Неспособность пользоваться своим рассудком без руководства со стороны кого то другого это

К вечному миру

Смотрите также

Итак,

каждому отдельному человеку трудно выбраться из состояния несовершеннолетия, ставшего для него почти естественным. Оно ему даже приятно

, и первое время он действительно не способен пользоваться собственным умом, так как ему никогда не позволяли делать такую попытку. Положения и формулы — эти механические орудия разумного употребления или, вернее, злоупотребления своими природными дарованиями — представляют собой кандалы постоянного несовершеннолетия. Даже тот, кто сбросил бы их, сделал бы лишь неуверенный прыжок через небольшую канаву, так как он не приучен к такого рода свободному движению. Вот почему лишь немногим удалось благодаря совершенствованию своего духа выбраться из состояния несовершеннолетия и сделать твердые шаги.

Но более возможно, и даже почти неизбежно, что

публика сама себя просветит, если только предоставить ей свободу.

Ибо тогда даже среди поставленных над толпой опекунов найдутся самостоятельно мыслящие, которые, сбросив с себя иго несовершеннолетия, распространят вокруг дух разумной оценки собственного достоинства и призвания каждого человека мыслить самостоятельно. При этом следует иметь в виду, что публика, до этого поставленная ими под это иго, затем заставит их самих оставаться под ним, если ее будут подстрекать к этому некоторые ее опекуны, не способные ни к какому просвещению. Вот как вредно насаждать предрассудки, которые в конце концов мстят тем, кто породил их или кто был предшественником тех, кто породил их. По этой причине публика может достигнуть просвещения только постепенно.

Посредством революции можно, пожалуй, добиться устранения личного деспотизма и угнетения со стороны корыстолюбцев или властолюбцев, но

никогда нельзя посредством революции осуществить истинную реформу образа мыслей

; новые предрассудки, так же как и старые, будут служить помочами для бездумной толпы.

Для этого просвещения требуется только свобода, а притом самая безобидная, а именно свобода во всех случаях публично пользоваться собственным разумом. Но вот я слышу голоса со всех сторон: не рассуждайте! Офицер говорит: не рассуждайте, а упражняйтесь! Советник министерства финансов: не рассуждайте, а платите! Духовное лицо: не рассуждайте, а верьте! (Лишь один-единственный повелитель(1 Кант имеет в виду Фридриха II, короля Пруссии, который любил изображать из себя “друга и покровителя” наук и искусств). на свете говорит: рассуждайте сколько угодно и о чем угодно, но повинуйтесь).

Здесь всюду ограничение свободы.

Какое, однако, ограничение препятствует просвещению? Какое же не препятствует, а даже содействует ему? — Я отвечаю: публичное пользование собственным разумом всегда должно быть свободным и только оно может дать просвещение людям.

Но частное пользование разумом нередко должно быть очень ограничено, но так, чтобы особенно не препятствовать развитию просвещения.

Под публичным же применением собственного разума я понимаю такое, которое осуществляется кем-то как ученым, перед всей читающей публикой. Частным применением разума я называю такое, которое осуществляется человеком на доверенном ему гражданском посту или службе.

Для некоторых дел, затрагивающих интересы общества, необходим механизм, при помощи которого те или иные

члены общества могли бы вести себя пассивно, чтобы правительство было в состоянии посредством искусственного единодушия направлять их на осуществление общественных целей

или по крайней мере удерживать их от уничтожения этих целей.

Здесь, конечно, не дозволено рассуждать, здесь следует повиноваться.

Но поскольку эта часть [общественного] механизма рассматривает себя в то же время как член всего общества и даже общества граждан мира, стало быть в качестве ученого, обращающегося к публике в собственном смысле в своих произведениях, то этот ученый может, конечно, рассуждать, не нанося ущерба делам, заниматься которыми ему поручено как пассивному члену. Было бы, например, крайне пагубно, если офицер, получивший приказ от начальства, стал бы, находясь на службе, умствовать относительно целесообразности или полезности этого приказа; он должен подчиниться. Однако по справедливости ему как ученому нельзя запрещать делать замечания об ошибках в воинской службе и предлагать это своей публике для обсуждения. Гражданин не может отказываться от уплаты установленных налогов; если он обязан уплачивать их, то он даже может быть наказан за злонамеренное порицание налогообложения как за клевету (которая могла бы вызвать общее сопротивление), но этот же человек, несмотря на это, не противоречит долгу гражданина, если он в качестве ученого публично высказывает свои мысли по поводу несовершенств или даже несправедливости налогообложения. Точно также священнослужитель обязан читать свои проповеди ученикам, обучающимся закону божьему, и своим прихожанам согласно символу церкви, ибо он с таким условием и назначен. Но как ученый, он имеет полную свободу, и это даже его долг — сообщать публике все свои тщательно продуманные и благонамеренные мысли об ошибках в церковном символе и свои предложения о лучшем устройстве религиозных и церковных дел. В этом нет ничего такого, что могло бы мучить его совесть. В самом деле, то, чему он учит как священнослужитель, он излагает как нечто такое, в отношении чего он не свободен учить по собственному разумению, а должен излагать согласно предписанию и от имени кого-то другого. Он может сказать: наша церковь учит так-то и так-то; вот доводы, которые она приводит. Он извлекает для своих прихожан в этом случае всю практическую пользу из положений, которые он сам не подписал бы с полной убежденностью, но проповедовать которые он обязан, так как не исключена возможность, что в них скрыта истина, во всяком случае в них нет ничего противоречащего внутренней религии. Ведь если бы он полагал, что в них есть нечто противоречащее ей, то он не смог бы отправлять свою службу с чистой совестью и должен был бы сложить с себя свой сан. Следовательно, применение священником своего разума перед своими прихожанами есть лишь частное его применение, ибо эти прихожане составляют только домашнее, хотя и большое, собрание людей. И ввиду этого он, как священник, не свободен и не может быть свободным, так как он выполняет чужое поручение. В качестве же ученого, который через свои произведения говорит с настоящей публикой, а именно с миром, стало быть при публичном применении своего разума, священник располагает неограниченной свободой пользоваться своим разумом и говорить от своего имени. В самом деле, полагать, что сами опекуны народа (в духовных вещах) несовершеннолетние, — это нелепость, увековечивающая нелепости.

Но может ли некое сообщество из представителей духовенства, нечто вроде собрания, или досточтимая группа (класс, как они называются в Голландии) иметь право клятвенно обязаться установить некую неизменную церковную символику, чтобы таким образом приобрести верховную опеку над каждым своим членом и через них — над народом и даже увековечить эту опеку? Я говорю: это совершенно невозможно. Подобный договор, заключенный с целью удержать человечество от дальнейшего просвещения на все времена, был бы абсолютно недействительным, даже если бы он был утвержден высшей властью, рейхстагом и самыми торжественными мирными договорами. Никакая эпоха не может обязаться и поклясться поставить следующую эпоху в такое положение, когда для нее было бы невозможно расширить свои (прежде всего настоятельно необходимые) познания, избавиться от ошибок и вообще двигаться вперед в просвещении. Это было бы преступлением против человеческой природы, первоначальное назначение которой заключается именно в этом движении вперед. И будущие поколения имеют полное право отбросить такие решения как принятые незаконно и злонамеренно. Критерий всего того, что принимается как закон для того или иного народа, заключается в вопросе: принял бы сам народ для себя такой закон.

Он мог бы быть признан на короткое время, как бы в ожидании лучшего для введения определенного порядка. При этом каждому гражданину, прежде всего священнику, нужно было бы предоставить свободу в качестве ученого публично, т. е. в своих сочинениях, делать замечания относительно недостатков в существующем устройстве, причем введенный порядок все еще продолжался бы до тех пор, пока взгляды на существо этих дел публично не распространились бы и не были доказаны настолько, что ученые, объединив свои голоса (пусть не всех), могли бы представить перед троном предложение, чтобы взять под свою защиту те общины, которые единодушно высказываются в пользу изменения религиозного устройства, не препятствуя, однако, тем, которые желают придерживаться старого. Т. о. совершенно недозволительно прийти к соглашению относительно некоего постоянного, не подвергаемого ни с чьей стороны публичному сомнению религиозного установления, пусть даже на время жизни одного человека, и тем самым исключить некоторый промежуток времени из движения человечества к совершенствованию, сделать этот промежуток бесплодным и тем самым даже вредным для будущих поколений.

Человек может откладывать для себя лично просвещение — и даже в этом случае только на некоторое время — в тех вопросах, какие ему надлежит знать.

Но отказаться от просвещения для себя лично и тем более для будущих поколений означает нарушить и попрать священные права человечества. Но то, что не может решить относительно самого себя народ, еще меньше вправе решать относительно народа монарх. Ведь его авторитет законодателя покоится именно на том, что он в своей воле объединяет всеобщую волю народа. Если он обращает внимание лишь на то, чтобы всякое истинное или мнимое усовершенствование согласовалось с гражданским порядком, то

он может позволить своим подданным самим решать, что они считают нужным делать для спасения своей души: это его не касается; его дело — следить за тем, чтобы никто насильственно не препятствовал другим заниматься определением этого спасения и содействием ему по мере своих сил.

Он сам наносит ущерб своему величию, вмешиваясь в эти дела, когда он доверяет своему правительству надзор над сочинениями, в которых его подданные пытаются разобраться в своих взглядах, а также когда он делает это по собственному высочайшему усмотрению, заслужив тем самым упрек: Caeser non est supra Grammaticos, и еще в большей степени тогда, когда он свою высшую власть унижает настолько, что начинает поддерживать в своем государстве духовный деспотизм отдельных тиранов по отношению к остальным своим подданным.

Если задать вопрос, живем ли мы теперь в просвещенный век, то ответ будет: нет, но мы живем в век просвещения. Еще многого недостает для того, чтобы люди при сложившихся в настоящее время обстоятельствах в целом были уже в состоянии или могли оказаться в состоянии надежно и

хорошо пользоваться собственным рассудком в делах религии без руководства со стороны кого-то другого

. Но имеются явные признаки того, что им теперь открыта дорога для совершенствования в этом,

препятствий же на пути к просвещению или выходу из состояния несовершеннолетия, в котором люди находятся по собственной вине, становится все меньше и меньше

. В этом отношении наш век есть век просвещения, или век Фридриха.

Государь, который не находит недостойным себя сказать, что он считает своим долгом ничего не предписывать людям в религиозных делах

, а предоставлять им в этом полную свободу, который, следовательно, отказывается даже от гордого эпитета веротерпимого, —

такой государь сам просвещен

и заслуживает того, чтобы благодарные современники и потомки их славили его как государя,

который избавил род человеческий от несовершеннолетия

, по крайней мере когда речь идет об опеке со стороны правительства, и предоставил свободу

каждому пользоваться собственным разумом в делах, касающихся совести

. При таком государе досточтимые представители духовенства могут без ущерба для своих служебных обязанностей в качестве ученых

высказать свободно и публично свои суждения и взгляды, которые в том или ином отношении отклоняются от принятой ими [церковной] символики

; в еще большей степени это может делать каждый, кто не ограничен никаким служебным долгом. Этот дух свободы распространяется также вовне даже там, где ему приходится вести борьбу с внешними препятствиями, созданными правительством, неверно понимающим самого себя. Ведь такое правительство имеет перед собой пример того, что при свободе нет ни малейшей надобности заботиться об общественном спокойствии и безопасности. Люди сами в состоянии выбраться постепенно из невежества, если никто не стремится намеренно удержать их в этом невежестве.

Я определил основной момент просвещения, состоявшего в выходе людей из состояния несовершеннолетия по собственной вине,

преимущественно в делах религиозных

, потому что в отношении искусств и наук наши правители не заинтересованы в том, чтобы играть роль опекунов над своими подданными. Кроме того, несовершеннолетие в делах религии не только наиболее вредное, но и наиболее позорное. Однако в своем образе мыслей глава государства, способствующий просвещению в делах религии, идет еще дальше; он понимает, что даже в отношении своего законодательства нет никакой опасности позволить подданным публично пользоваться своим разумом и открыто излагать свои мысли относительно лучшего составления законодательства и откровенно критиковать уже существующее законодательство; мы располагаем таким блистательным примером, и в этом отношении ни один монарх не превосходил того, кого мы почитаем в настоящее время (2 Кант здесь опять имеет в виду Фридриха II, короля Пруссии).

Однако только тот, кто, будучи сам просвещенным, не боится собственной тени, но вместе с тем содержит хорошо дисциплинированную и многочисленную армию для охраны общественного спокойствия, может сказать то, на что не отважится республика:

рассуждайте сколько угодно и о чем угодно, только повинуйтесь!

Так проявляется здесь странный, неожиданный оборот дел человеческих, да и вообще они кажутся парадоксальными, когда их рассматривают в целом. Большая степень гражданской свободы имеет, кажется, преимущество перед свободой духа народа, однако ставит этой последней непреодолимые преграды. Наоборот, меньшая степень гражданских свобод дает народному духу возможность развернуть все свои способности. И так как природа открыла под этой твердой оболочкой зародыш, о котором она самым нежным образом заботится, а именно

склонность и призвание к свободе мысли

, то этот зародыш сам воздействует на образ чувствования народа (благодаря чему народ становится постепенно более способным к свободе действий) и наконец даже на принципы правительства, считающего для самого себя полезным обращаться с человеком, который есть нечто большее, чем машина, сообразно его достоинству.

РЕЦЕНЗИЯ НА КНИГУ И. Г. ГЕРДЕРА “ИДЕИ ФИЛОСОФИИ ИСТОРИИ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА”
Дух нашего остроумного и красноречивого автора показывает в этой книге свое уже признанное своеобразие. Это сочинение, как и некоторые другие вышедшие из-под его пера, не следовало бы разбирать по обычному мерилу. Похоже, что его гений не просто собрал идеи из обширной сферы наук и искусств, чтобы добавить эти идеи к тем, которые способны быть сообщенными, а на свой лад преобразовал их (заимствуя его собственное выражение) по некоему закону ассимиляции в свой специфический образ мыслей, благодаря чему эти идеи заметно отличаются от тех идей, которыми питаются другие души и которые менее способны быть сообщенными. Пожалуй, по этой причине то, что он называет философией истории человечества, есть вовсе не то, что обычно подразумевают под этим: не логическая точность в определении понятий или тщательное различение и доказательство принципов, а не останавливающийся надолго широкий взгляд, проницательность, способная всегда найти аналогии, а в применении их — смелое воображение, связанное с умением располагать при помощи чувств и ощущений к своему предмету, который он все время держит в туманной дали. В этих чувствах и ощущениях мы скорее угадываем большое содержание мыслей или многозначимые намеки, чем холодное рассуждение.

И так как свобода мышления (которую мы здесь постоянно встречаем), примененная плодотворным умом, всегда дает пищу для размышления, то мы попытаемся выделить из его идей, насколько удастся, самые важные и своеобразные и изложить их его же словами, присоединив в заключение кое-какие замечания о целом.

Наш автор начинает с того, что расширяет поле [своего] зрения, чтобы указать человеку его место среди обитателей других планет нашей солнечной системы, и от среднего, не лишенного преимуществ положения небесного тела, которое человек населяет, автор заключает к существованию лишь некоего “среднего земного рассудка и еще гораздо более двусмысленной человеческой добродетели, на которую он должен здесь рассчитывать. Но так как наши мысли и силы, несомненно, возникают только из организации нашей Земли и стремятся к изменению и превращению до тех пор, пока не достигнут чистоты и тонкости, которые [вообще] это наше творение может дать, и если необходимо руководствоваться аналогией — а значит, и на других небесных телах не должно быть иначе, — то можно предположить, что человек будет иметь цель, одинаковую с обитателями других планет, дабы наконец не только проложить путь к многим звездам, но, быть может, вступить в общение со зрелыми существами многих различных, но родственных нашей Земле миров”. Отсюда он переходит к рассуждениям о катаклизмах, предшествовавших появлению человека. “Прежде чем могли быть созданы наш воздух, наша вода, наша Земля, необходимы были разные разлагающие, ниспровергающие друг друга нити жизни; каких только разложений и превращении друг в друга не предполагают многочисленные виды земли, камней, кристаллизации, даже структура раковин, растений, животных, наконец, человека? Он, дитя всех элементов и сущностей, их самая избранная суть и как бы цвет земного творения, мог быть только последним любимцем природы, для создания которого и встречи с которым должно было бьть пройдено много ступеней развития и превращений”.

В

шарообразной

форме Земли автора изумляет то единство, которое возникает благодаря ей, несмотря на все многообразие. “

Кто, хорошенько поразмыслив об этой форме, стал бы верить словам в области философии и религии или убивать ради них с тупым, но священным рвением?

” Точно так же кривизна эклиптики дает автору повод для рассуждений о назначении человека: “Под нашим движущимся по кривой солнцем всякое действие человека есть время года”. Ему кажется, что более глубокое знание атмосферы, даже влияния небесных тел на нее, показало бы, что они оказывают большое воздействие на историю человечества. В разделе о распределении суши и моря он объясняет строением Земли различия в истории народов: “Азия столь едина в нравах и обычаях, как если бы она была растянутая по суше одна страна. Маленькое Красное море, наоборот, разделяет нравы, небольшой Персидский залив разделяет их еще сильнее; но многие озера, горы и реки Америки, а также суша не без основания расположены преимущественно в умеренной полосе, а Старый Свет, эта колыбель человечества, создан природой иначе, чем Новый Свет”. Вторая книга посвящена различным образованиям на Земле и начинается с [рассмотрения] гранита, на который действовали свет, тепло, первозданная атмосфера и вода и, возможно, превратили кремень в известняк, в котором образовались первые живые существа моря — панцирные. Позднее возникла растительность. — Сравнение формирования человека с формированием растений и половой любви первого с цветением последних. Полезность растительного мира для человека. Животное царство. Изменение животных и человека сообразно климату. Животные в древнюю эпоху несовершенны. “Классы животных расширяются по мере отдаления от человека; чем ближе они к человеку, тем меньше их число. — Во всех [классах животных] есть одна главная форма — сходное строение скелета. — Переходные формы не исключают того, что у морских животных, растений, быть может даже у предметов, названных мертвыми, имелись одни и те же задатки организации, только бесконечно более грубые и беспорядочные.

С точки зрения вечного существа, видящего все в единой связи, форма льдинки, как она возникает, и образующейся снежинки имеет, быть может, аналогию в образовании зародыша во чреве матери. — Человек — среднее существо в животном царстве, т. е. самая распространенная форма, в которой в тончайшем виде собраны все черты всех окружающих его родов. — В воздухе и в воде я как бы вижу животных, которые из глубин и с высоты идут к человеку и шаг за шагом приближаются к его облику”. Эта книга заключается словами: “

Радуйся своему положению, о человек, и изучай себя, о благородное среднее существо, во всем, что живет вокруг тебя!

”

В третьей книге автор сравнивает строение растений и животных с организацией человека. Мы не станем прослеживать мысли автора, ибо он использует в своих целях идеи натуралистов. Приведем лишь несколько его выводов: “При помощи таких-то и таких-то органов животное создает из мертвых растений живое возбуждение и из суммы возбуждение, очищенных в своих каналах, — средство ощущения. Результатом возбуждения становится инстинкт, результатом ощущения — мысль; вечно развитие органического творчества, заложенное в каждом живом существе”. Автор исходит не из зародыша, а из органических сил как у растений, так и у животных. Он говорит: “Так же как растение есть органическая жизнь, так и полип есть органическая жизнь. Существует поэтому много органических сил: органические силы произрастания, мышечных импульсов, ощущения. Чем многочисленнее и тоньше нервы, чем крупнее мозг, тем понятливее данный род. Душа животного — совокупность всех сил, действующих в его организме”, и инстинкт не есть особая природная сила, а направление, которое природа дала всем этим силам через температуру их [тела]. Чем в большем числе орудий и различных членов распределен органический принцип природы, который мы называем то образующим (в камне), то гонящим (в растениях), то ощущающим, то искусственно строящим и который в сущности представляет собой одну и ту же органическую силу, чем больше этот принцип имеет в них свой собственный мир, тем быстрее исчезает инстинкт и начинается свободное применение органов чувств и членов (как у человека). Наконец автор приходит к выводу о важнейшем естественном отличии человека. “Прямая походка свойственна единственно лишь человеку, более того, она представляет собой организацию для всего назначения его рода и его отличительный характер”.

Человеку была предуказанна прямая походка для разумного применения его членов не потому, что он был предназначен для разумной [деятельности]; он приобрел разум благодаря прямой походке как естественное следствие того же устройства, которое было необходимо для того, чтобы он мог ходить прямо. “Так обратим же с восхищением наш благодарный взор на это священное творение, на это благодеяние, с помощью которого наш род стал родом человеческим, ибо мы видим, какая новая организация сил началась с прямой походки человека и как единственно благодаря ей человек стал человеком!”

В четвертой книге автор развивает эту мысль дальше: “Чего недостает человекоподобному существу (обезьяне), чтобы оно стало человеком”, и благодаря чему оно стало человеком? Благодаря приспособлению головы к вертикальному строению, благодаря внутренней и внешней организации согласно перпендикулярному центру тяжести. — У обезьяны есть все части мозга, которыми обладает человек; но у нее они имеют форму ее скошенного назад черепа, и такое положение создалось потому, что ее голова формировалась под другим углом и создана не для прямой походки.

Органические силы сразу действовали иначе. — “

Обрати свой взор на небо, о человек, и радуйся, содрогаясь, своему неизмеримому преимуществу, которое творец мира вложил в столь простой принцип — в твою прямую походку.

—

Главное уже не обоняние, а глаз, который поднялся выше земли и трав.

— С прямой походкой человек стал искусным существом, он получил свободные и искусные руки;

только при прямой походке возникает истинный человеческий язык.

— Теоретически и практически разум есть нечто воспринятoe, определенное соотношение и направление идей и сил, к которым пришел человек в соответствии со своей организацией и образом жизни”. И вот свобода. “

Человек — первое свободное существо, он стоит прямо

”. Стыдливость: “Она должна была быстро развиваться при вертикальном положении тела”. Его природа не подвержена особым видоизменениям. — “Откуда это? Все только благодаря его вертикальному положению. — Он был создан для того, чтобы стать человеком; мирный нрав, половая любовь, сочувствие, материнская любовь — это порождение человеческой сущности в результате его прямой походки. —

Закон справедливости и истинности основан на вертикальном положении самого человека

,

он же приучает человека к благопристойности

; религия — высшая человечность. Согнутое животное имеет неясные ощущения.

Человека бог возвысил, чтобы он, даже не зная и не желая этого, исследовал причины вещей и нашел бы тебя, о великая связь всех вещей.

Религия же порождает надежду и веру в бессмертие”. О бессмертии речь идет в пятой книге. “От камня к кристаллам, от них к металлам, от металлов к растениям, от них к животным, наконец, к человеку; так усложняется форма организации, а с ней становятся более многообразными силы и инстинкты существ, и все они наконец объединяются в образе человека, поскольку они могли создать этот образ”.

“Благодаря наличию этого ряда существ мы замечаем сходство в главной форме, которая все больше приближалась к человеческому образу; точно так же мы видим, что и силы, и инстинкты приближаются к нему. —

У каждого существа продолжительность его жизни установлена согласно цели природы, которую оно должно осуществлять.

— Чем организованнее то или иное существо, тем в большей степени его строение включает в себя строения низших видов. Человек — компендий мира: в нем органически объединены известь, земля, соли, кислоты, жиры и вода, силы роста, возбуждения, ощущения. — Это наводит нас на мысль, что имеется также невидимое царство сил и восходящий ряд невидимых сил, находящиеся в такой же связи и в таком же переходном состоянии, как в видимом царстве творения. — Это последнее царство делает все для бессмертия души, и не только для бессмертия, но и для продолжения всех действующих и живых сил мироздания. Сила не может исчезнуть, хотя орудие может прийти в негодность. То, что всеживотворящий воззвал к жизни, живет; что действует, действует вечно в своей вечной связи”. Эти принципы не разъясняются, “ибо здесь не место для этого”. Между тем “мы видим в материи столь много сил, подобных духовным силам, что полная противоположность и противоречие этих двух вообще-то очень различных сущностей — духа и материи — если не сами противоречивы, то по крайней мере кажутся совершенно недоказанными”. — “Переформированных зародышей не видел никто. Когда говорят об эпигенезе, то говорят иносказательно, как если бы члены прирастали снаружи. Возникновение (genesis) — это действие внутренних сил; для них природа подготовила материал, который они должны были формировать и в котором они должны были сделать себя видимыми. Не наша разумная душа образовала наше тело, а перст божий, органическая сила”. Итак: “1. Сила и орган внутренне связаны между собой, но не тождественны. 2. Каждая сила действует в согласии со своим органом, так как она создала его для раскрытия своей сущности и усвоила его. 3. Когда отпадает оболочка, остается сила, которая существовала еще до этой оболочки, хотя и на низшей ступени и также органически”. Затем автор говорит материалистам: “Допустим, что наша душа изначально тождественна всем силам материи, возбуждения, движения, жизни и начинает действовать только на более высокой ступени, в более развитой, более тонкой организации; но видел ли кто-нибудь исчезновение хоть какой-нибудь силы движения и возбуждения и тождественны ли эти низшие силы своим органам?” Эта связь может означать только движение вперед. Род человеческий можно рассматривать как “великое слияние низших органических сил, которые должны были развиваться в нем для создания образа человека”.

То, что организация человека происходит в некоем царстве духовных сил, показано следующим образом:
“Мысль вовсе не то, что говорит вам чувство; все данные опыта относительно происхождения мысли и чувства свидетельствуют лишь о действии хотя и органического, но все же самовластного существа, поступающего по законам духовного единения.

Так же как тело укрепляется пищей, так и дух — идеями

; мы даже замечаем в духе те же законы ассимиляции, роста и рождения. Короче говоря,

в нас сформировался внутренний духовный человек, имеющий собственную природу и нуждающийся в теле только как в орудии.

— Ясное сознание, это великое преимущество человеческой души, образовалось в ней сначала духовно, благодаря характерным чертам человека, и т. д.”. Одним словом, если мы его понимаем правильно, душа возникла прежде всего из постепенно присоединявшихся к ней духовных сил. — “Наша человеческая природа есть лишь предварительное условие, лишь бутон будущего цветка. Природа шаг за шагом отбрасывает неблагородное, создает духовное, делает тонкое еще более тонким, и ее умелые руки дают нам основание надеяться, что зародыш человечности проявится в подлинном, истинном, божественном облике человека”.

Заключительное положение: “Современное состояние человека — это, по всей вероятности, связующее среднее звено двух миров. — Если человек высшее и последнее звено в цепи земных организмов, то тем самым он начинает цепь более высокого вида существ как ее низшее звено, и, таким образом, он, вероятно, есть соединительное звено между двумя взаимодействующими системами творения. Он представляет нам сразу два мира, и это создает кажущуюся двойственность его сущности. — Жизнь есть борьба, а цветок чистой, бессмертной человечности есть корона, доставшаяся в трудной борьбе. — Наши братья, находящиеся на более высокой ступени, полюбят нас поэтому, несомненно, больше, чем мы, когда найдем и полюбим их; ибо они лучше понимают наше положение и, быть может, они воспитают из нас участников своего счастья. — Хотя и нельзя себе представить, чтобы будущее состояние никак не могло быть соотнесено с современным, как охотно полагало бы животное в человеке, все же без более высокого руководства кажутся необъяснимыми язык и первые науки. И в более поздние времена величайшие события на земле происходили по необъяснимым причинам, и часто орудиями этого были даже болезни, когда тот или иной орган становился непригодным для привычной сферы жизни на земле, так что кажется естественным, что внутренняя неутомимая сила воспринимает, возможно, впечатления, которые была не способна воспринимать ненарушимая организация. — И все же человек должен не пытаться заглянуть в свое будущее состояние, а верить в него”. (Но если он уже поверил, что он в состоянии заглянуть в него, то как можно ему запретить иногда применять эту способность?) — “Во всяком случае одно достоверно: в каждой из его сил заложена бесконечность. И силы вселенной кажутся скрытыми в душе, и ей нужен лишь организм (Organisation) или ряд организмов, чтобы привести их в действие и применять их. — Так же как появился цветок и благодаря своему вертикальному положению стал заключительным звеном царства подземного, еще не наделенного жизнью творения, т

ак и над всеми пригнутыми к земле (животными) стоит опять-таки прямо человек.

Он стоит с величавым взором и поднятыми вверх руками, как сын у своего очага, ожидающий зова отца”.

Читать дальше: https://anchiktigra.livejournal.com/2549995.html

«Две вещи наполняют душу всегда новым и всё более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее мы размышляем о них — это звёздное небо надо мной и моральный закон во мне».
Эти слова Иммануила Канта знает почти каждый, однако немногие знают смысл и содержание морального закона.
С моим приятелем по философскому факультету ЛГУ Игорем Поляковым, пригласившим меня в Калининград, у могилы Иммануила Канта мы попытались узнать, за что же люди ценят великого философа и есть ли в них тот моральный закон, о котором говорил Кант.

В XVIII веке наступила эпоха Просвещения. Просветители были уверены, что всё зло в человеке от его неграмотности; если люди будут образованы и воспитаны, они смогут отличать добро от зла и станут лучше путём совершенствования.
Этика Нового времени заключалась в определении человека как «способного к совершенствованию». Она основывается на достоинстве быть моральным Человеком: совершать хорошие бескорыстные поступки и предпочитать общественное благо личному.

В XVIII веке наука перестала быть просто наблюдением, а стала активной умственной деятельностью по формулированию законов природы и общества. Учёные Нового времени научились находить в хаосе явлений закономерности и смысл. Научные открытия пошатнули представления о Природе и Мире, и Бог перестал быть образцом для подражания. Люди стали искать новые основы взаимоотношений и новые моральные принципы.

Иммануил Кант разрушил старую мораль. Он говорил: «Мораль — это учение не о том, как мы должны сделать себя счастливыми, а о том, как мы должны стать достойными счастья».
Если раньше предназначение человека искали в его врождённой природе, то в эпоху Просвещения центром вселенной стал не Бог, а человек. Человек перестал быть средством осуществления божественного проведения и становится целью.
Человек есть «самый главный предмет в мире», полагал Кант. Существование человека «имеет в себе самом высшую цель…»

Философ пытался обнаружить основополагающий моральный закон. По Канту, только безусловный принцип, то есть не зависящий от всякого объекта желания, может иметь силу подлинного морального закона.

Понятие КАТЕГОРИЧЕСКИЙ ИМПЕРАТИВ было сформулировано Кантом в его труде «Основы метафизики нравственности» (1785 год) и подробно исследовано в последующем трактате «Критика практического разума» (1788 год).
В результате Иммануил Кант формулирует принцип: «Поступай только согласно такой максиме, руководствуясь которой ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом».

Первый практический принцип категорического императива таков: поступай только в соответствии с тем принципом, который для тебя имеет силу всеобщего закона.
Второй практический принцип категорического императива: всегда относись к другому человеку как к цели и никогда как к средству.

Императив — это правило, которое содержит объективное принуждение к поступку.
Моральный закон — это необходимость действовать вопреки внешним воздействиям (моральное принуждение).

Бывает императив гипотетический и императив категорический.
Гипотетический императив — это моральное принуждение при определённых условиях.
Категорический императив — это моральное принуждение к действию безотносительно каких-либо условий (потому он и категорический).

В качестве условий применимости категорического императива в мире явлений Кант выдвигает три постулата практического разума.
Первый выражается формулой: «Ты должен, значит ты можешь».
Второй постулат: «Должно существовать бессмертие души человека», поскольку, что без надежды на счастье у людей не хватило бы душевных сил исполнять свой долг вопреки внутренним и внешним препятствиям.
Третий постулат: для первого и второго постулатов нужен гарант, им может быть только Бог, а значит, Бог должен существовать.

В этическом учении Канта человек рассматривается с двух точек зрения: человек как явление, и человек как вещь в себе.
Поведение первого (человек как явление) определено исключительно внешними обстоятельствами и подчиняется гипотетическому императиву.
Поведение второго (человек как вещь в себе) должно подчиняться категорическому императиву, высшему априорному моральному принципу.

Поведение человека может определяться как практическими интересами, так и моральными принципами. Возникают две противоречивые тенденции: стремление к личному счастью (удовлетворению материальных потребностей) и стремление к добродетели.

Самосознание человека порождает эгоизм как природное свойство человека. Поэтому нужно обуздывать эгоизм, контролировать разумом душевные проявления личности, говорил Кант.
«С того самого дня, когда человек впервые произносит «я», он везде, где нужно, выдвигает возлюбленного себя и эгоизм его неудержимо стремится вперёд».
Человек не проявляет эгоизм только тогда, когда рассматривает своё «Я» не как весь мир, а только как часть его.

Кант считал, что по-настоящему моральное, по-настоящему «человечное» действие является прежде всего действием незаинтересованным. Свобода человека понимается здесь как способность преодолевать логику природных склонностей, борьбу с личным эгоизмом. «… эгоизм, который, будучи возведён в принцип всех наших максим, есть как раз источник всякого зла».

В книге “Критика способности суждения” Кант напишет: “Ибо там, где выступает нравственный закон, объективно нет свободного выбора в отношении того, что нужно делать”.
«Человек может мудрить сколько угодно, и всё же он не может заставить природу следовать иным закона».

Человек должен стремиться в бесконечном прогрессе своих максим к идее нравственно совершенного закона. В этом состоит ДОБРОДЕТЕЛЬ — высшее, чего может достичь конечный практический разум.

Добродетель Кант понимал как борьбу с личными интересами. Добродетель коренится в незаинтересованном действии, ориентированном не на личный эгоистический интерес, а на всеобщее благо.

Стремление не к личному счастью, а стремление к добродетели должно быть целью жизни. По Канту, счастье сосуществуют лишь в потусторонней жизни. Поэтому стремление к счастью может быть осуществлено лишь верой в Бога.

Для Канта, добродетель является борьбой свободы против нашей природности, а не совершенством, данным нам природой. Эту «вторичную природу», это внутреннее единство человека, задуманное и созданное свободной волей людей во имя общих ценностей, Кант называл «царством целей».

Немецкий философ считал, что в людях изначально (априори) сидит нравственный закон, который требует действовать порой вопреки всякой логике и прагматике. Он считал, что нравственные принципы не зависят от внешней среды.

По Канту закон нравственности не должен быть зависим от получаемого опыта, он априорный. Стремление к нему не должно быть названо ни Богом, ни желанием счастья. Он должен исходить из практического разума и автономности нашей воли.
Практический разум — единственный источник принципов морального поведения; это разум, перерастающий в волю.

Некоторые моменты человеческого поведения неподвластны обычной житейской логике, человек часто действует не только в связи с простой необходимостью. Например, спасает постороннего, подвергая свою жизнь опасности. Это внутреннее требование Кант и назвал категорическим императивом.

Все принципы морали восходят к одному верховному принципу — КАТЕГОРИЧЕСКОМУ ИМПЕРАТИВУ, предписывающему поступки, которые хороши сами по себе, безотносительно к какой-либо иной, кроме самой нравственности, цели (например, быть честным).

По Канту, мораль не должна зависеть от жизненного опыта и всех прочих доводов.
Этическое учение Канта о том, как должно быть, а не как есть на самом деле. Для него ориентиром являются не фактические поступки людей, а требование долга. Долг есть необходимость действия из уважения к нравственному закону. Именно в долге Кант ищет источник всеобщности моральных норм.

Кант полагал, что эволюция человеческого общества связана с его моральным совершенствованием: люди из естественного состояния должны перейти в моральное.
Философ преуменьшает значение понятия совесть, для него это лишь чувство, важнее долг — как веление разума.
При этом Кант восхищался Ж-Ж. Руссо, для которого совесть — источник морали, “бессмертный божественный инстинкт и голос Небес”.

Иммануил Кант приветствовал Великую французскую революцию, однако считал: «Посредством революции можно, пожалуй, добиться устранения личного деспотизма и угнетения со стороны корыстолюбцев или властолюбцев, но никогда нельзя посредством революции осуществить истинную реформу образа мыслей; новые предрассудки, так же как и старые, будут служить помочами для бездумной толпы».

«Потеря свободы и единоличная власть повелителя представляют собой большое несчастье, но это приводит к упорядоченной системе; более того, при такой власти действительно больше порядка, хотя и меньше счастья, чем в свободных государствах».

«Я могу, конечно, представить себе морального политика, то есть такого, который так относится к принципам политики, что они совмести с моралью, но не могу представить себе политического моралиста, который строит свою мораль так, как того пожелают интересы государственных мужей».
«… обладание властью неизбежно извращает свободное суждение разума».

«Различие между ложной и здоровой моралью состоит в том, что первая ищет лишь средства против зла, а вторая заботится о том, чтобы не было самих причин этого зла», — утверждал Кант.
«Угроза вечного наказания не может быть непосредственным основанием для морально добрых поступков, но, несомненно, может быть сильным противовесом соблазну к злу…»

Кто же формулирует моральные максимы для общества?

Кант утверждал, что на это способен только гений. «Гений — это врождённая способность души, посредством которой природа даёт искусству правила».

Насколько универсален моральный закон Канта?

Об этом до сих пор спорят учёные и кантоведы.
На конференции «Дни философии в Петербурге» в 2019 году доктор философских наук, профессор Р.Г.Апресян сделал доклад об универсальности (Канта). Мы познакомились с Рубеном Грантовичем непосредственно на конференции и он ответил на мои вопросы.

Многие философы критиковали категорический императив Канта. «Может это и верно в теории, но не годится для практики», — говорили и говорят скептики.

Категорический императив не имеет конкретного содержания, он носит характер общего призыва. «Поступай только согласно такой максиме, руководствуясь которой ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом».
Но каков этот всеобщий закон, не раскрывается.

Некоторые сравнивают моральный закон Канта с «золотым правилом нравственности» (которому 5 тысяч лет!): «Как хочешь, чтобы с тобой поступали, так и с другими поступай. Чего себе не желаешь, того и другим не делай».

В исламе это правило есть в «Сунне» как одно из изречений Мухаммеда. Есть оно и в индуизме: упоминается оно в Махабхарате. В китайской философии его сформулировал Конфуций в знаменитых «Беседах и суждениях».
Говорит об этом и Иисус Христос: «Итак во всём, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними, ибо в этом закон и пророки.» (Евангелие от Матфея, 7:12).

Касаясь вопроса об отношении религии и морали, Кант в своём сочинении «Религия в пределах только разума» пишет: «Следовательно, для себя самой мораль отнюдь не нуждается в религии; благодаря чистому практическому разуму она довлеет сама себе».
«Религия без нравственной совестливости — это суеверное служение».
«… истинная религия состоит не в знании или в исповедании того, что Бог сделал или делает для нашего спасения, а в том, что мы сами должны делать, чтобы стать достой ными этого».

Кант говорил: «Прежде всего, я принимаю за правило следующее ни в каких доказательствах не нуждающееся положение: всё, что человек сверх праведного образа жизни предполагает возможным сделать, чтобы стать угодным Богу, есть лишь религиозный фанатизм и лжеслужение Богу».

Согласно Канту, «религия ничем не отличается от морали по своему содержанию».
«Мораль, поскольку она основана на понятии о человеке как существе свободном, но именно поэтому и связывающем себя безусловными законами посредством своего разума, не нуждается ни в идее о другом существе над ним, чтобы познать свой долг, ни в других мотивах, кроме самого закона, чтобы этот долг исполнить».

Следует напомнить, что слово «теория» происходит от theion orao («я созерцаю божественное»). Раньше люди верили в Бога и соблюдали его заповеди, которые были своего рода моральным кодексом. Теперь люди «просветились», поняли, что никакого Бога нет, значит «всё дозволено».

Но Просвещение – это не только и не столько свет разума, рациональность, сколько внутренний свет духа.
«Просвещение – это выход человека из состояния своего несовершеннолетия, в котором он находится по собственной вине, – писал Кант. – Несовершеннолетие есть неспособность пользоваться своим рассудком без руководства со стороны кого-то другого. Несовершеннолетие по собственной вине – это такое, причина которого заключается не в недостатке рассудка, а в недостатке решимости и мужества пользоваться им без руководства со стороны кого-то другого. Sapere aude! – имей мужество пользоваться собственным умом! – таков, следовательно, девиз Просвещения».

Некоторые считают философов этакими мудрецами, знающими ответы на все вопросы. Другим философия кажется игрой ума, оторванной от реальной жизни. Философы действительно любят создавать философские понятия, чем надеются остаться в истории науки.

Кандидат философских наук, доцент философского факультета Санкт-Петербургского государственного университета Александр Николаевич Исаков одну из своих лекций посвятил Канту и его категорическому императиву. Исаков считает, что необходимость категорического императива Канта остаётся не познанной.

Что-то указывало Канту на сверхприродное предназначение его сущности. Кант говорил, что не может увидеть бесконечности. И хотя она непосредственно невыразима, есть что-то такое, чего нельзя увидеть и пощупать, но что создаёт в разуме идею бесконечности. Разум требует единства всех частных законов, их выведение из единого универсального закона. Кант хотел открыть этот общий универсальный закон, из которого бы вытекали частные законы.

Юридические законы Кант выводил из нравственных. Философ признавал право на свободное высказывание своего мнения, но с оговоркой: «рассуждайте сколько угодно и о чём угодно, только повинуйтесь».
«Итак, всеобщий правовой закон гласит: поступай внешне так, чтобы свободное проявление твоего произвола было совместимо со свободой каждого, сообразно с всеобщим законом…»
«Свобода размахивать руками заканчивается у кончика носа другого человека».

Принято подчёркивать положительные стороны философии Канта. При этом умалчивают о её отрицательных последствиях при искажениях. Философия Канта привела к признанию чуть ли не автономии разума.
«Когда справедливость исчезает, то не остается ничего, что могло бы придать ценность жизни людей».

Кант жил в своём замкнутом мире и плохо знал реальную действительность. Часто он принимал желаемое за действительное, подменяя жестокую правду жизни своими умозрительными конструкциями. Философ делал ставку на ум и боролся с неподвластными чувствами.

ПО МОЕМУ МНЕНИЮ, нравственность не выдумка, а горький опыт человеческой истории! Она необходима, потому что способствует выживанию людей. При этом нравственность не должна зависеть от условий, иначе можно оправдать всё что угодно.

Хрупкую конструкцию человеческого существа сломал утяжелившийся собственным тщеславием разум. Опьянённые техническими достижениями, мы ушли от естественной жизни, тем самым лишившись изначально заложенного в нас Смысла.

Противоречивость категорического императива замечают многие. Что есть моральное правило для одного человека, какое он хотел бы сделать законом для всех, другим людям может быть совершенно неприемлемо.

Приведу пример. Недавно в супермаркете я заметил, что кассир пробивает мне цену продукта на 50% дороже, чем указано на ценнике «по акции». Я сказал об этом кассиру, тот позвал менеджера, менеджер ушёл разбираться. У стоящих за мной в очереди людей я попросил прощения за задержку и объяснил, что пенсия у меня минимальная, потому вынужден считать каждую копейку. Однако люди в очереди стали возмущаться: «вы всех задерживаете, вы эгоист, думаете только о себе…» Я ответил, что стараюсь для всех, чтобы магазин никого не обсчитывал и торговали честно.

Иммануил Кант рассматривал честность как необходимое условие. «…правдивость есть долг, который необходимо рассматривать как фундамент всех основываемых на договоре обязанностей, закон который становится шатким и бесполезным, если допустить хотя бы малейшее исключение из него».

Но моё моральное правило поступать честно в любой ситуации, не нашло понимания у людей в очереди: меня обругали, называли идиотом и т.п.

Из уст торговцев мне неоднократно доводилось слышать их «моральное правило»: «не обманешь — не проживёшь».
Некоторые люди живут по принципу «человек человеку — волк».

Кантовский принцип «Относись к другому человеку как к цели и никогда как к средству» носит характер призыва; в реальной жизни он редко встречается и трудно выполним.

О заповеди Христа – «возлюби врага своего» – мало кто вспоминает.
Как-то я посоветовал приятелю, поступать по заповеди божьей.
— Вспомни заповедь: возлюби ближнего как самого себя.
— Да я себя ненавижу!

Если я возлюблю ближнего как самого себя, то не должен его жрать, и тогда он сожрёт меня. Значит, я из любви к ближнему должен принести себя в жертву? Да никто не живёт по христовой заповеди! Это только на словах призывают к любви, а на деле жрут друг друга. Необходимость заставляет бороться за выживание. Значит, не верна христова заповедь, если противоречит природе человеческой. Выходит, Христос ошибался, раз не под силу людям любить ближнего своего как самого себя.

Можно ли выжить, прощая врагов своих и возлюбив их по заповеди Христовой?

В мире по сути всего две Идеи:
Первая – мир был сотворён Богом и надо жить по божественным законам, любить ближних и помогать слабым.
Вторая – наш мир есть результат долгой эволюции, и жить надо по природным законам естественного отбора, где выживает сильнейший, а слабый погибает, где каждый за себя и выживать надо любой ценой.

По каким же законам жить: бороться за выживание любой ценой или жертвовать собой ради любви к ближнему?

Если жить по закону Бога, то нужно жертвовать собой из любви к ближнему.
Но если жизнь даётся только раз и бессмертия не существует, то стоит ли жертвовать своей жизнью во имя чего-либо?
Заслуживает ли какая-нибудь идея, чтобы отдать ради неё жизнь?
Что важнее: жизнь или идея?

Если важнее жизнь, то ради сохранения своей жизни можно пожертвовать любыми идеалами, пойти на любое преступление.
Если важнее идея, то ради высокой идеи можно пожертвовать своей жизнью, а если потребуется, то и жизнью других людей.

Поставьте человека в нечеловеческие условия, и он нарушит любые запреты.
Человек – существо порочное. Устройство общества может либо потворствовать его порочности, либо ограничивать. Ограничение инстинктивной природы человека и есть культура. Но инстинкты сильнее культуры. Знания не делают человека лучше.

Я, как и Кант, скромно называю себя исследователем. Однако в отличие от Канта мои исследования носят не априорный характер, а вытекают из опыта конкретных социологических исследований.

Я написал роман-исследование «Чужой странный непонятный необыкновенный чужак», где использовал практически все социологические приёмы и методы. Даже не приходилось ничего выдумывать, просто описывал произошедшее.

— Нет никакой морали! Люди всегда поступают, как им выгодно. Воровать нечестно? А государству можно своих граждан обворовывать? Когда правительство грабит народ, заставляя втридорога платить, это можно? Нас поставили на грань выживания, и в таких условиях призывать к моральности аморально.
— Так можно найти оправдание и предательству, и подлости, и убийству.
— Да, я украл, но я действовал в ситуации крайней необходимости. Мне есть было нечего. И денег ни копейки. Но никогда не оправдают укравшего буханку хлеба, даже если он украл, чтобы не умереть с голода. Это не воровство, когда я беру то, что заработал, но чего мне не хотят отдавать. Это компенсация! Почему государству можно воровать у граждан, а нам нельзя?
— Выходит, в ситуации крайней необходимости нет морали, и чтобы выжить, допустимо всё?
— Поставьте человека в нечеловеческие условия, и он нарушит любые запреты. Бывают ситуации, когда воровство единственный способ выжить. Когда речь идёт о жизни и смерти, благородству нет места! Нравственность существует лишь в границах жизни, а не за её пределами!
— Но и в ситуации крайней необходимости люди ведут себя по-разному: кто-то жертвует собой, а кто-то предаёт.
— Всё зависит от обстоятельств! От обстоятельств и от человека.

— Вот я вор. Ты спросишь, где у меня совесть? А я тебе отвечу: покажи мне, кто по совести живёт, кто? Бог заповедовал делиться. Вот у тебя деньги есть, а у меня нет. И ведь если я попрошу у тебя три тысячи, ты ведь не дашь. Вот я и беру сам. Так сказать, восстанавливаю справедливость, раз у тебя есть, а у меня нет. С деньгами нужно расставаться легко, и никогда не жалеть.
Дмитрий вспомнил, как однажды его обворовали на вокзале, вытащили бумажник из кармана брюк.
— Не может человек без Бога, не может! Не уголовный кодекс удерживает от преступлений! Вот почему-то видео наблюдения боятся, а во всевидящего контролёра — Бога — не верят. А без веры в посмертное воздаяние, человек превращается в животное.
— Совесть… это химеры, муки совести – интеллигентская блажь, — продолжал «авторитет». — У дикаря нет совести; он сожрёт тебя и не подавится. Чтобы выжить, есть два пути: либо убивать, либо примириться. Но всё равно побеждает сильнейший! Короче: или жрать другого против своей совести, или быть съеденным самому.

— По каким же тогда законам жить?
— А по закону кровной мести. Люди признают только силу. Кровь за кровь! Справедливо, а главное эффективно. Страх удерживает людей, и только страх, а не какая-то совесть.
— Выходит, надо жить по закону джунглей и жрать друг друга?
— Таков закон природы: каждый сам за себя и выживает сильнейший!
— Ни один биологический вид не ведёт такой внутривидовой борьбы, только человек. В природе генетически заложен видовой альтруизм, когда один жертвует собой ради спасения вида. Для выживания необходим альтруизм! Так и Христос пожертвовал собой ради спасения человечества.
— Значит, надо жить по христовой заповеди, не убивать и любить друг друга? Но ведь если я возлюблю ближнего как самого себя, то не должен его жрать, и тогда он сожрёт меня. Значит, я из любви к ближнему должен принести себя в жертву? Да никто не живёт по христовой заповеди! Это только на словах призывают к любви, а на деле жрут друг друга. Необходимость заставляет бороться за выживание. Значит, не верна христова заповедь, если противоречит природе человеческой. Выходит, Христос ошибался, раз не под силу людям любить ближнего своего как самого себя.
— Но тогда для чего все эти призывы к совести, любви к ближнему? Лишь как предохранитель от самоуничтожения, противовес беспощадной борьбе за выживание?
— Не стоит и думать, — отмахнулся «вор в законе».
— Но я хочу знать Истину!
— А зачем?!!
— Чтобы понять, как мне жить? По какому закону: по божественному, и жертвовать собой из любви к ближнему, или согласно природному закону выживать любой ценой?
— Возможно, и нет ответа.
— А может, не верен идеал, если живут не по нравственному закону, а по закону природному? Значит, права жизнь, а не наши идеальные представления о ней? Но если прав закон природы, тогда почему так укоренены в сознании человечества нравственные заповеди, притом что люди живут по закону выживания и личной выгоды? Откуда этот нравственный закон? Из инстинкта самосохранения или извне? Что есть эти призывы к любви, этот нравственный закон: осознание необходимости выживания или вмешательство Бога? Внешняя необходимость или внутренняя? И если нет правды на земле, возможно, правды нет и выше? Если на Земле таков закон природы, возможно, что и в Космосе царит то же самое, та же борьба?
— Я недавно слышал, будто чёрная дыра «сожрала» звезду.
— Значит, невозможна гармония, взаимное полное и окончательное примирение, чтобы все были довольны, и всё было хорошо?
— Прόклятые вопросы, прόклятые!
— Повсюду борьба за выживание, а в результате череда смертей, кажущаяся бесконечной. Убийства, конфликты, ни дня без распрей; кажется, вся история человечества — нескончаемая череда войн. Что может удержать человечество от самоуничтожения? Только любовь. Она — необходимость. Внутренняя необходимость! А возможно, и внешняя. Без любви, человечество обречено на самоуничтожение».
(из моего романа-быль «Странник»(мистерия) на сайте Новая Русская Литература

В романе-быль «Странник» (мистерия) я сформулировал свой моральный закон — ЛЮБОВЬ ТВОРИТЬ НЕОБХОДИМОСТЬ. Как и у Иммануила Канта мой моральный закон носит характер императива, обладает всеобщностью и универсальностью.

Любовь творить необходимость!
Теперь я знаю почему.
Ведь правит миром Божья милость:
Когда я должен, что могу!
Творение имеет принцип,
И он во всём, всегда, везде:
Любовь творит необходимость
И в Космосе, и на Земле.
Необходимость жить любовью,
Необходимость мир любить,
И принимать любовь и с болью,
И даже мучаясь, творить.
Творить любовь — необходимость!
И всё подчинено тому.
Ведь всё, к чему бы ни стремилось,
Творит зачем и почему.
Зачем себя осуществляем?
И почему хотим любви?
Тем волю Бога исполняем,
Достичь желая Красоты.
Творить себя — необходимость,
Любовь нас требует себе.
Что в Космосе — и в нас вместилось,
Вселенский смысл — он и во мне! —
ЛЮБОВЬ
ТВОРИТЬ
НЕОБХОДИМОСТЬ
(из моего романа-быль «Странник»(мистерия) на сайте Новая Русская Литература

P.S. Посвящаю эту статью памяти безвременно ушедшего из жизни декана философского факультета МГУ Владимира Васильевича Миронова.
Читайте продолжение в моих статьях «Кант — доказательство Бога», «Вселенная Иммануила Канта» и др.
Буду признателен за уточнения и дополнения.

Так что же вы хотели сказать своим постом? – спросят меня.

Всё что я хочу сказать людям, заключено в основных идеях:
1 Цель жизни – научиться любить, любить несмотря ни на что
2 Смысл – он везде
3 Любовь творить необходимость.
4 Всё есть любовь.

А Вы разделяете МОРАЛЬНЫЙ ЗАКОН КАНТА?

© Николай Кофырин – Новая Русская Литература

Иммануил Кант
Ответ на вопрос: Что такое просвещение

Просвещение — это выход человека из состояния своего несовершеннолетия, в котором он находится по собственной вине. Несовершеннолетие есть неспособность пользоваться своим рассудком без руководства со стороны кого-то другого. Несовершеннолетие по собственной вине — это такое, причина которого заключается не в недостатке рассудка, а в недостатке решимости и мужества пользоваться им без руководства со стороны кого-то другого. Sapere aude! — имей мужество пользоваться собственным умом! — таков, следовательно, девиз Просвещения.

Леность и трусость — вот причины того, что столь большая часть людей, которых природа уже давно освободила от чужого руководства, все же охотно остаются на всю жизнь несовершеннолетними; по этим же причинам так легко другие присваивают себе право быть их опекунами. Ведь так удобно быть несовершеннолетним! Если у меня есть книга, мыслящая за меня, если у меня есть духовный пастырь, совесть которого может заменить мою, и врач, предписывающий мне такой-то образ жизни, и т. п., то мне нечего и утруждать себя. Мне нет надобности мыслить, если я в состоянии платить; этим скучным делом займутся вместо меня другие. То, что значительное большинство людей (и среди них весь прекрасный пол) считает не только трудным, но и весьма опасным переход к совершеннолетию, — это уже забота опекунов, столь любезно берущих на себя верховный надзор над этим большинством. После того как эти опекуны оглупили свои домашний скот и заботливо оберегли от того, чтобы эти покорные существа осмелились сделать хоть один шаг без помочей, на которых их водят, — после всего этого они указывают таким существам на грозящую им опасность, если они попытаются ходить самостоятельно. Правда, эта опасность не так уж велика, ведь после нескольких падений в конце концов они научились бы ходить; однако такое обстоятельство делает их нерешительными и отпугивает их, удерживая от дальнейших попыток.

Итак, каждому отдельному человеку трудно выбраться из состояния несовершеннолетия, ставшего для него почти естественным. Оно ему даже приятно, и первое время он действительно не способен пользоваться собственным умом, так как ему никогда не позволяли делать такую попытку. Положения и формулы — эти механические орудия разумного употребления или, вернее, злоупотребления своими природными дарованиями — представляют собой кандалы постоянного несовершеннолетия. Даже тот, кто сбросил бы их, сделал бы лишь неуверенный прыжок через небольшую канаву, так как он не приучен к такого рода свободному движению. Вот почему лишь немногим удалось благодаря совершенствованию своего духа выбраться из состояния несовершеннолетия и сделать твердые шаги.

Но более возможно, и даже почти неизбежно, что публика сама себя просветит, если только предоставить ей свободу. Ибо тогда даже среди поставленных над толпой опекунов найдутся самостоятельно мыслящие, которые, сбросив с себя иго несовершеннолетия, распространят вокруг дух разумной оценки собственного достоинства и призвания каждого человека мыслить самостоятельно. При этом следует иметь в виду, что публика, до этого поставленная ими под это иго, затем заставит их самих оставаться под ним, если ее будут подстрекать к этому некоторые ее опекуны, не способные ни к какому просвещению. Вот как вредно насаждать предрассудки, которые в конце концов мстят тем, кто породил их или кто был предшественником тех, кто породил их. По этой причине публика может достигнуть просвещения только постепенно.

Посредством революции можно, пожалуй, добиться устранения личного деспотизма и угнетения со стороны корыстолюбцев или властолюбцев, но никогда нельзя посредством революции осуществить истинную реформу образа мыслей; новые предрассудки, так же как и старые, будут служить помочами для бездумной толпы.

Для этого просвещения требуется только свобода, а притом самая безобидная, а именно свобода во всех случаях публично пользоваться собственным разумом. Но вот я слышу голоса со всех сторон: не рассуждайте! Офицер говорит: не рассуждайте, а упражняйтесь! Советник министерства финансов: не рассуждайте, а платите! Духовное лицо: не рассуждайте, а верьте! (Лишь один-единственный повелитель1 на свете говорит: рассуждайте сколько угодно и о чем угодно, но повинуйтесь/) Здесь всюду ограничение свободы. Какое, однако, ограничение препятствует просвещению? Какое же не препятствует, а даже содействует ему? — Я отвечаю: публичное пользование собственным разумом всегда должно быть свободным и только оно может дать просвещение людям. Но частное пользование разумом нередко должно быть очень ограничено, но так, чтобы особенно не препятствовать развитию просвещения. Под публичным же применением собственного разума я понимаю такое, которое осуществляется кем-то как ученым, перед всей читающей публикой. Частным применением разума я называю такое, которое осуществляется человеком на доверенном ему гражданском посту или службе. Для некоторых дел, затрагивающих интересы общества, необходим механизм, при помощи которого те или иные члены общества могли бы вести себя пассивно, чтобы правительство было в состоянии посредством искусственного единодушия направлять их на осуществление общественных целей или по крайней мере удерживать их от уничтожения этих целей. Здесь, конечно, не дозволено рассуждать, здесь следует повиноваться. Но поскольку эта часть [общественного] механизма рассматривает себя в то же время как член всего общества и даже общества граждан мира, стало быть в качестве ученого, обращающегося к публике в собственном смысле в своих произведениях, то этот ученый может, конечно, рассуждать, не нанося ущерба делам, заниматься которыми ему поручено как пассивному члену. Было бы, например, крайне пагубно, если офицер, получивший приказ от начальства, стал бы, находясь на службе, умствовать относительно целесообразности или полезности этого приказа; он должен подчиниться. Однако по справедливости ему как ученому нельзя запрещать делать замечания об ошибках в воинской службе и предлагать это своей публике для обсуждения. Гражданин не может отказываться от уплаты установленных налогов; если он обязан уплачивать их, то он даже может быть наказан за злонамеренное порицание налогообложения как за клевету (которая могла бы вызвать общее сопротивление), но этот же человек, несмотря на это, не противоречит долгу гражданина, если он в качестве ученого публично высказывает свои мысли по поводу несовершенств или даже несправедливости налогообложения. Точно также священнослужитель обязан читать свои проповеди ученикам, обучающимся закону божьему, и своим прихожанам согласно символу церкви, ибо он с таким условием и назначен. Но как ученый, он имеет полную свободу, и это даже его долг — сообщать публике все свои тщательно продуманные и благонамеренные мысли об ошибках в церковном символе и свои предложения о лучшем устройстве религиозных и церковных дел. В этом нет ничего такого, что могло бы мучить его совесть. В самом деле, то, чему он учит как священнослужитель, он излагает как нечто такое, в отношении чего он не свободен учить по собственному разумению, а должен излагать» согласно предписанию и от имени кого-то другого. Он может сказать: наша церковь учит так-то и так-то; вот доводы, которые она приводит. Он извлекает для своих прихожан в этом случае всю практическую пользу из положений, которые он сам не подписал бы с полной убежденностью, но проповедовать которые он обязан, так как не исключена возможность, что в них скрыта истина, во всяком случае в них нет ничего противоречащего внутренней религии. Ведь если бы он полагал, что в них есть нечто противоречащее ей, то он не смог бы отправлять свою службу с чистой совестью и должен был бы сложить с себя свой сан. Следовательно, применение священником своего разума перед своими прихожанами есть лишь частное его применение, ибо эти прихожане составляют только домашнее, хотя и большое, собрание людей. И ввиду этого он, как священник, не свободен и не может быть свободным, так как он выполняет чужое поручение. В качестве же ученого, который через свои произведения говорит с настоящей публикой, а именно с миром, стало быть при публичном применении своего разума, священник располагает неограниченной свободой пользоваться своим разумом и говорить от своего имени. В самом деле, полагать, что сами опекуны народа (в духовных вещах) несовершеннолетние, — это нелепость, увековечивающая нелепости.

Но может ли некое сообщество из представителей духовенства, нечто вроде собрания, или досточтимая группа (класс, как они называются в Голландии) иметь право клятвенно обязаться установить некую неизменную церковную символику, чтобы таким образом приобрести верховную опеку над каждым своим членом и через них — над народом и даже увековечить эту опеку? Я говорю: это совершенно невозможно. Подобный договор, заключенный с целью удержать человечество от дальнейшего просвещения на все времена, был бы абсолютно недействительным, даже если бы он был утвержден высшей властью, рейхстагом и самыми торжественными мирными договорами. Никакая эпоха не может обязаться и поклясться поставить следующую эпоху в такое положение, когда для нее было бы невозможно расширить свои (прежде всего настоятельно необходимые) познания, избавиться от ошибок и вообще двигаться вперед в просвещении. Это было бы преступлением против человеческой природы, первоначальное назначение которой заключается именно в этом движении вперед. И будущие поколения имеют полное право отбросить такие решения как принятые незаконно и злонамеренно. Критерий всего того, что принимается как закон для того или иного народа, заключается в вопросе: принял бы сам народ для себя такой закон. Он мог бы быть признан на короткое время, как бы в ожидании лучшего для введения определенного порядка. При этом каждому гражданину, прежде всего священнику, нужно было бы предоставить свободу в качестве ученого публично, т. е. в своих сочинениях, делать замечания относительно недостатков в существующем устройстве, причем введенный порядок все еще продолжался бы до тех пор, пока взгляды на существо этих дел публично не распространились бы и не были доказаны настолько, что ученые, объединив свои голоса (пусть не всех), могли бы представить перед троном предложение, чтобы взять под свою защиту те общины, которые единодушно высказываются в пользу изменения религиозного устройства, не препятствуя, однако, тем, которые желают придерживаться старого. Л о совершенно недозволительно прийти к соглашению относительно некоего постоянного, не подвергаемого ни с чьей стороны публичному сомнению религиозного установления, пусть даже на время жизни одного человека, и тем самым исключить некоторый промежуток времени из движения человечества к совершенствованию, сделать этот промежуток бесплодным и тем самым даже вредным для будущих поколений. Человек может откладывать для себя лично просвещение — и даже в этом случае только на некоторое время — в тех вопросах, какие ему надлежит знать. Но отказаться от просвещения для себя лично и тем более для будущих поколений означает нарушить и попрать священные права человечества. Но то, что не может решить относительно самого себя народ, еще меньше вправе решать относительно народа монарх. Ведь его авторитет законодателя покоится именно на том, что он в своей воле объединяет всеобщую волю народа. Если он обращает внимание лишь на то, чтобы всякое истинное или мнимое усовершенствование согласовалось с гражданским порядком, то он может позволить своим подданным самим решать, что они считают нужным делать для спасения своей души: это его не касается; его дело — следить за тем, чтобы никто насильственно не препятствовал другим заниматься определением этого спасения и содействием ему по мере своих сил. Он сам наносит ущерб своему величию, вмешиваясь в эти дела, когда он доверяет своему правительству надзор над сочинениями, в которых его подданные пытаются разобраться в своих взглядах, а также когда он делает это по собственному высочайшему усмотрению, заслужив тем самым упрек: Caeser non est supra Grammaticos, и еще в большей степени тогда, когда он свою высшую власть унижает настолько, что начинает поддерживать в своем государстве духовный деспотизм отдельных тиранов по отношению к остальным своим подданным.

Если задать вопрос, живем ли мы теперь в просвещенный век, то ответ будет: нет, но мы живем в век просвещения. Еще многого недостает для того, чтобы люди при сложившихся в настоящее время обстоятельствах в целом были уже в состоянии или могли оказаться в состоянии надежно и хорошо пользоваться собственным рассудком в делах религии без руководства со стороны кого-то другого. Но имеются явные признаки того, что им теперь открыта дорога для совершенствования в этом, препятствий же на пути к просвещению или выходу из состояния несовершеннолетия, в котором люди находятся по собственной вине, становится все меньше и меньше. В этом отношении наш век есть век просвещения, или век Фридриха.

Государь, который не находит недостойным себя сказать, что он считает своим долгом ничего не предписывать людям в религиозных делах, а предоставлять им в этом полную свободу, который, следовательно, отказывается даже от гордого эпитета веротерпимого, — такой государь сам просвещен и заслуживает того, чтобы благодарные современники и потомки их славили его как государя, который избавил род человеческий от несовершеннолетия, по крайней мере когда речь идет об опеке со стороны правительства, и предоставил свободу каждому пользоваться собственным разумом в делах, касающихся совести. При таком государе досточтимые представители духовенства могут без ущерба для своих служебных обязанностей в качестве ученых высказать свободно и публично свои суждения и взгляды, которые в том или ином отношении отклоняются от принятой ими [церковной] символики; в еще большей степени это может делать каждый, кто не ограничен никаким служебным долгом. Этот дух свободы распространяется также вовне даже там, где ему приходится вести борьбу с внешними препятствиями, созданными правительством, неверно понимающим самого себя. Ведь такое правительство имеет перед собой пример того, что при свободе нет ни малейшей надобности заботиться об общественном спокойствии и безопасности. Люди сами в состоянии выбраться постепенно из невежества, если никто не стремится намеренно удержать их в этом невежестве.

Я определил основной момент просвещения, состоявшего в выходе людей из состояния несовершеннолетия по собственной вине, преимущественно в делах религиозных, потому что в отношении искусств и наук наши правители не заинтересованы в том, чтобы играть роль опекунов над своими подданными. Кроме того, несовершеннолетие в делах религии не только наиболее вредное, но и наиболее позорное. Однако в своем образе мыслей глава государства, способствующий просвещению в делах религии, идет еще дальше; он понимает, что даже в отношении своего законодательства нет никакой опасности позволить подданным публично пользоваться своим разумом и открыто излагать свои мысли относительно лучшего составления законодательства и откровенно критиковать уже существующее законодательство; мы располагаем таким блистательным примером, и в этом отношении ни один монарх не превосходил того, кого мы почитаем в настоящее время.

Однако только тот, кто, будучи сам просвещенным, не боится собственной тени, но вместе с тем содержит хорошо дисциплинированную и многочисленную армию для охраны общественного спокойствия, может сказать то, на что не отважится республика: рассуждайте сколько угодно и о чем угодно, только повинуйтесь! Так проявляется здесь странный, неожиданный оборот дел человеческих, да и вообще они кажутся парадоксальными, когда их рассматривают в целом. Большая степень гражданской свободы имеет, кажется, преимущество перед свободой духа народа, однако ставит этой последней непреодолимые преграды. Наоборот, меньшая степень гражданских свобод дает народному духу возможность развернуть все свои способности. И так как природа открыла под этой твердой оболочкой зародыш, о котором она самым нежным образом заботится, а именно склонность и призвание к свободе мысли, то этот зародыш сам воздействует на образ чувствования народа (благодаря чему народ становится постепенно более способным к свободе действий) и наконец даже на принципы правительства, считающего для самого себя полезным обращаться с человеком, который есть нечто большее, чем машина, сообразно его достоинству.

Рубрики : Общество, Последние статьи, Философия

---

Нашли у нас полезный материал? Помогите нам оставаться свободными, независимыми и бесплатными, сделав любое пожертвование или купив что-то из нашего литературного мерча.

---

Разбираем работу Фуко «Что такое Просвещение», в которой он обращается к идеям Канта и объясняет, почему мы до сих пор живем в эпохе Просвещения, как научиться пользоваться своим разумом и что мешает нам построить гражданское общество.

Работа Мишеля Фуко является ответом на статью Иммануила Канта «Что такое просвещение?», опубликованную в 1784 году в журнале «Berlinishe Monatschrift». Фуко намеренно возвращает нас к истокам данной проблемы, чтобы не только раскрыть смысл современной эпохи, но и обозначить до сих пор не разрешенную проблему Просвещения, взглянув на нее под другим углом.

© Wikimedia Commons

Чтобы освежить наш взгляд на Просвещение, замыленный штампами, Фуко предлагает следующий мысленный эксперимент:

«Вообразим, что “Berlinishe Monatschrift” существует и в наши дни, и пусть бы она задала своим читателям вопрос: что такое современная философия? Возможно, наш ответ звучал бы как эхо: “Современная философия – та, что пытается ответить на вопрос, так неосторожно заданный два века тому назад – “Что такое Просвещение?”» (1).

Попробуем найти ответ в статье И. Канта.

По мнению Канта, Просвещение — это граница, которую нужно преодолеть, чтобы человечество вышло из детского состояния, в котором оно подчиняется воле Другого.

«Несовершеннолетие — это неспособность пользоваться своим рассудком без руководства со стороны кого-то другого». (2)

---

Читайте также Мишель Фуко о роли великой Эпохи Просвещения для развития биополитики

---

Как мы знаем, в эпоху Просвещения французские философы пересмотрели все знания, доступные человечеству. В итоге появилась «Энциклопедия», куда все эти знания вошли в алфавитном порядке (Дидро). Приобретая «Энциклопедию», которая уже в XVIII веке была доступна всем образованным людям, человек приобщался к тому, что называется «пайдея», опыту человечества. Читающий возделывал в себе человека культурного, просвещенного, и это касалось не только знаний, но и вкуса, который, благодаря иллюстрациям к статьям, также прививался по мере изучения «Энциклопедии». Но встает вопрос, неужели достаточно освоить «Энциклопедию», чтобы стать человеком? И что делать с полученными знаниями?

Вот как Жан-Поль Сартр обыгрывает подобный произвольный алфавитный метод приобщения к культуре в своём знаменитом романе «Тошнота»:

«И вдруг мне на память приходят фамилии авторов тех книг, которые он брал в последнее время: Ламбер, Ланглуа, Ларбалетрие, Латекс, Латернь. Меня вдруг осенило – я разгадал метод Самоучки: он осваивает знания в алфавитном порядке… Сегодня он добрался до “Л”. «К» после “И”. “Л” после “К”. … И близится день, когда, закрыв последний том, взятый с последней полки слева, он скажет: “Что же теперь?”» (3).

Впрочем, философы Просвещения занимались не только накоплением знаний, доступных человечеству. Они боролись с предрассудками, корни которых, по их мнению, уходили к истокам христианства. Их борьба была направлена против внешнего врага — церкви.

Однако у Канта свой взгляд на проблему Просвещения, которое он воспринимает как способ выхода из состояния «несовершеннолетия». Он выделяет три признака, по которым мы можем определить, в каком состоянии мы находимся, преодолели ли мы детство или нет.

1. Если книга заменяет нам способность суждения.
2. Если духовный наставник заменяет нам совесть.
3. Если врач определяет за нас наш режим»(1).

Просвещение является одновременно процессом и целью для любого человека, а значит, это, прежде всего, личное дело каждого, которое имеет значение для всего общества.

Человек сам несет ответственность за состояние, в котором оказался, и это важно понимать, ведь пафос французской философии того времени имел противоположный характер. Философы Просвещения и их последователи искали виновных вовне, общего врага, борьба с которым объединит все человечество. Однако, как мы видим сегодня, борьба с предрассудками того времени на деле оказалась бессмысленной, так как само человечество осталось в детском состоянии.

Что же мешает человечеству повзрослеть?

Ответ – трусость. Взросление требует мужества от каждого человека. Мы знаем, что одни предрассудки сменят другие, поэтому нужно бороться не с определенными предрассудками, а с установкой, которая способствует возникновению предрассудка. Вот отрывок из обращения кенигсбергского философа:

«Посредством революции можно, пожалуй, добиться устранения личного деспотизма и угнетения со стороны корыстолюбцев или властолюбцев, но никогда нельзя посредством революции осуществить истинную реформу образа мыслей; новые предрассудки, так же как и старые, будут служить помочами для бездумной толпы» (2).

Нам кажется, что с тех пор многое изменилось, однако, несмотря на все исторические события (французская революция, демократизация, глобализация, победа над фашизмом и т. д.) все три симптома налицо.

Книга, которая заменяет нам способность суждения, — это учебник или свод законов, который мы приняли на веру еще в школе.

Духовный наставник, который заменяет нам совесть — это начальник, которому мы подчиняемся, перекладывая на него ответственность за свои действия.

А врач, определяющий наш режим — это общественные ценности и обычаи.

Со времен И. Канта принято считать, что человек является субъектом исторического процесса, он вершитель истории, что дает ему полную свободу. Однако сама история показала нам всю трагичность такой установки. Уже в середине XX века Т. Адорно и М. Хоркхаймер напишут «Диалектику Просвещения», где постулируют крах Просвещения. Свобода позволяет достигнуть цели исторического процесса, которая может быть поставлена только объединенным человечеством.

Кант провозгласил девиз Просвещения: «Умей пользоваться своим умом без руководства кого-либо другого», который лег в основание мышления современной эпохи, но научились ли мы самостоятельно пользоваться умом?

Наблюдения социологов и психологов заставляют усомниться в этом. Например, известный «Стэнфордский тюремный эксперимент» Зимбардою в ходе которого студентам пришлось разыгрывать условия тюремного заключения, исполняя роли смотрителей и заключенных, показал, что в определенных условиях человек взваливает ответственность за свои действия на других людей. В ходе эксперимента студенты заигрались настолько, что применяли физическое и моральное насилие по отношению друг к другу, не задумываясь о личной ответственности, перекладывая ее на сложившиеся условия и организаторов эксперимента.

Просвещение можно рассматривать одновременно «как процесс, в котором люди действуют коллективно, и как акт мужества, который следует осуществлять лично».

При этом совместные действия напрямую зависят от решения, принятого каждым. Именно поэтому Фуко формулирует философский этос, или руководство к действию для каждого человека, которому необходимо следовать для преодоления детского состояния.

Этос, согласно Фуко, — это особая установка сознания, способ относиться ко всему происходящему, свободный выбор, который осуществляется человеком. Этос — это способ мыслить, чувствовать и действовать, осознавая свою ответственность, согласно тем принципам, которые мы принимаем за истинные, которые мы вырабатываем благодаря своему собственному разуму, а не принимаем на веру. Такая установка требует мужества, потому что, провозглашая что-либо сегодня, необходимо действовать, а не оставаться в стороне, а значит, отвечать перед собой и другими за деятельность своего разума.

«Анализ же Просвещения … ставит современность в зависимость от отношения к движению в целом и его фундаментальным проявлениям. Но в то же время он показывает, как в данный момент каждый некоторым образом несет ответственность за процесс в целом»(1).

По Фуко, отказ мыслить означает намеренно совершать зло. Необходимо принять вызов современности и, следуя новому этосу, построить нового себя, а вместе с тем и новое гражданское общество.

Способность сознательно, рационально ставить перед собой цель и постепенно ее осуществлять делает человека самостоятельным субъектом исторического процесса – это проявляется не только на социальном уровне, но и в жизни каждого человека, в каждом его поступке.

Вопрос о том, что такое Просвещение, по сей день является актуальным. Этот вопрос напрямую связан с проблемой соотношения свободы и ответственности каждого гражданина.

Эхо, которое слышит современная философия, это ее собственное вопрошание о сущности современной эпохи, о ее истоках и целях, воплощение которых возможно, только если мы усвоим уроки Просвещения.

Источники

1. Фуко, М. Что такое Просвещение (Вестник Московского университета – Сер. 9. Филология. № 2. — М., 1999. — С. 132-149)
2. Кант, И. «Что такое Просвещение»
3. Сартр, Ж.П. «Тошнота»

Обложка: Schоool of life/ Youtube

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Похожие статьи