждом. Эфод стягивался особым поясом, одинако­вым с ним по цвету и работе. Затем был особый 3) на­персник   или   нагрудник,   прикреплявшийся   голубыми шнурками и золотыми кольцами; на нем сверкало двенад­цать драгоценных камней, вделанных в золото по три в ряд с вырезанными также на них именами двенадцати колен Израилевых. В связи с наперсником находились и та­инственные урим и туммим («советы и совершенства), посредством которых первосвященнику сообщалась воля Божия. 4) Головной кидар первосвященника отличался от простого священнического не только большею роскошью, но и особенно тем, что на передней части его была золо­тая дощечка с выбитою на ней надписью: Святыня Гос­подня. Первосвященник избранного народа по высоте и величию своего служения был прообразом «Первосвящен­ника великого, прошедшего небеса, Иисуса Сына Божия» (Евр. 4:14).

Кроме священных лиц по должности были еще свя­щенные лица по обету, так называемые назореи, т.е. вы­деленные на служение Богу. Назореи обязаны были воз­держиваться от вина и винограда, от стрижения волос и от всякого осквернения. Обет назорейства давался или на всю жизнь, или только на известное время. В последнем случае он разрешался принесением троякой жертвы и со­жжением волос на жертвеннике.

Священные времена, установленные законом, разде­ляются на три разряда: 1) времена, связанные с установ­лением субботы, 2) великие исторические праздники и 3) день очищения.

1) Суббота, как день покоя, есть одно из самых пер­вобытных учреждений, ведущих свое начало от сотворения мира: «И благословил Бог седьмый день и освятил его» (Быт. 2:3). Синайским законодательством только под­тверждено ее учреждение, как показывает и самая заповедь: «Помни день субботний, еже святити его». Это свя­щенный покой от обыденного тяжкого труда, которым че­ловек принужден был добывать себе насущный хлеб, день радостного отдохновения в общении с Богом, который и Сам «в седьмый день почил и покоился» (Исх. 31:17). За­поведью этою не поощряется празднолюбивая леность, а только запрещается труд с корыстною целию, служение мамоне. Вместо этого труда суббота должна быть посвяща­ема на служение Богу. В этот день народ собирался в ски­нии к богослужению, состоявшему в двойном принесении жертв, и возобновлялись хлебы предложения.

Празднование субботы послужило основой для других торжественных праздников, установленных в определен­ные, более крупные промежутки времени. Сюда относят­ся: а) праздник новомесячия, который совершался при первом появлении всякой луны, о чем возвещалось всему народу двумя серебряными трубами; праздник состоял в усиленном принесении жертв, б) Праздник труб, совер­шавшийся в первый день месяца Тисри, которым начи­нался гражданский год, но который был седьмым, так ска­зать, субботним месяцем священного года. Так как этот день всегда приходился в субботу, то и самое соблюдение его имело характер субботства. Наступление его возвеща­лось трубами, отчего он и получил свое название. Затем, с расширением круга субботства, установлены были великие периодические праздники, совершавшиеся в несколько лет раз. Сюда относится в) субботний год. Подобно тому, как освящался каждый седьмой день и седьмой месяц, так должен был освящаться и каждый седьмой год. Особенно­стью субботнего года было то, что в течение его и самая земля, как всецело принадлежавшая Господу, должна бы­ла соблюдать субботу, т.е. покоиться от обработки. Все уродившиеся сами собой плоды отдавались в пользование бедным и животным. Субботний год назывался также «го­дом прощения», потому что заимодавцы должны были в этот год прощать долги своим должникам (Второз. 15:1—2). В этом же году пользовался отпущением на сво­боду всякий израильтянин, попавший в рабство. Заверше­нием семи субботних годов был г) год юбилейный, совер­шавшийся в каждый пятидесятый год. Он начинался в 10 день седьмого месяца Тисри, в великий день очищения. После торжественных жертвоприношений раздавался звук юбилейной трубы, «объявлявшей на земле свободу всем жителям ее». Земля не обрабатывалась, как и в субботний год. Все земли, которых бедняки лишились в течение ми­нувшего полустолетия, опять безвозмездно возвращались им в полную собственность. Все рабы освобождались. Все восстановлялось в том виде, как было при первоначальном разделении земли обетованной. Юбилейный год завершал собою великий круг субботних годов, после чего в извест­ном смысле все обновлялось, и народ вступал как бы в но­вую жизнь.

Кроме круга субботних праздников было три особых великих исторических праздника, в которые весь народ мужского пола должен был являться пред лице Иеговы (в скинии или впоследствии в храме) с установленным приношением Богу. Эти праздники не только служили воспо­минанием великих событий в истории израильского наро­да, но каждый из них имел свое особое значение. Первый из них — Пасха — отмечал начало жатвы, второй — Пя­тидесятница — ее окончание, и третий — праздник Ку­щей — время собирания винограда и всех плодов года. Они соединялись между собой так, что образовывали один великий круг. Пасха была в первом месяце священного го­да; чрез семь недель наступала Пятидесятница, а в седь­мом месяце наступал праздник Кущей. Пасха служила для израильтян воспоминанием начала их избавления от раб­ства и вступление в состояние свободного народа; Пятиде­сятница — дарования закона, и праздник Кущей представ­лял для них радостное сопоставление между оседлою жиз­нью в плодородной земле и странствованием в пустыне.

а) Пасха, бывшая самым торжественным из трех го­довых праздников, совершалась в течение семи дней, на­чиная с вечера, которым заканчивался четырнадцатый день Нисана или Авива, первого месяца священного года. Она установлена была в ночь пред исходом израильтян из Египта, и хотя в совершении ее со временем произошли некоторые изменения, но в общем она совершалась так же, как и в первый раз при ее установлении. Пасха име­ла глубочайшее прообразовательное значение. В своем первоначальном смысле это была в одно и то же время и жертва, в которой невиннейшее из животного царства приносилось во искупление за виновных во грехе, и радо­стное празднество по случаю избавления, — празднество вместе с тем историческое, и потому пасха вкушалась с горькими травами и пресным хлебом (в воспоминание го­речи египетского рабства и спешных сборов к избавлению от него) и в положении спешащих в путь странников. В своем высшем значении она была явным прообразом ис­купительного дела Христа, который как «Пасха наша, был заклан за нас» (1 Кор. 5:7), и притом заклан в самое вре­мя совершения обрядовой Пасхи, как «непорочный и чи­стый Агнец» (1 Петр. 1:19).

б)  Пятидесятница, праздник жатвы, был как бы до­полнением Пасхи. Она продолжалась только один день, чрез 50 дней после Нисана, в конце мая. Промежуток между ними был страдной порой жатвы, и в день Пяти­десятницы приносились в жертву первые хлебы из ново­собранных плодов. С этим праздником соединялось и вос­поминание о даровании Синайского закона, совершив­шемся  чрез  50 дней  после избавления  из  Египта   (по переходе чрез Чермное море).

в)  Праздник Кущей завершал собою круг годовых пра­здников, и отличался великим ликованием. Он был в одно и то же время и благодарением за собранную жатву и вос­поминанием о том времени, когда израильтяне жили в ку­щах или палатках в течение своего странствования по пу­стыне. Он праздновался осенью, когда уже собраны были все плоды земли, и продолжался семь дней, заканчивав­шихся восьмым днем «священного собрания». В течение этих семи дней (от 15 до 22 числа месяца Тисри) народ обитал в шалашах из древесных ветвей, отчего и получил свое название праздник Кущей.

Совершенно особо от этих торжественных праздни­ков стоял день очищения, единственный день покаяния и поста по закону Моисееву. Он соблюдался за пять дней до праздника Кущей и имел характер торжественной суббо­ты, когда все должны были прекращать свои работы и «смирять свои души», под страхом истребления из наро­да. Установленные на этот день обряды знаменовали со­крушение народа о грехах, соделанных в прожитом году, и отпущение, совершаемое первосвященником в Святом святых, в которое он входил в этот именно день. Все жертвы этого дня приносились самим первосвященником и заканчивались изгнанием в пустыню «козла отпущения», как бы уносившего с собою все бремя грехов народа. Прообразовательное значение этого символического обряда за­ключалось в том, что окончательное искупление человече­ского рода будет совершено «не кровию козлов и тель­цов», но «ходатаем нового завета» Христом.

Со священными временами неразрывно связаны были священнодействия. Они состояли почти исключительно из приношения жертв, заимствовавшихся из царства живот­ных или растений. Между ними явственно различаются жертвоприношения в собственном смысле, когда приноси­мая вещь всецело или частию истреблялась на жертвенном огне, и возношения, когда приношение лишь как бы освя­щалось пред лицем Иеговы и затем потреблялось жертво­вателем. Жертвоприношения разделялись на пять родов. 1) Жертва всесожжения, называвшаяся так потому, что все приносимое вполне сожигалось на жертвеннике, означала то, что приноситель ее всецело принадлежал Богу и что он душей и телом предавал себя на волю Божию. Жертва эта могла быть приносима или за весь народ, или за отдельных лиц, которые должны были приносить жертвенное живот­ное от своего благорасположения и притом с соблюдением всех правил, установленных законом при выборе жертвен­ных животных, которыми могли быть телец, баран, козел, и даже горлица или голубь. Приносившие жертву возлага­ли на жертвенное животное свои руки пред жертвенником в знак перенесения в него своих грехов. Затем жертвенное животное закалялось, кровию его священник окроплял жертвенник и затем сожигал жертву кроме кожи, которая отдавалась священнику. 2) Жертва о грехе приносилась во искупление грехов, совершаемых по неведению или слабо­сти как священником, так и кем-либо из народа, а также и во очищение от всякого возможного греха или оскверне­ния. 3) Жертва повинности приносилась за грехи или преступления сознательные, равно как и за все действия, связанные с осквернением. Эти две жертвы отличались от жертвы всесожжения тем, что мясо принесенных живот­ных (кроме крови и тука) шло в пользу священников, ко­торые и потребляли его во дворе скинии. 4) Жертва ми­ра приносилась или в выражение особой благодарности Богу, или по обету, или как особое приношение радости и любви. Из приносимого часть сожигалась, грудь и плечо предоставлялись священникам, а все остальное могло быть потреблено приносящим. 5) Жертва бескровная  состояла в приношении муки, масла, вина и ладана. Эти предметы, отчасти, присоединялись и к первым четырем родам жертв. Как первые четыре рода жертв знаменовали прине­сение жизни Богу, так этот род знаменовал принесение Ему плодов земли. К этому последнему роду жертвы близко подходят и возношения различных плодов, начатки кото­рых всегда освящались в скинии или храме и тогда уже на­чиналось общее употребление их в пищу. Все эти священ­нодействия совершались священниками и сопровождались молитвами и установленными обрядами, подробно описан­ными в книге Левит.

Все изложенные священнодействия имели своею це­лию поддержание святости в народе, который как избран­ный должен был быть «народом святым».

С этою же целию установлены были особые законы и обряды, исполнение которых могло содействовать поддер­жанию святости в народе. Это законы нравственные. Сущность их выражена в заповедях второй скрижали, и она состоит в требовании от каждого человека как личной нравственной и телесной чистоты, так и правды и челове­колюбия в отношении к ближним. В частности, сюда от­носятся: 1) древний закон обрезания, подтвержденный синайским законодательством; 2) законы о посвящении первородных мужского пола; 3) об охранении личной чи­стоты чрез запрещение соприкасаться с нечистыми пред­метами, и 4) о разделении животных на чистых и нечис­тых, с позволением употреблять в пищу или жертву толь­ко первых.

XXII. Постановления Моисеева законодательства касательно гражданского быта. Просвещение. Боговдохновенные книги. Летосчисление.

«Богоправление», как основа жизни израильского на­рода, не ограничивалось только религиозно-нравственною областью, а проникало во весь склад и жизни граждан­ской, как государственной, так и общественной и эконо­мической или хозяйственной. В этом отношении «бого­правление» сказывается в том, что Иегова, как Царь и Су­дия избранного народа, водворял в Своем царстве чрез ряд божественно мудрых законов такую справедливость, ка­кой не знали окружающие народы и которая делала изра­ильское государство образцом даже в этом отношении. Это вполне ясно будет из краткого обзора основных начал государственно-общественной жизни, как они изложены в законодательстве Моисеевом, в сравнении с началами го­сударственности других древних народов востока⁵⁴.

Сущность государственности древних народов состоя­ла в резком разделении между правителями и подчинен­ными, выразившемся в разделении народов на касты, из которых одни занимали господственное положение и пользовались всеми правами и удобствами этого положе­ния в гражданском и экономическом отношении, другие, напротив, являлись бесправными орудиями первых, служа лишь средством к обеспечению наилучшего их положения. Такая несправедливость не должна была существовать в теократическом государстве, где по самой сущности его не могло быть разделения народа на полноправных правите­лей и бесправных подчиненных, потому что все его члены одинаково подчинены верховному Царю — Иегове, следо­вательно, все пред Ним равны, почему и все одинаково участвовали в «клятвенном договоре с Ним»: начальники колен, старейшины, надзиратели, жены, дети и пришель­цы, от секущего дрова до черпающего воду (Второз. 29:10—13). Если таким образом в договоре с Иеговою, легшем в основу государства, равноправно участвовали все члены народа, то естественно, все они должны иметь оди­наковые права в новоучрежденном для них государстве, все они должны быть равны. Отсюда вытекает главное следствие богоправления для государственной жизни — равенство всех в государстве. И это равенство кладется в основу всей жизни народа — в экономическом, семейном, общественном и государственном отношении, равенство в земельном владении, в правах и обязанностях.

В основу материального благосостояния израильского государства законодатель положил земледелие. Выбор та­кой основы или государства скорее, принадлежит самому законодателю, чем народу, который в своей предыдущей истории мало знал земледелие. Хотя обработкой земли за­нимались уже первые люди — Адам, Каин и Ной, но в последующий патриархальный период преобладающим за­нятием является скотоводство, что видно, между прочим, из истории Авраама. Есть известия, что Исаак и Иаков за­нимались и земледелием (Быт. 26:1, 2; 37:7), но, по-ви­димому, главным занятием их было все-таки скотоводство, так что по переселении в Египет, несмотря на отвра­щение египтян к скотоводству, братья Иосифовы на во­прос фараона: какое их занятие? — отвечали: «пастухи овец рабы твои, и мы и отцы наши» (Быт. 47:3). Ското­водство оставалось главным свободным занятием израиль­тян и в Египте, что видно из того, что братья выпросили у фараона позволение поселиться в земле Гесем именно ввиду удобства ее для скотоводства, и славились как луч­шие скотоводы, так что сам фараон избрал из них смот­рителей над своими собственными стадами (Быт. 47:4—6). Скотоводством же, по необходимости, занимал­ся народ и во время 40-летнего странствования по пусты­не. Таким образом, мысль об образовании государства главным образом на земледелии принадлежит законодате­лю. Побуждением к этому служили как географические условия страны, так и высшие государственные и эконо­мические соображения. Палестина в древности отличалась необыкновенным плодородием, и потому этим самым уже призывала своих обитателей к пользованию ее произведе­ниями посредством возделывания земли. Плодородная почва доставляет, конечно, удобства и для скотоводства; но для скотоводства необходимы кроме того большие прост­ранства земли, между тем как Палестина, назначенная для обитания израильского народа, при его двухмиллионной численности, не представляла таких удобств для скотовод­ства. Судя по численности народа, земельные наделы не могли быть велики, а потому, чтобы получить достаточное для пропитания количество плодов, необходимо было заниматься обработкой земли, земледелием. Но еще боль­шее значение при основании государства на земледелии имели высшие государственные соображения. Израиль­ский народ до того времени был кочевым племенем, не имевшим прочных начал гражданственности, — был в та­ком положении, при котором невозможна правильная го­сударственная жизнь. Но вот он получил высшее призва­ние, стал «царством» Иеговы, избранным народом, дол­женствовавшим служить хранителем и распространителем истинной религии и нравственности в мире. Поэтому ко­чевая жизнь, находившаяся в пренебрежении у тогдашне­го цивилизованного мира (Быт. 46:34), не могла отвечать высоте положения народа: он должен был начать новую, культурную жизнь, и потому на место кочевого, необходи­мо связанного с скотоводством, должен был избрать зем­ледельческий образ жизни, как имеющий более задатков для общественного развития. Для государственных целей земледелие представляет несравненно больше выгод, чем скотоводство: оно развивает любовь к труду, — этому главному рычагу общественного развития, — привязывает человека к обитаемой земле, и тем, с одной стороны, де­лает возможным установление правильного порядка граж­данской жизни, а с другой, развивает любовь к стране или патриотизм, составляющий душу государства, — одним словом, представляет все условия для развития и крепости государства.

Эти условия законодатель по-видимому и имел в виду при основании своего государства на земледелии. Но само земледелие только тогда может служить к истинной поль­зе государства, когда оно основано на справедливости, в силу которой каждому члену государства должно быть предоставлено владение землей и полное пользование все­ми произведениями его рук. Древние государства не зна­ли такой справедливости: землей владели, обыкновенно, только привилегированные касты, а остальное население, не имея земли, по необходимости поступало в рабскую за­висимость от первых, обрабатывало их земли, и само по­лучало лишь скудные заработки. Отсюда поражающие крайности богатства и бедности, роскоши и нищеты, с ка­кими мы встречаемся в древневосточных государствах да­же в периоды их наибольшего процветания. «Царство Ие­говы» не знает такой несправедливости. Основывая госу­дарство на земледелии, законодатель вместе с тем обставил его такими постановлениями, благодаря которым оно мог­ло стать источником равного для всех благосостояния. Так как в договоре с Иеговою участвовали все члены народа, и так как одним из условий договора со стороны Иеговы было дарование обетованной земли, то, естественно, все члены государства должны были равно пользоваться зем­лею, — не должно было быть ни произвольных захватов, ни узаконенных преимуществ одних пред другими. Осно­вываясь на этом теократическом начале, законодатель раз­делил землю между всеми израильтянами (за исключени­ем колена Левиина) поровну. За единицу деления земли приняты только крупные единицы народа — колена, пле­мена и семейства, но раздел производился так, что какое колено многочисленнее, то и земли получало больше, и на­оборот (Числ. 26:54, 55), так что, в конце концов, при ча­стном разделе выпавших на долю того или другого колена или поколения наделов могли получиться равные участки или каждого израильтянина (мужского пола), как главы частного хозяйства. При таком порядке землевладения каждый израильтянин был владельцем известного опреде­ленного ему участка земли, из которого он мог получить всю сумму произведений, вырабатываемых его свободным трудом. А так как земля должна была служить главным источником благосостояния, то ввиду равномерности рас­пределения земли между израильтянами необходимо предполагалось равенство по состоянию или экономичес­кое равенство. На случай нарушения равенства, как это и естественно было ожидать вследствие неодинаковости тру­долюбия и бережливости различных людей, а также и множества всяких случайностей, как то болезнь и смерть главных работников семейства, законодателем предусмот­рены были особые меры к восстановлению этого равенст­ва. С этою целию поставлен был закон неотчуждаемости земли, на том именно основании, что вся земля составля­ет исключительную собственность Иеговы, а израильтяне лишь простые поселенцы на ней. «Моя земля, говорит Господь; вы пришельцы и поселенцы у Меня, поэтому землю не должно продавать навсегда»⁵⁵. В силу этого зако­на израильтянин мог продавать свой участок только до оп­ределенного срока, до юбилейного года, в который про­данный участок опять возвращался первому владельцу, и тем восстановлялось равенство по землевладению. При та­ком порядке вещей равенство по благосостоянию вообще не могло значительно нарушаться, и, во всяком случае, не могло образоваться крайностей богатства и нищеты, зем­ледельческой аристократии и безземельного пролетариата, как это было в других государствах востока и особенно в Египте. К поддержанию этого порядка направлены были и многие другие постановления и учреждения в Моисее­вом государстве, как напр. учреждение субботнего года, в котором пользование плодами этого года предоставлялось исключительно бедным классам народа, позволение бедня­кам собирать колосья на ниве богатых, законы о проще­нии долгов в седьмой год и так далее.

Если, таким образом, государство состояло из равных землевладельцев, имевших равный источник благосостоя­ния, то, конечно, не могло образоваться и различных клас­сов народа, резко отличающихся между собою степенью благосостояния и общественного положения. И в этом от­ношении израильское государство должно было представ­лять разительную противоположность другим древним го­сударствам. В этих последних раз образовавшееся неравен­ство закреплялось законом, признававшим нормальным тот строй общественной жизни, по которому одни классы, захватившие в свои руки всю власть и всю землю, призна­вались как бы рожденными для власти и для богатства, а другие — рожденными или рабства и нищеты. Отсюда об­разование каст, составляющих вопиющее нарушение прав личности. В царстве Иеговы, напротив, как все участвовали в договоре с Бож. Царем при основании государства, так и все должны были пользоваться равными правами в этом царстве. Здесь все члены государства были равно сво­бодными и полноправными гражданами.

Гражданское равенство обусловливалось равенством пред законом. Так как законодателем является Иегова, пред которым все равны, то, конечно, и законы Его для всех одинаковы, и это равенство пред законом проведено с такою последовательностью, что оно признавалось и для поселенцев, живших среди израильского народа. «Закон один и одни права, говорит законодатель, да будут для вас и для пришельца, живущего у вас» (Числ. 15:16, 29; Лев. 24:22; Исх. 12:49). Вследствие этого в Израильском госу­дарстве вовсе не было бесправных лиц, таких, какие напр. предполагаются по римским законам о рабах, у которых эти законы совершенно отрицают личность и делают их вещью, и какие были бы вполне отданы в зависимость от произвола других, как напр. у римлян жены и дети, нахо­дившиеся в полной зависимости от мужей и отцов. Здесь, напротив, закон признавал полную личность за всеми чле­нами государства и соответственно с этим одинаково обес­печивал и защищал права всех. Господин, который жесто­ко обращался с своим рабом, терял всякое право на него и должен был отпустить его на свободу. Здесь и родители не имели права на жизнь своих детей, и власть отца, в противоположность римским законам, была ограничена до того, что он даже не мог по своему произволу распо­рядиться наследством, а должен был подчиняться определенным законам о наследстве. В общем и права полов бы­ли равны, и, во всяком случае, женщина не находилась в таком угнетенном и приниженном состоянии, как у дру­гих древних народов, а пользовалась всеми правами, какие только возможны для нее, как помощницы мужа. Обще­ственная равноправность проведена с такою последова­тельностью, что в Израильском государстве не только нет каст в восточном смысле, но нет даже и вообще деления на сословия в смысле привилегированных и непривилеги­рованных классов. Ни наследственной аристократии и де­мократии, существовавшей в древней Греции, ни деления народа на полноправных патрициев и политически нерав­ноправных плебеев, допущенного римским законодатель­ством, ни феодализма в средневековом смысле, — ничего подобного не знает Синайское законодательство: им пре­доставляется общественное равенство всем гражданам. Особым сословием является только сословие священников и левитов, происходивших исключительно из одного коле­на Левиина. Но оно не имело никакого господственного положения в стране, и в материальном отношении даже поставлено было в прямую зависимость от народа, и по­тому отнюдь не имело характера привилегированной кас­ты в восточном смысле этого слова⁵⁶.

С равенством прав в государстве необходимо связыва­ется равенство обязанностей по отношению к нему. Цар­ство Иеговы и здесь представляет светлую противополож­ность ненормально сложившимся языческим государст­вам.   В них обыкновенно не было соответствия между правами и обязанностями, как это требуется государст­венною справедливостью, а напротив, полноправные клас­сы или касты пользовались полною свободою от обязанно­стей и тяжелых государственных повинностей, а бесправ­ные классы несли на себе все государственные тяжести. Такой порядок вещей несообразен с простою государст­венною справедливостью, а тем более, с одушевлявшим Израильское государство началом богоправления. В этом государстве именно находило себе осуществление справед­ливое соответствие прав и обязанностей, — а так как пра­ва у всех членов государства были равны, то и обязаннос­ти по отношению к государству также равны. Первая и главнейшая обязанность по отношению к государству и теперь, а тем более в древнем мире, есть обязанность ох­ранения и защиты государства, — отсюда воинская по­винность есть важнейшая и в то же время тяжелейшая из государственных повинностей, и справедливое распределе­ние ее, благодаря простоте общественного склада, было просто: так как все члены государства одинаково пользо­вались правами, даваемыми государством, то, конечно, все и должны были защищать и охранять его. Отсюда — все­общая воинская повинность: ей подлежал каждый изра­ильтянин от 20-ти лет и выше. Всеобщность воинской по­винности, кроме государственной справедливости, вызыва­лась и политическими условиями состояния народа, так как страну, которая назначена была ему для обитания, он должен был приобрести оружием; но и после завоевания и поселения в стране, народ, окруженный со всех сторон врагами, постоянно должен был быть наготове к защите от нападений, часто неожиданных. Всеобщность этой по­винности, однако же, не исключала некоторых изъятий из нее. Так, от нее освобождались левиты, а также все те ли­ца, для которых по особым обстоятельствам их семейной жизни эта повинность могла бы быть тяжелее, чем для других. Освобождались также только что обзаведшиеся са­мостоятельным домом и хозяйством, новобрачные и даже «боязливые и малодушные», т.е. все те, для которых безус­ловное равенство с другими было бы несправедливостью. То же равенство соблюдено и по отношению к дру­гим обязанностям к государству. Наряду с воинскою по­винностью, налагаемою на граждан обязанностью внешне­го охранения государства, стоит другая повинность, нала­гаемая обязанностью поддержания и сохранения внутренних учреждений в государстве, — податная повин­ность. В Израильском государстве и эта повинность не на­лагалась исключительно на один какой-либо класс людей, а имела также всеобщий характер, одинаково простира­лась на всех членов государства. Податная повинность, впрочем, благодаря простоте государственного склада, не выработавшего в себе таких учреждений, которые нужда­лись бы в посторонней поддержке, не имела при Моисее и даже при судиях определенно-государственного характе­ра. Единственное учреждение, которое в это время нуж­далось в содержании и для которого собственно установ­лена была законом податная повинность, — было религи­озное   учреждение,   скиния   с   состоявшими   при   ней  священнослужителями: поэтому и податная повинность имела исключительно религиозный характер. К этого рода повинности принадлежала, прежде всего, так называемая выкупная подать, которую платил каждый «поступающий в исчисление», т.е. в список годных к войне (Числ. 1:2 и 3). Она состояла в полсикле серебра и шла «на служение скинии собрания» (Исх. 30:12—16). Затем следует десятина от всех плодов, поступавшая в пользу левитов «за службу их, за то, что они отправляют службы в скинии со­брания» (Числ. 18:21), другая десятина «от всего произ­ведения семян», вина и елея, крупного и мелкого скота для общенародного празднества (Второз. 14:22, 23); пер­вые плоды от всех произведений, приносившиеся также для устройства общественного празднества, в котором принимали, между прочим, участие бедные члены государ­ства (Второз. 26:1—15). Все эти религиозные повинности были одинаково обязательны или всех, — закон не делает разделения народа на податных и неподатных. В законах о податной повинности замечательно еще то, что подать, определяемая десятиной, была подоходною, т.е. не была определена раз навсегда, а постоянно сообразовалась с ко­личеством дохода и только незначительная выкупная по­дать в полсикля платилась одинаково как богатым, так и бедным (Исх. 30:15). Как из воинской, так и из податной повинности делались также некоторые изъятия, где они вызывались справедливостью (для новобрачных).

На таких же высоких началах основано было и самое управление в Израильском государстве. Верховным Правителем и Царем народа был Иегова, управляющий чрез законы и особых избранных представителей народа, ка­ким был во время дарования законодательства Моисей; но в своей внутренней жизни народ управлялся сообразно ис­торически сложившимся формам своего быта. В патриар­хальный период, когда израильский народ был еще незна­чительным племенем, он, естественно, управлялся на на­чалах родового быта, когда всю власть — и религиозную, и гражданскую — сосредоточивает в своих руках глава племени, отец семейства. Такое управление было при па­триархах Аврааме, Исааке и Иакове. Но уже в Египте, когда из одного семейства образовались двенадцать различ­ных колен, сознавших себя самостоятельными частями на­рода, патриархальный порядок оказался устарелым, несо­ответствующим степени развития народа, и народ управ­лялся уже не одним главою, а представителями колен — так называемыми «старейшинами (секеним) сынов Израилевых» (Исх. 3:16; 4:29). Эти «старейшины», состояв­шие из умудренных жизнью и опытом людей, являлись уже главами отдельных колен не в патриархальном смыс­ле, т.е. не как полновластные владыки колен, имеющие присвоенную им власть только в силу своего естественно­го главенства в роде, но как представители народа в обще­ственном смысле, как избранники и выразители его воли. Представительство в полной силе заявляло о себе уже в Египте. Так, мы видим, что Моисей с вестию об освобож­дении народа от рабства обращается к «старейшинам сы­нов Израилевых» в полном убеждении, что их согласие или решение будет согласием и решением всего народа. Так в действительности и оказалось, потому что в лице старейшин «поверил народ» (Исх. 4:31). В пустыне из этих старейшин составлен был особый совет из «семиде­сяти мужей», как представителей колен и племен (12+58=70), им поручено было нести «бремя правления народа» (Числ. 11:16 и 17). Этот совет заведывал высши­ми делами государственной важности, а для заведывания обыденными — судебными и гражданскими делами — назначены были мелкие начальники или «судьи» народа, так называемые тысяченачальники, стоначалъники, пятидесятиначальники и десятиначальники. Учреждение это было сделано по совету Иофора, мудрого тестя Моисея (Исх. 18:14—26). В случае особенно важных дел все эти старейшины и начальники созывались на общенародное собрание («все общество»), которое и решало вопросы о войне, мире и других важных делах, даже о самой форме правления, как это было впоследствии при учреждении царской власти. Таким образом, по своему внутреннему складу израильское государство должно было представлять собою форму народного самоуправления, под верховным главенством Иеговы. «Богоправление» в таком случае не есть какая-либо особая форма правления — в отличие от монархии, олигархии или демократии (как ошибочно ду­мал Иосиф Флавий), а есть лишь общее руководительство Божие, под которым государственная жизнь народа могла развиваться свободно и принимать всякие формы, какие только оказывались полезными или необходимыми по историческим обстоятельствам в жизни народа. Поэтому во время странствования в пустыне и завоевания земли обе­тованной во главе его стоят как бы военные диктаторы (Моисей и Иисус Навин), затем выступают случайные вожди и судьи (во времена судей) и затем учреждается монархия. Все эти формы правления одинаково могли быть примиримы с «богоправлением», только бы правите­ли действовали по указанию закона и частых проявлений воли верховного Царя народа — Иеговы.

В своих основных началах Синайское законодательст­во, особенно в сокращенном изложении его нравственных начал в десятословии, имеет всеобщее значение и предназ­началось к руководству всего человечества. В основу взаи­моотношения людей оно полагало истину, которая окон­чательно подтверждена Законодателем Нового Завета, именно истину: «Люби ближнего твоего как самого себя» (Лев. 19:18). Многие частные постановления направлены к тому, чтобы внедрить эту истину в сознание народа. Но с другой стороны, так как это законодательство ближай­шим образом предназначалось для отдельного народа, имевшего уже свои укоренившиеся обычаи и привычки, стоявшего на низкой степени нравственного и культурно­го развития, неспособного сразу подняться на высоту предлагаемых ему божественных и общечеловеческих ис­тин, то во многих постановлениях закона нельзя не видеть уступки укоренившимся взглядам израильского народа, низкому уровню его нравственного развития, одним сло­вом, его «жестоковыйности». Этим объясняется установление известного закона равномерного возмездия: «око за око, зуб за зуб» (Исх. 21:24). И вообще, влияние этого условия так значительно на законодательство, что во мно­гих случаях оно скорее приспособляется к древним обыча­ям, чем вводит новые законы, так что без отношения к этому обстоятельству часто остались бы непонятными ис­тинный смысл и значение того или другого закона. Так, наказание за сыновнее неповиновение родителям (побие-ние камнями — Второз. 21:18—21) кажется жестоким; но если мы примем во внимание вообще силу родитель­ской власти в период патриархального состояния народа, или вообще в ранние периоды национального существова­ния (как напр. в Риме), то закон Моисеев является уже значительным шагом вперед в области гуманности и лич­ного права, так как он ограничивает произвол родитель­ской власти перенесением дела на общественный суд. За­кон деверства (состоявший в обязанности брата или бли­жайшего родственника «восстановить семя» своему умершему бездетным брату или родственнику) допущен также в виде уступки укоренившемуся обычаю. В преж­нее время обычай этот существовал, по-видимому, в более широких размерах у азиатских народов, и в Синайском законодательстве скорее терпел ограничение, чем освяще­ние. Закон кровавого отмщения представляет собой так­же пример разумного ограничения и ослабления древнего варварского обычая, который настолько укоренился в обы­чаях и нравах народа, что его нельзя было уничтожить сов­сем. Эта бытовая сторона законодательства вообще сильно выступает в законах о наказаниях за преступления. Имея дело с народом жестоковыйным и своевольным, законода­тель не щадит жезла в приучении этого народа к точному исполнению данных законов, и многие преступления, осо­бенно против религии и нравственной чистоты, наказыва­ются смертною казнию. Этою именно стороною Синай­ское законодательство показывало, что оно имело лишь временное назначение подготовлять народ к принятию другого высшего закона, закона благодати, данного Спаси­телем мира на все времена. А самое пришествие Его зна­меновалось всеми постановлениями обрядового закона, который был тенью грядущего и потому должен был пре­кратиться с явлением самой вещи, т.е. искупления в лице Иисуса Христа, Сына Божия.

Синайское законодательство отмечает собою время вступления израильтян в период самостоятельного нацио­нального бытия. Но оно в то же время служит выразите­лем новой ступени его духовного развития и цивилизации. Доселе он находился под полным влиянием египетской цивилизации и не имел своей собственной письменности. Теперь, впервые у него является литература, и притом священно-историческая, в которой описывается его исто­рическая судьба от самого сотворения мира. Эта литера­тура имела своим родоначальником Моисея, который на­писал пять книг, известных под общим названием закона или пятокнижия, и, в частности, под названиями: книга Бытия, Исход, Левит, книга Числ и Второзаконие. В кни­ге Бытия описываются судьбы мира и человечества от сотворения мира до смерти Иакова и Иосифа в Египте. Она обнимает период в 3 800 лет и написана Моисеем, по иу­дейскому преданию, когда он еще находился в земле Мадиамской, именно с целию пробуждения в израильском народе воспоминания о великих обетованиях их отцам. В книге Исход излагается история пребывания израильтян в Египте, исхода из него, дарования Синайского законода­тельства и построения скинии. В книге Левит подробно излагается обрядовая сторона Синайского законодательст­ва, и она названа так потому, что совершение всех этих обрядов предоставлялось колену Левиину, как избранному на священное служение. Книга Числ получила свое назва­ние от описываемых в ней народосчислений и содержит историю   сорокалетнего  странствования   по   пустыне  до подступления к Иордану. Во Второзаконии описываются события последних двух месяцев пребывания в пустыне, и она получила свое название от того, что в ней делается по­вторение всех изданных раньше законов и свод их в более доступную книгу закона.  Она заканчивается описанием смерти Моисея с заключительной похвалой ему (34 гла­ва). Все эти книги в полном своем составе (кроме послед­ней главы  Второзакония)   написаны самим Моисеем, и свитки их как драгоценная святыня хранились в ковчеге завета. Но Моисей был не только законодатель и историк своего народа, но и боговдохновенный поэт или псалмопе­вец. После него осталось несколько боговдохновенных пес­ней и молитв, из которых иные помещены в его истори­ческих книгах, а одна молитва вошла в состав книги песней или Псалтири, и составляет 89-й псалом, как показы­вает и его надписание: «Молитва Моисея, человека Бо­жия». Она начинается словами. «Господи! Ты нам прибе­жище в род и род. Прежде нежели родились горы, и Ты образовал землю и вселенную, и от века и до века Ты — Бог».

Моисей умер 120 лет, из которых 80 прошли до ис­хода израильтян из Египта и 40 по исходе. Эти цифры, вместе с общим указанием, что от дарования Аврааму обетования до закона прошло 430 лет (Гал. 3:17), служат основой для летосчисления этого периода. Если половину последней цифры положить на время пребывания в Егип­те до дарования закона (что вполне согласуется с показа­нием касательно лет Моисея, а также и с тем, что он был представителем третьего поколения после Левия, т.е. правнуком его) и присоединить 40 лет странствования по пустыне, то сумма этих цифр (215+40=255) и будет приблизительно определять собою продолжительность четвертого периода Библейской истории.

Период этот, который по соображению с данными всемирной истории нужно отнести к XVII—XV столетиям до Р. Христова, ознаменовался некоторыми важными со­бытиями и в жизни остального человечества. Из Египта (быть может, одновременно с Моисеем) вышел знамени­тый Кекропс, который первый перенес плоды высокой цивилизации древнего Египта на девственную почву Гре­ции и основал знаменитый, впоследствии, город Афины. Около этого же времени Эллин, сын мифического Девкалиона, вступил в Фессалию и по изгнании оттуда пелазгов поселился в ней и сделался родоначальником эллинского народа. На восточном берегу Средиземного моря, в сосед­стве с землей обетованной, основан был знаменитый, впоследствии, город Тир, который в одно время сосредо­точивал в своих руках всемирную морскую торговлю и, впоследствии, состоял в дружественном союзе с царями народа израильского. Таким образом, с выступлением из­бранного народа на поприще всемирной истории высту­пали на него и новые народы, которые должны были слу­жить представителями язычества в его высшем развитии и могуществе. Избранному народу предстояло победить его силою истинной религии и закона Божия.

Глава: ПЕРИОД ЧЕТВЕРТЫЙ  (От смерти Иосифа до смерти Моисея)

XIV. Израильтяне в Египте¹

В то время, когда мадиамляне продавали Иосифа на невольническом рынке, Египет стоял уже на высокой сте­пени процветания и могущества. Во главе его сменилось до пятнадцати царственных родов или династий, последо­вательно управлявших его судьбами. Теперь царствовала династия так называемых царей-пастухов или гиксов. Она принадлежала чужеземной народности, насильственно вторгшейся в Египет и захватившей престол фараонов. Точно неизвестно, откуда явились завоеватели и к какому племени они принадлежали; но можно думать, что это были кочевники, обитавшие в сирийских степях и аравий­ских пустынях и постоянно тревожившие Египет своими набегами и нападениями. Египет должен был тщательно оберегать свою северо-восточную границу от нападения кочевых народностей, и с этою целию там построено бы­ло несколько укреплений и сплошная стена наподобие ки­тайской. Но кочевые племена все-таки проникали и за стену и с позволения египетского правительства селились в северо-восточном углу страны. Пока была крепка госу­дарственная власть, она успешно отражала внешние напа­дения и держала в подчинении поселившихся в Дельте инородцев; но представители последних пред тем динас­тий, благодаря своей слабости, выпустили власть из своих рук, страна поделилась на несколько независимых уделов, правители которых обессиливали государство своим со­перничеством. Этим воспользовались гиксы, сделали напа­дение на Египет и при помощи инородцев покорили стра­ну и завладели престолом. Первое время владычества гик­сов ознаменовалось всевозможными проявлениями дикого варварства, грабежами и убийствами; но мало-помалу просвещение покоренной страны оказало свое цивилизу­ющее влияние на завоевателей, они подчинились ему и двор новой династии вполне принял обычный египетский вид со всей пышностью и роскошью фараонов. Гиксы имели свою религию, но они терпели и религию египтян, и даже официально покровительствовали ей. Сутех, наци­ональный бог завоевателей, отождествлялся с египетским богом Сет, и ему, как и другим египетским божествам, строились храмы. Сфинксы, относящиеся к этому време­ни, имеют совершенно своеобразный тип лица, отличный как от египетского, так и от еврейского, и, очевидно, представляют тип этой чужеземной народности. При од­ном из представителей этой династии, по-видимому, и правил Иосиф Египтом. Только при фараоне пастушеской династии мыслимо было, чтобы ничтожный раб, вышед­ший из презираемых природными египтянами пастухов, мог быть назначен на пост верховного правителя страны. Имя этому фараону Апопи или, по греческому произно­шению, Апофис. При нем Египет совершенно оправился после смут и опять наслаждался полным внутренним бла­госостоянием. Но вместе с тем, в природных египетских князьях, находившихся в подчинении фараону, стало заме­чаться политическое движение, направленное к освобож­дению страны от чужеземцев. Предчувствуя опасность, па­стушеская династия, естественно, заботилась о том, чтобы упрочить свое положение, и покровительствовала инород­цам, раздавая им для поселения лучшие участки земли с тою целию, чтобы найти в них верных союзников в слу­чае нужды. Такой политикой можно объяснить и то, что фараон Апофис отдал вновь прибывшим поселенцам один из богатейших округов страны. Пастушеская династия при Иосифе достигла высшей степени процветания и си­лы. Но вскоре затем, именно к концу царствования Апофиса, в Фивах, древнейшей столице страны, началось дви­жение туземных князей к независимости, а при следую­щем фараоне оно перешло в открытое восстание, поставившее своею целию низвержение чужеземной дина­стии и народности. Началась упорная и продолжительная борьба. Гиксы шаг за шагом отстаивали свою позицию, но под давлением силы должны были все дальше и дальше от­ступать к северо-востоку, пока совсем не изгнаны были из Египта.

Воцарилась новая, восемнадцатая династия, родона­чальником которой был Аамес или Амозис I. Она избрала своей резиденцией Фивы, как центр политической незави­симости страны, и дала Египту ряд великих фараонов, при которых он достиг вершины своего внешнего могущества и внутреннего процветания. Время царствования этой ди­настии особенно ознаменовалось развитием военного мо­гущества. Воинский дух, ободренный успехом в борьбе за независимость, не остановился на одном этом успехе и ис­кал удовлетворения в завоеваниях. Долго угнетаемые чу­жеземцами, теперь египтяне как бы старались отомстить всем чужеземцам своими угнетениями и завоеваниями. Значительные массы гиксов, предпочитавшие рабство на берегах Нила изгнанию в пустыню, подвергнуты были все­возможным угнетениям и должны были в качестве рабов исполнять тяжелые земляные и строительные работы, воз­лагавшиеся на них новым правительством. Не довольству­ясь этою местию внутри страны, фараоны старались загла­дить позор чужеземного владычества блеском завоеваний в окрестных странах. Египетские полки отважно стали про­никать за северо-восточную границу и проложили торную дорогу вглубь Азии. В течение нескольких царствований страна гремела боевой славой. Военные добычи обогащали страну, но эти богатства, естественно, сосредоточивались вруках правительства и высших классов, где они развивали крайнюю роскошь. Для народных масс все эти блестящие походы были тяжким бедствием, так как усиливали воен­ную и другие государственные повинности, всецело лежав­шие на низших классах народа.

Положение простого народа всегда было тяжелым в Египте. Еще задолго до поселения сынов Израиля в Егип­те берега Нила оглашались стонами угнетенного народа и не раз происходили кровавые восстания против угнетате­лей. В недавнее время открыто много поломанных и обе­зображенных статуи фараона Хеопса, что, очевидно, было следствием одного из подобных восстаний угнетенного народа против этого великого строителя пирамид. Но, ко­нечно, восстания влекли за собой еще большее угнетение. Народ партиями отводили в рудники, заставляли рыть но­вые каналы, строить новые пирамиды. При таком подав­ленном положении народ не мог находить утешения и в религии, потому что лучшие истины последней тщатель­но скрывались жрецами как их исключительное достоя­ние, и потому он искал удовлетворения в безнравственно­сти. При всей своей выносливости в труде и опрятности в жизни, египтяне были крайне невоздержны в низких страстях. Воспитываясь под безнравственным влиянием египетского религиозного культа, состоявшего в обоготво­рении чувственности, народ сам предавался безнравствен­ной жизни. Всякие противоестественные пороки были в нем обычным явлением. Большие годичные религиозные праздники ознаменовывались обыкновенно самым диким разгулом чувственности, которым особенно отличались безнравственные празднества в Бубасте и Дендере, и они были так популярны, что на них собирались сотни тысяч народа.

Среди таких политических и общественных условий жили израильтяне в Египте. Но они занимали исключи­тельное положение в стране. Как племя родственное вы­сокому придворному сановнику и находившееся под по­кровительством пастушеской династии, дававшей в поли­тических видах особенные привилегии пастушеским народностям, населявшим северо-восточную окраину страны, они пользовались лучшим общественным положе­нием, чем масса туземного египетского населения. На привольных и плодородных полях Гесема они быстро рос­ли в численности и богатели. Семейство Иакова разрос­лось в целое племя, которое по числу своих родоначаль­ников разделялось на двенадцать или тринадцать колен, которые сохраняли сознание своего кровного единства. Первенство между ними по праву должно бы принадле­жать колену Рувима, но Иаков в своем предсмертном благословении лишил его права первородства, потому что он «взошел на ложе отца и осквернил постель его». Гла­венство между ними, как и естественно, занимали в Егип­те колена, имевшие своими родоначальниками сыновей Иосифа — Ефрема и Манассию, но между ними особен­но возвысилось колено Левиино, которое, более других сохраняя предания отцов, достигло нравственного главен­ства среди своего народа и впоследствии заняло положе-ние священнического класса в своем народе. Пользуясь значительною самостоятельностью, израильтяне вырабо­тали свою форму самоуправления сообразно особеннос­тям своего родового быта. Каждое колено имело во главе особого представителя или князя и разделялось на не­сколько меньших групп, из которых каждая имела свое­го особого старейшину. Жизнь в чужой стране развивала в них чувство единения между собой, и оно находило для себя выражение в собраниях представителей народа. При всяком важном событии, касавшемся их жизни, предста­вители или главы колен и меньших групп собирались на совещание и обсуждали свое положение при данных об­стоятельствах.

Такою же независимостью пользовались израильтяне и в религиозном отношении. Нужно иметь в виду, что со времени смерти патриарха Иакова, как последнего вели­кого представителя патриархальной эпохи, на целые сто­летия прекратились всякие непосредственные общения с Богом: не было ни откровений, ни видений, ни проро­честв, — т.е. всех тех способов, посредством которых раньше сообщалась избранному роду воля Божия. При та­ких обстоятельствах для сынов Израиля оставался единст­венный источник богопознания — предание отцов, кото­рого они несомненно и держались. Главными проявлени­ями этой патриархальной религии были обрезание, жертвоприношения и соблюдение субботы, и есть следы, указывающие, что израильтяне твердо сохраняли их. О со­блюдении обряда обрезания израильтянами в Египте у нас имеются прямые свидетельства (Исх. 4:24—26; И. Нав. 5:5). Что касается жертвоприношений, то на соблюдение их указывает самая просьба Моисея об отпущении народа в пустыню «для принесения жертвы Господу Богу», хотя вместе с этим есть свидетельство, что в этом отношении впоследствии встречались серьезные препятствия со сторо­ны идолопоклоннических египтян (Исх. 8:25—28). Нако­нец, многие следы указывают на соблюдение субботы или дня покоя, так что постановление о сборе напр. манны в пустыне по пятницам в двойном размере, чтобы ее доста­вало и на субботу, а также и самая форма законоположе­ния о субботе в четвертой заповеди («помни день суббот­ний» ) сами собой предполагают, что суббота, как установ­ление, уже существовала и соблюдалась народом. Затем, в синайском законодательстве многие законоположения яс­но указывают на существование в израильском народе многих из тех религиозно-нравственных обычаев и учреж­дений, которые в этом законодательстве лишь подтверж­дались и уяснялись. Таким образом, мы с достаточностью видим, что во время пребывания в чужой земле израиль­тяне сохраняли основные истины и установления религии отцов. Но есть еще и другие указания, дающие возмож­ность определить степень жизненности в них веры и не только в народе вообще, но и в отдельных коленах и да­же личностях. Это именно те имена, которые давались ро­дителями своим детям во время долгого пребывания в рабстве египетском. Известно, какое важное значение во­обще придавалось именам в патриархальную эпоху. Каждое более или менее важное в духовном, религиозно-нрав­ственном или семейном отношении событие непременно отражалось на имени, дававшемся известному лицу или месту. — Иногда сообразно с положением того или дру­гого лица в домостроительстве Божием сам Бог переменял людям имена (как это известно из истории Авраама, Сар­ры и Иакова), а большею частью назначение имени, осо­бенно детям, служило прямым выражением той или дру­гой духовной настроенности родителей, которые и выра­жали в даваемых своим детям именах или признание высшего благоволения и соприсутствия Божия, или просто свои чувства, надежды и испытания (как это заметно напр. в именах сыновей Иосифа, Моисея и др.).  Ввиду этого, то замечательное обстоятельство, что среди предста­вителей колен постоянно встречаются такие имена, как Елиав (Бог мой отец), Елицур (Бог моя крепость), Елиасаф (Бог мой собиратель) и другие того же рода, ясно по­казывает, как глубоко отеческие предания коренились в сердце сынов Израиля, и как жива у них была память о Боге их отцов и особом Его промышлении об избранном роде. При этом особенно замечательно, что подобные имена чаще всего встречаются в колене Левиином. Тако­вы имена: Елиасаф — Бог мой собиратель, Елицафан — Бог мой охранитель, Цуриил — Бог моя скала, Елиазар — Бог мой помощник, Амрам — родственный Всевышнему, Иохаведа — Господь ее слава и т.д. Одно это обстоятель­ство с достаточностью показывает, что колено Левиино от­личалось особенной преданностью отеческим преданиям и особенно твердо сохраняло веру отцов, и тем заслужило того, что оно именно сделалось орудием промысла в осво­бождении и возрождении народа.

Таким образом, как по месту поселения в удаленном округе, так и по характеру всей своей общественной и ре­лигиозной жизни израильтяне жили особняком от осталь­ного египетского населения. Тем не менее, время по не­обходимости сближало их с туземцами, и следы этого сближения отразились на многих сторонах их жизни. Вы­сокая цивилизация Египта понемногу покоряла себе коче­вых пришельцев, и они постепенно освоились с оседлою жизнью и принимались за земледелие и ремесла. Вместе с тем, в их среду проникли египетские науки и искусства, следы которых явственно выступают во всей дальнейшей их исторической жизни. В Египте они заимствовали по­знания по геометрии и медицине, а также научились ис­кусству выделывать различные галантерейные вещи из зо­лота, серебра, дерева и камня, приготовлять дорогие и разноцветные ткани, вырезывать и гранить драгоценные камни. Но особенно важным для них приобретением бы­ло искусство письма, о знании которого не упоминается в патриархальную эпоху, между тем как Моисей по исходе из Египта уже писал для народа законы, которые народ обязывался читать. В самый язык вошло много египетских слов. Еврейские меры называются египетскими именами. Нил по египетскому обычаю в библейском тексте просто называется йеор — рекой; месяц адар близко напоминает египетское название также месяца атайр; адон — название ковчега завета и теба — название корзинки, в кото­рой спасен был Моисей, — чисто египетские, и многие другие Слова и обычаи обнаруживают египетское влияние на израильтян. К сожалению, египетское влияние на изра­ильтян не ограничилось внешней жизнью, а с течением времени отразилось, отчасти, и на внутренней религиозно-нравственной жизни. Так, из некоторых последующих по­становлений и фактов можно с несомненностью выводить, что израильтяне, отчасти, поддались и безнравственным обычаям, отличавшим простой народ в Египте, и даже ус­воили некоторые формы идолослужения. Конечно, осо­бенное влияние на них могла иметь не пышная религиоз­ная обрядность, которою отличалась религиозная жизнь высших классов Египта, но те простые, часто грубые обря­ды народной египетской религии, свидетелями которых израильтянам часто приходилось бывать. В качестве при­мера можно указать на боготворение золотого тельца в пу­стыне, а также и прямое, состоявшееся после жертвопри­ношений в скинии, запрещение приносить жертвы идо­лам» (Лев. 17:7), — запрещение, подтвержденное впоследствии Иисусом Навином, который прямо говорил: «отвергните богов, которым служили отцы ваши за рекою и в Египте, и служите Господу» (И. Нав. 24:14). Таким образом, пребывание в чужой земле, поведшее впоследст­вии к рабству политическому, грозило повергнуть израильтян и в рабство духовное.

Сколько времени израильтяне после смерти Иосифа наслаждались  миром  и   благоденствием   —   определить весьма трудно. Но можно с вероятностью думать, что по­ложение их изменилось к худшему со вступлением на престол новой природной египетской династии. «Восстал в Египте новый царь, который не знал Иосифа», а вмес­те с тем не мог признавать и права его потомков на те особенные привилегии, которыми они пользовались при прежней династии. Имя Иосифа, как сановника низверженной династии, могло быть ему неизвестно (или он мог просто не признавать его заслуг). Вместе с тем по­нятно, с какими чувствами царь в его положении мог от­носиться к израильтянам. Они были привилегированны­ми подданными, пользовались особою благосклонностью низверженной династии, при которой они владели одним из важнейших округов Египта, господствующим над под­ступом к самому сердцу страны. Ненависть и вражду к низложенной династии он, естественно, перенес и на лю­бимое ею племя. Но на развитие особенной враждебнос­ти к израильтянам могли влиять и другие, чисто полити­ческие обстоятельства. Борьба египетских князей с пасту­шеской династией и народностью происходила по преимуществу в округе Гесем, где гиксы, окопавшись в укрепленных лагерях, долго отражали напор египтян. В этой борьбе невольно должны были принимать какое-ни­будь участие и израильтяне, и нет ничего невероятного в том, что они поддерживали сторону гиксов, как народно­сти, родственной им по племенным особенностям, и как династии, которой они так много были обязаны. От при­родных египтян они ничего не могли ожидать себе, так как для них всякий пастух был «мерзостью», и все пасту­шеские племена находились у них в презрении. Этот со­юз их с гиксами сделал их политическими врагами егип­тян, и когда гиксы были окончательно изгнаны из стра­ны, то израильтяне должны были рабством заплатить за свое изменничество природным фараонам. Опасение фа­раона, что израильтяне, как многочисленное и сильное племя, в случае войны могут соединиться с неприятелем и вооружиться против египтян, имело действительные ос­нования и подтверждалось прошлой историей Египта. Гиксы завоевали Египет именно при помощи пастушес­ких племен, которые, подобно израильтянам, с позволе­ния фараонов селились в северо-восточных округах стра­ны и «во время войны соединились с неприятелями». И вот, в чисто государственных интересах начинается по от­ношению к ним политика давления и угнетения.

Прежде всего, конечно, новое правительство лишило израильтян тех преимуществ и вольностей, какими они пользовались при прежней династии; но затем оно пере­шло и к положительному их угнетению, стало «изнурять их тяжкими работами». В данном случае не нужно было и выдумывать искусственно этих работ: они являлись как естественная потребность в самом месте обитания изра­ильтян. По изгнании гиксов из Египта, требовалось на бу­дущее время обеспечить страну от вторжения полудиких чужеземцев, и потому правительство нашло нужным по­строить несколько новых укреплений в этой окраине, и на эти тяжелые земляные работы употреблен был даровой труд израильтян. Труд был, очевидно, каторжный, и биб­лейский историк с горечью повествует об этих работах. «Египтяне с жестокостью, говорит он, принуждали сынов израилевых к работам и делали жизнь их горькою от тя­желой работы над глиною и кирпичами, и от всякой ра­боты полевой, от всякой работы, к которой принуждали их с жестокостью». Так они «построили фараону Пифом и Раамсес, города для запасов», т.е. пограничные крепос­ти с кладовыми для военных припасов.

С каждым новым царствованием возрастали тягости для народа, и не только израильского, но и египетского. Фараоны как бы старались превзойти друг друга своею военною славою и грандиозными постройками и дворцами, которыми украшали свои резиденции, и чем знаменитее был  фараон,   чем  блистательнее   его   царствование,   тем больше стонал народ под гнетом непосильных работ и по­винностей. Партиями отводили изнуренных рабочих в ка­меноломни, заставляли высекать огромные глыбы гранита и с невероятными усилиями тащить их к месту построек; заставляли рыть и проводить новые каналы, делать кирпи­чи и месить глину и известь для воздвигаемых построек; поднимать воду из Нила в каналы для орошения полей, — как это можно видеть еще и теперь на берегах Нила, где обнаженные рабочие подобно машинам работают целый день под палящим солнцем, поднимая воду из реки для проведения ее по полям. Одним словом, «ко всякой рабо­те принуждали их с жестокостью», под палочными удара­ми неизбежных надзирателей. Несмотря, однако же, на все угнетения со стороны правительства, молодой народ быстро увеличивался в сво­ей численности и силе, и под впечатлением, быть может, постоянных военных шествий египетских войск чрез зем­лю Гесем, в нем развилась страсть к воинственности, ко­торую отряды отважных охотников и удовлетворяли набе­гами на соседние страны  Так, партия из колена Ефремо­ва делала набеги на филистимские земли и утоняла скот. Понятно, такие наклонности не могли не внушать опасе­ний правительству, что этот воинственный народ, ожесто­чаемый угнетениями, может причинить большие полити­чески затруднения в случае войны, или силой может вый­ти из страны и лишить ее даровой рабочей силы. Видя, что работа, самая каторжная работа, бессильна подорвать рост молодого народа, жестокое правительство фараона реши­лось прибегнуть к крайней мере, к какой только способен восточный деспотизм. Сначала издано было тайное пове­ление повивальным бабкам убивать новорожденных мла­денцев мужского пола; но когда это повеление встретило молчаливый протест в  нравственном чувстве и  совести представительниц акушерства в древнем Египте и остава­лось без исполнения, то разъяренный фараон повторил это повеление для всего народа и особенно для царских слуг и сыщиков. И вот, к народным стонам под тяжестью работ присоединились стоны и вопли матерей, — но среди этих стонов и воплей израильского народа родился его великий избавитель — Моисей.

XV. Моисей, его воспитание в Египте и пребывание в земле Мадиамской. Призвание его при горе Хорив ².

Среди израильтян во время пребывания их в Египте колено Левиино, как показано было выше, сохраняло осо­бенную преданность вере отцов. В среде этого колена жи­ло скромное семейство Амрама и Иохаведы³. Они ничем особенно не выдавались,  кроме,  быть может того,  что сильнее и целостнее других сохраняли веру отцов и более других старались внедрить ее в своих детей — девочку Мариам и мальчика Аарона. Время это было тяжелое для все­го народа. Египетская политика угнетения достигла выс­шего своего развития. Деспотизм фараонов изыскивал все новые и новые средства для того, чтобы задержать рост молодого народа и сломить его нравственную силу, и не останавливался пред бесчеловечием. Издан был даже кро­вожадный указ об умерщвлении новорожденных мальчиков, и когда этот указ стал приводиться в исполнение, у Амрама родился второй сын, принеся вместо семейной радости страшное семейное горе. Мальчик был необыкно­венно красив, и несчастная мать в течение трех месяцев скрывала его от кровожадных взоров фараоновых слуг. Но скрывать долее было невозможно, и она решилась на от­чаянный шаг. Она сделала из тростника корзинку, обма­зала ее асфальтом и смолой, чтобы она не пропускала во­ду, и, положив в нее малютку, с молитвами и слезами опу­стила драгоценную корзинку в один из каналов Нила, поросших тростником, поручая ее Провидению и легкому надзору двенадцатилетней девочки, сестры бедного маль­чика. Папирусный тростник, находимый теперь только го­раздо южнее по берегам Белого Нила, в то время рос и по всем широким каналам северной Дельты, где жили изра­ильтяне и где находились в новопостроенных городах лет­ние резиденции двора фараонова. Своей листвой тростник мог защищать мальчика от палящих лучей солнца, а вме­сте с тем, прикрывая реку, представлял удобное место, где придворные дамы могли купаться, без ущерба для жен­ской стыдливости. Все эти обстоятельства послужили ору­диями высшего промышления  Божия. В это самое время вышла купаться дочь фараона и нашла в тростнике кор­зинку с плачущим младенцем. Доброе сердце царевны сжалось от боли при виде несчастной участи брошенного ребенка. Она поняла, что это невинная жертва жестокого указа ее отца по отношению к израильтянам и, надеясь на силу отцовской любви к себе, порешила спасти его и да­же усыновить Она взяла кормилицу из израильтянок, ко­торою оказалась мать ребенка Иохаведа, и таким образом Промысл Божий направил житейскую корзинку ребенка к историческому величию и всемирной славе. Когда мла­денец подрос, царевна взяла его к себе во дворец, офици­ально усыновила его и дала ему имя Моисей, «потому что, говорила она, я из воды вынула его».

Библейское повествование не сообщает никаких по­дробностей из ранней жизни Моисея при фараоновом дворе, и есть лишь слабые указания в преданиях. Так, Иосиф Флавий рассказывает, что он даже в три года был уди­вительно высок ростом, так что, когда он проходил, все невольно останавливались посмотреть на него. Известие о красоте его подтверждается позднейшим библейским сви­детельством, что он был «прекрасен пред Богом» (Деян. 7:20). Вместе с тем он был «научен всей мудрости египет­ской», т.е. получил высшее образование, какое только до­ступно было жрецам и высшим классам страны, держав­шим все научные и высшие религиозные познания в сек­рете от народа, и вообще «был силен в словах и делах» (Деян. 7-22).

Несмотря на свою принадлежность к царскому дому, Моисей не постоянно находился в близком отношении с членами царской семьи. Время образования его в знаме­нитой школе «египетской мудрости» при храме Илиопольском, если только он учился там, и периодически со­вершавшиеся переезды двора в отдаленные Фивы надолго и часто отделяли его от семьи фараоновой. Но более все­го отчуждало его от этого двора его глубокое сочувствие к своему страждущему народу. Из роскошных палат фарао­нова дворца ему еще больнее было смотреть на то униже­ние и рабство, в котором находился единокровный ему народ, и явственнее слышался стон его братьев. При виде бедствий своего народа, ему противным делался блеск раз­золоченных дворцов, и он уходил в убогую хижину своих родителей, чтобы утишить бурю своего возмущенного ду­ха. Он «лучше захотел страдать с народом Божиим, неже­ли иметь временное, греховное наслаждение», и потому даже «отказался называться сыном дочери фараоновой» (Евр. 11:25, 24). Но среди самого народа он еще ближе увидел его страдания, и однажды в порыве негодования убил египетского надзирателя, который жестоко наказы­вал израильтянина-рабочего, и зарыл его в пески, стараясь скрыть следы своего невольного человекоубийства. Молва, однако же, успела распространиться об этом, и Моисею грозила смертная казнь, назначавшаяся египетскими зако­нами за человекоубийство. Вследствие этого он должен был бежать из страны.

Чтобы удобнее скрыться от преследований фараоновых сыщиков, Моисей, по всей вероятности, направился на Пелузий или какой-нибудь другой пограничный город на ли­нии великой укрепленной стены, и чрез него проник в пу­стыню. Выйдя за пределы страны, он направился в южную часть Синайского полуострова, представляющего собой го­ристый треугольник более 200 верст по направлению от севера к югу. Северная часть полуострова занята была амаликитянами, а южная — мадианитянами, производивши­ми свое происхождение от Авраама, чрез Хеттуру. Связь общего происхождения давала ему уверенность в торжественном приеме, а также, быть может, возбуждала надеж­ду на возможность союза против египтян, в случае, если бы израильтяне попытались освободиться от рабства. Достиг­нув главного становища племени, которое обыкновенно находилось около какого-нибудь колодезя или родника, он действительно встретил дружественный прием со стороны главы племени, дочерям которого, с патриархальною простотою пасшим его стадо, он оказал любезность и помощь. Простота обстановки, в которой он теперь оказался, ды­шала патриархальностью и свободой. Хозяин его был и шейхом, и эмиром своего племени, т.е. его гражданским и религиозным главою, носившим вследствие этого два имени — Иофора и Рагуила, соответственно той и другой должности. «Моисею понравилось жить» здесь и он же­нился на одной из семи дочерей Иофора — Сепфоре. Но имя, данное им своему первому сыну от этого брака, по­казывало, что его думы были на берегах Нила, его сердце там, среди своего угнетенного и стонущего народа. Он на­звал своего сына Гирсамом, «потому что, говорил он, я стал пришельцем в чужой земле». И только второй сын наиме­нован был в память спасения Моисея из Египта, Елиезером, «потому что, говорил он, Бог отца моего был мне по­мощником, и избавил меня от меча фараона».

Страна, в которой Моисею пришлось провести много лет, именно гористый полуостров Синая, был особенно пригоден для того, чтобы своею отрешенностью скрывать его от внешнего мира, а вместе с тем своей дикой пустын­ностью настраивать его на возвышенные мысли и подго­товлять к предстоявшему ему великому служению. У се­верных пределов его тянутся белые известковые возвы­шенности. К югу идут холмы песчаника, обыкновенно средней высоты, но поражающие удивительным разнооб­разием и блеском цвета вместе с причудливостью очерта­ний. Но холмы скоро уступают место горам Синая, кото­рые наполняют южный конец полуострова, представляя массы первобытных скал, поднимающихся в своих верши­нах на 9 000 футов над поверхностью моря. Взятый в це­лом, Синайский полуостров представляет собою одну из самых диких стран. Горы издали поднимаются красными и серыми массами, остроконечными скалами из порфира и гранита. По всем сторонам лежат кучи темно-серого пепла погасших вулканов или обломков скал. Волны скал, с зеленоватым отблеском, поднимаются обнажено и гроз­но; неуклюжие, дикие хребты, подобно башням, вздыма­ются над черными и коричневыми массами камней, кото­рые будто бы нарочно разбиты гигантскими молотами ис­полинов. Южный узел этих гор издавна считался святилищем. Так, гора Хорив, когда Моисей прибыл для поселения около нее, уже называлась «горою Божией».

В этом святилище гор, в ожидании времени, когда по предначертанным планам Божиим Израиль созреет для движения к своему освобождению, и в то же время, не­сознательно приготовляясь к предстоявшему великому по­двигу, Моисей провел не менее сорока лет. При своих по­стоянных переходах с стадами своего тестя он мог озна­комиться с каждой долиной и тропинкой, с каждым ущельем, холмом и со всякой горой всей этой страны; с ее населением, как туземным, так и работавшим в египет­ских рудниках; с каждым источником и колодцем и с осо­бенностями всякого рода, представляемыми местностью, что все вместе составляло, в высшей степени, важную под­готовку к тому, чтобы вести народ, по освобождении его из Египта, к надежному пристанищу и великому святилищу будущей продолжительной стоянки. Кроме того, в эти годы душевного покоя его собственный дух, благодаря от­решенности от мира и тесному уединенному общению с Богом и природой, постепенно укреплялся и очищался.

Приготовление Моисея к его великому подвигу, как и для всякой высокой цели, совершалось медленно и посте­пенно. Но вот настало время, когда он, по намерениям Божиим, оказался готовым к великому делу, и удостоился откровения⁴. Первое откровение совершилось ему в пус­тыне Синайской, среди гор Хорива («сухих» гор, как во­обще называются обширные высоты Синайской группы), когда он пас стадо своего тестя. Горы, которые, по свиде­тельству И. Флавия, даже в глазах арабских племен окру­жены были ореолом особенной святости и назывались «го­рами Божиими», с грозным величием смотрели на него со всех сторон. Он шел за своим стадом овец и коз, отыски­вавших растительность по уступам скал, в ущельях узких долин или по берегу случайно попадавшихся ручьев, мало думая о том, куда оно приведет его. Дикая акация и тер­новник всякого рода покрывали кое-где обнаженные усту­пы и раскаленную почву оврагов. Но вот — вдруг пыл ог­ня, подобный тому, который сожигал Израиля в горниле рабства, показался среди ветвей одного из находившихся пред ним терновых кустов: Моисей удивленно смотрит — «терновый куст горит огнем, но куст не сгорает». Когда он подошел поближе «посмотреть на это великое явление», из куста раздался голос, в котором он невольно узнал го­лос Бога. Повелев снять ему сандалии, ибо место, на котором он стоял, было свято, таинственный голос открывал ему новые и теснейшие отношения Бога к Его избранно­му народу и возлагал на смущенного пастуха страшное по­ручение быть Его пророком и избавителем народа от раб­ства египетского. Открыв трепещущему Моисею свое страшное имя «Сущего» (Иеговы), Господь посылает его к народу с известием о предстоящем освобождении. «Иди к твоим братьям и сынам Израилевым», продолжал Бо­жественный голос, «и скажи им: Иегова, Бог отцов ваших, Бог Авраама, Бог Исаака и Бог Иакова, послал меня к вам. Вот имя Мое на веки; так называйте Меня из рода в род». Все другие боги просто «элилим» — «ничто», не имеют бытия и суть только изобретение человека. Один Иегова самым именем Своим возвещал о Себе, что Он только Единый Сущий Живой Бог. Моисей должен был возвес­тить своим братьям, что этот Сущий Бог, помня Свой за­вет с Авраамом, готов был освободить их от рабства и привесть их к горе, где именно этот Божественный голос так говорил, и Он там даст им законы как Своему наро­ду, и поведет их затем в добрую землю, которую Он обе­щал отцам их.

Невольно устрашась поручения столь возвышенного и — вместе столь трудного, Моисей, естественно, желал полу­чить особенное уверение в соприсутствии с ним Бога, прежде чем явиться пред лицо могущественного фараона или пытаться пробудить угнетенный народ от апатии. Но ему дается и это уверение. Откровение подтверждено бы­ло ему двумя знамениями, которые показывали, что он стоит в присутствии не только Сущего, но и Всемогущего Бога, и из которых каждое заключало в себе особое значе­ние. Рука, пораженная проказой и затем опять исцелен­ная, указывала на силу, при помощи которой Моисей мог освободить народ, считавшийся у египтян прокаженным. Пастушеский посох, сначала превращенный в змея, быв­шего египетским символом злого духа (Тифона), и опять превратившийся в свое прежнее состояние, сделался жез­лом Моисеевым и жезлом Божиим, как бы скипетром в управлении вверяемым ему народом и орудием чудес, ко­торые содействовали освобождению народа и поражали врагов его. Правда, Моисей чувствует еще одно препятст­вие к успешному исполнению великого дела. Он не ре­чист, косноязычен. Но и в этом ему дается уверение, что вместо него пред фараоном будет говорить брат его Аа­рон, и ему остается только действовать при посредстве его в качестве представителя Бога. Ему придется только руко­водить, а Аарон будет выражать его указания в надлежа­щих словах. По отношению к народу он должен был, так сказать, заменять Бога, а по отношению к Аарону быть тем же, чем Бог является по отношению к Своему проро­ку, которого Он вдохновляет. Таким образом, у него есть могущественный Защитник и Покровитель, который и бу­дет главным Избавителем. Народ будет избавлен не искус­ством или умом предводителя, а только силою Иеговы. Это избавление должно быть настолько делом. одного Ие­говы, что народ должен был во все последующие века ви­деть в этом залог того, что Он избрал его Своим народом из чистой любви и сострадания к нему. Тогда Моисей ре­шил возвратиться на берега Нила, тем более, что там уже «умерли все искавшие души его».

Когда Моисей отправился в путь, во время которого получил грозное внушение за упущение в совершении об­резания над своим сыном, то в пустыне у горы Хорива он встретился с своим братом Аароном, и эта встреча столь давно не видевших друг друга братьев не только взаимно ободрила их дух, но и наполнила их сердца радостью и упованием на Бога. Моисей рассказал своему возлюблен­ному брату о полученном им божественном посланничестве для  совершения великого предприятия; с своей сто­роны, то же самое передавал и Аарон. Последний, посто­янно живший с своим народом и близко знавший его жизнь и настроение, мог сообщить Моисею, что израиль­тяне, их братия, наконец, после долгих лет охлаждения, опять запылали ревностью к вере своих отцов, так что можно было надеяться на их содействие в исполнении всякого плана к быстрому освобождению их от рабства египетского и от близости ненавистного идолопоклонства. Доказательств этого не было надобности ждать долго. Все старейшины Израиля, будучи собраны на совещание и по­лучив известие о приближающемся событии, с радостью приняли эту весть, и чрез них она с быстротою молнии облетела все колена, все племена и семейства, народ под­нял голову и исполнился радостью. Старейшины донесли великим братьям, что «народ поверил» им и возрадовался, что «Господь посетил сынов израилевых» чрез своих избранных посланников и в благодарственном уповании «поклонился». Тогда оставалось только сообщить волю Бо­жию фараону и просить его об освобождении народа, и братья-освободители пошли пред лицо гордого монарха.

XVI. Ходатайство пред фараоном и казни египетские. Приготовление к исходу. Пасха ⁵.

Когда Моисей снова явился на берегах Нила, то глав­ного угнетателя народа израильского уже не было в жи­вых и престол перешел к его наследнику — бесхарактер­ному, но жестокому деспоту, который своим упорством подверг страну ужасным бедствиям Наиболее любимой резиденцией фараона этого времени был город Танис или Цоан, лежавший на одном из северных каналов Нила, в области Гесем. Это был город колонн, статуй, сфинксов и украшений всякого рода, какими вообще отличалась рези­денция фараонов. Великолепные дворцы были местом по­стоянных придворных пиршеств и ликований, которые были в разительном противоречии с тем, что делалось за их стенами, где народ стонал от непосильных работ и по­винностей. Представителем этого народа и явился во дво­рец Моисей с своим братом Аароном.

При государственной беспечности фараона, едва ли имевшего возможность знать действительное состояние своего государства  и судившего о нем только по окружав­шей его придворной пышности и раболепству придворных  льстецов, превозносивших славу и могущество фараонова престола, появление во дворце каких-то дерзких предста­вителей ничтожного, презренного инородческого племени могло только вызвать у фараона улыбку презрения. На просьбу Моисея и Аарона отпустить израильский народ в пустыню для принесения жертвы Господу, фараон высоко­мерно, хотя и не без благодушия отвечал, что он не знает никакого их Господа и советовал бы им не предаваться праздным смутам в народе, а идти и заниматься своим собственным делом. «Зачем вы, Моисей и Аарон, отвлека­ете народ мой от дел его ? Ступайте на свою работу», ска­зал он, и с этим выпроводил ходатаев за угнетенный на­род. Фараон, очевидно, не понимал еще всей важности го­товящегося события, но видел, что в народе израильском началось какое-то незаконное движение. Движение это, думалось ему, происходило от праздности, и поэтому он велел усилить работы и повинности. Египетским надзира­телям запрещено было выдавать, рабочим даже солому для кирпичей, и народ должен был сам отыскивать ее для се­бя, теряя время, а между тем, от них требовали изготов­ления того же урочного числа кирпичей, подвергая жесто­ким побоям и наказаниям за всякий недочет в них. На­род возопил еще больше и выражал негодование даже на Моисея и Аарона, считая их прямыми виновниками сво­их усилившихся страданий. Тогда Бог, возобновив Свое обетование вывести народ в землю обетованную, дал Мо­исею и Аарону окончательное поручение ходатайствовать пред фараоном, предупреждая их о противодействии и упорстве последнего, но показывая вместе с тем, что все это послужит лишь к обнаружению всемогущества Божия и заставит самих египтян признать силу Иеговы. И вот братья-освободители опять явились во дворец, чтобы ре­шительно потребовать отпущения народа, подтверждая свое право на то необычайными знамениями.

На этот раз фараон внимательнее отнесся к предста­вителям израильтян, созвал придворный совет, чтобы офи­циально выслушать их заявления. В доказательство право­ты своего требования Аарон бросил свой жезл на пол, и он мгновенно превратился в змея, шипя и извиваясь. Как ни чудесно было это знамение само по себе, но для Египта в нем не было ничего необычайного. Оно, по-видимому, не особенно смутило фараона. Он позвал своих придворных волхвов Ианния и Иамврия, и они своими чарами сумели сделать нечто подобное. Таким образом, первым своим знамением Моисей с своим братом не могли доказать не­обычайности своих полномочий, и жезл Аарона только в том отношении превзошел жезлы египетских волхвов, что, превратившись в змея, пожрал их. Фараон, очевидно, толь­ко с любопытством просвещенного деспота взглянул на этот — по его мнению — «фокус» представителей изра­ильского племени и остался несомненно доволен подоб­ным же искусством своих придворных волхвов. Об отпу­щении народа он и думать не хотел. Тогда над Египтом разразился ряд бедствий, которые по быстроте следования и величию были беспримерны в истории страны и по спра­ведливости получили название казней египетских. Когда фараон решительно отказался удовлетворить справедливую просьбу Моисея, страну постигло первое бедствие; вся вода обратилась в кровь⁶. Все казни египет­ские имеют не просто стихийный характер, но религиоз­но-нравственный смысл. Они имеют целью не только сло­мить упорство жестокого правительства, но и подорвать в глазах народа значение его богов. Первая казнь была пря­мо направлена против главного божества страны, Озири­са, как олицетворения Нила, который оказался бессиль­ным защитить страну от этого бедствия, и жрецы его сво­ими чарами могли только увеличить бедствия, обращая также воду в кровь, а не восстанавливая ее первоначаль­ного свойства. Вода оказалась негодною к употреблению, рыбы умирали в ней, и египтяне принуждены были рыть новые каналы, чтобы не погибнуть от жажды.

Вторая казнь⁷, наслание жаб, также прямо направле­на была к подрыву египетского идолопоклонства, именно культа богини Хект, «гонительницы жаб», изображавшей­ся с головой жабы. В известные периоды жабы во множе­стве появляются в Египте, особенно, когда Нил и его ка­налы во время высшего разлива заливают и наводняют все высыхающие, обыкновенно, болота и низменности. Жабы и лягушки всякого рода нарождаются мириадами, и древ­ние египтяне обращались за помощью к богине Хект. Так было и теперь вследствие наказания Божия, но в еще бо­лее ужасной, небывалой степени. «Гонительница жаб» оказалась бессильною помочь беде, и жабы наполняли да­же дома и постели, что было истинным бедствием для такого брезгливого и чистоплотного народа, как египтяне. Волхвы своим искусством только усиливали бедствие, ко­торое, очевидно, было так необычайно и тяжело, что фа­раон принужден был обратиться за помощью к Моисею и Аарону. Тут он показал первый признак уступчивости, ко­торая, однако же, скоро опять сменилась упорством высо­комерного деспота.

В наказание за это последовала третья казнь⁸ и при­том уже без предостережения, которым сопровождались первые две. Почва берегов Нила, как и все там, считалась священною, и ее боготворили под именем Себ или отца богов. Теперь она должна была подвергнуться оскверне­нию. Вся земля обратилась в мошек и разных насекомых. «И были мошки на людях и на скоте». Под мошками (скнипы), очевидно, разумеются не только безвредные, но и ядовитые насекомые, причинявшие страшные страдания не только людям, но лошадям и вообще скоту. Но, собст­венно, ядовитые насекомые явились вследствие четвертой казни⁹, наведшей на страну «песьих мух». Эти злые и ядо­витые мухи тучами наполнили воздух и были истинным бичом для людей и для  животных. Это была ужасная казнь и кроме нанесения телесных страдании, она вместе с предыдущею направлялась также к подрыву египетского идолопоклонства, в котором были и специальные «боги мух», как и во всех жарких странах древнего языческого мира. Боги эти считались защитниками страны от ядови­тых насекомых всякого рода, и две последние казни дока­зывали их полное бессилие против бедствия. Едва страна успела вздохнуть от описанного бедствия, как ее постигла пятая казнь¹⁰, именно моровая язва на скот. Опять и здесь покровители скота в Египте Озирис и Изида, также как и другие божества, оказались бессиль­ными отвратить бедствие, и оно должно было тем боль­шим ужасом поразить египтян, если от язвы погиб и бо­готворимый ими бык — Апис.

В шестой казни¹¹ карающая рука Божия ближе каса­лась уже самих людей. Брошенный Моисеем пепел про­извел язву, поразившую не только скот, но и людей. Казнь эта также направлялась против египетского идоло­поклонства. В различных египетских городах, посвящен­ных богу Сет или Тифон, ежегодно приносились в жерт­ву рыжеволосые люди из инородцев, и между ними, на­верно, бывали и израильтяне. После сожжения их живыми на жертвеннике пепел их рассеивался жрецами в воздухе, как бы для очищения атмосферы от всяких вредных стихий. Теперь же пепел, брошенный Моисеем, произвел как раз противоположное действие и поразил язвою суеверных египтян, и особенно жрецов, для кото­рых бедствие от нее было двойное, так как по закону оно делало их нечистыми и неспособными к отправлению своих жреческих обязанностей.

Как ни тяжелы были все эти бедствия, но они еще не могли сломить упорства высокомерного фараона и не могли заставить его исполнить просьбу Моисея. Тогда по­слана была седьмая казнь¹² Это было около месяца мар­та. Ячмень колосился, лен цвел, а пшеница, рожь и полба еще только зеленели. Над полями пронеслась страш­ная грозовая буря, сопровождавшаяся опустошительным градом. Явление это было необычайным. Хотя гром и град не неизвестны в Египте весною, но они редко бывают сильными, и теперешняя  сильная гроза с опустошитель­ным градом должна была крайне усилить возбуждение и страх народа пред грозными явлениями, быстро следовав­шими одно за другим и поражавшими страну различны­ми бедствиями.

Восьмая казнь¹³ совершилась посредством наведения саранчи, самого страшного бедствия для земледельческой страны особенно уже значительно опустошенной градом. От Аравии до Индии и от Красного моря и Нила до Гре­ции и северных пределов Малой Азии саранча есть истин­ный бич земледелия. Она летает такими тучами, что засти­лает солнце и дотла пожирает всю зелень, встречающуюся ей на пути. Неспособная управлять своими полетами, она несется по воле ветра, и горе стране, на которую она об­рушивается. Она покрывает землю как снег; и будь стра­на раньше хотя садом эдемским, после нее будет пред­ставлять бесплодную пустыню. Ничто не в силах остано­вить ее полета. Зажигают огни, но они потухают от массы мертвых тел ее, а живая мириадами продолжает свой по­лет. В открытые двери и окна она набивается тысячами и съедает все, что сделано из дерева. Такое страшное бедст­вие постигло и Египет; и только когда саранча произвела свою опустошительную работу, сильный ветер с Средизем­ного моря снес и потопил ее в Красном море. Все эти бедствия, наконец, по-видимому, поколебали фараона. Он поспешно призвал к себе Моисея и  Аарона и на этот раз уже с несвойственным ему смирением просил их простить его за отказ в их просьбе. Но как только пре­кратилось бедствие, в нем опять ожило высокомерие вос­точного деспота, и он поддался внушению жрецов, кото­рые утверждали, что все эти бедствия — простые явление природы, и потому не следует на основании их государст­ву лишаться такой многочисленной рабочей силы, какую представляли собой израильтяне для Египта. Впрочем, дру­гие из приближенных сановников фараона, более понимав­шие нужды и состояние страны, по-видимому стали убеж­дать его уступить просьбе Моисея, так как иначе Египет погибнет. И фараон действительно сделал уступку, но с ог­раничением, чтобы на праздник в пустыне шли только од­ни мужчины, а остальные все должны были оставаться до­ма. «Я готов отпустить вас, но зачем с детьми? Видите, у вас худое намерение», сказал он и велел выгнать Моисея из дворца. Последовавшая затем казнь, однако, заставила его сделаться еще более уступчивым, и он уже позволял идти всем израильтянам, только бы остались дома стада, как за­лог того, что они возвратятся из пустыни. Но дипломати­ческие переговоры, которые, однако же, обеим сторонам давали знать, что собственно разумелось под предлогом трехдневного празднования в пустыне в честь Иеговы, должны были принять теперь более крутой и откровенный оборот. Моисей отверг условие фараона и сказал, что он требует отпуска всех вообще израильтян со всеми их стадами до последнего копыта, ничего уже не говоря о про­должительности путешествия. Между тем страну постигла девятая казнь¹⁴. Солнце было верховным божеством Егип­та, и оно также должно было обнаружить свое бессилие пред всемогущим и грозным Иеговой. Страну покрыла не­проницаемая тьма, продолжавшаяся три дня, так что лю­ди не могли видеть друг друга, и должно было приостано­виться всякое движение и всякая деятельность. Напутан­ный    страшною    тьмою,    фараон    еще    раз    выказал уступчивость. Но требование Моисея, чтобы народ взял с собою и все свои стада,  опять пробудило строптивость разъяренного деспота, и аудиенция кончилась страшными угрозами фараона, что дерзкий нарушитель его спокойст­вия должен будет умереть, если только опять увидит лицо его. Но события приняли уже вполне решительный обо­рот, и Моисеи мог с глубокой иронией ответить фараону, что он уже действительно не увидит лица его.

Великие исторические события не совершаются сразу. Прошло более поколения с того времени, как Моисей в неудержимом порыве благородного негодования убил еги­петского надзирателя за его жестокость к своему сопле­меннику. Он думал, что «братья его поймут, что Бог ру­кою его дает им спасение» (Деян. 7:25), и очевидно на­деялся, что этот случай послужит для них сигналом к общему подъему на борьбу за свободу. Но цепи рабства въелись, так сказать, в самую душу этого народа, и он был глух к призыву освободителя, который сам должен был спасаться  бегством от грозившей ему смертной казни. Это, однако же, не убило в нем надежды. В глухих ущель­ях Синайского полуострова в часы пастушеского досуга он жил своею великою мыслию, но осуществления ее должен был ожидать многие годы. Прошла вся молодость и боро­да покрылась снегом старости, и только тогда он получил божественное призвание к освобождению народа от раб­ства египетского, и тогда же с берегов Нила дошла до не­го радостная весть, что родной ему народ, под влиянием Аарона, наконец, воспрянул духом и готов был принять ос­вободительную миссию двух братьев. Тогда-то и началась описанная выше борьба между представителями угнетен­ного народа и деспотическим угнетателем, — борьба, в которой такую грозную роль играли внешние бедствия, в быстрой последовательности обрушивавшиеся на страну. Последнее страшное явление более всего навело ужас на суеверных египтян, и приближенные сановники более чем когда-нибудь умоляли фараона отпустить этих презренных рабов, Но слабохарактерный и, вместе с тем, высокомер­ный деспот, соглашаясь уступить, в то же время опять пе­ременил свое мнение и дождался того, что страну его по­стигло новое бедствие, еще более ужасное, чем все преды­дущие, и притом такое, которое лично коснулось самого фараона.

Моисей уже предвидел неминуемый исход борьбы и велел всем готовиться к выступлению. Народ должен был запастись всем, что могло понадобиться в пустыне. Жизнь в Египте познакомила израильтян с ремеслами и занятия­ми этой цивилизованной страны, так что они в культурном отношении стояли гораздо выше, чем простые нома­ды или пастухи, и потому могли сразу основать благоуст­роенное государство в Палестине. Но рабская жизнь, ес­тественно, не могла способствовать благосостоянию эко­номическому. В течение долгого времени они, будучи даровыми рабочими, не получали никакой платы за свой труд, и поэтому, если и были некоторые счастливые ис­ключения людей, сумевших накопить богатства, то масса была крайне бедна. Теперь, перед уходом из страны, на­род должен был, так сказать, сразу взять у египтян плату за свой вековой труд, и каждый должен был выпросить у знакомых египтян все, что может оказаться необходимым в пустыне — одежды, украшения, сосуды и тому подоб­ные вещи. С массой собственно египетского народа изра­ильтяне жили в дружественных отношениях, так как поч­ти одинаково несли тяжкую долю рабства, но последние события заставили и высшие классы снисходительнее и добрее относиться к израильтянам, и потому все охотно давали им свои вещи.

Наступила последняя роковая ночь, последняя ночь рабства перед зарей свободы. Память о ней необходимо было увековечить в народном сознании¹⁵. Народ должен был бодрствовать в эту ночь, и совершить торжественный обряд в знак своего освобождения. Несомненно, израиль­тяне и прежде имели годичные праздники, совершавшие­ся весною. Теперь установлен был новый праздник, как знамение великого исторического момента в жизни на­рождающегося народа, именно праздник Пасха, и Моисей повелел праздновать ее с такими обрядами и в такой об­становке, которые навсегда запечатлелись бы в народной памяти. Отселе с месяца Авива (Нисана) должен был на­чинаться новый год, и в четырнадцатый день его должна ежегодно совершаться Пасха. Каждый дом должен совер­шать ее отдельно, убивать ягненка и есть его с пресным хлебом и горькими травами так, чтобы вместе чувствова­лась и сладость свободы и горечь испытанного рабства. Все должны были есть ее наготове к отправлению, стоя с по­сохами в руках, в сандалиях, с поясами и сумками, есть «с поспешностью», как требовалось особенностями истори­ческого момента освобождения народа. Никто не должен был выходить из дома, а быть наготове — по первому зна­ку собираться под знаменами своих частей для выхода из страны рабства. Страшная торжественность этой ночи и этого обряда усиливалась кровавыми знаками на дверях, дававшими знать, что в эту ночь совершится последняя казнь над деспотическою страною.

И казнь совершилась¹⁶. Заря, засиявшая для израиль­тян лучами свободы, осветила для египтян то ужасное бед­ствие, которое разразилось над ними в эту ночь. «И сде­лался великий вопль во всей земле египетской: ибо не бы­ло дома, где не было бы мертвеца», и в самом дворце фараон оплакивал своего наследника. Ангел смерти пора­зил всех первенцев египетских «от первенца фараона, си­девшего на престоле своем, до первенца узника, и все пер­вородное из Египта».

Последнего удара не выдержало высокомерие фараона. Узнав о страшном бедствии, постигшем страну и его собственный дом, он еще ночью призвал Моисея и Ааро­на и с отчаянием сказал им: «встаньте, выйдите из среды народа моего, — возьмите все и идите, и благословите ме­ня», как бы сквозь слезы добавил убитый горем фараон. Теперь уже и сами египтяне, пораженные ужасом, торо­пили израильтян к выходу из страны: иначе, говорили они, «мы все помрем». И народ двинулся в путь, собираясь под знаменами своих старейшин и сосредоточиваясь вокруг, главного знамени, где находилась душа всего движения — вождь и освободитель народа Моисей.

XVII, Исход из Египта. Переход чрез Чермное море ¹⁷

Исходным пунктом движения был Раамсес, один из тех «городов для запаса», которые построены были ка­торжным трудом израильтян. Почуяв свободу, народ бод­ро устремился в путь. У него всего еще было вдоволь, он не имел и понятия о тех лишениях и нуждах, которые предстояли ему, и был одушевлен единственною мыслью о той обетованной земле, что течет молоком и медом, и же­лал бы, чтобы его прямо вели туда. Это последнее желание, по-видимому, исполнялось, когда после короткого отдыха в сборном стане вожди повели народ прямо на палестин­скую дорогу и, пройдя по направлению к востоку около двадцати пяти верст по линии канала с пресной водой, идущего к одному из горьких озер, — остановились станомв Сокхофе или Суккоте — «палатках», где, вероятно, была стоянка какого-нибудь пастушеского племени. Воды было достаточно по всему пути, но многие женщины, наверно, уже отставали, дети истощались и заболевали, скот изму­чивался и падал, — неизбежное явление в массовом и, притом, поспешном движении. Кроме того, видимо, ро­бость заползала в души менее отважных мужчин, когда они невольно вспоминали, что пред ними тянется укреп­ленная сплошная стена, и прежде, чем проникнуть за нее в вольную пустыню, им придется встретиться с хорошо во­оруженными и дисциплинированными войсками, охраняв­шими эту укрепленную стену. На следующей день при­шлось остановиться уже в виду фортов Ефама, одной из крепостей этой стены, «на краю пустыни» того же имени. При виде грозных бастионов крепости страх разросся еще больше, и хотя израильтяне находились еще на египетской почве, но между ними послышались уже голоса, выражав­шие сожаление, что оставили Египет: лучше было бы раб­ствовать там, чем умирать в пустыне,

Моисей, однако же, знал не только характер своего народа, но также и то, с чем ему приходилось встретить­ся на пути. Прежде всего он подвергся бы нападению со стороны гарнизонов пограничной египетской укрепленной стены; но если бы ему удалось прорваться чрез эту стену, то с другой стороны на него не замедлили бы напасть на­ходившиеся в союзе с Египтом князья филистимские, ко­торые не преминули бы поживиться за счет такой боль­шой добычи. Нужно было избежать всего этого. Поэтому

Моисей, руководимый чудесно предшествовавшим ему столпом облачным днем и столпом огненным ночью, по­вернул от Ефама на юг и повел свой народ параллельно со стеной, на некотором расстоянии от нее. Движение это было крайне поспешное, так как крепостные войска во всякое время могли сделать нападение, и поэтому во вре­мя пути пришлось иметь меньше отдыха, чем бы следова­ло. Наконец, неподалеку от Чермного моря они достигли места под названием Пигахироф — «место, где растет тростник» («между Мигдолом и между морем, пред Ваал-Цефоном»). Там они могли раскинуть палатки и отдыхом подкрепить свои силы среди обильных родников пресной воды и прекрасных пастбищ. В таком движении виден глубоко обдуманный план. Подступ к крепости Ефам и за­тем быстрое отступление от нее и исчезновение в пусты­не могли заставить начальников крепостей предполагать, что Моисей оставил намерение прорваться чрез крепост­ную стену, потерял дорогу и заблудился в пустыне. Когда об этом донесено было фараону, то и у него могло явить­ся предположение, что бежавшее от него рабы «заблуди­лись и пустыня заперла их».

Известия из пограничных крепостей в то же время должны были показать фараону, что у Моисея действи­тельно было намерение окончательно вывести свой народ из Египта, а не просто временно побыть в пустыне с це­лию совершения религиозных обрядов и празднеств, как он, при своем презрительном взгляде на неспособность рабского племени к возвышенной идее свободы, мог пред-полагать и после всего, что произошло между ним и Мо­исеем. «Что это мы сделали?» гневно сказал он теперь ок­ружавшим его сановникам. «Зачем отпустили израильтян, чтобы они не работали нам?» Он с крайней неохотой от­пустил их даже в пустыню на религиозный праздник, — отпустил только потому, что не мог не отпустить. Теперь же, когда стало известно, что эти рабы решились совсем бежать из страны, надо остановить их, воспрепятствовать им во что бы то ни стало. Правда, они уже были доволь­но далеко; но у него была конница, которая могла догнать их. Быстро поэтому он приказал снарядить погоню. В ка­честве передового отряда высланы были шестьсот лучших колесниц, за которыми двинулись и главные силы. Египет­ские фараоны были страстные любители конницы, кото­рая была их гордостью и славой. На нее шли огромные из­держки, так как каждый воин имел особую колесницу, за­пряженную парою красивых, сильных и быстрых коней. Пылая мщением к презренным беглецам и предвкушая удовольствие грозного налета молниеносной конницы на пораженных ужасом израильтян, фараон сам отправился во главе передового отряда¹⁸.

Между выходом израильтян и погоней за ними, одна­ко же, по необходимости должно было пройти довольно много времени. У египтян так велико было почтение к умершим, что самые важные государственные обстоятель­ства не могли нарушить всего обрядового церемониала, ко­торый совершался фараоном в честь своего умершего сына-наследника. Кроме того, и в семействах воинов также совершались подобные же обряды над умершими первенца­ми. По придворному церемониалу для оплакивания сына фараонова требовалось до семидесяти двух дней, и в это время отлагались все остальные дела. Но если фараон при­нужден был долго откладывать преследование, то теперь тем быстрее он должен был пуститься в погоню за беглы­ми рабами. Он быстро снарядил свою грозную конницу, и военные колесницы вихрем понеслись своими великолеп­ными скакунами, которые, по выражению одного древнего египетского памятника, «были быстры как шакалы, с ог­ненными глазами и с яростью подобно урагану, все разру­шающему». Бедственная участь израильтян казалась неиз­бежною. Они между тем, снявшись станом, медленно по­двигались к Чермному морю. Слышен был уже прибой волн на морском берегу, когда вдруг позади на небосклоне пока­зались облака пыли, дававшие знать о преследовании. Ужас объял всех, и опять начался отчаянный ропот малодушных на своего вождя. Ввиду неизбежной гибели ропот превра­тился в обвинения, в которых звучала горькая усмешка от­чаяния. «Разве нет гробов в Египте, что ты нас привел уми­рать в пустыне? роптал народ. Что это ты сделал с нами, выведши нас из Египта? Не говорили ли мы тебе в Египте: оставь нас, пусть мы работаем египтянам? Ибо лучше нам быть в рабстве у египтян, чем умереть в пустыне». В этом ропоте слышалось злобное малодушие рабов, для которых цепи рабства милее, чем свобода, достигаемая отвагой и му­жеством Можно представить, как тяжело было положение Моисея. Но великий вождь, спокойный даже в присутствии страшной опасности, сумел вовремя успокоить тревогу, по­ка она еще не перешла в гибельную панику. «Не бойтесь, стойте!» — громовым голосом сказал он: «Господь будет поборать за вас, а вы будьте спокойны». Слова эти успоко­ительно подействовали на массу, и она стала ожидать сво­ей участи, которая, несомненно, должна была скоро ре­шиться. Море бурно волновалось впереди, а сзади уже по­казывались передовые ряды преследователей. Опасность была страшная, но Господь услышал вопль Моисея и пове­лел народу идти вперед, несмотря на бушующие волны, обещая, что море расступится перед ними и представит широкий путь для прохода. И первым знамением этого по­кровительства было то, что Ангел Господень и столп облач­ный, двигавшиеся впереди стана, теперь стали позади его, чтобы укрыть народ от египтян.

Настала ночь — темная и бурная. По указанию Бо­жию Моисей простер руку свою на море, и сильный севе­ро-восточный ветер с такою яростью стал гнать воду, что море сделалось сушею: «и расступились воды. И пошли сыны Израилевы среди моря по суше; воды же им были стеною по правую и по левую сторону», защищая боковые подступы к переходу. Буря настолько задержала в таком положении воду, что израильтяне успели перебраться на ту сторону моря со всеми своими стадами, естественно, торопясь под влиянием страха надвигавшейся погони. Не­сомненно, это была страшная ночь, как можно видеть из описаний ее псалмопевцем, воспевавшим это достопамят­ное событие столетия спустя: «Облака изливали воды, тучи издавали гром, и стрелы Твои летали, и глас грома Тво­его в круге небесном, молнии освещали вселенную; земля содрогалась и тряслась» (Псал. 76:17—19). Только что из­раильтяне успели перебраться на восточный берег, как у западного берега показались и египтяне. Что им было де­лать? Сразу ли броситься по тому пути, по которому пе­решли израильтяне, или поискать обходного пути, чтобы перенять беглецов сухим путем? Воины и лошади были утомлены усиленным маршем, и ночь была страшно тем­ная. Но в стане израильтян светился столп огненный, по­казывавший, что они недалеко, и фараон решился тотчас же преследовать добычу. Думая, что буря еще долго будет сдерживать воду и видя добычу так близко, он не послу­шался благоразумия и с своей конницей ринулся вброд, направляясь по указанию сигнального огня, который дол­жен был обозначать место нахождения самого вождя бег­лецов. Между тем, по описанию Иосифа Флавия, разра­зился страшный бурный ливень, с громом и молнией, и вместе с порывистым ветром заставил невольно смутиться гонителей, которые, в то же время, видя огни, зажигавши­еся в различных местах среди израильтян для указания пу­ти отдельным частям, потеряли прямое направление и в смятении кое-как ощупью пробирались по дну. Но вот, когда войско уже находилось среди перехода, ветер, по чу­додейственному мановению руки Моисея, мгновенно пе­ременил свое направление и с прежнею яростью подул со стороны моря. Долго сдерживавшаяся им вода теперь тем яростнее ринулась к берегу, и пенистые волны стали заливать место перехода. Идти вперед поэтому было невоз­можно; но то же самое и назад, потому что колеса вязли и засевали в песке; от сильных порывов взбешенных ко­ней оси ломались, и воины падали в воду. При виде насту­пающих волн ужас объял египтян. Но спасение было уже невозможно. Юго-западный ветер с дикою силой дул из ущелий соседних гор и яростно гнал воду, которая все бо­лее и более затопляла место перехода. На нем в отчаянии боролись египтяне. Отчаянные крики погибающих людей и храп испуганных лошадей, бессильно бившихся в упря­жи засевших в песке колесниц, представляли (как естест­венно предположить) страшную картину, усиливаемую непроницаемой тьмой ночи и ревом разъяренной стихии. Но борьба была непродолжительна. Стихия одолела, и по­утру берега были усеяны трупами погибших в ту ночь египтян, среди которых, вероятно, был и сам фараон.

Близ того места, где израильтяне вышли на восточный берег Чермного моря, от берега идет равнина, ведущая к плодородному оазису, известному еще и теперь под назва­нием Айюн-Муса, «Источники Моисеевы», на расстоянии четверти часа пути от берега. Здесь-то, наверно, и распо­ложились израильтяне после чудесного перехода Чермного моря. Чудесное избавление от страшной опасности приве­ло их в неописуемый восторг. Этого спасение никак нель­зя было приписать самим себе; оно было в собственном смысле чудесно, и народ ликовал, прославляя Иегову и своего доблестного вождя Моисея. Иегова, очевидно, есть Бог превыше и всесильнее всех богов. Все сердца были переполнены восторженною благодарностью к Богу. В такие великие исторические моменты народная душа изливает­ся в дивно-поэтических творениях, и душа израильского народа вдохновенно выразилась в той хвалебной песни, которая сделалась историческим заветом народа и послу­жила основой для его религиозной и гражданской поэзии во все последующие века. «Моисей и сыны Израилевы воспели Господу песнь сию,

Пою Господу, ибо Он высоко превознесся,

Коня и всадника его ввергнул в море.

Господь моя крепость и слава:

Он был мне спасением,

Он Бог мой, и прославлю Его,

Бог отца моего, и превознесу Его¹⁹.»

По окончании великой исторической песни началось простое народное ликование и празднество. Мариам, до­стойная сестра великих братьев-освободителей, образовала хороводы и с тимпаном в руках вдохновляла женщин и дев к пляскам, песням и играм. Это был самый счастли­вый день в истории избранного народа.

Такое необычайное событие, конечно, не могло прой­ти незамеченным в тогдашнем мире, и предания о нем долго сохранялись у соседних народов. Племена к востоку от Чермного моря, говорит Диодор Сицилийский, быв­ший в Египте незадолго до Рождества Христова, «имеют предание, передающееся в течение веков, что однажды вес залив во время сильного отлива обнажился от воды, кото­рая стенами стояла по обеим сторонам, делая видимым дно». Греко-иудейский писатель Артапан, живший также незадолго до Рождества Христова и написавший книгу об иудеях, отрывки которой сохранены Евсевием Кесарий­ским, говорит, что «жрецы Мемфиса обыкновенно расска­зывали, что Моисей тщательно изучил время отлива и при­лива Чермного моря и провел через него народ свой, ког­да мели совсем обнажились. Но жрецы Илиопольские рассказывают эту историю иначе. Они говорят, что когда царь египетский преследовал иудеев, то Моисей ударил во­ды своим жезлом и они расступились так, что израильтя­не могли пройти как по суху. Когда же египтяне реши­лись вступить на этот опасный путь, то были ослеплены огнем с неба, море ринулось на них и они все погибли ча­стью от молнии, частью от волн».

Знаменитый египтолог Бругш высказал новую теорию касательно места исхода, возбудившую значительный ин­терес в ученом мире. Он предполагал, что израильтяне по­шли не южной дорогой к Чермному морю, как описано выше, а к северо-востоку, по направленно к Пелузию. Ва-ал-Цефон, по его мнению, был храм на горе Касие, уже за египетской пограничной стеной, в направлении к Ханаа­ну. Так как эта дорога ведет уже не через Чермное море, а гораздо севернее его, то, по мнению Бругша, вместо библейского «Чермное море» нужно читать «Травное мо­ре» , каковое название давалось не только заливам Чермно­го моря, наполненным водорослями, но и, главным обра­зом, широким и страшным топям, известным под назва­нием Сирбонских озер, между Пелузием и Гесемом, у берега Средиземного моря. Между этими озерами и Сре­диземным морем и теперь еще проходит узкая береговая полоса, которая, по-видимому, может служить путем со­общения между Египтом и Палестиной, но во время бурь заливается волнами моря. Этим-то путем и проведены бы­ли, по его предположению, израильтяне, между тем как во время прохода войска фараонова поднялась буря, кото­рая стала заливать береговую полосу, вследствие чего вой­ско пришло в смятение и ужас, потеряло свое настоящее направление и погибло в волнах. — Как ни остроумна эта теория сама по себе, но принять ее невозможно, и не только потому, что она далеко отступает от библейского текста, но и потому, что новейшие исследования совсем не подтверждают ее. Дело в том, что проход по этой бе­реговой линии невозможен, так как в некоторых местах она совершенно прерывается. Быть может, берег с того времени совершенно изменился; но и в таком случае ка­жется невероятным, чтобы Моисей повел свой народ этим путем, так как тут он был бы принужден прорваться чрез укрепления Пелузия, как раз запиравшие выход из стра­ны в этом месте.

Глава: ПЕРИОД ПЯТЫЙ (От завоевания земли обетованной до учреждения царской власти.)

ХХIII. Земля обетованная. Внешнее ее положение и природа. Население, его язык, религия и гражданское состояние.

Земля обетованная, на границе которой стояли теперь израильтяне, представляла собою ту небольшую гористую полосу, которая известна теперь под именем Палестины. Простираясь вдоль восточного берега Средиземного моря от отрогов Ливанских гор на севере до Аравийской пусты­ни на юге, она имеет всего около 30 географических миль в длину и до двенадцати миль в ширину (считая в том и заиорданские уделы). Но несмотря на свою внешнюю не­значительность, она занимала в высшей степени выгодное и важное положение в древнем мире. Страна эта, в сущ­ности, была уединенная: она нигде не соприкасалась непо­средственно с большими идолопоклонническими народа­ми, и однако же не настолько была удалена от них, чтобы не иметь о них никаких сведений. Напротив, благодаря своему своеобразному положению, она находилась как раз посреди могущественнейших монархий, боровшихся меж­ду собою за преобладание, но так, что эта борьба не за­трагивала неизбежно ее существования. Дороги купцов и воителей как по суше, так и по морю проходили по ее границам; караваны и полки, двигавшиеся с берегов Ев­фрата к берегам Нила и обратно, соприкасались с ее ок­раинами, но никакого важного пути не проходило чрез са­мую страну. Естественные преграды, отделявшие ее от ок­ружающего    мира,    разобщали    ее    с    этим    миром, предоставляя ее населению свободу по своему желанию входить в сношения с чужими странами, или сохранять свою отчужденность и полную самостоятельность и само­бытность. Она соприкасалась как бы со всеми тремя час­тями тогдашнего света. Подле нее встречались между со­бой Азия, Африка и Европа. Это было средоточие, из ко­торого в определенное время свет мог распространяться во все окружающие страны. Безопасность ее обеспечива­лась самой природой: безводная пустыня на юге, непрохо­димые хребты гор на севере, безбрежное и негостеприим­ное у этих берегов море на западе и глубокая иорданская долина с прилегающей к ней великой пустыней Сирий­ской на востоке — делали ее при некотором благоразумии и бдительности почти недоступной для завоевания. Там истинная религия, вдали от всяких чуждых влияний, мог­ла беспрепятственно процветать среди избранного народа, который, однако же, сам имел все средства входить в сно­шения с окружающим миром и таким образом делиться с ним вверенным ему сокровищем. Так как земля обето­ванная занимала как раз серединное положение в древнем историческом мире, и около нее именно сходились и рас­ходились те великие пути, по которым текла историческая жизнь этого мира и постепенно передвигалась с востока на запад, к великому бассейну Средиземного моря, то на­род, которому выпало на долю владеть этой землей, не только становился наблюдателем всего хода исторической жизни окружающего мира, но, в то же время, делался на­следником всего исторического богатства старых народов востока и вместе с тем держал в своих руках лучшие на­дежды юного нарождавшегося мира — на западе. Выгод­нее этого положения для народа, которому Промысл су­дил быть «светом для народов», не могла представить ни одна еще страна на земном шаре.

По своему внешнему характеру Палестина — страна по преимуществу гористая. Начинаясь от северной грани­цы, от группы гор Ливана и Антиливана, цепи гор непре­рывными и правильными грядами параллельно спускают­ся до самого юга страны и тянутся по обеим сторонам ре­ки Иордана. Склоняясь к западу, горные хребты переходят в низменности, из которых по одной течет ре­ка Иордан, а другая примыкает к самому берегу Средиземного моря и известна была в древности под названием равнины Филистимской и Саронской. Западная гряда гор, тянущаяся чрез Палестину в собственном смысле этого слова,   по   середине   прерывается   большою   равниной Ездрилонской, которая разделяет страну на две части — северную и южную. В обеих этих частях горная цепь рас­сыпается на множество холмов, перемежающихся с доли­нами, и среди холмов по местам вздымаются горы, выда­ющиеся своею высотою над окружающею местностью. Таковы на севере Ермон, Фавор и Кармил, и на юге Гари-зим, Гевал, Сион и гора Елеонская. Самая величественная из них гора Ермон, которая, вздымаясь на 9 300 футов над уровнем моря, своею снеговою вершиной как бы озирает всю землю обетованную и сама видна за полтораста верст со всякого более или менее возвышенного места страны. Другие горы не превышают трети этой высоты и более знамениты связанными с ними историческими воспоми­наниями, чем своим внешним величием¹. Промежуточные долины и равнины представляют собою то плоские возвы­шенности, иногда поднимающиеся до трех тысяч футов над уровнем моря (как напр, равнина Хеврона, лежащая на высоте 3 029 ф.), то глубокие впадины, иногда лежащие ниже морского уровня, как долина иорданская, лежащая почти на пятьсот футов ниже уровня Средиземного моря. Вследствие такого своеобразного устройства, Палести­на представляет особенности, каких еще нигде не встреча­ется на земном шаре. На занимаемом ею небольшом про­странстве встречаются самые поразительные противоположности. Снеговые вершины Ливана и Ермона, так ска­зать, смотрят на долины и пустыни юга, где палящий зной по временам сжигает всякую растительность. В близком соседстве растут самые разнородные деревья — стройная пальма, любящая зной, и величавый дуб, требующий бо­лее умеренного и влажного климата.

С западной и восточной стороны Палестина окаймле­на водою: с запада Средиземным морем, а с востока ре­кой Иорданом, который, беря свое начало в недрах Ермо­на, почти в прямом направлении течет с севера на юг, слегка извиваясь по долине. На своем пути Иордан проте­кает два озера — Меромское и Геннисаретское и впадает в Мертвое море, имея таким образом до полтораста верст протяжения, при 10—12 саженях ширины и 1—2 саже­нях глубины в летнее время. Из двух протекаемых им озер особенно замечательно озеро Геннисаретское, назван­ное так вследствие своей арфообразной формы. Оно име­ет около 20 верст в длину и 10 в ширину, отличается чрез­вычайною прозрачностью своих вод, наполненных рыбами всякого рода. Окружающая его местность поражает своею живописностью и плодородием. По берегам его успешно растут пальмы, смоковницы, виноград и плодовые деревья всякого рода. Чрезвычайно теплый и благорастворенный воздух содействует тому, что все плоды на его берегах со­зревают месяцем ранее, чем на окружающих высотах. Не­даром иудеи говорили, что если рай еще есть на земле, то здесь именно дверь, которая ведет в него. Полную проти­воположность ему представляет Мертвое море, куда изливается Иордан. Оно имеет до 70 верст в длину и до 20 в ширину. Мрачно лежа в глубокой котловине, оно произ­водит тяжелое и подавляющее впечатление. Желто-мутные воды его настолько пропитаны солью и горечью, что в них почти не может существовать никакая жизнь. Самый воз­дух вокруг него насыщен соленой горечью, и окружающая почва, с ее серно-солеными глыбами, представляет страш­ную пустыню. Кремнистые берега, ступенями поднимаю­щиеся от его поверхности более чем на 1 700 футов и ли­шенные всякой растительности, довершают мрачную кар­тину, которая всем своим видом напоминает о страшном суде Божием, некогда постигшем беззаконные и нечести­вые города цветущей долины. Следами прежнего плодоро­дия служат лишь небольшие оазисы, на которых и теперь произрастают редкие бальзамовые растения и различные пальмы.

Положение Палестины на переходной ступени от умеренного пояса к жаркому (между 31° и 33° сев. ши­роты и 34° и 36° в.д.) сообщает ее климату известную правильность, которая свойственна только ей. Продолжи­тельность дней и ночей почти всегда равна 12 часам, и только в самые жаркие летние месяцы и самые холодные зимние месяцы между днями и ночами наступает разни­ца на два часа. Переход от дня к ночи и наоборот совер­шается с необычайною быстротою. Ночь наступает почти вдруг после ясного дня, и рассвет дня с такою же быстро­тою разгоняет ночную тьму. С такою же правильностью сменяются и времена года. В Палестине, собственно, только два времени года — сырое и сухое. В начале осени на­ступают так называемые ранние дожди, которые Падают с такою правильностью, что в случае их замедления населе­ние начинает серьезно беспокоиться о будущем урожае. В течение нескольких месяцев дождливые дни перемежают­ся с солнечными; гром и молния возвещают и сопровож­дают выпадение дождя, который иногда обращается в снежные хлопья и град. К концу сырого времени дождь начинает идти еще обильнее и получает название поздних дождей, которые иногда восполняют недостаточность ран­них. Это правильное распределение дождей находится в прямой зависимости от двух главных источников влаги: Ливанских гор на севере и Средиземного моря на западе. Тающий в течение лета снег на этих горах наполняет осеннюю атмосферу влагой, образует дождевые облака, которые образующимся на море осенью воздушным тече­нием гонятся на юг, где они и выпадают в качестве дож­дя. В сухое время года, т.е. летом, продолжающимся от апреля до октября, небо делается совершенно безоблач­ным и не выпадает ни одной капли дождя для освежения земли и человека. Но растительность не погибает, так как богатые росы, образующиеся по ночам, с достаточностью возмещают отсутствие дождя, и северо-западный ветер, в течение всего лета дующий с моря, значительно умеряет дневной зной. Изредка свирепствует палящий восточный ветер (кадим), который вгоняет едкую пыль во все поры одежды и тела. Но и этот ветер в Палестине не имеет та­кой губительности, какою отличается африканский самум. Вследствие господствующей правильности, климат Палес­тины весьма здоровый и способствует высокому росту и телесной силе населения. В ней совершенно нет каких-ли­бо гнилых болот, отравляющих атмосферу. Болезни вооб­ще редки, а те, которые иногда свирепствуют в ней, боль­шею частью заносного свойства.

В настоящее время Палестина кажется пустынною и бесплодною. Но не такою была она в древности. Когда она отдана была во владение избранного народа, то представ­ляла собою как бы искусственный сад, заботливо насаж­денный среди окружающих пустынь, и отличалась изуми­тельным плодородием, дававшим ей полное право на на­звание страной, «где течет молоко и мед» (Исх. 3:8), «красою всех земель» (Иезек. 20:6). Это была, по описа­нию Моисея, «земля добрая, где пшеница, ячмень, вино­градные лозы, смоковницы и гранатовые деревья, маслич­ные деревья и мед, земля, в которой народ будет есть хлеб, и ни в чем не будет иметь недостатка» (Второз. 8:7—9). Еще и теперь долины отличаются чрезвычайным плодоро­дием, и при некотором трудолюбии дают по две жатвы в год. Даже местность, лежащая к северу от Ездрилонской равнины, весьма щедро наделена природой, и в древности там было столько масличных деревьев, что то колено, ко­торому досталась она, так сказать, утопало в масле². Сре­дина страны, лежащая к югу от этой равнины, также от­личалась изобилием всего и щедро вознаграждала за труд. Повсюду из скал журчат ручьи, орошая землю и давая си­лу для мельниц. Местность эта, отданная во владение сынов Иосифа — Ефрема и Манассии, отличалась «вожде­ленными дарами неба, росою, вожделенными плодами солнца и вожделенными произведениями луны, превос­ходнейшими произведениями гор древних и вожделенны­ми дарами холмов вечных» (Второз. 33:13—15). По скло­нам гор повсюду были роскошные сады и виноградники, и самые горы, теперь поражающие своею пустынностью, покрыты были густым лесом — теревинфом, буком, дубом и многими другими лиственными породами. На особенно теплых местах вздымались стройные пальмы, приносив­шие сладкие плоды и часто от избытка изливавшие свой сок на землю. К югу плодородие уменьшается, по мере то­го как долины сменяются сплошными известковыми хол­мами. Но и там были хорошие пастбища для стад. Толь­ко уже к югу от Хеврона местность получает совершенно пустынный характер, и только по местам попадаются оро­шаемые ключевой водой оазисы, в которых раститель­ность тем роскошнее и богаче. Зато вся береговая полоса представляла изумительное плодородие, и даже теперь, не­смотря на общее запустение страны, хлебные растения да­ют изобильный урожай при самой незначительной обра­ботке земли, и из деревьев роскошно растут всякие паль­мы, маслины, лимоны и бананы, хотя, к несчастию, при отсутствии трудолюбивого населения, прибрежный песок с каждым годом все более засыпает эту некогда благодат­ную полосу земли.

При своем необычайном плодородии и всех удобствах для тела, обетованная земля представляла здоровую пищуи для души. Она была до ничтожества мала в сравнении с обширными пространствами, которые занимались такими государствами древнего мира, как Египет, Индия, Ассиро-Вавилония. С некоторых пунктов на горных вершинах по­средине земли можно сразу видеть ее границу и на восто­ке и на западе: с одной стороны волны Средиземного мо­ря, с другой — мрачно сверкающую поверхность Мертвого моря с Иорданом и высящимися за ним горами Галаадскими. С горы Ермон глаз окидывает большее про­странство, и перед ним открывается дивная панорама прекраснейших ландшафтов, которые в изумительно про­зрачном воздухе рисуются пред взорами подобно ряду чу­десных картин, начертанных рукою божественного Ху­дожника. Сколько здоровой пищи такие виды давали для души, и сколько возвышенных чувств и дум пробуждали они! В этой благословенной земле каждый холм и каждая долина способны были пробуждать в отзывчивой душе чувства беспредельного благоговения и благодарения к Творцу, перст которого чувствовался повсюду. Только под впечатлениями такой дивнобожественной красоты могли изливаться из души израильского царя-поэта, боговдохно­венного псалмопевца Давида, те дивные псалмы, в кото­рых вся одушевленная и неодушевленная природа, солнце и луна, звери и птицы, горы и холмы, юноши и девы, старцы и отроки — все призываются хвалить имя Госпо­да, слава Которого на небесах и на земле (Пс. 148).

Неудивительно, что эта благословенная страна не ос­тавалась безлюдною. С самой глубокой древности она была густо заселена различными племенами, и именно по­томками Ханаана, сына Хамова, вследствие чего и самая земля называлась Ханаанскою. У Ханаана было одиннад­цать сыновей, ставших родоначальниками одиннадцати отдельных племен. Четыре из них поселились в Сирии и Финикии, а остальные семь (хеттеи, иевусеи, аморреи, гергесеи, евеи, хананеи и ферезеи) заняли и заселили Па­лестину. Южную часть приморской равнины занимали филистимляне, в соприкосновение с которыми приходили еще Авраам и Исаак и которые, впоследствии, достигли такого могущества, что по ним и самая страна стала на­зываться Палестиной (филистимляне — пелиштим, отсю­да Палестина). Среди них по местам встречались и остат­ки первобытного исполинского племени рефаимов, следы которого сохранялись до позднейшего времени.

Все эти народцы, при частных различиях, говорили языком весьма близким к еврейскому, так что израильтя­не могли свободно понимать их и говорить с ними. Во всяком случае, при всех сношениях с ними как патриар­хов, так и позднейших израильтян дело вполне обходилось без переводчиков, и самые имена царей этих племен и на­звания городов звучали совершенно по-еврейски (как напр. Авимелех, Мелхиседек, Сихем, Кириаф-Сефер и пр.). Вместе с языком по местам среди них сохранялась и истинная религия, как это мы видим в лице Мелхиседека, который был священником Бога Вышнего, и даже в лице филистимского царя Авимелеха, который также обнару­живал знание истинного Бога — Элогим, Того Самого, вкоторого веровал Авраам (Быт. 21:22 и 23). Но помимо этих следов истинной религии, в общем племена эти бы­ли погружены в самое темное идолопоклонство. В наибо­лее развитом виде оно было у финикиян, которые, как на­иболее просвещенные между ними, служили для них об­разцом и в религиозном отношении. Как финикияне, так и все остальные ханаанские народцы боготворили силы природы, которые олицетворялись в божеской чете под именем Ваала и Астарты. Ваал олицетворял солнце, а Астарта луну, но не как чистейшие небесные светила, а как производительные силы природы, насколько они возбуж­дают к плодоношению землю, животных и людей. Кроме того, ханаанитяне почитали еще семь низших богов, оли­цетворявших собою семь известных тогда планет, и с ни­ми еще особого восьмого бога под именем Асмуна, кото­рый олицетворялся под образом змея и считался богом-целителем. Служение этим богам отличалось крайнею степенью грубой чувственности. При этом главную роль играли женщины. Жертвенники и капища устраивались на вершинах гор, под деревами, и посвящались Ваалу и Астарте. В каждом капище Ваала был конусообразный ка­мень, как изображение оплодотворяющего органа, слу­жившего главным предметом религиозного чествования. В конце осени совершался праздник печали, заканчивав­шийся самым грубым распутством. Женщины в течение семи дней скорби отыскивали исчезнувшего Ваала, т.е. его деревянное или каменное изображение, от исступленной скорби рвали на себе волосы и ударяли себя в грудь. Жрецы под раздражающие звуки унылой музыки резали себе руки и тело ножами и кололи копьями. Но вот к концу праздника печали все исступленно восклицали: «жив Ва­ал!» и от этой исступленной радости девицы бесстыдно жертвовали своею честью за деньги, которые предназнача­лись в жертву Астарте. При храмах существовали особые храмовые блудницы, которые в течение целого года пре­давались распутству как в самых храмах, так и на улицах, и назывались «посвященными» (кедешот). В честь Астар­ты мужчины и юноши оскопляли себя и одевались в жен­ские одежды, чтобы этим уподобиться богу, который од­новременно был и Ваалом и Астартой, мужеским и жен­ским началом. Эти фанатические скопцы, которые занимались выпрашиванием милостыни для капищ, назы­вались также посвящениями (кедешим). Понятно, что такая религия всю жизнь этих народов делала нечистою и омерзительною, уже навлекавшею на себя страшный гнев Божий — в наказании Содома и Гоморры. Вследствие это­го Моисей решительно запретил израильтянам вступать в союз с ханаанскими народами. Чтобы освободить и очис­тить землю обетованную от такого осквернения, они должны были окончательно истребить или изгнать их, как племена, навлекшие на себя праведный суд Божий — за то, что они за благословенные дары заселенной ими бла­годатной земли не только не славословили истинного Бо­га, а, напротив, нашли в них источник омерзительного идолопоклонства и нечестия.

В гражданском отношении ханаанские народы находились уже на довольно высокой степени цивилизации. Не говоря уже о финикиянах, которые в это время уже вели обширную морскую торговлю и знакомы были со всеми сторонами цивилизованной жизни, другие ханаанские племена вслед за ними умели добывать металлы из рудни­ков, ковали золотые и серебряные вещи для украшения, оружие и колесницы для войны, строили храмы и дворцы, умели укреплять стенами города, вели торговлю и знако­мы были со счетоводством и письменностью. На высокое развитие и распространенность письменности указывает замечательное обстоятельство, что один из городов в юж­ной Палестине носил название Кириаф-Сефер, т.е. город книг, каковое название предполагает в нем существование целой библиотеки или книжного дома. Развитию граждан­ской жизни способствовала самая густота населения. Страна наполнена была городами и селениями, между ко­торыми расстилались роскошнейшие нивы и пастбища. Города, большею частью сильно укрепленные, строились по преимуществу на высотах гор, что делало их еще более неприступными для вражеского нападения и что, между прочим, особенно устрашило израильских соглядатаев. Несмотря однако же на это, ханаанские народцы не мог­ли оказать непреодолимого противодействия израильтя­нам, так как между ними не было никакого государствен­ного единства. Не только отдельные племена, но и отдель­ные города считали себя совершенно независимыми от других, управлялись своими собственными царьками, ко­торые постоянно соперничали между собою и в непрерывных войнах взаимно истощали свои силы. Даже об­щая, угрожавшая им всем опасность не могла объединить их между собою, и каждый город защищался своими соб­ственными силами. Только уже впоследствии образовыва­лись союзы из нескольких городов, которые общими сила­ми пытались отстоять свое существование. Но даже и при этой политической разрозненности ханаанских племен, чтобы завоевать землю обетованную с ее многочисленны­ми твердынями, требовавшими для взятия их высокого военного искусства и осадных машин, какими, естествен­но, не мог обладать такой пастушеский народ, как изра­ильтяне, и победить царей, располагавших испытанным в битвах войском и страшными железными истребительны­ми колесницами, — для этого требовалось не только нео­бычайное мужество со стороны вождя и его народа, но и особая помощь Божия. И эта помощь обещана была но­вому предводителю народа израильского — доблестному и испытанному воину Иисусу Навину.

XXIV. Иисус Навин, завоевание земли обетованной и разделение ее. Религиозное одушевление израильского народа.

Славный преемник Моисея происходил из колена Еф­ремова и был одним из тех двух мужественных и предан­ных Моисею людей, которым одним только дано было из всего народа, выведенного из Египта, увидеть землю обетованную. При выходе из Египта Иисусу Навину было около сорока пяти лет и, таким образом, ко времени вступления в землю обетованную на его плечах лежала уже тяжесть восьмидесятипятилетнего возраста. Но по­добно великому своему предшественнику, Иисус Навин и в этом возрасте был еще полон сил и неустрашимого му­жества и вполне отвечал высоте своего положения. Как ближайший сподвижник Моисея, он вполне был знаком со всем относящимся к управлению народа и потому не нуждался в подробных наставлениях. Для него достаточно было одного божественного слова: «будь тверд и мужест­вен», чтобы всецело посвятить себя исполнению возло­женной на него задачи — завоевания земли обетованной. Последний стан израильтян находился в Ситтиме, у горы, на которой почил Моисей, Местность кругом изум­ляла своею роскошью, чисто тропическою растительнос­тью, поддерживаемою множеством журчащих повсюду ручьев. От земли обетованной их отделял лишь Иордан, за которым во всем своем великолепии красовались горы и холмы земли, текущей молоком и медом. Но она не была совершенно открыта для них. Прежде всего, нужно было перейти самый Иордан, а затем верстах в двенадцати от него высились грозные твердыни Иерихона, который как бы держал в своих руках ключи к земле обетованной. По­этому нужно было исследовать как место перехода чрез Иордан, так и особенно состояние Иерихона. С этою це­лию Иисус Навин отправил двух соглядатаев, которые должны были тайно проникнуть в Иерихон и разведать о состоянии как его, так и окружающей страны. Пробира­ясь к Иерихону, соглядатаи, наверно, изумлялись роскоши и богатству окружающей местности, которая и теперь по­ражает щедростью даров своей природы. Пальмовые ро­щи и бальзамовые сады наполняли воздух чудесным аро­матом, и вся местность звенела от щебетания множества самых разнородных и редких птиц. В самом Иерихоне со­брано было множество богатств, как естественных, так и промышленных, и взятие его обещало богатейшую добы­чу. Но город был одним из самых сильных в стране, и граждане его были настороже. Чтобы не навлечь на себя подозрения, соглядатаи, тайно проникнув в город, остано­вились на самой его окраине и нашли приют у некой Ра-авы, которая содержала на окраине города, в самой город­ской стене, нечто вроде гостиницы, но настолько грязной и сомнительной, что и сама содержательница пользовалась в городе худой славой блудницы. Несмотря на все предо­сторожности соглядатаев, иерихонцы, очевидно находив­шиеся в страшной тревоге и бдительно следившие за все­ми подозрительными личностями, узнали об их присутст­вии и донесли царю, который тотчас же потребовал выдачи их от Раавы. Но она, пораженная рассказами о чу­десах, сопровождавших шествие израильтян к земле обе­тованной, и признавая превосходство их Бога, скрыла их в снопах льна у себя на кровле и тайно выпустила их чрез окно стены за город, направив их по совершенно другой дороге, чем по которой отправились в погоню за ними ие­рихонцы. Предчувствуя неминуемое падение города, она взяла с соглядатаев обещание пощадить ее и ее родню во время взятия города, условившись, что знаком ее дома, в отличие от других, будет служить та самая «червленая ве­ревка», на которой она спустила израильтян за стену.

Благополучно возвратившись в стан, соглядатаи извес­тили, что как жители Иерихона, так и другие народы по­ражены ужасом от побед израильтян, и Иисус Навин на следующее же утро приказал двинуться за Иордан. Это было время жатвы пшеницы (в апреле), когда Иордан обыкновенно выступает из берегов, благодаря таянию сне­гов на горах Антиливана, и потому переход чрез реку был более затруднителен, чем во всякое другое время. Но ког­да, по особому откровению, священники, несшие ковчег завета во главе народа, ступили в реку, воды в ней разде­лились, верхняя часть стала стеною, а нижняя стекла в Мертвое море, так что образовался сухопутный проход на ту сторону. Священники двинулись с ковчегом на средину русла реки и стояли там, как бы сдерживая воду, пока не перешли чрез реку все израильтяне. В ознаменование это­го чуда двенадцать избранных мужей взяли из русла две­надцать камней, из которых потом воздвигнут был памят­ник в Галгале перед Иерихоном, где израильтяне остано­вились станом по переходе Иордана, а из других двенадцати камней, взятых на суше, поставлен был памят­ник на том самом месте, где стояли священники с ковче­гом завета. В Галгале устроен был укрепленный лагерь, ко­торый сделался не только местом продолжительной стоян­ки,   но   и   опорным   пунктом   для   завоевания.   Там

израильтяне в сороковой раз по исходе из Египта совер­шили Пасху, и так как во время странствования в пусты­не, вследствие постоянных тревог и бедствий, по необхо­димости часто оставляем был без исполнения закон об об­резании, то перед совершением Пасхи на почве земли обетованной народ должен был исполнить этот закон, и весь мужеский пол был подвергнут обрезанию. Тут же прекратилась и манна, которою доселе питался народ, и теперь он должен был питаться уже плодами самой зем­ли обетованной.

Наконец, нужно было приступить ко взятию страш­ных твердынь Иерихона⁴. Когда Иисус Навин осматривал укрепления вражеского города, он вдруг увидел пред со­бой человека, с обнаженным мечем в руке. «Наш ли ты, или из неприятелей наших?» спросил его храбрый вождь. «Нет, я вождь воинства Господня», отвечал незнакомец. Иисус Навин в благоговении пал ниц и получил открове­ние о том, как может быть взят Иерихон. Согласно это­му высшему указанию, Иисус Навин велел священникам выступить с ковчегом завета и нести его вокруг стен Ие­рихона, причем семь священников должны были идти пред ковчегом и трубить в трубы, а вооруженные воины молча идти впереди и позади ковчега. Шесть дней обходи­ли они так город по одному разу — к великому изумле­нию иерихонцев, которые, конечно, ожидали приступа на город. В седьмой день шествие повторилось семь раз, в конце последнего обхода вдруг раздался потрясающий воз­глас безмолвного дотоле народа,  и страшные твердыни Иерихона пали от чудесного сотрясения, оставив город со­вершенно беззащитным пред израильтянами. Все жители, кроме Раавы и ее сродников, были истреблены, самый го­род разрушен, и произнесено было проклятие на всякого, кто бы попытался построить его вновь. Раав за свою веру во всемогущество истинного Бога была награждена приня­тием ее в общество избранного народа. И эта ветвь от ди­кой маслины принесла добрый плод. Выйдя замуж за Салмона, она сделалась матерью Вооза, прадеда Давида, и имя ее наряду с тремя другими женщинами занесено в родо­словную Христа⁵.

Падение столь крепкого города, как Иерихон, было весьма важно для израильтян, так как искусство правиль­ной осады городов находилось и вообще в младенческом состоянии, а тем более у такого пастушеского народа, ка­ким были израильтяне. Города к востоку от Иордана брались битвами на открытом поле, а некоторые укреп­ленные города в самой Палестине держались долго и по­сле поселения в ней израильтян. Ободренный таким ус­пехом, Иисус Навин отправил отряд в 3 000 человек против соседнего города Гая, который, по свидетельству соглядатаев, был слишком слаб, чтобы утруждать все вой­ско⁶. Но это высокомерие наказано было тем, что гаяне разбили израильский отряд и обратили его в бегство. Эта неудача навела страх и на весь народ, а Иисус Навин и старейшины, разодрав одежды, пали пред скиниею. Тог­да вождю народа было откровение, что причиной этого несчастия был один израильтянин, который из своекорыстия утаил часть из добычи иерихонской. Брошен был жребий, и он указал на Ахана, из колена Иудина, кото­рый и был побит камнями, а труп его со всем имущест­вом предан сожжению — в предостережение и другим, кто захотел бы увлечься своекорыстием и присвоить себе что-нибудь из общего достояния народа. После этого из­раильтяне опять отправились против Гая и, употребив военную хитрость, взяли город. Все жители подверглись истреблению, царь был повешен, а имущество сделалось достоянием победителей.

Взятие первых двух укрепленных городов отдавало в распоряжение израильтян обширный округ обетованной земли и служило обеспечением дальнейших успехов заво­евания. Но прежде чем продолжать завоевательную дея­тельность, народ израильский должен был торжественно принять на себя обязательство свято хранить врученный ему закон Божий. Божественною целию при отдаче изра­ильтянам земли обетованной было не просто заменить прежних жителей ее новыми, но истребить язычников и поселить на их место народ избранный и освященный так, чтобы на развалинах царства мира сего основать цар­ство Божие. Во свидетельство этого народ должен был со­вершить клятву при самой торжественной обстановке⁷. На каменных плитах были выбиты главные положения Синайского законодательства, и на горе Гевал принесены обильные жертвы. Затем священники с ковчегом завета заняли долину между горами Гаризимом и Гевалом, а на­род, разделенный на две половины, по шести колен, должен был расположиться на самых горах. И вот, когда свя­щенники провозглашали известное положение закона, то на благословение его с горы Гаризима и на проклятие его с горы Гевала народ отвечал громким и дружным «аминь», подтверждая этим истинность и неизбежность как благословений за исполнение закона, так и проклятий за его нарушение. — Место, где совершен этот торжест­венный акт, способно было вместе с тем влить новое му­жество в народ и одушевить его самыми возвышенными чувствами. Кругом волнообразно шли холмы, зеленевшие по склонам виноградниками и нивами, среди них изум­рудной полосой лежала долина Сихемская, та самая, где некогда Авраам воздвиг свой первый жертвенник Богу и Иаков устроил свою первую ставку в земле обетованной (Быт. 12:7; 33:19), и по обеим ее концам великанами вы­сились горы Гаризим и Гевал, дружный «аминь» с кото­рых громовыми отголосками разносился по долине, зами­рая в отдаленных холмах. И с этих гор пред изумленны­ми глазами народа развертывалась чудесная картина всей средней Палестины. На север последовательно возвыша­лись Гелвуя, Фавор, Кармил и убеленный снегами север­ный страж земли — Ермон, с зеленеющими между ними долинами и равнинами. К востоку сверкали прозрачные воды озера Гениссаретского с тянущеюся от него голубою лентою Иордана, а к западу виднелась чудная синева Сре­диземного моря с окаймляющей его песчаной полосой. Таким образом, как бы вся земля обетованная была сви­детельницей великой клятвы Израиля, и вся она, с ее горами, озерами, реками, холмами и долинами, была тор­жественно посвящена Господу.

Между тем стоустая молва о победах и самоуверен­ном поведении израильтян, распоряжавшихся в Палести­не как в своей собственной земле, пронеслась по всей стране и навела еще более ужаса на ханаанские племена. Жители некоторых городов, не надеясь выстоять против завоевателей, стали прибегать даже к хитростям⁸. В изра­ильский стан, все еще находившийся в Галгале, прибыли послы, которые, судя по их износившейся одежде и обу­ви, были издалека; они заявили старейшинам, что дейст­вительно прибыли из отдаленной страны, куда, однако же, донеслись слухи о великих победах Израиля, и просили о заключении мирного договора. Израильтяне согласились на договор с ними, но потом оказалось, что это были по­слы от жителей находившегося неподалеку города Гаваона и принадлежащих ему сел. Договор считался священным, и потому жители его были пощажены от избиения, но об­ращены в рабов для исполнения религиозных обязаннос­тей в скинии, в каковом положении они встречаются и в последующее время.

Другие народы между тем, видя, что каждый из них в отдельности не может выстоять против израильтян, за­ключили между собой оборонительный союз⁹. Именно со­единились пять царей, под предводительством. Адониседека, царя иерусалимского, и они, прежде всего, решились наказать гаваонитян за их измену общему делу. Гаваонитяне обратились за помощью к Иисусу Навину, который и двинулся против соединенных сил неприятеля. Быстрым ночным маршем настигнув неприятеля, он внезапно напал на него, разбил и обратил в бегство. Каменный град про­извел в нем еще большее опустошение, чем оружие изра­ильтян. Солнце уже склонялось к вечеру, а между тем преследование было еще не окончено. Тогда Иисус Навин, сильный верою во всемогущество Божие, повелительно воскликнул: «Стой, солнце, над Гаваоном, и луна, над до­линою Аиалонскою! И остановилось солнце, и луна стоя­ла, доколе народ мстил врагам своим. И не было такого дня ни прежде, ни после того, в который Господь так слу­шал бы гласа человеческого; ибо Господь сражался за Из­раиля»¹⁰. Это новое необычайное чудо опять показало из­раильтянам, какого сильного Помощника и Покровителя имеют они, и вместе с тем еще более устрашило хананеян, которые теперь видели, что сами боги их (солнце и лу­на) стали на сторону народа-завоевателя. Цари-союзники, бежав с поля битвы, пытались скрыться в пещере, из ко­торой, однако же, были взяты и преданы смерти. За этой победой завоевание стало совершаться легко и быстро. Го­рода падали один за другим, и вместе с ними подвергались истреблению или изгонялись владевшие ими народы. Так была покорена вся южная половина обетованной земли, за исключением нескольких сильных крепостей, как напр. Иерусалим, и Иисус Навин с богатой добычей возвратился в Галгал.

Теперь оставалось покорить еще северную половину. Видя надвигающуюся грозу, цари северных племен начали готовиться к защите. Во главе союза из семи царей высту­пил царь асорский Навин, который собрал многочислен­ное войско «подобно песку морскому» и расположился станом у озера Меромского. Особенную силу этому вой­ску придавала конница, состоявшая из множества воен­ных колесниц. Но сильный верою в правое дело, Иисус Навин внезапно напал на них, и одна битва решила судь­бу и этой части страны. Неприятели были разбиты, кон­ница захвачена была в плен и уничтожена, город Асор, как «глава всех царств сих», сожжен, жители истреблены и все богатство их сделалось добычей победителей.

Эта решительная победа отдала в руки завоевателей всю землю обетованную. Они уже не могли встречать се­бе сильного противодействия, хотя еще оставались укреп­ленные города, державшиеся благодаря крепости своих стен. Война продолжалась около семи лет; в течение ее были покорены, хотя и не вполне истреблены, семь наро­дов, и в битвах пали тридцать один царь. Наконец изра­ильтяне утомились войной и желали воспользоваться пло­дами своих побед. Воины заиорданских колен, давно ото­рванные от своих семейств, стали просить отпуска в свои владения. Вследствие этого война была приостановлена, хотя завоевание не было покончено, и многие хананеи ос­тались в пределах обетованной земли, сделавшись, впос­ледствии, источником страшных зол и всевозможных бед­ствий для израильтян.

Наконец последовал раздел земли¹¹. Кроме двух с по­ловиной заиорданских колен,  получивших себе  наделы еще до перехода Иордана, вся завоеванная земля была разделена между остальными девятью с половиною коле­нами. Раздел производился по особому жребию, указы­вавшему каждому колену сообразный с его численностью . участок земли. Первый жребий выпал колену Иудину, ко­торому достался обширный округ с Хевроном в центре. Рядом с ним, еще южнее, достался удел колену Симеонову, составившему южную границу земли, и затем, начи­ная от севера, уделы распределялись следующим образом. Самая северная часть земли досталась колену Неффалимову, именно в прекрасных долинах Антиливана. Асирову колену назначен был приморский берег, длинная и узкая полоса земли, от границ Сидона до горы Кармила. Коле­но Завулоново заняло поперечную полосу земли между озером Геннисаретским и Средиземным морем. Южнее его одно за другим расположились колена Иссахарово, вторая половина Манассиина и Ефремово, занимая про­странство между Иорданом и Средиземным морем. Еф­ремово колено, таким образом, заняло самую средину обетованной земли и, благодаря этому счастливому поло­жению, а также и своей многочисленности, оно получило особенное значение в судьбе израильского народа, так как и главные центры религиозной и политической жизни на­рода находились именно в пределах этого колена. — В южной половине страны морской берег и западная часть материка выпали на долю колену Данову. Вениаминово колено расположилось по равнине Иерихонской и по до­лине Иорданской до Мертвого моря, доходя к западу до непокоренной крепости иерусалимской. И затем осталь­ная часть южной половины страны, как сказано раньше, досталась в удел коленам Иудину и Симеонову. В общем заиорданские наделы отличались богатыми пастбищами, северные и средние представляли наибольшие удобства для земледелия, а южные изобиловали виноградниками и маслинами. После раздела земли, по особому откровению дан был надел и самому вождю народа Иисусу Навину, именно город Фамнаф-Сараи в колене Ефремовом. Так как колено Левиино, по его особому служению, осталось без земельного надела, то ему выделено было в среде раз­личных колен сорок восемь городов с принадлежащими к ним угодьями; из них тринадцать городов назначено соб­ственно для священников и шесть особых городов с пре­доставлением им права убежища для невинных убийц. «Таким образом отдал Господь Израилю всю землю, ко­торую дать клялся отцам их; и они получили ее в насле­дие и поселились на ней. И дал им Господь покой со всех сторон, как клялся отцам их; и никто из всех врагов их не устоял против них; и всех врагов их предал Господь в руки их. Не осталось не исполнившимся ни одно слово из всех добрых слов, которые говорил Господь дому Израилеву; все сбылось».

Возвратились в свои уделы и заиорданские колена¹², воинов которых Иисус Навин, с выражением благодарно­сти за их содействие общему делу и с увещанием держать­ся веры в единого истинного Бога, наконец нашел воз­можным отпустить. С большой добычей, выпавшей на их долю из богатств ханаанских, они отправились за Иордан и у места перехода израильтян чрез реку воздвигли боль­шой жертвенник. Но это обстоятельство крайне встрево­жило остальные колена, которые усмотрели в этом жела­ние заиорданских колен отделиться от своих братьев в ре­лигиозном отношении. Негодование было так велико, что готова была разразиться братоубийственная война. Но к счастию, благоразумие предотвратило это бедствие. Назна­ченная по этому делу особая депутация, состоявшая из священника Финееса и десяти избранных старейшин, вы­яснила сущность дела и из объяснений заиорданских ко­лен пришла к убеждению, что, созидая жертвенник, они не только не думали отделяться от религии своих отцев, а напротив, этим видимым жертвенником хотели наглядно подтвердить связь свою с остальными коленами и для  бу­дущих своих поколений.

Общею связью для всех колен служила скиния с ков­чегом завета, но чтобы сделать эту народную святыню до­ступною всем коленам, Иисус Навин перенес ее в Силом, в колене Ефремовом, как занимавшем серединное поло­жение в стране. И отсюда Иисус Навин продолжал мир­но управлять народом до самой смерти. Все управление его продолжалось двадцать пять лет. Наконец «он вошел в преклонные лета»¹³. Чувствуя приближение смерти, он со­звал к своему смертному одру представителей и начальни­ков всех колен и обратился к ним с сильным увещанием исполнять все, заповеданное в книге закона Моисеева. Он напомнил им при этом обо всем, что Бог сделал ханаанским народам ради их, а также о Его обещании, что, ес­ли они останутся верны Ему, вся земля сделается их пол­ным владением, все язычники будут изгнаны из нее. Это же увещание он повторил и в Сихеме, священном жили­ще Авраама и Исаака, и закончил свою предсмертную бе­седу словами: «Итак бойтесь Господа и служите Ему в чи­стоте и искренности, отвергните чуждых богов, которым служили отцы ваши за рекою в Египте, а служите Госпо­ду. Если же неугодно вам служить Господу, то изберите се­бе ныне, кому служить; …а я и дом мой будем служить Господу, ибо Он свят». «И отвечал народ, и сказал: нет, не будет того, чтобы мы оставили Господа и стали служить другим богам!» Умирающий вождь записал эти слова в книгу закона, взял большой камень и положил его под ду­бом у святилища, сказав народу: «вот, камень сей будет вам свидетелем… да будет он свидетелем против вас в по­следующие дни, чтобы вы не солгали пред Господом, Бо­гом вашим». Отпустив затем народ по своим уделам, Ии­сус Навин мирно и с сознанием исполненного долга скон­чался 110 лет от роду и был погребен в своем наследственном наделе в Фамнаф-Сараи. Вскоре за ним скончался и первосвященник Елеазар, сын Аарона. Остан­ки Иосифа, вынесенные израильтянами из Египта, были должным образом преданы земле в Сихеме, на том участ­ке, который был некогда куплен Иаковом и подарен им своему любимому сыну.

«И служил Израиль Господу во все дни Иисуса Нави­на и во все дни старейшин, которых жизнь продлилась после Иисуса, и которые видели все дела Господа, какие Он сделал Израилю». Сорокалетнее воспитание в пустыне, очевидно, имело весьма благотворное влияние на народ. Такой преданной веры в Бога мы уже почти не встречаем ни в одном из последующих периодов истории израиль­ского народа.

Времена судей.

XXV. Уклонения израильтян в идолопоклонство и обращения к их Богу во время постигавших их бедствий. Аевора и Барак¹⁴.

По смерти Иисуса Навина израильтяне остались без вождя. Настал период, когда вполне должно было осуще­ствиться то богоправление, которое лежало в основе Мои­сеева законодательства о государственном управлении из­раильского народа. Каждое колено должно было управ­ляться своими собственными старейшинами, с отдельным князем или начальником колена во главе, и связующим звеном для них, кроме естественного родства и общих ис­торических воспоминаний, должна была служить их об­щая вера в единого истинного Бога, как единственного Царя и Судию народа, общее живое сознание, что все ко­лена составляют одно нераздельное царство Иеговы. Видимым знаком этого религиозно-политического единства бы­ла общенародная святыня — скиния, поставленная с этою целию в средине страны — в Силоме, в колене Ефремовом. Но такое правление предполагает действительно вы­сокую степень религиозно-нравственного состояния наро­да, и потому первые годы жизни израильтян в земле обе­тованной, когда «Израиль служил Господу», т.е. был верен Его завету и послушен Его законам, были временем всеоб­щего мира и благоденствия, и каждый израильтянин мир­но обитал под своей смоковницей. Такое состояние про­должалось до тех пор, пока еще живо было то поколение, которое было свидетелем великих благодеяний Божиих и чудес, совершенных ради избранного народа.

За это время некоторые колена (Иудино и Симеоново) успели продолжить завоевание обетованной земли, но так как окончательного завоевания ее не было сделано раньше общими усилиями, то израильтяне должны были примириться с этим обстоятельством и, терпя около себя ненавистных и проклятых хананеев, должны были побеж­дать их силою своего религиозно-нравственного превос­ходства и таким образом приобщать их к общему достоя­нию царства Божия на земле. К сожалению, народ изра­ильский даже в тех случаях, когда имел возможность побеждать хананеян силою оружия, не всегда изгонял и истреблял их, а часто предпочитал оставлять их в качестве данников себе, нарушая, таким образом, из своекорыстия прямое повеление Божие. Но этим самым израильтяне подготовили себе страшные  бедствия,  потому что,  какпредсказывал им Ангел Господень, эти оставшиеся народы сделались для них петлею и боги их стали для них сетью. Молодое поколение, выступившее на место прежнего, ви­девшего все великие благодеяния и чудеса Божии для на­рода, не знало и не хотело знать «Господа и дел Его, ко­торые Он делал Израилю. Сыны Израилевы стали делать злое пред очами Господа и стали служить Ваалам; остави­ли Господа, Бога отцев своих, который вывел их из земли Египетской, и обратились к другим богам, богам народов, окружающих их, и стали поклоняться им, и раздражали Господа; оставили Господа и стали служить Ваалам и Астартам»¹⁵, хананейским божествам, идолопоклонство ко­торых сопровождалось самым гнусным нечестием и рас­путством. За уклонением от истинной религии последова­ло и вообще ослабление нравственности в народе, водворилось господство неправды, необузданного произво­ла, неповиновение властям, за которыми, в свою очередь, следовало полное расстройство государственного и обще­ственного управления и полное ослабление политического могущества народа. Таким состоянием, конечно, пользова­лись туземные и соседние народы, нападали и безнаказан­но грабили и убивали израильтян, заставляли их платить себе дань, так что тот период, который должен был слу­жить осуществлением истинного богоправления, вследст­вие непостоянства и неверности народа израильского сде­лался для него временем страшных испытаний, новою школою религиозно-нравственного воспитания. В наказа­ние за богоотступничество и беззаконие Бог отдавал их в руки местных врагов, но из сожаления к злополучному на­роду воздвигал им особых избавителей, так называемых судей, которые при помощи Божией избавляли народ от притеснителей и чужеземного ига. Из таких судей наибо­лее известны: Гофониил, Аод, Девора с Бараком, Гедеон, Иеффай, Самсон, Илий и Самуил. Некоторые из них бы­ли призваны Богом, другие избраны самим народом, а не­которые правили народом по праву наследства. Правление судей израильских обнимало период около 350 лет.

Когда израильтяне, забыв повеление Божие, начали дружить с нечестивыми хананеями и заключать с ними брачные связи, влекшие за собою идолопоклонство, то Бог поразил их первым бедствием и предал их в руки месопо-тамского царя Хусарсафема¹⁶, который поработил их себе на восемь лет. Это бедствие заставило народ образумить­ся, и он возопил к Господу об избавлении. Тогда Господь воздвиг им избавителя, в лице первого судии Гофониила, внука Халева. Укрепляемый Духом Божиим, он сделался правителем народа, собрал войско и низверг месопотамское иго, после чего народ наслаждался миром в течение сорока лет, до смерти Гофониила.

Но продолжительное благоденствие опять обращено было народом во зло, и по смерти Гофониила «сыны Из­раилевы опять стали делать злое пред очами Господа». В наказание за это на них послан был Еглон, царь моавит-ский, который в союзе с соседними племенами разбил израильтян и поработил их себе на восемнадцать лет, пока не явился избавитель в лице второго судии Аода¹⁷,который лично, посредством хитрости, убил тучного Ег-лона и затем с войском израильским разбил моавитян, после чего обетованная земля покоилась восемьдесят лет. После Аода судьею был Самегар, известный тем, что он воловьим рожком побил 600 человек филистимлян, сде­лавших набег на израильтян, и тем избавил их от разо­рения, грозившего нарушить период восьмидесятилетне­го благоденствия.

Так как и после этого народ «делал злое пред очами Господа», то должен был понести еще более тяжкое иго¹⁸. Пользуясь слабостью израильтян, хананеи на севере Пале­стины чрезвычайно усилились. Ханаанский царь Иавин, составив из окружающих мелких племен сильный союз, перешел в наступление. Его полководец, жестокий Сисара, сделал опустошительное нашествие на северные коле­на, которые не могли выстоять против его страшной кон­ницы, состоявшей из 900 железных колесниц. Подавлен­ные силою, северные колена, чувствуя свою полную беспомощность, в течение целых двадцати лет должны бы­ли сносить самое тяжкое угнетение от торжествующего врага. Но вот, когда народ уже терял надежду на избавле­ние, и храбрейшие мужи не смели и думать о низверже­нии ига грозного врага, избавительницей угнетенных ко­лен выступила женщина. В гористой местности, между Ра­мой и Вефилем, немного к северу от Иерусалима, жила знаменитая Девора, пророчица. Слава о ее мудрости гре­мела по всей стране и весь народ израильский приходил на суд к ней. До нее донеслись и стоны угнетенных колен, и она мужественно выступила для их избавления.

Верст на полутораста к северу от ее жилища, в самом центре угнетенной страны, в городе Кедесе, колене Неффалимовом, близ озера Меромского, жил некий Варак, са­мое имя которого — «молния», как бы указывало на его мужественный дух¹⁹. Его-то мудрая Девора и порешила сделать вождем того воинства, которое должно было со­браться по ее призыву под освободительное знамя. Отпра­вив к нему посольство, Девора именем Бога, открывшего ей надежду на избавление от врага, повелела Бараку стать во главе десятитысячного отряда воинов из колен Неффалимова и Завулонова и выступить против жестокого Сиса-ры. Но даже и мужественный Варак смутился от такого поручения, и он не осмеливался взяться за дело, пока к не­му не явилась лично Девора. Поспешая на север, она лич­но явилась среди угнетенного народа, и появление ее не только ободрило Барака, но и пробудило энтузиазм в на­роде, который стал собираться под ее знамя. При вести о восстании, Сисара быстро снарядил свои смертоносные колесницы и занял равнину Ездрилонскую, это главное бо­евое поле Палестины. Извивающаяся здесь небольшая речка Кисон, почти вся высыхая летом, превращается зи­мою и после дождей в бурный поток, который, выходя из берегов, наводняет всю окружающую местность, превра­щая ее по местам в непроходимые болота. Мужественная и мудрая руководительница войска израильского, собрав­шегося под знаменем Барака на горе Фаворе, господству­ющей над Ездрилонской равниной, сразу оценила выгоду для себя этого обстоятельства и дала знак Бараку — с не­ожиданною быстротою ринуться на неприятеля.

Гордый своим могуществом и железными колесница­ми, Сисара, быть может, пренебрежительно отнесся к из­раильскому войску, во главе которого, притом, вместе с Бараком стояла женщина Девора. Но это должно было тем более придать значения молниеносному натиску Бара­ка, который сразу же смешал ряды неприятелей и обра­тил их в беспорядочное бегство. Дорогу бегущим преграж­дал разлившийся Кисон, в произведенных им топях колес­ницы вязли и делались совершенно бесполезными, так что все войско подверглось полной гибели — как от воды, так и от меча торжествовавшего Израиля. Сам Сисара с жал­кими остатками своего войска бежал на север, пытаясь скрыться в горных проходах. Молниеносный Барак насти­гал его и там, и он, не видя более спасения, хотел скрыть­ся хоть в шатре одной кенеянки, Иаили. Но последняя, будучи потомком Иофора, тестя Моисеева, и сознавая свою духовную связь с народом израильским, не пощади­ла грозного угнетателя этого народа. Приняв его в своем шатре с видом дружелюбия, она собственноручно убила его, когда он заснул от утомления.

Эта великая победа над жестоким и сильным угнета­телем переполнила сердца победителей ликованием, и «в тот день воспели Девора и Барак такими словами: Изра­иль отмщен, народ показал рвение; прославьте Господа! Слушайте цари, внимайте вельможи; я Господу, я пою, бряцаю Господу, Богу Израилеву». Затем в этой знаменитой песне Деворы подробно описывается бедственное со­стояние израильтян и славное избавление, и она заканчи­вается торжествующими словами: «Так да погибнут все враги Твои, Господи! любящие же Его да будут как солн­це, восходящее во всей силе своей!» — «И покоилась зем­ля сорок лет».

XXVI. Гедеон и Неффай ²⁰

Хотя чудесное избавление, совершенное Деворой и Бараком от иноплеменного ига, водворило в земле обето­ванной мир и благоденствие на целые сорок лет, но самое состояние народа в религиозном и гражданском отноше­нии было таково, что и в будущем могли угрожать подоб­ные же бедствия. Живя среди идолопоклонников, народ израильский при виде сладострастных форм их идолослу­жения сам увлекался ими, нравственные силы его ослабе­вали, внутри усиливалось разъединение между коленами, приведшее, наконец, к тому, что каждое колено начало считать себя как бы отдельным, совершенно самостоятель­ным государством. Когда это государственное раздробле­ние совершенно ослабило народ, то этим не преминули воспользоваться окружающие кочевые племена, которых постоянно манили к себе богатства и роскошь земли обе­тованной. И вот, когда «сыны Израилевы стали опять де­лать злое пред очами Господа, Господь предал их в руки мадианитян» и сродных с ними кочевых племен. Мадиа-нитяне, амаликитяне и все «сыны востока» в бесчислен­ном множестве, с волами и верблюдами, сделали нашест­вие на Палестину, переправившись чрез Иордан и сломив всякое сопротивление, какое только могли оказать им раз­дробленные силы израильтян, они наводнили собою всю страну от Ездрилонской равнины на севере до Газы — на самом юге. И это нашествие повторялось из года в год. Лишь только производились израильтянами посевы полей, как опять появлялась эта дикая орда, которая своими ки­битками покрывала все холмы и долины, угоняла весь встречавшийся скот и потравляла своими стадами всякую растительность. Ничего не могло быть тяжелее и разори­тельнее подобных нашествий, так как после них не оста­валось ни хлеба, ни скота. Огонь и меч распространяли ужас по всей стране; отчаянное сопротивление отдельных отрядов израильтян приводило лишь к беспощадному из­биению храбрых защитников своего отечества, и, наконец, единственным спасением оставалось лишь поголовное бег­ство населения в горы, где оно и скрывалось в пещерах. Так продолжалось целых семь лет.

«И весьма обнищал Израиль», и он опять возопил к Господу. Тогда Господь опять сжалился над своим невер­ным и непостоянным народом и послал ему избавителя в лице Гедеона.

Гедеон происходил из города Офры, лежавшего в хол­мах средней Палестины, того именно ее округа, который подвергался наибольшему опустошению от дикой орды. Это был, как показывает самое его имя, «отважный воин», отличавшийся царственным величием в своей внешности. Он был младший член семьи, которая дала уже несколько храбрых воинов и защитников отечества от иноплеменни­ков, и два старших брата его уже положили свою жизнь в борьбе с этими именно хищниками в отчаянной стычке при Фаворе. Живя среди упавшего духом народа, он один не терял надежды на избавление и ждал пробуждения в народе духа раскаяния и возрождения. В это время среди народа явился пророк, который пламенною речью призвал к покаянию, упрекая израильтян в забвении ими всех бла­годеяний Божиих со времени выхода их из Египта. Это, естественно, пробудило дух народа, который еще пламен­нее стал просить об избавлении от тяжкого ига. И тогда именно Гедеон получил высшее призвание к делу избавле­ния страждущего народа.

Осенью в седьмой год нашествий мадианитян, Гедеон украдкой и торопливо молотил пшеницу, чтобы скорее ук­рыться от рыскавших повсюду врагов. Тенистый дуб давал ему защиту от палящего солнца. Занятый поспешной ра­ботой, Гедеон не заметил, как под дубом появился какой-то путник. Но это был «Ангел Господень», который сказал ему: «Господь с тобою, муж сильный!» Приветствие это странно поразило Гедеона и болезненно затронуло в нем чувство угнетенного положения, в котором находился как он сам, так и весь народ. Не злая ли это ирония со сто­роны незнакомца? — «Господин, отвечал ему Гедеон: ес­ли Господь с нами, то отчего постигло нас все это бедст­вие? и где все чудеса Его, о которых рассказывали отцынаши, говоря: из Египта вывел нас Господь. Ныне оставил нас Господь и предал в руки мадианитян», — с грустью и отчаянием заключил Гедеон. Но ангел уверил его в пред­стоящем избавлении. Из чудесного знамения (чудесного появления огня в принесенной жертве) Гедеон убедился в своем высшем призвании для избавления народа, и в его душе исчезла и та малейшая тень сомнения и отчаяния, которая начала было закрадываться и в его мужественный и верующий дух. Но чтобы иметь больше успеха в возло­женном на него деле, Гедеон должен был, прежде всего, возбудить дух истинной религии в народе, подавленный вторжением идолопоклонства. Идолопоклонство проник­ло даже в самое семейство, в котором младшим членом был Гедеон. Отец его Иоас, отчаявшись в помощи Иего­вы, предался идолопоклонству, и на одной из ближайших гор воздвиг жертвенник Ваалу, солнечному богу своих ха­наанских соседей. Рядом с жертвенником стояло дерево, посвященное Астарте. Гедеон получил божественное вну­шение разрушить это капище и тем выразить открытый протест против идолопоклонства. И он, пылая ревностью о вере в истинного Бога, немедленно исполнил это внуше­ние. Взяв десять человек рабов своих и пару тельцов, он ночью разрушил капище, срубил заповедное дерево, на месте низвергнутого жертвенника Ваалова воздвиг жерт­венник истинному Богу и принес в жертву одного из тель­цов, употребив на дрова самое дерево Астарты. Все это было сделано ночью, так как днем это возбудило бы суе­верный ужас и восстание его домашних и жителей города. Но тем большим изумлением и негодованием охваче­ны были эти последние, когда с наступлением дня они увидели, что сделано было с капищем и святыней. Народ­ная молва не замедлила приписать это мнимое «святотат­ство» Гедеону, и среди жителей города раздались яростные голоса, требовавшие смерти виновного. Но его спасла му­жественная решимость и находчивость его отца Иоаса. Последний раньше всех других убедился из подвига свое­го сына в жалком ничтожестве Ваала, и на требование толпы о выдаче Гедеона смело отвечал: «вам ли заступать­ся за Ваала, вам ли защищать его? Если он бог, то сам вступится за себя». Эта смелая и просвещенная речь дей­ствительно устыдила толпу и заставила ее убедиться в сво­ем заблуждении, и Гедеон получил название Иероваала, т.е. «противоборца Ваалу».

Слава об этом подвиге быстро разнеслась по стране, имя Гедеона было у всех на устах, и он мог теперь высту­пить в качестве избавителя от внешних врагов. «Дух Гос­подень объял Гедеона, и он вострубил трубою». Звуки этой трубы нашли быстрый отголосок в окружающих ко­ленах, и под знаменем Гедеона собралось 32 000 воинов, готовых положить свой живот за истинную веру и свое отечество. Еще раз получив уверение о своем призвании двумя чудесными знамениями (появлением росы на шер­сти при отсутствии ее на окружающей земле и отсутст­вием ее на шерсти при обилии ее кругом), Гедеон высту­пил против неприятеля. Но избавление должно было со­вершиться   не  собственными  силами  народа,   а  силоюБожиею, и потому Гедеону поведено было уменьшить свое войско, отпустив всех боязливых и робких. Осталось только 10 000 человек; но и этого было много для побе­ды. Посредством особого испытания при водопое на ре­ке, избрано было всего только триста человек, но очевид­но самых храбрых и испытанных воинов, которые были настолько закалены, что даже воду из реки, пренебрегая всякими удобствами, «лакали языками своими как лакает пес». С этою горстью воинов Гедеон и должен был высту­пить против неприятелей, которые огромным полчищем в 135 000 человек расположились в равнине Ездрилонской. Проникнув ночью в неприятельский лагерь и узнав о тревожном настроении врагов, до которых уже дошла молва о движении среди израильтян, Гедеон решил пора­зить их неожиданным нападением и особым стратегиче­ским приемом, нередко употреблявшимся в древности. Разделив свой отряд на три части и дав каждому воину по трубе и по светильнику в кувшине, Гедеон приказал этим частям ночью выступить в обход неприятеля. По данному сигналу все воины сразу затрубили в трубы, разбили кув­шины и громко воскликнули: «Меч Господа и Гедеона!» Пораженные неожиданно появившимся множеством све­тильников и громом труб и военного крика, неприятели пришли в страшное смятение, в суматохе убивали друг друга и бросились в беспорядочное бегство за Иордан. Но там их при переправе встретило колено Ефремово, под­вергнув их еще большему разгрому, во время которого убиты были два мадиамских царя Орива и Зива. Сам Гедеон, подкрепленный десятитысячным отрядом, пресле­довал неприятеля и за Иордан, где еще нанес ему пора­жение, захватив в плен еще двух мадиамских царей Зевея и Салмана, которые как оказавшиеся убийцами братьев Гедеона, были убиты им самим. При возвращении с по­бедного похода он должен был кротостью утишить недо­вольство ефремлян на то, что они не позваны были рань­ше для войны с мадианитянами, чрез что лишились зна­чительной части добычи, и строго наказать жителей городов Сокхофа и Пенуела, которые, не надеясь на по­ражение Гедеоном сильных мадиамских царей, из опасе­ния мщения последних отказали воинам его в хлебе, на­смешливо говоря ему: «разве рука Зевея и Салмана уже в твоей руке, чтобы нам войску твоему давать хлеб?» Ког­да действительно эти некогда страшные мадиамские цари были уже в руках Гедеона, он прибыл с ними в Сокхоф и, напомнив жителям его об изменничестве, «взял ста­рейшин города и терновник пустынный и зубчатые моло­тильные доски, и наказал ими жителей Сокхофа, и баш­ню Пенуельскую разрушил и перебил жителей города».

Слава о победе Гедеона разнеслась по всей стране, и благодарные израильтяне сказали Гедеону: «владей нами ты и сын твой, и сын сына твоего, ибо ты спас нас из ру­ки мадианитян». Но мужественный освободитель страны был доволен сознанием исполненного долга и скромно от­казался от предложенной ему наследственной власти, от­ветив израильтянам: «ни я не буду владеть вами, ни сын мой не будет владеть вами; Господь да владеет вами». Он удовольствовался только частью военной добычи (в 1700 золотых сиклей, кроме пряжек, пуговиц и пурпуровых одежд с мадиамских царей и кроме золотых цепочек с шеи верблюдов их). К сожалению, он имел неосторож­ность сделать из этой добычи эфод или священническую ризу, и суеверный народ, придав ей магическое значение, стал «блудно ходить туда за ним», совершая нечто вроде идолопоклонства. Впрочем, земля покоилась сорок лет, и сам Гедеон мирно дожил до глубокой старости, оставив от своих многих жен семьдесят сыновей, и, главнее всего, ту добрую славу, которая дала ему впоследствии великую честь быть записанным в число славнейших героев веры (Евр. 11:32).

По смерти Гедеона, жестоковыйный и неверный на­род опять «стал блудно ходить во след Ваалов», забыл сво­его Господа Бога, который избавлял его от окружающих врагов, и даже «дому Гедеонову не сделал милости за все благодеяния, какие он сделал Израилю». Наступили сму­ты, и этим думал воспользоваться побочный сын Гедеона, от его сихемской наложницы, Авимелех, и решил присво­ить себе царскую власть, от которой отказался сам Геде­он²¹. Войдя в соглашение с родственниками своей матери, он собрал войско, напал на Офру, где жили сыновья Геде­она, и, избив их, добился затем провозглашения себя ца­рем. Из семидесяти сыновей Гедеона спасся только один младший сын Иофам. С вершины Гаризима, высившегося над городом Сихемом, он обратился к вероломным жите­лям с обличительной притчей, в которой под видом дерев, избиравших себе царя, изобразил несправедливость наро­да и коварство Авимелеха: смоковница и виноградная ло­за отказались принять на себя царское достоинство, а ко­лючий репейник сразу принял предложение и приглашал всех покоиться под своею тенью. Это, по-видимому, обра­зумило сихемлян. Едва прошло три года, как между ними и Авимелехом начались раздоры, поведшие к междоусо­бию; разъяренный самозванец осадил город, разрушил его и засеял солью, а городскую башню, в которой укрылись жители, сжег вместе с тысячью оказавшихся в ней муж­чин и женщин. При осаде другого непокорного города, Тевеца, он был ранен отломком мельничного жернова, брошенным в него женщиной, и стыдясь умереть от руки женщины, велел своему оруженосцу пронзить его мечем. «Так воздал Бог Авимелеху за злодеяние, которое он сде­лал отцу своему, убив семьдесят братьев своих», и так бес­славно окончилась первая попытка самовольно основать царскую власть в народе израильском.

Во время управления двух следующих судей Фолы и Иаира израильтяне, по-видимому, наслаждались миром и благоденствием, но это благоденствие лишь еще более уси­лило идолопоклонство и развращение среди народа, кото­рый начал без разбора «служить Ваалам, Астартам, и бо­гам арамейским, и богам сидонским, и богам моавитским, и богам аммонитским, и богам филистимским», забыв только единого истинного Господа Бога. «И воспылал гнев Господа на Израиля, и Он предал их в руки филистимлян и в руки аммонитян. Они теснили и мучили сынов израилевых восемнадцать лет». Постигшее бедствие было тем тяжелее, что враги теснили народа одновременно с двух сторон — с востока и запада. По обыкновению, бедствие это опять заставило израильтян обратиться с мольбою о помощи к забытому ими своему Господу; но на этот раз и Господь в праведном гневе Своем отвечал им: «вы оста­вили Меня, и стали служить другим богам; за то Я не бу­ду уже спасать вас. Пойдите, взывайте к богам, которых вы избрали, пусть они спасают вас в тесное для вас вре­мя». Но милосердие Божие беспредельно. Когда израиль­тяне в покаянии обратились к Нему опять и отвергли чу­жих богов, став служить только Господу, то «не потерпе­ла  душа   Его   страдания   Израилева»,   и   Он   послал  им избавителя в лице Иеффая²². Это был даже по своему про­исхождению вполне сын своего распущенного времени. Мать его была блудница из Галаада, в заиорданском полу­колене Манассиином, и он, лишенный своими сводными братьями наследства в доме своего незаконного отца, уда­лился в вольную землю Тов и там, собрав около себя пра­здных и бездомных людей, сделался начальником шайки грабителей. Но со своею вольницей Иеффай не забыла и патриотического долга, и потому он делал нападения на врагов своей страны, отбивая у них стада и караваны. От­вага и храбрость его обратили на него внимание старей­шин Галаада. особенно страдавшего от нападений аммонитян, и они пригласили его стать во главе их для борьбы с врагами. Иеффаю тяжело было принимать приглашение от старейшин города, где он потерпел страшную обиду и

несправедливость. Но любовь к родине превозмогла, и он, выговорив себе условие главенства в народе в качестве су­дии, принял предложение. Став во главе быстро образо­вавшегося отряда, он двинулся против неприятеля, но сна­чала попытался уладить дело мирным путем и вступил с аммонитянами в переговоры для определения прав двух враждующих народов на заиорданские области. При этом Иеффай обнаружил тонкое знание всей предыдущей исто­рии завоевания земли израильской, и, опираясь на исто­рические данные, требовал удаления аммонитян. Когда же аммонитяне гордо отвергли всякие мирные предложения, заявив свои притязания на все заиорданские области, то Иеффай вынужден был добиваться своего права оружием. Сильный собственным мужеством и одушевлением наро­да, он выступил в поход, но пред этим, по обычаю древ­него времени, дал обет Господу, говоря: «если Ты предашь аммонитян в руки мои, то, по возвращении моем с ми­ром от аммонитян, что выйдет от ворот дома моего на встречу мне, будет Господу, и вознесу сие во всесожже­ние». Поход был успешен, неприятель разбит и усмирен. С торжеством победитель возвратился в свой город Массифу и направился к своему дому. «И вот дочь его выхо­дит на встречу ему с тимпанами и ликами», его единст­венная дочь, хотевшая более всех отпраздновать победу своего отца-победителя. «Когда он увидел ее, разодрал одежду свою и сказал: ах, дочь моя! ты сразила меня; и ты в числе нарушителей покоя моего» я отверз о тебе уста мои пред Господом и не могу отречься». Узнав страшнуютайну, доблестная дочь храброго отца однако же не пре­далась безутешному отчаянию и просила у него только двухмесячного срока, чтобы пойти на горы и оплакать дев­ство свое с подругами своими. «По прошествии двух ме­сяцев она возвратилась к отцу своему, и он совершил над нею обет свой, который дал, и она не познала мужа». Что касается способа исполнения обета, то, вследствие таинст­венной неясности библейского текста, он понимается раз­лично. Одни толкователи (по преимуществу древние) по­нимают его в буквальном смысле, что именно девица бы­ла действительно принесена в жертву всесожжения; но некоторые новейшие толкователи, основываясь на ясном запрещении человеческих жертв в Моисеевом законе (Лев. 18:21; 20:2—5; Второз. 12:31), полагают, что она ос­талась только в девстве и посвящена была на служение скинии. На такой смысл обета, по-видимому, указывает и то выражение, что дочь Иеффая оплакивала не свою мо­лодость, а свое «девство», и что она умерла «не познав му­жа», т.е. в девственном (по обету) состоянии.

Но Иеффая ожидало еще и другое испытание. Ему пришлось быть свидетелем печального события, показы­вавшего, до какой степени дошло разъединение между ко­ленами в это время. Гордые ефремляне, с надменностью относясь к заиорданским коленам и особенно к Манассиину полуколену, которое они считали частью своего коле­на, отказались признать за ним право на отдельное неза­висимое существование, а тем более право иметь из себя «судью» народа, и довели дело до междоусобицы. Но на-

родное воодушевление было еще сильно: ефремляне по­несли страшное поражение в битве и старались спастись бегством на противоположный берег Иордана; но разъя­ренные галаадитяне перехватили броды и, узнавая ефремлян по своеобразному выговору ими слова шибболет (они выговаривали сибболет ), избили из них 42 000 человек, подвергнув таким образом жестокому наказанию возмути­телей общественного мира. Это горестное событие долж­но было тяжким бременем лечь на душу такого пламен­ного патриота, каким был Иеффай. Он был судьею Изра­иля только шесть лет и скончался, будучи погребен в одном из городов галаадских. Одиноким он жил, одино­ким и умер, не оставив в потомстве даже воспоминаний о точном месте своего погребения.

Глава: Продолжение

XXVII. Самсон ²³

Следовавшие за Иеффаем трое судей израильских мирно правили народом — Есевон семь лет, Елон десять лет и Авдон восемь лет. Все они пользовались семейным благословением, имели многочисленных сыновей, а также и владели значительными богатствами, так что напр. у су­дии Авдона «было сорок сыновей и тридцать внуков, ез­дивших на семидесяти молодых ослах», — в знак особен­ного достоинства и богатства.

Между тем, при отсутствии сильной и общепризнан­ной власти, которая бы твердой рукой управляла всем на-родом, израильтяне все более и более поддавались нечес­тию и идолопоклонству, ослабевая в то же время и поли­тически. Этим воспользовались филистимляне и поработи­ли их. Филистимляне были одним из самых воинственных народов земли Ханаанской. Они переселились с о. Крита и еще во времена Авраама твердо укрепились на богатой прибрежной равнине (Шефела), к северу и югу от Аскалона. Впоследствии они сильно расширили свои владения и достигли такого могущества, что влияние их чувствова­лось на всем протяжении страны, в которой они сохраня­ли свое господство до самого Давида. Соединившись с не­сколькими туземными племенами, еще продолжавшими жить в Газе, Хевроне и других местах, они совершенно со­крушили силы израильтян, которые, как земледельческий народ, не в состоянии были выдержать напор народа, главным ремеслом которого была война. Даже храброе ко­лено Иудино должно было положить пред ними свое ору­жие и подчиниться тяжкому и позорному игу, для  обес­печения которого филистимляне к тому же совершенно обезоружили побежденных, увели у них в плен всех куз­нецов и оружейников, так что израильтяне для всякой кузнечной и слесарной работы вынуждены были обра­щаться к своим жестоким врагам. Неудивительно, что при таких обстоятельствах филистимское иго могло тяготеть целых сорок лет, не вызывая даже попытки к освобожде­нию от него. Народ пал духом и в полном унынии отча­ялся уже в надежде на какое-либо избавление. Но избави­тель уже явился в его среде и готов был выступить на защиту своего народа. Это был необычайный герой — по имени Самсон. Самсон был сын бездетной дотоле четы Маноя с женой из колена Данова, соседнего с филистим-ской землей и потому наиболее терпевшего от жестоких врагов. Самое рождение его было возвещено ангелом, ко­торый объявил жене Маноя, «что она зачнет и родит сы­на, и бритва не коснется головы его, потому что от само­го чрева младенец сей будет назорей Божий, и он начнет спасать Израиля от руки филистимлян». То же известие повторено было и самому Маною с подтверждением его особым видением ангела, поднимавшегося в пламени жертвенника. В определенное время действительно родил­ся у них сын, которому дано было имя Самсон.

Колено Даново, к которому принадлежал Самсон, всегда было сравнительно малым и не в силах было даже отвоевать отведенного ему И. Навином удела у филистим­лян, которые совершенно отрезали его от приморской равнины и стеснили в горах. Положение его было столь стесненным, что впоследствии оно вынуждено было даже выселить из себя значительную часть, предоставив ей ис­кать себе местожительство на северной границе страны. Но у них был укрепленный лагерь на горах, господствовав­ших над филистимской равниной, и там-то именно возра­стал Самсон. Будучи назореем, т.е. человеком, всецело по­священным на служение Богу и Его царству²⁴, и представ­ляя живой урок, что сила и спасение избранного народа заключались только в его невидимом Царе, который давал Свою помощь только за исполнение Его святых законов, Самсон возрастал в виду городов и деревень своих угнета­телей. При виде угнетенного положения своего народа от жителей этих идолопоклоннических городов и страдая за честь своего отечества и своего Бога, юный назорей возму­щался духом, и в народе уже носились слухи, как «Дух Господень» по временам действовал в длинноволосом от­роке, уже начинавшем обнаруживать необычайную силу.

Достигнув возмужалости, Самсон не сразу выступил на спасение своего народа от врагов, а показал сначала ту же слабость, которою страдали все вообще израильтяне. Он был в нравственном отношении как бы зеркалом сво­его народа. Будучи, как и весь народ, посвященным Богу, он воплотил в своей жизни как добродетели, так и поро­ки своего народа, и потому на первых же порах привязал­ся к одной филистимлянке и просил своих родителей поз­волить ему жениться на ней. Увидев, как напрасно было бы их сопротивление неразумному поступку их пылкого юноши-сына, они согласились. По дороге к своей невесте Самсон впервые обнаружил свою необычайную силу. Не­подалеку от виноградников Фимнафы, местожительства его невесты, на него напал молодой лев; но Самсон, почув­ствовав в себе чудесную силу, не смутился, а растерзал льва как козленка, хотя у него не было в руках никакого ору­жия. Он никому не сказал об этом, но, проходя в другой раз той же дорогой, увидел, что в трупе убитого им льва, успевшего под палящим зноем совершенно высохнуть, за­велся рой пчел. Захватив с собою мед, Самсон в качестве жениха устроил семидневный  пир для  тридцати  своих брачных друзей и, будучи в веселом расположении духа, предложил им отгадать загадку, под условием в случае ус­пеха уплатить им тридцать синдонов (рубашек из тонко­го полотна) и тридцать перемен одежд, выговаривая то же и себе в случае их неумения отгадать ее. Те согласи­лись, и он сказал им: «из ядущего вышло едомое, из силь­ного вышло сладкое». Три дня бесплодно бились брачные друзья над этой таинственной для них загадкой, наконец, видя, что не в силах разгадать ее, они обратились к его но­вобрачной жене и начали приставать к ней, чтобы она до­билась у Самсона разгадки, угрожая в противном случае сжечь ее и дом отца ее. «Разве вы призвали нас, чтобы обобрать нас?» грубо приступали к ней озадаченные брач­ные друзья. Слезами и мольбами новобрачная склонила Самсона отгадать ей загадку, и добившись от него реше­ния, передала его и брачным друзьям, которые с торжест­вом и отгадали ее Самсону. «Что слаще меда и что силь­нее льва!» сказали они негодующему Самсону, который сразу же понял измену своей жены и заметил им: «если бы вы не орали на моей телице, то не отгадали бы моей загадки». Однако нужно было уплатить по условию, и тут он в первый раз воспользовался случаем отомстить филис­тимлянам. Придя в филистимский город Аскалон, он убил там тридцать человек, снял с них одежды и отдал переме­ны платья их разгадавшим загадку. С гневом он оставил свою неверную жену, и она вышла за одного из его брач­ных друзей. Терзаемый ревностью, он хотел вновь сойтись с своей женой, но, получив отказ от бывшего тестя, онжестоко отомстил филистимлянам, пустив в их созревшие для жатвы пшеничные поля триста лисиц с привязанны­ми к их хвостам зажженными факелами. Это, в свою оче­редь, навлекло мщение филистимлян на его бывшего тес­тя, дом которого они сожгли вместе с бывшей женой Самсона. Чтобы наказать самого виновника своего бедст­вия, они с войском выступили против израильтян, и по­следние, совершенно потеряв всякую надежду на избавле­ние от тяжкого ига, унизились в своем раболепстве перед врагами до того, что готовы были выдать филистимлянам своего единственного героя-патриота. Связанный двумя новыми веревками, Самсон был отведен к филистимля­нам; но когда те, увидев его в таком положении, от мсти­тельного злорадства вскричали, на Самсона сошел Дух Господень, и веревки, бывшие на руках его, сделались как перегоревший лен, и упали узы его с рук его», а он, схва­тив попавшуюся ему свежую ослиную челюсть, избил ею тысячу ошеломленных филистимлян. Утолив свою жажду из чудесно образовавшегося источника, Самсон возвратил­ся домой и «был судьею Израиля во дни филистимлян двадцать лет».

С течением времени однако же свойственная всему народу порочность все более и более одолевала богатыря-судию, и чудесный победитель храбрых воинов поддался чувственной страсти к коварным женщинам. Застигнутый однажды в Газе, филистимском городе, на ночлеге у одной блудницы, Самсон был окружен врагами, решившимися убить его поутру. Но он, встав в полночь, вырвал городские ворота вместе с вереями и, взвалив их себе на могу­чие плечи, отнес их на вершину горы, в получасе пути от города. Таким образом он еще раз избежал мщения фи­листимлян; но час падения его уже был близок. Свое на-зорейство он нарушил позорным распутством, и потому, еще и нося на себе длинные волосы, уже не носил в себе Духа Божия. И гибель его скоро довершена была новой, увлекшей его в свои сети женщиной, коварной Далидой. Это была известная красавица, злоупотреблявшая своей красотой. Зная сластолюбивый нрав Самсона, филистимские князья порешили воспользоваться этой женщиной для погубления своего страшного врага и, как это неред­ко делалось в древности, подкупили ее, чтобы она своими ласками склонила его открыть ей, в чем заключалась тай­на его чудесной сверхъестественной силы. Три раза Сам­сон уклонялся от раскрытия тайны, но коварство Далиды победило наконец. Узнав, что сила Самсона заключалась в его назорейских волосах, она усыпила его на своих коле­нях, «и призвав человека, велела ему остричь семь кос го­ловы его. И начал он ослабевать и отступила от него сила его». Этого только и ждали его смертельные враги. Захва­тив своего обессиленного врага, филистимляне выкололи ему глаза, привели его в свой главный город Газу и, сковав его двумя медными цепями, заставили его молоть «в доме узников». Чрез несколько времени филистимляне в честь своего национального бога Дагона (идола с человеческим туловищем и рыбьим хвостом) устроили великолепный пир, соединив вместе с ним торжество в память победы над своим страшным врагом. Чтобы позабавиться беспо­мощным богатырем, они привели на пир также и Самсо­на, где и подвергли его всевозможным издевательствам и побоям. Между тем волосы его успели уже отрасти опять. Вновь почувствовав в себе силу, ослепленный богатырь ве­лел своему вожатому подвести себя к колоннам, на кото­рых утверждался увеселительный дом, переполненный ве­селящимися филистимлянами, Обхватив два средних стол­ба и с последнею молитвою к Богу воскликнув: «умри, душа моя, с филистимлянами», Самсон зашатал колонны, и весь дом, со всеми веселившимися в нем, рухнул на Самсона, похоронив его под своими развалинами вместе с тысячами отмщенных им за свое поношение филистим­лян. Пораженные ужасом, филистимляне не воспрепятст­вовали родственникам Самсона взять его тело, которое и было погребено на его родине, между Цором и Естаолом, в гробнице отца его Маноя.

Чтобы понять и оценить все величие Самсона, нужно принять во внимание обстоятельства его вре­мени. Поистине велик и силен верою в непрелож­ность божественного обетования о назначении из­бранного народа был человек, который один, среди всеобщего уныния и подавленности, осмелился вы­ступить против жестоких угнетателей. И это было в такую мрачную пору нравственного  падения, когда даже колено Иудино совершенно пало духом и гото­во было выдать израильского героя его смертельным врагам, делая ему оскорбительный укор.  «Разве ты

не знаешь, говорили ему раболепные и малодушные собратья, что филистимляне господствуют над нами? Что ты сделал нам, навлекая месть филистимлян?» Народ уже примирился с своим тяжелым положени­ем и согласен был жить в рабстве у идолопоклонни­ков, и за такой-то народ Самсон, не имея никакой поддержки от него, должен был вести отчаянную борьбу с врагами. Он и сам тяжко и часто падал нравственно, — но, несмотря на все эти падения, со­хранял самую трогательную верность Иегове, кото­рая еще более окрепла в нем под влиянием тяжких испытаний последующей жизни. Несмотря на кажу­щееся оставление его Богом отцов, когда он нахо­дился в плену у филистимлян и, ослепленный, осуж­ден был на каторжную работу, вера его не ослабева­ла и там, и ее-то он неопровержимо доказал, когда потряс столбы здания, в котором веселились идоло­поклонники, торжествовавшие победу своего бога Дагона над поборником Иеговы. И неудивительно, что память о нем свято сохранилась из века в век, и в этой памяти народ черпал новое мужество и новые жизненные силы.

Но кроме личного величия, история Самсона имела глубоко поучительный характер и для всего народа. Весь смысл ее заключается в том, что он был назорей. Своею необычайною силою он обязан был своему назорейству, как посвящению Богу; но слабость его заключалась в пре­данности чувственным и плотским похотям, предаваясь которым, он нарушал свой обет. В обоих отношениях он был не только типом своего народа, но и зеркалом, в ко­тором Израиль воочию мог видеть и себя, и свою исто­рию. Израиль также был своего рода назорей, как народ, посвященный Богу, и пока он соблюдал свой завет с Бо­гом, он был непреоборим в своей силе, но когда он нару­шал этот завет, предавался чувственности и грязному идо­лопоклонству, этому духовному прелюбодейству, то сила его ослабевала, он делался жалким рабом и повергался в бездну духовного и гражданского падения. Таким обра­зом, история Самсона есть как бы олицетворение истории самого израильского народа, и она показывала, что сила народа заключается только в сохранении им своего завета с Богом. Самсон своею жизнью преподавал всему народу поразительный и глубочайший урок, что Израиль, нару­шая свой завет, неизбежно найдет свою коварную Дали-ду, которая, лишив его назорейства, отдаст его врагам на попрание и издевательство.

XXVIII. Религиозно-нравственное состояние израильтян во времена судей. Истории Руфи²⁵

Жизнь Самсона, равно как и некоторых других судей израильских, ясно показывает, до какого религиозно-нрав­ственного падения дошел народ израильский в земле обе­тованной. Вся история периода судей есть печальная исто­рия постоянных заблуждений, беззаконий и идолопоклонства с неразлучно следовавшими за ними бедствиями. Да­же в жизни самих судей пороки часто берут верх над до­бродетелями, и злые вожделения заглушают робкий голос совести и сознание долга. Среди избранного народа почти совсем забыта была истинная религия и на место ее яви­лись жалкие суеверия, распространявшиеся разными бро­дячими, беспутными левитами. Безнравственность сдела­лась настолько всеобщею, что прелюбодейное сожительст­во считалось обычным делом и как бы заменяло брак, а в некоторых городах развились даже такие гнусные пороки, которые некогда навлекли на Содомское пятиградие страшный гнев Божий. Внутреннее безначалие и всеобщее самоуправство довершают картину жизни израильского народа «в те дни, когда у него не было царя и когда каж­дый делал то, что ему казалось справедливым». В под­тверждение всего этого книга «Судей», излагающая исто­рию времени судей до смерти Самсона, в заключение при­водит несколько поразительных случаев и событий, ярко характеризующих религиозно-нравственное и обществен­но-государственное состояние народа в это время.

В колене Ефремовом жил некий Миха, который украл у своей матери тысячу сто сиклей серебра. Мать прокляла неизвестного ей вора, но сын, устрашенный проклятием, сознался в своей вине, возвратил деньги, и суеверная мать обратила эти деньги на слитие истукана и кумира, кото­рые поставлены были в доме, ставшем, вследствие этого, как бы «домом Божиим». Чтобы довершить подобие свя­тилища, Миха сделал эфод и терафимы и самовольно посвятил одного из своих сыновей в священника. Но видя незаконность своего поступка,  он скоро воспользовался для этой цели одним праздно блуждавшим молодым леви­том из Вифлеема иудейского и нанял его служить себе в качестве священника за ежегодное жалование в десять сиклей серебра с готовым одеянием и пропитанием. Но вот тут случилось проходить сынам Дановым в поисках за новыми владениями для себя. Зайдя однажды в дом Михи, они украли его святыни и сманили к себе молодого ле­вита, а затем, завоевав город Лаис, переименованный ими в Дан, сделали из истукана Михина свое особое святили­ще, которому и поклонялись во все то время, когда истин­ная святыня народа, «Дом Божий», находился в Силоме.  Другое происшествие еще ярче обнаруживает ужас­ное нравственное и общественное расстройство израиль­ского народа в период управления судей. Один левит, ез­дивший в Вифлеем за своей сбежавшей от него наложни­цей, возвращаясь домой, по пути зашел с ней на ночлег в город Гиву, в колене Вениаминовом. Но когда он, найдя приют в доме одного старца, пользовался его гостеприим­ным угощением, развратные жители города сделали напа­дение на этот дом и требовали к себе самого левита-стран­ника для удовлетворения своих гнусных похотей. Старец заступился за своего гостя. «Вот у меня дочь девица и у не­го наложница, говорил он развратной толпе: выведу я их, смирите их, и делайте с ними, что вам угодно; а с челове­ком сим не делайте этого безумия. Но они не хотели слу­шать его». Однако же, левит действительно вывел свою заложницу на улицу и грязная чернь «ругалась над нею всю ночь до утра», и по утру она найдена была мертвою у по­рога дома. Тогда левит разрубил труп несчастной женщи­ны на двенадцать частей и разослал их во все колена с из­вестием о случившемся злодеянии. И «всякий видевший это говорил: не бывало и не видно было подобного сему со дня исшествия сынов Израилевых из земли Египетской до сего дня». Страшное негодование распространилось по всей земле и отовсюду стали собираться воины для нака­зания гнусных злодеев. Собравшись в городе Массифе, они потребовали от колена Вениаминова выдачи преступни­ков, чтобы предать их смерти и таким образом «искоре­нить зло из Израиля». Но вениамитяне отказали в этом, и тогда неизбежной сделалась междоусобная война. Два ра­за израильтяне терпели неудачу в столкновении с войском колена Вениаминова, но потом, посредством военной хи­трости, овладели городом Гивой, преступный город разру­шили до основания, истребив и все соседние города со всем их населением и богатством. 50 100 сынов Вениами-новых пало в битве, и осталось только 600 человек, спас­шихся бегством на пустынную гору Риммон, где они и ос­тавались четыре месяца. Между тем, когда чувство мще­ния было удовлетворено и пыл негодования остыл в израильтянах, они невольно ужаснулись всего случившего­ся и, собравшись в Дом Божий, начали горько плакать: «Господи Боже Израилев! для чего случилось это во Изра­иле, что не стало теперь у Израиля одного колена!» При­несены были жертвы всесожжения в знак примирения, итогда решено было позаботиться о восстановлении погуб­ленного колена. Но в гневе своем они поклялись не отда­вать своих дочерей в замужество преступному колену. Чтобы выйти из затруднения, они воспользовались невер­ностью жителей города Иависа Галаадского, отказавшихся принять участие в общенародном деле наказание винов­ных, и в наказание за это истребили их всех кроме четы­рехсот девиц, которых и отдали в замужество оставшимся в живых  вениамитянам. Остальные двести человек долж­ны были достать себе жен посредством похищения силомских девиц во время праздничных хороводов в виноград­никах, как это они и сделали с согласия старейшин изра­ильских. Тогда, успокоившись за судьбу двенадцатого колена, израильтяне разошлись по домам, каждый в удел свой. «Тогда не было царя у Израиля, заключает повество­ватель эту печальную историю; каждый делал то, что ему казалось справедливым».

Как ни мрачна была эта эпоха в истории изра­ильского народа, но в ней встречаются и светлые стороны, показывающие, что свет истинной религии и добродетели еще светил в этой ужасающей нравст­венной тьме, хотя лучи его, в посрамление самим из­раильтянам, иногда исходили от ненавистных для них хананеев. К этому именно времени, к концу пе­риода судей относится история одной женщины, по­лучившей впоследствии громадное значение для ис­тории народа и всего человечества. Это именно ис­тория Руфи.

Во время правления судей случился однажды голод в земле израильской, и одно семейство, состоявшее из четы­рех лиц — Елимелеха с его женой Ноеминью и двумя сы­новьями Махлоном и Хилеоном, переселилось для пропи­тания в землю Моавитскую. Там сыновья их поженились на моавитянках Орфе и Руфи. Лет чрез десять, однако же, Елимелех и оба его сына умерли, и осталась одна Ноеминь с своими двумя невестками. Услышав, что в земле изра­ильской настали урожайные годы, она решилась возвра­титься в родную землю и стала прощаться со своими не­вестками. Но они обе заявили решимость идти с ней. Вследствие ее увещаний, Орфа, однако же, согласилась оставить ее, но Руфь ни за что не хотела расстаться с ней и решительно заявила, что она хочет вполне разделить с ней судьбу: «где ты жить будешь, сказала она Ноемини, там и я буду жить; народ твой будет моим народом, и твой Бог моим Богом; смерть одна разлучит меня с то­бою». Тогда они вместе пошли в израильскую землю и пришли в Вифлеем, как раз во время жатвы ячменя. Что­бы прокормить себя и свою свекровь, Руфь пошла соби­рать оставшиеся после жнецов колосья на поле жатвы, как это позволялось бедным жителям по закону Моисееву. Поле, на котором ей пришлось собирать колосья, оказа­лось принадлежащим богатому и знатному человеку Воозу, родственнику ее покойного свекра Елимелеха. Вооз, уви­дев ее на поле и узнав, кто она такая, велел своим слугам оказывать ей всякое внимание, накормил ее вместе за од­ним столом с собою и дал ей позволение собирать колосья даже между снопами, где их было конечно больше, так что она собрала и намолотила около ефы ячменя, ко­торую и принесла домой вместе с захваченными после обеда остатками пищи — для своей свекрови. Ноеминь, обрадованная всем этим и видя здесь особое намерение Божие, разъяснила Руфи, что она имеет право на замуже­ство с Воозом, так как он ближайший родственник ее му­жа и по закону должен восстановить семя ее умершему бездетным мужу. Когда она действительно заявила об этом (сообразно с тогдашним обычаем) Воозу, то он благосло­вил ее во имя Иеговы, похвалил ее добродетельную жизнь и верность тому, кого закон делал ее законным мужем, и обещал ей исполнить все по закону. И он сдержал свое слово. На другое утро он созвал старейшин города и пред ними заявил, что он, как родственник покойного мужа Ру­фи, намерен исполнить по отношению к ней закон девер-ства, если только это право будет предоставлено ему имев­шимся в городе еще более близким, чем он, родственни­ком покойного сына Елимелеха. Этот родственник действительно уступил ему свое право, выразив это пуб­личным снятием своего сапога и передачей Воозу, как тре­бовалось обычаем, и Вооз действительно стал законным мужем Руфи моавитянки. Брак был утвержден старейши­нами города которые, благословив его, пожелали ново­брачным семейного счастия и благоденствия. Брак этот был благословлен Богом. У Вооза с Руфью родился сын Овид, который был впоследствии отцом Иессея, отца ца­ря Давида. И таким образом эта благочестивая моавитянка, которая обнаружила веру, редкую во Израиле, и муж которой был потомком Раавы, верующей блудницы иери­хонской, сделалась одною из родоначальниц Христа «сына Давидова». — История Руфи составляет предмет отдель­ной книги в св. Писании Ветхого Завета, именно «книги Руфь».

История Руфи представляет светлый луч истинной до­бродетели и законности среди тьмы преобладающего раз­вращения и беззакония, и эта тьма, вследствие этого, ста­новится еще более мрачною. Религиозно-нравственное и общественное состояние народа израильского дошло уже до печального падения во время судейства Самсона; но по­сле него скоро случилось событие, которое грозило окон­чательной гибелью народу, хотя, вместе с тем, оно послу­жило и спасительным началом религиозно-нравственного и государственно-общественного возрождения.

XXIX Илий — первосвященник и судия ²⁶.

По смерти Самсона положение народа израильского оставалось прежним. Все его геройские подвиги не в со­стоянии были низвергнуть тяжелого ига филистимлян и только раздражили их еще более против израильтян. Но они имели великое нравственное значение, пробуждая упавший дух народа, который, наконец, стал все более приходить к убеждению, что бедствия его не прекратятся до тех пор, пока сам он не возродится духовно и не свергнет, прежде всего, тяготеющее на нем иго безверия и вну­треннего разделения. И вот, шагом к этому внутреннему возрождению было то, что по смерти Самсона должность судии предоставлена была лицу, которое, по своему поло­жению, более всяких других могло содействовать духовно­му подъему и объединению народа, именно первосвящен­нику Илию. Уже самое появление во главе народа перво­священника (о которых в течение смутного периода прежних судей история совершенно умалчивает) указыва­ет на пробуждение в народе религиозного духа, а соедине­ние в его лице и должности гражданского правителя или судии явно свидетельствует о том, что народ израильский, наконец, понял, что главная сила его в религии и именно в вере в истинного Бога, и соединением должности судии с должностью верховного служителя религии хотел пока­зать свою верность верховному Царю Израиля. Только од­на религия с ее святыней и могла объединить народ меж­ду собою в одно целостное государство, способное сбро­сить, наконец, иго идолопоклонников.

Первосвященник-судия жил, конечно, при скинии, которая со времени Иисуса Навина постоянно находилась в Силоме, местечке, лежавшем в верстах тридцати к севе­ру от Иерусалима. Лежа на возвышенной долине, закры­той со всех сторон горами, покрытыми садами и вино­градниками, Силом представлял по своему серединному положению в стране наиболее удобное место для общена­родной святыни. Но общая испорченность коснулась и этого убежища святыни.  Народ массами собирался для

жертвоприношений в скинии и для совершения праздни­ков, но к этому уже примешалось немало обычаев, заим­ствованных у окружающих идолопоклонников, и религи­озные празднества часто сопровождались такими же пля­сками и таким же народным разгулом и распутством, как это было и около языческих храмов и капищ. Для того, чтобы очистить религиозную жизнь от этой нечистой при­меси, нужен был сильный характер, а им-то, к несчастию, и не обладал Илий. Самое первосвященство его не имело достаточного оправдания, так как он происходил не от старшего сына Ааронова Елеазара, а от последнего его сы­на Ифамара. Но при этом он был слаб и по самой своей природе. Правда, мы видим его уже в престарелом возра­сте, и правление его, насколько можно судить вообще, от­личалось достоинством и кротостью, водворявшими неко­торый внешний порядок в жизни народа. Но он не имел той твердости, которая требовалась от правителя столь распущенного народа, и когда к слабости его характера прибавились немощи престарелого возраста, то он оказал­ся настолько слабым, что даже не в силах был обуздать крайнего своеволия и страшного святотатства своих собст­венных взрослых сыновей Офни и Финееса, которые сво­им нахальным и зазорным поведением не только давали худой пример народу, но и отчуждали его от скинии. Так, они нахально забирали мясо, принесенное для жертвопри­ношений, и даже соблазняли женщин, собиравшихся у скинии. Престарелый первосвященник скорбел о таком поведении своих сыновей и даже делал им выговоры, «ноони не слушали голоса отца своего, ибо Господь уже ре­шил предать их смерти»²⁷.

Но когда таким образом над домом престарелого пер­восвященника готовился суд Божий, при скинии возростал один отрок, которому Промысл Божий определил пе­редать руководительство судьбами народа. Это именно Са­муил, сын Елканы и Анны, из Армафема, в колене Ефремовом²⁸. Он был для благочестивой Анны (представ­ляющей отрадное доказательство того, что истинная вера и пламенное благочестие еще не совсем угасли в народе) благословенным плодом, испрошенным от Бога слезной молитвой об отвращении от нее позора бездетства, и в благодарность Богу был посвящен на служение при ски­нии в качестве назорея. Своею жизнью и поведением он вполне оправдал обет своей благочестивой матери и в рев­ностном служении Богу «более и более приходил в возраст и благоволение у Господа и людей», нисколько не подда­ваясь развращающему влиянию и примеру нечестивых сы­новей Илия. И это благочестие скоро сделало его достой­ным страшного откровения Божия. Однажды ночью он услышал голос, называвший его по имени. Думая, что это зовет его первосвященник, он встал и подошел к нему в ожидании приказания. Но первосвященник удивился это­му, так как не звал его, и когда еще раз повторилось то же, он понял, что это был голос Божий, и велел Самуилу приготовиться к выслушанию божественного откровения. И действительно, в третий раз Господь, призывая отрока на высокую должность Своего пророка, сообщил Самуилу страшное откровение о суде Божием над домом Илия и вообще о предстоящем совершении такого «дела во Изра­иле, о котором кто услышит, у того зазвенит в обоих ушах». Самуил сначала боялся сообщить об этом Илию, но когда тот настаивал, он объявил ему страшную тайну, и престарелый первосвященник встретил ее с полным упованием на волю Божию, сказав только: «Он — Гос­подь; что Ему угодно, то да сотворит».

Предсказание скоро совершилось во всей своей ужас­ной точности²⁹. Филистимляне, после нескольких лет срав­нительного покоя для израильтян, заметив среди них дви­жение к объединению, порешили сделать грозное нашест­вие,  чтобы  в  корне  подрезать  силы  этого  народа.   Но последний успел уже достаточно окрепнуть для того, что­бы вступить в открытую борьбу со своим врагом. Враж­дебные войска встретились при Афеке, в северной части колена Иудина. Произошла битва, в которой израильтяне потерпели поражение, потеряв около 4 000 человек. Не надеясь более собственными силами держаться против не­приятеля, израильтяне прибегли к помощи Божией и по­слали в Силом за ковчегом завета, с которым и прибыли в войско нечестивые сыновья первосвященника — Офни и Финеес. Появление народной святыни сразу подняло дух в израильском войске, от радостного ликования которого «земля стонала», и привело в смущение и страх филистим­лян, в стане которых раздавались унылые восклицания: «горе нам! кто избавит нас от руки этого сильного Бога? Это тот Бог, который поразил египтян всякими казнями в пустыне», как доходили до них страшные, но не вполне ясные слухи. Но уныние не отняло у них мужества, и в последовавшей битве они нанесли израильтянам такое по­ражение, что последние обратились в беспорядочное бег­ство, потеряв тридцать тысяч убитыми. Но ужаснее всего было то, что и самая святыня народа, ковчег завета был взят в плен, и оба сына первосвященника убиты при его защите. Престарелый первосвященник «сидел на седали­ще при дороге у ворот и смотрел; ибо сердце его трепета­ло за ковчег Божий». Но вот один вестник с поля битвы прибежал в город со страшным известием, и «громко восстонал весь город». Девяностовосьмилетний первосвящен­ник в тревоге спросил его: «что произошло, сын мой?» «И отвечал вестник и сказал: побежал Израиль пред филис­тимлянами, и поражение великое произошло в народе, и оба сыновья твои, Офни и Финеес, умерли, и ковчег взят». Последнего известия не вынес старец. Лишь только вест­ник упомянул о ковчеге, как «Илий упал с седалища навз­ничь у ворот; сломал себе хребет и умер; ибо он был стар и тяжел». Жена убитого Финееса от ужасной вести совер­шила преждевременные роды; когда окружающие ее жен­щины хотели утешить ее радостным известием о рожде­нии сына, она была безутешна и, умирая, вопила не о сво­ем погибшем муже, а о том, что «отошла слава от Израиля: ибо взят ковчег Божий», в горестное воспомина­ние о чем и сыну своему дала имя Ихавод, т.е. Бесславие. И действительно, это страшное бедствие грозило не толь­ко бесславием, но и полной гибелью народу. Сам Бог оставил его теперь, с ковчегом завета отходила от него не только слава, но и политическое существование, за кото­рым должно было следовать рабство и полное уничтоже­ние от торжествующих врагов.

Но милость Божия беспредельна, и даже это страш­ное бедствие было лишь новым уроком неверному народу и новым доказательством истины и всемогущества едино­го Бога Израилева. Среди воплей израильтяне скоро услы­шали удивительное известие, что филистимляне по проше­ствии семи месяцев с необычайным благоговением возвра­щали ковчег завета обратно народу израильскому. По взятии его в плен, филистимляне с торжеством повезли его в свой город Азот и в качестве победного трофея по­ставили в капище своего бога Дагона. Но на следующее утро оказалось, что «Дагон лежит лицом своим к земле пред ковчегом завета». Филистимляне опять поставили его на свое место; но когда жрецы опять на следующее утро отворили двери храма, то им представилось еще более ужасное зрелище: их бог не только свергнут был со свое­го места, но и самые члены его как бы отсечены были от чудовищного человекорыбообразного туловища и валялись по полу капища. Вместе с тем жители города были пора­жены страшною болезнью (наростами на теле), а внутри страны размножились мыши, поедавшие хлеб и усиливав­шие бедствие и отчаяние. Тогда азотяне решили перевес­ти ковчег завета в другой город Геф, а оттуда в Аскалон, но те же бедствия повторялись повсюду, где только появ­лялся ковчег завета. Объятые ужасом, филистимляне, наконец, по совету своих прорицателей решили возвратить его обратно израильтянам и, поставив его на колесницу вместе с золотыми изображениями постигавших их бедст­вий, отправили на двух первородивших коровах в землю израильскую, перегнав их одних за пределы своей земли. Колесница пришла на поле некоего Иисуса вефсамитянина и остановилась там. В это время на поле происходила жатва пшеницы и, увидев свою святыню, народ возлико­вал от радости, левиты сняли ковчег завета, и привезшие его коровы были тут же принесены в жертву всесожже­ния. Но у жителей Вефсамиса и собравшихся отовсюду масс народа любопытство было сильнее благоговения, и они, вопреки строгому запрещению закона, «заглядывали в ковчег Господа», и за это поражено было среди народа пятьдесят тысяч семьдесят человек. Затем ковчег был пе­ренесен в город Кириафиарим, где он и находился все вре­мя, пока Давид не перенес его в Иерусалим, и таким об­разом скиния, остававшаяся в Силоме, опозоренном нече­стивою жизнью сыновей первосвященника, на время лишена была своей главной святыни, как главного знака присутствия Божества.

XXX. Самуил — пророк и судия⁰. Школы пророков. Просвещение. Летосчисление.

После ужасного события — пленения ковчега завета прошло еще не менее двадцати лет, в течение которых

продолжалось господство филистимлян. Но урок этих пе­чальных лет не остался потерянным для Самуила, кото­рый, хотя после смерти Илия и не сразу призван был на должность народного судии, но уже пользовался обшир­ною известностью и большим влиянием в народе. Своим проницательным умом он открыл самый источник бедст­вий своего народа и порешил совершить религиозно-об­щественное преобразование. Он всецело посвятил себя де­лу поднятия религиозного духа в народе, и, будучи обще­признанным пророком и учителем, в своей длинной, присвоенной этому служению мантии то и дело странст­вовал по уделам колен и повсюду пробуждал ревность к вере отцов. Пламенною речью он увещевал народ отверг­нуть всех иноземных богов, всех этих Ваалов и Астарт, ко­торые увлекали непостоянный народ грязными прелестя­ми идолослужения им, навлекая, вместе с тем, всевозмож­ные бедствия. И народ под давлением пережитых тяжких испытаний не оставался глух к его проповеди. Началось религиозно-нравственное возрождение. Статуи Ваалов и Астарт были повсюду низвергнуты и поломаны, и водво­рилось поклонение одному Иегове. Чтобы закрепить это доброе настроение внешним актом, Самуил созвал народ от всех колен на торжественное собрание в Массифе, гор­ном городе в колене Вениаминовом, где и должно было совершиться публичное покаяние народа и возобновление завета с Богом. Давно уже не было у израильского народа таких торжественных собраний. Весь народ постился, ка­ясь в своих прежних грехах, и затем как бы вновь воспринял забытую им веру отцов. Самуил горячо молился за ка­ющийся народ, и собрание закончилось торжественным жертвоприношением.

Слухи об этом необычайном собрании, между тем, дошли до филистимлян, и они, предполагая, что израиль­тяне намерены восстать против своих угнетателей, двину­лись на них с сильным войском; но Господь теперь уже был со Своим избранным народом, и сильным громом на­вел на филистимлян такой ужас, что они бежали, и изра­ильтяне преследовали их, окончательно низвергнув их дол­голетнее и тяжелое иго и возвратив города, отвоеванные было у них филистимлянами. В воспоминание об этом Са­муил воздвиг памятник, назвав его «камнем помощи».

С этого времени Самуил сделался вполне народным судией, и под его управлением страна наслаждалась ми­ром и благоденствием. Он жил в своем родном городе Ра­ме, который и сделался центром государственной жизни народа, и отсюда он ежегодно обходил Вефиль,  Галгал, Массифу и другие города, повсюду отправляя должность народного судии. Со времени Моисея ни один правитель не пользовался таким огромным влиянием на народ, как именно Самуил. Будучи одновременно левитом, назореем, пророком и судией, он сосредоточивал в своей личности и духовную, и гражданскую власть в народе, и как пламен­ный ревнитель веры отцов, он решил употребить это влияние на благо народа, и не только в настоящем, но и в бу­дущем. С этою целью он, сам, будучи пророком и учите­лем веры, пришел к мысли основать учреждение, которое могло бы навсегда служить источником учительности и просвещения и из которого могли бы выходить просве­щенные ревнители веры. Такое учреждение и явилось в виде пророческих школ или «сонмов пророков».

Пророки, как особые провозвестники воли Божией, являлись и раньше Самуила, но они еще не носили высо­кого звания «пророков», а назывались просто «прозорлив­цами», «человеками Божиими». Только Самуил стал назы­ваться в собственном смысле пророком (наби), а после него и все следовавшие за ним. Уже и раньше во време­на судей, когда религиозно-нравственное падение народа достигло наибольших размеров, по местам являлись люди Божии, чтобы пробуждать совесть в народе, возбуждать в нем дух и укорять за нечестие. Но ко времени Самуила таких ревнителей появилось уже много, и из них-то Са­муил и основал правильные «сонмы пророков», составив­шие нечто вроде религиозных братств или школ. Хотя в св. Писании очень мало сообщается о внешней и внутрен­ней жизни этих братств, но все-таки можно составить не­которое представление о них. Принадлежавшие к ним на­зывались «сынами» или «учениками», и глава их называл­ся «отцем». Большинство их были молодые люди — признак того, что молодое поколение, как наиболее чут­кое к добрым нравственным влияниям, скорее всего, ото­звалось на призыв Самуила. Они жили общинами, пользо­вались общинным содержанием, ели вместе, носили осо­бую отличавшую их мантию с кожаным поясом, ходили целыми сонмами или толпами и были так многочисленны,по крайней мере в позднейшее время, что есть упомина­ния случаев, когда пророки собирались по сто и больше человек (3 Цар. 18:4; 22:6). Главные школы находились в родном городе Самуила — Раме, затем в Вефиле и Галгале; но меньшие школы находились и в других городах. От­дельные общины находились под надзором и попечением старших и наиболее известных пророков, которым «сы­ны» или «ученики» оказывали должное послушание и ува­жение, причем, некоторые из членов общины даже при­служивали им, когда старшим пророкам-учителям прихо­дилось бывать на стороне. Старшие пророки или учители, в свою очередь, заботились о благосостоянии своих «сы­нов», и известны случаи, как напр. пророк Елисей однаж­ды во время голода кормил не менее ста учеников и по смерти одного из них дал возможность его вдове заплатить оставленные им долги (4 Цар. 4). Источниками содержа­ния братств служили, по крайней мере, в некоторых слу­чаях, обычные труды по земледелию и скотоводству, а так­же и вообще ремесленные занятия, к каким кто был при­учен и способен; но, вместе с тем, они принимали и те приношения, которые давались им посторонними, искав­шими у них назидания, утешения и просвещения. Прием в братство, по-видимому, был свободный: принимался вся­кий, кто по своей жизни более или менее был способен для того дела, которое составляло задачу этих братств. — Главною целию их основания было содействовать начав­шемуся движению к восстановлению истинной веры и возрождению   религиозно-нравственной   жизни   народа.

Сообразно с этою целию, главным предметом изучения в пророческих школах был Закон Божий, и не только в его букве, но и духе. Вместе с тем в них изучалась религиоз­ная обрядность и священная музыка. Последняя была од­ною из отличительных особенностей сонмов, пророчество которых сопровождалось «псалтирью и тимпаном, свире­лью и гуслями», что особенно способно было привлекать народ. Общинная жизнь под благотворным религиозно-нравственным влиянием старших пророков способна бы­ла закалять характеры «сынов» пророческих, и из них вы­ходили те доблестные мужи, которые бесстрашно говори­ли горькую правду сильным мира сего.  Одушевленные самоотверженною ревностью об истинном благе народа, они были бесстрашными поборниками истинной религии и выступали решительными защитниками ее при всякой угрожавшей ей опасности. Деятельность их развивалась и крепла по мере хода исторической жизни народа, и с те­чением времени они сделались грозными мстителями за всякое попрание религии, истины и справедливости. Сво­ею неустанною проповедью они с этого времени не пере­ставали будить совесть народа и его правителей и тем под­держивали в нем дух истинной религии и доброй нравст­венности.

Мудрое правление Самуила продолжалось до его пре­клонных лет, когда он, чувствуя на себе тяжелое бремя лет, на помощь себе по управлению народом призвал сво­их сыновей Иоиля и Авию, которые и сделались помощ­никами судии-отца по разбору обычных судебных дел³¹.Но какою скорбию был поражен великий старец-судия, когда до него скоро дошли слухи, что его сыновья «укло­нились в корысть, брали подарки и судили превратно». Ввиду строгого характера Самуила очевидно, что такое по­ведение сыновей не было результатом его отеческой сла­бости к детям, как это было у первосвященника Илия. Напротив, это была жертва его самоотверженной общест­венной деятельности, всецело поглощавшей его силы и внимание и лишавшей его возможности должным обра­зом заняться воспитанием своих детей. И это обстоятель­ство послужило прямым поводом к важному перевороту в истории израильского народа. Время судей было временем безначалия и сопряженных с ним бедствий, так как вслед­ствие отсутствия твердой власти народ потерял политиче­скую силу и постоянно терпел поражения от соседних на­родов, имевших во главе себя сильную царскую власть. Ви­дя  теперь,   что  даже  сыновья  такого   благочестивого  и мудрого правителя и судии как Самуил неспособны к уп­равлению народом, израильтяне собрались на совещание, и старейшины порешили просить Самуила, чтобы он по­ставил над ними царя, который бы «судил их, как и у про­чих народов». Это желание народа не было противозакон­ным, а предусмотрено было в законодательстве. Мудрый законодатель народа Моисей, предвидя своим пророчес­ким взглядом будущую судьбу исторической жизни своего народа, заранее дал закон, определявший круг царской власти. «Когда ты приидешь в землю, говорил он, которую Господь Бог твой даст тебе, и овладеешь ею и поселишься на ней, и скажешь: поставлю я над собою царя, подобно прочим народам, которые вокруг меня; то поставь над со­бою царя, которого изберет Господь Бог твой» (Второз. 22:14 и 15). Но престарелый судья неблагосклонно отнес­ся к этой просьбе, и не только ради своих недостойных сыновей, но, главным образом, потому, что желание наро­да было выражено без предварительного испрошения во­ли Божией. По внушению Божию Самуил изложил пред народом опасности крайнего деспотизма, гнета и своево­лия царей. Но народ, утомленный безначалием, готов был вынести все эти опасности, только бы иметь твердую власть, и отвечал Самуилу: «нет, пусть царь будет над на­ми: и мы будем как прочие народы: будет судить нас царь наш, и ходить пред нами, и вести войны наши». Тогда Господь повелел Самуилу удовлетворить желание народа и поставить над ним царя.

Желание иметь царя вызвано было в народе израиль­ском окончательным сознанием своей неспособности к са­моуправлению по тем возвышенным началам богоправления, которые изложены были в законодательстве Моисее­вом. За время судей пришла в расстройство вся жизнь народа, как религиозно-нравственная, так и государствен­но-общественная и семейная. Богослужение, хотя продол­жало совершаться главным образом при скинии, но жерт­вы приносились и в других местах, что легко вело к раз­витию суеверия и прямо к уклонению в идолопоклонство. При отсутствии твердой власти для наблюдения за испол­нением законов, нравственность, к великому прискорбию отдельных благочестивых людей, все более падала. Господ­ствовавшие повсюду своеволие и хищничество все более ослабляли силы народа, чем пользовались хананеи, безна­казанно расхищавшие царство Иеговы. Такое состояние было тем более тяжелым, что за это время просвещение израильтян значительно подвинулось вперед. В лице про­роков явились достойные учители, которые, поучая народ закону Божию, пробуждали в его сознании его высшее на­значение, и показывая, как далеко не соответствовала ему действительность, возжигали в нем патриотизм и застав­ляли искать исхода из бедственного положения, каковой исход и представлялся ему единственно в учреждении твердой царской власти.

Памятником письменности этого времени служат две книги: «Иисуса Навина» и книга «Судей Израилевых». В двадцати четырех главах первой описана история завоева­ния и разделения земли обетованной. Она написана са­мим Иисусом Навином (кроме 29—36 стихов последней главы) и составила исторический документ, в котором точно обозначены границы уделов каждого колена и на который, поэтому, можно было ссылаться при тяжбах по землевладению. «Книга Судей» состоит из двадцать одной главы и в ней исчисляются события, последовавшие после смерти И. Навина, и обнимает весь период управления су­дей до рождения Самуила, который и был ее автором. В И. Нав. 10:13 ст. упоминается еще особая «книга правед­ного», которая, по всей вероятности, представляла сбор­ник религиозно-нравственных и патриотических песней израильского народа; но она не сохранилась до нас. Образ­цом этих песней может служить знаменитая победная песнь Деворы (Суд. 5:2—31).

В отношении летосчисления пятый период крайне смутен, особенно по причине безначалия времени судей. Но есть основание думать, что он продолжался не менее 350 лет. Основанием для такой цифры служит указание, что храм Соломонов начал строиться в 480 году от исхода израильтян из Египта (3 Цар. 6:1). Если из этой цифры ис­ключить 40 лет странствования по пустыне, 80 лет правле­ния царей Саула (совместно с Самуилом) и Давида и 3 го­да царствования Соломона до основания храма, то остаток и будет служить приблизительным определением времени от смерти Моисея до помазания первого царя.

Глава: ПЕРИОД ШЕСТОЙ (От помазания царя до разделения царства еврейского.)

XXXI. Помазание Саула на царство. Первые годы его царствования. Отвержение Саула и помазание Давида¹.

После того, как решение народа иметь царя получи­ло окончательное утверждение со стороны верховного Царя Израиля, пророку Самуилу не пришлось долго ждать дальнейшего указания для совершения этого дела. Обстоятельства, по-видимому, совершенно случайные, но явно обнаруживающие руку Промысла в самой этой слу­чайности, скоро поставили его лицем к лицу с человеком, который предназначен был быть первым царем избранно­го народа. В городке Гиве, в Вениаминовом колене, жило

семейство некоего Киса, у которого был единственный сын Саул. Семейство это было небогатое и добывало на­сущный хлеб земледельческою работою, которою зани­мался сам отец вместе со своим сыном и немногими слу­гами. Но оно щедро наделено было природой и отлича­лось внешним величием и красотою, а вместе с тем непреодолимым мужеством, закаленным в борьбе с вра­гами. И вот у этого-то семейства однажды пропали рабо­чие ослицы. Потеря эта была весьма значительна для не­богатого Киса, и для отыскания их он отправил сына сво­его Саула, который в это время уже был средних лет. Тщетно Саул искал их в течение трех дней и хотел уже возвратиться домой, как сопровождавший его слуга посо­ветовал ему зайти в ближайший город (Массифу), где, по его словам, был «человек Божий, человек уважаемый; все, что он ни скажет, сбывается»; не укажет ли он им, где им искать своих запропавших ослиц. Саул выразил сожа­ление, что у него нечем заплатить «прозорливцу»; но ког­да слуга заметил, что у него есть четверть сикля серебра, то он согласился, и вот искатель ослиц отправился к про­року, который должен был дать ему царство.

Самуил в это время участвовал в торжественном жертвоприношении по случаю народного праздника и, предуведомленный свыше, с почтением встретил Саула, отвел ему первое место на пиршестве и, предложив ему лучшую часть мяса (плечо), высказал в знаменательных словах предстоящее ему высокое назначение. Затем, по окончании пиршества, Самуил взял сосуд с елеем, вышел с Саулом за город, помазал его и, поцеловав его, сказал ему: «Вот, Господь помазывает тебя в правители наследия Своего в Израиле, и ты будешь царствовать над народом Господним, и спасешь их от руки врагов их, окружающих их»². Саул мог только изумиться всему этому, потому что он был человек незнатного рода, происходил из самого ма­лого, едва не подвергшегося полному истреблению колена израильского. Но не в силе и знатности Бог, а в правде. В подтверждение своего действия Самуил дал Саулу три зна­мения, исполнение которых не замедлило показать Саулу истинность всех предсказаний прозорливца. По одному из знамений Саул должен был встретить сонм пророков и сам пророчествовать с ними. И действительно, в указан­ном месте «встречается ему сонм пророков, и сошел на Саула Дух Божий, и он пророчествовал среди них». Собы­тие это было так необычно для всех знавших Саула рань­ше, когда он видимо не отличался особенною религиоз­ною ревностью, что все в народе говорили друг другу: «что это сталось с сыном Кисовым? Неркели и Саул в проро­ках?» Перемена в нем была так глубока, что последнее выражение вошло даже в пословицу («еда и Саул во пророцех?»), употреблявшуюся для выражения изумления при виде всякого необычайного и поразительного явления. Между тем, нашлись и ослицы, как предсказал Самуил; но мысли Саула теперь были заняты не тем, как управлять ослицами при пахании земли, а тем, как управлять вве­ренным ему царством.

Помазание его, однако же, было еще тайной для народа, и чтобы оно получило гражданскую силу, нужно бы­ло подвергнуть все дело народному решению. С этою це­лию Самуил созвал всенародное собрание в Массифе. Там торжественно был брошен избирательный жребий, и он пал сначала на колено Вениаминово, затем на племя Матриево и в нем на Саула, сына Кисова. Саула самого, одна­ко же, не оказывалось налицо; из скромности он оставал­ся в обозе. Узнав об этом, народ побежал и взял его отту­да, «и он стал среди народа, и был от плеч своих выше всего народа». Самуил сказал народу: «Видите ли, кого из­брал Господь? Подобного ему нет во всем народе. Тогда весь народ воскликнул и сказал: да живет царь!» В ново­избранном царе народ израильский приветствовал вопло­щение своего политического идеала, и действительно Саул был олицетворением самого народа, его добродетелей и недостатков.  Его добрые качества заключались,  главным образом, в его величавой внешности, которая особенно и расположила народ в его пользу; а его внутренние качест­ва, качества его ума и сердца, должны были постепенно выработаться и развиться в послушании воле Божией. По­мазание уже просветило его ум Духом Божиим, но в сво­ей деятельности он должен был сам показать сознание вы­соты своего призвания и добрыми делами должен был оп­равдать   свое   избрание,    подобно   и   самому   народу, который, будучи избран совне, мог стать истинно избран­ным народом Божиим только чрез послушание заповедям Божиим и закону Моисееву. Насколько Саул в послуша­нии воле Божией оправдывал свое избрание, это должна была показать его будущая деятельность; но так как пока народ был доволен избранием, то Самуил изложил народу права «царства», т.е. права и обязанности царя, записал их в книгу и положил в скинии вместе с другими памятни­ками исторической жизни народа. Среди народа слыша­лись и голоса недовольных избранием, которые даже пре­зрительно отзывались о Сауле, говоря: «ему ли спасать нас?» — но Саул ждал только случая, чтобы доказать и этим недовольным, что он способен спасать народ от внешних врагов, и потому как бы не замечал этих презри­тельных отзывов о себе.

Скоро представился случай, давший возможность Са­улу оправдать свою царственную способность³. После сво­его избрания Саул с чисто патриархальною простотою от­правился в свой родной город Гиву и там продолжал за­ниматься земледелием. Но вот до него дошел слух, что на город Иавис Галаадский напал князь аммонитский Наас и требовал сдачи города под жестоким условием выколоть правый глаз у каждого жителя. Это известие воспламени­ло гнев царя, и на него сошел Дух Божий, давший ему си­лу тотчас же приступить к избавлению своих страждущих собратий. Разрубив пару своих волов на куски, он разослал их во все пределы земли с объявлением, что так будет поступлено с волами всякого, кто не откликнется на его при­зыв для поражения неприятеля. Народ единодушно после­довал призыву, собралось войско в 330 000 человек, с ко­торыми и разбит был жестокий Наас. После такого славного дела, приближенные внушали было Саулу отомстить тем недовольным, которые говорили: «Саулу ли царствовать над нами?» Но царь великодушно отвечал: «в сей день никого не должно умерщвлять; ибо сегодня Гос­подь совершил спасение во Израиле». Затем, по предло­жению Самуила, вновь созвано было всенародное собра­ние в Галгале, и там совершилось окончательное утверж­дение Саула на престоле. Самуил торжественно сложил с себя звание судии, передав все свои права новоизбранно­му царю. Затем принесены были мирные жертвы пред Господом, «и весьма веселились там Саул и израильтяне». Первою заботою Саула было образовать постоянное и сильное войско, как это и требовалось внешними полити­ческими обстоятельствами. С этою целию он составил из храбрейших людей трехтысячный отряд, который сделал­ся его постоянной гвардией и был расположен в главных городах колена Вениаминова. По месту пребывания Сау­ла, центром всего управления сделался город Михмас, от­куда он начал предпринимать военные походы для окон­чательного освобождения страны от властвовавших над от­дельными ее частями врагов. Главнее всего нужно было оттеснить филистимлян⁴. Эти давние враги израильского народа успели проникнуть в самую глубь страны, и один из их «охранных отрядов» стоял даже в Гиве, в центре Ве­ниаминова колена. Первый удар был направлен именно на этот филистимский отряд, который и был разбит сыном Саула Ионафаном. Но это, естественно, раздражило фили­стимлян, и они, узнав об учреждении царской власти у своих соседей и опасаясь усиления их политического и военного могущества, решили в самом начале разрушить возникающую монархию, и вторглись в страну с большим войском, имевшим 30 000 колесниц и 6 000 конницы. Израильтяне были поражены ужасом и по обыкновению бежали в горы и пещеры, ища убежища от врага. Это по­головное бегство израильтян пред филистимлянами пока­зывало, каким грозным врагом были для них последние, столь долго господствовавшие над Палестиной. Ужас еще усиливался от того, что одною из целей нашествия фили­стимлян на землю израильскую был захват возможно большого количества пленных, которых они и продавали на своих невольнических рынках, выручая большие деньги от сбыта этого живого товара купцам соседних богатых стран — Египта и Финикии.

Саул, однако же, не потерял мужества и, сознавая на себе долг защитить страну от наступающего врага, собрал войско в Галгале и готов был выступить против неприяте­ля. К сожалению, самое войско трепетало и, не надеясь на успех борьбы, стало быстро разбегаться. Чтобы ободрить народ, решено было принести жертвы Богу и для совер­шения их обещался прибыть и высокочтимый пророк Са­муил. Но он замедлил, и Саул должен был ожидать его в течение семи дней. Прошел почти и седьмой день, а так как Самуил не являлся, войско же разбегалось все более, то Саул решил обойтись без Самуила и, самовольно при­няв на себя священные обязанности, сам совершил жерт­воприношение, явно доказывая этим, что он менее наде­ялся на высшую помощь, чем на силу своего войска. Такое самовольство составляло великое преступление. В из­раильской монархии основным началом было подчинение гражданской власти воле Божией в лице пророков и свя­щенников. Нарушив это начало, Саул нарушил основное условие своего избрания на царство, так как он заявил не­законное желание действовать не как представитель выс­шего Царя, а самовольно, как независимый правитель. Он заявил притязание на объединение в своей личности не только независимой гражданской царской власти, но и ре­лигиозной, священнической, а такое объединение их в од­ном лице, с одной стороны, могло придать чрезмерный вес царской власти в ущерб священства, а с другой, самое священство потеряло бы свою самостоятельность, став в подчиненное положение к гражданской власти. Этот по­ступок Саула сразу показал, что дальнейшая его деятель­ность пойдет вопреки воле Божией, что, увлекаемый по­литическими интересами, он готов пренебрегать религиоз­ными. Поэтому Самуил выразил ему торжественный укор и в качестве предостережения сказал ему, что он этим своим незаконным действием поколебал устойчивость сво­его царствования.

Между тем, филистимляне продолжали опустошать страну и дошли до берегов Мертвого моря и Иордана. Чтобы лишить израильтян самой возможности иметь ору­жие и даже необходимые земледельческие орудия, они, как это бывало уже и прежде, захватили всех кузнецов и увели их в плен. Положение самого Саула, стоявшего в крепости Гивы, было критическое. Но он избавлен был мужественным подвигом своего сына Ионафана, который один со своим оруженосцем, пробравшись в неприятель­ский лагерь, убил нескольких филистимлян и произвел та­кое между ними смятение, что они бросились в бегство, преследуемые израильтянами. Чтобы довершить пораже­ние преследуемого врага, Саул дал необдуманный обет: «проклят, сказал он, кто вкусит хлеба до вечера, доколе я не отомщу врагам моим». Народ был крайне истомлен, но не осмеливался нарушить заклятия, пока не нарушил его Ионафан, вкусив найденного в лесу меда. За ним по­следовал весь народ, который алчно бросился на оставлен­ный филистимлянами скот, убивал его и ел даже с кро­вию вопреки закону, чем навлек на себя гнев Божий, ска­завшийся в неполучении ответа на вопрошение Саулом Господа о том, продолжать ли ему погоню за неприяте­лем. Узнав, что причиной этого было нарушение сыном его данного им обета, Саул хотел даже казнить его, но на­род заступился за своего любимца-героя и не допустил до казни.

То же самовольство замечается и в дальнейшей дея­тельности Саула. Для полного обеспечение страны от внешнего нападения необходимо было совершить одно важное дело именно окончательно поразить одного весь­ма опасного врага — амаликитян⁵. Эти кровожадные ко­чевники то и дело нападали на страну, грабили и убива­ли, и затем быстро удалялись на своих конях в пустыню, чтобы чрез несколько времени вновь сделать подобный же разбойнический набег. Теперь Саулу повелено было окончательно истребить этот хищный народ, как бы при­том в отмщение за то нападение, которое они первые сделали на израильтян по переходе ими Чермного моря. Саул действительно поразил амаликитян, но при этом опять нарушил волю Божию, так как истребил только худшую часть добычи, а лучшую захватил себе и притом оставил в живых царя амаликитян (Агага). В то же вре­мя он уже настолько возгордился своими подвигами, что самовольно воздвиг себе памятник на Кармиле. Тогда Са­муил опять явился к нему со строгим укором за непослу­шание, и на оправдание Саула тем, что он захватил стада амаликитян для совершения жертвоприношения Богу, от­вечал высокой истиной, которую, впоследствии, полнее разъяснили пророки и которая окончательно утверждена Христом: «Неужели, сказал он, всесожжения и жертвы столь же приятны Господу, как послушание гласу Госпо­да? послушание лучше жертвы, и повиновение лучше ту­ка овнов». «За то, что ты отверг слово Господне, торже­ственно добавил Самуил, и Он отверг тебя, чтобы ты не был царем над Израилем». Сказав это, разгневанный про­рок хотел удалиться; но Саул, желая добиться у него про­щения, так крепко держал его, что оторвал даже край его одежды, на что Самуил прибавил: (как ты оторвал у ме­ня край одежды, так) «ныне Господь отторг царство Израилево от тебя». Однако же он остался с Саулом и в по­учение ему собственными руками заклал Агага. Сила ама­ликитян была сокрушена окончательно, и израильтяне почти совсем избавились от этого опасного врага. Но вместе с тем решена была и судьба Саула. Все его действия показывали, что он неспособен был обуздывать своего своенравия и не хотел быть таким послушным орудием воли Божией, возвещаемой чрез Его пророков, каким дол­жен быть царь избранного народа. Видя все это, Самуил с печалью оставил Саула и уже не виделся с ним до дня смерти своей, но заочно оплакивал так неудачно помазан­ного им царя.

В своей скорби Самуил скоро был утешен повелени­ем Божиим идти в Вифлеем в колено Иудино, и там по­мазать на царство нового избранника Божия, именно од­ного из сыновей Иессея⁶. Иессей был внук Руфи моавитянки и потомок Раавы иерихонской, и таким образом в его жилах текла, отчасти, языческая кровь. Но он уже дав­но состоял членом царства Иеговы и пользовался уваже­нием в городе. Чтобы отклонить подозрение Саула, Саму­ил должен был придать всему делу вид обыкновенного жертвоприношения с семейством Иессея, как заявлено было им и жителям Вифлеема, с тревогой встретившим приход престарелого пророка. Когда пришло семейство Иессея, то Самуил, увидев сына его Елиава, отличавшего­ся величественною и красивою внешностью, невольно по­думал: «верно сей пред Господом помазанник Его!» Но он должен был разубедиться в этом, потому что голос Божий сказал ему: «не смотри на вид его, на высоту роста его; Я отринул его; Я смотрю не так, как смотрит человек; ибо человек смотрит на лицо, а Господь смотрит на сердце». Избранником Божиим оказался младший сын Иессея Давид, который пас овец отца своего. Это был еще отрок, «белокурый, с красивыми глазами и приятным лицом». Он ничем не поражал в своей внешности, был не более среднего роста, весьма прост в своем пастушеском одея­нии, с палкою в руках и котомкою за плечами. Но в его прекрасных глазах светился огонь внутреннего величия. По целым месяцам живя среди своих стад и окружающей природы, он с детства научился углубляться в самого себя и черпать вдохновение в своей собственной богато одарен­ной душе, возбуждавшейся от звуков и красот родной природы. Уединенное положение среди хищных живот­ных рано научило его смело встречать таких кровожадных хищников как львы и медведи, и развило в нем силу и от­вагу, которым удивлялись даже его старшие братья. Но более всего пастушеская жизнь с ее досугом развивала в нем духовную жизнь. Родные горы, сплошь покрытые ви­ноградниками и маслинами, восторгали его дух своею кра­сотою, и он изливал свои возвышенные чувства в дивной игре на арфе, составлявшей неразлучную спутницу юного пастуха. Этот-то юноша-пастух и был избранник Божий. Самуил помазал его, и с того дня почил на Давиде Дух Бо­жий, начав долгое воспитание и приготовление его к за­нятию престола избранного народа.

XXXII Саул и Аавид. Поражение Голиафа и возвышение Давида при дворе. Гонения на него. Кончина Саула⁷.

Саул между тем, мучимый угрызениями совести за свое непослушание Богу и опасениями за свою будущ­ность, сделался мрачным и подозрительным, часто стал страдать от приступов невыносимой тоски. Приближен­ные, чтобы чем-нибудь развлечь унывающего царя, посо­ветовали ему прибегнуть к утешению музыки, и это при­вело к первой встрече Саула с его будущим преемником Давидом. Обладая нежной душой и посвящая большой до­суг своей пастушеской жизни музыке, Давид настолько усовершенствовался в музыкальном искусстве, что приоб­рел обширную известность, так что и приближенные ца­ря указали именно на него как на наиболее способного своей сладостной игрой разогнать мрачные думы и тяже­лую тоску Саула. И вот действительно юный пастух был приглашен во дворец и, когда нужно было, играл для царя. Но эту обязанность ему еще приходилось исполнять так редко, что он имел возможность надолго уходить в свой родной город и продолжал заниматься своим пасту­шеским делом. Один случай, однако же, больше сблизил его с царем.

Началась опять война с филистимлянами, и во время ее выступил из рядов неприятелей один исполин — Голи­аф, который предложил единоборством с ним решить де­ло войны⁸. Несмотря на великолепную и высокопочетную награду, предложенную Саулом, именно выдать свою дочь за победителя, из израильтян никто не осмеливался вы­зваться на единоборство со страшным, закованным в латы исполином, который поэтому и издевался каждый день над войском израильским. В это время Давид, по поруче­нию своего отца, пришел в израильский стан, чтобы наве­стить своих состоявших на службе братьев. И при нем опять филистимский исполин, по обычаю, выступил из ря­дов своих и громовым голосом начал издеваться над тру­состью и малодушием израильтян. Когда Давид узнал, в чем дело, то его юная душа не стерпела такого поноше­ния над «воинством Бога живаго», и он закипел неудер­жимой отвагой. В пустыне он поражал львов, нападавших на его стада, — при помощи Божией он решил поразить и этого льва, поносившего его народ. О его решении до­ложено было Саулу, но царь, увидев пред собой невзрач­ного юношу и считая его более способным играть на ар­фе, чем вступать в единоборство со страшным исполином, отклонил его предложение, и только восторженная уве­ренность и храбрость Давида заставили его согласиться на принятие вызова. Саул предложил ему свои доспехи, но они были слишком велики и тяжелы для Давида, и он ре­шил вступить в борьбу с Голиафом со своим пастушеским оружием. Враждебные войска стояли между Сокхофом и Азеком, верстах в двадцати к юго-западу от Иерусалима, на двух противоположных берегах долины (вади), по ко­торой зимою протекал поток, высыхавший летом. И вот, когда исполинский филистимлянин, по обыкновению, выступил для издевательства над израильтянами, из рядов войска на противоположном берегу вади отделился юно­ша в простой пастушеской одежде, с посохом и пращей в руках и котомкой за плечами. Он смело спустился в доли­ну и, набрав в ней наиболее удобных для пращи гладко омытых кремнистых камней, стал в воинственное положе­ние пред исполинским врагом. Такой противник мог по­казаться Голиафу только насмешкой над ним, и он в вы­сокомерном негодовании заметил только, что ведь он не собака, чтобы какому-то мальчику выходить против него с палкой в руках и камнями. Когда Давид смело отвечал ему, что он не собака, но хуже ее, то Голиаф разразился на него бранью и грозно закричал, чтобы презренный па­стух подошел к нему поближе и Голиаф без унизительной для него борьбы отдаст его тело птицам и зверям на съе­дение. Но переговариваться долго не было надобности. Меткой и привычной рукой Давид метнул камнем из пра­щи, и ошеломленный великан повалился на землю, а Да­вид, подскочив к нему с быстротою лани, его же мечем отсек ему голову. Филистимляне, пораженные таким чу­десным подвигом юноши, в смятении бросились в бегст­во, преследуемые израильтянами. Подвиг Давида приоб­рел ему дружбу доблестного Ионафана, который с этих пор «полюбил его как свою душу», а Саул приблизил его к себе и сделал военачальником, хотя и не выдал за него своей дочери в награду за победу над Голиафом. Но рас­положение Саула к Давиду скоро было испорчено востор­женными похвалами последнему. Когда они возвращались с поля битвы, женщины и девицы повсюду встречали их песнями и плясками, с торжественными тимпанами и кимвалами; но среди песен подозрительное ухо Саула рас­слышало оскорбительный для него припев: «Саул победил тысячи, а Давид — десятки тысяч!»⁹. Мрачное подозрение запало в душу царя по отношению к юному герою, и он два раза как бы в исступлении пытался пронзить его ко­пьем, когда Давид предавался сладостной музыке с целию разогнать тоску царя. Не успев в этом, Саул старался под­задорить храбрость Давида, чтобы отважными подвигами его среди филистимлян привесть его к верной погибели. Но Давид постоянно оставался невредимым и за дочь Са­ула Мелхолу совершил опасный подвиг обрезания не ста даже филистимлян, как назначил Саул, а двухсот, и пред­ставил вещественное доказательство самого подвига. Та­ким образом, Давид сделался зятем царя и все больше приобретал себе любовь народа; но зато «стал Саул еще больше бояться Давида, и сделался врагом его на всю жизнь». Он стал открыто преследовать народного любим­ца и своего тайного преемника, и вследствие этого начи­нается ряд изумительных приключений Давида, которыми Промысл постепенно подготовлял его к занятию престола. Это была трудная школа испытаний, в которой должно было укрепиться в Давиде убеждение, что судьба и жизнь человека находятся в руке Божией, и даже царь со всем его воинством, будучи лишен помощи Божией, становит­ся беззащитнее и беспомощнее последнего раба.

Потерпев неудачу в своих замыслах погубить Давида посредством филистимлян, Саул открыто стал искать его смерти, и приказ об этом сообщил не только всем своим приближенным, но даже и другу Давида, своему сыну Ио­нафану. Последнему удалось на время утишить кровожад­ную ярость своего отца, и Саул даже поклялся, что он пе­рестанет замышлять на жизнь Давида. Но новые подвиги Давида в войне с филистимлянами опять растравили рану в сердце Саула, и он в мрачном исступлении опять метнул в него копьем, когда Давид вдохновенно играл пред ним на своей арфе. Трясущаяся от яростного возбуждения ру­ка, однако же, и в этот раз изменила Саулу, и брошенное копье пролетело мимо и вонзилось в стену, а Давид спас­ся бегством. Разъяренный неудачей этой новой попытки отделаться от своего ненавистного зятя, Саул велел окру­жить его дом и схватить его ночью. И от этой опасности он спасен был  лишь хитростью своей глубоко преданной жены Мелхолы. Тогда Давид бежал к престарелому про­року Самуилу и там в сонме пророков пением и музыкой облегчил свою утомленную гонениями душу. Саул отпра­вил в погоню за ним своих слуг и в Раму, чтобы схватить его там; но слуги три раза поддавались влиянию востор­женных песен пророков и сами начинали пророчество­вать. Взбешенный Саул, наконец, и сам отправился в Ра­му; но лишь только он заслышал знакомые ему звуки про­роческих песен, как мрачная душа его просветлела, дух злобы отошел от него и опять сошел на него Дух Божий, так что он опять на время оставил свою кровожадную мысль. Давид, великодушно прощая злополучному царю,

изливал свою скорбь другу своему Ионафану и пытался было чрез него расположить к себе царя. Но кровожад­ность царя теперь была неисцелима, и когда Ионафан при представившемся случае стал ходатайствовать пред отцем своим за своего друга Давида, то едва и сам не погиб от руки Саула, в ярости метнувшего копьем и в своего лю­бимца наследника-сына. Узнав об этом, Давид трогатель­но простился с Ионафаном, который, сознавая несправед­ливость, терпимую своим доблестным другом, при разлу­ке с ним плакал горькими слезами; но Давид плакал еще больше. Любовь между ними была изумительная, какая только может быть между двумя доблестными чистыми душами. Они расставались почти навсегда и встретились между собою только еще раз в жизни, но уже при самых печальных обстоятельствах¹⁰.

Расставшись со своим другом, Давид направился в священнический город Номву, где в это время находилась скиния, а при ней жил и первосвященник¹¹. Он прибыл в город голодным и истомленным и, чтобы подкрепить свои силы, он под предлогом важного царского поручения, требовавшего необычайной поспешности, выпросил у перво­священника Ахимелеха хлебы предложения и меч Голиа­фа, хранившийся в скинии как трофей, и с запасом свя­щенных хлебов, которые по закону можно было вкушать только лицам священнического чина, удалился за пределы родной страны, где в виде простого странника остановил­ся в филистимском городе Геф. Но убежище там оказалось ненадежным. Приближенные Анхуса, царя гефского, ста-ли высказывать ему свои подозрения насчет незнакомца и говорили ему: «не это ли Давид, царь той страны? не ему ли пели в хороводах: Саул победил тысячи, а Давид — де­сятки тысяч?» Чтобы отвратить это опасное подозрение, Давид принужден был притвориться безумным, и когда его привели к царю, «чертил на дверях, кидался на руки свои, пускал слюни по бороде своей», так что у Анхуса ис­чезло всякое подозрение, а Давид, воспользовавшись этим, поспешил удалиться отсюда в дикую пещеру Адоллам-скую, где около него собрались его родители и братья, ко­торые, вероятно, начали подвергаться преследованию Сау­ла, а также и все недовольные отверженным царем, так что около Давида собралось до четырехсот человек. Поме­стив своих родителей под защиту царя моавского, Давид со своими последователями опять возвратился в пределы родной страны.

Саул, между тем, истощался от бессильной злобы¹². Услышав о том, что первосвященник отдал Давиду хлебы предложения, и подозревая его, а вместе с ним и все свя­щенство в заговоре с Давидом, разъяренный царь прика­зал своим слугам подвергнуть их избиению, но когда слу­ги отказались поднять руку на служителей Божиих, то он поручил исполнить это кровожадное дело некоему Доику идумеянину, который именно и сделал ему донос на пер­восвященника. Убито было восемьдесят пять священников и разрушен самый город; спасся только сын первосвящен­ника Авиафар, который, захватив с собою некоторые свя­щенные принадлежности (эфод), прибежал к Давиду и рассказал ему о страшном злодеянии Саула. Давид мог только горевать, что сделался невольной причиной такого бедствия, и, дав у себя убежище Авиафару, сам принуж­ден был спасаться от настигавшего его царя. Однажды в городе Кеиле он едва не окружен был войском Саула, но заблаговременно бежал с своими последователями и скры­вался в неприступных горах и лесах. При этих гонениях бывали случаи, когда Саул оказывался в полной власти Да­вида, который легко мог бы предать его смерти и таким образом не только избавиться от гонителя, но и наследо­вать престол. Но Давид содрогался от одной мысли поло­жить руку на помазанника Божия и скорбел даже после того, как однажды отрезал край одежды Саула, зашедше­го для нужды в пещеру, в глубине которой скрывался цар­ственный беглец со своими последователями. Этот послед­ний случай до слез растрогал Саула; когда он узнал о том, с каким всепрощающим великодушием гонимый Давид отнесся к нему даже в тот момент, когда его жизнь впол­не находилась в руках последнего, то стал раскаиваться в своем безумии и, уже смиренно признавая Давида своим будущим преемником, просил его только о том, чтобы он не искоренил его потомства и не уничтожил имени отца его, в чем и поклялся ему Давид. Но дух злобы скоро опять овладел Саулом, и он вновь устремился в погоню за Давидом, которому скоро представился новый случай до­казать несправедливому царю свое непоколебимое и бла­городное великодушие. Однажды ночью Давид пробрался в стан царя и, упрекнув своего спутника Авессу за наме-рение убить Саула, захватил с собой лишь копье и круж­ку с водой у постели царя, и с вершины соседней горы громко укорял Авенира, начальника царских телохраните­лей, за его невнимательность и плохую бдительность око­ло священной особы царя. Устыженный этим, Саул опять на время прекратил преследование, но чтобы порвать вся­кую связь с Давидом, выдал жену его Мелхолу за другого человека. Тяжко огорченный таким оскорблением, Давид, опасаясь дальнейшей ярости царя, в другой раз искал убе­жища у царя филистимского города Гефа. Но там положе­ние его было крайне двусмысленное и тяжелое, так как царь гефский  Анхус, отдав ему во владение целый город Циклаг, требовал от него враждебных набегов на его род­ную землю.

Когда началась открытая война с израильтянами, Да­вид вынужден был даже дать Анхусу прямое обязательст­во в оказании ему военной помощи и, таким образом, по­ставлен был в печальную необходимость поднять оружие на свой собственный народ. Только подозрение военачаль­ников в верности Давида избавило его от этого тяжкого обязательства, так как филистимляне принудили Анхуса возвратить Давида из похода как весьма ненадежного со­юзника в войне с израильтянами. Между тем, на Циклаг за время его отсутствия напали амаликитяне и все в нем истребили. Это бедствие так вооружило против Давида са­мых его последователей, у которых погибло в разрушен­ном городе все достояние, что они хотели даже побить его камнями, и только военный успех его в погоне за амаликитянами восстановил авторитет Давида, который быстро настиг хищников, рассеял их, возвратил пленных и захва­тил богатую добычу.

Но испытания Давида быстро приближались к концу. В родной земле его совершилось важное и, вместе, печаль­ное событие: скончался Самуил на 88 году своей жизни и торжественно погребен был в Раме оплакивавшим его на­родом¹³. Это событие еще более тяжким бременем легло на душу Саула, так как он в глубине своего сердца не пе­реставал благоговеть пред помазавшим его пророком. Смерть его, несомненно, еще сильнее показала его совес­ти все его неправды и преступления, которые так глубоко огорчали престарелого пророка и наверно ускорили смерть его. В нем он, несмотря на полный разрыв с ним, продолжал видеть некоторую для себя нравственную опо­ру в крайней нужде. Теперь его не было, а между тем об­стоятельства складывались все грознее и мрачнее¹⁴. Филис­тимляне, заметив внутренние беспорядки в царстве изра­ильском, порешили воспользоваться удобным случаем для захвата добычи и с огромным войском двигались внутрь страны. Саул, уже ясно сознававший свою отверженность пред Богом и своим народом, предчувствовал надвигавшу­юся беду и был в отчаянии и страхе. С мгновенным про­буждением отголоска прежней веры он вопросил Бога об исходе предстоявшей битвы, но Бог не ответствовал на его слабую веру. Тогда злополучный царь совершил еще одно великое преступление и прибег к суеверию, обратившись к волшебству, при помощи которого он хотел узнать своюсудьбу¹⁵. В Аэндоре, близ горы Ермона, жила волшебница, и к ней-то ночью, переодевшись, отправился Саул в со­провождении нескольких своих приближенных. Волшеб­ница сначала отказалась было приступить к волшебству, опасаясь наказания; но когда посетители поклялись, «что не будет ей беды за это дело», а будет дана хорошая на­града, женщина спросила: «кого же вывесть тебе?» — «Самуила выведи мне», отвечал Саул. Волшебница совер­шила свое волхвование и вскрикнула от ужаса, потому что она одновременно увидела призрак Самуила и узнала, что посетитель ее царь. «И сказал ей царь: не бойся (скажи), что ты видишь»? — «Вижу, отвечала женщина, как бы бо­га, выходящего из земли». — «Какой он видом? спросил у нее Саул. Она отвечала ему: «Выходит из земли муж престарелый, одетый в длинную одежду». «Тогда узнал Са­ул, что это Самуил, и пал лицем на землю и поклонился». Затем, встав, он в страхе услышал загробный голос проро­ка: «Для чего ты тревожишь меня, чтобы я вышел?» — «И отвечал Саул: тяжело мне очень; филистимляне воюют против меня, а Бог отступил от меня и более не отвечает мне ни чрез пророков, ни во сне, (ни в видении); пото­му я вызвал тебя, чтобы ты научил меня, что мне делать». «И сказал Самуил: зачем же спрашиваешь меня, когда Господь отступил от тебя? Господь сделает то, что возвес­тил чрез меня; отнимет Господь царство от рук твоих, и отдаст его ближнему твоему, Давиду. И предаст Господь Израиля вместе с тобою в руки филистимлян; завтра ты и сыны твои будете со мною, и стан израильский предаст Господь в руки филистимлян». Страшный голос смолк, но слова его ужасом гремели в преступной совести Саула; он вдруг всем своим исполинским телом рухнулся на землю и лежал в изнеможении. Только уже подкрепившись пи­щею, он способен был возвратиться в стан, куда и отпра­вился в ту же ночь. Страшный приговор Самуила не за­медлил осуществиться во всей своей точности. Битва с фи­листимлянами произошла в окрестностях Изрееля¹⁶. Израильтяне не выдержали напора железных колесниц своего противника и в первый же день битвы вынуждены были отступить к горе Гелвуе, усеяв путь свой убитыми. Филистимляне между тем все более напирали на бегуще­го Израиля. Сыновья Саула и между ними храбрый Ио­нафан уже пали под ударами врагов; но вот неприятель­ские стрелки настигли уже самого Саула, начали осыпать его градом стрел, «и он очень изранен был стрелками». Ги­бель была очевидна и неминуема. Гордый царь, однако,, не хочет умереть от руки необрезанных и повелевает своему оруженосцу обнажить меч и заколоть его. Но оруженосец не смеет поднять руки на помазанника Божия, и тогда злополучный царь совершает последнее преступление сво­ей жизни — самоубийство, которому последовал и его верный оруженосец. Торжествующие филистимляне бро­сились грабить убитых и, найдя тела Саула и Ионафана, варварски надругались над ними и затем повесили их на стенах города Вефсана. Такой позор возбудил мужество в жителях города Иависа Галаадского, которые, помня ока­занное им некогда Саулом благодеяние, сделали отважный набег, сняли царственные тела со стены, сожгли их, кости похоронили в своем городе под дубом и в память погиб­шего царя постились семь дней, выказав таким образом редкую добродетель благодарности к павшему царю.

Весть об исходе битвы гелвуйской скоро дошла до Да­вида. Один молодой амаликитянин, захватив венец и за­пястье Саула, поспешил к Давиду, надеясь обрадовать его вестью о смерти царя и, чтобы увеличить свою предпола­гаемую награду, даже ложно заявил, что он сам приколол его. Но Давид пришел в ужас от этого святотатства и ве­лел предать амаликитянина смерти за то, что он поднял руку свою на помазанного царя, и сам с окружающими своими горько оплакивал не только своего друга Ионафа­на, но и злополучного царя Саула. Скорбь его выразилась в вдохновенной песне: «Краса твоя, о Израиль, поражена на высотах твоих! как пали сильные, погибло оружие бранное! Саул и Ионафан, любезные и согласные в жизни своей, не разлучились в смерти своей… Дочери израиль­ския, плачьте о Сауле, который одевал вас в багряницу с украшениями… Сражен Ионафан на высотах твоих. Скор­блю о тебе, брат мой Ионафан; ты был очень дорог для меня; любовь твоя была для меня превыше любви жен­ской. Как пали сильные, погибло оружие бранное!..» Песнь эта сделалась историческим памятником, и петь ее научался весь народ¹⁷.

 Так закончилось царствование первого царя израиль­ского народа. Жизнь Саула распадается на два периода, из которых первый представляет собою жизнь его с Богом и второй — жизнь без Бога. Первый период, поэтому, слу­жит обнаружением лучших качеств его души — смирения и упования на Бога, послушания воле Божией, за которы­ми следовали успех и победы. И за этот период он нема­ло сделал для политического возвышения своего государст­ва. Иноземное иго было свергнуто, и окружающие хищ­нические народы потерпели тяжкие поражения, заставившие их отказаться от расхищения царства избран­ного народа. Но во втором периоде явно берут перевес его худшие качества — высокомерие, самонадеянность, непо­слушание, за которыми, в свою очередь, неизбежно следо­вали неурядицы во внутреннем управлении, тоска, суеве­рие, поражения, отчаяние и самоубийство. Во всем этом он был зеркалом своего народа и своею судьбою еще раз преподал глубокий урок, что избранный народ должен по­лагать свою силу не в человеке, хотя бы он был и царь, но единственно в Боге, который один их помощник и покро­витель и без Него они неизбежно станут беспомощной и жалкой добычей своих нечестивых соседей. Этот урок глу­боко запечатлелся в душе Давида, который теперь беспре­пятственно мог выступить в качестве царя израильского народа.

ХХХIII. Царствование Давида. Завоевание Иерусалима. Перенесение ковчега завета, победоносные войны и мысль о построении храма¹⁸.

Во время своей изгнаннической жизни Давид уже считался многими прямым и законным преемником Сау­ла, и потому по смерти последнего колено Иудино не за­медлило провозгласить его царем, лишь только он вступил в пределы этой земли. Но оставались приверженцы и у Саула, и этим воспользовался приближенный его полково­дец Авенир, который при помощи жителей Галаада объя­вил царем Иевосфея, одного из сыновей Саула, и власть его была признана одиннадцатью коленами. При таких обстоятельствах стала неизбежной междоусобная война, которая с переменным счастьем продолжалась около пяти лет. Но перевес, видимо, клонился в сторону Давида, тем более, что между Авениром и Иевосфеем скоро возникли несогласия, которые повели даже к переходу Авенира на сторону Давида, где он, однако же, был убит военачальни­ком последнего Иоавом в отмщение за убийство его бра­та Асаила. Сам Иевосфей скоро был убит своими прибли­женными, которые, в надежде получить награду от Дави­да, принесли ему даже голову вероломно убитого ими царя. Но Давид, с истинно царственным великодушием, голову Иевосфея предал погребению, а убийц его казнил смертью¹⁹.

По смерти Иевосфея у Давида не было больше соперников, и глаза всего народа невольно обратились к нему. Представители всех колен собрались в Хеврон и, перечис­лив заслуги Давида для страны, торжественно провозгла­сили его царем над всеми коленами, после чего он окон­чательно был помазан на царство²⁰. В лице его народ из­раильский приобрел себе своего величайшего царя. Ему было тридцать лет от роду. В войне он уже приобрел громкую, всенародную известность своей знаменитой борьбой с Голиафом, которая вместе с другими его подви­гами воспевалась в народных песнях, столь возбуждавших мрачную зависть Саула. При своей страннической жизни в качестве изгнанника он прошел всю страну вдоль и по­перек, близко ознакомился с жизнью не только своего собственного народа, но и ближайших соседей, у которых ему не раз приходилось искать себе убежища. Во время тяжкой школы испытаний он научился ценить жизнь не с высоты отдаленного царского престола, а в ее действи­тельных нуждах и потребностях, быть милостивым и со­страдательным к простому народу, равно как и велико­душным к своим врагам. Но более всего перенесенные им испытания научили его всецелому упованию на Бога и еще более воспламенили в нем тот дух религиозности, ко­торый и выразился в его дивных боговдохновенных пес­нях — псалмах, дышащих безграничным упованием на промысл Божий. Такой царь не мог не пробудить сочув­ствия в народе, и около него быстро образовалось боль­шое войско, начальники которого всецело отдали себя в распоряжение Давида. В Хевроне Давид царствовал семь с половиною лет²¹. За это время он пришел к убеждению, что для утверждения царской власти в стране ему необходима столица, которая, не принадлежа никакому колену в отдельности, могла бы служить общею столицею для всего народа. Для этой цели Давид наметил одну сильную крепость на рубеже между коленами Иудиным и Вениаминовым, которая, несмотря на все усилия израильтян, отстаивала свою независимость и доселе принадлежала иевусеям²². Это именно Иерусалим, который не только занимал сильное естественное положе­ние на горе, возвышающейся на 2 610 футов над уровнем моря, но и укреплен был кроме того неприступными сте­нами. Давид, полагаясь на мужество и патриотизм своего храброго войска, порешил во что бы то ни стало взять эту гордую твердыню и объявил, что первый, кто водрузит зна­мя Давидово на стенах Иерусалима, будет сделан воена­чальником всего его войска. Честь эта выпала храброму Иоаву. Крепость была взята, и Давид основал в Иерусали­ме свою царскую столицу, назвав ее градом Давидовым. Благодаря своему великолепному положению на Сионской горе, господствующей над всею окрестностью, Иерусалим, с возвышением его на степень столицы, начал быстро стя­гивать к себе иудейское население; новая столица скоро расцвела пышно и богато, и Иерусалим сделался одним из знаменитейших городов в истории не только израильского народа, но и всего человечества.

В своей новой столице Давид «преуспевал и возвы­шался, и Господь Бог Саваоф был с ним»²³. Могущество его имени подействовало устрашающим образом на филис­тимлян, этих давних врагов избранного народа. Они по­пытались было подорвать силу крепнущего государства и открыли против Давида военные действия; но, дважды по­раженные Давидом, с большим уроном должны были от­ступить, оставив в его руках даже своих идолов, которых Давид велел сжечь. Вместе с тем Давид приобрел дружбу своего соседа Хирама, царя могущественного и богатого Тира. Хирам был полезен Давиду особенно при благоустроении его новой столицы, так как посылал ему «кедро­вые деревья, плотников и каменщиков» для возведения дворца и необходимых государственных построек. Да и вообще эта дружба была в высшей степени выгодна для обоих народов, из которых один (израильский) был по преимуществу земледельческий, а другой — торгово-промышленный, и потому с взаимною выгодою могли ме­няться произведениями своей земли и своего труда.

Но, благоустраивая свою столицу и свое государство в политическом и экономическом отношении, Давид не за­бывал, что главное назначение избранного народа — быть светом для язычников в религиозно-нравственном отно­шении, и потому обратил свое главное внимание на воз­вышение религиозного духа народа. С этою целию он ре­шил перенести главную святыню народа — ковчег завета в Иерусалим, чтобы сделать свою столицу объединяющим центром страны не только в политическом, но и религи­озном отношении²⁴. Ковчег завета со времени возвраще­ния его от филистимлян находился в Кириафиариме. Да-вид отправился туда во главе 30 000 избранных мужей. Для ковчега была приготовлена новая колесница, на кото­рой он торжественно был двинут в путь. Два сына Авинадава, в доме которого доселе находился ковчег, везли его в торжественном шествии народа, выражавшего свою вос­торженность музыкой и священными песнями. Но смерть Озы, одного из сыновей Авинадава, однако же показала, что для святыни требовался другой способ передвижения, именно на раменах левитов и священников. После трех­месячного пребывания в Гефе, ковчег вновь был двинут в путь и с торжеством несен был первосвященниками от обеих линий Ааронова священства. Чрез каждые шесть шагов царь приносил жертвы; самое шествие сопровожда­лось восторженным пением, музыкою и ликованием. Сам Давид, одетый в простой священнический льняной эфод, увлеченный чувством религиозного восторга, «скакал из всей силы пред Господом», изливая свою восторженность в дивных псалмах, смешивавшихся с песнями левитов, ра­достными кликами народа и торжественными звуками труб, кимвалов и арф. На Сионе для ковчега была приго­товлена новая скиния (старая оставлена была в Гаваоне, так как, наверное, успела значительно обветшать и повре­диться от времени): там Давид принес всесожжения и жертвы мирные и, «благословив народ именем Господа Саваофа, он раздал всему народу — как мужчинам, так и женщинам — по одному хлебу, и по куску жареного мя­са, и по одной лепешке и по кружке вина каждому» в па­мять этого великого события. Но вечною памятью о нем оставались те псалмы, которые составлены были Давидом по случаю великого торжества. При самом поднятии ков­чега для перенесения его в Иерусалим составлен был и пелся псалом 67, начинающийся словами: «Да восстанет Бог и расточатся враги Его, и да бегут от лица Его ненави­дящие Его». При вступлении ковчега в крепость Сионскую пелся псалом 23, в котором на самый момент вступления указывает восторженное обращение к вратам крепости: «поднимите, врата, верхи ваши, и поднимитесь двери веч­ные, и войдет Царь славы!» В этом псалме Иегова про­славляется как царь славы, который, наконец, завершил победу над языческими врагами Своего народа и водво­рился на Сионе, откуда Он покорит Себе весь мир. «Кто сей царь славы?» спрашивает в этом псалме один хор, и другой торжественно отвечает: «Господь крепкий и силь­ный, Господь сильный в брани». «Кто сей царь славы? — Господь сил, Он царь славы!»

Отпустив народ, ликующий царь возвратился в дом свой, чтобы поделиться своею религиозною восторженно­стью и со всеми своими домашними. Но там он был встречен обидным укором со стороны своей высокомер­ной жены Мелхолы, которой крайне не понравилось по­ведение царя пред ковчегом: «как отличился сегодня царь Израилев», с ядовитой иронией сказала она Давиду, «обна­жившись сегодня пред глазами рабынь рабов своих, как обнажается какой-нибудь пустой человек!» Такое высоко­мерие дочери Сауловой должно было понести должное на­казание. Высказывая ей справедливый укор, Давид ответилей, что ради Господа он готов еще более уничижиться и религиозную восторженность последних служанок пред­почитает гордому высокомерию царицы. «И у Мелхолы, дочери Сауловой, не было детей до дня смерти ее».

После перенесения ковчега завета в Иерусалим Давид занялся делами внутреннего благоустройства, как религи­озного, так и гражданского. Так он, прежде всего, учредил при скинии правильный порядок богослужения, назначил особых для этого лиц, чтобы «они славословили, благода­рили и превозносили Господа Бога Израилева». Двое свя­щенников должны были постоянно трубить пред ковчегом завета Божия, а несколько левитов назначены были с це­лию возвышения торжественности богослужения присут­ствовать при нем с псалтирями, цитрами и кимвалами. Сам Давид составил боговдохновенный псалом, который пелся при богослужении в качестве особого славословия Богу и начинался словами: «Славьте Господа, превозноси­те имя Его; возвещайте в народах дела Его; пойте Ему, бряцайте Ему; поведайте о всех чудесах Его»… Псалом за­канчивался словами: Благословен Господь Бог Израилев от века и до века», и весь народ восторженно ответствовал кликами: «Аминь, аллилуия!»

В делах гражданского управления Давид обратил осо­бенное внимание на восстановление правого суда, поко­лебленного во время смут Саулова царствования. С этою целию он, прежде всего, образовал под своим личным председательством совет, составленный из наиболее при­ближенных лиц. Из них напр. Иоав был начальником войска, Иосафат дееписателем, Садок и Авимелех главными священниками, Суса писцем, и так далее. При помощи этих советников Давид имел возможность всесторонне следить за жизнью народа и государства и удовлетворять всем его насущным нуждам и потребностям. «И царство­вал Давид над всем Израилем, и творил суд и правду все­му народу своему».

При благоустроении внутренних дел Давид для обес­печения своих границ от внешних нападений повсюду расставил охранные войска. Но с окончанием этого благо­устройства он, располагая сильным войском, мог высту­пить и на поприще завоевательной политики²⁵. Вокруг обетованной земли жило много враждебных народов, ко­торые не только часто нападали на израильский народ, но и владели такими землями, которые, по обетованию Бо­жию, должны были принадлежать к владениям избранно­го народа. И вот начинается целый ряд победоносных по­ходов. Давид, полный живого упования на Бога, решил ис­полнить волю Божию, заявленную в обетовании, и завоевать все те земли, которые незаконно и только по слабости и неверию израильского народа находились еще во владении его врагов-язычников. Победоносное оружие свое он, прежде всего, направил против филистимлян, ко­торые теперь должны были окончательно расплатиться за многочисленные беды, причиненные их частыми набегами народу израильскому. Они были поражены, и сильнейший их город Геф с зависящими от него городами перешел под власть Давида. Победа эта была решительная и надолго смирила филистимлян, так что, исключая двух-трех незна­чительных стычек, мы уже долго не слышим о их нападе­ниях. Она обеспечила избранному народу законную ему границу на юго-западе и распространила его владения до «реки Египетской», отделяющей Палестину от владений Египта. Обращаясь к восточной границе, Давид поразил моавитян и, чтобы окончательно сломить их силу, две тре­ти населения предал смерти, а остальную треть сделал ра­бами и данниками. Такая суровость по отношению к это­му народу, с которым Давид был, отчасти, родствен по крови (чрез свою прабабку Руфь моавитянку) и с кото­рым он вообще находился в дружественных отношениях, так что в одно время поручал своих родителей покрови­тельству моавитского царя, объясняется сознанием необ­ходимости окончательного отмщения за все бедствия, причиненные народу израильскому со времени Валака, а также, быть может, вызвана была каким-нибудь веролом­ным поступком с их стороны. Так исполнилось предсказа­ние Валаама: «Происшедший от Иакова овладеет и погу­бит оставшееся от города» (столицы моавской). Обеспе­чив восточную границу, Давид направил свое победоносное оружие к северо-востоку, для расширения своего царства до обетованной границы — реки Евфрата. Два сирийских царя Адраазар Сувский и царь Дамасский были поражены Давидом, оставив в его руках множество колесниц, коней, золотых щитов и медного оружия. Унич­тожив большую часть колесниц, сто из них Давид оставил для своего двора и вместе с щитами и медными доспехами перевез в Иерусалим. Славный Дамаск положил ору­жие пред Давидом и сделался его данником. «И помогал Господь Давиду везде, куда он ни ходил».

Эти победы прославили имя Давида во всей Азии. Не­которые цари спешили предложить ему свою дружбу и союз. Так Фой, царь Имафа, услышав о поражении Адраазара Сувского, его собственного врага, отправил своего сына Иорама с поздравлением Давиду и с богатыми дара­ми из разных золотых, серебряных и медных сосудов. Этот союз вместе с прежним союзом с Хирамом Тирским вполне обеспечивал северную границу царства, и Давид возвратился в Иерусалим, везя в качестве добычи много золота, серебра и меди, что все, впоследствии, пошло на построение храма и дворцов. Чрез несколько времени во­енная слава Давида прогремела и на юге. Он поразил идумеян и, поставив среди них охранные войска, сделал их данниками и рабами. Граница государства вследствие этой победы раздвинулась до восточного залива Чермного моря. И вот, таким образом, благодаря целому ряду блистатель­ных побед, Давид впервые в истории израильского народа владел всем пространством земли, которое обещано было патриархами. Царство израильского народа теперь уже не было незначительным, худо организованным государством, бывшим добычей соседних хищнических народов, кото­рые то и дело нападали на него, грабили города и убива­ли жителей. Это была теперь могущественная монархия, которая на время повелевала всей западной Азией и в ру­ках которой находилась судьба многочисленных народов, трепетно приносивших свою дань грозному для них царю.

Исполненный благодарности Богу, благоволившему исполнить теперь Свои обетования относительно владения землей Ханаанской, Давид решил доказать свою благодар­ность построением величественного храма, который был бы достоин Господа сил и Царя славы. У Давида было много богатств, накопившихся от добычи и дани, и он по­строил себе великолепный кедровый дворец, в котором и жил, наслаждаясь своими победными лаврами. Ковчег за­вета, между тем, все еще находился в скинии. Это несо­ответствие в помещении царя земного и Царя небесного поразило Давида. Призвав своего приближенного пророка Нафана, царь сказал ему: «вот я живу в доме кедровом, а ковчег Божий находится под шатром».

Пророк сначала одобрил мысль царя, но ночью полу­чил божественное внушение, что Давид, занятый благоустроением земного царства, не может приступать к этому великому предприятию и должен предоставить славу со­вершения его своему сыну, преемнику престола. Храм Всевышнего должен быть храмом мира и потому может быть построен только человеком, который не проливал крови человеческой, Давид же во время своих многочис­ленных войн много проливал крови и потому недостоин быть строителем храма Богу любви и мира. Но самая мысль о построении храма вытекала в нем из добрых по­буждений и потому Господь показал ему Свою милость в великом обетовании, что царство его (в духовном смысле) будет утверждено  навеки.  Давид  пламенною молитвою

возблагодарил Бога и смиренно ограничился заготовлени­ем материалов для  построения храма в будущем²⁶.

В то же время он еще раз выказал благородное вели­кодушие к дому Саулову. Из уважения к памяти своего друга Ионафана, он отыскал сына его Мемфивосфея, хро­мого на обе ноги, отдал ему родовые земли Саула и от­крыл ему доступ к царскому столу²⁷.

XXXIV. Продолжение царствования Давида. Его могущество и падение. Авессалом и его восстание²⁸.

В это время Давид находился на вершине своего могу­щества и своей славы. Дворец его блистал роскошью и бо­гатством и походил на дворцы других великих царей древ­него востока. Враги кругом смиренно покорились ему, пла­тили дань и обогащали его казну. Внутри народ благоденствовал и вполне наслаждался благами мудрого и справедливого управления. Такое справедливое положение, скорее всего, способно ослаблять смиренное упование на Бога и пробуждать чувства самонадеянности и самовлас­тия, с неразлучным от них падением нравственной жизни, столь естественным при расслабляющей роскоши восточ­ной придворной жизни. Такого искушения не избег и Да­вид, и с этого времени начинается новый период его жиз­ни, который представляет историю его нравственного па­дения,   с   неразлучными   бедствиями.    Первый   случай греховного падения Давида произошел во время аммонитской войны²⁹. Во время прежних войн Давида царь аммонитский Наас был верным его союзником и другом, но вот он умер, и ему наследовал сын его Аннон. Давид, желая поддержать свою дружбу и с сыном своего союзника, по­слал к нему послов с дружественными предложениями и с утешением по случаю смерти отца. Но это посольство при­ближенными молодого царя перетолковано было в худую сторону, послы были приняты за соглядатаев, и неразум­ный Аннон нанес им страшное оскорбление, повелев об­рить каждому из них «половину бороды и обрезать одеж­ды их на половину до чресл», и в таком безобразном виде отпустил их обратно к Давиду. Такого бесчестия не мог снести Давид и отправил войско наказать дерзкого Анно­на, который, между тем, успел уже заключить оборони­тельный союз с сирийцами, воспользовавшимися этим слу­чаем для низвержения власти израильского царя. Сирий­цы, однако же, были вновь разбиты, потеряв 7 000 колесниц и 40 000 пехоты, и покорились Давиду, так что аммонитяне остались одни и собственными силами долж­ны были защищаться против могущественного царя. Иоав двинулся на их главный город Равву и осадил его. Вполне полагаясь на своего военачальника, Давид сам остался в Иерусалиме, и в это-то время он совершил тот тяжелый грех, который страшным бременем лег на его совесть во всю остальную жизнь и омрачил все его царствование. Взойдя однажды на кровлю своего великолепного кедрово­го дворца, он увидел на соседнем дворе открыто купающуюся красавицу, которая мгновенно возбудила в нем пла­менную страсть. По наведенной справке это оказалась Вирсавия, дочь Елиама, сына его советника Ахитофела и жена одного из храбрейших воинов — Урии хеттеянина. Одного этого достаточно было бы для того, чтобы подавить страсть даже языческого деспота; но Давид пал, и когда уже готово было обнаружиться самое следствие его греха и грозило навлечь позор на него, злополучный царь, после тщетной попытки прикрыть свое преступление вызовом мужа Вирсавии, завершил его новым тяжким грехом — вероломным убийством Урии, которого он (в собственно­ручном письме, отнесенном самим Урией) повелел Иоаву поставить в самое опасное место битвы, где бы для него неминуема была смерть. Иоав в точности исполнил пре­ступный приказ своего повелителя и скоро чрез особого посланного известил его, что Урия убит. Так грех прелю­бодеяния был покрыт кровью невинного человека. По окончании обычного плача по муже, Вирсавия, которая, видимо, сознательно участвовала в преступлении, сделалась женой Давида и родила ему сына. Но страшное преступ­ление не укрылось от правосудия Божия, «и было это де­ло, которое сделал Давид, зло в очах Господа». Скоро явил­ся и выразитель этого недремлющего правосудия, в лице пророка Нафана, который пришел к царю с своею извест­ною притчей о богаче, пожалевшем своих многочисленных стад для угощения своего гостя и отнявшем для этого у своего соседа-бедняка единственную овечку, бывшею лю­бимицею его убогой хижины. Давид еще не настолько пал нравственно, чтобы не сознавать вопиющей несправедли­вости такого поступка., и с пылким негодованием восклик­нул: «Жив Господь! достоин смерти человек, сделавший это!» И когда он стал было подробно перечислять, как дол­жен этот бессердечный богач вознаградить бедняка, из уст пророка прогремели страшные для него слова: «ты — тот человек, который сделал это»! затем пророк высказал гроз­ный приговор Царя царей. Упрекнув Давида в неблагодар­ности за все благодеяния Божии, пророк объявил ему о предстоящем ему наказании. За разрушение им счастливо­го семейного очага Урии мечем и позором, меч и позор от­селе будут разрушать и его собственную семейную жизнь и притом еще в худшей степени. «Ты сделал тайно, а Я сделаю это пред всем Израилем и пред солнцем». Пора­женный таким неожиданным изобличением страшного преступления, царь затрепетал в своей преступной совести и смирился. В полном сокрушении сердца он воскликнул: «согрешил я пред Господом». Пророк изрек ему немедлен­ное наказание, что хотя сам он прощен Богом и не умрет, но за свое преступление должен понести страдание в лице своего новорожденного сына, который, как плод преступ­ления, не должен жить. В страшной скорби ожидал Давид исполнения приговора, и успокоился в своей совести толь­ко тогда, когда ему донесли, что сын его действительно умер. Все это событие глубоко запало в душу Давида и со­крушение своего сердца он излил в пламенном покаянном псалме: «Помилуй мя, Боже», ставшем покаянною молит­вою всякого кающегося грешника.

Покаяние Давида было так чистосердечно, что Бог по­слал ему утешение во втором сыне от Вирсавии, который, названный Соломоном, был возлюблен Богом и сделался не только преемником Давиду, но и родоначальником Мессии. В то же время Давид утешен был взятием Раввы. В последнем приступе он участвовал лично и по взятии го­рода жестоко отомстил коварному народу с его дерзким царем, драгоценную корону которого Давид в качестве трофея возложил себе на голову и привез в Иерусалим бо­гатейшую добычу, восполнившую собиравшийся материал для построения храма.

Преступление Давида, между тем, как бы заразило всю его семейную жизнь, и отселе в его доме начинается целый ряд бедствий. Нужно заметить, что в семейной жизни Давид не отличался умеренностью и вопреки пря­мому постановлению Моисея, запрещавшего царю «умно­жать себе жен» (Второз. 17:17), еще в Хевроне имел семь жен и десять наложниц, а затем умножил это число еще несколькими женами, между которыми была и Вирсавия. Многочисленное поколение сыновей от этих многочислен­ных жен и было естественным источником всевозможных беспорядков, преступлений и бедствий³¹. Наибольшею из­вестностью выдаются три его сына: старший — Амнон, третий Авессалом и четвертый Адония. Первые двое, ви­димо, соперничали между собой из-за первенства и пре­обладания во дворце, и это соперничество закончилось смертью Амнона, которого убил Авессалом в отмщение за бесчестие, нанесенное его кровной сестре Фамари. Опасаясь, в свою очередь, кровавого мщения и гнева отца, Авес­салом бежал к царю Гессурскому, своему деду по матери, и там пробыл три года, увеличивая скорби Давида. Чтобы покончить с таким прискорбным положением дел, Иоав прибег к хитрости и подослал к Давиду «умную женщи­ну» из Фекои, которая слезным рассказом о мнимом со­бытии в своей семейной жизни склонила царя помиловать Авессалома. Но и, позволив Авессалому возвратиться в Иерусалим, Давид еще долго не мог лично видеть своего преступного сына и только чрез два года отеческая любовь в нем восторжествовала над справедливостью и благоразу­мием, и он, наконец, позволил ему явиться к себе лично и отечески облобызал его.

Но помилованный Авессалом скоро сделался источни­ком нового страшного бедствия, едва не стоившего Дави­ду самого престола³². Это был человек необычайной красо­ты. «Во всем Израиле не было мужчины столь красивого, как Авессалом, и столько хвалимого, как он; от подошвы ног до верха головы не было у него недостатка». У него были такие роскошные волосы на голове, что каждый год он снимал как бы целое руно, весом «в двести сиклей по весу царскому». Своим очаровательным обхождением он невольно располагал к себе всех, так что все хвалили его и восхищались им. Но внешняя красота в нем не находила соответствия во внутренней доброте, и под великолепной внешностью билось злое и коварное сердце. Заметив на­родное к себе расположение, он задумал воспользоваться им для удовлетворения своего необузданного властолюбия и, не надеясь законно сделаться наследником престола, ре­шился овладеть им силою даже при жизни отца. С этою целию он прямо начал при всяком удобном случае воз­буждать в народе недовольство против управления Давида и льстить народным страстям заманчивыми обещаниями всевозможных льгот в случае, если бы ему пришлось овла­деть престолом. В этом преступном замысле он нашел со­чувствие даже в одном из ближайших советников Давида, именно в тонком и честолюбивом Ахитофеле, который, видимо, искал случая отмстить Давиду за Урию, как мужа своей родной внучки Вирсавии. Подготовив таким обра­зом почву, Авессалом вдруг удалился в старую столицу Хе­врон, открыто поднял там знамя восстания против отца и успел склонить на свою сторону такое множество войска и народа, что Давид для своей безопасности вынужден был бежать из Иерусалима. Рано утром, в сопровождении сво­их преданных слуг и воинов, при громком плаче верного народа, Давид с сокрушенным сердцем оставил свою воз­любленную столицу и двинулся чрез поток Кедронский на гору Елеонскую. С вершины ее открывался великолепный вид на столицу, восхищавший всякого зрителя; но этот вид теперь еще большею скорбию поражал сердце царя, подобно тому, как, впоследствии, этот же вид вызвал ры­дание у его божественного потомка — Иисуса Христа. Да­вид не скрывал своей скорби: столицу он оставил босым и с посыпанной пеплом главою. Но и в таком бедственном положении Давид сохранял еще в себе свои царственные качества — великодушие, благочестие и вместе упование на Бога, — те лучшие качества, которыми отличался он в первый период своей жизни и которые теперь под тяж­ким ударом постигшего его бедствия ожили вновь. В из­гнание за ним последовали было преданные ему первосвя­щенники Садок и Авиафар с ковчегом завета; но Давид отослал их назад, выражая надежду, что Господь еще не оставил его совсем. «А если он скажет: нет Моего благо­словения тебе; то вот я; пусть творит со мною, что ему благоугодно», говорил Давид. С царственным же велико­душием он отговаривал преданного Еффея от привержен­ности к павшему парю и с безграничным смирением пе­ренес оскорбления от дерзкого Семея, который злословил, бросал в него камнями и пылью. Авесса хотел наказать дерзкого поносителя, нагло кричавшего вслед царя: «ухо­ди, уходи, убийца и беззаконник», но Давид остановил его, сказав, что уж если собственный сын его восстал на него, то тем более имеет право поносить его какой-нибудь Се­мей, и выразил надежду, что Господь призрит на уничи­жение его и воздаст ему благостию за теперешнее поно­шение. Своего друга и советника Хусия Давид также ото­слал в Иерусалим, чтобы он своею мудростью мог противодействовать злому коварству Ахитофела.

Авессалом, между тем, вступил в Иерусалим³³, не встретив никакого сопротивления, и первым делом, по со­вету Ахитофела, обесчестил ложе своего отца, захватив его наложниц. Затем Ахитофел настаивал на немедленном преследовании Давида, чтобы воспользоваться его утомле­нием и унынием. От исполнения этого опасного и гибельного для Давида совета Авессалом был отвращен Хусием, который сумел внушить к себе доверие узурпатора. Хусий не одобрил этого совета и указал на необходимость край­ней осторожности и обдуманности действия в отношении Давида, который известен был храбростью и окружен от­важными воинами. Поэтому он советовал подождать, по­ка соберется весь народ, чтобы тогда с сильным войском можно было нанести Давиду решительный удар. Совет Ху­сия более понравился Авессалому, он отложил преследова­ние, а Давид, между тем, воспользовался этим временем и, удалившись за Иордан, укрепился в городе Маханаиме, где ему оказано было радушное гостеприимство богатым Верзеллием галаадитянином, который вместе с другими жителями города предложил ему и его войску угощение. Хитрый Ахитофел сразу увидел, что с отвержением его плана неминуемо погибнет и все дело восстания, и, чтобы предупредить неизбежное себе наказание от Давида, со­вершил самоубийство. События скоро оправдали его опа­сения. Вокруг Давида собралось сильное войско, с кото­рым можно было выступить для подавления восстания. Враждебные войска встретились около горы Галаада, на вершине которой Авессалом расположился лагерем. Кру­гом расстилался обширный и густой Ефремов лес, в кото­ром и произошла решительная битва. Полный упования на Бога и полагаясь на испытанную отвагу и стойкость своих преданных военачальников Иоава, Авессы и Еффея, Давид легко мог предвидеть исход сражения и перед вы­ступлением своих войск с отеческою любовию наказывалвсем: «сберегите мне отрока Авессалома». Начавшаяся битва оказалась вполне несчастною для Авессалома: его неопытные войска растерялись по лесу и под храбрым на­тиском войска Давидова обратились в беспорядочное бег­ство, потеряв 20 000 человек убитыми и еще более погиб­шими в лесу. Сам Авессалом поскакал в отчаянии на му­ле в лес, но «когда мул вбежал с ним под ветви большого дуба, то Авессалом запутался волосами своими на ветвях дуба и повис между небом и землей, а мул, бывший под ним, убежал». В этом положении несчастный юноша был застрелен Иоавом, который в пылу битвы и мщения за унижение царя не задумался пренебречь даже просьбой самого Давида. Между тем Давид с трепетным сердцем ожидал известия об исходе битвы. Вестники одни за другими быстро приходили к нему с извещением о победе. Но сердце его было больше всего занято судьбой его зло­получного сына и первым его вопросом было: «благополу­чен ли отрок Авессалом?» И когда он узнал о постигшей Авессалома участи, то чувство отеческой любви и горя превозмогло в нем всякую радость о победе. «И смутился царь, и пошел в горницу над воротами, и плакал, и когда шел, говорил так: сын мой Авессалом, сын мой, сын мой, Авессалом! О, кто дал бы мне умереть вместо тебя, Авес­салом сын мой, сын мой»… Горе царя распространилось на весь народ, «и обратилась победа того дня в плач для всего народа», и только по настойчивому увещанию Иоа-ва прекратить этот неуместный, хотя и естественный плач, Давид ободрился духом, чтобы должным образом воспользоваться плодами победы и возвратиться в Иерусалим. Но по смерти Авессалома уже ничто не могло препятствовать ему в этом. Все мятежники спешили принести ему повин­ную, и Давид снова вступил в свою столицу, выказав свое обычное великодушие, и объявил всеобщее прощение, от которого не исключен был и дерзкий Семей, теперь уни­женно павший к ногам Давида и умолявший его о проще­нии за злословие и оскорбление. Престарелый Верзеллий отказался от высокого вознаграждения за свое гостепри­имство, но сын его Кимгам был взят ко двору и возведен в высокое звание. Сива, коварный слуга Мемфивосфея, пытался было впутать своего господина в заговор Авесса­лома и успел в этом настолько, что Давид отдал было ему все владения Мемфивосфея; но последний однако же ус­пел, отчасти, оправдать себя в возведенной клевете, и Да­вид возвратил ему половину его владения, предоставив другую половину Сиве — в награду за выказанную им преданность царю.

Бунт Авессалома не прошел без последствий для об­щего политического состояния народа и послужил пово­дом к возбуждению соперничества между коленами³⁴. Се­верные колена, обидевшись за то, что колено Иудино дей­ствовало без всякого сношения с ними в деле подавления политической смуты, и, подозревая какое-либо частное со­глашение его с Давидом в ущерб другим коленам, откры­то заявило свое недовольство, упрекая Иудино колено в том, что оно «похитило царя». Таким недовольством не преминул воспользоваться один «негодный человек»  по имени Савей, вениамитянин. Он дерзко поднял знамя восстания и впервые произнес гибельный клич разделения: «Нет нам части в Давиде, и нет нам доли в сыне Иессеевом; все по шатрам своим, израильтяне!» Это именно тот самый клич, который впоследствии повел к окончательно­му разделению и гибели государства; но теперь он встре­тил противовес в обаянии величественной личности Дави­да, военачальники которого быстро успели подавить вос­стание. Савей, преследуемый войсками Давида, укрылся в городе Авеле, который и осажден был Иоавом. Городу грозила неминуемая гибель, но он избавлен был от нее од­ной «умной женщиной», которая посоветовала гражданам схватить Савея и голову его выдать Иоаву, чем удовлетво­рился полководец Давида и снял осаду с города.

XXXV. Последние годы царствования Давида. Исчисление народа и наказание. Последние распоряжения и кончина Давида³⁵.

С подавлением восстания Савея в государстве водво­рился внутренний мир, продолжавшийся почти до конца царствования Давида. Внутренние враги не дерзали боль­ше открыто выступать против царя, который все более за­воевывал сердца своего народа, посвящая себя заботам о его внутреннем благосостоянии. Но и этот последний пе­риод не прошел без некоторых испытаний, которые Про­мысл посылает для нравственного очищения и укрепления царей и народов. Первым из них был голод, продолжав­шийся три года и послуживший поводом к печальной судьбе Саулова дома³⁶. Исследование о причине голода по­казало, что он был наказанием за какой-то кровожадный поступок Саула по отношению к гаваонитянам, — посту­пок, требовавший отмщения. Когда Давид спросил у гаваонитян, какого возмездия они желали бы за этот посту­пок, то эти жестокие язычники, хотя и приобщенные к израильскому народу в виде рабов, но сохранявшие свои языческие нравы, потребовали выдачи себе потомков Сау­ла в числе семи человек, которых они и повесили самым варварским образом,  выставив их трупы под палящим солнцем для гниения и на съедение диким животным и птицам. Трупы висели так в течение целого лета, от нача­ла жатвы ячменя в апреле до осенних дождей, представ­ляя поистине страшное зрелище, которому еще более тра­гического ужаса придавала склонявшаяся пред ними фигу­ра  злополучной  матери  пятерых  повешенных  сыновей. Рицпа, наложница Саулова, убитая горем о потере своих сыновей, взяв вретище, разостлала его пред трупами и провела на нем все лето, не допуская хищных зверей и птиц касаться дорогих для нее тел. Эта безграничная ма­теринская преданность так поразила Давида, что он сам отправился к месту казни и утешил несчастную мать по­гребением повешенных (равно как и костей самого Сау­ла и своего друга Ионафана), достойным их высокого зва­ния. «И умилостивился Бог над страною после того».

В это же время Давиду пришлось еще раз отразитьфилистимлян³⁷. Последние, пользуясь внутренними смута­ми и бедствиями государства, еще раз попытались сломить его силу и выставили нескольких исполинов, потомков древних Рефаимов, из которых один, Иесвий, едва не убил самого Давида. Этот случай сильно поразил израильтян, и они поклялись, что в будущем не позволят ему лично вы­ходить на войну, «чтобы, как добавляли они, не угас све­тильник Израиля». Благодаря отваге войска Давидова, фи­листимляне были разбиты, и на всех границах государства вновь водворился мир. Давид возблагодарил Бога торжест­венною песнию: «Господь твердыня моя, и крепость моя, и избавитель мой. Бог мой слава моя, на Него я уповаю; щит мой, рог спасения моего; ограждение мое и убежи­ще мое; Спаситель мой, от бед ты избавил меня!»³⁸. Эта восторженно хвалебная песнь царя вошла в собрание его других песней и псалмов и составляет 17-й псалом книги Псалтирь.

Давид теперь опять наслаждался полным миром и благоденствием. Он был самодержавным царем великого государства, которое простиралось от Ливанских гор до границы Египетской и от Средиземного моря до реки Ев­фрата. При таком состоянии Давиду оставалось только смиренно благодарить Бога за оказанные ему и его наро­ду благодеяния, так как он сам сознавал, что всем этим ве­личием он исключительно обязан помощи Божией. Но в нем шевельнулось чувство самонадеянной гордости, и он, быть может имея в виду смелый план дальнейших завое­ваний или увеличения своих богатств, велел произвесть исчисление всему населению государства³⁹. Счет был произ­веден, и по нему оказалось, — что «израильтян было 800 000 мужей сильных, а иудеев 500 000». Но только тогда Давид вполне сознал греховность своих побуждений  при этом исчислении, «и вздрогнуло сердце Давида, и ска­зал он Господу: тяжко согрешил я, поступив так; и ныне молю Тебя, Господи, прости грех раба Твоего; ибо крайне неразумно поступил я». Своим покаянием он, однако же, не загладил греха и должен был понести наказание. В ка­честве вестника Божия гнева явился к нему пророк Гад и предложил ему на выбор три наказания: семилетний го­лод, трехмесячное преследование от неприятелей, или трехдневную моровую язву. «Тяжело мне очень, восклик­нул царь: но пусть впаду я в руки Господа, ибо велико ми­лосердие Его; только бы в руки человеческие не впасть мне». Давид избрал моровую язву, которая и начала опу­стошать население. В короткое время она похитила 70 000 человек и готова была распространиться и на Иерусалим, чтобы опустошить его. Тогда царь с мольбою о милосер­дии воскликнул: «вот, я согрешил, я (пастырь) поступил беззаконно; а эти овцы, что сделали они? Пусть же рука Твоя обратится на меня и на дом отца моего!» Такая все­целая самоотверженность ради невинного народа утиши­ла гнев Божий. Давид, по указанию пророка, построил жертвенник на том месте, где он увидел Ангела-карателя и купил это место (гумно Орны иевусеянина) за 600 сиклей золота, чтобы построить на нем и самый храм. Место это   получило   название   Мориа    (видение),   вследствиеименно бывшего Давиду видения Ангела-карателя, губи­тельная рука которого здесь отвращена была от Иерусали­ма молитвенным ходатайством царя.

Остаток своей жизни Давид посвятил главным обра­зом собиранию материалов и подготовительным работам для построения храма. За все свое царствование он успел уже собрать громадные богатства, которые теперь состав­ляли 100 000 талантов золота и миллион талантов сереб­ра. Искусные рабочие и каменотесы были собраны со всей земли; заготовлено было множество железа и меди без ве­су и кедровых деревьев без счету. Но Давид помнил волю Божию и ограничился только подготовительными работа­ми, предоставляя построение самого храма своему преем­нику, которым он назначил Соломона, Призвав его к се­бе, Давид рассказал ему историю всего этого великого предприятия и завещал ему совершить его, прося всех князей израильских помогать ему в этом.

Это публичное назначение Соломона наследником престола послужило поводом к новой внутренней смуте, отравившей последние дни царствования Давида. Оно на­несло смертельный удар честолюбивым замыслам четвер­того по старшинству сына Давидова — Адонии, который, отличаясь красивой внешностью и пользуясь видимым расположением отца, доселе считал себя прямым наслед­ником престола⁴⁰. Видя такой неблагоприятный для себя оборот дела, он, подобно своему брату Авессалому, ре­шился силою овладеть престолом. Он успел навербовать себе немало приверженцев, и на его сторону стали даже беспокойный Иоав и главный священник Авиафар. Заго­ворщики устроили блистательный пир, на котором от­крыто провозглашали Адонию царем, а между тем пре­старелый Давид еще ничего не знал об этом. Тогда про­рок Нафан открыл ему о заговоре и грозящей Соломону опасности, и встревоженный царь повелел немедленно взять Соломона к реке Гиону и там торжественно пома­зать его на царство. Помазание совершено было главным священником Садоком и пророком Нафаном, в присут­ствии многочисленного народа, который встретил это по­мазание восторженными ликованиями и сопровождал Соломона при возвращении его в город радостными кли­ками: «да живет царь Соломон!» Пораженные такою не­ожиданностью, заговорщики рассеялись. Сам виновник смуты Адония искал спасения у жертвенника, и оставил его только тогда, когда Соломон поклялся пощадить ему жизнь. Чтобы утвердить права Соломона на царский пре­стол, Давид опять созвал главнейших представителей на­рода и выразил пред ними свою волю о том, чтобы Соло­мон был наследником его престола. При этом он еще раз увещевал их не ослабевать в ревности при создании вели­кой святыни, именно храма Божия, который «должен быть весьма величествен, на славу и украшение пред все­ми землями». Тут же Давид передал Соломону все черте­жи будущего храма и его принадлежностей с описью ма­териалов и богатств, которые увеличены были приноше­ниями начальников и князей народа. В подтверждение воли царя принесены были жертвы, Соломон окончательно провозглашен царем, а преданный ему священник Са­док помазан в первосвященника. В этом торжественном собрании народа и священнослужителей Давид, между прочим, сделал подробные распоряжения о порядке слу­жения колена Левиина при будущем храме, а также и последние распоряжения касательно войска и всех других государственных дел.

Но вот приблизилась и кончина, когда должен был угаснуть «светильник Израилев»⁴¹. Чувствуя приближение смерти, Давид еще раз призвал своего наследника и с сво­его смертного одра еще раз увещевал его исполнять запо­веди Божии и законы Моисеевы, дав ему в то же время не­сколько мудрых советов касательно приближенных, из ко­торых одних Соломон должен был удалить (и между ними беспокойного Иоава), а других приблизить и наградить. И затем, вознеся последнюю пламенную молитву о благоден­ствии своего сына-преемника, Давид умер «в доброй ста­рости, насыщенный жизнию, богатством и славою». Всего царствования его было сорок лет, из которых семь в Хев­роне и тридцать три в Иерусалиме, «городе Давидовом», где он и погребен был. Гробница его сделалась общей усы­пальницей и для последующих царей иудейских.

В лице Давида религиозно-нравственный дух избран­ного народа нашел всестороннее и высшее свое выраже­ние. В разнообразных событиях своей жизни Давид высту­пает пред нами как пастух, воин, поэт, мудрый правитель, пророк и царь, объединяя в себе лучшие качества своего народа — простоту, великодушие, благоразумие и сильный религиозно-нравственный смысл. Его религиозно-нравственные песни и псалмы, в которых он, смотря по обстоятельствам своей богатой приключениями и всевоз­можными испытаниями жизни, вдохновенно выражал свои чувства веры и упования на Бога, благодарности и славословия, радости и скорби, ликования и покаянного сокрушения, по силе и нежности выражения, равно как и по возвышенности и пламенности религиозного чувства не имеют ничего себе подобного не только в священной по­эзии других народов, но и в книгах ветхого завета. Содер­жащиеся в них истины ближе всего подходят к истинам нового завета, и потому Псалтирь является и у христиан­ских народов самою любимою книгою, в которой милли­оны ищут и находят утешение и мир для своей борющей­ся с искушениями и невзгодами души. Как по своей жиз­ни, так и особенно по своему духу Давид более, чем кто-либо в ветхом завете, был истинным прообразом Хри­ста, который поэтому с особенною выразительностью на­зывается «сыном Давидовым». Самое имя Давида сдела­лось историческим именем, и увековечено в таких назва­ниях, как «город Давидов», «престол Давидов», «семя Давидово»; оно считалось столь высоким, что уже никто не осмеливался носить его потом, вследствие чего мы уже и не встречаем его в библейской истории последующего времени. Высшей похвалой для Давида служит то, что в нем Сам Бог нашел «Себе мужа по сердцу Своему» (1 Цар. 13:14), и что высотою его религиозно-нравствен­ной жизни измерялась жизнь лучших из его преемников, похвалою для которых было выражение: «он ходил первы­ми путями Давида, отца своего». Как и всякий человек, он нередко падал с высоты своего религиозно-нравственного идеала, и падал глубоко; но и в этом падении он преподал нам величайший пример покаянного сокрушения, давав­шего ему возможность и силу вновь сбрасывать с себя бре­мя греховности и восставать для новой духовной жизни. Давид есть величайший образец нравственно доброго и одушевленного возвышенными чувствами человека, кото­рый всеми силами стремится к добру и мужественно бо­рется с одолевающими его искушениями. В этой борьбе он может падать и падать глубоко, но он никогда не ос­тавит этой борьбы, и после всякого падения — со слеза­ми и сокрушением вновь начнет эту нескончаемую, оже­сточенную борьбу, и в конце концов восторжествует в ней над всеми темными силами зла. Поэтому-то Псалтирь, как боговдохновенно поэтическая летопись испытаний ду­ховной жизни великого псалмопевца, и поражает своею изумительною жизненною правдою, и в ней всякий нахо­дит боговдохновенное выражение тех самых чувств, кото­рые может испытывать каждый человек при различных обстоятельствах и превратностях жизни.

XXXVI. Царствование Соломона. Мудрость юного царя, его величие и могущество. Построение и освящение храма⁴¹.

Соломон вступил на престол не более как 18-летним юношей. От отца своего он наследовал огромное государ­ство, простиравшееся от «реки Египетской до великой ре­ки Евфрата». Для управления таким государством, в кото­ром, притом, было много различных завоеванных племен, готовых при каждом удобном случае восстать против за­воевателей, требовался обширный ум и испытанная муд­рость. Юный царь от природы был одарен светлым умом и проницательностью и, понимая трудность предстоявшей ему задачи, позаботился, прежде всего, водворить необхо­димый мир вокруг самого престола, чтобы всецело отдать­ся потом управлению государством. Это было тем необхо­димее, что, несмотря на окончательное провозглашение Соломона царем, во дворце продолжали существовать сто­ронники Адонии, к которым принадлежали даже такие лица, как великий священник Авиафар и военачальник Иоав. Нужно было сломить и уничтожить эту партию, и когда Адония однажды косвенно заявил свое притязание на престол просьбою о позволении ему жениться на по­следней наложнице Давида (Ависаге), то Соломон вос­пользовался этим случаем, чтобы окончательно устранить опасность посягательств на его престол. Адония был пре­дан смерти, Авиафар «удален от священства Господня», опасный интриган Иоав также лишен был жизни, несмотря на то, что он искал убежища в скинии. Той же учас­ти подвергся и Семей, который хотя и прощен был Дави­дом за свое злобное издевательство и злословие над ним, но при этом обнаружил такую ненависть к Давиду, что его невозможно было терпеть при себе юному царю.

После этого Соломон до позднейших лет своего царст­вования наслаждался глубоким миром, который составляет отличительную черту его царствования. Как могуществен­ный государь, он легко приобретал дружбу соседних госуда­рей и египетский фараон даже выдал за него свою дочь, с рукой которой Соломон получил в приданое важный город Газер, командовавший равниной Филистимской — этой большой дорогой между Египтом и Месопотамией⁴³, Как для израильтян, так и для окружающих их народов этот союз красноречиво свидетельствовал о том высоком поло­жении и политическом значении, которого достиг избран­ный народ. Невольно рисуется поразительная противопо­ложность теперешнего его состояния с тем, в каком он находился, будучи презренным рабом гордых фараонов. Так чудесно исполнил Бог все Свои великие обетования.

Вместе с государственным наследством, Соломон полу­чил от Давида и богатое духовное наследство — его пре­данность религии отцов. «И возлюбил Соломон Господа, ходя по уставу Давида, отца своего». Для изъявления бла­годарности за доброе начало своего царствования юный царь отправился в Гаваон, где находился главный жертвен­ник, и там принес богатую жертву — в тысячу всесожже­нии⁴⁴. И жертва была благоутодна Богу. «В Гаваоне явился Господь Соломону во сне ночью, и сказал Бог: проси, что дать тебе». Вопрос этот был испытанием для Соломона, и он ответил на него, как должно было ответить юному ца­рю, призванному к управлению великим народом. «Госпо­ди, Боже мой! отвечал Соломон: Ты поставил раба Твоего царем вместо Давида, отца моего; но я отрок малый, не знаю ни моего выхода, ни входа. Даруй же рабу Твоему сердце разумное, чтобы судить народ Твой и различать, что добро и что зло; ибо кто может управлять этим многочис­ленным народом Твоим?» — «И благоугодно было Госпо­ду, что Соломон просил этого. И сказал ему Бог: за то, что ты просил этого, и не просил себе долгой жизни, не про­сил себе богатства, не просил себе души врагов твоих, но просил себе разума, чтоб уметь судить, вот, Я сделаю по слову твоему. Вот, Я даю тебе сердце мудрое и разумное, так что подобного тебе не было прежде тебя, и после тебя не восстанет подобный тебе. И то, чего ты не просил, Я даю тебе — и богатство, и славу, так что не будет подоб­ного тебе между царями во все дни твои. И если будешь ходить путем Моим, сохраняя уставы Мои и заповеди Мои, как ходил отец твой Давид, Я продолжу и дни твои». От радостного волнения юный царь проснулся и увидел, что это было лишь сновидение, но сновидение глубоко знамена­тельное, возродившее всю его духовную жизнь. Чудесно да­рованную ему мудрость он скоро доказал знаменитым ре­шением о спорном ребенке между двумя матерями⁴⁵ и еще более своим мудрым управлением, благодаря которо­му его государство сделалось по своему благоустройству об-разцом для всех окружающих правителей.

Свой двор Соломон устроил с пышным великолепи­ем⁴⁶. Он окружен был приближенными сановниками, со­ставлявшими как бы его государственный совет, из кото­рых каждый заведовал вверенною ему частью управления. Так, кроме «дееписателя», священников и писпев при дво­ре были: военачальник (Ванея), Друг царя (Завуф), на­чальник над приставниками (Азария), начальник над до- мом царским (Ахисар) и начальник над податями (Адо-нирам). Все государство в административном отношении разделено было на двенадцать округов, которыми управля­ли двенадцать «приставников», из которых каждый дол­жен был доставлять продовольствие царскому двору на один месяц. Но кроме этого ему отовсюду присылались дары и подати — от всех покоренных царств и народов на огромном пространстве «от реки Евфрата до земли Филистимской и до пределов Египта». «Продовольствие Со­ломона на каждый день составляли: тридцать коров муки пшеничной и 60 коров прочей муки, десять волов откорм­ленных и 20 волов с пастбища, и сто овец, кроме оленей и серн, и сайгаков и откормленных птиц». Для охранения внешнего и внутреннего мира Соломон содержал сильное войско, которое он увеличил конницей и колесницами. У него было 1 400 колесниц и 12 000 всадников. Кони и ко­лесницы вывозились из Египта, который славился ими. Каждая колесница стоила 600 сиклей серебра и каждая лошадь 150 сиклей серебра. Благодаря миру с соседними государствами, начала быстро развиваться торговля, которая еще больше содействовала обогащению как двора Со­ломонова, так и всего народа. В Иерусалиме скоплялось так много драгоценных металлов, что серебро и золото сделались как бы равноценными простому камню; свози­лось так много кедров ливанских для построек, что они стали равноценными сикиморам — простому строевому лесу в Палестине. Население вследствие этого быстро уве­личивалось, наслаждаясь довольством и благоденствием. «И жили Иуда и Израиль спокойно, каждый под вино­градником своим и смоковницею своею от Дана до Вир-савии, во все дни Соломона». Сам Соломон отличался не только царственным великолепием, но и царственно кра­сивою внешностью и особенно царственною мудростью, изумлявшею современников. Священный историк изощ­ряется в приискании достаточных слов для изображения этой мудрости. «И дал Бог Соломону, говорит он, муд­рость и весьма великий разум, и обширный ум, как песок на берегу моря. И была мудрость Соломона выше мудро­сти всех сынов востока и всей мудрости египтян. Он был мудрее всех людей, и имя его было в славе у всех окрест­ных народов»⁴⁷. От своего отца он наследовал дар поэти­ческого вдохновения, который вместе с его личною мудро­стью проявился в том, что он «изрек три тысячи притчей и тысячу пять песней»; вместе с тем его любознательный ум отдался исследованию природы, так что и в области ес­тествознания он поражал современников обширностию и глубиной своих познаний: «и говорил он о деревах, от ке­дра, что в Ливане, до иссопа, вырастающего из стены; го-ворил о животных, и о птицах, и о пресмыкающихся, и о рыбах», т.е., одним словом, по всем отделам естествозна­ния. Сочетание таких необычайных дарований и обшир­ных познаний в юноше-царе, естественно, делало его чу­дом своего века. «И приходили от всех народов послушать мудрости Соломона, от всех царей земных, которые слы­шали о мудрости его»⁴⁸.

Благоустроив внутренние дела государственного уп­равления, Соломон не замедлил приступить к исполне­нию главного завещания своего отца Давида, именно к построению «дома имени Господа, Бога своего»⁴⁹. Обсто­ятельства благоприятствовали началу предприятия. Ста­рый друг Давида, Хирам, царь тирский, перенес свою дружбу и на его сына, и, услышав о восшествии его на престол, отправил к нему посольство с поздравлением и заявлением дружбы. Соломон воспользовался этим случа­ем и через ответное посольство к Хираму просил его о со­действии в построении храма. Хирам вновь ответил Соло­мону письмом, в котором охотно предлагал ему всякое содействие. Между ними состоялось соглашение, по кото­рому Хирам обязывался доставлять кедровые брусья с Ли­вана, а Соломон должен был ежегодно поставлять во дво­рец Хирама условленное количество хлеба и оливкового масла, именно 20 000 коров пшеницы и 20 коров масла. Заготовлявшийся на Ливане строевой лес сплавлялся фи­никиянами морем до Яффы, откуда Соломон перевозил его в Иерусалим. Рабочие для этих работ набирались из подвластных иноплеменников, живших в различных частях страны. Их собрано было 153 600 человек: 70 000 из них употреблялись для перевозки брусьев, 80 000 для руб­ки леса на Ливане и 3 600 в качестве надзирателей. Кро­ме того, чтобы сделать храм вполне национальным пред­приятием и созданием, Соломон обложил повинностью и весь израильский народ, который должен был поставить 30 000 рабочих для  работы на Ливане, куда он и посылал их по десяти тысяч в месяц попеременно, так что один месяц они работали на Ливане, а два месяца оставались у себя дома. Кроме рубки леса они должны были тесать ог­ромные камни под фундамент храма, для которого искус­ственно обделана была и самая гора Мориа, назначенная Давидом для возведения храма. Кроме рабочих и матери­ала Хирам снабдил Соломона и главным архитектором, своим соименником Хирамом. Он был сын одной вдовы из колена Данова. Отец его был тирский художник, от которого он и наследовал многосторонний художествен­ный талант и мог исполнять все дорогие и изящные ра­боты, необходимые для храма. Как главный архитектор и художник, он стал во главе многих других художников, собранных самим Соломоном.

Наконец, приступлено было к построению⁵⁰. Это бы­ло в 480 году от исхода израильтян из Египта, в четвертый год царствования Соломона, во 2-й день месяца Зиф, вто­рого месяца церковного года (апрель — май). Все подго­товительные работы были настолько закончены, что самое возведение здания происходило в полнейшей тишине — без звука молота, и закончено было в 7 ¹/₂ лет, в восьмом месяце (Буле), одиннадцатого года царствования Соломо­на. Вся площадь, обнесенная стенами дворов храма, зани­мала около 600 квадратных футов. Самое святилище было небольших размеров, так как назначалось только для свя­щеннодействующих, а для народа предназначались обшир­ные дворы. В общем, план храма был похож на план ски­нии, от которой он отличался только несколькими прист­ройками к святилищу, предназначавшимися для помещения священников и других служителей храма, а также сокровищницы и вообще необходимых служб. По своим размерам самый храм был как раз вдвое больше скинии, имел в длину 80 локтей и в ширину 40 локтей (скиния имела 40×20), и высота его была 30 локтей (ски­ния имела 15 локтей высоты). Храм состоял из трех час­тей: притвора, святилища и Святого святых. Притвор за­нимал 10 локтей всего помещения храма и украшен был двумя великолепными бронзовыми колоннами (Иахин и Воаз) в 18 локтей высоты каждая, кроме особых капите­лей, украшенных дорогой резьбой, представлявшей венцы наподобие лилии с гранатовыми яблоками на цепочках. Святилище, или среднее помещение, имело 40 локтей в длину и 20 в ширину (в скинии 20×10 локтей) и Святое святых представляло кубическое помещение в 20 локтей в длину, ширину и высоту (в скинии 10 локтей во всех трех измерениях). Вся внутренность храма была богато укра­шена дорогой резьбой и золотом. Над ковчегом завета, по­ставленном во Святом святых, были поставлены два херу­вима резной работы, покрытой золотом. Своими внутренними крыльями они соприкасались между собой над ков­чегом, а внешними касались стен храма. В святилище кро­ме кедрового и покрытого золотом жертвенника кадиль­ного поставлено было семь золотых светильников (на ме­сто одного в скинии) и стол хлебов предложения был заменен десятью золотыми столами, на которых кроме хлебов предложения помещались и все золотые сосуды, необходимые при богослужении. Храм был окружен дву­мя обширными дворами, обнесенными стенами. Двор внешний назначен был для народа, а двор внутренний для священников. На последнем находился огромный медный жертвенник, к которому нужно было подниматься по сту­пеням лестницы, перемежавшейся тремя площадками. Тут же пред притвором было «медное море», т.е. огром­ный медный умывальник, названный так по обширности своего объема, имевшего пять локтей высоты, 10 в диаме­тре и 30 в окружности. Он стоял на двенадцати медных волах, которые по три были обращены к четырем странам света, и имел изящный вид шестилиственной лилии. Ря­дом с ним находилось десять меньших умывальников для омовения жертв. В общем, храм представлял собою вели­колепное по богатству материалов и изяществу работы и украшений здание, высившееся на самой вершине горы Мориа. Вход с него был с востока и вел вверх по склону горы сначала во двор внешний, оттуда на несколько сту­пеней выше во двор внутренний, от которого также на несколько ступеней выше стоял уже притвор храма. От­дельные части храма разделялись между собой деревянными перегородками, покрытыми золотом. В святилище ве­ли двойные врата изящной работы, а врата во Святое свя­тых закрывались еще завесой из драгоценнейших тканей с изображением херувимов. Благодаря такому плану пост­роения храма на горе, он, несмотря на свои сравнительно небольшие размеры, был «весьма величествен», а изуми­тельное богатство украшений и самая ценность материа­лов поистине делали его «славой и украшением пред все­ми землями», как и желал Давид в своем предсмертном завещании.

По окончании построения храма было совершено его торжественное освящение⁵¹. Временем для него был из­бран самый радостный праздник Кущей, в седьмом меся­це (Тисри = сентябрь — октябрь) священного года. По­кончив все свои полевые работы и собрав виноград, народ собрался в Иерусалим со всех концов обширного государ­ства Соломонова. Явились представители всех колен наро­да и все колено Левиино — в своем полном составе. Во­круг великого жертвенника во внутреннем дворе рядами расставились священники для жертвоприношения и рядом с ними левиты-певцы в висонных⁵² одеяниях с кимвалами, псалтирями и цитрами и 120 священников с трубами. Сам Соломон занимал возвышенное место, дававшее ему воз­можность видеть весь обряд освящения. Священнодейст­вие началось с торжественного поднятия и перенесения ковчега завета. Когда левиты с ковчегом приблизились к вратам притвора, многочисленный хор певцов грянул по­следние стихи 23 псалма: «Поднимите, врата, верхи ваши,

и поднимитесь двери вечные, и войдет Царь славы». Часть хора спрашивала: «Кто сей Царь славы?», и весь хор опять отвечал: «Господь сил — Он есть Царь славы». Ковчег за­вета был поставлен в Святом святых под сению крыл хе­рувимов. В этот момент все огласилось звуками торжества. «И были, как один, трубящие и поющие, издавая один го­лос к восхвалению и славословию Господа, — и когда за­гремел звук труб и кимвалов и музыкальных орудий, и вос­хваляли Господа: ибо Он благ, ибо во век милость Его, тог­да дом, дом Господень наполнило облако, и не могли священники стоять на служении по причине облака; пото­му что слава Господня наполнила дом Божий». Тогда царь поднялся с своего возвышения и благословил народ; рас­сказав историю построения храма, он опустился на колена и, воздев руки к небу, произнес великую посвятительную молитву⁵³, в которой просил о благоволении и милости Бо­жией в будущих судьбах Израиля. «Господи, Боже Израи­лев! молился Соломон. Если небо и небеса не вмещают Те­бя, тем менее храм сей, который построил я. Но призри на молитву раба Твоего и на прошение его. Да будут очи Твои отверзты и уши Твои внимательны к молитве на ме­сте сем. Священники Твои, Господи, да облекутся во спа­сение и преподобные Твои да насладятся благами. Госпо­ди, Боже мой! не отврати лица Твоего, помяни милость к Давиду, рабу Твоему»! Во время молитвы облако станови­лось все ярче и светлее, и в знак особенного благоволения «сошел огонь с неба и поглотил всесожжение и жертвы, и слава Господня наполнила дом». «И все сыны Израилевы пали лицем на землю, и славословили Господа, ибо Он благ, ибо во век милость Его». Последовавшее затем празд­нество продолжалось две недели (вдвое против обычного праздника Кущей) и за это время было принесено в жерт­ву 22 000 волов и 120 000 овец, причем как царь, так и весь народ соперничали щедростию приношений. По окончании празднества Соломон отпустил народ, и все «благословляли царя, и пошли в шатры свои, радуясь и ве­селясь в сердце о всем добром, что сделал Господь рабу Своему Давиду и народу Своему Израилю»⁵⁴.

XXXVII. Соломон на вершине своей славы. Царица Савская. Падение Соломона и его кончина⁵⁵.

После счастливого окончания сооружения величест­венного храма Царю царей, Соломон не прекратил стро­ительной деятельности, которая продолжалось почти во все время его царствования. Прежде всего, он приступил к построению себе великолепного дворца в Иерусалиме с роскошными палатами, украшенными рядами кедровых колонн, от многочисленности и богатства которых главная палата получила название «дома леса Ливанского». Из дру­гих палат — «притвор из столбов» — был обычным мес­том торжественных аудиенций, «притвор с престолом» — местом судилища. Дворец стоял на Сионе и соединялся с храмом подземным ходом. В одной из построек дворца

было особое помещение для гордой дочери фараона, не хотевшей жить совместно с другими женами царя. Вмес­те с тем Соломон воздвиг и несколько других дворцов вне Иерусалима, как напр. летний дворец на Ливане. Для уве­личения роскоши этих дворцов Соломон развел повсюду великолепные сады и виноградники, среди которых про­исходят многие события, описываемые в книге «Песнь песней».

По окраинам государства он устроил несколько ук­репленных замков или городов для запасов (Фадмор, верх­ний и нижний Вефорон, Ваалаф и др.). В самом Иеруса­лиме произведены были капитальные перестройки, соору­жены новые стены и устроен дорогой водопровод, дававший возможность продовольствовать огромные мас­сы народа, стекавшегося на годовые праздники, и выдер­живать продолжительные осады. По окончании всех глав­ных работ Соломону во второй раз явился Господь⁵⁶ и во­зобновил с ним завет, в котором обещаны благодеяния и нескончаемость царствования за преданность Богу, хотя при этом высказана и угроза жестоким наказанием за от­ступления от Него. «Если вы и сыновья ваши отступите от Меня, говорил предостерегающий голос Божий, то Я ис­треблю Израиля с лица земли, которую Я дал ему, и храм, который Я осветил имени Моему, отвергну от лица Мое­го, и будет Израиль притчею и посмешищем у всех наро­дов. И о храме сем высоком всякий прохожий мимо его, ужаснется и свистнет, и скажет: за что Господь поступил  так с сею землею и с сим храмом? И скажут: за то, что они оставили Господа Бога своего, который вывел отцов их из земли Египетской, и приняли других богов, и поклоня­лись им, и служили им, — за это навел на них Господь сие бедствие».

На все произведенные Соломоном работы требовались громадные средства, и они доставлялись быстро развивав­шейся торговлей. В это время царство Израильское сосре­доточивало в себе, можно сказать, всю мировую торговлю. Особенно важен был в этом отношении союз с Тиром, главным городом Финикии, тогдашней владычицы Среди­земного моря. К нему стягивалась торговля со всех стран Азии, но так как все главные азиатские торговые рынки находились в подчинении у Соломона, то вся торговля, по необходимости, проходила чрез владения израильтян, и са­мый Тир был лишь как бы богатейшим портом Палести­ны, который, притом, находился в полной зависимости от нее в жизненном отношении, так как она была главной и почти единственной житницей как этого, так и других фи­никийских городов. Кроме того, чтобы стать еще незави­симее от финикиян, Соломон завел собственный флот, ко­рабли которого из портов Средиземного и Чермного морей делали далекие плавания и привозили огромные богатства как золотом, так и редкими произведениями далеких стран. Корабль, ходивший в Офир (в Аравии), привез Со­ломону 420 талантов золота, а корабль фарсисский, прихо­дивший в три года раз, привозил золото и серебро, слоно­вую кость, обезьян и павлинов. Этот корабль, очевидно, плавал в известную финикийскую колонию в Испании, Тартесс, который был складочным местом лучших и бога­тейших произведений Африки, откуда они и развозились на кораблях «фарсисских» (тартесских) во все страны тог­дашнего цивилизованного мира. Эта обширная торговля давала государственной казне Соломона огромный ежегод­ный доход в 666 талантов золота. Вследствие этого неиз­бежно при дворе развивалась необычайная роскошь. Двор Соломона блистал чисто восточною пышностью и изыскан­ным великолепием. Все сосуды и принадлежности во двор­це были из чистого золота, «дом леса Ливанского» был ук­рашен множеством щитов, покрытых чеканным золотом. Престол, царственное одеяние Соломона, убранство двор­ца — все это сделалось притчей богатства и изысканного великолепия. Если к этому прибавить блестящую конницу со множеством дорогих коней и колесниц и общее благо­состояние страны, наслаждавшейся ненарушимым миром и мудрым управлением, то понятно будет, на какой высо­те благосостояния находилось царство израильское во вре­мя царствования Соломона.

В этот-то период величия, богатства и блеска слава Соломона гремела по всем соседним странам. Все окрест­ные властелины спешили изъявить ему свое удивление и почтение. Восседая на своем великолепном престоле, Со­ломон торжественно встречал многочисленные посольства и благосклонно принимал от них всевозможные дары — «сосуды серебряные и сосуды золотые, и одежды, и ору­жие, и благовония, коней и мулов». Но самой замечатель­ной посетительницей его была знаменитая царица Сав-ская⁵⁷. Это была царица одной из богатейших стран в юж­ной Аравии, царица сабеев, во главе правления которых . всегда стояли женщины  (гинеократия), и она впервые могла услышать о славе Соломона благодаря посещению Аравии (Офира) флотом его. Пораженная рассказами о его необычайной мудрости, о его богатстве и славе, она за­хотела лично убедиться в достоверности этих рассказов и отправилась в Иерусалим с блистательной свитой и бога­тейшими подарками. Из беседы с Соломоном, а также из наблюдения за всеми порядками его жизни и управления она убедилась, что в рассказах, дошедших до нее, и на по­ловину не было того, что она увидела в действительности, хотя эти рассказы возбуждали в ней мысль о преувеличе­нии. Тронутая всем виденным, она с благословением муд­рому царю и всему народу израильскому отправилась об­ратно в свою далекую страну, оставив Соломону богатые подарки и сама унеся с собой не только взаимные подар­ки от Соломона, но и искру истинной веры в своем доб­ром сердце, которая немало содействовала впоследствии тихому прозябанию ее в обширных степях Аравийской земли.

Посещение Соломона царицей Савской отмечает со­бою высший поворотный пункт в его царствовании. Большее возвышение было уже невозможно. Соломону оставалось только держаться на Достигнутой высоте вели­чия и славы; но удержать за собой это положение для не­го оказалось труднее, чем достигнуть его. Окружавшая его восточная роскошь не замедлила оказать на него свое расслабляющее действие, и он стал падать нравственно. Первым грехом его, поведшим за собою и дальнейшее падение, был обычный грех восточных царей, именно многоженство⁵⁸. С летами в нем развилось кроме неуме­ренного сладострастия и особое восточное честолюбие, заставлявшее его превзойти всех соседних царей не толь­ко признанною за ним мудростью и богатством, но и многочисленностью своих жен. Кроме дочери фараоно­вой, Соломон стал брать себе жен из всех соседних на­родов: он «полюбил многих чужестранных женщин — моавитянок, аммонитянок, идумеянок, сидонянок и хет­теянок, из тех народов, о которых Господь сказал сынам Израилевым: не входите к ним, чтобы они не склонили сердца вашего к своим богам; к ним прилепился Соло­мон любовию. И было у него 700 жен и 300 наложниц; и развратили жены его сердце его». Причина этого про­тивозаконного и гибельного увлечения заключалась гораз­до глубже, чем простое сладострастие. Оно было лишь ес­тественным и последним выражением общего направле­ния, к которому, видимо, клонилась вся политика Соломона. Уже раньше он во многом отступил от пря­мых постановлений Моисеева законодательства, как напр. вступлением в союз с Египтом, введением конни­цы и выступлением на поприще обширных торговых предприятий. Вследствие этого весь склад жизни, как ца­ря, так и народа совершенно изменился и потерял свою первобытную патриархальность и простоту, какою долж­на бы отличаться жизнь избранного народа. На место их вторглись иностранные обычаи и порядки обыкновенной жизни азиатских народов — с ее неумеренностью и по­рочностью. И многоженство было завершением такого склада жизни, закончившегося полным нравственным падением некогда «мудрейшего» царя.

«Во время старости Соломона, рассказывает священ­ный историк, жены склонили сердце его к иным богам, и сердце его не было вполне предано Господу Богу своему, как сердце Давида, отца его. И стал Соломон служить Астарте, божеству сидонскому, и Милхому, мерзости аммонитской. И делал Соломон неугодное пред очами Господа, и не вполне последовал Господу, как Давид, отец его. Тог­да построил Соломон капище Хамосу, мерзости моавитской, на горе, которая пред Иерусалимом, Молоху, мерзо­сти аммонитской. Так сделал он для всех своих чужестран­ных жен, которые кадили и приносили жертвы своим богам»⁵⁹. В политике Соломона и раньше замечались укло­нения от начал Моисеева законодательства, но так как они касались лишь внешнего склада жизни, то и находили заб­вение во всепрощающей милости Божией; но теперь дело касалось основного начала самого богоправления. Соломон не только нарушил закон, запрещавший входить в брач­ные связи с гнусными идолопоклонниками, но допустил и самое следствие их: допустил в самой святой земле, в са­мом центре ее, перед самым храмом Божиим гнусные мерзости идолопоклонства! Этим в основе разрушался за­вет с Богом и уничтожалась самая цель избрания Израи­ля в качестве «света для народов». Тогда Господь разгневался на Соломона. Ему произнесен был строгий приго­вор, что царство будет «отторгнуто» от него и передано рабу его.

Скоро не замедлили обнаружиться и первые призна­ки гнева Божия. Ослабленный придворною пышностью, Соломон не обращал достаточного внимания на внутрен­нее состояние своего государства. Этим не преминули вос­пользоваться некоторые князьки покоренных народов и подняли восстание⁶⁰. На юго-востоке восстание поднял идумейский князь Адер, спасшийся во время завоевания Идумея Давидом бегством в Египет и теперь вновь явив­шийся с целию возвратить себе потерянные тогда владе­ния, а на северо-востоке мятеж поднял некий Разон, раб разбитого Давидом царя Адраазара. Став во главе шайки, он овладел Дамаском и водворился там в качестве владе­тельного князя, образовав сильное Сирийское царство с Дамаском, как столицей, во главе.

Но эти смуты на далеких окраинах были ничто в сравнении с тою опасностью, которая подготовлялась для престола Соломонова внутри самого государства. Господь во гневе своем предсказал Соломону, что царство его бу­дет отторгнуто от него и передано «рабу его». И этот «раб» был Иеровоам, сын Наватов, из колена Ефремова⁶¹. Это был человек «мужественный» и настолько выделялся своими способностями, что Соломон поставил его смот­рителем над оброчными рабочими из его родного коле­на, наравне с другими, употреблявшимися для царских работ. Здесь он познакомился с обратною стороною государственной жизни, видел тягости, которые должен был нести народ для удовлетворения неумеренных при­хотей царя, слышал ропот рабочих, видел предворные не­урядицы и нравственную распущенность самого царя. При виде всего этого в нем проснулась давняя гордость ефремлянина, и он устыдился за свое родное колено. В благословении Иакова Ефрему предсказана была великая будущность, которая, отчасти, находила осуществление в том, что из его колена вышел такой великий вождь, как Иисус Навин, и вообще оно до воцарения дома Давидо­ва было центром и давало тон всей религиозной и госу­дарственной жизни народа; и вот теперь оно должно бы­ло рабски служить представителям ненавистного ему ко­лена Иудина. Эта мысль была естественным подготовлением к предстоящему ему назначению, и оно окончательно укрепилось в нем, когда оно подтверждено было ему силомским пророком Ахией, который, встре­тив его однажды в поле, разодрал пред ним свой плащ на двенадцать частей и, отдавая из них десять Иеровоаму, сказал, что так Господь раздерет царство Израильское и что при преемнике Соломона к нему отойдут десять ко­лен израильских, а за домом Соломоновым останется только два колена, и то только «ради Давида, дабы оста­вался этот светильник Израилев пред лицем Божиим, и ради города Иерусалима, который Бог избрал Себе для пребывания там имени Его». Когда известие об этом до­шло до Соломона, то он хотел насилием над Иеровоамом отвратить грозящий ему суд Божий; но Иеровоам бежал в Египет, был принят фараоном новой династии Сусакимом и там ожидал смерти Соломона, чтобы возвратить­ся на родину и приступить к осуществлению своего пред­назначения.

Среди таких тревог и испытаний Соломон прибли­жался к своей кончине. История не говорит, как повлия­ли на него все эти испытания и не пробудили ли они в нем искреннего сокрушения и покаяния. Но оставленные им книги и особенно книга «Екклесиаст» дополняют ис­торию его жизни. В этой последней книге делается пол­ный обзор всего опыта его жизни. Тут мы видим челове­ка, который испытал все удовольствия жизни и до дна ис­пил    чашу    земных    радостей,    и    все-таки    остался неудовлетворенным, и, в конце концов, должен был с гру­стью воскликнуть: «суета сует, все суета, и томление духа!» Из своего великого опыта жизни он пришел к убеждению, что истинная жизнь состоит в послушании Богу и испол­нении Его святых заповедей. «Выслушаем сущность всего, заключает он свою книгу: бойся Бога и заповеди Его со­блюдай, потому что в этом все для человека».

Соломон умер в Иерусалиме на 40 году своего царст­вования и погребен был в городе Давидовом. История его царствования описана была пророками Нафаном и Ахией, в «видениях прозорливца Иоиля о Иеровоаме» и в особой книге «дел Соломоновых»⁶². Первые три сочинения, веро­ятно, послужили основой для повествования о нем в 3 книге Царств, а сущность последней книги передана во 2 книге  Паралипоменон.   Несмотря  на множество  своихжен, Соломон оставил по себе только одного сына Ровоа-ма, от Наамы аммонитянки, и он сделался преемником его престола.

XXXVIII. Внутреннее состояние израильского народа во бремена царей. Религия и богослужение. Просвещение и боговдохновенные книги. Летосчисление.

Период управления трех великих царей израильского народа был временем его высшего расцвета как в полити­ческом, так и в духовном отношении. После бедствий и безурядицы периода судей, это было время благосостоя­ния, могущества и блеска, когда народ израильский достиг полного осуществления великих обетований Божиих и под покровом твердой власти мог беспрепятственно обнару­жить все лучшие качества своего национального гения, своим государственным благоустройством показать истин­ный образец «богоправления», а высотою своей религиоз­но-нравственной жизни во всем блеске оправдать свое ве­ликое призвание — быть светом для язычников. Если на­род израильский не оправдал своего назначения и при таких благоприятных обстоятельствах и представил много печальных фактов религиозно-нравственного падения да­же в лучших своих представителях, в лице самих своих ца­рей, то это показывает только, как исконное зло внедри­лось в нравственную природу человека и подобно жернову на шее неудержимо тянуло его в бездну зла, несмотря на все усилия в стремлении к добру. Такова была общая судьба ветхозаветного человечества, томившегося в рабст­ве греху, и единственным утешением для него служила на­дежда на будущее избавление — в лице того божествен­ного Избавителя, быть хранителем обетований о котором и был предназначен избранный народ.

Обетование о Спасителе в этот период нашло ясное подтверждение в славном обетовании Давиду, что Бог вос­ставит ему семя его, престол которого устоит вовеки, и этому   семени   Он   будет   Отцом,   а   оно   Ему   Сыном (2 Цар. 7:12—16). Давид не мог относить этого обетова­ния к своему преемнику и потому понял его в том имен­но смысле, как истолковал его впоследствии ап.  Павел, именно в смысле обетования о духовном преемнике и «Сыне Давидовом», Сыне Божием, Спасителе мира и Ца­ре вселенной, престол которого «устоит во веки». Кроме этого обетования, подтвержденного и в завете с Соломо­ном (3 Цар. 9:5), мысль о будущем Избавителе в это вре­мя проникает всю жизнь народа: самое политическое мо­гущество его было прообразом духовного могущества Мес­сии и самые цари его,  особенно Давид  и Соломон в лучшие периоды их жизни, были явными прообразами Спасителя — первый прообразом Его как Царя победы, второй — как Царя мира. Затем все псалмы Давида пе­реполнены выражениями пламенного ожидания Мессии и самыми ясными пророчествами о всех событиях Его зем­ной жизни, от рождения до страдания и смерти, от воскресения до прославления одесную Отца. Пророческие псалмы Давида представляют ясное доказательство того, как живо было в лучшем народном сознании великое обе­тование Божие о Спасителе мира и как религиозно-нрав­ственный дух человечества жаждал исполнения этого обе­тования.

Внутреннее оживление религиозно-нравственного чувства нашло полное свое выражение в развитии бого­служения и связанных с ним обрядов и учреждений. В этом отношении неизмеримые услуги делу истинной ре­лигии и ветхозаветной церкви оказал Давид своими церковно-религиозными учреждениями. Будучи сам бого­вдохновенным псалмопевцем и пророком, он употреблял все свои усилия к упорядочению и возвышению богослу­жения. Перенеся ковчег завета в Иерусалим, он произвел полное преобразование в порядке левитского служения, установив правильное и постоянное богослужение в ски­нии. С этою целию избраны были три семейства братьев-певцов, чтобы «они провещали на цитрах, псалтирях и кимвалах». Под руководством этих искусных певцов (Асафа, Емана и Идифуна, имена которых значатся в надписании многих псалмов) образовался многочисленный хор в 288 человек, который вместе с служащими левита­ми и священниками «славословил, благодарил и превозно­сил Господа Бога Израилева» пред ковчегом Господним. Всех левитов отделено было на служение 4 000 человек, а остальные левиты в количестве 34 000 человек были рас­пределены на различные службы при скинии в качестве привратников, носильщиков священных сосудов и других принадлежностей скинии,  помощников и послушников священникам в принесении жертв и совершении других обязанностей своего служения. Для исполнения высших обязанностей священнослужения были назначены потом­ки двух сыновей Аароновых — Елеазара и Ифамара. Хо­тя Аарону, собственно, наследовал старший сын его Елеазар, но честь первосвященства некоторым образом делил с ним и Ифамар, к дому которого иногда всецело пере­ходило первосвященство  (напр. в лице Илия первосвя­щенника).  Во время Давида мы видим представителей обеих этих линий в лице великих священников Садока и Авиафара, из которых один первосвященствовал в старой скинии в Гаваоне, а другой в новой скинии — в Иеруса­лиме. Но дом Елеазара числом священнических семейств вдвое превосходил дом Ифамара, так как по переписи, произведенной Давидом, в первом было шестнадцать и во втором только восемь семейств. Двадцать четыре главы этих семейств были сделаны при Давиде начальниками двадцати четырех «чред», т.е. очередных служений в хра­ме, на которые последовательно являлись члены этих свя­щеннических семейств. На такие же «чреды» разделены были и левиты, и певцы, которые и отправляли богослу­жение совместно с соответствующими чредами священ­ников. «Чреда», по всей вероятности, начиналась в суббо­ту и продолжалась в течение недели, когда на смену ее яв­лялась   следующая   чреда.   Разделение   это   в   точности соблюдалось до позднейшего времени, как это видно из истории Захарии, отца св. Иоанна Крестителя, который удостоился бывшего ему видения ангела, «когда он в по­рядке своей чреды служил пред Богом» (Лук. 1:8). Уч­режденный в скинии порядок служения перенесен был и в храм Соломонов, где, однако же, для возвышения тор­жественности богослужения участились случаи, когда при богослужении участвовали одновременно все двадцать че­тыре чреды, как это и было особенно при освящении хра­ма. С освящением храма все богослужение сосредоточи­валось в нем, и старая скиния в Гаваоне потеряла всякое значение; вместе с тем с извержением Авиафара из свя­щенного сана (за принятое им участие в политическом заговоре Адонии) первосвященство окончательно прекра­тилось в ветви Ифамара и сосредоточилось в ветви Елеазара, в лице Садока, помазанного на первосвященство при Соломоне. Церковная обрядность при богослужении в это время получила широкое развитие, но только с внешней стороны, в смысле пышности и величия. В суще­ственном она оставалась такою же, какою установлена была Моисеем при скинии, хотя в то же время, соответ­ственно новым потребностям, явились и новые обряды. Таков особенно обряд помазания на царство. Оно было частное и торжественное. Первое, обыкновенно, совер­шал пророк, как исполнитель воли Божией, а второе со­вершал при общенародном собрании главный священник или первосвященник, как посредник между волей Бога и волей народа. При помазании употреблялся елей, как ви­димое орудие сообщения благодати Божией. Посвящаемому вручалась книга закона, с которой он должен был сообразоваться во всей своей жизни и управлении.

В государственном управлении за это время соверши­лась важная перемена, состоявшая в учреждении царской власти. Учреждение ее было вызвано насущною потребностию народной жизни, так как отсутствие твердой вла­сти во времена судей привело к полному безначалию и связанным с ним бедствиям. Но учреждение ее в то же время было, отчасти, и выражением недостаточного упо­вания со стороны народа на непосредственное правление Самого Бога и желанием иметь правление на подобие ок­ружающих народов. Поэтому на вопрошение Самуила Господь ответствовал ему: «не тебя они отвергли, но от­вергли Меня, чтоб Я не царствовал над ними» (1 Цар. 8:7). Самое учреждение царской власти в теократическом государстве ослабляло существеннейшее начало его жиз­ни, так как народ мог получить склонность более возла­гать свои надежды на видимого царя, забывая Верховно­го и Невидимого. Тем не менее, твердая власть была на­сущною потребностью и внутренней, и внешней политической жизни народа, и потому она была учрежде­на с теми ограничениями, которые поставлены были в за­конодательстве Моисея, уже заранее предвидевшего этот неизбежный момент в жизни избранного народа. Огра­ничения эти состояли, прежде всего, в том, что народ не должен был поставлять себе царем иноземца, а непремен­но природного израильтянина, и притом такого, «которо­го изберет Господь Бог» (Второз. 17:15). За этим ограничением избрания следуют законы, ограничивающие са­мую власть царя. И замечательно, что эти ограничения главным образом направлены против того, чем особенно отличались восточные пари, именно против накопления личных богатств и развития роскоши, всегда влекущих за собою нравственную порчу и забвение законов и народа. «Поставь себе царя, говорит законодатель, только чтоб он не умножал себе коней и не возвращал народа в Египет для умножения себе коней» (Второз. 17:16). Смысл это­го закона тот, что им запрещается входить в сношения и в союз с Египтом, отличавшимся в древности коннозавод­ством. Желание иметь лучших коней — один из главных предметов тщеславия восточных монархов — заставило бы войти в сношения с фараонами, а потом и в полити­ческий союз с Египтом, между тем как такой союз, по ге­ографическому положению Палестины, мог быть гибель­ным для еврейского народа, что, впоследствии, и оправ­далось историей. Кроме того, умножение коней, совершенно ненужных в гористой стране, служило бы не к охранению народных интересов (напр. во время вой­ны), а только к удовлетворению тщеславной гордости ца­ря. — «Чтобы не умножал себе жен, дабы не разврати­лось сердце его» (ст. 17). Гаремы до сих пор на востоке составляют одно из гнуснейших придворных учреждений, в которых монархи-деспоты теряют последние нравствен­ные и физические силы, погружаясь в грубейший разврат. Поэтому постановление, запрещающее иметь гаремы, по­нятно само собою. «И чтобы серебра и золота не умножал себе чрезмерно». Чрезмерное накопление богатств могло давать повод, как это видно из истории Соломона, к обширным торговым предприятиям, которые были бы несообразны с истинно народными интересами, содейст­вовало бы развитию неравенства по состоянию и тем на­рушило бы основной закон Моисея, установивший обще­ственно-экономическое равенство, ввело бы несообраз-ную с теократическим строем государства роскошь при дворе и тем отдалило бы царя от народа. «Но когда он сядет на престол царства своего, должен списать для себя список закона сего в книге, находящейся у священников и левитов, и пусть он будет у него, и пусть он читает его во все дни жизни своей, дабы научился бояться Господа, Бога своего, и старался исполнять все слова закона сего и постановления сии». Царь не был законодателем и дол­жен был управлять государством не по своему личному произволу, а по данному закону, с которого он должен был иметь правильный список, чтобы, постоянно имея его пред собою, не уклонялся ни направо, ни налево (ст. 20), следовательно, вообще должен был править по при­знанному народом закону. Таким постановлением поло­жен был предел деспотизму, в который так легко впада­ют восточные правители. Наконец, законодатель дает об­щее определение отношения царской власти к народу. В древних восточных монархиях отношение между прави­телями и народом обыкновенно отличалось высокомер­ным презрением со стороны правителя и рабским подо­бострастием со стороны народа. В государстве избранного народа такого отношения не должно было быть; поэто­му законодатель требует от царя, «чтобы не надмевалось сердце его пред братьями его» (ст. 20), или, в примене­нии этих слов к правлению, чтобы правил своими поддан­ными с кротостию и любовию», не как рабами, а как братьями. Лучшие цари были верны этому правилу. Да­вид напр., в обращении к народу называл своих поддан­ных братьями: «И стал Давид царь на ноги свои, и ска­зал: послушайте меня, братья мои и народ мой!» (1 Па-рал. 28:2). Таким образом, власть царей израильского народа была ограничена строгой регламентацией — в ду­хе древних начал богоправления и самоуправления народ­ного. Такою она и является в истории. Для сообщения ей большей обязательности для царя, был даже установлен такой порядок, что при вступлении на престол царь за­ключал договор с народом, в котором, по всей вероятно­сти, обязывался исполнять законы, определяющие грани­цы его власти (1 Цар. 10:25; 2 Цар. 5:3; 4 Цар. 11:17). Из истории видно, что цари не всегда точно исполня­ли эти законы касательно царской власти, и в лице Соло­мона мы видим царя, который даже прямо нарушил не­которые из основных положений законодательства, так как вступил в союз с Египтом и завел конницу, предался многоженству и неумеренной роскоши. Но в этом они были лишь выразителями общего духа непослушания сво­его народа и несли наказание в самых следствиях своих нарушений закона, как это и было особенно с Соломоном. Но, в общем, царская власть была весьма полезна для развития гражданских доблестей и государственной жизни народа. Благодаря именно ей народ израильский достиг необычайного политического могущества и блеска, так что под его политическим влиянием находился весь современ­ный цивилизованный мир. В случае более строгого послу­шания как царей, так и самого народа святым законам Божиим народ израильский мог бы соединить со своим политическим влиянием и религиозно-нравственное влия­ние и, таким образом, в полном смысле мог бы стать ве­ликим светочем для человечества. Но преступления против закона быстро подточили его могущество и его нравствен­ную силу, и он неудержимо стал стремиться к падению.

С ограничением непосредственного богоправления,  вследствие учреждения царской власти,  воля Божия нашла себе непосредственных выразителей в лице пророков, дея­тельность которых во времена царей получает весьма важ­ное значение в государстве. Это были живые носители во­ли Божией, которую они мужественно высказывали царям и тем призывали их к послушанию закону и к покаянию. Некоторые из пророков, как напр. Нафан и Гад, были приближенными советниками царя, направлявшими его деятельность сообразно требованиям воли Божией и зако­на. При всяком согрешении или преступлении царя про­тив закона они являлись бесстрашными мстителями за по­пранный закон, равно как и выразителями воли Божией, которую они лично высказывали согрешившим царям. Мужественным и суровым укорам Нафана Давид обязан был высшими моментами своего сокрушения и покаяния во грехах. Пророки же были и главными «дееписателями», т.е. историографами, описывавшими деяния царей.

Пророки, вместе с тем, были главными распространи­телями просвещения в израильском народе в это время. К этому времени особенно умножились пророческие братст­ва или школы, в которых изучался закон и священная по­эзия и музыка. «Сонмы пророков» были в нескольких главных городах, откуда они переходили и в другие сосед­ние города, сопровождая свое пророчество, т.е. проповедь о законе, торжественной музыкой на различных музы­кальных инструментах (псалтири, тимпане, свирели и гус­лях — 1 Цар. 10:5), и они оказывали такое сильное вли­яние, что вдохновению их поддавались и окружающие, как это было напр. с Саулом, который после своего пома­зания вступил в сонм пророков, где и получил необходи­мое подготовление к предстоявшему ему высокому назна­чению. В школах пророческих, несомненно, получил свое образование и, особенно, свое высокое искусство в поэзии и музыке и великий псалмопевец Давид, при котором свя­щенная поэзия и музыка сделалась необходимою принад­лежностью богослужения. И вообще, к этому времени «сонмы пророков» сделались вполне школами всестороннего образования и просвещения. О высоте и обширнос­ти этого образования свидетельствует пример Соломона, который, несомненно, в этих же школах или от придвор­ных учителей-пророков почерпнул свое всестороннее об­разование во всех отделах научного и художественного знания.

Вместе с распространением просвещения распростра­нялась и письменность, которая в это время получила та­кое широкое развитие, что сделалась средством обычных сношений, и мы встречаем упоминание о письмах, по­средством которых велась корреспонденция между нахо­дящимися в отдалении лицами⁶³. При дворе для государ­ственного производства имелись особые писцы и даже придворный «дееписатель» или историограф. Придворные пророки вели свои записки о деятельности и жизни ца­рей, как это известно, особенно о Самуиле, Нафане и Га­де. Результатом этих записок явились относящиеся к это­му времени священные книги; первая  и вторая книга Царств, из которых в первой содержится история изра­ильского народа от рождения Самуила до смерти Саула, и во второй продолжение этой истории до помазания Соло­мона на царство. К этому же периоду относится составле­ние книги «Руфь», появление которой могло быть вызвано потребностью исторически выяснить родословную вели­чайшего царя избранного народа — Давида.

Но кроме этих исторических книг, лучшим показате­лем высоты просвещения этого времени служат книги са­мих царей — именно Давида и Соломона. Давиду принад­лежит большая часть тех боговдохновенных песней или псалмов, которые вместе с псалмами других певцов как его, так и последующего времени, составили книгу Псал­тирь. По своему содержанию и изложению эти псалмы суть истинно великое излияние боговдохновенного гения-поэта, который в дивных песнях воплотил лучшее содержание религиозно-нравственного миросозерцания своего времени, — настолько высокого миросозерцания, что оно не потеряет своего вдохновляющего интереса до сконча­ния мира, пока будет сердце человеческое биться чувства­ми веры, надежды и любви. — Соломону приписываются четыре священные книги: Пень песней, книга Притчей Соломоновых, книга Екклесиаст или Проповедник и кни­га Премудрости Соломона. Эти книги, несомненно, со­ставляют часть тех 3 000 притчей и 1 005 песней, о кото­рых говорится в третьей книге Царств (9:32). По иудей­скому преданию, из этих книг первая написана Соломоном в юности, вторая в зрелом возрасте и третья в старости. Четвертой книги совсем не имеется в еврейском каноне книг, и она сохраняется только в греческом пере­воде 70 толковников, откуда переведена и на русский язык. В книге Песнь песней, т.е. высокой, прекрасной песни, под видом жениха и невесты изображается таинст­венный союз Христа с Церковию, под каковым символом он неоднократно изображается и в других книгах св. Пи­сания как ветхого, так и нового завета (см. Исх. 44; Ие­зек. 16; Ос. 2:19; Матф. 25). В книге Притчей, как видно из самого ее названия, содержатся притчи и мудрые нра­воучительные наставления мудрого царя, изрекавшего глу­бокие житейские истины на основании своего собственно­го опыта. Собрание притчей сделано отчасти самим Соло­моном, а отчасти последующими собирателями изречений мудрого царя в позднейшее время. В книге Екклесиаст или Проповедник мы имеем как бы последнее завещание мудрого царя, который, испытав все доступное человеку счастие на земле, пришел, наконец, к печальному убежде­нию, что все земное «суета сует, и все суета и томление духи», Единственно, в чем человек может найти себе удов­летворение, это в исполнении правила: «бойся Бога и за­поведи Его соблюдай, потому что в этом все для человека» (Еккл. 12:13),

В рассматриваемый период народ израильский во всех отношениях стоял выше окружающих его народов. В политическом отношении он был самым могуществен­ным народом западной Азии и не имел себе на востоке соперников по оружию. Египет в это время был крайне ослаблен внутренними и внешними невзгодами; царство­вавшая в нем XXI династия должна была все свои усилия направлять к ограждению своей страны от нападения на нее ливийцев и других кочевников африканских пустынь, которые, воспользовавшись ослаблением Египта, постоян­но делали на него разбойнические набеги. Другая сильная держава Ассиро-вавилонская также всецело поглощена была внутренним раздором между составлявшими ее дву­мя половинами (Ассириею и Вавилонией, постоянно со­перничавшими между собою) и, таким образом, потеря­ла свое значение в международной политике. Оставались лишь мелкие царства, которые или силою были подчине­ны царям израильским и платили им дань, или сами ис­кали союза и дружбы с ними (как напр. царь тирский Хирам) и тем усиливали их могущество. Вместе с поли­тическим могуществом Израиль высоко стоял над окружающими народами и в духовном отношении. Все эти народы в сравнении с ним не обладали никакими выдаю­щимися литературными произведениями. Если бы поли­тическое преобладание Израиля было более прочным и продолжительным, то окружающие народы не избегли бы благотворного влияния его и в литературном и в религи­озно-нравственном отношении, как это и оказалось на примере царицы Савской, которая возвратилась в свою страну с чувством глубокого благоговения ко всему виден­ному ею. К сожалению, известная слабость Соломона вос­препятствовала этому, и он допустил даже в Иерусалиме свободное отправление тех омерзительных языческих культов, которые составляли непримиримую противопо­ложность с возвышенной религией Иеговы. История па­дения Соломона показывает, что в религиозном отноше­нии соседние народы стояли на той же низкой ступени, как и во время вступления израильтян в землю обетован­ную, и дикая безнравственность их культов еще сильнее выступала пред лицем такого возвышенного выражения истинной религии, каким были напр., псалмы Давида и другие современные ему книги, вошедшие в канон св. Писания.

В хронологическом отношении период царей-монар­хов обнимает круглую цифру в 120 лет, так как каждый из них царствовал по 40 лет. Важное хронологическое ука­зание заключается в замечании 3 Цар. 6, 1 ст., именно, что построение храма началось в 480 году «по исшествии сынов израилевых из земли Египетской», что в то же время совпадало с 4 годом царствования Соломона. Таким образом, учреждение монархии было в 396 и смерть Со­ломона в 516 году от исхода из Египта. По общепринято­му летосчислению смерть Соломона падает на 980 год до Р. Христова.

XXXIX. Разделение царства, его причины и значение. Иеровоам и произведенный им религиозный раскол¹.

Скоро после смерти Соломона исполнилось предска­зание пророка Ахии; царство его разделилось, и более зна­чительная часть его отошла к Иеровоаму. Этот великий государственный переворот ускорен был неблагоразумием его наследника, сына Ровоама. При вступлении на престол он по установившемуся обычаю должен был заключить особый договор с народом, но дело затруднялось уже тем, что при его восшествии на престол с особенною силою проявилось соперничество между коленами Иудиным и Ефремовым, выражавшими притязания на главенство в народе. Чтобы уладить соперничество, Ровоам не удоволь­ствовался провозглашением себя царем в Иерусалиме, а отправился в Сихем (главный город Ефремова колена), чтобы найти подтверждение своих прав на престол и со стороны другого сильного колена. Этим и воспользовались представители северных колен, чтобы предъявить ему из­вестные условия для облегчения народных повинностей, которые в последние годы царствования Соломона, по причине его непрестанных построек и неумеренной рос­коши, возросли до такой степени, что сделались «тяжким игом» для народа. Дело было серьезное и требовало тем более благоразумного отношения к себе, что предъявлено было представителями народного собрания во главе с Иеровоамом, возвратившимся в это время из Египта. Царь дал себе три дня для обсуждения этого вопроса. В государ­ственном совете голоса разделились. Старые советники, служившие при Соломоне, понимая действительное состо­яние государства и народа, советовали ему уступить наро­ду, говоря: «если ты на сей день будешь слугою народу своему, и услужишь ему, и удовлетворишь им, и будешь говорить с ними ласкою, то они будут рабами твоими на все дни». Но молодой неопытный царь пренебрег этим благоразумным советом и последовал совету своих моло­дых сверстников, которые, воспитавшись под развращаю­щим влиянием последних лет царствования Соломона, смотрели на все легкомысленно. Они посоветовали реши­тельно отказать народу в его просьбе, заявив при этом, что потребности нового царя еще больше потребностей Соло­мона, так как «мизинец его толще чресл его отца». Чтобы раз навсегда отучить народ от подобных требований, царь должен был, по совету этих сановников, пригрозить ему еще большим увеличением ига. Когда Иеровоам во главе представителей народного собрания вновь явился к царю, то Ровоам ответил им «по совету молодых людей и сказал: отец мой наложил на вас тяжкое иго, а я увеличу иго ва­ше; отец мой наказывал вас бичами, а я буду наказывать вас скорпионами», т.е. теми унизанными шпильками пле­тьми, которыми наказывались тяжкие преступники. Тогда раздраженный народ дал волю накопившемуся в нем чув­ству недовольства, и повсюду раздался уже слышавшийся раньше клич: «какая нам часть в Давиде? Нет нам доли в сыне Иессеевом, по шатрам своим, Израиль! Теперь знай свой дом, Давид! И разошелся Израиль по шатрам сво­им». Ровоам, не сознавая еще неблагоразумия своего ша­га, послал было Адонирама, начальника над податями, для сбора податей, но «израильтяне забросали его каменьями, и он умер». Сам царь должен был спасаться бегством в Иерусалим, а народное собрание в Сихеме провозгласило царем Иеровоама, которого признали десять колен, так что за Ровоамом осталось только колено Иудино, к кото­рому присоединилось еще Вениаминово. Свою государст­венную ошибку Ровоам хотел поправить военной силой и собрал 180-тысячное войско для подчинения отложивших­ся колен, но кровопролитие было предотвращено Самеем «человеком Божиим», который убедил Ровоама, что все это совершилось по воле Божией, и потому братоубийст­венная война будет прямым преступлением против Бога, и Ровоам должен был  примириться с совершившимся пе­реворотом, хотя вражда у него с Иеровоамом, часто пере­ходившая в опустошительную войну, не прекращалась «во все дни их жизни».

Так совершилось разделение еврейского народа на два царства, получившие названия царства Иудейского и цар­ства Израильского. На первый взгляд можно подумать, что царство Израильское, как составившееся из десяти ко­лен, составлявших две трети всего населения страны и за­нимавших лучшую и плодороднейшую часть ее, имело на своей стороне все преимущества и явный залог большого политического могущества. Но, с другой стороны, нужно иметь в виду, что за царством Иудейским осталась столи­ца, как центр установившегося правления и материальных интересов народа, вместе с огромными государственными сокровищами, накопленными там Соломоном. Притом, не говоря уже о закаленной энергии и предприимчивости самого колена Иудина, на его стороне были все преиму­щества в религиозном и нравственном отношении, так как в его столице находился храм, главная святыня всего народа, построенная общими народными усилиями, освя­щенная при общем народном участии и потому невольно притягивавшая к себе всеобщее народное сочувствие.

Таким значением храма объясняется и вся дальней­шая история отношений между обоими царствами. Видя это тяготение народа к храму иерусалимскому, цари израильские стали смотреть на него с подозрением, опасаясь, чтобы религиозное тяготение к храму не перешло в поли­тическое тяготение к самому Иерусалиму, как политичес­кой столице. И вот, вопреки обетованию Божию, ставив­шему верность и преданность истинной религии условием долговечности дома Иеровоамова, цари израильские с первых же шагов своего царствования начинают стре­миться к отчуждению своего народа от храма иерусалим­ского, стараются основать собственный центр религиозной жизни и даже ввести такую религию, которая не имела бы ничего общего с религией иерусалимскою храма. Такая политика прямо вела к религиозному расколу, который и совершен был открыто первым царем израильским Иеровоамом.

Будучи провозглашен царем², Иеровоам, прежде всего, приступил к упрочению своего положения с внешней сто­роны. С этою целию он укрепил несколько городов, и именно Сихем по сю сторону и Пенуэл по ту сторону Иордана, которые и сделались двумя главными твердыня­ми его обширного царства, хотя свою собственную рези­денцию он основал в прекрасном городе Фирце, в живо­писных горах к северу от Сихема. Но и при обладании та­ким прекрасным царством Иеровоама не оставляла роковая мысль. Чувствуя недостаточность своих прав на престол, он невольно думал: «царство может опять перей­ти к дому Давидову. Если народ сей будет ходить в Иеру­салим для жертвоприношения в доме Господнем, то серд­це народа сего обратится к государю своему, к Ровоаму, царю иудейскому; и убьют они меня, и возвратятся к Ро­воаму, царю иудейскому». Посоветовавшись с своими при­ближенными, царь решил основать новую религию³; умы­шленно опираясь на пример Аарона, он сделал двух золо­тых тельцов и, повторяя слова тогдашних идолопоклонников, сказал народу: «не нужно вам ходить в Иерусалим; вот боги твои, Израиль, которые вывели тебя из земли Египетской» (3 Цар. 12:28; ср. Исх. 32:4, 8). Од­ного из этих тельцов он поставил в Дане, а другого в Вефиле, сделав последний главным святилищем нового куль­та. Тут он построил капище на высоте, как это делалось у ханаанских народов. Для служения в этом капище он хо­тел было воспользоваться теми священниками и левитами, которые жили в отошедших к нему левитских городах; но ошибся в своем расчете. Все истинные священники и ле­виты, видя нечестивые затеи царя, оставили свои города и владения и переселились в Иудею и в Иерусалим. Тогда царь сделал новый шаг к нарушению закона и «поставил из народа священников, которые не были из сынов Леви-иных»; установил праздники на подобие праздников иу­дейских и на воздвигнутом жертвеннике в Вефиле сам лич­но хотел принести жертвы, чтобы торжественно открыть служение по обряду новоучрежденной им религии. Но вот из Иудеи явился «человек Божии»⁴ и, став лицем к лицу с Иеровоамом, произнес предсказание, что один из потом­ков Давида, именно Иосия, на этом самом жертвеннике принесет в жертву идолослужащих священников, и под­твердил свое предсказание знамением, что самый жертвенник распадется и пепел с него рассыплется. Разъяренный царь приказал схватить дерзкого прорицателя и сам про­стер на него руку свою, — но рука его вдруг оцепенела, а вместе с тем жертвенник распался и пепел с него рассы­пался. Тогда Иеровоам смирился, и по молитве «человека Божия» рука его выздоровела от поражения. Он предло­жил «человеку Божию» зайти к нему во дворец и подкре­пить себя пищею, обещая предложить ему и особый пода­рок. «Но человек Божий сказал царю: хотя бы ты давал мне полдома твоего, я не пойду с тобой и не буду есть хле­ба и не буду пить воды в этом месте. Ибо так заповедано мне словом Господним: не ешь там хлеба и не пей воды, и не возвращайся тою дорогою, которою ты шел». Однако же он сам нарушил эту заповедь и, послушавшись одного ложного пророка, зашел к нему и принял угощение, за что и умерщвлен был в пути напавшим на него львом — в пре­достережение всем тем, кто не твердо стоят в заповеди Бо­жией. Так как Иеровоам не вразумился от бывшего ему предостережения, то его постигло семейное несчастие: умер его сын Авия, единственный в его доме, «в ком на­шлось нечто доброе пред Господом, Богом Израилевым». Когда он сделался болен, Иеровоам хотел тайно воспользо­ваться милостью того Бога, которого он отвергал открыто⁵. Он велел своей жене переодевшись отправиться в Силом к престарелому пророку Ахни, тому самому, который пред­сказал ему, что он будет царем, и спросить его о предстоя­щей участи сына. Но когда она вошла в дом Ахии, то пре­старелый пророк, несмотря на свою слепоту, сразу узнал, кто его посетительница, и не только не принял принесен­ных ему подарков («десять хлебов и лепешек и кувшин ме­ду»), но произнес строгое осуждение на весь дом Иеровоамов, заявив, что за введенное им идолопоклонство Господь наведет всевозможные бедствия на его дом и «выметет дом Иеровоамов, как выметают сор до чиста», а сам Израиль бу­дет извергнут из земли обетованной и отведен будет за ре­ку (Евфрат — в плен) «за то, что они сделали у себя идо­лов, раздражая Господа». Больной сын царя должен был умереть, что и случилось, лишь только царица по возвра­щении переступила порог своего дворца.

Но вот умер и сам Иеровоам, процарствовав двадцать два года⁶. Ему наследовал сын его Нават, который во всем последовал примеру своего отца: «делал он неугодное пред очами Господа, ходил путем отца своего и во грехах его, которыми тот ввел Израиля во грех». Поэтому его скоро постигло наказание Божие, и он пал жертвою военного за­говора, составленного военачальником Ваасой, который убил царя и истребил дом Иеровоамов, как и предсказал пророк Ахия, и сам сделался самозванным царем Израи­ля⁷. Но династия Ваасы, следовавшего в своей политике си­стеме Иеровоама и даже более последнего предававшегося нечестию и идолопоклонству, прекратилась с его сыном Илой, который был убит военачальником его конницы Замврием, умертвившим его, когда он «напился допьяна» в гостях у начальника своего двора Арсы. Замврий провоз­гласил себя царем и истребил весь дом Ваасы, но сам про­царствовал лишь семь дней. Узнав, что народ, не призна-вая его, провозгласил себе царем другого военачальника Амврия, который во главе сильного войска подступил к Фирце и уже взял укрепления столицы, Замврий, подобно ассирийскому царю, «вошел во внутреннюю комнату цар­ского дома и зажег за собою царский дом огнем, и погиб за свои грехи, в чем он согрешил, делая неугодное пред очами Господними, ходя путем Иеровоама и во грехах его, которые тот сделал, чтобы ввести Израиля во грех». Но и этим не кончились политические смуты царства Израиль­ского. Рядом с Амврием, претендентом на престол высту­пил некто Фамний, который увлек за собою половину на­рода, так что царство Израильское разделилось между со­бой, и началась четырехлетняя междоусобная война, и только по смерти Фамния престол утвердился за Амврием, который и царствовал еще восемь лет. Для упрочения пре­стола за своей династией, он оставил Фирцу с ее сгорев­шим дворцом и полуразрушенными стенами, и построил новую для себя столицу, знаменитую Самарию, которая оставалась резиденцией царей израильских до самого паде­ния царства. Но и в эту новую столицу он перенес старое нечестие и идолопоклонство своих предшественников, и в этом отношении «поступал даже хуже всех, бывших пред ним», подтачивая таким образом нравственную силу госу­дарства, в котором он хотел укрепить свой престол. Так, основанное Иеровоамом царство Израильское, став, вслед­ствие произведенного последним религиозного раскола, на ложную дорогу, с каждым царствованием все более удаля­лось от истинного пути, подготовляя свою погибель.

XL Слабость и нечестие Ровоама и Авии, царей иудейских, и благочестивое царствование Асы и Иосафата.

После неудавшейся попытки силой подчинить себе отложившиеся колена, Ровоам стал заботиться об укрепле­нии за собой оставшегося ему владения⁸. Он укрепил не­сколько городов и между ними Вифлеем, Фекою и Хеврон, превратив их в сильные крепости и снабдив оружием и провиантом. Когда определились границы Иудейского царства, то оно обняло собою не только владения двух главных колен Иудина и Вениаминова, но и прежние зем­ли колена Данова, переселившегося на север, и земли ко­лена Симеонова, настолько ослабевшего политически, что оно как бы перестало даже считаться самостоятельным коленом. Кроме того, под властию  Ровоама оставались еще покоренные раньше земли Эдома и Аммона, продолжав­шие платить дань, установленную Давидом. В нравствен­ном отношении царство Иудейское было усилено еще тем, что в него переселилось все колено Левиино — все священники и левиты, выселившиеся из царства Израиль­ского вследствие введения там идолопоклоннического культа золотых тельцов. Вследствие всего этого первые го­ды царствования Ровоама отличались значительным для тогдашнего политического состояния страны благоденст­вием. К несчастию, Ровоам наследовал от своего отца его худшие качества и содержал многочисленный гарем — из 18 жен и 60 наложниц, давших ему двадцать восемь сыновей и шестьдесят дочерей. С этим неразлучны были обычные соперничества и интриги, тем более, что Ровоам показывал явное свое предпочтение своей любимой жене Маахе, дочери (или, вернее, внучке) Авессаломовой, за сыном которой Авией упрочил наследство престола и за­ранее сделал его «главою и князем над братьями его». Что­бы ослабить их соперничество, он благоразумно «разослал всех своих сыновей по всем землям Иуды и Вениамина, во все укрепленные города, и дал им содержание большое, и прислал много жен». Но при временном благоденствии ускорилось лишь забвение недавних грозных испытаний, и Ровоам, а вместе с ним и весь народ иудейский «оставили закон Господень» и «делали неугодное пред очами Госпо­да». «И устроили они у себя высоты, и статуи, и капища на всяком высоком холме, и под всяким тенистым дере­вом. И блудники были также в этой земле и делали все мерзости тех народов, которых Господь прогнал от лица сынов Израилевых». Такое религиозно-нравственное паде­ние требовало наказания и оно явилось в лице египетско­го фараона Сусакима⁹.

Сусаким или Шешонк I был родоначальником новой XXII династии фараонов, сменившей прежнюю династию, в родстве с которой находился Соломон. Эта перемена ди­настии совершилась еще при жизни Соломона, и новый фараон тогда же обнаружил враждебность по отношению к дому Соломонову тем, что дал у себя приют Адеру, кня­зю эдомскому, и Иеровоаму. Теперь, воспользовавшись ослаблением политического могущества этого дома, он в пятом году царствования Ровоама предпринял поход про­тив Иерусалима. Быстро взял он несколько укрепленных городов иудейских и подступил к самому Иерусалиму. При виде страшной опасности царь и народ смирились и возопили о помощи к Богу, который и спас их от плена. Сусаким, однако же, ограбил храм и царский дворец, за­хватив с собою все их сокровища и вместе знаменитые зо­лотые щиты, сделанные Соломоном, так что Ровоам при­нужден был заменить их медными, чтобы сохранить неко­торую пышность при обычных торжественных выходах царя. Царство иудейское на время сделалось данником Сусакима, чтобы неверный народ опытом познал, «каково служить Богу и служить царствам земным».

Поход Сусакима вновь приводит Библейскую исто­рию в соприкосновение с египетской, и библейское сказа­ние о нем вполне подтверждается свидетельствами египет­ских памятников. На стенах знаменитого египетского хра­ма Карнакского (в Фивах) изображено все это событие, и среди пленных, захваченных фараоном, ясно видны плен­ники с иудейскими чертами в физиономии и одежде, и в присоединенном к этим изображениям списке покорен­ных народов и царств значится и имя «Иуда Мелхи», т.е. царство Иудейское.

Этот тяжкий урок, по-видимому, не прошел даром для царя и народа иудейского. «В Иудее было нечто доб­рое», но в общем Ровоам «делал зло, потому что не рас­положил сердца своего к тому, чтобы взыскать Господа». Он царствовал семнадцать лет, умер 58 лет от роду и былпогребен в городе Давидовом. Его царствование описано было в записях пророка Самея и Адды прозорливца — в книге царских родословий.

Ровоаму наследовал сын его Авия, на восемнадцатом году царствования Иеровоама¹⁰. Он попытался еще раз си­лою возвратить себе отпавшие колена, и в начатой войне ему удалось поразить Иеровоама и отнять несколько горо­дов, в числе которых был и Вефиль. Победа эта была ре­зультатом сильного религиозного одушевления как самого царя, который укорял израильтян за введенное у них идолопоклонство, так и вообще иудеев, «которые уповали на Господа, Бога отцов своих». Но сам Авия не удержался на высоте этого доброго начала и скоро последовал дурному примеру своих предшественников: завел большой гарем из 14 жен, от которых у него родилось 22 сына и 16 доче­рей, и вообще начал «ходить во всех грехах отца своего, которые тот делал прежде него», вследствие чего и царст­вование его было непродолжительным. Он царствовал около трех лет и погребен был в городе Давидовом, пере­дав царство своему сыну Асе.

Аса, третий царь иудейский, взошел на престол на 20-м году царствования Иеровоама и царствовал в Иеру­салиме сорок один год¹¹. Воспитавшись среди испытаний прежних царствований, он воцарился с добрым намерени­ем следовать во всем примеру великого своего прапрадеда Давида и с сердечною преданностью истинной религии приступил к очищению своего царства от накопившегося в нем религиозно-нравственного зла. «Он изгнал блудников из земли, и отверг всех идолов, которых сделали отцы его, И даже мать свою Ану лишил звания царицы за то, что она сделала истукан Астарты», который он, вместе с тем, изрубил и сжег у потока Кедронского, как некогда Моисей поступил с золотым тельцом. Впрочем, и он не до­вел своего преобразования до конца, так что не уничтожил всех «высот» с их идолопоклонническими принадлежнос­тями, предоставляя совершение этого дела своим преем­никам. Но вообще Аса показал столько благочестивой рев­ности, что его царствование на время опять сосредоточи­ло на себе благословение Божие и  отличалось полным благоденствием. Победа отца его над Иеровоамом обеспе­чила ему десятилетний мир, и он воспользовался им для того, чтобы поддержать выгодную торговлю с Аравией, востоком и богатыми серебром странами западной Евро­пы, что дало ему возможность вновь скопить значительные сокровища, как в храме, так и во дворце. Вместе с тем, он вновь укрепил важнейшие города;

Благоустроив внутренние дела государства, он собрал сильное войско в 580 000 человек — с целью низвергнуть данническое иго египтян. Узнав об этом, египетский фа­раон Зарай Эфиоплянин выступил против него с огром­ным «войском в тысячу тысяч и тремястами колесниц» и дошел до Мареши (близ позднейшего Елевферополя), в юго-западной части колена Иудина. Здесь встретил его Аса и, сильный упованием на Бога, помощь которого он при­звал в пламенной молитве пред битвой, разбил его наголо­ву, захватив громадную добычу. При победоносном возвращении его в Иерусалим его встретил пророк Азария, который своею боговдохновенною речью о благодеяниях Господа в случае упования на Него и о страшном гневе Его при отпадении от Него возбудил в царе и народе новый порыв ревности и истинной религии. «Мерзости язычес­кие» были удалены из всех иудейских городов, и царь об­новил осквернявшийся, вероятно, идолослужением «жерт­венник Господень, который пред притвором Господним». Вместе с тем, в третий месяц 14-го года своего царствова­ния Аса созвал в Иерусалиме великое народное собрание, на котором участвовали не только жители его царства, но и народ из остальных колен, и на нем был заключен тор­жественный завет, «чтобы взыскать Господа, Бога отцов своих, от всего сердца своего и от всей души своей», при­чем за идолопоклонство назначена была смертная казнь.

Это стечение в Иерусалим истинных поклонников Иеговы из всех колен, естественно, увеличивало нравст­венную силу царства Иудейского, но, вместе с тем, оно пробудило с новою силою подозрительность царей изра­ильских, вследствие чего Вааса возобновил войну против Иудейского царства и укрепил пограничную Раму, чтобы преградить своим подданным доступ в пределы Асы. К не­счастию, на этот раз Аса поколебался в своем уповании на Бога и не только призвал к себе в союзники Венадада, ца­ря сирийского, но и купил его союз дорогою ценою со­кровищ храма Господня и своего дворца. Хотя, благодаря этому союзу, нашествие Ваасы было с успехом отражено, но сам Аса должен был выслушать строгий укор за свой грех от пророка Анании, который смело укорил его за из­мену заключенному им завету, — за то, что «он понаде­ялся на царя сирийского и не уповал на Господа», чем преградил себе возможность покорения самого царства Сирийского. Но раз свернув с правого пути, человек лег­ко переходит от одного греха к другому. Аса не только не раскаялся в своем грехе, но «разгневался на прозорливца и заключил его в темницу, так как за этот укор был в раз­дражении на него». Вместе с тем, он начал притеснять и некоторых других лиц из народа в то время. В этом укло­нении от долга справедливости его постигла на 39 году царствования тяжкая болезнь ног, которая, развиваясь по­степенно, «поднялась до верхних частей тела, но он и в болезни своей взыскал не Господа, а врачей».

На 41-м году своего царствования он умер и с цар­скою торжественностью погребен был в городе Давидовом, в заранее приготовленной им себе гробнице. Несмотря на прегрешения последних лет своего царствования, он оста­вил по себе добрую память в народе, который и выразил ему свое почтение сожжением в честь его праха великого множества благовоний и умащением его дорогими искус­ственными мастями. Благословение Божие на нем сказа­лось в самой продолжительности его царствования, во вре­мя которого он был современником восьми быстро сме­нявшихся нечестивых царей царства Израильского.

Преемником его был сын его Иосафат, который вступил на престол 35 лет от роду и царствовал 25 лет¹². Вместе с престолом он наследовал от отца своего лучшие начала первой половины его царствования и обладал все­ми качествами, которые делали его подобным Давиду, бывшему для него высшим образом. При нем царство Иу­дейское достигло высокой степени процветания и могуще­ства. Он начал свое царствование укреплением важней­ших городов царства, в которых разместил охранные вой­ска. Обеспечив себя от внешнего нападения, он приступил к внутреннему благоустройству и, сам «поступая по запо­ведям Божиим», энергически принялся за искоренение идолопоклонства в народе, отменял «высоты» и истреблял «дубравы», посвященные идолам. Не довольствуясь этим, он в третий год своего царствования принял более дейст­вительные меры к поднятию религиозно-нравственной жизни народа и послал некоторых своих приближенных князей, чтобы они вместе с левитами и священниками учили народ закону Божию по всем городам Иудеи. На­градой ему за такие благочестивые дела было необычайное благоденствие. Он находился в мире со всеми окружавши­ми его народами. Филистимляне платили ему дань сереб­ром, аравитяне пригоняли множество всякого скота, и мо­гущество его поддерживалось сильным войском, под на­чальством храбрых полководцев.

Такое состояние  Иудейского царства, естественно, было опасным для царства Израильского, хотя, в то же время, оно было слишком могущественно, чтобы можно было начинать против него новую войну. Так как в то же время на границе царства Израильского быстро развива­лось и крепло опасное для него царство Сирийское, то царь израильский Ахав счел за лучшее войти в тесный со­юз с Иосафатом. Последний принял это предложение и таким образом вступил в союз и даже породнился с нечестивейшим царем царства Израильского, навлекая тем са­мым целый ряд бедствий на свое собственное царство.

XLI. Цари израильские Ахав и Охозия. Полное водворение при них идолопоклонства в царстве Израильском. Пророк Илия. Вредные последствия союза Иосафата с царями израильскими.

В то время, как в царстве Иудейском после нечестия первых царей начались усилия к восстановлению истин­ной религии и закона Моисеева в народе и достигли до­вольно благоприятных результатов, в царстве Израильском с каждым царствованием усиливалось нечестие и идолопо­клонство. Но высшей своей степени это зло достигло при восьмом царе израильском Ахаве, который наследовал от­цу своему Амврию в 38 году царствования Асы, и царст­вовал 22 года. Уже отец его приобрел худую славу, но Ахав превзошел и его, и оставил по себе в истории самую печальную память¹³.

От природы он наделен был задатками добра и они выражались в нем в любви к искусствам и способности воспринимать добрые советы. К несчастию, он имел сла­бую волю и всецело подчинился своей властолюбивой и высокомерной жене Иезавели, с именем которой связыва­ется даже еще более худая слава, чем с его собственным. Она была дочь сидонского царя Ефваала, бывшего жреца, который достиг престола чрез убийство своего брата. Дочь его вполне унаследовала от него его худшие качества — деспотическое высокомерие, отчаянную настойчивость, кровожадную жестокость и, более всего, фанатическую преданность постыдному и возмутительному идолопоклон­ству Астарте, жрецом которой некогда был ее отец. Не­удивительно, что, сделавшись царицей израильского наро­да, она стала презирать религию Иеговы и решилась во­дворить в израильском народе свое нечестивое идолопоклонство. Ахав вполне подпал ее влиянию и по ее настоянию построил в Самарии храм и жертвенник Ваа­лу, а вместе с ним устроил особую дубраву для гнусных оргий в честь Астарты. Затем приняты были меры к пол­ному искоренению религии Иеговы и водворению фини­кийского культа. Учреждена была особая школа жрецов или пророков нового культа, и о численности их можно судить по тому, что при дворе Иезавели состояло 450 про­роков вааловых и 400 дубравных, и все они питались от стола Иезавели. Все истинные пророки по ее повелению были избиты, кроме ста человек, которые спаслись бегст­вом и укрылись в пещере, где их тайно питал хлебом и во­дой благочестивый Авдий, начальник дворца Ахавова. На­ступил самый мрачный период в истории израильского народа. Истинная религия гибла в нем, а вместе с ней ру­шились и все великие для него обетования. Тогда стало необходимым особое орудие Промысла Божия для поддер­жания гибнущего корабля веры. И оно явилось в лице пророков, самоотверженность которых в деле охранения истинной веры возрастала по мере увеличения нечестия и идолопоклонства. Так как идолопоклонническое нечестие достигло своей высшей степени при Ахаве, то в царство­вание его явился и величайший пророк ветхозаветной церкви, грозный мститель за попрание завета, Илия, про­образ того великого проповедника покаяния, который был предтечей Христа¹⁴. И он не был лишь проповедником слова. Нечестие при нем представляло собою высшую зем­ную силу в лице царя и проявлялось в осязательных делах гнусной порочности и неправды; поэтому и пророк Илия явился представителем силы Божией, которую он ставил в противовес силе зла, и отсюда целый ряд великих чудес, которые должны были служить новою, более осязатель­ною, чем словесная проповедь, формою назидания и обли­чения огрубевшей совести нечестивого царя с его заблуд­шим народом.

Св. пророк Илия является в истории с поражающею внезапностью, — как молниеносная стрела, мгновенно озарившая полуночное небо. О его месторождении суще­ствуют только неясные догадки. Судя по его названию «фесвитянин», можно думать, что родом он был из Фис-вы, городка в северной части Палестины, откуда он, одна­ко же, переселился за Иордан, где и жил в пустынях Га-лаада, со всею простотою и суровостью образа жизни пу­стынника.  Оттуда он и явился внезапно на блестящих улицах Самарии. Необычайный вид этого чужестранца — босого, с длинными волосами на голове, в грубом плаще из верблюжьего волоса, с кожаным поясом на чреслах и посохом в руках — сразу должен был произвесть немалое движение в преступной столице преступного царя; но пророк прямо направился ко дворцу и там пред лицем са­мого Ахава в кратких словах произнес страшный приго­вор Божий: «Жив Господь Бог Израилев», сказал Илия, тем самым обличая гнусное нечестие и неразумие идоло­поклонства, — «в сии годы не будет ни росы, ни дождя; разве только по моему слову»¹⁵. Произнеся этот приговор, Илия удалился, избегая мщения нечестивой царственной четы. На время он укрылся у потока Хорафа, впадающего в р. Иордан, где «вороны приносили ему хлеб и мясо» каждое утро и вечер. Но вот поток высох, потому что приговор Божий вступил в свою силу, и Илия должен был удалиться в Сарепту, город во владениях царя сидонского. Там он нашел приют у одной бедной вдовы, гостеприим­ство которой награждено было чудесным восполнением ее скудного запаса муки и масла и восстановлением к жизни ее сына, который был так сильно болен, «что не остава­лось в нем дыхания»¹⁶. А засуха все еще продолжалась. Плодородные равнины колена Ефремова превратились в знойную, бесплодную пустыню, и в Самарии настал голод. Ахав со своим царедворцем Авдием отправился обозревать страну, чтобы убедиться в размерах постигшего бедствия. Он отправил гонцов во все концы царства и в соседние страны в поисках за Илией, но его нигде не находили.

Тогда пророк явился сам и, прежде всего, Авдию, повеле­вая ему известить царя о его явлении. Но лишь только трепещущий Авдий донес об этом Ахаву, как пред ним лично явился и сам Илия. «Ты ли это, смущающий Изра­иля?» гневно спросил царь пророка. — «Не я смущаю Израиля, а ты и дом отца твоего, отвечал Илия, — тем, что вы презрели повеления Господни и идете в след ваалам». Чтобы доказать истину религии Иеговы и ложность Ваала, Илия предложил сделать всенародный опыт чрез жертвоприношение, с условием, какой Бог скорее услы­шит молитву и низведет небесный огонь для сожжения жертвы¹⁷. Ахав принял предложение и созвал жрецов Ва­ала в числе 450 человек. Опыт должен был происходить на горе Кармиле, с величавой вершины которой с одной сто­роны открывается вид на безбрежное море, а с другой на богатейшие равнины земли обетованной. Собралось мно­жество народа, и Илия одиноко стоял против сотен жре­цов и тысяч идолопоклонников. Жрецы Ваала устроили жертвенник и положили на него тельца.

Когда их бог Ваал (бог солнца) начал подниматься с восточного небосклона, они приветствовали его появление дикими плясками, с причитанием и воплями: «Ваале, ус­лышь нас!» Но не было ни голоса, ни ответа. «В полдень Илия стал смеяться над ними и говорил: кричите громким голосом, ибо он бог; может быть, он задумался или занят чем-либо, или в дороге, а может быть и спит, так он про­снется». Жрецы еще более забесновались, крича до неис­товства и нанося себе удары ножами и копьями, так что истекали кровью. «Но не было ни голоса, ни ответа, ни слуха». Дневное светило, которое безумно боготворилось ими, скатилось с небосклона и скрылось в волнах Среди­земного моря. Тогда очередь была за пророком Бога жи­вого. Подозвав к себе народ, Илия воздвиг жертвенник из двенадцати камней, по числу колен Израилевых, окопал его рвом, который наполнил водой, и, положив жертву, произнес пламенную молитву к Богу, прося Его показать идолопоклонникам, что Он есть единый истинный Бог, Бог отцов заблудшего народа. Тогда внезапно сверкнул огонь и истребил не только жертву, но и воду во рве. «Увидев это, весь народ пал на лице свое и сказал: Господь есть Бог! Господь есть Бог!» По отношению к идолослужи-телям приведено было в исполнение постановление Мои­сеева закона: все жрецы были схвачены и избиты на бере­гах потока Киссона¹⁸. Бедствие тотчас же прекратилось. На западе с моря поднялось облачко, как предвестник дождя, и вся страна ожила от обильной влаги. Ахав с ра­достью поскакал в свою летнюю резиденцию Изреель, и торжествующий Илия, «опоясав чресла свои, бежал пред Ахавом до самого Изрееля», на расстоянии 28 верст. Но оттуда он должен был скоро удалиться: Ахав признал си­лу Бога Израилева, но все происшедшее только еще более распалило злобную ярость Иезавели. Она решилась скорее умереть, чем оставить Илию без отмщения за избиение ее жрецов и пророков. Безумствуя от злобы, она послала пе­редать Илие грозную весть: «Если ты Илия, то я Иезавель; пусть то и то сделают мне боги, и еще больше сделают, если я завтра к этому времени не сделаю с твоею душею то­го, что сделано с душею каждого из них», т.е. ее жрецов. Но пророк Илия, как ветер пустыни, явился и исчез. Сначала он отправился в Вирсавию, где ослабевшая было в нем бодрость была поддержана явлением ангела, принес­шего ему пищу для подкрепления, а затем он удалился в Синайскую пустыню «к горе Божией Хориву», той священ­ной горе, где Моисей впервые получил свое призвание и в соседстве с которой дано было законодательство. Там он вновь ободрился, как бы восприяв в себя дух самого вели­кого законодателя Моисея, с которым он, как два величай­ших представителя ветхозаветной церкви, явился впослед­ствии на Фаворе пред лицем божественного Начальника нового завета. Там же он, подобно Моисею, сподобился видения Бога, Который явился ему не в грозных знамени­ях бури, огня и землетрясения, как он мог ожидать, а в «веянии тихого ветра», как в знамении благодати, незримо и тихо снисходящей на душу человеческую. Ободрив вели­кого пророка заявлением, что среди израильтян было еще «семь тысяч мужей, колена которых не преклонялись пред Ваалом и уста которых не лобызали его», Господь повелел ему возвратиться своею дорогою и в Дамаске помазать Азаила царем над Сириею, Ииуя царем над Израилем и Елисея пророком вместо себя. Все эти трое помазанников его должны были выступить на истребление идолопоклон­ников Ваала. Обстоятельства позволили Илие исполнить только последнее из этих поручений, именно помазание Елисея, которому он предоставил исполнить остальные.Елисей, сын Сафатов, был родом из Авел-Мехолы, в долине реки Иордана, близ соединения ее с равниной Ез-дрилонской¹⁹. Он был зажиточный земледелец и имел две­надцать пар волов. Илия нашел его на поле, когда он па­хал при двенадцатой паре волов. Проходя мимо него, Илия набросил на него свою «милоть» — в знак пророче­ского призвания, и Елисей тотчас же оставил полевые ра­боты, простился с родителями и, принеся в жертву ту са­мую пару волов, на которых пахал, последовал за Илиею «и стал служить ему».

Между тем Ахав, долго не встречая грозного проро­ка, наверно подумал, что окончательно освободился от не­го, и воспользовался этим временем для совершения весь­ма гнусного преступления. Хотя обыкновенной столицей его была Самария, но он любил жить также в веселом го­роде Изрееле, отличавшемся очаровательными красотами окружающей природы. При расширении и украшении своего дворца там, ему захотелось овладеть великолепным виноградником, принадлежавшим одному жителю Изрееля Навуфею²⁰. Он предложил Навуфею поменяться вино­градниками или продать его; но Навуфей, как истинный израильтянин, ни за что не хотел расстаться со своим на­следственным имением, с которым связана была память о всем роде его отцов. Тогда капризный и своенравный, но слабохарактерный деспот от досады и злобы слег в по­стель и перестал есть. Из этого затруднения вывела его на все готовая Иезавель. Узнав, в чем дело, она сказала ему: «что за царство было бы в Израиле, если бы ты так по-

ступал?» Встань, ешь хлеб и будь спокоен: я доставлю те­бе виноградник Навуфея изреелитянина». И она выпол­нила свое обещание. Написав от имени Ахава тайные письма старейшинам и судьям города, она приказала им во что бы то ни стало обвинить несчастного Навуфея в бо­гохульстве и измене. Судьи с гнусною готовностью испол­нили преступный приказ. Против Навуфея выставлены были ложные свидетели, на основании показаний кото­рых, будто он «хулил Бога и царя», он был осужден и по­бит камнями, а виноградник его отдан во владение царя. Но преступное дело Иезавели возмутило даже черствую совесть Ахава. Когда царица явилась к нему с ликующим известием, чтобы он взял даром тот виноградник, которо­го Навуфей не хотел отдать ему и за серебро, то Ахав, уз­нав о гнусном убиении честного израильтянина, «разо­драл одежды свои, надел на себя вретище», и только ког­да уже подавил в себе голос совести, «встал, чтобы пойти в виноградник Навуфея и взять его во владение». Но там, на пороге в виноградник его встретил грозный Илия с приведшими его в трепет словами: «Ты убил, и еще всту­паешь в наследство?» — так говорит Господь: на том ме­сте, где псы лизали кровь Навуфея, псы будут лизать и твою кровь». Озадаченный и пораженный появлением этого грозного мстителя за правду на самом месте крова­вого злодейства, Ахав нашелся только сказать: «Нашел ты меня, враг мой?» — «Нашел», отвечал пророк; «ибо ты предался тому, чтобы делать неугодное пред очами Госпо­да и раздражать Его», и затем изрек страшный приговор над всем домом Ахава, который должен погибнуть, а не­честивую Иезавель съедят псы за стенами Изрееля. Тогда еще раз проснулась совесть в Ахаве. Выслушав этот при­говор, «он умилился пред Господом, ходил и плакал, ра­зодрал одежды свои, и возложил на тело свое вретище, и постился, и спал на вретище, и ходил печально». Вследст­вие такого смирения приговор был смягчен: он должен был пасть не на него лично, а на дом его, так что царст­во перейдет от него к его наследнику-сыну.

В последние годы своего царствования Ахав был за­нят, главным образом, двумя большими войнами с Сири­ей²¹. Важные победы его в первой из этих войн были как бы знаком принятия его покаяния в деле убийства Навуфея. Против него выступил сирийский царь Венадад II с 32 союзными князьями и осадил Самарию, требуя от Аха­ва вассального подчинения ему. Но когда высокомерный Венадад потребовал от него выдачи жены и детей, то Ахав ответил ему отказом, употребляя пословицу: «пусть не хвалится подпоясывающийся, как распоясывающийся». Один пророк обещал ему победу, и действительно, когда Венадад, приказавший громить Самарию, беззаботно пи­ровал с своими князьями-союзниками и напился допьяна, Ахав сделал удачную вылазку, разбил неприятеля и обра­тил его в беспорядочное бегство с пьяным царем во главе. Через год, однако же, война возобновилась, так как Вена­дад приписал свое поражение тому, что Бог израильский есть Бог гор, а не долин, и потому, если он потерпел по­ражение в гористой местности, то, наверно, одержит победу в долинах, куда он и направил свое войско. Но в до­линах Венадад потерпел еще большее поражение. В битве около города Афека он потерял 100 000 пехоты. Осталь­ные хотели укрыться за укрепленными стенами этого го­рода, но обвалившейся стеной его задавило их еще 27 000 человек. Для Венадада остался один исход — сдаться на милость Ахава, что он и сделал с своими военачальниками. Ахав принял смирившегося царя с почетом, пощадил ему жизнь под условием возвращения всех отвоеванных им го­родов и предоставления царю израильскому права иметь особый квартал в городе Дамаске для пребывания изра­ильтян. Это необычайное содружество с врагом обетован­ной земли, которого он должен бы подвергнуть пример­ному наказанию для устрашения и других врагов ее, вы­звало негодование пророков, из которых один явился к Ахаву весь избитый и с пеплом на голове и наглядной притчей укорил царя за его неразумную мягкость. Ахав в неудовольствии возвратился в Самарию.

Мир с Сирией продолжался в течение трех лет; но Ве­надад, по-видимому, не возвратил отвоеванных городов, вследствие чего стала неизбежною новая война с ним. Ахав порешил силою отнять у сириян важный город Рамоф Галаадский, но для обеспечения успеха призвал на по­мощь своего союзника Иосафата, царя иудейского, кото­рый еще раньше этого «породнился» с ним и теперь при­ехал навестить его. Благочестивый Иосафат не решался предпринять такого опасного дела без испрошения воли Божией чрез пророков. Ахав представил ему 400 пророков, которые в один голос предсказывали союзникам бле­стящую победу, а один из них, Седекия, даже сделал себе железные рога, чтобы наглядно показать, как Ахав «избодет сириян до истребления их». Но устами всех этих про­роков говорил «дух лживый». Один только честный Михей откровенно предсказал предстоявшее поражение и гибель, но за это правдивое предсказание рогатый Седекия ударил его по щеке, а Ахав велел посадить его в темницу с стро­гим приказом «кормить его скудно хлебом и скудно во­дою», пока царь не возвратится с похода в мире и с по­бедным торжеством. Однако же, слова Михея заставили Ахава принять некоторые предосторожности. Он снял с себя царское одеяние, чтобы не быть особенно заметным неприятелю, коварно предоставив одному Иосафату честь носить царские одежды во время сражения. Венадад при­казал своей коннице направить всю свою силу против не­приятельского царя, и сирийская конница с такою неот­разимою силою ринулась на Иосафата, что он спасся толь­ко отчаянным криком: «я не Ахав»! Между тем, несмотря на все предосторожности,  Ахав  был смертельно ранен стрелою из вражеского лука. Из пыла битвы он вывезен был на колеснице и умер. При его падении войско изра­ильское дрогнуло и обратилось в бегство. Тело царя было привезено в Самарию и погребено там, а когда окровав­ленную колесницу мыли в пруде Самарийском, то кровь Ахава лизали псы, как и предсказал ему Илия.

Иосафат, между тем, невредимо возвратился в Иеру­салим, раскаиваясь в своем неразумном союзе с нечестивым царем. Он смиренно выслушал укор от пророка Ии-уя за этот союз и делами благочестия хотел загладить свой проступок. Но вредные последствия его не замедлили ска­заться и после этого. Весть о поражении его разнеслась по всем окрестным народам, и этим несчастием не премину­ли воспользоваться аммонитяне и моавитяне, которые ре­шили отомстить израильтянам за свое прежнее подчине­ние им. Соединившись с другими соседними племенами, они составили сильный союз против царя иудейского и сделали нашествие на богатую садами местность около Енгеди, к западу от Мертвого моря. Благочестивый Иосафат прибег к высшей помощи: объявил пост по всей стране и с пламенной молитвой обратился к Богу. Молитва его бы­ла услышана. Между союзниками-неприятелями произо­шли раздоры, они напали друг на друга, а иудеи восполь­зовались богатой добычей в оставленном ими лагере.

Союз между двумя еврейскими царствами продол­жался, однако же, и в течение короткого царствования сына и преемника Ахавова Охозии²². Он во всем следовал своему отцу и своей матери, «делая неугодное пред очами Господа». Упав однажды с балкона своей горницы, он от­правил в филистимский город Аккарон послов спросить у славившегося своими целебными силами бога Веелзевула, выздоровеет ли он от ушиба. Тогда опять явился Илия, ко­торый, встретив послов, сказал им: «разве нет Бога в Из­раиле, что вы идете вопрошать Веелзевула, божество Ак-каронское? За это так говорит Господь: с постели, на ко­торую ты (Охозия) лег, не сойдешь с нее, но умрешь».Сказал и удалился. Устрашенные послы возвратились в столицу и донесли царю. Разъяренный царь приказал схва­тить Илию и привесть к себе. Два отряда войск по 50 че­ловек подступали к нему на горе, но оба были уничтоже­ны небесным огнем. Только на мольбу благочестивого сот­ника третьего отряда Маня согласился оставить свое неприступное убежище, явился к царю и бесстрашно по­вторил пред ним свое грозное предсказание. И вскоре Охозия умер, не оставив по себе прямого наследника, а на место его воцарился брат его Порам.

Вместе с тем, окончилось и земное поприще великого пророка²³. Предчувствуя конец своей земной жизни, про­рок Маня хотел закончить ее наедине с Богом, и с этою це­лию несколько раз пытался разлучиться с своим неразлуч­ным спутником и служителем Елисеем. Но Елисей и сам сознавал, что с его великим учителем готовится произойти нечто необычайное, и не отлучался от него. Перейдя око­ло Иерихона чрез Иордан, который от мановения мантии Илии расступился пред пророками, последний, наконец, открыл своему спутнику и ученику, что он «взят будет от него», и сказал ему: «проси, что сделать тебе, прежде не­жели я буду взят от тебя». Елисей отвечал: «дух, который в тебе, пусть будет на мне вдвойне». Елисей просил слиш­ком много, но ему было дано просимое отчасти. Когда они шли далее, «вдруг явилась колесница огненная и кони ог­ненные, и разлучили их обоих, и понесся Илия в вихре на небо. Елисей же смотрел и воскликнул: отец мой, отец мой! колесница Израиля и конница его! — и не видел его более». В печали о разлуке со своим возлюбленным учите­лем он разодрал свою одежду и вместо нее поднял упав­шую милоть Илии. Ею на обратном пути он разделил во­ды Иордана; встретившие его пророки признали в нем ду­ховного преемника Илии и поклонились ему до земли. На пути в Вефиль его встретили насмешками дети из этого го­рода, которые, очевидно, следуя примеру своих нечестивых родителей, издевались над пророком, крича ему: «иди, пле­шивый, иди, плешивый!» За это, в наказание и предосте­режение нечестивым родителям, сорок два из этих детей были растерзаны вышедшими из соседнего леса медведи­цами, а Елисей отправился на гору Кармил, чтобы там, в этом любимом убежище его великого учителя, в уединен­ном общении с Богом укрепить свой пророческий дух. За­тем, уже оттуда он направился в Самарию, где царствовал младший сын Ахава Иорам.

XLII. Преемники Ахава. Пророк Елисей, Нееман Сириянин. Гибель дома Ахавова.

Иорам, десятый царь израильский²⁴, хотя и сын нече­стивых Ахава и Иезавели, воспитался под влиянием по­следних испытаний своего отца, заставивших его не раз смиряться пред Богом, в знак чего, быть может, он дал и самое имя своему сыну Иорам или полнее — Иегорам, что значит: «велик Иегова». Он вступил на престол в 18-й год царствования Иосафата иудейского, с которым поддерживал полезный для него союз. Вероятно, под влиянием бла­гочестивого Иосафата он уничтожил в своем царстве наи­более гнусные учреждения идолопоклонства, как напр., сделанную его отцом статую Ваала, хотя, в общем, также «делал неугодное в очах Господа, держась грехов Иеровоама, сына Наватова». Ему на первых порах пришлось вес­ти войну с моавитским царем Месой. Этот царь сильного и богатого народа, обладавшего многочисленными стадами всякого скота, был данником царей израильских и платил им дань «во сто тысяч овец и во сто тысяч не острижен­ных баранов». Заметив слабость Израильского царства, он отложился от него и прекратил уплату дани, вследствие чего сделалась необходимой война против него. Война эта, которую Иорам предпринял в союзе с Иосафатом и ца­рем, эдомским, окончилась в его пользу, и именно благо­даря мудрому совету Елисея, который с этого времени вы­ступает видным деятелем в царстве Израильском. Сделан­ные по его совету канавы ввели моавитян в гибельное для них заблуждение, вследствие чего они неожиданно были застигнуты и разбиты израильтянами. Спасаясь бегством, Меса с остатками своего войска заперся в неприступном по своему возвышенному положению городе Кир-Харешете. Но когда и там стрелки израильские с окружающих высот начали производить опустошение в городе и самый город стал терпеть крайнюю нужду в продовольствии, то Меса в отчаянии, с целью умилостивить богов, хотел принесть в жертву своего собственного наследника-сына. Это произвело такое негодование в израильтянах, что они отступили от города и прекратили войну²⁵.

Между тем, по смерти Иосафата в царстве Иудейском воцарился его сын Морам²⁶, так что в обоих еврейских царствах были соименные цари, которые продолжали под­держивать союз между собою. В лице этого царя с особен­ною силой сказались вредные последствия такого союза. Женившись на дочери Ахава и Иезавели — Гофолии, он поддался влиянию своей кровожадной жены, при вступле­нии на престол избил всех своих братьев и своим неблаго­разумием и гнусною жизнью навлек на свое царство це­лый ряд бедствий. Против него восстали эдомитяне, кото­рые отняли главный торговый порт на Чермном море — Елаф; филистимляне и аравитяне сделали нашествие на его страну, напали даже на его дворец, захватили его жен и избили его сыновей. Сам он умер от безобразной и мучи­тельной болезни — в таком презрении, что не удостоен был даже погребения в усыпальнице царей. Ему наследо­вал сын его Охозия²⁷, продолжавший дружбу с Иорамом израильским, история которого с этого времени тесно свя­зывается с историей пророка Елисея, как достойного но­сителя великого духа своего учителя Илии.

Уже в войне с моавитянами Елисей оказал союзным царям незаменимую услугу, которая прославила его имя в обоих царствах. Но затем начинается целый ряд изуми­тельных чудес, которые наполняют все царствование Иорама. Еще будучи в Иерихоне, он чудесно очистил злока­чественную воду одного источника, причинявшего бес­плодие; затем умножил масло в сосуде бедной вдовы, давей возможность уплатить долг покойного мужа, за кото­рый заимодавец угрожал взять ее двух сыновей в рабы к себе; в Сонаме избавил от неплодия одну богатую жен­щину, у которой он пользовался гостеприимством, и вос­кресил ее умершего сына; уничтожил гибельные свойства ядовитых трав, случайно попавших в пищу пророческих учеников в Галгале; чудесно напитал двенадцатью ячмен­ными хлебами и несколькими зелеными колосьями сто человек и заставил всплыть на поверхность воды упавший в Иордан топор. Слава об этих чудесах разнеслась не только по всей Палестине, но и за пределы ее, и это по­служило поводом к одному из самых замечательных собы­тий в жизни Елисея.

Когда, после разделения еврейского народа на два враждебных царства, политическая сила его ослабела, то различные завоеванные единодержавными царями народы отложились от них и составили независимые государства. Одним из самых сильных было царство Сирийское, со сво­ей столицей — древним Дамаском. Цари этого новообра­зовавшегося государства скоро сделались столь могущест­венными, что вступали в борьбу даже с грозными царями Ассирии, и смотря по обстоятельствам — то дружили, то враждовали с соседними царствами Израильским и Иудей­ским, которые иногда призывали их на помощь в своих взаимных войнах. Эти постоянные сношения, естественно, сближали их между собою и в других отношениях — в торговом и даже религиозном, так что влияние израиль­ских пророков чувствовалось и в Дамаске. И вот случилось, что главный военачальник сирийского царя Нееман, на военном гении которого держалась вся сила государст­ва в те бурные времена, поражен был проказой, страш­ною и отвратительною болезнью, повергшею в горе не только самого Неемана, но и царя — Венадада²⁸. Болезнь считалась неизлечимою, и злополучному полководцу оста­валось в горе и отчаянии сложить свои славные доспехи. В это время среди рабынь, прислуживавших жене Неемана, была одна израильская девочка, захваченная сирийцами в плен при одном из тех неожиданных набегов, которые были обычным явлением при враждебных отношениях со­седних государств. Пораженная бедствием своего велико­го господина, она с детскою сообразительностью вспомни­ла о пророке Елисее, слава о чудесах которого гремела по всему царству Израильскому, и сказала своей госпоже, что этот пророк, несомненно, исцелит Неемана, — стоит только обратиться к нему. Так как народная молва об из­раильском пророке, несомненно, доносилась и до Дамас­ка, то убитая горем жена Неемана с проблеснувшим лу­чом надежды в душе доложила об этом своему мужу, а чрез него и самому царю. Обрадовавшись случаю хоть чем-нибудь утешить своего знаменитого полководца, Венадад написал официальное письмо Иораму, с которым он в это время находился в мирных отношениях, и просил его оказать зависящее от него содействие в предприятии, при­чем приложил большие дары в десять талантов серебра и 6 000 сиклей золота, кроме десяти перемен одежд. С этим письмом Нееман, в сопровождении блестящей свиты ивооруженного конвоя, отправился в Самарию. Венадад, как язычник, написал письмо в чисто языческом духе, не упомянув даже о пророке, а прямо выразив желание, что­бы сам царь израильский позаботился об этом. Но Иорам, пораженный столь странною просьбою, увидел в этом лишь повод со стороны Венадада начать против него воен­ные действия, и от раздражения и страха даже разодрал на себе одежды. Тогда сам пророк Елисей выручил его из этого затруднения, и послал царю сказать, чтобы он к не­му направил знатного иноземца, и последний узнает, «что есть пророк в Израиле». Нееман действительно направил­ся в дом пророка, но незнанием обрядовых законов иу­дейской религии едва не испортил всего дела. Елисей, как строгий иудей, не мог приблизиться к прокаженному, и поэтому выслал к Нееману лишь своего слугу с наставле­ниями. Привыкший к восточному низкопоклонству себе, Нееман не мог понять и стерпеть такого пренебрежитель­ного отношения к своей высоко-сановной личности. При­том и самое средство, предлагавшееся пророком, казалось ему почти насмешкой. Пророк чрез своего слугу велел ему пойти к реке Иордану и выкупаться в ней семь раз. Оза­даченный таким, на  его взгляд странным предложением, высокомерный Нееман открыто выразил свое негодование и сказал своим приближенным: «вот я думал, что он вый­дет, станет и призовет имя Господа, Бога своего, и возло­жит руку свою на то место, и снимет проказу». А он вы­слал лишь какого-то слугу и велит просто выкупаться в этом мутном Иордане! «Разве Авана и Фарфар, реки Дамасские (с своими прозрачными водами), не лучше всех вод израильских?»

Разгневанный всем этим, Нееман повернулся от дома пророка и поехал в обратный путь. Но, к счастью, в чис­ле его свиты нашлись люди, которые умели утишить гнев своего господина. Они сказали ему, что ведь пророк тре­бует лишь весьма немногого, и что если он, наверно, сде­лал бы гораздо больше для своего исцеления, то отчего же ему не исполнить этого простого предложения пророка, которое кажется оскорбительным лишь вследствие своей необычайной простоты. Убежденный этими доводами, Нееман согласился, и направился к Иордану, который на­ходился верстах в сорока от Самарии. И вот, когда он дей­ствительно семь раз выкупался в священной реке израиль­ского народа, «обновилось тело его как тело малого ребен­ка, и очистился». Обрадованный таким чудесным исцелением, Нееман тотчас же направился опять в Сама­рию, к дому пророка, чтобы выразить ему свою живей­шую признательность и предложил богатые дары. Теперь и пророк лично вышел к нему навстречу, хотя честь Ие­говы и запрещала ему принять подарки, чтобы Нееману не показалось, будто исцеление произведено продажным волшебством языческих жрецов, как это бывало в Дамас­ке. Это бескорыстие еще больше поразило Неемана, и в душе его совершился полный религиозный переворот. «Вот я узнал, что на всей земле нет Бога, как только у Из­раиля. Не будет впредь раб твой, воскликнул Нееман, приносить всесожжения и жертвы другим богам, кроме Господа». Чтобы достойно поклоняться истинному Богу, Нееман даже просил позволения у Елисея взять с собою священной израильской земли, на которой бы и можно было ему в своем Дамаске совершать всесожжения Иего­ве. При этом, однако же, Нееман попросил снисхождения к себе как лицу официальному, так как ему по обязанно­сти своего положения придется присутствовать при идо­лопоклонстве своего царя и наружно также преклоняться пред сирийским идолом Риммоном. «Да простит Господь раба твоего в случае сем!» говорил он пророку. Сердце его предано Господу, но обстоятельства требовали от него хоть внешнего, формального идолопоклонства. Елисей видел ис­кренность его сердца и ответил только ему: «иди с ми­ром». И Нееман действительно отправился обратно в свою страну с миром и искрою истинной веры в своей до­брой, возрожденной душе, а проказа его перешла на ко­рыстолюбивого слугу пророка, Гиезия, захотевшего обма­ном воспользоваться хоть частью тех богатых даров, от ко­торых отказался сам пророк.

При обычной враждебности древних государств даже чудесного исцеления Неемана недостаточно было для того, чтобы упрочить мирные отношения между царями си­рийским и израильским, и скоро между ними возгорелась война. В этой войне пророк Елисей опять оказал важные услуги Иораму, давая ему такие мудрые советы, что ими расстраивались все военные планы неприятеля. Раздра­женный этим, Венадад сирийский послал отряд своего войска, чтобы окружить находившийся неподалеку от Самарии город Дофаин и схватить находившегося там Ели­сея²⁹. Но войско было поражено слепотою и заведено бы­ло в Самарию, хотя пророк не допустил до его истребле­ния и велел царю отпустить воинов с угощением. Тем не менее, Самария была крепко обложена неприятелем со всех сторон. Жизненные припасы необычайно вздорожа­ли, так что «ослиная голова продавалась по 80 сиклей се­ребра, а четвертая часть каба голубиного помета — по пя­ти сиклей серебра». Две женщины в отчаянных муках го­лода согласились по очереди заколоть своих детей в пищу, и одна из них явилась с жалобою к царю, чтобы прину­дить свою товарку к исполнению страшного условия. Ус­лышав об этом, царь в отчаянии разодрал на себе одежды и надел вретище, в котором и ходил по стенам столицы. Иорам хотел уже отомстить это ужасное бедствие на Ели­сее, как пророк предсказал скорое избавление столицы от осады и неожиданное изобилие и дешевизну жизненных припасов. Предсказание вполне оправдалось. Четверо не­счастных прокаженных, не вынося больше мук голода, с отчаяния решились идти в стан сирийцев, говоря: «что нам сидеть здесь, ожидая смерти? Пойдем лучше в стан сирийский. Если оставят нас в живых, будем жить, а если умертвят, умрем». Но с приближением к вражьему стану они, к своему необычайному изумлению, нашли его остав­ленным, со всем богатым запасом жизненных припасов. В отдалении лишь слышались отзвуки беспорядочного бегст­ва сирийцев, которые, как оказалось, услышав шум при­ближающегося войска и думая, что это грозная армия египетского царя, пришедшего на выручку Самарии, были поражены внезапной паникой и бросились в бегство. Бо­гатая добыча вознаградила жителей Самарии за вынесен­ные ими страдания. Один сановник, не поверивший пред­сказанию пророка, видел исполнение этого предсказания, но сам не воспользовался добычей, как и предсказал ему пророк, потому что был задавлен в городских воротах на­родом, бросившимся за собиранием добычи. После этого события пророческая слава Елисея распространилась дале­ко за пределы царства Израильского, так что сам Венадад сирийский во время своей болезни послал к нему воена­чальника Азаила спросить об исходе этой болезни. Про­рок, открыв Азаилу близкую смерть царя, в то же время с слезами предсказал ему, что к несчастью израильтян он будет царем Сирии. И действительно, на другой день Азаил задушил Венадада намоченным одеялом и провозгласил себя царем Сирии.

Этим переворотом хотели воспользоваться цари изра­ильский и иудейский для того, чтобы возвратить себе Рамоф Галаадский, остававшийся все еще под властию сириян. Иудейский царь Охозия до того подчинился влия­нию своей нечестивой матери Гофолии (дочери Ахава и Иезавели) и дяди своего Иорама израильского, что идо­лослужение Ваалу и Астарте водворилось и в царстве Иу­дейском. Но восседание внука Ахавова на престоле Дави­довом переполнило меру долготерпения Божия, и потому это военное предприятие еврейских царей должно было послужить поводом к наказанию их обоих, как представителей дома Ахавова. Иорам был ранен при самом на­чале войны и возвратился в Изреель, куда отправился и Охозия — навестить больного, Елисей, между тем, во ис­полнение воли Божией, послал одного из учеников проро­ческих помазать на царство Ииуя, военачальника царя из­раильского. Узнав об этом, войско также провозгласило его царем. Не медля больше, Ииуй, отличавшийся изуми­тельным наездничеством и неукротимостью духа, лихо помчался в Изреель, чтобы упрочить за собой царство. Обоих царей он встретил в винограднике Навуфея, этом ужасном доказательстве гнусной кровожадности дома Ахавова. Во время грозного предсказания Илии Ахаву Ииуй был с ним в этом самом винограднике и теперь по­спешил исполнить это предсказание. Натянув лук, он прострелил Иорама, сидевшего в колеснице, и велел вы­бросить его тело на участке Навуфея на съедение собакам. Охозия бросился было в бегство, чтобы спастись в Сама­рии; но был настигнут и также убит. Престарелая Иеза­вель, услышав о смятении, хотела отвратить от себя бед­ствие чарами своей поблекшей, нарумяненной красоты», но Ииуй велел евнухам выбросить ее в окно из ее высо­кого терема. «И они выбросили ее. И брызнула кровь ее на стену и на коней, и растоптали ее»³⁰. Ииуй, впрочем, велел «похоронить ее проклятую, так как царская дочь она», но от нее уже не нашли ничего, кроме черепа, ног и кистей рук. Тело ее было съедено собаками, как пред­сказано было Илией. Не зная меры в своей ревности, Ии­уй потребовал от старейшин Самарии голов 70 сыновейАхава. По пути в Самарию, встретив 42 человека родст­венников Охозии, которые, не зная ничего о случившем­ся, шли посетить сыновей Ахава, умертвил также и всех их, оправдывая свою кровожадную лютость определением Божиим.

В Иудее владычество дома Ахавова было продолжено еще на шесть лет захватом престола со стороны Гофолии; но она ускорила свою гибель поголовным истреблением царского рода, от которого спасся лишь один новорож­денный сын Охозии Иоас, скрытый от неистовства своей нечестивой бабки своею теткою Иосавефою. Муж ее, пер­восвященник Иодай, тайно воспитал его при храме и на седьмом году провозгласил его царем. Узнав об этом, Гофолия завопила: «заговор, заговор!»  но тотчас же была убита. С ее смертию погибла последняя отрасль дома Аха­вова, «и веселился весь народ земли, и город успокоился». Первосвященник Иодай воспользовался этим для пробуж­дения религиозно-нравственной совести народа, торжест­венно «заключил завет между Господом и царем и наро­дом», и обрадованный народ «пошел в дом Ваала, и раз­рушил жертвенники его, и изображения его совершенно разбили, и Матфана, жреца Ваалова, убили пред жертвен­никами», после чего восстановлен был порядок истинного богослужения в храме.

Так с уничтожением нечестивого дома Ахавова были истреблены, отчасти, и нечестивые дела его.

XLIII. Царь израильский Ииуй и его преемники. Пророк Иона. Падение царства Израильского и рассеяние десяти колен. Праведный Товит.

С истреблением дома Ахавова в обоих царствах яви­лась надежда на восстановление в них истинной религии, ревность к которой на первых порах показана была пра­вителями обоих царств. Но надежде этой не суждено бы­ло вполне осуществиться. Ииуй израильский был слиш­ком кровожаден для этого святого дела³¹, а Иоас иудей­ский еще был малолетен. Правда, Ииуй показал себя ревностным исполнителем воли Божией при вступлении на престол, и с своею обычною лютостью, собрав проро­ков Ваала под видом торжественного богослужения, умертвил их при самой жертве, идола разбил и капище его осквернил и разрушил; но сам он, все-таки, не мог вполне освободиться от нечестивой политики Иеровоама и потому не хотел вполне оставить идолослужения. По­этому, хотя за выказанную им ревность, основанной им династии обещана была устойчивость до  четвертого рода (династия его царствовала 111 лет), но в его именно цар­ствование началось и общее падение царства Израильско­го, которое, как не оправдавшее высших намерений Бо­жиих, с этого времени «Господь начал урезывать по час­тям», предоставляя их иноплеменникам, и особенно Азаилу сирийскому, который при Ииуе завладел всей заиорданской страной.

После 28-летнего царствования Ииуя, ему наследовал сын его Иоахаз³², который за свою преданность идолопо­клонству также подвергался нападениям сириян и изба­вился от них только своей пламенной молитвой. Милость Божия, однако же, не исцелила всех язв его совести и го­сударства, и он передал престол не более благочестивому своему преемнику — сыну Иоасу³³. При этом царе скон­чался пророк Елисей³⁴. Когда он приближался к смерти и лежал на одре болезни, его посетил царь Иоас и, вполне оценивая значение великого пророка в государстве, плакал над его постелью, приговаривая те самые слова, которыми сам Елисей прощался с возносившимся на небо Илией: «Отец мой, отец мой, колесница Израилева и кони его!» В утешение царю Елисей велел ему стрелять из лука в зем­лю, в знак того, что он победил сириян. Иоас выпустил только три стрелы и остановился, не веря в возможность одержать над сириянами более трех побед. Если бы он имел больше веры и упования на всемогущество Божие, то совершенно бы низложил их, — заметил ему умирающий пророк. Но и тремя одержанными победами над Венададом, сыном Азаила, Иоас возвратил отнятые у отца его владения, и смирил надменность иудейского царя Амасии. В его царствование совершилось последнее чудо Елисея. Чрез год после смерти пророка моавитяне сделали набег на землю Израильскую. В это самое время несли погре­бать покойника. Устрашенные набегом, носильщики бро­сили тело в первую попавшуюся гробницу, которая оказа­лась гробницей Елисея, и от соприкосновения с костями чудотворца мертвец ожил и встал.

Преемником Иоаса был сын его Иеровоам II, один из замечательнейших царей царства Израильского³⁵. Он цар­ствовал 41 год и за этот продолжительный период сумел на время восстановить могущество и блеск своего государ­ства. Это был царь воинственный, и, прежде всего, он на­правил свое оружие против хищных врагов своего царст­ва моавитян и аммонитян, которые, пользуясь безуряди-цами царства Израильского, стали опять расхищать его. Для наказания их, полки израильские переправились за Иордан, взяли Равву, столицу аммонскую, сожгли ее и за­хватили в плен самого царя с его главнейшими сановни­ками. Подобная же участь постигла и моавитян. После от­ступления израильтян от Кир-Харешета, столицы моавской, Меса конечно опять продолжал отказывать в дани израильтянам, а затем стал делать даже хищнические на­беги на израильскую землю. Теперь моавитяне должны были понести должное наказание. Иеровоам II в союзе с эдомитянами сделал грозное нашествие на них. Города их подверглись истреблению, и вопль населения пронесся по всей пустыне. Счастлив был тот, кто хоть нагим бежал в пустыню и спасся от гибели. Все, кто успели, бежали в го­ры, но множество было убито или продано в рабство. Са­мые виноградники, нивы и пастбища были выжжены и истреблены. Смирив эти мелкие хищные народы, Иерово­ам II выступил и против более могущественных врагов своего царства, именно сириян, и достиг в этом отноше­нии блестящих успехов. Пред его могуществом склонился даже самый Дамаск, столица Сирии, которую он принудил к сдаче. В этом отношении неожиданную помощь оказал ему Салманассар II ассирийский, который стеснил сирийского царя с востока, взяв с него огромную контри­буцию, подорвавшую силы государства. После этих побед у Иеровоама II не было сильных соперников на востоке. Оставалась только Финикия на северо-западе; но и эта страна истощалась от внутренних раздоров. Междоусоб­ные войны, заставившие, наконец, бежать знаменитую ца­ревну Элиссу, которая под именем Дидоны прославилась как основательница знаменитой финикийской колонии в северной Африке, именно Карфагена, подорвали могуще­ство Тира, который также подпал под власть Салманассара II. Что касается царства Иудейского, то царь его Охозия поддерживал с Иеровоамом II мир, вследствие чего между обоими царствами установились дружественные отношения, и Иерусалим и Самария соперничали лишь на поприще мирной промышленности и торговли. Матери­альное благосостояние государства вследствие этого до­стигло высокой степени. Самария разбогатела от военных добыч и торговли. Повсюду возвышались великолепные дома, внутренние стены которых, в подражание дворцу Ахава, обшивались плитками слоновой кости, привозив­шейся из Африки финикиянами. Комнаты наполнялись роскошною мебелью, отделанною тем же дорогим мате­риалом. Были особые прохладные дома для жаркого вре­мени года, и теплые дома для зимы. Превосходными ви­ноградниками покрывались прилегавшие к ним склоны гор. Все богатые равнины к востоку и западу от Иордана засевались разнородными хлебами и повсюду видны были сеятели и жнецы — каждые в свое время. Богатые люди обоего пола блистали изысканною роскошью; но вместе с тем, большинство населения находилось в нужде и бедно­сти. В то время как богатство немногих все возрастало, масса населения все более беднела. Огромное большинст­во населения уже не имело собственной земли, которая, вследствие всеобщего попрания законов Моисеевых, пере­ходила в руки богатых, и народ принужден был жить лишь наемною платою за обработку чужой земли, что низ­водило его на степень рабов.

Уже из последнего обстоятельства видно, что все внешние успехи Иеровоама II не имели для себя прочно­го обеспечения в религиозно-нравственном отношении, так как в общем он держался того же направления, ко­торое намечено было первым царем израильского народа, Иеровоамом I. Государственной религией по-прежнему оставалось поклонение Иегове, но под языческим симво­лом в виде священного тельца. В Вефиле, религиозной столице государства, был особенный храм со множеством священников и пышною обрядностью. Сделанная попыт­ка очистить религию от наиболее грубых наростов языче­ства не имела успеха, и идолопоклонство вторгалось со всех сторон. Даже идолослужение Ваалу, столь ревностно искорененное Ииуем, опять водворилось в различных го­родах страны. В самой Самарии было несколько капищ. Вновь открыто было в столице и капище Ашере. Женщи­ны по примеру идолопоклоннических народов приносиликурения пред постыдными символами богини и соверша­ли разгульные празднества. Изображения Ваала, сделан­ные из золота и серебра, воздвигались даже частными ли­цами. Дым идольских жертв курился на горных высотах, и идолослужение совершалось в священных дубравах. Бес­стыдством языческого культа вновь осквернялась земля обетованная. Девицы и женщины забывали женскую честь и делались блудницами при капищах. Все это пока­зывало, что сила зла окончательно водворилась в царстве Израильском, и блестящее царствование Иеровоама II было лишь последним и, притом, призрачным расцветом пред полным увяданием. Так именно и оказалось по смерти этого царя.

После его сравнительно благоустроенного царствова­ния, царство Израильское вновь поверглось в страшную неурядицу, во время которой престол сменялся рядом ца­реубийц-узурпаторов, в свою очередь делавшихся жертвою следующих узурпаторов. Могущество государства чрез это быстро падало, и оно само собою стремилось к разруше­нию, а между тем на востоке, за великой рекой Евфратом быстро росла и развивалась великая Ассирийская монар­хия, скоплявшая силы для завоевания мира.

Ассирийская монархия после временного ослабления, благодаря которому Давид мог распространить владычест­во израильтян до самой реки Евфрата, опять начала быст­ро развивать свое политическое могущество. На ассирий­ском престоле в столице монархии — Ниневии появляет­ся ряд знаменитых царей-завоевателей, которые начали предпринимать далекие походы. Первый удар они нанес­ли Сирийскому царству, которое и должно было положить оружие пред грозными завоевателями. Та же участь затем ожидала и царство Израильское. Но Бог хотел еще про­длить свое долготерпение по отношению к нему, а так как у народа израильского уже не было достаточных военных сил для противодействия завоевателям, то спасение его ос­тавалось только еще в силе нравственной, и вот предста­вителем этой именно силы явился пророк Иона, который послан был проповедовать ниневитянам смирение и пока­яние. Влияние пророков израильского народа и раньше простиралось за пределы его владений и признавалось да­же во враждебной Сирии, но теперь силу боговдохновен­ного слова посланников Иеговы должны были признать и жители далекой, гордой столицы могущественной Асси­рии. Посланничества этого устрашился даже сам пророк и хотел тайно бежать в Фарсис, далекую финикийскую ко­лонию в Испании; но во время бури, изобличенный море­ходами в своем грехе и выброшенный по жребию в море, он был пожран большою морскою рыбою, и только уже выброшенный ею на берег отправился к месту своего на­значения. Ниневия в это время находилась на вершине своего могущества и богатства. Это был один из величай­ших городов древности. Стены его грозно возвышались почти на пятнадцать сажен и были настолько широки, что по ним могли рядом скакать три колесницы, и они защи­щались 1 555 башнями, каждая до тридцати сажен высо­тою.  Занимаемое ею пространство было не менее ставерст в окружности.  Что касается населения, то о нем можно судить по тому, что в нем числилось 120 000 таких младенцев, которые не умели еще различать правой руки от левой. Как город языческий, Ниневия отличалась чрез­мерной гордостью и нечестием, и вот израильский пророк и должен был преподать ей урок смирения и благочестия. И проповедь его имела полный успех. Ниневитяне смири­лись и покаялись, признавая в Ионе вестника какого-ни­будь «неведомого Бога», которого, однако же, чтили языч­ники. Подробности этого знаменитого путешествия про­рока Ионы описаны в его книге, именно в «книге пророка Ионы».

Таким образом, на время была отвращена от царства Израильского опасность чужеземного завоевания и предо­ставлена возможность для покаяния и исправления. Но зло в нем восторжествовало окончательно. После Иерово-ама II идет ряд царей (Захария, Селлум, Менаим, Факия, Факей), которые быстро сменяются один за другим на престоле в Самарии, ознаменовывая свое кратковремен­ное правление нечестием и кровожадностью, все более ос­лабляя свое царство и подготовляя ему неминуемую ги­бель. Но Господь и тогда все еще не оставлял Своего на­рода без нравственного ободрения и посылал пророков, которые своею проповедью напоминали о попранном за­коне и своими пророчествами предостерегали о наступа­ющем гневе Божием. Таковы были относящиеся к этому времени пророки Амос (пастух фекойский) и Осия. Они уже ясно предсказывали о предстоящем пленении, и хотя смягчали это страшное предсказание пророчеством об из­бавлении, но в пророчествах их слышался неутешный плач о предстоящей участи. Обращаясь к народу израильскому, пророк Осия так говорил от лица Бога: «народ Мой закос­нел в отпадении от Меня, и хотя призывают его к горне­му, он не возвышается единодушно. Как поступлю с то­бою, Ефрем? Как предам тебя, Израиль? поступлю ли с тобою, как с Адмою, сделаю ли тебе, что Севоиму³⁶. По­вернулось во Мне сердце Мое; возгорелась вся жалость Моя». Грозными предостережениями народу служили и страшные естественные бедствия, как напр., землетрясе­ние, о котором предсказывал пророк Амос. Но все было напрасно. Нечестие и неправда переполнили чашу долго­терпения Божия, и тогда Господь попустил грозному заво­евателю положить конец царству Израильскому.

При Менаиме, 17-м царе израильском, совершилось первое нашествие ассириян, которые обложили израиль­тян тяжкою данью; при Факее, 19-м царе, ассирийский царь Феглаф-Фелассар, покорив царство Сирийское, вме­сте с тем завоевал и всю восточную сторону Иордана, и увел в плен жителей заиорданских колен. Но затем, чрез несколько лет, подобная же участь постигла и все осталь­ные колена царства Израильского. Это было при Осии, последнем, 20-м царе израильском, который, подобно своим предшественникам, достиг престола чрез царе­убийство³⁷. Когда он отказался платить ассириянам дань, то этим вызвал нашествие Салманассара, который поре­шил наказать его за восстание. Тогда в отчаянии Осия, вопреки прямому запрещению закона Моисеева, прибег к помощи Египта. В это время с особенною силою обнару­жилось соперничество между этими великими восточны­ми монархиями, и при дворе в Самарии была партия, ко­торая видела единственное спасение от ассириян в союзе с Египтом. Но этот союз лишь еще более раздражил Салманассара и даже испугал самого Осию, который, чтобы умилостивить грозного завоевателя, выехал ему навстречу и тем ускорил участь своего царства. Салманассар «взял царя под стражу и заключил его в дом темничный», а за­тем осадил и Самарию³⁸. Под стенами этого города после­довала отчаянная борьба, какою отличается вообще борь­ба погибающих народов. Крепкое положение давало воз­можность Самарии держаться против неприятеля в течение трех лет, так что сам Салманассар скончался, не дождавшись сдачи упорной столицы, и осаду закончил, как показывают ассирийские памятники, сын его Саргон. Он взял Самарию в девятый год царствования несчастно­го Осии и на памятниках ассирийских высокомерно го­ворит об этом: «Взглянул я на Самарию, и взял ее»³⁹. Что­бы совершенно обессилить страну и лишить ее возмож­ности восстания, Саргон значительную часть израильтян увел в плен и поселил в пределах Ассирийской монархии, где они и рассеялись среди различных племен этой гро­мадной монархии, а на место их в Палестину он пересе­лил язычников, из смеси с которыми образовалась сме­шанная народность, получившая впоследствии название самарян.

Так покончило свое существование царство Израиль­ское. Оно просуществовало 257 лет и имело 20 царей, но ни один из них не был достойным своего высокого при­звания в качестве представителя избранного народа: все были идолопоклонниками и нечестивыми изменниками религии Иеговы. «И прогневался Господь сильно на Изра­ильтян, и отверг их от лица Своего. Не осталось никого, кроме колена Иудина».

Но, несмотря на всеобщее распространение нечестия, среди израильского народа находились отдельные правед­ники, которые продолжали строго соблюдать законы Мо­исея и содержать истинную религию. Таков был правед­ный Товит из колена Неффалимова, который не только отличался праведностью и благочестием в своей родной стране, но не оставил своего благочестивого образа жизни и в плену, в Ниневии. За свои благодеяния бедствующим единоплеменникам он подвергся преследованию от асси­рийского правительства и затем пережил целый ряд испы­таний, которые закончились для него и его потомства пол­ным благословением Божиим. Поучительная история жиз­ни этого праведника подробно изложена в «книге Товита», которая принадлежит к числу неканонических книг ветхого завета.

XLIV. Цари иудейские Иоас, Ахаз, Езекия и Манассия. Пророк Исаия. Преобразовательная деятельность царя Иосии.

В то время, как царство Израильское, окончательно отвергнувшее закон Божий, неудержимо стремилось к не­избежной гибели, ускорявшейся возраставшим нечестием и идолопоклонством быстро сменявшихся в нем царей, в царстве Иудейском еще по временам просвечивала надеж­да на лучшее будущее. Там с возведением на престол ма­лолетнего Иоаса, единственного оставшегося в живых по­томка рода Давидова, под благотворным влиянием перво­священника   Иодая   началось   религиозно-нравственное возрождение народа⁴⁰. Молодой царь вполне следовал му­дрым советам первосвященника, восстановил храм в его прежнем благолепии и для упорядочения его доходов сде­лал денежный ящик у ворот храма для приношений. Бо­гослужение правильно совершалось в нем до самой смер­ти первосвященника Иодая, последовавшей в 23 год цар­ствования   Иоаса.   Но   со   смертью   первосвященника рушились и все добрые начинания. Владетельные князья иудейские,  которые,   видимо,   с  недовольством  сносили влияние первосвященника на царя, теперь постарались уничтожить это благотворное влияние и открыто стали подавать народу пример пренебрежения к храму Иеговы и идолопоклонства, к чему склонили и самого царя. Про­тив такого нечестия мужественно восстал пророк Захария, сын Иодая; но голос его был заглушен страшным преступлением, убийством, которое по приказанию царя совер­шено было над ним на самом дворе храма, между жерт­венником и храмом (2 Парал. 24:21; Матф. 23:35), — на том самом месте, где некогда отец пророка помазал на царство забывшегося теперь Иоаса. Умирая под градом камней, пророк вопил: «да видит Господь и да взыщет!» И Господь скоро взыскал за праведную кровь. Царство было наказано нашествием сириян, которые, истребив множе­ство народа и князей иудейских, принудили выдать себе сокровища храма, а Иоас, пораженный болезнию, убит был в постели своими приближенными и не удостоен да­же погребения в общей царской усыпальнице, где вместо него погребен был первосвященник Иодай.

Следующие иудейские цари Амасия, Озия  и Иоафам представляют странную раздвоенность в своем характере. Стараясь быть благочестивыми, они, в то же время, про­являют крайнее своеволие и непочтение к святыне, так что Озия дерзнул даже присвоить себе священническое право каждения пред жертвенником фимиама, за что и был поражен проказой. Тем не менее, они сумели возвес­ти государство на довольно высокую степень политическо­го могущества, и привели в данничество себе многие со­седние филистимские города и аммонитян. Но это могущество быстро разрушено было опять с восшествием на престол двенадцатого царя иудейского — Ахаза, сына бла­гочестивого Иоафама⁴¹. Он не только не последовал при­меру своего благочестивого отца, который боролся против возраставшего в народе нечестия и идолопоклонства, носам всецело отдался господствовавшему злу: воздвигал идо­лов Ваалу и приносил в жертву Молоху своих собственных детей в долине Еммоновой, «подражая мерзостям наро­дов, которых изгнал Господь пред лицем сынов Израилевых». Наказанием для него было опустошительное наше­ствие соединенных сил царя сирийского и израильского (Факея), которые,  нанеся страшное поражение войску иудейскому, потерявшему 120 000 человек, вместе с бога­той добычей захватили в плен 200 000 жен, сыновей и до­черей, хотя, по увещанию пророка Одеда, пленные и от­пущены были на свободу. Кроме того, царство Иудейское подверглось также нападению идумеян и филистимлян, которые,   пользуясь   несчастным   положением   царства, мстили ему за свое прежнее унижение от него и захвати­ли несколько укрепленных городов.  Но и этот тяжкий урок не образумил Ахаза. Видя себя в безысходном поло­жении, он не думал искать помощи единственного По­мощника избранного народа, а решился опереться на мо­гущественную Ассирию, сблизившись, таким образом, с монархией, которая пользовалась всяким случаем для за­воевания и поглощения всех соседних и враждебных, и дружественных ей государств. Ахаз не отступил от этого безумного шага и тогда, когда выступивший в это время пророк Исаия, прозревая в будущее, предсказывал, каким бедствием этот союз угрожал народу иудейскому, и пла­менно убеждал держаться единственного знамени спасе­ния — веры в имеющего приити Еммануила, что значить с нами Бог. В это именно время Исаия изрек свое знаменитое пророчество: «се, Дева во чреве приимет и родит Сына, и нарекут имя Ему Еммануил»⁴². Союз с ассирияна­ми содействовал ускорению падения царства Израильско­го, но не принес никакой пользы для Ахаза, хотя он уни­женно пресмыкался пред могущественным Феглаф-Фелассаром II и отдал ему все свои сокровища, ограбив даже храм иерусалимский, который он после этого запер и та­ким образом прекратил богослужение, водворяя вместо него идолопоклонство с омерзительными жертвенниками идолам по всем углам Иерусалима.

Но еще не совсем погас свет благочестия на престоле Давидовом, и он опять воспламенился в лице сына и пре­емника Ахазова — Езекии⁴³. Тяжкие испытания и бедст­вия предыдущего царствования, а также и проповедь ве­ликого пророка Исаии заставили Езекию вспомнить слав­ный   пример   своего   великого   предка   Давида,   этого истинного «светильника Израилева». С восшествием на престол он порешил восстановить богослужение в храме и благочестие в народе. Открыв запустевший храм и восста­новив в нем весь богослужебный порядок,  Езекия для оживления религиозно-нравственного сознания в народе постановил торжественно отпраздновать Пасху, на кото­рую пригласил не только своих подданных, но и жителей царства Израильского. Одушевленный религиозною ревно­стью, Езекия приступил к разрушению всех жертвенников и притонов идолопоклонства, и разрушил даже медного змия, который в глазах невежественного народа стал слу­жить предметом суеверного поклонения. Затем, сильный верою и упованием на Бога, он низверг ассирийское иго, принятое на себя его отцом Ахазом, изгнал из пределов своего царства хищных филистимлян и с мужеством и упованием встретил страшную весть о нашествии асси­рийского царя Сеннахирима, который выступил с огром­ным войском, чтобы наказать его за непокорность. Чтобы избавить страну от опустошения, Езекия попытался отвра­тить гнев Сеннахирима уплатой ему военной контрибуции в 30 талантов золота и 300 талантов серебра. Но это лишь на время удовлетворило разгневанного завоевателя, и он, услышав  о  сношениях  Езекии  с египетским фараоном Тиргаком, решил окончательно разгромить непокорного царя иудейского, тем более, что данный им пример непо­корности нашел отголоски и в соседних странах, которые также отложились от Ассирии. И вот грозная армия Сен­нахирима уже осадила Иерусалим. Но город Давидов со своими твердынями был неприступен. Тогда царь асси­рийский приступил к правильной осаде его. Вокруг горо­да были построены высокие башни, с которых стрелки могли причинять вред жителям. Для самого Сеннарихима был выстроен великолепный павильон, с которого гордый монарх, сидя на своем блистательном троне, лично наблю­дал за осадой и ожидал окончательной победы. Положе­ние Езекии становилось безвыходным и падение города неизбежным.  В этой крайности он опять с пламенной мольбой обратился к Господу и утешен был уверением пророка, что молитва его услышана и государство его в бе­зопасности. И действительно, в следующую же ночь между ассириянами произошло какое-то таинственное пора­жение, постигшее не только всех храбрейших воинов, но и самого главнокомандующего. Сам гордый царь должен был поспешно снять осаду и отступить, и со стыдом воз­вратился в свое государство.

На воздвигнутых им в Ниневии памятниках (ныне открытых и прочитанных) он подробно описывает этот свой поход, упоминает даже о взятой с Езекии контрибу­ции, но из понятной гордости совершенно умалчивает о своем позорном отступлении от стен Иерусалима. По воз­вращении в Ниневию он был убит своими собственными сыновьями. От чудесного поражения под стенами Иеруса­лима у ассириян пало 195 000 человек, чем сильно ослаб­лено было могущество царей Ассирии.

Благоволение Божие к Езекии было подтверждено еще одним чудесным знамением, когда во время его тяж­кой болезни тень солнечных часов передвинулась назад на десять ступеней — в подтверждение предсказания Исаии, что он выздоровеет от своей болезни. Он действительно выздоровел и получил от Меродоха Баладана, независимо­го царя Вавилонского, поздравление чрез посредство пыш­ного посольства, в числе которого, вероятно, находились и халдейские мудрецы, желавшие исследовать чудесное и за­гадочное для них явление передвижения тени. Посольство это вместе с тем, вероятно, имело ввиду и политическую цель — войти с Езекией в соглашение для совместного низвержения ассирийского ига. Езекия принял посольство с необычайным радушием и открыл ему все свои сокровища, вероятно увеличенные вследствие оставленной бе­жавшим Сеннахиримом богатой добычи. За это неосто­рожное тщеславие, которой могло возбудить алчность чу­жеземцев, царь получил от пророка Исаии укор, сопро­вождаемый предостережением о наказании. Внутренние смуты в Ассирии дали Езекии возможность спокойно про­вести остальные годы своего царствования. Казна его бы­ла богата, народ также благоденствовал. Царь укреплял го­рода и снабдил Иерусалим новым водопроводом, и, нако­нец,   после   29-летнего   царствования   «почил   Езекия   с отцами своими, и похоронили его под гробницами сыно­вей Давидовых, и почесть ему воздали по смерти его все иудеи и жители Иерусалима». С его смертию кончилась и историческая слава и политическая независимость царства Иудейского. Ему наследовал Манассия, неверие и преступ­ления  которого,  главным образом,  навлекли  на  иудеев ожидавшие их странные бедствия.

В лице Манассии на престоле Давидовом воцарилось дикое нечестие и безверие⁴⁴. Вступив на престол 12-лет­ним мальчиком, он всецело подпал влиянию своих негод­ных приближенных, которые успели привить ему все свои худые качества. Придя в совершеннолетие, Манассия на­чал с ревностью  восстановлять  идолопоклонство  и  сам первый показывал пример идолослужения и связанных с ним пороков и суеверий. «Подражая мерзостям» ханаан­ских народов, он «провел сына своего чрез огонь, и гадал, и ворожил, и завел вызывателей мертвецов и волшебни­ков; много сделал неугодного в очах Господа, чтобы прогневить Его». Нечестие свое он завершил тем, что истукан Астарты, богини распутства и всякой нечистоты, поставил в самом храме Бога Всевышнего! Всем этим царь развра­тил свой народ до того, «что они поступали хуже всех на­родов, которых истребил Господь от лица сынов Израилевых». Вместе с нечестием Манассия отличался кровожад­ною жестокостью, и когда пророки стали обличать его, он пролил «весьма много невинной крови, так что наполнил ею Иерусалим от края до  края». Среди других пророков от его кровожадной руки погиб мученическою смертию и маститый пророк Исаия, который, по преданию, был рас­пилен пополам, запечатлев таким образом своею кровию истину своего пророчества, не умолкавшего в течение цар­ствования  пяти  царей   иудейских   (на  протяжении  по меньшей мере 60 лет). С ним смолкло слово пророков, и остались только «немые псы»,  как язвительно  называл Исаия мнимых пророков, потворствовавших порокам не­честивого царя. Но долготерпение Божие истощилось. Для наказания  царственного  нечестивца  явился   Есаргаддон, объединивший под своею властию Ассирию и Вавилонию. На 22 году царствования Манассии он осадил Иерусалим, взял Манассию в плен и в оковах увел его в Вавилон. Су­ровость постигшего его тюремного заключения пробудила в нем покаяние; по восстановлении на престоле он старал­ся хоть отчасти загладить свое прежнее нечестие и восста­новил богослужение в храме. Его прежние дела, однако же, лишили его чести погребения в царской усыпальнице, и имя его сделалось ненавистным в потомстве. Мрачное время царствования Манассии ознаменова­лось одним доблестным делом, которое показало, что еще не совсем погасла вера в Промысл Божий в израильском народе и что среди него еще были люди, сильные верою и как ее плодом — геройскою самоотверженностью в за­щиту народа. Это именно знаменитый подвиг Иудифи, рассказываемый в книге ее имени. По этому рассказу, в 18-й год царствования Навуходоносора, царствовавшего над ассириянами в великом городе Ниневии, на Палести­ну сделал нашествие ассирийский полководец Олоферн и, подозревая остатки израильтян в измене, начал истреб­лять все огнем и мечем. Такая же участь угрожала и го­роду Ветилуе, запиравшему путь из равнины Ездрилон-ской в Иудею. Стесненные крепкой осадой, жители на­меревались уже сдаться; но вот явилась Иудифь, которая, устыдившись за малодушие своих сограждан, порешила показать им пример древней доблести. Безоружная, она отправилась в лагерь неприятелей, и, упоив вином Олоферна, увлекшегося ее красотой, собственноручно отсек­ла ему голову, которую и принесла в виде трофея своим согражданам; неприятели между тем, пораженные нео­жиданною смертию своего полководца, пришли в ужас и в беспорядке бежали из Палестины. — Это событие, по всей вероятности, относится ко времени пребывания Ма­нассии в плену вавилонском, когда Иудея и примкнувшие к ней остатки израильского народа находились под управ­лением первосвященника Иоакима. Если так, то под име­нем Навуходоносора разумеется Ассурбанипал, который, будучи в это время властелином Вавилона, мог носить в качестве титула и имя Навуходоносора, в честь вавилон­ского бога Набу⁴⁵.

Наследовавший ему сын его Амон⁴⁶, во всем подра­жавший примеру своего нечестивого отца, царствовал только два года и пал жертвою заговора своих приближен­ных, очистив место для своего малолетнего, но достойно­го сына Иосии.

Иосия взошел на престол в восьмилетнем возрасте и царствовал 31 год⁴⁷. С его именем связана одна из самых славных страниц в Библейской истории. В его лице как бы вспыхнул последний отблеск угасавшего «светильника Израилева». Время его малолетства ознаменовалось самым мрачным господством развращения и безбожия; но уже в восьмой год своего царствования, в 16-летнем возрасте, Иосия «начал прибегать к Богу Давида, отца своего», а в двенадцатый год своего царствования прямо приступил к истреблению идолопоклонства, и не только в пределах своего царства, но и других колен. По его повелению и в его личном присутствии повсюду были разрушены «жерт­венники Ваалов и статуи, возвышавшиеся над ними; и по­священные дерева он срубил; и резные и литые кумиры изломал, и разбил в прах, и рассыпал на гробах тех, кото­рые приносили им жертвы. И кости жрецов сжег на жертвенниках их, и очистил» не только Иудею и Иеруса­лим, но и землю Израильскую⁴⁸. Затем, по возвращении в Иерусалим, он приступил к восстановлению и очищению храма.   Это  благочестивое  дело  увенчалось  необычайно важным событием. Первосвященник Хелкия, под руко­водством которого производилось восстановление и очи­щение храма, нашел там «книгу закона Господня, данную рукою Моисея». Когда благочестивый царь приступил к чтению этого давно забытого закона, он ужаснулся при виде того, как далеко жизнь избранного народа уклони­лась от заповедей Божиих и какой страшный гнев Божий ожидает за это. В отчаянии он разодрал одежды свои и об­ратился к пророчице Олдане (второй пророчице после Деворы) с просьбою изъяснить ему смысл многих непонят­ных, но поразивших его мест закона. Уверившись из ее объяснения в неизбежности праведного гнева Божия за нечестие и милости к себе за благочестивую ревность, Иосия созвал всенародное собрание и велел священникам чи­тать ему открытую книгу закона, и затем, торжественно возобновив завет народа с Богом, он еще с большею рев­ностью принялся за искоренение остатков идолопоклонст­ва. Он сам отправился в Вефиль, где впервые Иеровоам ввел идолослужение, заразившее потом всю обетованную землю, и истреблением там не только всех принадлежно­стей языческого культа, но и самих жрецов, в точности ис­полнил сделанное о нем некогда предсказание Иеровоаму. По возвращении в Иерусалим Иосия совершил Пасху, со­гласно постановлению новооткрытого закона, и с такою торжественностью, с какою она уже не совершалась до са­мого падения царства. Ввиду всего этого царство Иудей­ское как бы вновь возрождалось к жизни и славе, тем бо­лее, что этому временно благоприятствовали и внешние политические обстоятельства. Ассирийская монархия окончательно падала, и на место ее выступала и усилива­лась монархия Вавилонская. Последний ассирийский царь Сарак⁴⁹, осажденный в своей столице Ниневии (около 625 г. до Р.Х.) соединенными силами Мидии, Вавилонии и Египта, не видя другого исхода, сжег себя во дворце со всеми своими женами и сокровищами. С Египтом все еще поддерживалась заведенная прежними царями дружба, и Иосия мог замышлять о восстановлении царства Давида и Соломона. Но час падения царства Иудейского уже про­бил, и все начинания Иосии окончились его несчастною смертию во время стычки при Меггидоне с войском еги­петского фараона Нехао, которому он вздумал воспрепят­ствовать на его пути к Евфрату. «И умер он, и похоронен в гробницах отцов своих. И вся Иудея и Иерусалим опла­кали Иосию», который был почти последним и после Да­вида лучшим и благочестивейшим из иудейских царей. Плачевные песни, которыми сопровождалось погребение Иосии, сделались историческим достоянием народа и, со­бранные в особую книгу, долго употреблялись в народе.

«Оплакал Иосию и Иеремия (пророк) в песне пла­чевной». Время царствования благочестивого Иосии озна­меновалось возрождением пророчества, которое совсем смолкло при двух его нечестивых предшественниках. К этому времени относится деятельность пророков Наума, Софонии, Аввакума и величайшего из них — Иеремии. Пророческая деятельность его началась в 13-й год царст­вования Иосии. Хотя имя его только однажды упомянуто в истории царствования Иосии, но все содержание его пророческой книги доказывает, что он своею проповедию ободрял царя и народ в деле религиозно-нравственного преобразования. Б своих пламенных пророчествах он ясно предсказывал приближающееся разрушение и грозно изобличал ту партию в Иерусалиме, которая при надвигав­шейся политической грозе хотела искать спасения в про­тивозаконном союзе с Египтом.

XLV. Падение царства Иудейского. Пророк Иеремия. Гибелъ Иерусалима. Пленение Вавилонское.

По смерти Иосии царство Иудейское в действитель­ности подпало под владычество Египта, фараон которого Нехао сумел настолько поднять могущество своего госу­дарства, что пред ним трепетали даже воители месопотамские. Он овладел всею северною Сирией, составлявшей провинцию Ассирии, и, чтобы удержать ее за собою, уст­роил военный стан на берегу Оронта, близ Имафа. Имея в виду главного противника — Ассиро-Вавилонию, фара­он на время оставил царство Иудейское без всякого вни­мания. Иудеи воспользовались этим обстоятельством и, воображая себя еще самостоятельным государством, при­ступили к избранию нового царя, которым и избран был четвертый сын покойного Иосии — Селлум⁵⁰, предпо­чтенный другим вероятно потому, что он был от наибо­лее любимой жены покойного царя. Помазанный на царство, Селлум, по обычаю, получил новое священное имя Иоахаз — «поддерживаемый Иеговою». Но его царство­вание продолжалось лишь до тех пор, пока от фараона Нехао не прибыли послы, возвестившие народу неблагос­клонность фараона к этому произвольному выбору и на­поминавшие ему о его вассальном положении по отноше­нию к фараону. Противодействие могущественному вои­телю было бы бесполезно, и Иоахаз был уведен в плен — в военный стан фараона. Оттуда, по-видимому, он был от­правлен в Египет, где и оставался в качестве пленника до самой смерти. Лучше бы умереть ему на поле битвы, по­добно своему отцу. Это был юноша энергичный и много-обещавший, «молодой лев, ставший ходить между львами и научившийся ловить добычу». Но иноземный властелин «посадил его в клетку на цепи и отвел его в крепость, что­бы не слышен уже был голос его на горах Израилевых» (Иерем. 19:6, 9). Говоря о его судьбе, пророк Иеремия восклицал: «не плачьте об умершем и не жалейте о нем; но горько плачьте об отходящем в плен, ибо он уже не возвратится, и не увидит родной страны своей» (22:10). На место низвергнутого царя фараон поставил Елиа-кима⁵¹,  второго сына Иосии,  на тяжелых условиях  — ежегодной уплаты огромной дани. Этот ставленник фара­она (переименованный в Иоакима) обязался уплачивать своему властелину сто талантов серебра и один талант зо­лота, — сумму, которая была невыносима для маленького царства Иудейского, и, тем более тяжелую, что она взима­лась с беспощадною строгостью. Но и этою данью не ограничивались тягости народа. Сам царь, стараясь жить с царскою пышностью, делал и со своей стороны новые на­логи на народ, которые взимал при помощи военной си­лы. Он построил себе новый дворец в Иерусалиме и на построение употреблял даровой труд народа, вынуждав­шегося к тому силой. Понятно, что такой царь мог толь­ко ускорить гибель своего государства. Все эти бедствия должны были действовать на народ вразумительно и обра­щать его взоры к единому истинному Царю Израиля; но увы — зло прежнего идолопоклонства уже настолько от­равило совесть народа, что он в самых этих бедствиях стал видеть себе мщение со стороны отвергнутых при Иосии богов. Ему казалось, что он был счастливее, когда покло­нялся Ваалам и Астартам. Нашлись люди, которые стали проповедовать восстановление язычества. «Будем, говори­ли они, кадить богине неба и возливать ей возлияния, как мы делали, мы и отцы наши, цари наши и князья наши, в городах Иудеи и на улицах Иерусалима; потому что, прибавляли они, тогда мы были сыты и счастливы, и беды не видели» (Иерем. 44:17). Иоаким, конечно, охотно присоединился к этому движению, и идолопоклонство вновь стало быстро водворяться в земле. Кроме ханаан­ских идолов введены были и идолы египетские. В самых подвалах храма Иерусалимского поставлены были священ­ные животные, боги покровителя Иоакимова, фараона, и им возносились курения. У северных врат храма женщи­ны вопили об исчезновении финикийского бога Адониса, чтобы при отыскании его предаваться самому бесстыдному распутству. Еще хуже того — во внутреннем дворе, между портиком и святилищем, собирались языческие жрецы, которые, обратившись лицами к востоку, боготво­рили восходящее солнце как своего бога Ваала. Боги в Иу­дее сделались столь же многочисленными, как и города. Идолы из золота и серебра, дерева и камня боготворились и в частных домах. Высоты холмов курились от идолопо­клоннических жертвоприношений. Рощи осквернялись позорными капищами Астарты. В долине Гинномовой, под самыми стенами Иерусалима, опять раздавалось дикое торжество безумцев, приносивших своих детей в жертву Молоху. Сообразно с таким религиозным состоянием бы­ло столь же ужасно и состояние нравственное. Страницы книг современных пророков поражают изображением бездны нравственного падения общества. Вокруг пророков Иеремии, Варуха и Аввакума еще группировался малень­кий кружок людей, преданных Иегове, но они бессильны были остановить все более распространявшийся поток зла. За свою верность религии они подверглись притеснениям и гонениям. Самая жизнь становилась для них бременем, и они хотели бы найти себе убежище даже где-нибудь в дебрях пустынь, чтобы только избавиться от зла. Но долг служения удерживал их на месте. Некоторые из пророков и их последователей должны были вынести тяжкие гоне­ния и страдания. Иеремия заключен был в колоду и бро­шен в подземную водосточную яму, обращенную в тюрь­му, и принужден был для спасения своей жизни бежать из Иудеи; пророк Урия за свое обличение царя и народа подвергся также преследованию от Иоакима, который хо­тел предать его смерти. Спасаясь от мщения царя, Урия бежал в Египет, но по просьбе Иоакима он выдан был еги­петским правительством и гнусно умерщвлен в Иерусали­ме. Самая природа как бы возмущалась совершавшимся на земле беззакониям, и небо не давало дождя, так что страну постигла страшная засуха, которая, по объяснению пророков, была именно наказанием за беззакония. Суббо­та совершенно не соблюдалась и этот священный день проводился на рынке, в торговле и разгуле. За все это, по предсказанию пророков, царство Иудейское должно было подвергнуться величайшим бедствиям от внешних завое­вателей, и к этому именно приведет союз с Египтом. Но подобная проповедь делала только самих проповедников-пророков еще более ненавистными народу, который пре­зирал их и гнал как нарушителей общественного порядка. Между тем, быстро надвигалась гроза. Ниневия уже пала, и все могущество Месопотамии сосредоточилось в Вавилоне. Навуходоносор, сын основателя Вавилонской монархии Набополассара, предводительствуя войсками от­ца, не только дал отпор египетскому фараону, который продолжал заявлять свои притязания на Месопотамию, но и нанес ему решительное поражение в битве при Каркемише на Евфрате. Тогда пред этим новым завоевателем открылся свободный путь к Средиземному морю, и он двинулся для подчинения себе всех народов и стран, кото­рые, составляя некогда данников Ассирии, затем подпали под власть Египта и теперь, по наследству, должны были перейти во власть Вавилонии. На этом пути грозного за­воевателя лежала и Палестина, которая неминуемо долж­на была сделаться его добычей. Эту опасность яснее всех предвидел пророк Иеремия, который и предсказал, что Вавилон сокрушит царство Иудейское и народ будет отве­ден в плен, в котором и останется в течение семидесяти лет (Иерем. 25). Такое бедствие должно было служить сильным побуждением к религиозно-нравственному подъ­ему, чтобы умилостивить разгневанного Иегову; но жестоковыйный народ оставался в своем нечестии и беззаконии. Наконец, чтобы как-нибудь пробудить дремлющую со­весть народа, пророк написал свои пророчества на особом свитке и велел громко читать их при входе в храм, где по­стоянно толпились богомольцы. И он достиг, отчасти, сво­ей цели. Страшные пророчества заставили трепетать всех. Но только когда уже Навуходоносор приближался к Ие­русалиму, все убедились в истинности пророчества Иере­мии. Устрашенный народ огласил воздух молитвами и во­плями. Тревога распространилась по всему городу. Варух, читавший пророческий свиток при входе в храм, потребо­ван был во дворец, где его заставили прочитать пророче­ство пред самим царем, который в это зимнее время жил в теплых палатах своего великолепного дворца. Можно было надеяться, что царь, услышав грозные слова пророче­ства, преклонится пред велением Промысла и раскается. Но надежда не оправдалась. Услышав предсказание о ги­бели царства, царь в раздражении вырвал свиток из рук чтеца, сам изрезал его в куски и бросил в топившуюся печь, желая этим показать свое презрение к тому, что ему казалось пустыми бреднями полоумных людей. Сами про­роки должны были бежать от царя, который грозил им примерным наказанием за нарушение спокойствия царя и города. Тогда изречено было ему новое пророчество Иере­мией, который предсказал, что за такую самонадеянность и неверие царь не передаст лично престола Давидова сво­ему сыну, что его тело будет выброшено непогребенным на улицах, и только после разложения будет погребено «ослиным погребением», и никто не произнесет о нем обычных причитаний: «увы, государь!» — «увы, его вели­чие!»… Предсказание это скоро оправдалось во всей своей ужасной точности.

Вторгшись в Палестину, Навуходоносор потребовал от Иоакима подчинения, и устрашенный царь поспешил от­казаться от египетского фараона и передаться Вавилону. Таким быстрым подчинением он на время отвратил ги­бель своего государства и, если бы оставался верным свое­му новому властелину, мог бы удержать за собою престол до конца жизни. Но он поддался внушениям египетской партии в Иерусалиме, и по ее совету чрез три года отло­жился от вавилонян и опять передался фараону Нехао. Лишь только донеслась об этом весть до Навуходоносора, как он быстро явился пред воротами Иерусалима, кото­рые устрашенный царь без сопротивления отворил пред грозным воителем, надеясь этим хоть отчасти смягчить гнев его. Но он все-таки должен был заплатить тяжелый штраф и с печалию видел, как вавилонский воитель захватил с собою все дорогие сосуды и отправил их в Вавилон. Вместе с тем, завоеватель захватил в плен несколько тысяч народа и нескольких знатных юношей в качестве залож­ников, предполагая в то же время дать им халдейское об­разование и сделать из них, впоследствии, верных слуг престола. Между этими юношами был Даниил с его тре­мя товарищами — Ананией, Азарией и Мисаилом, после­дующая судьба которых сделала их знаменитыми в исто­рии⁵². Это было так называемое первое пленение, которое и считается началом семидесятилетнего плена Вавилонско­го. Сам Иоаким чрез несколько лет погиб бесславною смертию. Своими новыми интригами в пользу фараона он опять вызвал гнев вавилонян, которые взяли Иерусалим, заковали в цепи непокорного царя для отправления его в Вавилон; но он скоро был убит в самом Иерусалиме, и те­ло его, по иудейскому преданию, было выброшено на ули­цу и только после уже предано «ослиному» погребению.

Между тем, смерть Набуполассара заставила Навухо­доносора поспешить с возвращением в Вавилон для обес­печения за собой престола, чем на время было отсрочено окончательное падение царства Иудейского. Изменничес­кие сношения нового царя Иехонии⁵⁵ с Египтом, однако же, снова вызвали нашествие Навуходоносора, который лично явился под стенами Иерусалима, и город спасен был от разрушения только сдачей царя со всеми его же­нами и приближенными. Все они вместе со множеством лучших воинов и ремесленников, в числе 10 000 человек, отведены были в Вавилон. Среди пленных были пророк Иезекииль и Семей, дед прославившегося впоследствии Мардохея. В Иудее осталось лишь бедное и низшее насе­ление. Это событие называется великом пленом. Но с ним еще не вполне закончилось существование царства Иудей­ского. Для управления жалкими останками его поставлен был Навуходоносором третий сын благочестивого Иосии Матфания, переименованного в Седекию⁵⁴. Во время свое­го одиннадцатилетнего царствования он злоупотреблял властию даже больше своих жалких предшественников. В девятый год царствования он, несмотря на мудрые предо­стережения пророка Иеремии, вздумал свергнуть вавилон­ское иго и опять завел сношения с Египтом. Навуходоно­сор в последний раз явился под стенами Иерусалима и на­чал его осаду⁵⁵. Иерусалим отчаянно защищался в течение полутора лет, и являлась даже надежда на избавление, осо­бенно когда дошло известие, что на выручку его выступил египетский фараон. Но Навуходоносор быстрым движе­нием настиг и разбил египтян и затем еще крепче обло­жил Иерусалим. В городе начался страшный голод. Не вы­держали, наконец, и стены. В одном месте сделан был пролом, чрез который и вторглись вавилоняне. Седекия думал спастись бегством, но был схвачен и приведен к На­вуходоносору, Его дети были убиты пред его глазами и сам он был ослеплен. Бездетный и слепой, последний царь иу­дейский был отведен в плен и заключен в тюрьму. Иеру­салим затем подвергся беспощадному мщению победите­ля. Он вместе с храмом и дворцами разрушен был до ос­нования,   и   все   сокровища,   не   исключая   знаменитых бронзовых колонн, достались в добычу неприятелю и уве­зены в Вавилон. Первосвященники были убиты, а большая часть остального населения уведена в плен. Это было в 10 день пятого месяца, в 19 год царствования Навуходоносо­ра, и этот страшный день падения города Давидова досе­ле у иудеев воспоминается строгим постом.

Жалкие останки населения, оставленные Навуходоно­сором для обработки земли и виноградников под управле­нием Годолии, были потом, после произведенного ими возмущения и убиения правителя, уведены в Египет, и та­ким образом окончательно опустела земля иудейская.

Все постигшие царство Иудейское бедствия были за­ранее предсказаны пророком Иеремией, и он был очевид­цем страшного исполнения своего предсказания. Падение Иерусалима пророк оплакал в глубоко трогательных пес­нях, которые составляют книгу «Плач Иеремии». Сам пророк скончался в Египте, куда он насильственно уведен был вместе с остатками иудейского населения.

XLVI Внутреннее состояние избранного народа в VII периоде. Состояние окружающих народов. Летосчисление.

Период разделения избранного народа на два враж­дебных между собою царства повлек за собою не только ослабление политического могущества народа, но и паде­ние его в религиозно-нравственном отношении. Та склонность к нечестию и идолопоклонству, которая проявлялась в народе и во время монархии, не находила противовес в благочестии царей, наблюдавших (в лучшие годы своего правления) за исполнением религиозно-нравственных за­конов Моисея, с разделением царства получила государст­венное одобрение и поощрялась всем направлением поли­тики в царстве Израильском. Цари последнего, начиная с Иеровоама, выставили идолопоклонство как знамя своей политической независимости, и в видах упрочения своего престола всеми средствами отчуждали народ от храма ие­русалимского. При таком направлении царство Израиль­ское было навсегда потеряно для домостроительства Бо­жия, и хоть Бог, по Своей великой милости, воздвигал в нем великих пророков, будивших своею проповедью и чу­десами преступно-дремлющую совесть царей и народа, но их проповедь уже не могла отвратить этого царства от то­го пути религиозно-нравственного заблуждения, на кото­рый оно вступило и который неминуемо вел его к поги­бели. Все лучшие надежды сосредоточились тогда в царст­ве Иудейском, в столице его Иерусалиме, «который Бог избрал Себе для пребывания там имени Его». Но «и Иу­да также не соблюдал заповедей Господа Бога своего, и по­ступал по обычаям израильтян, как поступали они» (4 Цар. 17:19). Тогда стало очевидно, что и царство Иу­дейское не может быть верным носителем вверенного из­бранному народу обетования, и оно также должно было погибнуть, но не навсегда. В нем оставалось все-таки боль­ше здоровых религиозно-нравственных задатков, и потому, хотя оно также, как и царство Израильское, подверг­лось разрушению, и народ был отведен в плен, но плен был для него лишь временным испытанием, и народ иу­дейский должен был опять возвратиться в свою землю, чтобы вновь засветился «светильник Давида, раба Божия», пока не придет исполнение времен.

Но чем немощнее становился избранный народ, тем все сильнее раздавался голос Божий, будивший преступно спящую совесть народа. По мере религиозно-нравственно­го падения народа, все явственнее и громче повторились ему обетования о Спасителе, — единственном Избавите­ле, на которого должен был уповать народ в годины сво­их ужасных бедствий. В это именно время один за другим выступают величайшие пророки, которые вместе с други­ми (малыми) и словом, и делом предсказывают о прибли­жающемся исполнении времен и в этих пророчествах не только подробно указываются признаки пришествия Мес­сии, но и с изумительною точностью описывается вся Его земная жизнь от рождения от Девы (Исаия 7:14) в Виф­лееме (Мих. 5:2), до дарования нового завета (Иерем. 31:31), страдания (Ис. 53:5), воскресения (Ос. 6:2) и из­лияния Духа Божия на всякую плоть (Иоиль 2:28). Бого­служение продолжало совершаться по установленному раньше порядку в храме иерусалимском, но благолепие его все более падало по мере падения самого царства. При благочестивых царях оно возвышалось, как напр. при ца­рях Иосафате, Езекии, Иосии, а при нечестивых самый храм подвергался осквернению и даже закрывался для богослужения, как это было особенно при Ахазе и Манассии. Богатства его постепенно расхищались как внешними завоевателями, так и самими парями иудейскими, кото­рые за неимением других средств к уплате дани или кон­трибуции пользовались для этого сокровищами храма. Са­мый храм, по мере огрубения религиозно-нравственного чувства в народе, полагавшем благочестие в мертвой об­рядности, терял свое высокое значение, и пророки откры­то проповедовали преимущество внутреннего благочестия над внешним, превосходство дел милости и любви над обрядовыми делами жертвоприношений. С разрушением Иерусалима Навуходоносором погиб и храм, и самый ков­чег завета исчез бесследно.

По мере того, как избранный народ все более стано­вился неспособным быть живым носителем и хранителем завета Божия и обетований о Спасителе, получала все большее в этом отношении значение письменность, кото­рая достигла ко времени падения царств высокого разви­тия. Главными представителями просвещения были про­роки, которые по-прежнему составляли религиозные братства или пророческие школы, достигшие наиболее цветущего состояния при пророках Илие и Елисее. После этих двух величайших представителей устного пророчест­ва начинает все более развиваться писанное пророчество, как дававшее более возможности для сохранения изрека­емых истин в наступившие смутные и тяжелые времена жизни народа. Так составились относящиеся к этому вре­мени одиннадцать книг пророков, написанных пророками Ионой, Осией, Амосом, Иоилем, Исаией, Михеем, На­умом, Аввакумом, Авдием, Софонией и Иеремией. Про­роком Иеремией составлена еще особая книга под назва­нием «Плач Иеремии», в которой оплакивается падение Иерусалима. К этому же периоду относится и происхож­дение неканонической книги «Иудифь», содержащей ис­торию подвига этой доблестной израильтянки.

В гражданском управлении с разделением монархии сделались неизбежными политические смуты, ослабляв­шие оба государства и часто переходившие в междоусоб­ные опустошительные войны. Но в царстве Иудейском на­блюдается больше устойчивости и порядка, чем в царстве Израильском. В нем престол, согласно обетованию Бо­жию, неизменно сохранялся в роде Давидовом и вообще переходил от отца к сыну; между тем, в царстве Израиль­ском новоучрежденная династия Иеровоама закончилась его сыном, и затем следовал целый ряд цареубийств и узурпаций, вследствие чего цари быстро сменялись на из­раильском престоле. На пространстве от разделения цар­ства до одновременного умерщвления Охозии, царя иу­дейского, и Иорама, царя израильского, Ииуем (что со­ставит период в 95 лет) на престоле иудейском сменилось только шесть царей, между тем как на израильском десять царей, и в течение всего 258-летнего периода от разделе­ния до  падения царства Израильского на израильском престоле сменилось 20 царей, между тем как на иудей­ском только 12, — явное доказательство большей устой­чивости правления в последнем. Как этою неустойчивостью, так и тем, что в царстве Израильском нагло попира­лись все законы справедливости (история Навуфея) и тем подтачивались самые основы государственной и общест­венной жизни, объясняется и то, что царство Израильское на 134 года пало раньше Иудейского. Притом, оно погиб­ло окончательно, между тем как последнее воскресло к новой политической жизни и просуществовало до основа­ния истинного духовного царства Давида его Божествен­ным Сыном, Царем вселенной.

Позорная слабость избранного народа в этот период проявилась в том, что он все более терял предназначенное ему положение — быть светом для всех остальных наро­дов. Вместо того, чтобы нравственно господствовать над окружающими народами и подготовлять их к приобще­нию к царству Божию, народ израильский сам всецело поддался  растлевающему  влиянию  этих  народов,   и  не только в царстве Израильском, но и в царстве Иудейском идолопоклонство вполне водворилось на почве земли обе­тованной и часто торжествовало над истинной религией, особенно при Манассии, который поставил истукан омер­зительной Астарты в самом храме Божием. Такое состоя­ние было тем более печально, что культ языческих наро­дов становился все более омерзительным и безобразным по тому безнравственному влиянию, которое он произво­дил. Отсюда суеверие и развращение были неизбежными следствиями такого культа, и в этом отношении избран­ный народ часто падал даже ниже своих совратителей-язычников. Последние, конечно, только радовались такому падению израильского народа и во время его гибели от­крыто высказывали свое злорадство. При виде разрушения обоих царств, особенно Иерусалима, аммонитяне злорад­но восклицали: «а! а! о святилище, потому что оно пору­гано; о земле Израилевой, потому что она опустошена, и о доме Иудином, потому что они пошли в плен» (Иезек. 25:3). Моав и Сеир с презрением говорили: «вот и дом Иудин, как все народы!» (ст. 8). Филистимляне, видя ги­бель израильского народа, «поступили мстительно, и мсти­ли с презрением в душе, на погибель, по вечной неприяз­ни» (ст. 15). Некогда дружественный Тир теперь говорил об Иерусалиме: «а! а! он сокрушен — врата городов; он обращается ко мне; наполнюсь: он опустошен» (Иезек. 26:2). А Эдом жестоко мстил царству Иудейскому за вы­несенное некогда от него рабство и злорадно восклицал: «Разрушайте, разрушайте до основания его» (Пс. 136:7). Что касается состояния окружающих народов, то, как видно было из самого хода истории, за этот период про­изошло много переворотов в их судьбе. После временного ослабления могущественнейших монархий древнего Вос­тока Египта и Ассирии, — ослабления, давшего возмож­ность израильским единодержавным царям расширить свое государство до крайних пределов его владения, опять началось усиление этих государств, и уже при Ровоаме египетский фараон Сусаким начал делать обычные походы вглубь Азии, причем взял и ограбил Иерусалим. Вместе с тем, на северо-востоке от обетованной земли успело весь­ма усилиться новое государство — Сирийское, которое, имея свой столицей Дамаск, славный своею древностью и богатством, обладал достаточным могуществом, чтобы по­стоянно угрожать обоим царствам еврейским. Но вот за Евфратом опять начало быстро возрастать могущество Ас­сирии, на престоле которой является ряд неукротимых во­ителей, жаждущих завоевания. Могучей рукой они двину­ли свои полчища на запад, разрушили Сирийское царство, оттеснили египтян, покорили все мелкие государства — вплоть до финикийских городов, и под ударами этих вои­телей пало царство Израильское, как ближе лежавшее к военной дороге ассирийских завоевателей. Непрестанные походы, однако же, ослабили Ассирию: Ниневия была взя­та и разрушена соединенными силами мидян, египтян и вавилонян, и могущество Месопотамии сосредоточилось в Вавилоне. Египетские фараоны хотели воспользоваться этим ослаблением своей давнишней соперницы, и Нехао заявил притязания на все азиатские страны, бывшие дото­ле под владычеством Ассирии. Но он встретил грозного противника в Навуходоносоре вавилонском, который, со­крушив силу египтян, сделался властелином всей западной Азии и довершил гибель израильского народа — взятием и разрушением Иерусалима, что произошло в 19-й год его царствования в Вавилоне, именно в 588 году до Р.Х.

Основанием летосчисления VII периода служат пока­зания св. книг Царств и Паралипоменон касательно лет царствования каждого царя как в царстве Иудейском, так и в Израильском. Оно облегчается еще тем, что при сооб­щении о воцарении всякого нового царя указывается и год царствования соответствующего царя в другом царстве. Но эта двойная система счисления имеет и свои невыго­ды, так как при малейшем видоизменении цифры (что, несомненно, и случалось при переписке книг) запутыва­лось все летосчисление. В книге пророка Иезекииля все время «беззакония дома Израилева» определяется в 390 лет; эта цифра и показывает приблизительно время суще­ствования народа еврейского от Иеровоама до разруше­ния Иерусалима. Цифра эта согласуется и с частным по­казанием лет царствования царей в обоих царствах⁵⁶.

XLVII. Внешнее и религиозное состояние иудеев. Пророческая деятельность Иезекииля. Пророк Даниил,

Страна, в которую иудеи были уведены в плен, пред­ставляла обширную низменную равнину, заключенную между реками Евфратом и Тигром. Тут вместо родных живописных гор пленники видели пред собою необозри­мые поля, пересеченные искусственными каналами, среди которых высились исполинские башни необъятных горо­дов. Вавилон, столица царства, в это время представлял со­бою величайший и богатейший город на земле и блистал роскошью и величием многочисленных храмов и дворцов, пред которыми в немом изумлении останавливались пленники. Главный дворец вавилонских царей с его знамени­тыми висячими садами был вдвое больше всего Иерусали­ма, а главный храм, посвященный Бэлу (халдейскому бо­гу солнца), представлял собою исполинскую семиэтажную башню, вершина которой как бы доходила до небес, на­поминая иудеям о древней вавилонской башне, которую во гневе Своем разрушил Бог.

Для пленных народов в Вавилоне отводились особые кварталы, где они и поселялись. Особый квартал был от­веден и для иудеев, хотя большая часть их была расселе­на и по другим городам, также на отведенных им участ­ках земли. Состояние иудеев в вавилонском плену было несколько похожим на состояние их предков в Египте. Простая масса народа, несомненно, употреблялась на полевые и другие тяжелые работы: их заставляли рыть и исправлять многочисленные каналы, строить укрепления и исполнять черную работу при возведении тех много­численных построек, которыми Навуходоносор украшал свою гордую столицу. Но все эти работы, однако же, не были особенно обременительны и не имели характера каторжного или рабского труда, как это было в Египте. Вавилонское правительство относилось к пленникам с некоторым человеколюбием и предоставляло им полную свободу во внутренней жизни, так что они управлялись своими собственными старейшинами, строили себе до­ма, разводили виноградники, вообще, кроме некоторых исключительных случаев, пользовались свободою религи­озной совести. Многие из них кроме земледелия начали заниматься торговлею, и настолько обжились, что забы­ли даже о своей родной земле. Но для большинства на­рода память об Иерусалиме оставалась священной. За­канчивая свои дневные работы где-нибудь на каналах и сидя при этих «реках вавилонских», пленники плакали при одном воспоминании о Сионе и невольно воссыла­ли мольбу об отмщении «окаянной дочери Вавилона, опустошительнице». Под тяжестью постигшего их испы­тания и вдали от обетованной земли и ее разрушенной святыни у иудеев сильнее чем когда-либо пробуждалось раскаяние в своих прежних согрешениях и, вследствие этого, укреплялась привязанность к истинной религии, которая, при отсутствии храма, проявлялась в домашней молитве и частных собраниях для молитвы и священных песнопений.

О поддержании религиозно-нравственной жизни в иудейском народе продолжали заботиться пророки, кото­рые, как верные хранители завета Иеговы, не оставляли избранного народа и в годину его бедствия. Благодаря не­вмешательству вавилонского правительства во внутрен­нюю жизнь пленников, пророки имели полную возмож­ность продолжать свою деятельность по духовному руко­водительству народа. Такой деятельности посвятил себя в это время великий пророк Иезекииль. Он уведен был в плен еще при царе Иоакиме, до разрушения Иерусалима, и поселен при реке Ховаре, впадающей в Евфрат непода­леку от знаменитого торгового города Каркемиша (или Кархамиса), где у него был свой дом. Будучи священником по своему положению, он заранее был подготовлен к пророческой деятельности, на которую и получил высшее призвание в пятый год своего плена. С замирающим сердцем следил он из земли своего пленения за последни­ми событиями, предшествовавшими падению и гибели Иерусалима. Провидя его неминуемую участь, он грозно изобличал лживых пророков, смущавших народ несбыточ­ными мечтами о том, что Иерусалим не погибнет, и под­готовлял народ к ожидающей его судьбе, утешая его, в то же время, надеждой на имеющее со временем последо­вать избавление от плена и подкрепляя веру в обетован­ного Спасителя, истинного и славного сына Давидова. Пророчества его отличаются богатством таинственных символов и видений. К самому пророчеству он призван был видением Божественного мужа, восседающего на та­инственном престоле, утвержденном на кристаллоподобном своде, поддерживаемом головами четырех крылатых животных, подобно молнии двигавшихся на четырех оду­хотворенных колесах, ободья которых «полны были глаз». Дар пророчества воспринят был им чрез съедение книж­ного свитка, на котором написано было: «плач, и стон, и горе». Символами были, например, лежание в течение 390 дней на левом боку и 40 дней на правом для означе­ния продолжительности беззаконий еврейского народа; печение ячменных лепешек на человеческом кале в знак голода и крайней нужды осажденных; истребление волос на голове и бороде мечем, огнем и ветром — для изобра­жения бедственной участи иудеев во время разрушения Иерусалима. Величественное видение воскресения иссох­ших костей было наглядным изображением восстановле­ния и избавления народа. Пророчество его заканчивается видением нового храма, нового Иерусалима и нового раз­дела обетованной земли. Все эти символы и видения бы­ли необходимы для  пробуждения огрубевших чувств на­рода, который оставался или совсем бесчувственным к простому словесному проповеднику и пророку, или слу­шал его как «забавного певца с приятным голосом и хо­рошо играющего музыканта», — чтобы послушать и по­забыть.

Деятельность пророка Иезекииля ограничивалась не­посредственным кругом иудейского народа и лишь кос­венно касалась языческих народов, на которых он изрек грозные заочные пророчества. Но кроме него во время плена вавилонского действовал еще другой пророк, кото­рый был представителем и проповедником истинного Бога пред лицом самих царей-завоевателей. Это именно пророк Даниил. Он еще отроком уведен был в плен при первом взятии Иерусалима Навуходоносором. Чтобы привязать к себе иудейский народ, Навуходоносор тогда же велел начальнику своих евнухов Асфеназу выбрать не­сколько знатнейших, красивейших и способнейших иу­дейских юношей, «чтобы научить их книгам и языку хал­дейскому»¹ с целью приготовить из них впоследствии способных и преданных слуг престола в Вавилоне. В чис­ле их оказался Даниил со своими товарищами Ананией, Азарией и Мисаилом, которым всем в Вавилоне даны были новые имена — Валтасар, Седрах, Мисах и Авденаго. Но с переменою имени в них не изменилось их глубокое благочестие и непоколебимая преданность истинной ре­лигии, которые и награждены были целым рядом чудес­ных событий — особенно в судьбе пророка Даниила. Им, как знатным юношам, предоставлено было пользо­ваться пищею и вином с царского стола; но они, опаса­ясь как-нибудь оскверниться при принятии чего-нибудь посвященного идолам, предпочли питаться простыми овощами и пить воду, и, несмотря на это, при представ­лении царю оказались полнее и здоровее всех остальных юношей. Вместе с тем, они оказали и блистательные ус­пехи собственно в мудрости халдейской. Вавилон, как столица величайшего в то время государства, был и цен­тром просвещения своего времени. Но то, что собствен­но называлось «мудростью халдейскою», состояло, глав­ным образом, в изучении астрологии или науки, давав­шей возможность по движениям небесных светил разъяснять таинственные явления настоящего и предска­зывать будущее. При главных храмах состояли целые классы мудрецов или волхвов, которые постоянно с осо­бых обсерваторий или вершин пирамидальных храмов производили свои наблюдения и давали отчет царю о том, что имело, по их заключениям, совершиться в при­роде, политике и частной жизни. «Мудрость» этих уче­ных была славой и гордостью Вавилона. И такую-то му­дрость должен был изучать Даниил со своими товарища­ми.   Успехи   их   были   чудесные,   так   что   царь   послепроизведенного им испытания нашел их, и особенно Да­ниила, «в десять раз выше всех тайноведцев и волхвов, какие были во всем его царстве»². Так Бог, в промышлении о Своем избранном народе, при всяком тяжком ис­пытании его, воздвигал ему вождя, стоявшего на высоте мудрости его врагов; таким при переселении в Египет был Иосиф, мудрый снотолкователь и великий государст­венный муж; при исходе Моисей, знавший «всю муд­рость египетскую», и теперь Даниил, величайший мудрец Вавилонского царства. Чрез него именно Бог определил преподать гордому вавилонскому завоевателю три урока, которые должны были показать ему, что власть и сила даже могущественнейшего царя на земле (каким в то время был Навуходоносор, царь вавилонский) бессильны пред властью и могуществом того самого Бога, которого он считал побежденным в лице иудейского народа.

Покорив все окружающие народы и стоя на верши­не своего могущества, Навуходоносор, подобно всем вели­ким восточным завоевателям, предался мечтанию об ос­новании всемирной монархии под владычеством Вавило­на. Это та самая мечта, которая замечалась еще у первых основателей Вавилона и повела к построению башни до небес, разрушенной Богом. Но в ответ на эту мечту ему преподан был первый урок. Навуходоносор видел необы­чайный сон, который поразил его своею таинственнос­тью, тем более, что царь забыл и самое его содержание в подробностях³. Все мудрецы и волхвы халдейской земли оказались бессильными рассказать и объяснить этот сон.

Тогда он был объяснен Даниилом, именно знаменитый сон о четырехсоставном истукане, означавшем четыре ве­ликие монархии мира, которые последовательно должны были сменять одна другую и между ними царство самого Навуходоносора, и на развалинах этих монархий «Бог не­бесный воздвигнет царство, которое не разрушится во ве­ки», духовное царство Сына Давидова. Пораженный точ­ностью передачи забытого, но страшного сна и мудростью юного иудея, Навуходоносор признал могущество Бога Даниилова и в награду за мудрое истолкование сна щед­ро наградил Даниила и поставил его правителем всей об­ласти вавилонской и главою всех мудрецов страны, вве­рив, в то же время, соподчиненные ему должности трем его сотоварищам. Возвышение этих трех юношей на вы­сокий пост послужило поводом ко второму уроку для На­вуходоносора⁴. Последний, не зная границ своему само­властию и самовозвеличению, в один из припадков свое­го деспотического каприза приказал воздвигнуть огромный золотой истукан близ Вавилона⁵, и в праздник, устроенный для прославления своих подвигов, повелел всему населению поклоняться ему. Безусловность, с кото­рою дано было это приказание, обнаруживает влияние на Навуходоносора посторонних лиц, придворных волхвов, которые, видимо, завидуя успеху ненавистных им чуже­земцев, превзошедших их своею мудростью и тем под­вергших их посрамлению в глазах царя и народа, всячес­ки изыскивали случая навлечь на них немилость царя. И этот праздник давал им верные надежды на успех. Они хорошо знали, что ненавистные им иудеи предпочтут ско­рее умереть, чем поклониться истукану. Так действитель­но и было. Юноши отказались поклониться идолу, и вол­хвы не замедлили донести об этом царю. Разъяренный царь тотчас же решил подвергнуть виновных примерно­му наказанию: он повелел всемеро против обыкновенно­го раскалить печь, служившую обычным способом нака­зания богохульников и нечестивцев в Вавилоне, и в эту печь были ввержены все трое сотоварищей Даниила; но чудесное спасение их чрез ангела заставило Навуходоно­сора опять преклониться пред могуществом их Бога, так что он издал указ о смертной казни всякому, кто бы стал хулить Его. Третий урок, преподанный Навуходоносору, должен был окончательно смирить его гордость и привесть к полному признанию могущества Иеговы⁶. Когда не только все враги были покорены, но и покончены все величественные постройки, которыми царь, пользуясь да­ровым трудом пленных народов, украшал свою столицу, Навуходоносор, любуясь однажды с кровли своего дворца величием и красотою Вавилона, от упоения гордым вос­торгом воскликнул: «это ли не величественный Вавилон, который построил я в дом царства силою моего могуще­ства и в славу моего величия?» Но на это безумное выра­жение гордого восторга грозным отголоском прогремел ответ с неба: «тебе говорят, царь Навуходоносор: царство отошло от тебя! и отлучат тебя от людей, и будет обита­ние твое с полевыми зверями, травою будут кормить те­бя, как вола, и семь времен пройдут над тобою, поколе познаешь, что Всевышний владычествует над царством че­ловеческим, и дает его, кому хочет». И тотчас исполнил­ся страшный приговор. Навуходоносор впал в особого ро­да помешательство (ликантропия), когда человек избега­ет общества людей и воображает себя животным. Это страшное семилетнее испытание окончательно смирило Навуходоносора и по выздоровлении он издал указ «всем народам, племенам и языкам, живущим по всей земле», в котором, рассказав историю своего испытания, «славит, превозносит и величает Царя небесного, которого все де­ла истинны и пути праведны, и который силен смирить ходящих гордо». В таком убеждении и скончался Навухо­доносор на 43-м году своего царствования, передав свое царство сыну своему Евилмеродаху (562 г. до Р.Х.).

Евилмеродах, наученный испытаниями отца, отно­сился милостиво к иудейскому народу и освободил иудей­ского царя Иехонию от тюремного заключения, где он томился в течение 37 лет, и окружил его царскими поче­стями. Но сам он чрез два года низвергнут был с престо­ла мужем своей сестры Нериглиссаром, после чего нача­лись смуты, которые подготовили падение Вавилона, по­влекшее за собою полную перемену в судьбе народа иудейского.

XLVIII. Падение Вавилона. Положение иудеев при Кире. Манифест об освобождении пленников. Летосчисление.

Древние восточные монархии, как основанные на за­воевании и угнетении, не имели в себе задатков прочно­сти и жизненности. Это были большею частью насильст­венно сплоченные из разнородных и взаимно-враждебных частей государства, которые держались лишь до тех пор, пока сильна была рука царя-завоевателя, и распадались при первом ослаблении правителя или первом толчке сов-не. Вследствие этого жизнь народов находилась в посто­янном брожении, и как внутри монархии, так и вне ее непрестанно происходили перевороты, благодаря кото­рым одни правители и народы падали, другие возвыша­лись на место их. То же самое совершилось и после смер­ти Навуходоносора. Лишь только смерть отняла его же­лезную руку от кормила возвеличенной им монархии, как при слабых преемниках его началось внутри государства брожение разноплеменных народов, старавшихся пользо­ваться случаем для своего освобождения и тем ослабляв­ших силу монархии. Это, в свою очередь, привлекало внешних завоевателей, которые, надеясь найти союзников среди недовольных народов монархии, смело приступали к разрушению некогда грозных царств. Таким завоевате­лем выступил Кир, основатель могущественной Персид­ской монархии. Он был сын Камбиза, царя Елама, нахо­дившегося в соподчиненном отношении к Мидии с ее царем Астиагом. Почувствовав в себе призвание завоевате­ля, Кир, прежде всего, ниспроверг владычество мидийского царя и затем с своим отважным войском двинулся на восток, который и завоевал до самых Гималайских гор, составлявших последний предел известного ему мира. Не имея больше пространства для завоеваний на востоке, он двинулся на запад, который также должен был прекло­ниться пред ним. Выступление Кира на завоевательную деятельность отмечает собою весьма важный период в ис­тории человечества. В лице его на поприще всемирной истории выступало новое племя. Доселе господство и главная роль принадлежали народам хамитским и семит­ским (Египет и Ассиро-Вавилония); теперь эта роль пе­реходила в руки племени арийского (Иафетова), того са­мого, которому принадлежало будущее и которое уже на­чинало возрастать и крепнуть на западе. Самое восшествие Кира на престол своего отца (в 558 г. до Р.Х.) совпадало с правлением Пизистрата в Афинах, Креза в Лидии и Тарквиния Гордого в Риме, — тех лиц, которые являются представителями совершенно нового западного мира, имевшего сменить собою мир старый, восточный. Персидская монархия была переходною ступенью к это­му новому миру.

Орел (бывший знаменем нового завоевателя), вызван­ный, по слову пророка Исаии, «с востока, из дальней стра­ны» для исполнения определений Божиих (Ис. 46:11), победоносно пронесся на запад, до самых берегов Эгей­ского моря, и все народы западной и Малой Азии преклонились пред ним. В этих завоеваниях прошло не менее двадцати лет, но Вавилон все еще сохранял свою незави­симость, хотя многие соподчиненные ему народы уже от­ложились от него и сделались добычею Кира. Между тем, для довершения завоевательной деятельности необходимо было взять и Вавилон, который именно и мог только слу­жить средоточием новой монархии. Это был величайший город своего времени и центр мировой жизни. За его грозными, увенчанными боевыми башнями стенами лежа­ла как бы целая плеяда городов, перемежавшихся садами, каналами и полями. Чрез него проходили главные торго­вые пути Азии, и человеческое трудолюбие и промышлен­ность превратили пустыню вокруг него в обильно ороша­емый оазис, плодороднейшую равнину на земном шаре. В его школах процветала высшая ученость того времени, а в его дворцах и палатах собраны были несметные сокрови­ща, отобранные у всех покоренных царей и народов. На­конец, Вавилон был и религиозным центром востока, твердыней великих и страшных богов, пред которыми трепетали народы. Поэтому Персидская монархия не мог­ла бы считаться мировою, не покорив и не смирив Вави­лона, и Кир действительно двинулся на гордую «столицу мира», и был тем именно камнем, который (по толкова­нию Даниилом сна Навуходоносора) должен был разбить здание Вавилонской монархии. Это и случилось при Вал­тасаре, правнуке Навуходоносора.

Внутренние смуты и неспособность правителей на­столько ослабили силы Вавилона, что войска его не могли оказать Киру более или менее мужественного сопротив­ления на открытом поле. Он разбил их и подступил к са­мым стенам столицы. Но здесь он встретился с непри­ступными укреплениями. Вавилон представлял собою ог­ромную квадратную площадь, чрез которую протекал Евфрат. Каждая сторона этого квадрата имела около 25 верст длины. Двойные стены в 40 сажен высоты и двенад­цать ширины с 250-ю укрепленными башнями и множе­ством всяких других укреплений и приспособлений для обороны делали его решительно неприступным, так что, несмотря на осаду столицы, царь и все жители ее могли беспечно предаваться всем удовольствиям жизни. Но над Вавилоном произнесен уже был высший приговор и про­тив него не могли защитить никакие твердыни. Будучи вполне уверен в безопасности столицы, Валтасар дал од­нажды великолепный пир, на который приглашено было до тысячи вельмож и придворных дам⁷. — Пиршества ва­вилонские отличались крайнею неумеренностью и распу­щенностью. Не только мужчины упивались вином, но и женщины, которые в упоении теряли всякий стыд. Рос­кошные палаты гремели музыкой, и драгоценные сосуды, отобранные у различных покоренных царей, служили на­стольными чашами. Чтобы еще более усилить торжест­венность пира, развеселившийся царь велел принести те золотые и серебряные сосуды, которые захвачены были в храме иерусалимском, и вот в поругание Богу этого хра­ма «пили из них царь и вельможи его, жены его и налож­ницы его; пили вино и славили богов золотых и серебряных, медных, железных, деревянных и каменных», богохульственно противопоставляя их могущество Богу иудей­скому. Вдруг на стене, при полном свете люстры, показа­лась рука человеческая и медленно стала писать какие-то слова по извести стенной штукатурки. Увидев ее, «царь изменился в лице своем; мысли (его спутались), связи чресл его ослабели, и колена его от ужаса стали биться од­но об другое». В страшном испуге он закричал, чтобы тот­час же позвали мудрецов — разъяснить надпись. Но му­дрецы, несмотря на высокую награду, предложенную ца­рем, остановились в немом изумлении пред таинственною для них надписью, к еще большему смуще­нию царя, который бледнел и трепетал. Тогда в залу пир­шества вошла «царица», вероятно мать или бабушка Вал­тасара, и она, помня о чудесной мудрости, которую про­явил при Навуходоносоре теперь не пользовавшийся царскою милостью Даниил, посоветовала к нему обра­титься за разъяснением страшной надписи. Даниил был действительно призван, и он прочитал надпись, которая гласила: «Мене, мене, текел, упарсин», что означало: «Ме­не — исчислил Бог царство твое, и положил конец ему, текел — ты взвешен на весах и найден очень легким; упарсин⁸ — разделено царство твое и отдано мидянам и персам». Несмотря на неблагоприятное истолкование та­инственной надписи, Даниил за свое мудрое истолкова­ние получил обещанную царем награду: его одели в баг­ряницу, возложили на его шею золотую цепь и провозгла­сили третьим властелином в царстве. А в ту же самую ночь исполнилось предсказание таинственной руки. Кир, не надеясь взять города приступом, употребил хитрость: он отвел воду Евфрата в особый канал, по освободивше­муся от воды руслу его беспрепятственно проник в город, жители которого беспечно спали или веселились, и овла­дел Вавилоном. Валтасар погиб во время ночного смяте­ния, и Вавилонская монархия пала⁹.

Управление Вавилона Кир вверил Дарию Мидянину¹⁰, и последний, желая наградить необычайную мудрость Да­ниила, столь чудесно предсказавшего переход Вавилона под власть Кира, назначил его одним из трех главных кня­зей царства, в каковом положении он пользовался высо­ким уважением правителя. Но это, естественно, пробуди­ло зависть других обойденных вельмож, и они порешили коварством погубить Даниила. Вавилонские цари, а, следо­вательно, и их преемники, издавна считались своего рода богами, которым воздавалось по временам божеское по­клонение. Ввиду этого, приближенным сановникам Дария нетрудно было склонить его, с целью возвышения своей власти в глазах вавилонян, издать повеление, чтобы в тече­ние целого месяца поклонение со всеми молитвенными прошениями делалось только ему одному. Но этого как раз и не мог сделать Даниил. Несмотря на строгий указ, угрожавший за неисполнение его ввержением в ров льви­ный, престарелый и сановный пророк, отворив в своем доме окно по направлению к Иерусалиму, «три раза в день преклонял колена и молился своему Богу, и славосло­вил Его», как это делал он и прежде того. Этого только и нужно было завистникам, которые тотчас же сделали до­нос, и Дарий, несмотря на всю привязанность к своему высокочтимому сановнику, не мог нарушить своего указа и должен был привести его в исполнение над Даниилом. Пророк действительно брошен был в ров, в котором со­держались львы, обыкновенно имевшиеся при  дворе вави­лонских царей для  часто устраивавшейся и весьма люби­мой  последними охоты на них. Судьба всякого брошенно­го в такой ров конечно была верною и  ужасною гибелью. Но, к. величайшему изумлению злобных завистников и не­выразимой радости Дария, Даниил на другой день оказал­ся невредимым и вынут был изо рва, а на место его были брошены сами злобные завистники и клеветники, кото­рые тотчас же и растерзаны были львами. Событие это так поразило Дария, что он сам склонился к вере Дании­ла и издал новый указ, которым повелевал оказывать благоверие к его Богу, как живому и вечному, что, конечно, послужило не только к славе народа Божия, но и к спасе­нию многих язычников.

Между тем, Даниил удостоился еще нескольких виде­ний, таинственно предзнаменовавших будущие судьбы иудейского народа и. человечества, и в это же время спо­добился великого откровения, в котором седьминами ис­числялось самое время, остававшееся до искупления ми­ра его Божественным Спасителем¹¹. Во время молитвы Даниилу явился архангел Гавриил (впервые здесь упоми­наемый в истории, хотя он был виден Даниилом и рань­ше — Дан. 9:21), и сказал ему: «семьдесят седьмин определено для народа твоего и святого города твоего, что­бы открыто было преступление, запечатаны были грехи и заглажены беззакония и чтобы приведена была правда вечная, и запечатаны были видение и пророк, и помазан был Святой Святых». В течение этих седьмин (70 х 7 = 490 лет) должно было состояться освобождение народа из плена, восстановление Иерусалима и храма и искупле­ние мира «смертию Христа-Владыки». Предсказание это исполнилось в точности, так как от второго и окончатель­ного указа о восстановлении Иерусалима (в 457 г.) до смерти Христа (в 33 г. по Р.Х.) протекло ровно четыре­ста девяносто лет.

Но вот приблизился и конец плена для  иудеев. Кир, закончив свою завоевательную деятельность, принял Вави­лон под свое личное управление и приступил к полному преобразованию своего обширного государства. Как муд­рый и великодушный царь, он, узнав о всех необычайных знамениях и о том, что древнее пророчество давно уже предназначило его быть освободителем этого народа из плена вавилонского, решил оказать этому народу особен­ную милость и в первый же год своего царствования из­дал указ об освобождении иудеев из плена и о построении храма в Иерусалиме. Этот указ гласил следующее: «Так го­ворит Кир, царь персидский: Все царства земли дал мне Господь, Бог Небесный; и Он повелел мне построить Ему дом в Иерусалиме, что в Иудее. Кто есть из вас — из все­го народа Его, да будет Господь Бог его с ним, и пусть он туда идет»¹². Это было в 536 году, которым и закончилось семидесятилетие плена вавилонского. Великий пророк Да­ниил, который уведен был в плен в своей цветущей юно­сти и который так много сделал для славы Божией и бла­га своего народа во время этого плена, дожил до этого сча­стливого события, которое, несомненно, и совершилось отчасти по его мудрому совету, данному Киру, и мирно скончался в том же самом году, напутствуя себя словами: «иди к твоему концу и успокоишься, и восстанешь для по­лучения жребия к конце дней». Издавая указ об освобож­дении иудейского народа, Кир в точности исполнил пред­сказание пророка Исаии, который за двести лет до его рождения назвал его по имени, как освободителя иудей­ского народа и восстановителя храма, разрушенного вави­лонянами.

Самый Вавилон с течением времени постигла пред­сказанная ему пророками участь. Оставленный царями, он постепенно падал и пустел, и, наконец, в полном смысле стал «грудою развалин, жилищем шакалов, ужасом и по­смеянием, без жителей», как предсказал пророк Иеремия (51:37). Постигшее его опустошение было несравненно ужаснее того, которому он подверг Иерусалим: на целые тысячелетия было забыто самое место его расположения, и только в настоящем столетии начались раскопки, кото­рые показывают как величие его былой славы, так и гроз­ный над ним суд Божий.

Семидесятилетие плена считается со времени первого взятия Иерусалима Навуходоносором, в четвертом году царствования  Иоакима,  когда он увел  первую партию пленных. Это было в самый год воцарения Навуходоносо­ра в Вавилоне, за девятнадцать лет до разрушения Иеру­салима и храма. Таким образом, плен продолжался в те­чение всего его царствования — 43 года, при его сыне Евилмеродахе — 2 года, при Нериглиссаре — 3 с полови­ной года, Лаборосоарходе — 9 месяцев, Набониде — 17 лет, при Валтасаре — 2 года, и в правление Дария Мидя­нина — 2 года. Сумма этих цифр и составит 70 лет, с 605 г. по 536 г. до Р.Х.

XLIX. Возвращение иудеев из плена. Создание второго храма. Деятельность Ездры и Неемии. Последние пророки. Судьба иудеев, оставшихся в пределах царства Персидского: история Есфири и Мардохея.

На призыв царского указа об освобождении отклик­нулись все иудеи, которым была дорога и священна па­мять об Иерусалиме. Но их оказалось немного — всего 42 360 человек с 7 367-ю слугами и служанками. Это большею частью были люди бедные, и все их достояние состояло из 736 лошадей, 245 мулов, 435 верблюдов и 6 720 ослов. Гораздо  большая часть пленников, — все те,

которые успели обзавестись значительным хозяйством в стране своего пленения, предпочли остаться там, и между ними большинство высших и богатых классов, которые легко теряли свою веру и народность и перерождались в вавилонян. Но и среди высших классов еще оставались ис­тинно патриотичные и благочестивые люди, каковым был князь иудейский Зоровавель, принявший на себя началь­ство над караваном поселенцев. С ним был первосвящен­ник Иисус, соименник того вождя, который впервые ввел избранный народ в землю обетованную, и того Божествен­ного Искупителя, который должен был в будущем ввести человечество во владение несокрушимого царства «не от мира сего», и еще девять старейшин, принявшие на себя бремя устроения переселенцев на почве родной земли. Получив вспомоществование как от оставшихся в Вавило­нии своих соплеменников, так и от самих вавилонян, и неся с собою 5 400 сосудов храма, некогда захваченных Навуходоносором и теперь возвращенных Киром, этот малый остаток некогда могущественного народа двинулся в путь — в землю обетованную.

Из переселенцев, конечно, каждый старался скорее увидеть свое старое пепелище, и потому они возвратились в свои различные города. Но в седьмой священный месяц Тисри они все собрались в Иерусалиме и там, возобновив жертвенник на груде развалин, отпраздновали праздник Кущей. Тогда же приступлено было и к заготовке матери­алов для возобновления храма, и при этом, как и во вре­мена Соломона, им помогли тиряне и сидоняне, которые нанялись доставлять им кедровый лес с гор Ливана¹. Во второй месяц следующего года (535), в самое время ос­нования скинии Моисеем, была произведена торжествен­ная закладка нового храма. Все торжество закладки было произведено «по уставу Давида», с песнопением священ­ников и левитов, которые с трубами и кимвалами слави­ли Господа; «и весь народ громогласно восклицал, славя Господа за то, что положено основание дома Господня». Но многие при этом, особенно старики из священников, левитов и старейшин, видевшие прежний храм, не могли удержаться от слез, «и плакали громко», «и не мог народ распознать восклицаний радости от воплей плача народно­го» . Затем приступлено было к самому построению храма. При отсутствии достаточных средств, труд этот был тяже­лый и медленный, тем более, что явились противники это­го дела в лице самарян, которые, считая Палестину теперь своим владением, враждебно отнеслись к переселенцам и разными наветами пред персидским правительством доби­лись даже указа об остановке работ. Работы возобновились опять при Дарии Гистаспе, который подтвердил указ Ки­ра, и народ, ободряемый пророками Аггеем и Захариею, еще с большим усердием принялся за труд, и здание бы­ло закончено в шестом году царствования Дария (515 г.), через 21 год после закладки его основания. Совершено было торжественное освящение нового храма, который строился по образцу первого, хотя и из менее ценных ма­териалов. Кроме 700 жертв  всесожжения было принесено двенадцать козлов в жертву за грех, «за всего Израиля по числу колен». Восстановлены были по уставу Давида «чре­ды» священников и левитов для служения при храме, хо­тя для того, чтобы составить полное число этих чред, при­шлось оказавшиеся налицо четыре чреды разделить каж­дую на шесть частей. Освящение закончено было торжественным совершением Пасхи.

Слух о возобновлении храма и богослужения в нем распространился по всем пределам Персидской монархии, где только оставались иудеи и, ободренные успехом своих собратьев, многие из них решились хоть теперь воспользо­ваться указом Кира; и вот собралась новая партия пересе­ленцев, которые в числе полторы тысячи семейств напра­вились в святую землю. Предводителем этой партии был Ездра, ученый священник из рода Ааронова, пользовав­шийся особенным благорасположением царя Артаксеркса Лонгимана, указ которого от 457 года и служит началом для счисления седьмин Данииловых. Когда переселенцы прибыли в Иерусалим, то Ездра был поражен печальным состоянием народа. Многие из иудеев поженились на язычницах, и дети их воспитывались в полу-язычестве. Огорченный всем этим, Ездра разодрал свои одежды и на­столько растрогал народ своими увещаниями в незаконно­сти и опасности таких браков, что многие порешили раз­вестись с своими языческими женами.

Между тем, несмотря на все усилия Ездры, положе­ние народа оставалось печальным: по своей бедности и не­согласию, а также и по противодействию врагов, иудеи еще и не начинали восстановлять Иерусалима, так что стены его находились все еще в развалинах. Весть об этом крайне опечалила  благочестивого  Неемию,  занимавшего высокое положение виночерпия при дворе персидского царя. Он задумал помочь своему народу, и когда, после усердной молитвы Богу, доложил об этом царю, то послед­ний не только милостиво отнесся к его просьбе об уволь­нении его на время в св. землю, но и снабдил его царски­ми грамотами к областеначальникам для оказания ему всякого содействия и охранным отрядом всадников для безопасности в пути. Осмотр Иерусалима вполне подтвер­дил его сведения о состоянии города и народа, и он энер­гично приступил к работам, несмотря на враждебное от­ношение начальников соседних областей и племен, кото­рые,   опасаясь   усиления   иудейского   народа,   всячески препятствовали  работам,   замышляли  убить  самого  Не­емию и наклеветали на него перед царем персидским, будто бы он укреплял Иерусалим с изменническим наме­рением провозгласить себя царем и отложиться от Пер­сидской монархии. Но все козни их были напрасны. Что­бы обеспечить себя от нечаянного нападения врагов, Неемия вооружил народ и разделил его на две смены, из которых одна работала, а другая стояла под оружием. Де­ло шло так быстро, что через 52 дня Иерусалим как бы воскрес из своих развалин, и враги иудейского народа с изумлением увидели перед собою сильные твердыни. Это было в 444 году. Закончив главное дело, Неемия присту­пил к внутреннему преобразованию в жизни народа, и, прежде всего, облегчил участь бедного народа, страдавшего от угнетения и алчности богатых. Затем, в ознаменова­ние вступления народа в новую жизнь, с особым торже­ством отпразднован был праздник Труб (в месяце Тисри). К празднику собрались все переселенцы, и этим Неемия вместе с Ездрой воспользовались для того, чтобы возобно­вить в сознании народа заповеди Божии и закон Моисеев. В торжественном собрании народа Ездра явился в сопро­вождении книжных левитов и, с величайшим благоговени­ем раскрыв книгу закона, начал читать ее народу, который с умилением слушал священное чтение. Но во время сво­его пребывания в плену народ уже значительно забыл древний еврейский язык, на котором написаны были кни­ги закона Моисеева, и потому понадобился перевод чита­емого на народный язык, каким был арамейский, что и делали книжные левиты, сопровождавшие чтение закона переводом и надлежащими толкованиями. Народ плакал от умиления, благодаря Бога за все Его благодеяния воз­любленному Им народу и каясь во всех грехах и преступ­лениях, которыми навлечен был Его праведный гнев. Все это торжество было закончено заключением нового завета с Богом, который и скреплен был подписью и печатью князей, священников и левитов. Приняв меры к заселе­нию Иерусалима, Неемия возвратился к персидскому дво­ру на свою прежнюю должность. Но слухи о новых наст­роениях в Иерусалиме опять заставили его возвратиться в родную землю. Там он нашел, что заведовавший храмом первосвященник Елиашив допустил страшные беспоряд­ки, дозволив даже одному из врагов народа — Товии аммонитянину поселиться на самом дворе храма и вступил в родство с другим врагом его Санаваллатом, — вследствие чего религиозно-нравственная жизнь народа пала, суббота не соблюдалась, десятины левитам не платились, по-преж­нему заключались браки с язычниками. Пылая ревностью к святыне, Неемия выгнал Товию из отведенного ему жи­лища и выбросил все его домашние вещи, сделал выговор старейшинам за допущенные ими беспорядки, запретил торг в субботу, восстановил правильную выдачу десятины левитам и строгими мерами заставил иудеев исполнять за­кон о несмешении с идолопоклонниками. Свою деятель­ность Неемия описал в особой книге, носящей его имя («Книга Неемии») и заканчивающейся молитвой: «Помя­ни меня, Боже мой, во благо мне». Деятельность Ездры описана в «книгах Ездры».

Ко времени деятельности этих знаменитых мужей от­носится и деятельность последних пророков Аггея, Заха­рии и Малахии. Первые двое выступили с пророческим словом еще при Зоровавеле и ободряли народ не ослабе­вать в своем усердии о построении храма, предсказывая полный ycпex святому делу, хоть, в то же самое время, предвещая скорое наступление царства Мессии, когда сам народ за свое непослушание Ему будет отвергнут вновь и на его место явится и водворится в святом городе новый род, над которым воссияет слава Божия. Ряд ветхозавет­ных пророков закончил собою последний пророк Мала-хия. В лице его ветхозаветное пророчество сказало свое последнее слово. В проповеди его уже слышится предвестие о приближении «исполнения времен», и он призыва­ет народ к покаянию, чтобы достойно встретить этот ве­ликий момент. Так как в его проповеди изобличаются те же самые настроения, с которыми боролся Неемия, то и деятельность их нужно считать современною. Во всяком случае пророческая деятельность Малахии падает на конец V-гo столетия, и, возможно, что Ездра, составивший в это время канон книг Ветхого завета, завершил его включени­ем в него и книги «пророка Малахии», которою и закан­чивается еврейский канон книг св. Писания.

Но воздвигая великих и благочестивых мужей для ус­троения жизни иудеев, возвратившихся из плена в землю обетованную, Господь не оставлял Своим промышлением и тех, которые остались в пределах Персидского царства. В годину бедствий рука Его и там воздвигала им достой­ных защитников от злобы врагов. Такова знаменитая ца­рица Есфирь и ее родственник Мардохей,  благочестивый иудей, в малолетстве уведенный в плен вместе с царем Иехонией. Будучи бездетным, Мардохей воспитал юную си­ротку Гадассу (таково еврейское имя Есфири) как свою родную дочь, и добродетель его была награждена чудесною судьбою, поведшею к необычайному возвышению их обо­их. Мардохей, занимая скромную должность привратника при царском дворце, спас жизнь царю, предупредив один придворный заговор, за что имя его занесено было на страницы царской летописи, а его воспитанница Гадасса так понравилась царю Артаксерксу², когда он делал выбор себе новой жены из красивейших девиц всего государствана место отвергнутой им за гордость царицы Астини, что он «возложил царский венец на голову ее и сделал ее ца­рицею на место Астини», дав ей почетное имя Есфирь — «звезда». Такое возвышение представительницы иудейско­го народа вызвало крайнюю ненависть и злобу у некото­рых придворных и особенно некоего Амана амаликитянина, который, сам будучи поставлен «выше всех князей» царства, пользовался своею властью лишь для  высокомер­ного угнетения всех, кто с рабским подобострастием не падал перед ним ниц. Узнав, что Мардохей не оказывает ему такого раболепства, как это делали вообще придвор­ные сановники, Аман пришел в ярость и решил погубить не только его самого, но и весь его народ. Коварным на­ветом на иудеев, как самый вредный народ в государстве, Аман добился согласия царя на издание указа об истреб­лении их. Узнав о грозящей своему народу участи, Мардо­хей известил об этом Есфирь и требовал от нее, чтобы она заступилась перед царем за свой народ. Мужественная Ес­фирь, под страхом потерять свое положение и жизнь, во­преки строгому придворному этикету явилась к царю без приглашения и, найдя у него милость, пригласила его вме­сте с Аманом на пир к себе. Аман, польщенный таким приглашением и думая, что царица решила не ставить ему никаких препятствий в исполнении его мщения иудеям, приказал, вместе с тем, уже воздвигнуть высокую висели­цу для Мардохея. Между тем царь, чтобы разогнать скуку бессонной ночи, приказал читать себе царские летописи, и когда ему прочитано было о подвиге Мардохея, остававшемся доселе без должного вознаграждения, то он на сле­дующее же утро спросил своего любимца Амана: «что сде­лать тому человеку, которого царь хочет отличить почестию?» Аман, вполне убежденный, что царь имеет ввиду не кого другого, как его именно, отвечал, что такого челове­ка нужно почтить царским венцом и царским одеянием, посадить на коня и заставить одного из первых князей царства водить его по городу с провозглашением о цар­ской милости. К крайнему его изумлению и злобе, все это он должен был сделать по отношению к ненавистному для него Мардохею. Разбитый духом, он отправился на пир к Есфири, но там его ждала заслуженная участь. Довольный угощением, Артаксеркс предложил Есфири просить у не­го все, что только она захочет, «хотя бы до полуцарства». Тогда Есфирь попросила защиты себе и своему народу от лютого врага, и когда царь узнал, в чем дело, то приказал повесить Амана на той самой виселице, которую тот при­готовил было для Мардохея, а в отмену указа об истребле­нии иудеев разослан был новый указ о праве их проти­виться исполнению первого. В силу этого указа иудеи с оружием в руках восстали на защиту своей жизни и изби­ли более 75 000 своих врагов, а десять сыновей Амана подверглись одной участи со своим отцом. В воспомина­ние о таком чудесном спасении был установлен праздник Пурим (от слова пур — жребий, потому что Аман бросал жребий на погубление иудеев). Эта чудесная история опи­сана в «книге Есфирь».

L Состояние иудеев под греческим владычеством. Время Маккавеев и подвиги их для церкви и государства. Иудеи под владычеством римлян. Царствование Ирода.

После Неемии власть над иудейским народом сосре­доточивается в руках первосвященников, которые прави­ли государством во главе старейшин, составивших народ­ное собрание из 120 членов, так называемую «великую си­нагогу»,  из которой,  впоследствии,  образовалось особое верховное судилище — синедрион. Благодаря мягкому от­ношению персидского правительства, первосвященники-правители   имели   возможность   беспрепятственно   зани­маться внешним и  религиозным благоустроением народа, хотя при отсутствии твердой власти не было недостатка во внутренних смутах. Так, один из первосвященников, Ио­нафан, опозорил  себя даже убийством своего брата Иису­са, которого он, подозревая в посягательстве на первосвященническую должность, убил в самом храме. К этому же времени относится окончательный разрыв между иудеями и самарянами.  Последние под предводительством сына первосвященника Елиашива, Манассии, перешедшего на их сторону из нежелания развестись со своею языческою женою, воздвигли на горе Горизим свой особый храм, ко­торый поддерживал в них враждебное соперничество с храмом Иерусалимским. Но вот, Согласно пророчеству Даниила, настал конец и Персидской монархии, и она должна была уступить место третьей монархии — Греческой. Основателем послед­ней был знаменитый Александр Македонский, который быстро следовавшими одна за другой победами начал за­воевывать мир. Завоевав всю Малую Азию, Александр дви­нулся на Финикию и Палестину, и там только один гор­дый Тир задержал его своим упорным сопротивлением на семь месяцев. По разрушении его завоеватель беспрепят­ственно направился в Иерусалим. Жители его трепетали и молились Богу о защите, а первосвященник Иаддуй в пол­ном своем облачении и в сопровождении священников и левитов вышел навстречу Александру. Завоеватель милос­тиво принял эту торжественную депутацию и рядом с первосвященником вступил в Иерусалим, вошел в храм и принес по указанию священников жертву, выслушав при этом и прочитанное ему пророчество о нем Даниила. Рас­троганный всем этим, он предоставил иудеям свободу от податей в субботние годы и позволил им жить по своим собственным законам. Значительную часть иудеев Алек­сандр, однако же, переселил в новооснованный им город Александрию, в Египте. Македонское завоевание постави­ло Иудею, вместе со всем восточным миром, под влияние греческого языка и греческого миросозерцания, подверг­нув, таким образом, преданность иудеев своей религии и своим законам новому сильному испытанию.

Но основанная Александром всемирная монархия продержалась только до его смерти (323 г. до Р.Х.) и рас­палась на четыре царства, из которых два — Египет и Си­рия получили весьма важное значение в истории иудеев.

Во время последовавших войн за наследство, Палестина явилась яблоком раздора между владетелями этих двух стран, но в 320 году египетский царь Птоломей Лаг при­соединил ее к Египту, под властию которого она и нахо­дилась более столетия. Под мягким правлением египет­ских царей иудеи вели мирную и счастливую жизнь. Ма­ло-помалу они основались во всех торговых городах по берегам Средиземного моря и за свою промышленную предприимчивость пользовались повсюду большими пре­имуществами и льготами от правителей, старавшихся при­влекать их к себе для оживления промышленности. Вслед­ствие этого иудеи распространялись все более и более, строили себе молитвенные дома или синагоги, в которые допускались и язычники, и чрез это распространяли и между ними познание истинного Бога. Еврейский язык все более позабывался ими и вытеснялся греческим, кото­рый и усвоен был всеми жившими вне Палестины, и осо­бенно в Египте, иудеями. Вследствие этого для них стал необходим даже перевод св. Писания на греческий язык, и этот перевод совершен был в царствование египетского царя Птоломея II Филадельфа. Царь вошел с этой целью в сношение  с  первосвященником  Елеазаром,  который  и прислал ему как подлинник св. Писания, так и перевод­чиков в числе 72 человек (по шести от каждого колена). Перевод был сделан ими успешно и по одобрении его осо­бым собранием ученейших мужей вошел во всеобщее упо­требление. Он известен под названием перевода семидеся­ти толковников (или просто перевода 70) и доселе употребляется в греческой церкви.

В 203 году до Р.Х. Египет, однако же, потерял свою власть над Иудеей, она отошла под владычество сирийских царей, и с этого времени началось тяжелое время для иу­дейского народа. Сирийские цари, встречая в иудеях со­противление для своих замыслов о введении греческой ре­лигии и культуры в своем государстве, стали всячески уг­нетать их. Царь Селевк Филопатор велел ограбить храм в пользу своей государственной казны, а преемник его Антиох IV Епифан (175—164) порешил окончательно унич­тожить религию Иеговы и на место ее водворить гречес­кое язычество. В пользу своего безумного замысла он скло­нил даже брата первосвященника Онии, Иисуса, который добился низложения своего брата и под греческим именем Иасона сам сделался первосвященником. Он стал во главе образовавшейся  в  Иерусалиме  греко-иудейской партии, начал вытеснять старую религию и на место ее вводил языческие обычаи и обряды. Сам Антиох Епифан («Слав­ный», но переименованный впоследствии в Епимана — «Безумного»)   по   возвращении   из   египетского   похода, вступив в Иерусалим, ограбил и осквернил храм и предал беспощадному избиению всех, кто только противился но­вовведениям раболепствующих перед ним, но в то же вре­мя смертельно враждовавших между собою Иасона и Ме-нелая,   поочередно  осквернявших  и  позоривших  своею личностью высокое достоинство первосвященства. Гречес­кий культ был объявлен государственной религией, и все под страхом смерти должны были признавать ее. Доказа-тельством признания ее служило вкушение свиного мяса; но нашлись такие ревнители отеческого закона и истин­ной религии, которые предпочитали умереть, чем «престу­пить отеческие законы». Так, девяностолетний старец Елеазар-книжник потерпел за свою мужественную стойкость мученичество, «оставив в смерти своей не только юношам, но и весьма многим из народа образец доблести и памят­ник добродетели». Ему последовала одна вдова, мать семи сыновей, которые все также приняли мученичество за свою преданность вере, призывая праведный гнев Божий на лютого царя-мучителя.

Это страшное гонение имело, однако же, ту хорошую сторону, что возбудило в народе отвращение к насильст­венно навязывавшемуся эллинизму³ и укрепило предан­ность своей вере. Священники дружно выступили на за­щиту истинной религии. Особую ревность показал преста­релый священник Маттафия, который, гонимый за свою преданность истинной религии, удалился с своими пятью сыновьями в город Модин. Когда царский чиновник при­был и в Модин для приведения царского указа в исполне­ние, то Маттафия убил первого, кто приблизился к языче­скому жертвеннику, а затем и самого чиновника и, сделав призыв всем ревнителям Иеговы следовать за собою, бе­жал со своими сыновьями в горы. Оттуда они начали де­лать набеги и истреблять языческие жертвенники. Сам Маттафия скоро умер, но завещал своему сыну Иуде про­должение его дела по освобождению страны от ига идоло­поклонства. Предсмертное завещание престарелого отца одушевило Иуду геройскою ревностью, и он под именем Маккавея, т.е. «Молота на врагов»⁴, вместе со своими бра­тьями геройски выступил на защиту религии. Собрав око­ло себя всех ревнителей Иеговы, он нанес несколько жес­токих поражений войску Антиоха Епифана и на время до­стиг заключения мира, которым и воспользовался для восстановления истинной религии со всем ее богослуже­нием. Храм был вновь очищен и освящен, в воспоминание чего установлен был новый праздник «обновления» храма. Хотя Иуда Маккавей в возобновившейся войне погиб славною смертью героя, но его дело продолжалось други­ми его братьями Маккавеями.

Между тем, самого царя-мучителя постиг страшный гнев Божий в виде ужасной болезни, и он, заживо съеда­емый червями, умер, проклинаемый всем иудейским на­родом. После его смерти Маккавеи сделались независимы­ми правителями страны и были родоначальниками так на­зываемого Асмонейского рода князей (по имени родоначальника Маккавеев — Маттафии Асмонея). Под их властию народ иудейский опять некоторое время на­слаждался миром и благоденствием; но скоро начались внутренние смуты как от соперничества различных пред­ставителей самого Асмонейского рода, так и от разделе­ния народа на партии и секты, что все повело к ослабле­нию страны. Эти смуты особенно начались при преемни­ках Симона Маккавея, который сам, после славного управления народом, был коварно убит своим собствен­ным зятем Птоломеем. Симону наследовал второй его сын Иоанн Гиркан, который, желая объединить под своею вла­стию всю Палестину, разделявшуюся теперь на четыре от­дельные области (Иудея — на юге, Самария — в среди­не, Галилея — на севере и Перея за Иорданом) стал на­зывать себя «князем (всего) Израиля». С его царствованием закончился мир, водворенный доблестью Маккавеев и при его преемниках-сыновьях (Аристовуле и Александре Ианнее и особенно внуке Гиркане II) нача­лись страшные беспорядки и смуты, которые послужили поводом для вмешательства римлян. Римский полководец Помпеи двинулся на Иерусалим (64 г. до Р.Х.), взял его штурмом, избил до десяти тысяч иудеев, осквернил храм внесением в него римских знамен и сам вошел даже во святое святых, хотя и не тронул священных сосудов. С этого времени Иудея, как вообще стала называться Пале­стина с ее четырьмя областями, сделалась подчиненною Риму и платила ему дань (с 63 г. до Р.Х.). Власть номи­нально принадлежала некоторое время преемникам Ио­анна Гиркана, но скоро она перешла в руки хитрого идумеянина Антипатра, который и постарался при помощи римлян обеспечить ее за своим домом. Его сын Ирод дей­ствительно захватил власть над всею страною и подобост­растною лестию перед римлянами добился титула «царя иудейского» (с 37 г. до Р.Х.).

Ирод, так называемый великий, был основателем но­вой иудейской монархии, на время как бы обещавшей восстановление древнего могущества и славы. Но в дейст­вительности она просуществовала только при жизни самого ее основателя, которой своей безумной расточительно­стью и кровожадной жестокостью окончательно подорвал нравственные и материальные силы народа. Идумеянин по происхождению и подобострастный ласкатель римлян, Ирод лишь позорил священный престол Давида. Свое вос­шествие на престол он ознаменовал принесением жертвы Юпитеру капитолийскому, ввел языческие увеселения в самых стенах святого города и окружил себя отрядом на­емных телохранителей. Чувствуя непрочность своего поло­жения на престоле, он подверг беспощадному истребле­нию весь род Маккавеев и даже всех членов синедриона, которых он заподозрил в недостаточной преданности се­бе. Вся политика этого царя иудейского состояла в том, чтобы тешить свое честолюбие грандиозными постройка­ми и подобострастно заискивать у римлян. Он построил и расширил несколько дворцов, укрепил прилегавшую к храму башню Барис и назвал ее в честь своего римского покровителя Антонией; восстановленный им город Сама­рию переименовал в честь Августа Севастией и в честь его же назвал великолепный приморский город Кесарию, ставшую впоследствии римской столицей Палестины. Все это, конечно, только сильнее раздражало против него соб­ственный народ. Но чтобы заглушить народный ропот, а вместе с тем и удовлетворить своей страсти к строитель­ству, он в 18-ый год своего царствования приступил к пе­рестройке храма и в полтора года воздвиг новый велико­лепный храм, к которому, впоследствии, делались обшир­ные пристройки, продолжавшиеся в течение нескольких десятилетий. Но это только на время могло утишить чув­ство недовольства и раздражения в народе, а вместе с тем не устранило и опасений Ирода за прочность своего пре­стола. Поэтому он продолжал с кровожадною жестокос­тью истреблять всех, кто только навлекал его подозрение. Настала страшная эпоха убийств, казней и пыток. Опаса­ясь всех и каждого, Ирод, это безжалостное чудовище, как называет его И. Флавий, с яростью обрушивался на всяко­го, кто только приходил с ним в соприкосновение, и жертвой его ярости и подозрительности между многими другими пали даже три его собственных сына, любимая его жена Мариамна, тесть с тещей и шурин его, первосвя­щенник Аристовул. Убийства чрез повешение и сожже­ние, убийства чрез растерзание и утопление, убийства тай­ные на основании признаний, вымученных невыносимой пыткой, дела бесстыдной скотской похоти — вот чем на­полнены летописи этого царствования. Подавленный все­ми этими ужасами, народ трепетал, и в нем сильнее чем когда либо возрастало желание и вместе ожидание явле­ния истинного сына Давидова, который бы низверг этого кровожадного похитителя престола. А это еще больше распаляло мрачную подозрительность и ярость Ирода, и в последние годы своего царствования, снедаемый уже сво­ею омерзительною болезнию, скоро сведшею его в моги­лу, он совершенно охвачен был неукротимым зверством и кровожадным неистовством. Но в это-то именно время как громом поразили его своим известием восточные му­дрецы, издалека пришедшие в Иерусалим поклониться не ему, Ироду, а новорожденному Царю иудейскому, истин­ному Сыну Давидову, звезда которого взошла на востоке.

LI. Религиозно-нравственное состояние иудеев по возвращении из плена. Секты. Богослужение. Правление. Летосчисление.

Плен вавилонский, бывший, по объяснению пророков и по сознанию самого народа, прямым наказанием Божи­им за все те беззакония и идолопоклонство, которым бес­стыдно предавался избранный народ, посужкил для него весьма важным уроком, заставившим его глубоко призаду­маться над своею судьбой. После периода славного могу­щества народ израильский вдруг оказался опять, как не­когда в Египте, жалкой толпой рабов, отведенных в плен, где могла погибнуть и самая память о нем. Это страшное испытание опять невольно пробудило в нем сознание то­го, что сила его, как избранного народа, заключается именно в избравшем его Боге и в строгом соблюдении за­вета, который Он заключил с ним. И вот в израильском народе начинается религиозно-нравственное возрождение; в нем крепнет вера, зажигается пламенный патриотизм, заставлявший его плакать при одном воспоминании о Си­оне с его величественным, но теперь разрушенным хра­мом, и разгорается ожидание того Избавителя, который должен, наконец, увенчать все великие обетования, дан­ные отцам. Это ожидание ревностно поддерживали пророки, которые, утешая народ надеждой на избавление от плена, постоянно указывали и на то высшее избавление, которое ожидало их и все человечество в приближавшем­ся будущем. Во время плена пророк Иезекииль предска­зывал о едином Пастыре единого многочисленного стада (34:23, 29; 37:22), а пр. Даниил даже точно вычислил сво­ими седьминами самое время пришествия Его (9:24—27). Затем последние пророки в подробностях описывали при­знаки имеющего явиться Мессии, а в пророчестве Малахии уже возвещается о пришествии непосредственного предтечи давнообетованного Избавителя, и его пророчест­во составляет прямой переход от ветхого завета к новому. Сам народ, познав горьким опытом непрочность земного могущества своих царей, все с большею напряженностью стал ожидать такого царя, который будет действовать си­лою Божиею и водворит на земле правду и мир. Такое ожидание достигло своей высшей степени во время ужа­сов царствования Ирода, когда именно и пришло «испол­нение времен».

Такое настроение народа, естественно, должно было повести к пробуждению новой ревности к исполнению за­кона Моисеева. Так как с разрушением храма и прекра­щением в нем священнодействий, служивших наглядным осуществлением для народа закона Божия, народ лишил­ся главного руководства для своей религиозно-нравствен­ной жизни, то стало необходимым новое средство для поддержания в нем знания этого закона. Таким средством явилось чтение и изучение закона, и отсюда естественное усиление значения писанного закона. Народ жаждал по­слушать его и во время плена сходился на особые частные собрания, где люди, изучавшие закон, читали и изъясняли ему различные постановления закона. Так как с течением времени народ позабыл свой первоначальный еврейский язык, на котором написаны были книги св. Писания, то изучение и изъяснение закона, по необходимости, должно было сделаться исключительным достоянием особых, наи­более развитых и просвещенных людей, которые и сдела­лись вождями и руководителями религиозной жизни на­рода, получив почетное название «книжников». Таким именно книжником был Ездра священник, и он по воз­вращении из плена ввел правильный порядок чтения и изъяснения св. Писания народу. Так как св. книг в это время было уже много, и среди них обращалось несколь­ко и таких книг, которые, имея религиозно-нравственное значение и удовлетворяя благочестивому чувству народа, однако же не имели боговдохновенного характера, то Ез­дра, чтобы дать народу возможность правильно судить, ка­кие именно священные книги в собственном смысле это­го слова, составил подробный им список, который и полу­чил название канона, т.е. правила (веры и жизни). Книги, вошедшие в этот список, получили название «каноничес­ких», а остальные стали называться неканоническими. Из книг последних периодов в канон вошли: книги пророка Иезекииля и Даниила, а также трех последних пророков Аггея, Захарии и Малахии; третья и четвертая книги Царств, содержащие историю обоих еврейских царств; две книги Паралипоменон, или дополнений к этой истории; первая книга Ездры, в которой описывается возвращение иудеев из плена и создание второго храма, и книги Неемии и Есфирь — с историей деятельности этих лиц.

Значение писанного закона особенно усилилось с пре­кращением устного, в лице пророков. Последние имели своей задачей вносить дух в понимание буквы закона и тем возводить религиозно-нравственное сознание на высшую ступень. С прекращением же пророчества буква по­лучила такое значение, что явились особые ревнители ее, которые полагали всю религию в самом тщательном и буквальном исполнении постановлений закона. Таковы были фарисеи, составившие собою особый класс в народе, как класс особенных (нерушим — «отделенных») ревни­телей закона. Это были правоверные законники, прини­мавшие весь закон, проповедовавшие веру в загробную жизнь, поддерживавшие в народе веру и благочестие, а вместе и пламенный патриотизм, что давало им огромное влияние на народ. Но отличительною их особенностью было то, что они не ограничивались одним законом Мои­сеевым, а считали необходимым соблюдать и все те пре­дания, которые с течением времени образовались вокруг этого закона в качестве дополнений и разъяснений к не­му. Так как эти предания почти исключительно относи­лись к внешней обрядовой стороне закона, то она-то, по преимуществу, и сделалась предметом главного внимания фарисеев. Сюда относились постановления о самом стро­гом, доходившем до мелочности, соблюдении субботнего покоя, о различении чистой и нечистой пищи, об умовениях, одежде, и так далее. Чтобы удобнее исполнять все эти многочисленные предания, фарисеи выделились в осо­бый класс или в общину, чуждавшуюся общения с осталь­ным народом, к которому они относились с высокомер­ным презрением как к «людям земли» и «неучам» (амгаарец). Лучшею стороною фарисейства была их ревность к распространению религии Иеговы, и в этом отношении они сделали весьма много, подготовляя чрез своих прозе­литов почву и для распространения христианства среди языческих народов. Но их обрядовая мелочность, холодное бездушие, ханжество, высокомерие и возмутительная ли­цемерность, прикрывавшая маскою набожности самые безнравственные деяния, и были теми их недостатками, которые навлекли на них молниеносное обличение Хрис­та: «горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры». Проти­воположную крайность составляла другая секта — садду­кеи, получившие свое название от своего вождя Садока. Признавая за священные книги только пятокнижие Мои­сея, они не предавали никакого значения обрядности и отличались вообще вольнодумством в области религии, от­рицали бессмертие души и существование духов, воскре­сение тела и загробную жизнь, с ожидающими ее награ­дою и наказанием. К этой партии или секте принадлежа­ли высшие и богатейшие классы, которые, не пользуясь любовию народа, искали, поэтому, опоры в иноземных правителях и дружили с родом Иродов. Она же захвати­ла в свои руки должность первосвященника и дала из своей среды целый ряд первосвященников, которые лишь по­зорили своею личностью этот высокий священный сан. В это же время в иудейском народе, лишенном властного руководительства в религиозно-нравственном отношении, появились и другие секты и направления, в которых бла­гочестивые люди искали убежища и успокоения от смут и мрачных настроений обыденной жизни. Такова секта ессеев, которые избегали шумной и суетной жизни городов, составляли  общины   отшельников  и,   воздерживаясь  от брачной жизни и всяких вообще удовольствий, вели стро­гую жизнь, всецело посвящая ее молитве и размышлени­ям о законе. Они отрицали рабство, войну и торговлю, и во всей жизни правилом для них, по свидетельству Фило­на, служила «любовь к Богу, любовь к добродетели и лю­бовь к человеку». Еще строже и замкнутее была секта ферапевтов, т.е. «целителей»   (недугов народов), которые предавались строгому аскетизму и, изнуряя себя непре­рывным чтением закона и молитвой, позволяли себе вку­шать только немного хлеба вечером. По субботам они со­бирались для общей молитвы, а в Пятидесятницу имели и общую трапезу. Секта эта была особенно распространена среди иудеев в Египте.

Все эти секты и партии были лишь выражением част­ных взглядов на религию и закон. Большинство же народа продолжало держаться тех религиозных установлений, ко­торые связывались с храмом. Храмовое богослужение, ес­тественно, должно было прекратиться и расстроиться с разрушением храма, так что во время вавилонского плена  народ молился в частных собраниях или даже ограничивал­ся уединенной домашней молитвой (как это видно из при­мера пророка Даниила). Но с построением второго храма вполне возобновилось в нем и богослужение со всеми свя­щеннодействиями, тем более, что самый храм построен был по образцу прежнего храма Соломонова, хотя по объ­ему на одну треть больше его и с некоторыми новыми пристройками (двор для женщин и язычников), но, по­нятно, из гораздо менее ценных материалов⁵. В прежнем составе была восстановлена и вся иерархия, во главе кото­рой стояли первосвященники, имевшие тем более значе­ния, что некоторое время они были и гражданскими пра­вителями народа. К числу священных времен прибавились новые праздники, установленные в воспоминание новых событий в жизни народа. Таковы праздники: Пурим и Об­новления. Первый учрежден в воспоминание чудесного из­бавления народа от истребления в царствование Артак­серкса по коварному навету Амана. Предпразднество его 13 Адара (в феврале) состояло в строгом посте, а 14-го и 15-го народ предавался неудержимому ликованию. В со­браниях народа с благоговением читалась книга «Есфирь» и при всяком упоминании имени Амана все присутствую­щие ударяли руками и топали ногами, громко произнося: «да погибнет память о нем!» Праздник Обновления уста­новлен был в воспоминание обновления храма Иудой Мак­кавеем после осквернения его Антиохом Епифаном. Он продолжался восемь дней, совершался с необычайною тор­жественностью и ознаменовывался пышными процессиями и блистательной иллюминацией, вследствие чего назы­вался также «праздником огней». В храме в течение всех восьми дней праздника пелась великая аллилуия, состоя­щая из хвалебных псалмов 114—118. Важною особеннос­тью в религиозной жизни народа после плена вавилонско­го было то, что народ не ограничивал своего богослужения исключительно храмом, а имел местные собрания или си­нагоги, где рядом с чтением и объяснением закона совер­шались и молитвы, и куда народ собирался по субботам.

В гражданском отношении после плена вавилонского как бы опять возобновилась та форма богоправления, в ка­кой оно существовало во времена судей, когда народ на­ходился под управлением отдельных богоумудренных му­жей, выступавших как бы по особенному призванию Бо­жию (таковы Зоровавель, Ездра, Неемия, Маккавеи). Но сообразно с усилившимся духом религиозности и власть гражданская на некоторое время сосредоточивалась в ру­ках высших представителей религии — первосвященни­ков. Впоследствии из нее выработалась власть князей, а за­тем и царей; но царская власть, наконец, похищена была у дома Давидова коварным идумеянином, который, одна­ко же, скоро должен был уступить ее истинному сыну Да­видову. Для заведывания делами внутренней и религиоз­но-нравственной жизни со времени Ездры учрежден был особый верховный совет, состоявший из 120 членов, под председательством первосвященника. Этот совет получил впоследствии название синедриона и число его членов со­образно с числом членов древнего совета старейшин при Моисее низведено было до 70. Он имел весьма важное значение в последующей истории иудейского народа. На нем лежала обязанность заботиться об охранении чистоты веры, толковании и объяснении закона, благосостоянии храма и благочинии при богослужении, и вместе с тем принадлежало право судить и наказывать богоотступников и еретиков. Многочисленные злоупотребления членов это­го верховного совета лишили его, впоследствии, принадле­жавшего ему значения, и синедрион запятнал свое имя ужасным преступлением, когда он под видом еретика и богоотступника осудил на смерть Самого Мессию, Сына Божия.

Девятый период Библейской истории обнимает собою около пяти с половиною столетий, считая с 536 года, ког­да издан был указ Кира об освобождении иудеев из пле­на. В хронологическом отношении он распадается на че­тыре  отдельных  периода:  а)   продолжение  персидского владычества до 331 года до Р. X., б) владычество греков в Азии 331—167 гг., в) независимость Иудеи под властию Асмонеев 167—63 гг. и г) римское владычество вместе с частным владычеством дома Иродова 63—1 гг. Летосчис­ление этого периода облегчается тем, что здесь история иудейского народа приходит в соприкосновение с общеиз­вестными событиями всемирной истории.

LII. Иудеи рассеяния. Состояние языческого мира. Общее ожидание Спасителя.

Вавилонский плен, кроме своего значения как наказа­ния иудейскому народу за его неверность завету с Иего­вою, имел еще другое, более важное и глубокое значение для всего человечества. До него избранный народ жил более или менее отчужденно от остального мира, и свет ис­тинной религии лишь изредка или в отдельных случаях проникал за пределы собственно земли обетованной. Те­перь с приближением «исполнения времен» свет этот дол­жен был ярко засиять для всех, живущих во тьме и тени смертной, т.е. для всех языческих народов, дотоле погря­завших во тьме идолопоклонства. И этому великому делу оказали чудесное содействие те грозные ассиро-вавилон­ские завоеватели, которые, сами, не сознавая того, послу­жили могущественным орудием высшего промышления  Божия. Переселяя цвет избранного народа в свою страну, бывшую центром языческой религии и языческого просве­щения, они, вместе с тем, переселяли к себе миссионеров и проповедников истинной религии, которая должна бы­ла рассеять тьму заблуждения. Влияние это сказалось, от­части, уже на самих царях завоевателях, как это видно из примера Навуходоносора и Кира; но затем оно распрост­ранялось все шире и действовало все глубже. С этого вре­мени иудейский народ сделался народом как бы всемир­ным: из плена вавилонского возвратилась в землю обето­ванную лишь  незначительная  часть  его,  громадное  же большинство или осталось в Месопотамии или понемногу рассеивалось по всем направлениям, повсюду разнося с со­бою свет истинной религии и знание закона Божия. Эти иудеи, жившие вне Палестины, известны под названием иудеев рассеяния, и они оказали глубокое влияние на по­следующую судьбу языческого мира.

Иудеи рассеяния сначала собственно разделялись на три больших отдела — иудеев вавилонских, сирийских и египетских; но затем завоевания Александра великого и римлян значительно расширили область иудейского рассе­яния. Последовавшие перевороты в судьбе мира привели народы в необычайное движение, и поток завоеваний или промышленности быстро захватывал разрозненные части иудейского народа и разносил их по самым отдаленным странам. Преемник Александра великого в Азии, Селевк Никатор, основатель нового царства Сирийского, множе­ство из них переселил из Вавилонии в главные города сво­его царства, надеясь, что их промышленный и предприим­чивый дух послужит к процветанию его государства.  И чрез несколько времени в Дамаске они считались уже ты­сячами и имели несколько синагог; и еще более их было в Антиохии, сделавшейся впоследствии центром греческой культуры на востоке. Гонения Антиоха Епифана не унич­тожили их, а послужили только причиною проникновения их влияния в самые отдаленные части государства, куда убегали иудеи, укрываясь от преследования. В это время они проникли и далее на восток, в Мидию и, особенно в царство Адиавенское (теперешний Курдистан, к северо-востоку от р. Тигра), где влияние их было так сильно, что даже царица Елена и наследный принц Изат сделались прозелитами иудейства. По сю сторону Евфрата иудейское население было рассеяно во многих местах, особенно в Пальмире и даже городах счастливой Аравии. Затем мно­жество иудеев жило в Армении и по различным странам и городам Малой Азии. Антиох Великий (223—187) пе­реселил несколько тысяч иудейских семейств из Месопо­тамии во Фригию и Лидию и наделил их особыми льгота­ми. Из малой Азии иудеи уже, по влечению своего собст­венного промышленного духа, расселились по всем островам Эгейского и Средиземного моря, проникли в главнейшие города Греции и Македонии и мы встречаем их в Филиппах, Фессалонике, Верии, Афинах и Коринфе, где у них были или синагоги, или просто молитвенные до­ма. Тот же дух торговой предприимчивости двигал их еще дальше на запад, в самый Рим, как столицу новой всемир­ной монархии, и даже в Испанию, где они могли рассчи­тывать на обогащение как в стране, славившейся своими рудниками золота и серебра. Много иудеев переселено бы­ло в Рим Помпеем в качестве пленных, и по освобожде­нии их они сделались римскими гражданами и жили в особом, отведенном им за Тибром квартале. При импера­торе Августе их числилось в Риме уже до восьми тысяч че­ловек, а затем они размножились до того, что следующие императоры вынуждены были прибегать к таким крутым мерам, как изгнание их из Рима (известные указы Тиберия и Клавдия, предписывавшие иудеям удалиться из Рима). Затем иудейские поселения были рассеяны и по все­му берегу северной Африки, и особенно в большом горо­де Кирене, откуда иудейские пилигримы часто встречались в Иерусалиме (Симон киринеянин — Матф. 27:32). На­конец, поселения их встречались, по свидетельству Фило­на, от гор Ливийских до самой Эфиопии, куда они, веро­ятно, переселялись из Аравии, находившейся в постоян­ных торговых сношениях с этими странами и особенно с Египтом. Казнохранитель царицы Кандакии был из Эфио­пии, и то обстоятельство, что он был прозелит, указывает на сильное влияние там иудеев. Но, несомненно, самым важным пунктом иудейского рассеяния была Александрия в Египте. Основанная великим македонским завоевателем в 332 году до Р. Христова, она в течение нескольких сто­летий была одним из знаменитейших и славнейших горо­дов мира. В то время как, собственно, в Нильской долине продолжало жить древнее египетское население с его ре­лигией и обычаями, города Дельты и особенно Александ­рия наполнялись греками и иудеями. Помимо своего бо­гатства, своих роскошных улиц и зданий, Александрия славилась необычайным оживлением умственной жизни. Птоломей I основал там знаменитый музей, в котором со­держалась александрийская библиотека со множеством драгоценных книг, и при нем же были помещения для ученых, художников и поэтов, которые прибывали из всех стран мира, чтобы побывать в главном храме всемирной литературы и искусства. И рядом с этой умственной жиз­нью кипела деятельность промышленная, так что торговые сношения Александрии простирались до Аравии и Индии, по всем странам Малой Азии и берегам Средиземного мо­ря. Положение иудеев в этом центре мировой жизни (куда первая партия их была переселена самим основа­телем Александрии) было в высшей степени благоприят­ное. Пользуясь покровительством правительства, они бес­препятственно предавались всевозможным родам промы­шленности, жили самостоятельною общиною и управлялись даже своим собственным главою или алавархом, разделявшим, впоследствии, свою власть с особым со­ветом старейшин. Даже в религиозном отношении они находились в весьма выгодном положении, так как у них в Аеонтополе, в Илиопольском округе, был собственный храм, построенный первосвященником Онией (в 150 г.) по плану скинии Моисеевой, и в нем совершалось бого­служение в таком же порядке, как и в храме иерусалим­ском. — Одним словом, иудеи после плена вавилонского рассеялись по всему известному тогда миру, так что рим­ский географ Страбон не без основания говорит, что «ед­ва ли можно найти такое место на земле, где бы не было этого племени и которым оно не овладело бы». И к это­му александрийский иудей — писатель Филон прибавля­ет: «иудеи, не как другие народы, запертые в границах своей страны: они обитают почти по всему миру и рассе­лились по всем материкам и островам».

При этом особенно замечательно было то, что, несмо­тря на рассеянность по всему миру, все эти иудеи рассея­ния отнюдь не затеривались между иноплеменными и чужеземными народами, а как бы составляли один народ, связанный между собою неразрывными узами. Правда, они забыли свой язык, говорили и писали по преимуще­ству на греческом языке (вследствие чего и назывались эл­линистами); но общая вера в живого Бога, который не переставал иметь попечение о своем избранном народе, не только внушала иудеям чувство своего превосходства над окружающими язычниками с их мертвыми и ничтожны­ми богами, но и охраняла их от смешения с ними. Их привязанность к Моисееву закону также содействовала поддержанию в них сознания своей народности, как от­личной от всех других окружающих народов. Закон этот определял каждый шаг их жизни, устанавливал своеобраз­ные нравы и обычаи, давая религиозное значение всякому проявлению жизни и деятельности, и этим воздвигал то средостение, которое не позволяло иудеям смешиваться с язычниками. Кроме того, у них было общее св. Писание, на котором воспитывался весь народ, проникаясь духом, который не имел ничего общего с языческим миром. Уче­ние, преподаваемое св. книгами, дополнялось в синагоге. Где только ни жили иудеи, они непременно собирались по субботам в синагогах, бывших для них школами закона Божия, для  общей молитвы и взаимного назидания и изъ­яснения св. Писания, и эти собрания поддерживали в них общинный дух единения и взаимности.

Кроме св. Писания, в то время уже законченного, у них существовала особая назидательная литература — не­каноническая, которая продолжала развиваться в это вре-мя. Среди нее были такие важные сочинения, как книга премудрости Соломоновой, составленная неизвестным ав­тором на основании передававшихся устно изречений му­дрейшего царя; сродная с нею книга премудрости Иису­са, сына Сирахова, содержащая в себе мудрые правила на разные случаи жизни; книга Иудифь, содержащая повест­вование о геройстве этой иудеянки, которой город Ветилуя обязан был спасением от жестокого врага, и книги Маккавейские, содержащие повествование о геройской борьбе Маккавеев за веру. Вся эта литература проникнута глубоким религиозным патриотизмом, который поддер­живал в иудеях сознание своего единства по вере и крови. Но одним из самых сильных средств поддержания единства между иудейским миром было его постоянное сношение с Иерусалимом, как общим центром всего иу­действа. Каждый год отовсюду через особых уполномочен­ных различные общины посылали в Иерусалим узаконен­ную подать в полсикля священного и щедрые приноше­ния; туда же прибывали все, кому нужно было добиться решения каких-либо важных дел от первосвященника или синедриона, а также и все, кто хотел получить высшее об­разование в школах; наконец, годичные праздники при­влекали в Иерусалим тысячи богомольцев, которые стека­лись положительно со всех концов мира. И, наоборот, из Иерусалима во все страны мира расходились книжники, которые, получив образование в школах «мудрых», искали себе поприща деятельности среди единоплеменников в различных странах. Из Иерусалима же ежегодно рассылались по всем иудейским общинам календари, в которых определялись священные времена, и особые вестники с сообщением о наиболее выдающихся событиях, касаю­щихся иудейского мира. И результатом такого оживлен­ного взаимообщения было то, что разбросанные по всей земле иудеи живо сознавали себя одним народом, и доста­точно было донестись до Иерусалима известию, что какая-нибудь иудейская община где-нибудь на Дунае или в Ли­вийской пустыне терпит голод или нужду, как весь иудей­ский мир приходил в движение и спешил оказать помощь своим страждущим братьям.

Эта национальная исключительность и взаимная спло­ченность иудеев рано стала возбуждать подозрение и вражду в языческих народах, и это неприязненное чувст­во не замедлило еще более усилиться, когда иудеи явились сильными соперниками в торговых делах и захватывали в свои руки всю промышленность той или другой страны. Главным их занятием была торговля. Мелочная торговля и мелкие денежные обороты были почти исключительно в их руках. В некоторых местах они захватывали в свои ру­ки даже оптовую торговлю. В Александрии почти вся хлебная торговля проходила через их руки, и они были почти исключительными посредниками, через которых Рим производил сношения с отдаленным востоком. Да и вообще, где только можно было заработать деньги, там не­пременно являлся иудей, и мы встречаем их в Риме в ка­честве ученых, поэтов, актеров и певцов. Многие из них успели скопить громадные богатства, и влияние их чувствовалось в самых дворцах. Все это, естественно, возбужда­ло против них туземное население, часто попадавшее в де­нежную кабалу к ним, и ко времени Рождества Христова языческий мир, даже в лучших его писателях, относился к ним уже с крайнею враждебностью и презрением. Каса­тельно их распространялись чудовищные сказания. Пред­ками их считались прокаженные, изгнанные из Египта. В пустыне, при недостатке воды, один осел будто бы указал им источник, и поэтому они поклонялись ослу, как богу. Даже такой серьезный писатель, как историк Тацит, ду­мал, что Моисей дал им законы, противные всяким чело­веческим нравам. Запрещение свиного мяса было неисто­щимой темой остроумия римских юмористов. Где только ни появлялся иудей, его непременно преследовали языче­ские насмешки; на театральной сцене он был постоянным предметом плоских острот, которые, однако же, всегда вызывали смех, а на улице он часто должен был выносить довольно грубые неприятности от толпы, переходившие иногда в опасные побоища, требовавшие вмешательства правительства, как это не раз бывало, особенно в Алексан­дрии и Антиохии.

Несмотря, однако же, на такое отношение языческо­го мира к иудеям, влияния их на этот мир не отрицали сами язычники, и оно усиливалось с каждым годом. Это­му содействовало самое состояние языческого мира. Он клонился уже к упадку и разложению. Великие монархии востока — Египетская, Ассирийская, Вавилонская и Пер­сидская   —   все   поочередно   господствовали   и   исчезли.

Александр Македонский пытался воссоздать их на почве греческой культуры, но созданная им монархия не пере­жила своего основателя и после его смерти распалась на несколько отдельных частей, которые легко сделались до­бычею Рима. И вот Рим сделался властелином всего мира. Римские орлы победоносно пронеслись от берегов Евфра­та на востоке до столпов Геркулеса на западе, и от бере­гов северной Африки на юге до Британских островов на севере. Достоянием их сделалась вся площадь земного ша­ра, на которой проходила древняя история и которая включала новые страны с новыми полудикими народами, ожидавшими культурного возрождения. Великолепные во­енные дороги римлян соединили между собою народы всего цивилизованного мира, и началось изумительное круговращение в области религии, литературы, искусства и промышленности, какого еще не видано было в истории человечества. Рим, как столица мира, стягивал к себе все, что было лучшего в тогдашнем мире, и из него обратно расходилась во все стороны своеобразная римская цивили­зация, разносимая легионами, правителями, писателями, купцами и промышленниками всякого рода. Это необы­чайное взаимообщение народов имело глубокое влияние на религиозно-нравственное состояние языческого мира. В Риме пришли в столкновение между собою всевозможные языческие культы, и их бесконечное разнообразие по не­обходимости должно было привести к убеждению, что языческие боги составляют лишь произведение самих на­родов и отнюдь не в состоянии удовлетворять присущей человеку потребности в безусловной истине религии.

Сильнее всего это сказалось на самих римлянах, вера которых в своих богов уже раньше была подорвана рас­пространением греческих философских сочинений, прямо издевавшихся над олимпийцами, как над измышлением детского разума. Но так как человек не может быть без религии, то началось томительное искание истинного Бо­га, и в поисках за ним перебраны были все известные тог­да религии и культы, и чем таинственнее был культ, вро­де египетского, тем больше имел он приверженцев. В это же время многие стали невольно обращать внимание и на таинственного Иегову, религия которого поражала изве­рившихся в своих богов язычников тем сильнее, что она отвергала всякие символы для изображения этого Бога. Иудеи пользовались этим и приобретали себе прозелитов и приверженцев, среди которых были и члены знатных римских фамилий и даже члены императорского дома (императрица Поппея Сабина). Прозелиты разделялись на два класса: пришельцев врат и пришельцев правды, от­личавшихся между собою степенью принятия иудейства. Для первых достаточно было общей веры в Иегову с при­нятием «Ноевых законов», а от вторых требовалось пол­ное подчинение всем постановлениям закона Моисеева. Большинство язычников ограничивалось первою ступенью, но было много и таких, которые вполне принимали иу­действо. Этому движению еще более способствовало нрав­ственное падение языческого мира, как неизбежное след­ствие падения религиозного. Вместе с языческими культами востока в Рим вторгался и тот безнравственный тлен, который был неразлучен с ними. Отсюда началось ужас­ное общественное разложение, приводившее лучших лю­дей к отчаянию (Рим. 1:26 и сл.). Не видя никакой отра­ды в настоящем и потеряв всякую веру в будущее, люди задыхались от духовной пустоты и искали себе исхода или в безумных оргиях наслаждений, или же в самоубийстве, которое сделалось самым обычным явлением. Даже зна­менитый философ Сенека, удрученный печальною дейст­вительностью, указывал на самоубийство как лучший спо­соб избавиться от невыносимого положения. Но самый инстинкт самосохранения противодействовал принятию такого ужасного способа, и потому, естественно, большин­ство искало другого исхода и находило его в присущей че­ловеческому сердцу надежде на лучшее будущее.

Лучшие язычники стали надеяться, что откуда-нибудь должно было придти спасение, если не от людей, то свы­ше. И надежда эта как раз совпала с тем ожиданием Из­бавителя мира, которое все сильнее разгоралось в иудей­ском мире и все шире распространялось чрез иудеев сре­ди языческих народов. По свидетельству римских историков Светония и Тацита, в то время между римля­нами и другими языческими народами ходила широко распространенная молва, что на востоке скоро появится могущественный царь, который покорит себе мир. Рим­ские поэты воспевали ожидаемое появление чудесного из­бавителя. Виргилий в своей знаменитой четвертой эклоге воспевал младенца, который должен был восстановить золотой век. Младенец этот снизойдет с неба, и на земле во­дворится мир; щедро будет он изливать свои дары; стада не будут бояться львов, ярмо снимется с шеи пашущего вола, и земледелец уже не будет работать в поте лица сво­его. Это славное мечтание римского поэта несомненно было отголоском знаменитого пророчества Исаии, что «родится Младенец, которому нарекут имя: Чудный, Со­ветник, Бог крепкий, Отец вечности, Князь мира», и тог­да «волк будет жить вместе с ягненком, и барс будет ле­жать вместе с козленком, и теленок, и молодой лев, и вол будут вместе, и малое дитя поведет их» (9:6; 11:6).

Все таким образом показывало, что приблизилось «ис­полнение времен». Собственно, среди иудеев ожидание пришествия Спасителя или Мессии достигло наивысшего напряжения. Древние предсказания пророков сделались предметом самого тщательного изучения и истолкования, и самой любимой книгой была книга пророка Даниила с ее точнейшими определениями касательно времени явле­ния Мессии. Неканонические книги подтверждали и разъ­ясняли эти предсказания, дополняя их своими собствен­ными соображениями и заявляя, что скоро сыны Израи­ля опять будут собраны в Иерусалим из отдаленных стран для поклонения своему Господу Богу (2 Макк. 2:18) и что потомство Давидово будет владеть престолом во веки (1 Макк. 2:57). Эти предсказания получили еще большее развитие в так называемых «Сивиллинских книгах», пред­ставляющих собою собрание пророческих изречений в стихах, наподобие языческих оракулов, и написанных, по всей вероятности, каким-нибудь иудеем из Александрии около 140 г. до Р.Х. В них говорится, что скоро должен явиться царь, который положит конец всяким войнам на земле. Язычники, которые соберутся против Иерусалима, погибнут. Под покровительством посланного с неба царя, Израилю будут дарованы мир и благоденствие, и затем са­ми языческие народы будут также приведены к поклоне­нию истинному Богу и Его храму. Наконец, Бог учредит на земле вечное царство мира, «в которое будут собраны все народы». Ожидание это было до такой степени живо, что  самые  правители  израильского  народа  во  времена Маккавеев принимали власть лишь условно, «доколе вос­станет Пророк верный» (1 Макк. 14:41). В народе все не­вольно чувствовали, что пришло исполнение времен и спа­сение Израилево.  При появлении всякого выдающегося проповедника или пророка все невольно спрашивали, не он ли Христос (Иоан. 1:19, 20; Матф. 11:3). Даже полу­языческие самаряне ожидали, что скоро придет Мессия, который разрешит все спорные вопросы между ними и иудеями касательно религии  (Иоан. 4:25). Многие при этом не ясно представляли себе, в каком виде явится Мес­сия, и ожидали увидеть в Нем просто всемирного завое­вателя, который покорит иудеям весь мир и оснует веч­ную монархию иудейскую. Но все более просвещенные духовно люди ожидали в Нем истинного Мессию, кото­рый искупит человека от рабства греху, водворит мир в возмущенной душе, призовет к себе всех труждающихся и обремененных, откроет вековечную истину спасения и оснует вечное царство Божия на земле.

И истинный Мессия пришел, наконец, и в ночь при­шествия Его небеса над Вифлеемом иудейским огласились торжественною песнью ангелов, возвещавших наступле­ние новой эры в истории человечества: «Слава по вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение».

Глава: ПРИЛОЖЕНИЯ

I. Дни творения

С историей творения мира связывается вопрос, что собст­венно нужно разуметь под теми днями, которыми обозначают­ся отдельные акты творческой деятельности Бога. Есть ли это дни в собственном смысле этою слова, или под ними нужно ра­зуметь неопределенные периоды времени, заключающие в себе гораздо большую продолжительность? Наша богословская на­ука не дает в этом отношении какого-либо категорического решения, предоставляя его расширяющемуся свету знания, хотя и заметно стремление удержать буквальное понимание слова день. Но новейшие толкователи, пользуясь всеми данными вспомогательных наук, все более склоняются к убеждению, что под днями творения отнюдь нет необходимости разуметь дни в нашем узком смысле этого слова. Творцу не было никакой не­обходимости непременно назначать двадцать четыре часа на со­творение света, по двадцать четыре часа для создания звезд, рас­тений или животных: Он мог создать все это в один миг, од­ним словом Своим. Такое ограничение было бы несогласно с самым существом Бога, для которого нет пределов времени, по­тому что для Него один день как тысяча лет, и тысяча лет как один день. Отсюда можно думать, что и под «днем» разумеет­ся просто неопределенное протяжение времени. Многие осно­вания заставляют предполагать, что такое именно значение, именно значение неопределенного, более или менее продолжи­тельного периода времени и имеет употребленное Моисеем слово йом, т.е. день.

1)  Всем известно, что по-еврейски слово йом может озна­чать и действительно означает во многих местах св. Писания неопределенный период времени (Быт. 2:4, 17; Лев. 7:35, 36; Втор. 9:24; 31:17, 18; 32:7, Пс. 2:7; Ис. 34:8; 63:4; Иерем. 46:10; Иоиль 2:31; Ам. 3:14; Зах. 14:9; Матф. 10:15; 12:36; Ио­ан. 8:56; Рим. 2:5; 2 Кор. 6:2).

2)  По-еврейски слово период нельзя выразить иначе, как чрез слово йом, так как в этом языке не существует другого сло­ва для выражения этого понятия. Отсюда бытописатель, и ра­зумея период, по необходимости должен был употреблять сло­во йом, как имеющее это широкое значение.

3)  Эти два основания показывают возможность понима­ния дня в смысле периода. Другие соображения затем доказы­вают, что Моисей и действительно употребляет слово йом не в смысле суток в 24 часа, а в смысле неопределенного периода. Он именно говорит, что солнце и луна, как светила, назначен­ные для отделения дня от ночи, для управления днем и ночью, были поставлены Творцом в четвертый день творения. Следова­тельно, три первые дня отнюдь не могут быть днями в собст­венном смысле этого слова, так как для них не было главного условия, определяющего их продолжительность, т.е. не было то­го отношения земли к солнцу, в котором она находится теперь. Если же первые три дня, очевидно, были неопределенные пери­оды, то таковыми же были и следующие дни, так как ничто не дает нам права делать произвольное различие между йом в при­ложении к первым трем и йом в приложении к последним че­тырем периодам творения.

4)  Сам бытописатель во второй главе своего повествования прямо показывает, что он под словом йом разумеет именно не­определенный период времени. Обобщая историю творения, он именно говорит: «вот происхождение неба и земли, при сотво­рении их, в то время (йом), когда Господь Бог создал землю и небо, и всякий полевой кустарник, которого еще не было на земле, и всякую полевую траву, которая еще не росла»  (Быт. 2:4 и 5). Тут под словом йом уже прямо разумеется вся сумма дней творения, как неопределенный период времени, и во вся­ком случае уже не день в собственном смысле этого слова, так что и русский синодальный перевод передает здесь слово йом неопределенным время.

5)   Космогонические предания других народов, — преда­ния, в которых нельзя не видеть, хотя и в искаженном виде, от­голоска истинного предания, сообщаемого в Бож. откровении, считают дни творения продолжительными периодами. По ин­дийскому преданию Брама был заключен  в космическом яйце в течение 360 дней, по окончании которых яйцо раскололось на две половины и из них он образовал небо и землю; каждый из этих 360 дней состоял из 12 миллионов лет. По преданию пер­сов и этрусков творение произошло в шесть равных периодов, из которых каждый равнялся тысяче лет. То же представление заключается и в халдейском сказании о творении, в котором под днем творения разумеется период в 43 200 лет.

а) Против такого понимания могут возразить, что им раз­рушается внутренний смысл самого повествования, именно как объяснения происхождения недели и установления субботы (Исх. 20:10, 11). Но хотя история сотворения мира объясняет происхождение недели, однако, отсюда еще нельзя заключать, что слово йом  нужно понимать именно в буквальном смысле. Напротив, этим скорее объясняется то обстоятельство, почему

именно неопределенные периоды творения названы днями. Так как они служили именно прообразами дней недели, то Моисей приспособительно к этому и назвал их йом, причем седьмой пе­риод сделался прообразом того дня, который должно посвящать Богу. Таким образом, история творения разделена на шесть от­дельных дней-периодов, заканчивающихся днем покоя, чтобы глубже запечатлеть в душе человека долг свято соблюдать суб­боту. Отсюда же естественным было употребить для бытописа­теля слова вечер и утро, как общеизвестные грани между дня­ми, причем он вечер ставит раньше утра, согласно древнему счислению времени, как оно и доселе сохраняется в церковных службах.

б) Могут возражать против изложенного объяснения дней творения, что оно не имеет ясного подтверждения в предании, в толкованиях отцов и учителей церкви. Но на это нужно ска­зать, что предание не дает единогласного решения, и хотя у древних толкователей преобладает понимание буквальное, но нет недостатка и в толковании иносказательном, именно в смысле неопределенных периодов. Так вся школа александрий­ских отцов и учителей церкви понимала выражение день, вечер и утро иносказательно. Затем блаж. Августин прямо говорит, что «нам трудно вообразить, какого рода могли быть эти дни», и для уяснения их прибегал к современным наукам, показывая этим и нам, что мы также должны пользоваться всем тем све­том, который наука проливает на таинственные вопросы бы­тия. А новейшая наука, неизвестная древним, именно наука о земле, геология, дает положительные данные в подтверждение того, что дни творения — это продолжительные периоды, и правильная последовательность их, вполне согласующаяся с по­казанием бытописателя, писавшего историю творения за тыся­чи лет до  появления самой геологии, служит новым поразительным доказательством богооткровенности книги Бытия.II.

Библейская хронология

Хронология есть один из самых спорных пунктов в Библей­ской истории, так как в самой Библии нет достоточной опре­деленности в летосчислении. Кроме того, что древнейшие текс­ты Библии в своих цифровых показаниях расходятся на сотни лет, в самых частностях летосчисления есть столько данных для различных выводов, что хронологи построили множество сис­тем летосчисления, не менее до 200. Главная причина такой не­определенности, прежде всего, могла заключаться в ошибках переписчиков св. книг, — ошибках, которые легче всего сделать именно в цифрах, так как при неразборчивости рукописи у пе­реписчика нет возможности догадаться по контексту, как это бывает при переписке неразборчивых слов. Что такие ошибки именно были, доказательством этого служит Быт. 5:25—27 сти­хи, где в переводе 70 толковников говорится, что Мафусал жил 167 лет до рождения Ламеха, и 782 года после него: «всех  же дней Мафусала было 969 лет». Но при таком определении его лет является странная несообразность, именно, что Мафусал жил 14 лет после потопа. Ясно, что здесь вкралась ошибка, и потому в большинстве списков и переводов с греческого цифра 167 обыкновенно исправляется на 187, как это значится и в русском переводе. Отсюда мы можем заключить, что хроноло­гия, как не имеющая прямого отношения к основным началам веры и нравственности, есть предмет второстепенный в Библии и точное определение ее не входило в задачу бытописателя, а предоставлено усмотрению разума и изысканиям наук.

Тщательное исследование, между тем, показывает, что  для составления точной и полной библейской хронологии нет твер­дых данных не только в отдельных цифрах лет жизни патриар­хов, но и в самых родословных, которые не проведены с безус­ловною последовательностью. Так, в еврейском тексте в родо­словной послепотопных патриархов пропущен Каинан, и говорится, что «Арфаксад родил Салу», между тем как по гре­ческому тексту 70 и по свидетельству св. Луки (3:36) Сала был внук Арфаксада и сын Каинана. Таким образом, здесь нужно допустить или ошибку в еврейском тексте, или, с другой стороны, слово «родил» понимать не в строгом смысле сыновства, а в смысле вообще потомства. Что слово это иногда употребляет­ся в св. Писании в таком именно широком смысле, показыва­ет Матф. 1, 8 стих, где читаем: «Иорам родил Озию»; между тем, из истории известно, что Озия был не сыном Иорама, а его праправнуком (Иорам — Охозия — Иоас — Амасия — Озия). Еще неопределеннее употребление в еврейском языке слова «сын», которое часто прилагается к отдаленным потом­кам. Лаван в Быт. 29:5 называется сыном Нахоровым, между тем как в действительности он был внуком его от Вафуила (Быт. 21:15 и 29); Шевуил в 1 Пар. 24:24 называется сыном Гирсона, сына Моисеева, хотя жил несколько столетий спустя после него; Христос называется «сыном Давидовым», и т.д. Вви­ду этого нет ничего невозможного в том, что бытописатель мог опустить некоторые звенья генеалогии патриархов допотопных и послепотопных, чтобы подвести их под известную симметрию — по десяти родов в каждой, подобно тому, как это сделал св. Матфей, опуская некоторые звенья родословной Христа, чтобы подвести ее под три симметрические группы, составляющие каждая по четырнадцати родов (1:17). Если же так, то библей­ская хронология не может быть определена с безусловною точ­ностью, и определение ее может иметь значение лишь прибли­зительное, каковое и совершенно достаточно для главной цели библейского повествования, именно уяснения постепенного хо­да веры и нравственности ветхозаветного человечества, жаждав­шего избавления свыше.

Но указанная неопределенность библейской хронологии отнюдь не дает места для произвольного отнесения сотворения человека на десятки и сотни тысяч лет до Р.Х., как это делают некоторые геологи, принимающие во внимание лишь показа­ния слоев земли. Напротив, все более твердые и несомненные дынные показывают, что историческая жизнь человечества вос­ходит не далее 5—6 тысяч лет до Р.Х., как это именно и выхо­дит приблизительно по летосчислению 70 толковников, приня­тому православной церковью. Ввиду этого, последнее имеет больше значения и вероятия, чем еврейское, принятое запад­ною церковью, и к этому убеждению начинают склоняться да­же западные богословы (как напр. Вигуру), припоминающие, что греческое летосчисление было принято и западною церко­вью, держалось в ней в течение шести веков и оставлено сов­сем не раньше XVI века. Разницу между этими системами ле­тосчисления можно видеть из следующей сравнительной табли­цы (цифры обозначают годы до Р.Х.):

                                                          Евр.            Греч. (и слав.)

Сотворение мира ……………………..4 004          5 508 до Р.Х.

Потоп……………………………………….2 349          3 242

Призвание Авраама………………….1 921           2 040

Рождение Исаака……………………..1 897           2 015

Рождение Иакова……………………..1837            1955

Переселение в Египет ……………..1 706           1 825

Рождение Моисея…………………….1 571           1 691

Исход из Египта……………………….1 491           1 610

Но эти цифры колеблются в исчислениях различных уче­ных исследователей, и для окончательного установления требу­ют соображения их с показаниями последующих периодов Библейской истории. Тогда исход из Египта нужно будет отне­сти к концу XV века, что склоняет весы вероятности в пользу еврейского летосчисления в этих позднейших периодах исто­рии.

III. Предания о потопе

Предание о потопе распространено по всему земному ша­ру и самая распространенность эта служит сильным подтверж­дением его исторической достоверности. Следы его в той или другой форме мы встречаем у народов всех частей света, хотя и с видоизменениями, объясняющимися влиянием местных усло­вий и своеобразных воззрений различных народов. В Индии Ману спасается от потопа в корабле, который он построил по предсказанию рыбы, и по выходе из корабля совершает образ­цовую жертву. В Персии Йнма спасается от потопа в огоро­женном саду на вершине горы, где вместе с ним спаслись и представители всего живущего на земле. Известие об оконча­нии потопа принесено ему птицей каршиптой. В Греции было два предания о потопе: в Беотии спасся от потопа в корабле Огигес, древний царь беотийский, сделавшийся родоначальни­ком послепотопного человечества, а в Фессалии — Девкалион и Пирра, корабль которых остановился на Парнасе. В Египте, где наводнение считалось благодеянием, так как от него зависело благосостояние страны, предание о потопе изменено было в том смысле, что нечестивый род человеческий наказан был яз­вой, истребившей его весь, за исключением немногих лиц, сде­лавшихся родоначальниками нового человечества. Жертвопри­ношение спасшихся людей и обещание богов не губить впредь человеческого рода ясно указывает на то, что под этим преда­нием разумеется именно видоизмененное сказание о потопе, тем более, что и главный действующий в этом событии бог (Нун, Ну) имеет звуковое сходство с именем Ноя. В Америке, именно в Мексике, предание о потопе весьма близко подходит к библейскому. Мексиканский Ной — Кокс-Кокс спасся с сво­ею женою на корабле; для удостоверения в состоянии земли он выслал коршуна, который не возвратился; но затем посланная колибри принесла ему ветвь с распустившегося дерева, которая и засвидетельствовала об окончании потопа. У жителей остро­вов Фиджи существует предание, что их острова вскоре после заселения их были потоплены и все жители погибли, но боги выслали две барки, на которых и спаслось восемь человек.

Но самое сходное с библейским сказанием предание хал­дейское. Оно давно уже было известно в передаче его вавилон­ским жрецом Берозом, жившим в III веке до Р.Х.; но так как можно было подозревать, что Бероз, как писавший по-гречески и в столь позднее время, мог привнести в свой рассказ и чер­ты, заимствованные из Библии, то ему и не предавали должно­го значения до последнего времени, когда открыт был халдей­ский подлинник этого предания. Именно при разборе найден­ной   в   развалинах   Ниневии   библиотеки   известного   царя Ассирии Ассурбанипала английский ученый ассириолог Джордж Смит нашел и прочитал большую поэму, в которой 11-я песнь и содержит повествование о потопе. Поэма найде­на в трех копиях с обозначением, что они сделаны с древней­шего подлинника (от XVII века до Р.Х.) и, таким образом, сво­бодны от посторонних влияний. Герой поэмы некий Издубар, которому его предок Ксисутр, десятый из первобытных царей (Ной — десятый из патриархов), рассказывает о том, как он спасся от потопа. Когда боги решили погубить развращенный род человеческий, то бог воды Нуа (рыбообразный) повелел Ксисутру построить корабль в 600 локтей в высоту и ширину, взять с собою своих семейных, слуг мужских и женских и все, что было необходимо для семени жизни, и войти в этот ко­рабль. В рассказе подробно описывается, сколько пошло мате­риалов на построение корабля, сколько запасено было прови­зии. Когда Ксисутр вошел в корабль и затворил за собою дверь, то открылись все источники бездны, полились дожди, продол­жавшиеся шесть дней и шесть ночей, и всякая жизнь на земле погибла. Корабль остановился на горе Низир. В седьмой день Ксисутр открыл окно и выпустил голубя, но он возвратился, не найдя сухого места на земле; возвратилась и выпущенная лас­точка, но выпущенный затем ворон остался на трупах и тем дал знать о прекращении потопа. Совершенное по выходе из ко­рабля жертвоприношение было угодно богам и они обещали никогда впредь не губить рода человеческого потопом. — Не­смотря на отдельные черты различия, мы сразу видим, что здесь рассказывается о том же самом потопе, о котором повествует Библия. Это как бы лишь другая редакция того же самого рас­сказа, но уже носящая признаки потемнения и извращения и, что важнее всего, всецело проникнутая политеизмом, между тем как в Библии сказание является во всей своей первоначаль­ной чистоте и истинности.

В общем, все эти предания, подтверждая истинность биб­лейского повествования о потопе, доказывают вместе с тем, что все теперь населяющие землю народы произошли именно от одного родоначальника или его сыновей и, таким образом, со­ставляют одну нераздельную общечеловеческую семью, имею­щую одного Отца небесного.

IV. Гибель Содома и Гоморры

Местоположение Содомского пятиградия доселе не опреде­лено с достаточною точностью; но большинство новейших гео­графов полагают, что города эти находились к северу от Мерт­вого моря, в той части иорданской долины, которая теперь по­топлена водою. Это само собою предполагает, что Мертвое море уже существовало и раньше катастрофы, так как оно служило бассейном, куда сливались воды Иордана, но, несомненно, было меньших размеров и отличалось другими свойствами, быть мо­жет, было таким же прозрачным и оживленным, как и озеро Галилейское или Геннисаретское. Гибель этих городов есть одно из самых страшных и замечательных событий в Библии, и на нее чаще всего делаются указания как на доказательство страш­ного гнева Божия за попрание всяких законов нравственности. О событии этом повествуется в следующих знаменательных сло­вах: «И пролил Господь на Содом и Гоморру дождем серу и огонь от Господа с неба. И ниспроверг города сии, и всю окре­стность сию, и всех жителей городов сих, и (все) произраста­ния земли». Когда Авраам рано утром на другой день взглянул по направлению погибших городов, то увидел: «вот, дым подни­мается с земли как дым из печи». Тут мы видим одно из мно­гих доказательств того, как Господь для наказания людей за без­законие употребляет естественные разрушительные силы. Горо­да погибли не от внутреннего раздора, не от руки врагов, но от такого бедствия, которого невозможно было ни предвидеть, ни избегнуть и о котором объявлено было лишь тогда, когда нечес­тие сделало это страшное наказание неизбежным.

Неудивительно, что такое страшное событие должно было обращать на себя внимание и писателей последующих времен, и указания на него мы встречаем как у позднейших иудейских и новозаветных писателей, так и у языческих. Иосиф Флавий говорит о нем следующее: «Прилегающая к озеру область Содомитская была некогда благословенною страною по своему плодородию, и украшалась многими городами, но теперь она совершенно выжжена. Рассказывают, что за нечестие ее жите­лей она была погублена молнией. Даже до настоящего времени можно видеть некоторые остатки небесного огня и следы пяти городов; в самых плодах появляется зола; по внешности и цве­ту они кажутся настоящими плодами, но стоит только подавить их рукой, как они превращаются в пыль и золу». Св. ап. Иуда в своем соборном послании говорит, что «Содом и Гоморра и окрестные города, подобно им блудодействовавшие и ходившие за иною плотию, подвергшись казни огня вечного, поставлены в пример» всем делателям зла (Иуд. 7). По свидетельству ап. Петра, Бог «города Содомские и Гоморрские осудил на истреб­ление, превратил в пепел, показав пример будущим нечестив­цам» (2 Петр. 2:6). Но о событии этом свидетельствуют даже языческие писатели. Римский историк Тацит, подробно описы­вая Мертвое море с его поразительными особенностями, затем говорит: «соседняя с ним равнина, некогда плодородная и засе­ленная большими городами, была погублена молнией, следы че­го можно видеть в попаленной земле, теперь совершенно бес­плодной». Древний географ Страбон, говоря о Мертвом море (которое он, впрочем, смешивает с Сирбонским озером на гра­нице Египта), объясняет его необычайные особенности дейст­вием подземных вулканических сил, хотя  прибавляет свидетель­ство о сохранявшемся у местных жителей предании, что оно образовалось вследствие катастрофы, погубившей Содом и две­надцать других соподчиненных ему городов, большая часть ко­торых была поглощена водами озера.

Все эти свидетельства с достаточностью подтверждают ис­торическую достоверность страшного события, но вместе с тем, отчасти, способствуют уяснению самого способа гибели горо­дов. Местность эта поражает необычайным изобилием серы. «Серные источники, говорит один из новейших исследователей (каноник Тристрам), повсюду бьют здесь по берегам; сера рас­сыпана или целыми слоями, или кусками и по всей запустелой равнине; вместе с тем смола большими массами всплывает со дна озера, просачивается чрез щели скал, перемешана с песком на самом плесе берега, или даже является с примесью опять се­ры, как бы вследствие какого-то необычайного потрясения… Воспламенение такой массы горючих веществ — от молнии ли, или от другой какой-либо причины, вместе с землетрясением, выбрасывающим смолу или серу из озера, способны сами по себе производить опустошение на прилегающей равнине». Эта особенность, таким образом, сама по себе делает довольно яс­ным способ гибели городов. Для этого нет надобности предпо­лагать даже действие подземных вулканических сил. Все указы­вает именно на воспламенение горючих веществ, находящихся там в таком изобилии, и это воспламенение могло произойти от молнии или другой причины, превратившей всю долину с го­родами в «дымящуюся печь», как и свидетельствует библейское повествование. Плиний говорит, что в Ликии в его время были так называемые Эфестовы горы, которые состояли из такого го­рючего вещества, что его можно было зажигать даже головней; от огня песок на берегу рек становился раскаленным и самая вода по своему серному свойству не только не тушила огня, а усиливала его. Ввиду этого обстоятельства становится понят­ным, почему не осталось и следов от погибших городов, если предполагать, что не вся долина была затоплена озером. Они могли быть построены из того же горючего вещества, от кото­рого и погибли. Катастрофа эта, естественно, произвела глубо­кую перемену в окружающей местности, которая из роскош­ного оазиса превратилась в мрачную пустыню.

Все это, конечно, были лишь второстепенные причины, служащие только к уяснению самого способа гибели нечести­вых городов; но за ними стоит главная и первая причина — во­ля праведного Судии, который самые естественные причины употребляет как орудия и средства к достижению Своих свя­тых целей.

V. Голодные годы в Египте

Урожаи в Египте, как в древности, так и теперь всецело за­висят от разливов Нила, орошающих почву, так как дождей почти совершенно не бывает там, за исключением прибрежной полосы Средиземного моря. Но для этого требуется известная степень обилия воды, и в случае недостатка ее неизбежно на­ступает или плохой урожай, или полный неурожай, а за ним, естественно, и голод. Бедствие усиливается еще оттого, что не­достаточный разлив реки сопровождается восточным и южным ветрами, которые совершенно иссушают землю и сжигают рас­тительность. Обе  эти причины, видимо, подразумеваются в по­вествовании о голодных годах, бывших при Иосифе. Ввиду это­го само собой понятно, что голод, бывший при Иосифе, не был исключительным явлением. На египетских памятниках нередко встречаются указания на голодные годы, а также и на меропри­ятия против них. Особенно замечательна одна надпись на гроб­нице некоего Абаны—Бабы, свидетельствующая о голодных го­дах, которые иные египтологи отождествляют с голодными го­дами при Иосифе. Этот «начальник при столе князей», как он сам называет себя, подробно рассказывает о своей счастливой жизни и о том общем уважении, которым он пользовался у всех, и затем свою надгробную надпись заключает словами: «Я собирал жатву, как друг бога жатвы. И вот когда настал голод, продолжавшийся много лет, я выдавал зерновой хлеб городу в каждый голодный год». Ввиду чрезвычайной редкости случаев голода, продолжающегося по нескольку лет в Египте, а также судя по времени жизни самого Бабы, многие исследователи и высказывают предположение, что в этой надгробной надписи разумеются те самые семь голодных годов, которые были при Иосифе.

Случаи многолетнего голода известны и из позднейшей ис­тории Египта. Особенно замечателен в этом отношении голод, бывший в царствование халифа Эл-Мустансир—биллаха, тем более, что он как раз продолжался семь лет (1064—1071 гг. по Р.Х.). Голод этот по своей бедственности превосходил все дру­гие, известные в новейшее время. Страшная засуха и язва, по свидетельству современного писателя, продолжались в течение семи лет подряд, так что народ ел трупы животных, погибав­ших от нужды; скот погиб; собака продавалась за 5 динаров, кошка за 3 динара и ардебб пшеницы (около 6 четвериков) за 100 динаров. Даже у самого халифа погибли все лошади, за ис­ключением трех. Образовались даже целые шайки похитителей детей, которые и пожирались. Свидетельство это с достаточно­стью показывает, от какого бедствия Иосиф своими мудрыми мероприятиями избавил Египет в свое время.

VI. Станы в пустыне

В книге Числ (33 глава) подробно перечисляются все ста­ны, которые делались израильтянами с самого выхода из Егип­та до вступления в землю обетованную. Хотя большая часть этих станов еще не определена с точностию, так как и в самом определении направления пути израильтян существует между учеными исследователями большое разногласие, тем не менее последовательный ряд этих станов немало служит к уяснению странствования израильского народа. Вот список этих станов.

I. Станы в Египте:

1 — Раамсес, укрепленный город, исходный пункт. Сок-хоф, на день пути от Раамсеса. Ефам, близ крепости того же имени. Пигахироф, пред Ваал-Цефоном и Мигдолом, близ Чермного моря.

II. Станы по пути к Синаю:

5 — Мерра. Елим. Стан у Чермного моря. Б пустыне Син. Лофка у египетских рудников. 10 — Алуш. Рефидим. В пусты­не Синайской, на равнине Эр-Раха.

III. Станы по пути от Синая к земле обетованной:

Киброт-Гаттаава (гробы похотения). Асироф. 15 — Кадес (в пустыне Фаран — Числ. 13:1—27).

TV. Станы во время 38-летнего странствования по пустыне:

Рифма. Риммон-Фарец. Ливна. Рисса. 20 — Кегелаф. На горе Шафер. Харада. Макелоф. Тахаф. 25 — Тарах. Мифка. Хашмона. Мосероф. Бене-Яакан. 30 — Хор-Агидгад. Иотвафа. Аврон. Ецион-Гавер. В пустыне Син, она же и Кадес.V. Последние станы от Кадеса:

35 — У горы Ор, у пределов земли Эдомской. Салмона. Пунона. Овоф. Ийм-Аварим, на пределах Моава. 40 — Дивон-Гад. Алмон-Давлафаим. На горах Аваримских, пред Нево. 43 — На равнинах моавитских, у Иордана, против Иерихона.

Среди станов во время 38-летнего странствования обраща­ет на себя внимание Кадес. Это тот пункт, с которого посланы были соглядатаи в землю обетованную, и он составляет самый далекий стан, до которого только доходили израильтяне по пря­мому пути в Ханаан. Из него они принуждены были возвра­титься опять в пустыню, но он, видимо, несколько раз служил местом становища и был как бы центральным пунктом во вре­мя всего странствования, чем и объясняется неоднократное упоминание о нем.

VII. Манна

Начиная с восьмого стана — в пустыне Син — манна сде­лалась источником пропитания израильтян и служила таковым до самого вступления в землю обетованную. Источник этот был совершенно необычайный и чудесный; но для уяснения того, что собственно представляла собою эта манна, может служить, отчасти, встречающаяся на Синайском полуострове естествен­ная манна, так называемая тамарисковая, с которою некоторые исследователи, усиливающиеся все чудесное низводить на почву естественную, даже стараются отождествить ее.

В некоторых частях Синайского полуострова действитель­но встречается естественная манна, по своим свойствам, отчас­ти, похожая на библейскую и даже теперь называемая у мест­ных бедуинов манна эссема, т.е. «небесная манна». Это — бе­ловатое смолистое вещество, имеющее душистый запах и высачивающееся из стволов особого кустарника — тамариска (tamarix mannifera). Тамариск растет в западной половине Си­найского полуострова, в каменистой Аравии и в странах заиорданских. Собственно на Синайском полуострове истечение это­го смолистого вещества происходит в месяцах мае и июне, во­обще после зимних дождей. В другие месяцы его совершенно не бывает. Оно имеет вкус меда и сочится из кустарника совер­шенно так же, как известная смола, которая высачивается по временам из вишневого ствола, и, в случае особенного изоби­лия, падает на землю. При падении на землю манна, естествен­но, принимает в себя и другие элементы, так что для употреб­ления ее требуются известные приспособления. Арабы кипятят ее в горшке, затем пропускают чрез полотно для очищения, и потом сливают в жестянки, в которых она может сохраняться по несколько лет. Местные бедуины и греческие монахи едят ее с хлебом как медовую приправу, но она никогда не употребля­ется в качестве и взамен самого хлеба. Ясно, что такая манна не может служить источником пропитания, так как она не в состоянии поддерживать жизненных сил. Даже один из иссле­дователей, старающихся отождествить небесную манну, кото­рою питались израильтяне, с тамарисковою, находит себя вы­нужденным сказать, что «последней было бы совершенно недо­статочно для питания, так как она не содержит в себе азотистого начала» (Бартело).

Но, кроме этого, между небесною манною, служившею источником пропитания израильтян, и манною тамарисковою есть много других существенных отличий, делающих отожде­ствление их совершенно невозможным. Израильтяне получили ее впервые в пустыне Син, в восьмом стане (Исх. 16:1—14), когда именно на поверхности земли, к изумлению народа, по­явилось «нечто мелкое, круповидное, мелкое как иней на зем­ле», и они питались ею в течение всего своего сорокалетнего странствования по пустыне. Она перестала падать уже тогда, когда они перешли чрез Иордан (И. Нав. 5:12). В течение все­го странствования она выпадала каждое утро как роса и в та­ком количестве, которого достаточно было для пропитания це­лого народа, состоявшего не менее как из двух или даже трех миллионов душ. Каждый собирал ее столько, сколько достаточ­но было для пропитания себя и своего семейства, именно по го-мору на душу (Исх. 16:16). Накануне субботы выпадение ман­ны и сбор ее были в двойном количестве, чтобы не нарушать субботнего покоя (16:22—24), и она не портилась, хотя в ос­тальные дни недели всякий излишек подвергался порче и гние­нию. В субботние дни манна совершенно не появлялась, хотя некоторые сначала выходили для сбора ее и по этим дням (Исх. 16:27). По дальнейшему описанию — «манна была как кориандровое семя; белая, вкусом же подобна лепешке с ме­дом» (16:31). Кориандр есть небольшое зонтообразное расте­ние, с мелкими круглыми семенами. В Числ. 11:7 манна по ви­ду уподобляется бдолаху («видом как бдолах»); бдолах есть смолистое вещество, вытекающее из бдоллы, особого рода паль­мы. Она была настолько твердая, что ее нужно было молоть на жерновах, толочь в ступе, варить в котлах и затем делать из нее лепешки, которые вкусом были подобны лепешкам с елеем или медом (Числ. 11:8; Исх. 16:31). Со временем эта однообразная пища, естественно, приелась и надоела израильтянам, так что они роптали и называли манну «негодною пищей» (Числ. 21:5), или точнее — «слишком легкой»; но в действительности они не голодали и, во всяком случае, не умирали с голоду, как это было бы неизбежно с манной тамарисковой.

Из этих подробностей видно, что библейская манна от­нюдь не то же, что тамарисковая. Кроме непригодности по­следней для питания, ее было бы положительно недостаточно Аля израильтян. Для них, по меньшей мере, требовалось до по­лумиллиона пудов манны еженедельно, между тем как тамари­сковой манны даже в хорошие годы собирается не более 25— 30 пудов в год, и она служит лишь лакомой приправой к хлебу для местных жителей. Притом, тамарисковая манна была хорошо известна в Египте; о ней часто упоминается на памятниках под названием «белая манна», и она, поэтому, не могла бы так по­разить израильтян, как поразила их манна чудесная.

VIII. Валаам

Валаам представляет собою одну из замечательнейших лич­ностей в Библейской истории по той раздвоенности духа и смеси в нем истины и заблуждения, которые он обнаруживает в своих действиях. Он происходил из города Пефора, лежавшего на берегу Евфрата, в северной части Месопотамии. Город этот был центром всякого рода волхвов и прорицателей, и пользо­вался обширною известностью во всех окружающих странах. Самым замечательным из них был Валаам, который обладал знаниями, далеко превосходящими познания обычных язычес­ких прорицателей. В некоторых своих изречениях он прямо об­наруживает знание истинного Бога и даже тех обетований, ко­торые даны были Аврааму и последующим патриархам избран­ного рода. Это, несомненно, объясняется прежде всего тем, что на р. Евфрате среди населения сохранялись предания о бывших откровениях Аврааму, вышедшему именно из этой местности, но затем и самым характером положения Валаама. Как прори­цатель, пользовавшийся обширною известностью у различных соседних народов, он для поддержания своей славы, очевидно, должен был следить за ходом религиозных воззрений этих на­родов, изучать их, чтобы при случае не обнаружить своего не­вежества пред прибегавшими к его помощи царями. Отсюда, если сравнить его изречение в Числ. 23:10 с обетованием Божи­им Аврааму в Быт. 13:16, и особенно Числ. 23:24; 24:9 с Быт. 49:9; Числ. 24:17 с Быт. 49:10, то сразу будет видно, что Вала­ам хорошо был знаком с религией Иеговы и историей избран­ного народа. Это знакомство не могло не иметь на него благо­творного влияния, и он в глубине своей души носил искру ис­тинного боговедения и убеждения в превосходстве Иеговы над всеми языческими богами; но внешнее его положение в каче­стве прорицателя и особенно обычное у волхвов корыстолюбие не давали разгореться этой искре в нем и заглушили ее до того, что он противился прямым внушениям Божиим. Ввиду это­го, самые взгляды на него двоятся. Одни, как напр. Тертуллиан и блаж. Иероним, считают его истинным пророком, но только погрешившим чрез свою корысть и честолюбие; другие, как напр. Филон, св. Амвросий и блаж. Августин, видят в нем лож­ного пророка и язычника, который только сделался орудием благословения для израильтян. Само св. Писание скорее дает основания в пользу последнего взгляда, так как он называется не словом наби, прилагаемым к истинным пророкам, а только косем, т.е. прорицателем, волхвом, что обыкновенно прилагает­ся только к людям, занимающимся волхвованием, запрещен­ным в законе (Втор. 18:10 и сл.; 1 Пар. 15:23 и др.).

Вопреки своим глубочайшим убеждениям, он за «мзду не­праведную» хотел проклясть Израиля, но в самый торжествен­ный момент, под влиянием Духа Божия, истина в нем востор­жествовала над ложью и он превратился в истинного пророка, изрекшего одно из самых возвышенных пророчеств о Мессии: «Вижу Его, но ныне еще нет; зрю Его, но не близко. Восходит звезда от Иакова и восстает жезл от Израиля, и разит князей Моава и сокрушает всех сынов Сифовых» (Числ. 24:17). Эта звезда, восходящая от Иакова, этот жезл, поражающий Моава и всех врагов Израиля, есть именно Мессия, как на это указы­вает самая торжественность тона, возвышенная иносказатель­ность, отдаленность самого времени и единогласное предание как иудеев, так и христиан. Мнение, что под звездою здесь ра­зумеется Мессия, было столь распространено среди иудеев, что один из лжемессий, именно являвшийся при Адриане, называл себя прямо «сыном звезды» (Бар-Кохба). Отцы и учители церкви единогласно разумеют Мессию.

IX. Солнцестояние при Иисусе Навине

В битве при Гаваоне совершилось одно из величайших чу­дес, о которых только повествуется в Библии. Именно, Иисус Навин остановил солнце и луну в их обычном течении и тем продолжил день, давший ему возможность докончить пораже­ние врагов. Об этом чуде в книге Иисуса Навина рассказывает­ся так: «Иисус воззвал к Господу в тот день, в который предал Господь Бог Амморея в руки Израилю, и сказал пред израиль­тянами: стой, солнце, над Гаваоном, и луна, над долиною Аиа-лонскою! И остановилось солнце, и луна стояла, доколе народ мстил врагам своим. Не это ли написано в книге Праведного: стояло солнце среди неба, и не спешило к западу почти целый день? И не было такого дня ни прежде, ни после того, в который Господь (так) слышал бы гласа человеческого. Ибо Господь сражался за Израиля» (И. Нав. 10:12—14). Затем, в подтверж­дение этому, автор книги Иисуса, сына Сирахова, характеризуя И. Навина, говорит, между прочим: «не его ли рукою останов­лено было солнце, и один день были как бы два?» (Сир. 46:5). Так как это чудо касается астрономической области, где с особенною определенностью признается действие правильных и неизменных законов, то неудивительно, что оно встречает мно­го возражений. Прежде всего, указывают на неправильность са­мого выражения: стой, солнце, так как для удлинения дня тре­бовалось бы остановить землю, которая своим движением во­круг своей оси и производит явление дня и ночи. Но на это нужно сказать, что И. Навин не имел ввиду в пылу битвы со­блюдать точность астрономических выражений, а высказал свое повеление обычным разговорным термином, который вполне допускает такое выражение. Это солнцестояние имело своим результатом удлинение дня настолько, что день этот был совер­шенно необычайным, «был как бы два дня». Некоторые толко­ватели, чтобы избегнуть как указанного, так и других возраже­ний против чуда, стараются объяснить эту продолжительность дня  субъективным  впечатлением   И.   Навина  и   израильтян, именно в том смысле, что поражение, нанесенное ими непри­ятелям, было такое полное, что для него, по-видимому, недоста­точно было бы одного обыкновенного дня, и потому день тот как будто в действительности был вдвое продолжительнее.  В подтверждение этого ссылаются на то, что самое повествование о чуде берется из «Книги праведного», т.е. сборника героичес­ких песен, в которых воспевались с обычною поэтическою воль­ностью различные события и подвиги израильских героев. Но на это нужно сказать, что цитата из «Книги праведного» при­водится не как источник самого события, а лишь в подтверж­дение рассказа самого И. Навина, в том смысле, что это вели­кое событие к тому времени, когда писал свою книгу И. Навин (в конце своей жизни), уже сделалось предметом народного поэтического творчества, воспевалось в «Книге праведного», та­ким образом было событием общеизвестным, не требовавшим особенного удостоверения в его действительности. Что касается самой продолжительности дня, то, ввиду недостаточной опреде-ленности выражений в повествовании о чуде, определить ее не­возможно. День, видимо, уже клонился к западу, так как виден был на небе и серп луны. Поэтому можно только предполагать, что с момента чудесной остановки солнца ночь не наступала еще так долго, что израильтяне имели полную возможность до­кончить дело поражения неприятеля и самый день сделался как бы двойным против обыкновенного.

Но как могло совершиться такое чудо, не нарушая всего стройного течения мирового порядка? — На этот вопрось, за­даваемый астрономами, Библия не отвечает ни одним словом, предоставляя решение его собственным силам разума. В таком случае возможны два предположения: 1) или Бог действитель­но остановил земной шар в его суточном движении вокруг сво­ей оси, или 2) не останавливая земли, заставил солнце оставать­ся видимым И. Навину в продолжение всего того времени, ко­торое требовалось для победы. Против первого предположения возражают, что внезапная остановка земли причинила бы страшное потрясение всех предметов на ее поверхности, а так­же и значительный беспорядок среди небесных тел, так как земля вышла бы из своей орбиты и нарушила бы правильность движения луны. Но возражение это разрешить нетрудно. Тот, Кто мог остановить так землю в ее движении, настолько мудр и всемогущ, чтобы предотвратить и гибельные последствия та­кой остановки. Притом возражение, предполагающее возмож­ность нарушения порядка в самом соотношении небесных тел, несостоятельно и само по себе, потому что годичное движение земли вокруг солнца и движение луны вокруг земли независи­мы от вращения земного шара вокруг своей оси; вследствие этого, даже во время остановки его вращения вокруг своей оси, передвижение его в пространстве вокруг солнца и движение лу­ны не могли получить какого-либо сильного потрясения или ви­доизменения. Что касается второго предположения, именно до­пускающего кажущуюся остановку солнца без действительной остановки земли, то предпочитающие такое объяснение рас­сматриваемого чуда должны допустить чудесное уклонение сол­нечных лучей, направленных к освещению Палестины. А это уклонение могло произойти или по непосредственному дейст­вию всемогущества Бога, благоволившего дать лучам солнца то именно направление, какое нужно было для удлинения дня; или же  посредством естественных способов  отражения  или преломления лучей, что также дало бы возможность видеть солнце в такие часы, когда оно при обыкновенном состоянии было бы совершенно закрыто от глаз. Против исторической до­стоверности чуда делается еще одно возражение, именно, что оно непременно по своей необычайности поразило бы и другие народы; между тем, мы совершенно не находим о нем свиде­тельств в летописях древних народов, которые могли бы быть свидетелями этого чудесного события. Хотя у китайцев и встре­чается свидетельство об одном дне, бывшем более продолжи­тельным, чем обыкновенно, но вообще можно полагать, что чу­десная продолжительность дня едва ли могла быть заметна еще где-либо, кроме Палестины.

Кроме своего чисто физического значения чудо это имело и весьма важное религиозно-нравственное значение. Оно пока­зывало ханаанским народам, боготворившим солнце и луну под видом Ваала и Астарты, что Иегова, Бог израильский, есть еди­ный истинный Бог и в Его всемогущем распоряжении находят­ся те светила, которые безумно боготворились язычниками. По­следние, таким образом, кроме жестокого физического пораже­ния от израильтян, понесли и не менее сильное поражение нравственное, которое должно было окончательно отнять у них всякое мужество в борьбе с пришельцами.

X. Библейское времясчисление

Для более полного уяснения многих событий Библейской истории необходимо некоторое знакомство с библейским времясчислением.

Евреи считали день от одного заката солнца до другого, и такой счет принят в Библии, как это видно из определения протяженности субботнего дня: «от вечера до вечера празднуй­те субботу вашу» (Лев. 23:32). Такой счет доселе сохраняется в церковном уставе и в богослужебных книгах Православной церкви. Для обозначения суток, т.е. 24 часов времени, не было особого слова, и в этом случае употреблялось выражение вечер и утро, как это видно из самой истории сотворения мира (Быт. 1:5). День, в собственном смысле этого слова, разделял­ся на три части — вечер, утро и полдень (Пс. 54:18), которые, в свою очередь, делились еще на более мелкие части. Вечеров собственно различалось два, из которых один был при самом начале захождения солнца, а другой при окончании его, и по­зднейшие иудейские секты немало спорили между собой каса­тельно точного различения этого подразделения вечера. Разделе­ния на часы древние иудеи не знали и самое слово шла — «час» впервые встречается у пророка Даниила, и притом скорее в смысле вообще краткого времени, чем часа в собственном смысле этого слова (см. напр. Дан. 5:5). Только уже после Рож­дества Христова у иудеев вошло в употребление разделение дня на двенадцать часов, считавшихся от восхода солнца до заката, но и это разделение не имело особенной точности, так как ча­сы или удлинялись, или уменьшались в своем протяжении, смо­тря по долготе или краткости дней в летние или зимние меся­цы года. — До плена вавилонского иудеи делили ночь на три стражи (Пс. 62:7; 89:5); первая стража продолжалась от зака­та солнца до 10 ч. ночи (Плач. 2:19), средняя от 10 до 2 ч. но­чи (Суд. 7:19) и третья или утренняя стража до восхода солн­ца (Исх. 14:24). После завоевания Палестины римлянами у иу­деев вошел в употребление римский обычай разделять ночь на четыре стражи.

Семь дней или суток составляли неделю (Быт. 29:27, 28). Седьмой день посвящался Господу — в память покоя Творца по окончании творения мира, откуда и дано ему название суббо­та, т.е. покой (Быт. 2:2; Исх. 20:11). Отдельные дни не име­ли особых названий, и обозначались просто числами: первый, второй день и так далее, начиная от субботы (Марк. 16:2; Лук. 24:1; Иоан. 20:1). Иудеи-эллинисты называли пятницу днем приготовления, так как этот день они посвящали приготовле­нию к празднованию субботы. Суббота имела весьма большое значение в общественной жизни иудеев и строго соблюдалась до позднейшего времени.

Как закатом и восходом солнца определялись дни, так движением луны определялись месяцы (Сирах. 43:6—8). Месяцы были совершенно лунные, и так как вращение луны вокруг зем­ли совершается в 29 с половиной дней, то и месяцы у евреев попеременно были в 29 и 30 дней, причем первые назывались «недостаточными» и последние — «полными». Сначала они не имели особых названий и различались лишь по числовому обо­значению их — первый, второй месяц и т.д. (Быт. 7:11; 8:4—5), но с течением времени вошли и особые названия, хо­тя в Пятокнижии такое название носит только один месяц Авив, т.е. месяц новых колосьев, сделавшийся началом священ­ного года и получивший впоследствии название Нисана (Исх. 12:2; 23:15); Второз. 16:1). Во время вавилонского плена иудеи усвоили халдейские названия для месяцев, которые и вошли в окончательное употребление. Вот эти названия в последователь­ном порядке месяцев священного года, с обозначением соответ­ствующих месяцев по нашему календарю:

1)  Нисан, древний Авив (Неем. 2:1), в 30 дней, соответ­ствует марту.

2)  Зиф (3 Цар. 6:1), месяц цветов, в 29 дней, соответст­вует апрелю.

3)  Сиван (Варух. 1:8), в 30 дней, соответствует маю.

4)  Таммуз, в 29 дней, соответствует июню.

5)  Аб, в 30 дней, соответствует июлю.

6)  Елул (Неем. 6:15), в 29 дней, соответствует августу.

7)  Тисри или Афаним (3 Цар. 8:2), в 30 дней, соответст­вует сентябрю.

   Бул (3 Цар. 6:38), месяц дождей, называемый также Мархесван, в 29 дней, соответствует октябрю.

9)  Хаслев (Зах. 7:1), в 30 дней, соответствует ноябрю.

10)  Тебеф (Есф. 2:16), в 29 дней, соответствует декабрю.

11)  Шеват (Зах. 1:7), в 30 дней, соответствует январю.

12)  Адар (Есф. 3:7), в 29 дней, соответствует февралю.

Число месяцев было обыкновенно двенадцать (3 Цар. 4:7; 1 Пар. 27:1—15); но чрез каждые три года, чтобы уравнять лун­ный год с солнечным (против которого он на 11 дней короче),иудеи прибавляли к двенадцати обычным месяцам еще один месяц — тринадцатый, который назывался Веадар, т.е. допол­нительный Адар; он полагался между Адаром и Нисаном и со­стоял из 29 дней.

По временам года месяцы распадались на шесть отдельных групп, которыми обозначались периоды различных земледельче­ских работ, и они шли в следующем порядке:

I.  Время посева: Тисри — последняя половина, Мархесван и Хаслев первая половина (ранние дожди).

II. Время произрастания: Хаслев последняя половина, Те-беф и Шеват первая половина.

III. Холодное время: Шеват последняя половина, Адар и Нисан первая половина (поздние дожди).

IV. Время жатвы: Нисан последняя половина, Зиф и Сиван первая половина (весеннее равноденствие, созревание яч­меня и Пасха; в Сиване созревание пшеницы, Пятидесятница).

V. Лето: Сиван последняя половина, Таммуз и Аб первая половина.

VI.  Знойное время: Аб последняя половина, Елул  и Тисри первая половина (в последнем собирание плодов).

Таким образом, в общем шесть месяцев, начиная с по­следней половины Тисри до половины Нисана, проходили в обработке земли, а остальные в жатве и собирании плодов. При этом нужно заметить, что указанное выше соответствие с нашими месяцами имеет лишь приблизительную верность, так как большею частью иудейские месяцы как лунные  в точ­ности не совпадали с нашими — солнечными. Поэтому Ни­сан напр. нужно полагать где-нибудь между мартом и апре­лем, и так далее.

Что касается года, то у иудеев различалось два Года — свя­щенный и гражданский. Священный год начинался с месяца Нисана. Он установлен был с исхода израильтян из Египта и получил особенное значение в смысле такого года, по которому распределялись все великие праздники и священные торжества, имевшие связь с событием освобождения и законодательства. В обыденной же жизни оставался в употреблении обычный год

гражданский, начинавшийся с месяца Тисри — сентября, так как по иудейскому преданию мир сотворен был осенью.

XI. Библейские весы и деньги

1) Весы. Единицей библейского веса считался сикль, ше­кель — «вес»; сикль подразделялся на две беки или полусикля (Исх. 30:13; Лев. 27:25; Числ. 18:16), а впоследствии и на тре­ти (Неем. 10:32) и на четверти (1 Цар. 9:8). В беке считалось десять гер, так что двадцать гер составляли полный, так называ­емый священный сикль. Кроме этих мелких единиц веса были в употреблении и сложные высшие единица веса. Это так на­зываемая мина, состоявшая из 60 сиклей (Иезек. 14:12); 60 мин, в свою очередь, составляли талант — высшую единицу веса (Исх. 38:24, 26). Талант называется по-еврейски киккар, т.е. круглый, так как самая гиря имела, вероятно, круглую фор­му. В нем было 3 600 сиклей.

Гири сначала были каменные, и чтобы постоянно иметь узаконенную систему веса, Моисей установил при скинии пра­вильные весы, с которыми народ должен был сверять свои ве­сы и гири и прибегать к ним в случае возникновения каких-либо споров. Вес этот назывался священным (сикль священ­ный — Исх. 30:13; Лев. 27:25). Эти весы и гири впоследствии были перенесены в храм и поручены охране священников (1 Пар. 23:29). Неизвестно собственно, какую форму имели эти гири. У ассириян и египтян они имели форму различных жи­вотных (львов, волов и пр.), как это видно из различных изоб­ражений, сохранившихся на памятниках. При обыденных тор­говых сделках продавец и покупатель обыкновенно пользова­лись своими собственными весами, которые постоянно носились за поясом или в особой сумке, причем бывали случаи и обмана, посредством фальшивых гирь (против чего и направ­лено особое постановление закона — Второз. 25:13).

Для определения библейского веса у нас имеются данные лишь из времени Маккавеев, именно серебряные сикли; но можно предполагать, что они того же веса, какой установлен был при Моисее. В таком случае библейскую систему веса мож­но представить в следующей таблице:

1 гера…………………………………………………………..15,86 долей.

10        1 бека………………………………………………..1 зол. 65,20 д.

20             2       1 сикль …………………………………3 зол. 34,40 д.

1 200       120         60      1 мина……………………..2 ф. 9 з. 48 д.

72 000     7 200     3 600        60        1 талант…..3 п. 5 ф. 90 з.

Но такой вес был только для серебра, как наиболее ходя­чего и употребительного металла. Для золота вес этот несколь­ко видоизменялся и был больше, как это можно видеть из сле­дующей таблицы:

1 сикль………………………………………………………………….4 зол. 6 дол.

100      1 мина…………………………………………4 ф. 22 зол. 23 дол.

10 000      100    1 талант………………….10 п. 23 ф. 15 зол. 92 д.

При помощи этих таблиц можно сделать вычисление для перевода на наш вес всех встречающихся в Библейской истории весовых единиц. Так, слуга Авраама Елеазар подарил невесте Исаака Ревекке при первой встрече с нею «золотую серьгу ве­сом полсикля и два запястья на руки ей, весом в десять сиклей золота». Это значит: серьга весила 2 зол. 3 доли, запястья — 40 зол. и 60 долей.

2) Деньги. Денег в смысле чеканной монеты у израильтян не было до позднейшего времени, именно периода Маккавеев. Купля-продажа большею частью производилась чрез обмен са­мых предметов, хотя уже рано некоторые предметы, особенно домашние животные, получили значение своего рода меновой монеты, так что стоимость известной вещи определялась изве­стным количеством телят, овец, козлят и так далее. Но вместе с тем, ценность этих предметов скоро была переведена на драгоценные металлы, которые и стали употребляться в качестве денег, хотя и не имели еще определенной монетной стоимос­ти, которая определялась единственно по весу. Куски серебра или золота, ходившие в виде простых слитков, колец, различных фигур, имели известный вес и по нему не только определялась их стоимость, но и придавалось им самое название. Если кусок весил талант, мину или сикль, то и назывался талантом, ми­ной или сиклем и так далее, так что монетная система перво­начально вполне соответствовала системе весовой, как она оп­ределена выше. Сикль (или сребреник) в этом смысле упоми­нается уже в книге Быт. 20:16, причем есть указания и на подразделение его на беки или полусикли и на геры, которых было 20 в сикле (Исх. 30:13). Из крупных денежных единиц в Исх. 37:24 ст. упоминается талант. Но слитки драгоценных металлов не имели точного, установившегося веса, а следова­тельно и ценности, и потому для определения их ценности при­ходилось часто прибегать к весам, как это было и в Египте, где на памятниках можно часто видеть изображение взвешивания слитков. В некоторых местах упоминается особая монета, так называемая кесита (Иаков купил часть поля за сто «монет», кесита — Быт. 33:19 и др.) Что, собственно, разумеется под этим названием — неизвестно; но судя по тому, что у 70 гре­ческих толковников и в Вульгате слово это переведено словом «ягненок», можно думать, что это были такого рода слитки, ко­торые имели форму ягненка и ходили по известной определен­ной цене, имея определенный вес.

Библейскую денежную систему можно выразить таким об­разом в соответствующей весу таблице, из которой вместе вид­но будет, что в этой системе сделаны некоторые отступления от весовой системы. Но чтобы определить ценность того или дру­гого веса металла и, прежде всего, серебра, мы за норму берем русский серебряный рубль. В нем значится 4 золотника 21 до­ля чистого серебра. Так как на одну копейку приходится 4,05 долей серебра, то, следовательно, 1 гера серебра будет равнять­ся 3,91 коп. Для круглоты вычисления мы полагаем ценность геры в 4 коп. и тогда вся денежная система выразится в следу­ющей таблице:

1 гера………………………………………………………………………..4 коп.

10       1 бека…………………………………………………………….40 коп.

20            2       1 сикль………………………………………………80 коп.

1200       120         60      1 мина………………………………..  48 руб.

60 000    6 000     3 000        50        1 талант………….. 2 400 руб.

Чтобы составить подобную же таблицу для золота, нужно принять во внимание сравнительную стоимость этих металлов в библейское время. По наиболее тщательному исследованию оказывается, что в древности в западной Азии золото было в 13 раз дороже серебра (в Афинах в 12, а в настоящее время в 16).

Рассчитывая по этой норме, мы получим следующую таб­лицу золотой монеты:

1 сикль………………………………………………………………12 руб.50 коп.

100      1 мина……………………………………………………….1 250 руб.

10 000      100     1 талант……………………………………..125 000 руб.

После плена Вавилонского между иудеями вошли в упо­требление персидские червонцы, так называемые дарики, с изо­бражением на лицевой стороне царя с копьем в правой и луком в левой руке и на обороте — неправильного четырехугольника. Эти дарики, или по-еврейски даркмоны, стали впоследствии из­вестны под названием драхм (1 Ездр. 2:69 и пр.). Ценность их неизвестна, но приблизительно определяется в 6 рублей 25 коп., следовательно, равнялась золотому полусиклю.

При Маккавеях впервые появляется чеканная монета. Именно Симон Маккавей получил в 140 г. до Р.Х. от сирийско­го царя Антиоха VII право чеканить монету (1 Макк. 15:6) и от этого времени до нас дошло много монет, которые можно видеть в музеях. На лицевой стороне маккавейских сиклей зна­чится: «Сикль (или полусикль) Израильский», а на обороте: «Иерусалим святой». При римлянах также чеканились сикли, на которых с лицевой стороны выбивалось изображение того или другого римского императора, а на обороте — женщина

под деревом с надписью по сторонам: Judaea capta (Плененная Иудея).

XII. Меры длины

При измерении длины евреи, как и все древние народы, пользовались самыми естественными средствами, именно раз­личными частями человеческого тела. Отсюда самой обыкно­венной мерой был локоть (амма), под которым разумеется нижняя часть руки от локтя до кончика среднего пальца. В Биб­лии нет точного и ясного определения локтя, и потому его при­ходится определять по частным указаниям и соображениям. Приблизительно его определяют в 21 дюйм, что составит 3/4 ар­шина или 12 вершков. Локоть, в свою очередь, разделялся на две пяди, под которыми разумеется пространство от конца большого пальца до кончика мизинца в их растянутом положе­нии (Исх. 23:16; 1 Цар. 17:4). Пядень подразделяется на три ладони (тефак), соответствующих естественной ширине ладо­ни (Исх. 25:25 и др.). Ладонь затем разделяется на четыре пер­ста (Иерем. 52:21). Из более крупных мер длины известна так называемая у пророка Иезекииля трость (капе) — «шесть полных локтей» (Иезек. 41:8). Этим и ограничиваются более или менее определенные меры длины. Их можно представить в следующей таблице:

1 перст………………………………………………………………….1/2 вершка

4      1 ладонь…………………………………………………………..2 вершка

12             3       1 пядень …………………………………………6 вершков

24             6              2      1 локоть……………………………12 вершков

144         36            12             6         1 трость ……….1 с. 1 арш. 8 в.

Для примера перевода этих мер на русские можно взять сообщение в 1 Цар. 17:4, где говорится, что «Голиаф был ростом шести локтей и пяди». На русскую меру это значит, что филистимский исполин был ростом в 4 аршина и 14 вершков, т.е. ровно на 2 аршина выше Петра Великого.

XIII. Меры сыпучих и жидких тел

Меры емкости были одинаковы как для сыпучих, так и для жидких тел, с тем лишь различием, что основная единица ме­ры для сыпучих тел называлась ефа, а для жидких бат, при одинаковой емкости (Иезек. 45:14). Десять еф составляли хо­мер (Числ. 11:32; Иезек. 45:11), который впоследствии назы­вался также кор (3 Цар. 4:22). Затем по нисходящей линии ефа делилась на саты, составлявшие ¹/₃ ефы (Быт. 18:6); сата на два гина (Исх. 29:40); гин на три каба (4 Цар. 6:25); каб на четыре лога (Лев. 14:10). Кроме этих мер ефа делилась так­же на десять гоморов (Исх. 16:36). При этом нельзя не заме­тить, что меры распадаются на две группы, из которых одна имеет десятичный характер (1 хомер =10 ефам, 1 ефа =10 го-морам), а другая дуодецимальный, т.е. меры идут в прогрессии, определяемой цифрой 12 или ее составными множителями (1 ефа = 3 сатам, 1 сата = 2 гинам и т.д.). Но для нас важ­нее определить объем этих мер.

Для точного определения их у нас не имеется твердых дан­ных, но раввинисты, т.е. еврейские ученые более позднего вре­мени полагали, что содержимое лога равнялось содержимому шести куриных яиц. Опираясь на это свидетельство, ученые вы­числили, что шесть куриных яиц могут содержать в себе 14,08 париж. кубических дюймов воды, или 6 588 зерен ячменя. На основании этих данных можно составить приблизительную таб­лицу библейских мер. Так как у нас не имеется одной общей меры для  сыпучих и жидких тел, то мы представим перевод библейских мер на соответствующие русские меры как сыпу­чих, так и жидких тел. При этом вычислении мы выходим из того более или менее общепринятого положения, что ефа рав­нялась 20 французским литрам, что составит для сыпучих тел 6 гарнцев и для жидких тел 1 ведро, 6 круж. и 2 чарки. (— В науке доселе не установилось определенного взгляда на дейст­вительный объем библейских мер и такая норма предлагается как наиболее вероятная. Она составлена на основании показа­ний еврейских ученых раввинов. По другому взгляду, основыва­ющемуся на свидетельстве И. Флавия, эту норму нужно увели­чить почти вдвое (ефа = 36,39 литров); но эту норму труднее примирить с частными данными, и она явно обнаруживает свою недостоверность.). Соответственно этому составляется следующая таблица:

                                                                                Меры

                                                                               Сыпучих     Меры жидких тел

                                                                                  тел       

                                                                                 ГАРН.       ВЕДР. КРУЖ. ЧАРК.

1 лог………………………………………………………………..1/12             —           —        2 1/4

4      1 каб ………………………………………………………. 1/3               —           —           9

7 1/5 1 4/5 1 гомор…………………………………………… 3/5               —           1       6 1/5

12        3     12/3   1 гин………………………………….       1                —            2         7

24        6     3 1/2     2     1 сата……………………….       2                —            5         4

72       18       10        6         3      1 ефа …………….     6                —            6         2

720     180     100      60       30       10    1 хомер       60             16           2         —

Сообразно с этой таблицей и можно определять объем тех или других библейских мер; Так, напр. известно из Исх. 16:16, что манны собиралось ежедневно по гомору на человека. Это значит, что на каждого израильтянина полагалось ежедневно порция в ³/₅ гарнца манны. Предполагая, что весь народ числил в себе 2 миллиона душ, надо вместе с тем предположить, что манны ежедневно собиралось 18 750 четвертей. Одной этой ци­фры достаточно для опровержения мнения, что манна, кото­рою питались израильтяне, была ни что иное, как естественная тамарисковая манна, так как последней даже в хорошие годы добывается на Синайском полуострове не более 5—6 четвертей в год.

XIV. Синхронистическая таблица важнейших событий от исхода израильтян из Египта

Гг.	Избранный народ	Египет	Азиатские народы	Европейские народы
1491	Исход	XVIII Династия Тотмес	Основание Тира	Кекропс,основатель Афин
1451	Вступление в землю обетованную	XIX династия
1100	Помазание Саула на царство	XXI династия	Навуходоносор  I вавилонский (1150)	Взятие Трои (1180)
1060	Воцарение Давида		Хирам Тирский
1020	Воцарение Соломона	Фараоны Пинотем и Писевхан
980	Разделение царства	XXII династия Сусаким I	Основание Дамасского царства	Дворяне в Пелопонесе
923	Ахав израильский	Узаркон (Зарай) I	Ефваал, царь тирский и сидонский	Илиада Гомера
885	Воцарение Ииуя и истреб-ление дома Ахавова	УзарконII		Ликург в Спарте (776)
722	Взятие Самарии и гибель царства Израильского	XXIV династия	Салманассар IVассирийский	Основание Рима (750). Конец первой мессенской войны (723)
700	Осада Иерусалима ассириянами при Езекии	XXV династия Тиграк	Сеннахирим ассирийский.Сарданапал (Сарак) и падение Ниневии (625)	Нума-Помпилий (715-672). Основание Македонского царства
640	Иосия и его преобразования	XXV I династия Псамметих I	Набополассар, основатель Вавилонской монархии (625)	Вторая мессенская война. Драконово законодательство в Афинах (624)
609	Иоахаз	Нехао
588	Разрушение Иерусалима и падение цар. Иудейского	XXХI династия	Навуходоносор в Вавилоне	Солон в Афинах (594). Пизистрат в Афинах
539	Падение Вавилона	Амазис	Валтасар в Вавилоне и взятие Вавилона Киром	Крез в Лидии (568). Тарквинилий Гордый в Риме
536	Указ Кира об освобождении Иудеев из плена	Псамменит. Камбиз в Египте (525г.)	Дарий. Ксеркс I (485-465)	Поликрат, тиран Самосский (532-522)
474	Есфирь и Мардохей	XXVII  династия перс.	Артаксеркс I	Конец персидских войн в Греции
457	Деятельность Ездры	Афиняне в Египте	Геродот (484-407)	Перикл (444). Законы XII табл. В Риме (451)
332	Иудеи под греческим владычеством	Покорение и Египта македонянами.                        Основание Александрии (332г.)	Покорение Азии македонянами	А.Македонский (336-323)
312	Иудеи под властию египетских царей	Птоломеи в Египте (с 323г.)	Селевкиды в Азии	Вторая пуническая война римлян с карфагенянами (218-201)
167	Независимость Иудеев при Асмонеях	Птоломей ЕвергетII. Птоломей XI (80-51)	Антиох Епифан (175-164). Митридат великий (120-63)	Завоевание Македонии римлянами (168)
63	Иудеи под Римским владычеством	Клеопатра. Обращение Египта в римскую провинцию (30)	ФраатIV  парфянский	Триумвират Цезаря, Красса и Помпея (60)
37	Ирод Великий			Август основывает Римскую империю (27)

Глава: ПРИМЕЧАНИЯ

ПЕРИОД ПЕРВЫЙ

¹  Быт. 1:1-25, 30, 31; 2:1-6.

²  Глаголу бара соответствует лат. creavit.

³  На это, отчасти, указывает и самый оборот еврейского подлинника в первом стихе: «Берешит бара Элогим эт гаш-шамаим ве эт гаарец, т.е. «В начале сотворил Бог небо и землю».

⁴  Под небом разумеется как звездный, так, и главным об­разом, высший духовный мир, сотворение которого соверши­лось раньше сотворения земли, так что ангелы, как служащие духи, уже исполняли волю Божию и славословили Творца при совершении Им отдельных актов творения (Иов. 38:7).

⁵  Хаос — от греч. лью, сливаю все вместе, перемешиваю. В Библии это слово не употребляется, но самое понятие содер­жится в повествовании и находит себе подтверждение у отцов церкви, напр, у Вас. Великого и Григория Богослова. Евр. тогу-ва-богу соответствует этому представлению.

⁶  См. первое приложение в конце книги.

⁷  Быт. 1:26-29; 2:7-25.

⁸  Быт. 3 гл.

⁹  Форма проклятия змею: «ты будешь ходить на чреве тво­ем» (Быт. 3:14) дала повод возникновению впоследствии пре­дания, что до этого проклятия змей ходил в стоячем положе­нии. Но этому противоречит самое устройство организма змея, очевидно, приспособленного именно к ползанию, совершаемым с замечательным искусством. Смысл проклятия тот, что в нака­зание за коварство, сделавшее из змея пагубное орудие искон­ного врага для погубления человеческого рода, естественный способ его передвижения, отнюдь сам по себе не унизительный и не жалкий, а напротив, возбуждающий удивление своим за­мечательным проворством и изумительною изворотливостью, сделался отселе знаком и печатью проклятия Божия и, как та­кой, должен был возбуждать (как и возбуждает теперь) ужас, отвращение и презрение. «Пресмыкание» сделалось отселе си­нонимом низости и позора.

¹⁰  Быт. 4 и 5 гл.

¹¹  Вот последовательный ряд представителей этого поколе­ния:    Каин,    Енох,    Ирад,    Мехиаель,    Мафусал    и   Ламех (Быт. 4:18). Встречающиеся здесь имена Еноха, Мафусала и Ламеха не нужно смешивать с подобными же именами в другом поколении — Сифовом.

¹²  В синод, переводе Быт. 4:23: «я убил мужа в язву мне». Принятая в тексте форма, хотя менее точна,  но зато более со­ответствует общему смыслу этого места.

¹³  Быт. 4:23, 24.

¹⁴  По еврейскому тексту счисление представляется в таком виде: Адам — 130, Сиф — 105, Енос — 90, Каинан — 70, Ма-лелеил — 65, Иаред — 162, Енох — 65, Мафусал — 187, Ла­мех — 182, Ной — 500, Сим до потопа — 100. Сумма этих цифр — 1656 составляет количество лет от сотворения Адама до потопа.

¹⁵  Замечания о библейской хронологии см. в конце книги, прилож. II.

ПЕРИОД ВТОРОЙ

¹ Быт. 6:5-8 гл.

²По еврейскому тексту — в самый год наступления пото­па.

³Если считать локоть в 21 дюйм (т.е. 12 вершков), то это составит 525 футов длины, 87 1/2 ширины и 52 1/2  высоты. По вычислению бл. Августина (о граде Божием 15:26), размеры ковчега в его трех измерениях были те же, что и пропорцио­нальные размеры нормального человеческого тела, «длина кото­рого от подошвы до маковки в шесть раз более ширины груди и в десять раз более толщины или глубины лежащей фигуры че­ловека, измеряемой по прямой линии от земли». В 1609 году один голландец, Петр Янсен в Гоорне, построил корабль как раз по форме Ноева ковчега, и оказалось, что при такой форме ко­рабль представляет гораздо  большую вместительность (именно на одну треть), чем при обычной форме построения кораблей. О библейских мерах см. в конце книги.

⁴  Быт. 9:17.

⁵  См. в конце книги, прилож. III.

⁶  Быт. 9:18 — 10-11 гл.

⁷  Столпотворение вавилонское, Быт. 11:1—9.

⁸  Разногласие в определении этого времени зависит от то­го, что единственными данными для его определения служат лета послепотопных патриархов, показания которых опять зна­чительно расходятся в главных текстах библейской летописи. Родословие послепотопных патриархов начинает Сим, у кото­рого чрез 2 года после потопа родился Арфаксад. В этом пока­зании сходятся все три текста, и потому разницу в показании лет следующих патриархов до рождения  ими первого сына можно видеть из следующей таблицы:    

                                                      Евр.               Греч.        Самар.

Арфаксад ………………………………..35                135               135

Каинан …………………………………… —                130                —

Сала…………………………………………30               130               130

Евер…………………………………………34                134               134

Фалек……………………………………….30                130               130

Рагав……………………………………….32                132               132

Серух……………………………………….30                130               130

Нахор…………………………………….. 29                 79                  79

Фарра ……………………………………..70                 70                 70

Из этой таблицы видно, что в показаниях лет послепотопных патриархов греческий и самаритянский тексты сходятся между собой, а еврейский уклоняется от них, последовательно умаляя цифру на сто лет и в показании лет Нахора на 50 лет. Такое отступление явно указывает на преднамеренное сокра­щение лет, и даже целых поколений, так как в еврейском тек­сте совершенно не значится Каинана. В виду полного согласия греческого и самаритянского текстов, показание их получает больше достоверности сравнительно с еврейским.

ПЕРИОД ТРЕТИЙ

¹  Быт. 11:26-32; 12-13 гл.

²  Пребывание Аврама в Египте, Быт. 12:10—20.

³  Разлучение Аврама с Лотом, Быт. 13.

⁴  Имя этого царя открыто на памятниках и читается Кудур-Лагамар, равно как и имена его союзников. Быт. 14:1—16.

⁵  Встреча Аврама с Мелхиседеком, Быт. 14:17—23.

⁶  Четвертое явление Господа Авраму, Быт. 15.

⁷  Сара и Агарь, Быт. 16.

⁸Установление обрезания, Быт. 17:10—14.

⁹ Быт. 14-23-25:1-10.

¹⁰  Гибель беззаконных городов, Быт. 19.

¹¹  Быт. 20.

¹²  Рождение и обрезание Исаака, Быт. 21.

¹³  Жертвоприношение Исаака, Быт. 22.

¹⁴  Кончина Сарры, Быт. 23.

¹⁵  Женитьба Исаака, Быт. 24.

¹⁶ Последние дни жизни и кончина Авраама, Быт. 25:1—18.

¹⁷  Быт. 25:19 — 27, 28:1-5.

¹⁸  Дети Исаака, Быт. 25:20—34.

¹⁹  Быт. 26; Ср. Быт. 20.

²⁰  Благословения Исаака, Быт. 27:1—40.

²¹  Удаление Иакова в Месопотамию, Быт. 27:41 — 28:22.

²²  Быт. 28-30.

²³  Видение лестницы, Быт. 28:12—22.

²⁴  Встреча Иакова с Рахилью, Быт. 29:1—12.

²⁵  Женитьба Иакова, Быт. 29:13 и сл.

²⁶  Возвращение Иакова на родину, Быт. 31.

²⁷  Терафимы — небольшие вавилонские изображения идо­лов, — знак того, насколько идолопоклонство проникло и в дом родства Авраамова.

²⁸  Встреча с Исавом, Быт. 32 и 33.

²⁹  Молитва Иакова, Быт. 32:9—12.

³⁰  Борьба Иакова с Богом, Быт. 32:24—30.

³¹  Быт. 37, 39-41 гл.

³²  Первая поездка сыновей Иакова в Египет. Быт. 42 гл.

³³  Вторая поездка братьев Иосифа в Египет. Быт. 43—45.

³⁴  Переселение Израиля в Египет, Быт. 46, 47:27.

³⁵  Благословения Иакова, Быт. 49:1—28.

ПЕРИОД ЧЕТВЕРТЫЙ

¹  Исх. 1 гл. и сл.; см. нашу «Библ. историю при свете но­вейших исследований и открытий», т. I, гл. XXXII, стр. 507 и сл.; Ebers, Egypten u Biicher Moses.

²  Исх. 2-4 гл.

³  Амрам был внук Левия чрез Каафа, Иохаведа доводилась ему теткой (Исх. 6:18—20).

⁴  Призвание Моисея, Исх. 3 гл.

⁵  Исх. 5-13 гл.

⁶  Первая казнь, Исх. 7:17—25.

⁷  Вторая казнь, Исх. 8:2—14.

⁸  Третья казнь, Исх. 8:16—19.

⁹  Четвертая казнь, Исх. 8:20—32.

¹⁰  Пятая казнь, Исх. 9:1—7.

¹¹  Шестая казнь, Исх. 9:8-11.

¹²  Седьмая казнь, Исх. 9:18—34.

¹³  Восьмая казнь, Исх. 10:3—19. ¹⁴ Девятая казнь, Исх. 10:21—29.

¹⁵  Установление Пасхи, Исх. 12:1—28.

¹⁶  Десятая казнь, Исх. 12:29—33.

¹⁷  Исх. 13:17 и сл.

¹⁸  Переход чрез Чермное Море, Исх. 13:17—15:21.

¹⁹  Исх. 15 гл.

²⁰  Исх. 15:22- 18 гл.

²¹  Исх. 15:23-26.

²²  О станах в пустыне см. прилож. VI.

²³  Вади — ложбина, по которой в дождливое время проте­кает ручей, пересыхающий на лето.

²⁴ Чудесное пропитание, Исх. 16:4—35.

²⁵ О манне см. в конце книги, прилож. VII.

²⁶ 1 Кор. 10:4.

²⁷Битва с амаликитянами, Исх. 17:8—16.

²⁸  Встреча с Иофором, Исх. 18:1-27.

²⁹  Исх. 19-32-40; Числ. 1-4 гл.

³⁰  Десятословие, Исх. 20:1—17.

³¹Поклонение золотому тельцу, Исх. 32 гл.

³²  Исх. 34 гл.

³³  Построение скинии, Исх. 35—40.

³⁴  Лев. 10:1, 2.

³⁵  Числ. 10:11 — 36.

³⁶  О станах в пустыне см. прилож. VI.

³⁷  Числ. 11.

³⁸  Соглядатаи, Числ. 13 и 14 гл.

³⁹  Считая и те два года, которые израильтяне уже странст­вовали в пустыне.

⁴⁰  Числ. 15:32-36.

⁴¹  Возмущение Корея, Числ. 16 гл.

⁴²  Жезл  расцветший, Числ. 17 гл.

⁴³  Числ. 20:1-13.

⁴⁴  Числ. 20:1.

⁴⁵  Кончина Аарона, Числ. 20:22—29.

⁴⁶  Числ. 21:4-9.

⁴⁷  Числ. 21:10-35.

⁴⁸  История Валаама, Числ. 22—24.

⁴⁹  См. в конце книги, прилож. VIII.

⁵⁰  Общее название царей амаликитских, как фараон — на­звание царей египетских.

⁵¹  Числ. 24:17.

⁵²  Числ. 25-27:31.

⁵³  Прощание и кончина Моисея, Второз. 31—34.

⁵⁴  Подробнее см. в нашем сочинении: «Законодательство Моисея. Исследование о семейных, общественных и государст-венных законах Моисея, с приложением трактата: Суд над Ии­сусом Христом с юридической точки зрения». С.-ПБ, 1882 г.

⁵⁵  Лев. 25:23.

⁵⁶  Материальное положение колена Левиина в общем было следующее: при разделе обетованной земли им не было дано особого земельного надела, чтобы оно свободнее могло преда­ваться служению Богу (Числ. 35:2—6; Второз. 18:1—2, 5). Оно получило только для обитания сорок восемь городов, избранных среди различных колен с окружающим их полем в две тысячи локтей. Из них священники, сыновья и потомки Аарона име­ли тринадцать городов, расположенных в коленах Иуд ином, Симеоновом и Вениаминовом. Шесть из 48 левитских городов были в то же время городами убежища, именно города — Хе­врон, Сихем и Кедес к западу от Иордана и Голан, Рамоф Галаадский и Бецер к востоку от него (И. Нав. 20:7—8). Что ка­сается собственно средств существования, то они доставлялись колену Левиину в виде десятины, которая состояла в том, что все израильтяне обязаны были каждый год платить левитам де­сятую   часть   своих   доходов   —   от   земли   и   скотоводства (Числ. 18:11-13;  Второз. 14:22  и сл.;   15:19;   18:4;  26:2-12; Лев. 7:7—15, 32—34). Левиты, в свою очередь, платили десяти­ну на содержание священников. Эти последние имели, кроме того,   долю   в   большинстве   приносившихся   народом   жертв (Числ. 5:9—15; Второз. 18:3); все дары возношения и все закля­тое, т.е. освященное по обету, отходили в их собственность (Числ. 18:10—14). Священникам же отходили и деньги, возвра­щавшиеся по суду потерпевшим, в случае неоставления ими по себе наследников (Числ. 5:6—8).

ПЕРИОД ПЯТЫЙ

¹ Из них Фавор имеет 1 865 фут. высоты, Кармил — 1 720 ф., Гаризим 2 650 ф., Гевал — 2 700, Сион — 2 610, Елеонская — 2 700 ф. над уровнем моря.

²  Указывая на это, Моисей в своем благословении Асирову колену  сказал,  что  оно  «окунет  в  елей  ногу  свою»   (Вто­роз. 33:24).

³  Кн. И. Навина, гл. 1 и сл.

⁴  Взятие Иерихона, И. Нав. 5:13—6:26.

⁵  Матф. 1:5.

⁶  Поражение при Гае, И. Нав. 7.

⁷  Клятва, И. Нав. 8.

⁸  Хитрость гаваонитян, И. Нав. 9.

⁹  Борьба с союзом хананейских царей, И. Нав. 10—12.

¹⁰  См. прилож. IX в конце книги.

¹¹  Раздел земли, И. Нав. 13—21.

¹²  И. Нав. 22 гл.

¹³  Кончина И. Навина, гл. 24.

¹⁴  Общее состояние народа в это время: Суд. 1-3:7. См. в нашей «Библ. Истории при свете нов. исслед.». т. I, стр. 893 и сл. См. также И. Троицкого, «Религиозно-нравственное состоя­ние евреев во времена судей».

¹⁵  Суд. 2:10-13.

¹⁶  Хусарсафем был царь «Арама двух рек», т.е. Месопота­мии. Так как из Арама призываем был и Валаам для проклятия израильтян, то, вероятно, этот царь был союзником постоян­ных врагов Израиля — моавитян и мадианитян. Суд, 3:8 и сл.

¹⁷  Аод, Суд. 3:12-14.

¹⁸  Хананейское иго и правление Деворы, Суд. 4 и 5 гл.

¹⁹  Имя Барак или Барак — ханаанитского происхождения, и замечательно, что это же имя носила знаменитая карфаген­ская фамилия Барка, из которой вышел гениальный полководец Ганнибал.

²⁰  Гедеон, Суд. 6-9; Иеффай, Суд. 10 гл.

²¹  Самозванство Авимелеха, Суд. 9.

²²  История Иеффая, Суд. 11—12:7.

²³  Суд. 13-16 гл.

²⁴  О законах назорейства см. Числ. 6:1—21.

²⁵  Суд. 17-21; Книга Руфь.

²⁶  1 Книга Царств 1—3.

²⁷  1 Цар. 2:12-25.

²⁸  Рождение и воспитание Самуила, 1 Цар. 1 и сл.

²⁹  Суд Божий над домом Илия, 1 Цар. 4—7:2.

³⁰  Цар. 7:3-17.

³¹  Правление сыновей Самуила и вопрос об избрании ца­ря, 1 Цар. 8:1-22.

ПЕРИОД ШЕСТОЙ

¹  1 Цар. 9-16.

²  Помазание Саула на царство, 1 Цар. 9 и 10.

³  1 Цар. 11.

⁴  Война с филистимлянами, I Цар. 13 и 14.

⁵  Поражение амаликитян, 1 Цар. 15.

⁶  Помазание Давида, 1 Цар. 16.

⁷  1 Цар. 16:14 — 17-31.

⁸  Единоборство Давида с Голиафом, 1 Цар. 17.

⁹  1 Цар. 18:6 и сл.

¹⁰  Давид и Ионафан, 1 Цар. 18:1; 20.

¹¹  1 Цар. 21.

¹²  Гонения Саула на Давида и странническая жизнь послед­него, 1 Цар. 22 и сл.

¹³  Кончина Самуила, 1 Цар. 28:3.

¹⁴  Нашествие филистимлян и кончина Саула, 1 Цар. 31.

¹⁵  Волшебница Аэндорская, 1 Цар. 28:7—25.

¹⁶  Кончина Саула, 1 Цар. 31.

¹⁷  2 Цар. 1:17-27.

¹⁸  2 Цар. 2-7.

¹⁹  2 Цар. 4 гл.

²⁰  2 Цар. 5 гл.

²¹  2 Цар. 5:5.

²²  Завоевание Иерусалима, 2 Цар. 5:6—10.

²³  2 Цар. 5:10.

²⁴  Перенесение ковчега, 2 Цар. 6.

²⁵  Завоевания Давида, 2 Цар. 8.

²⁶  2 Цар. 7.

²⁷  2 Цар. 9.

²⁸  2 Цар. 11-18.

²⁹  Аммонитская война и падение Давида, 2 Цар. 10—12.

³⁰  Грехопадение Давида, 2 Цар. 11:2 — 12.гл.

³¹  Семейные огорчения Давида, 2 Цар. 13.

³²  Восстание Авессалома, 2 Цар. 14:25, 26; 15 и сл.

³³  2 Цар. 16:15-23; 17 и 18.

³⁴  Восстание Савея, 2 Цар. 19:41-43; 20.

³⁵  2 Цар. 21 и сл.

³⁶  2 Цар. 21:1-14.

³⁷  2 Цар. 21:15-22.

³⁸  2 Цар. 22; Пс. 17.

³⁹  Исчисление народа, 2 Цар. 24; ср. 1 Парал. 21,

⁴⁰  Возмущение Адонии, 3 Цар. 1:5—53.

⁴¹  Кончина Давида, 3 Цар. 2:1-11.

⁴²  3 Цар. 2:12 и сл.; 2 Парал. 1 и сл.

⁴³  3 Цар. 3:1; 9:15-17.

⁴⁴  3 Цар. 3:3-15.

⁴⁵  3 Цар. 4.

⁴⁶  3 Цар. 3:16-28.

⁴⁷  3 Цар. 4:29-31.

⁴⁸  3 Цар. 4:29-34.⁴⁹  Построение храма, 3 Цар. 5—7; 2 Парал. 2—7.

⁵⁰  3 Цар. 6:1 и сл.

⁵¹  Освящение храма, 3 Цар. 8 гл.

⁵²  Висон — тончайшая белая полотняная материя, состав­лявшая в древности принадлежность священных и других высо­копоставленных особ.

⁵³  Молитва Соломона, 3 Цар. 8:23—53.

⁵⁴  3 Цар. 8:65, 66.

⁵⁵  3 Цар. 9, 10 и 11.

⁵⁶  3 Цар. 9:1-9.

⁵⁷  Посещение царицы Савской, 3 Цар. 10.

⁵⁸  Падение Соломона, 3 Цар. 11.

⁵⁹   Потворство идолопоклонству со стороны Соломона, 3 Цар. 11:1-8.

⁶⁰  Восстание на окраинах, 3 Цар. 11:14—25.

⁶¹  Восстание Иеровоама, 3 Цар. 11:26—40.

⁶²  3 Цар. 11:41-43; 2 Парал. 9:29-31.

⁶³  2 Цар. 11:14; 2 Парал. 2:11.

ПЕРИОД СЕДЬМОЙ

¹  3 Цар. 12; 2 Пар. 10.

²  Царствование Иеровоама 1-го, 3 Цар. 12:20 — 13.

³  Начало религиозного раскола, 3 Цар. 12:26—33.

⁴  Обличение со стороны пророка, 3 Цар. 13 гл.

⁵  3 Цар. 14 гл.

⁶  3 Цар. 14:20.

⁷  Династия Ваасы, 3 Цар. 15:33 и сл.

⁸  Царствование   Ровоама,   3   Цар.   14:29—31;   2   Парал. 12:13-16.

⁹  Нашествие   Сусакима,   3   Цар.   14:25—28;   2   Парал. 12:2-11.

¹⁰  Царствование Авии, 3 Цар. 15:1, 2; 2 Парал. 13:1, 2.

¹¹  Царствование Асы, 3 Цар. 15:9-24; 2 Парал. 14, 15.

¹²  Царствование Иосафата, 3 Цар. 15:24; 22:41, 42; 2 Па­рал. 17:1 — 20:31.

¹³  Царствование Ахава, 3 Цар. 18—22.

¹⁴  Пророк Илия, 3 Цар. 16:29 — 4 Цар. 2:18.

¹⁵  Предсказание о засухе, 3 Цар. 17:1; Ср. Иак. 5:17, 18.

¹⁶  Пребывание в Сарепте, 3 Цар. 17:8—24. Из сопоставле­ния 3 Цар. 17:8—9; Авд. 20; Лук. 4:26 можно заключать, что эта вдова была евреянка, находившаяся в замужестве за фини­киянином, в роде матери художника Хирама.

¹⁷  Испытание веры, 3 Цар. 18.

¹⁸  Все эти жрецы Ваала в сущности были израильтяне, от­ступники истинной веры, а за отступление к идолопоклонству назначалась смертная казнь. См. Второз. 13:15—16.

¹⁹  Пророк Елисей, 4 Цар. 2:19 — 10:13.

²⁰ Дело о винограднике Навуфея, 3 Цар. 21.

²¹  Войны Ахава, 3 Цар. 20—22.

²²  Царствование Охозии, 3 Цар. 22:51; 4 Цар. 1.

²³  Взятие пророка Илии на небо, 4 Цар. 2.

²⁴  10-й царь израильский Иорам, 4 Цар. 1:17; 3:1 и сл.

²⁵  Эта война с Месой, царем моавитским, получила особен­ный интерес вследствие того обстоятельства, что в недавнее вре­мя, именно в 1868 году открыт каменный памятник с надпи­сью на нем от имени этого самого Месы, царя моавитского. Надпись, в общем, рассказывает об этом именно событии, и в ней Меса, между прочим, говорит: «я воздвиг этот камень Хе-мошу (Хамосу) в Кире как камень спасения, ибо он избавил меня от всех грабителей и дал мне увидеть мое желание на всех моих врагах, на Амврие, царе израильском». Далее рассказыва­ется, как и следующие цари израильские угнетали моавитян, но Хемош, их национальный бог, избавил их. В общем, надпись за­ключает много черт, заставляющих предполагать, что в ней смоавитской точки зрения рассказывается, между прочим, то именно событие, о котором повествуется и в Библии (4 Цар. 3:4—27). Памятник из черного базальта и имеет 3 фу­та и 10 дюймов высоты, 2 фута ширины и 14 1/2 дюймов толщины. На нем 44 строки, писанных финикийскими буквами. Он найден в развалинах древнего города Дивона, бывшей север­ной столицы Моава, к северу от реки Арнона. Таким образом, этот неожиданно сохранившийся памятник, воздвигнутый бо­лее 2 ¹/₂ тысяч лет тому назад, оказался поразительным свиде­телем истинности библейского повествования.

²⁶  Иорам 5-й царь иудейский, 4 Цар. 8:17; 2 Парал. 21:5.

²⁷   Охозия  6-й царь иудейский,  4  Цар.   9:29;  2  Парал. 22:1-4.

²⁸  Исцеление Неемана, 4 Цар. 5 гл.

²⁹  Два поражения сирийского войска, 4 Цар. 6 и 7 гл.

³⁰  Гибель Иезавели, 4 Цар. 9:30-37; Ср. 3 Цар. 21:23.

³¹  Ииуй — 11-й царь израильский, 4 Цар. 10:11—36.

³²  Иоахаз, 4 Цар. 13:1-9.

³³  Иоас, 4 Цар. 13:9-13.

³⁴  Кончина  Елисея, 4 Цар. 13:14-21.

³⁵  Иеровоам II, 4 Цар. 14:23-29.

³⁶  Адма и Севоим — города, погибшие вместе с Содомом и Гоморрой.

³⁷  Осия, 20-й царь израильский, 4 Цар. 17:1 и сл.; 2 Парал. 26:1-23.

³⁸  Осада и взятие Самарии ассириянами, 4 Цар. 17:5 и сл.

³⁹  См. Layard, «Nineveh and Babylon», стр. 148.

⁴⁰  Иоас, 8-й царь иудейский, 4 Цар. 12:1—21.

⁴¹  Ахаз, 12-й царь иудейский, 4 Цар. 16:1—20.

⁴²  Ис. 7:14.

⁴³  Езекия, 13-й царь иудейский, 4 Цар. 18—20; 2 Парал. 29-32.

⁴⁴  Манассия, 14-й царь иудейский, 4 Цар. 21:1—18; Парал. 33:1—20. Молитва Манассии в конце 2 кн. Парал.

⁴⁵  Навуходоносор или по вавил. Набу-кудур-уцур означает «бог Набу защищает корону».

⁴⁶  Амон, 15-й царь иудейский, 4 Цар. 21:19—26; 2 Парал. 33:21-25.

⁴⁷  Иосия, 16-й царь иудейский, 4 Цар. 22 и 23:1—28; 2 Па­рал. 34.

⁴⁸  Все это было во исполнение предсказания, сделанного пророком Иеровоаму I.

⁴⁹  Сарак был сын Ассеурбанипала или Сарданапала гречес­ких писателей, с которыми его часто смешивали и который обыкновенно считался последним ассирийским царем, пока но­вейшие открытия не дали возможности исправить эту ошибку.

⁵⁰  Селлум или Иоахаз —  17-й царь иудейский, 4 Цар. 23:31—33. У Иосии было четыре сына: Иоахаз, Иоаким (или Елиаким), Седекия, Селлум. См. 1 Парал. 3:15.

⁵¹  Елиаким или Иоаким — 18-й царь иудейский, 4 Цар. 23:34 и сл.

⁵²  Первое пленение, Дан. 1 гл.

⁵³   Иехония, 19-й царь иудейский, 4 Цар. 24:8—16.

⁵⁴  Седекия, 20-й и последний царь иудейский, 4 Цар. 24:17 и сл.

⁵⁵  Падение Иерусалима и царства Иудейского, 4 Цар. 25 гл.

⁵⁶  Продолжительность царствования царей иудейских и из­раильских:

Цари иудейские: Ровоам — 17 лет (с 980 г. до Р.Х.); Авия — 3; Аса — 41; Иосафат — 25; Иорам — 8; Охозия — 1; Гофолия — 6; Иоас — 40; Амасия — 29; Озия — 52; Иоа-фам — 16; Ахаз — 16; Езекия — 29; Манассия — 55; Амон — 2; Иосия — 31; Иоахаз — 3 месяца; Иоаким — 11 лет; Ие­хония — 3 месяца; Седекия — 11 лет. Разрушение Иерусали­ма: 588 г. до Р.Х.

Цари израильские: Иеровоам I царствовал 23 года; На-ват — 2; Вааса — 24; Ила — 2; Замврий — 7 дней; Фамний и Амврий — 4 года; Амврий один — 8; Ахав — 22; Охозия —2; Иорам — 12; Ииуй — 26; Иоахаз — 17; Иоас — 16; Ие-ровоам II — 41; Междуцарствие — 11; Захария — 6 месяцев; Селлум — 1 месяц; Менаим — 10 лет; Факия — 2; Факей — 20; Осия — 9. Разрушение Самарии: 722 г. до Р.Х.

Нужно сказать, впрочем, что хронология периода со вре­мени разделения монархии до разрушения Иерусалима нужда­ется еще в обстоятельном исследовании на более прочных дан­ных, чего еще невозможно сделать при наличном состоянии на­уки.

Доселе еще нельзя в точности определить самого момента разделения монархии, вследствие чего хронологи расходятся на два десятилетия: 980—963. Первая из этих цифр определяется суммою лет царствования царей иудейских, а вторая — сум­мою лет царствования царей израильских. Твердый опорный пункт могла бы дать египетская хронология, если бы она уста­новила дату нашествия фараона Шешонка или Сусакима I на Палестину. Равным образом дальнейшее исследование ассирий­ской и вавилонской хронологии пролило бы значительный свет на эту еще недостаточно разъясненную область, тем более, что существует немало ассиро-вавилонских памятников, на кото­рых совместно значатся современные цари Ассиро-Вавилонии и Палестины.

Эти данные могли бы пролить свет и на библейские пока­зания о числе лет царствования царей в том или другом из ев­рейских государств, и при этом, наверно, могло бы оказаться, что показания эти нуждаются в более точном определении то­го, что, нужно отнести на совместные царствования (напр. от­ца с сыном) и что нужно отчислить на время междуцарствий. Во всяком случае, даже при теперешнем состоянии науки, с по­ложительностью можно утверждать, что если и встречаются, по-видимому, несогласия между библейской хронологией и хронологией Египта и Ассиро-Вавилонии, то эти несогласия лишь кажущиеся, и напротив, в главных моментах они с пора­зительной точностью совпадают между собою, и это все более подтверждается каждым новым открытием в истории сопри­косновенных стран.

ПЕРИОД  ВОСЬМОЙ

¹  Дан. 1:4.

²  Дан: 1:20.

³  Сон Навуходоносора, Дан. 2 гл.

⁴  Чудесное спасение трех отроков, Дан. 3.

⁵  Наказание Навуходоносору, Дан. 4.

⁶  Колонна с золотой статуей на вершине.

⁷  Пир Валтасара и взятие Вавилона, Дан. 5.

⁸  В русск. синод. переводе в данном месте — перес. В сла­вянском тексте вся надпись: Мани, фекел, фарес.

⁹  Валтасар — это, по всей вероятности, Белсарусур клино­образных надписей. Он не был царем в собственном смысле, а только заместителем своего отца Набонида, находившегося в плену у Кира, вследствие чего и Даниил сделан был «третьим» властелином в царстве, так как вторым был сам Валтасар.

¹⁰  Дарий Мидянин (Дан. 9:1)  — по предположению или тесть Кира Киаксар, или Гобрия классических писателей, Угба-ру — клинописен, — военачальник Кира.

¹¹  Откровение о седьминах, Дан. 9 гл.

¹²  Указ Кира об освобождении иудеев из плена, 1 Ездр. 1:2-4.

ПЕРИОД ДЕВЯТЫЙ

¹  Возобновление храма, 1 Ездр. 3:8 и сл.

²  Так, в русской Библии (вслед за греческой) переводится имя этого царя — Агасвер. С большею вероятностью можно предполагать, что это был Ксеркс 1, деспотический характер которого более соответствует данным библейского повествова­ния. Персидские цари идут в следующем хронологическом по-рядке: Кир (558-529), Камбиз (529-522), Дарий I Гистасп (521—485), Ксеркс I (485—465), Артаксеркс I Лонгиман (465-424), Ксеркс II (424), Дарий II (424- 405), Артаксеркс II Мнемон (405-365) и др.

³  Эллинизмом стало называться со времени Александра Ве­ликого увлечение всем греческим или эллинским, так как он сам задавался целию объединить весь мир не сколько силою оружия и политики, сколько единством греческого языка, нра­вов и образования. Евреи, говорившие на греческом языке, на­зывались эллинистами.

⁴  От евр. маккаба — молот.

⁵  Во втором храме был только один жертвенник кадиль­ный, один стол хлебов предложения и один светильник (вмес­то семи); не было в нем уже и ковчега завета с его священней­шими принадлежностями

В один том собран монументальный труд по Библейской истории Ветхого и Нового Заветов выдающегося русского библеиста, профессора Санкт-Петербургской Духовной Академии Александра Павловича Лопухина (1852-1904). В своей книге, выдержавшей до 1917 года 20 переизданий, он собрал и проанализировал весь библейско- хронологический, археологический, исторический и этнографический материал, доступный к концу XIX века. Свой труд А. П. Лопухин предназначал для чтения «вообще», для самого широкого круга людей, так как, по его мнению, «библейская история может стать неисчерпаемым источником нравственного и высшего исторического воспитания для всякого более или менее способного к серьезной умственной жизни человека».