Орджоникидзе руководство наркоматом тяжелой промышленности

Интереснейшая статья о том как создавалась в СССР тяжёлая индустрия производство средств производства. В каких внутри и внешнеполитических, экономических реалиях происходило? Насколько товарищ Орджоникидзе справился с поставленной перед ним Родиной и народом задачей, в интереснейшей заметке ниже. А вот пару выдержек из неё:

При нем в стране уже на первом же этапе появилось 518 новых заводов — Кузнецк, Магнитка, Запорожсталь, Азовсталь, Тульский, Криворожский, Тагильский металлургические, Горьковский автомобильный, Харьковский тракторный, Зестафонский ферросплавный, Березниковский химический, Московский подшипниковый, Караганда, Риддер…

Плоды работы Орджоникидзе – заводы-гиганты – появлялись всюду: и в центре страны, и на самых дальних окраинах, и во всех национальных республиках. Государство, которое недавно вынуждено было ввозить из-за границы самые обыкновенные железные конструкции и расплачиваться за железо золотом, уже получило собственные автомобили, тракторы, моторы. СССР строил блюминги, самолеты, турбины, у нас появились свои отечественные азот, синтетический каучук, редкие сплавы, алюминий, особо точные приборы. По производству тракторов СССР вышел на первое месте в мире. По выплавке чугуна — на второе. По производству электроэнергии, стали, грузовых автомобилей — на третье. Для того чтобы увеличить выплавку чугуна вдвое, с пяти до десяти миллионов тонн в год, Германии понадобилось 10 лет, Соединенным Штатам — 15, Англии — 36 лет. В Советском Союзе задача решена за неполных четыре года.

Что сделал для индустриализации и импортозамещения командарм СССР Серго Орджоникидзе
Пока весь мир в ожидании выступления Путина в ООН, мне бы немного хотелось отвлечься и вспомнить историю.

В 1929 г. в США начался экономический кризис, вошедший в историю под названием «Великая депрессия» — в депрессию вскоре впала и Европа. В это время в Советском Союзе взяли «курс на индустриализацию», началась первая пятилетка. Американский журнал «Форин афферс» сообщал: «Для большинства западных экономистов и деловых людей пятилетний план — это еще одна русская химера, сотканная из дыма печной трубы». Но за этой «химерой» стояли люди, и только благодаря им сегодня Россия сама не превратилась в дым из печной трубы.

«Сталин сказал такую фразу, что мы отстаем от ведущих держав на 50-100 лет, мы должны пробежать это расстояние за 10 лет – иначе нас сомнут. И, действительно, у нас тогда такое отставание имелось».

Промышленностью в СССР заведовал Высший совет народного хозяйства (ВСНХ), он координировал деятельность советов союзных республик. В 1932 г. союзный и все республиканские советы были преобразованы в народные комиссариаты. Первым председателем ВСНХ был Феликс Дзержинский, после его смерти — Валериан Куйбышев. При них разработали проекты и заложили фундаменты Днепростроя и Волжского тракторного. На Урале, у подножья горы Атач (гора Магнитная) — появились первые землекопы (гора использовалась в качестве источника сырья – медной руды). Но и первый ток ДнепроГЭСа, и первый волжский трактор, и первый чугун Магнитки (и увеличение первоначально запланированной мощности завода в четыре раза, и уникальные домны объемом в тысячу, затем в тысячу триста кубометров) — все удивительные свершения «русской химеры» произошли уже при Серго Орджоникидзе. Пуск, наладка, освоение — все, что входит в понятие становления промышленности, — связано с его именем.

Орджоникидзе был сильнейшим организатором. Сегодня об этой личности известно мало, о нем практически не пишут книг, а документальные фильмы и публикации в СМИ изучают только один вопрос – как умер Орджоникидзе. Неужели человек, который дал жизнь и огромной стране, запускал заводы-гиганты, наладил производство в разрушенном государстве – чего до сих пор за 25 лет не могут сделать наши хозяйственники – заслужил внимание потомков только слухами о причине смерти?

«Серго Орджоникидзе встал во главе тяжелой промышленности в те годы, когда в государстве дискуссии и борьба еще не завершились, — рассказывает Накануне.RU профессор МГИМО, автор книг и исследований по истории экономики Валентин Катасонов. — Дело в том, что это было время, когда у власти находились представители так называемой новой «правой» оппозиции – Бухарин, Петаков, Рыков. Они говорили о том, что тяжелая промышленность — «это не сегодняшний день», Бухарин прямо говорил – надо начинать с легкой промышленности, постепенно будем накапливать капитал и будем двигаться в сторону тяжелой промышленности. А вот Сталин и его ближайшее окружение – в том числе Куйбышев, Орджоникидзе — они были сторонниками того, чтобы начинать с тяжелой промышленности. Просто надо было учитывать международную обстановку. Окончательно этот спор завершился в 1929 г., когда началась первая пятилетка, и мы ее неслучайно называем пятилеткой индустриализации – собственно, тогда и была сформирована концепция индустриализации».

Серго родился в Кутаисской губернии (ныне Грузия), еще школьником вступил в тайный революционный кружок, с возрастом повторил судьбу всех «профессиональных революционеров» – в одном из классических пунктов развития биографии большевика – в тюрьме, куда попал по политическим мотивам, познакомился со Сталиным, тогда Кобой (так будущий генералиссимус подписывал свои статьи).

Сталина и Орджоникидзе связывает не только общее происхождение и многолетняя дружба (по свидетельствам биографов, Сталин говорил с Серго на «ты», что позволял себе делать не со всеми, их дружба сохранилась и в Москве), но и политические воззрения. Хотя к Ленину, с которым Серго познакомился в 1910 г. в Париже — всегда было особое отношение. Там он прошел организованную Лениным партийную школу. Надо сказать, что Орджоникидзе учился всегда – и не только партийным тонкостям, а как иначе кутаисский фельдшер смог бы встать у руля самой важной отрасли? Сталевары думали, что он сталевар, шахтеры знали, что Серго все знает про уголь. К роли локомотива индустриализации он приходит с солидным багажом опыта, а не просто «профессиональным революционером». Серго занимался вопросами промышленности с самого начала восстановительного периода.

Оппозиция и Серго

Сегодня проталкивают с мылом идею о том, что Орджоникидзе действительно был простым трудягой, честным хозяйственником и не имел никакого отношения к расколу партии, что его изумляли жестокие методы работы Сталина по отношению к оппозиции — это не совсем так. Сам Орджоникидзе выступал с докладом о нарушении партийной дисциплины Зиновьевым и Троцким.

«Троцкий своей системой, своим методом не только не добился единства в рабочем классе, но он этого единства не мог добиться даже в своем детище — Цектране. Нечего говорить о партии, где он представляет ничтожное меньшинство, – говорил Орджоникидзе.- Мы считаем себя большевиками, и в решении политических вопросов нашей партии мы ни в коем случае не можем занять какую-то обывательскую позицию. Мы — ленинцы, и если на ленинские позиции наступают Троцкий, Бухарин, Рыков или Томский, все равно мы, ЦКК, должны грудью встать на защиту ленинских позиций партии».

Другое дело, что тяжелая промышленность в те годы волновала его больше, чем партийная дисциплина, он говорил, что троцкистам нужно «выкинуть свою платформу», но при этом понимал, что главной платформой для советской власти может быть только индустриализация.

«Индустриализация должна начаться именно с тяжелой промышленности — с добычи каменного угля, это выплавка стали и чугуна, это производство тяжелого оборудования, и уже потом, во второй, третьей пятилетках власти взялись за другие производства, за другие отрасли, — объясняет Валентин Катасонов. – Для начала надо было создать производство средств производства. Была такая классификация отраслей промышленности — группа «А» и группа «Б». У нас до индустриализации были кое-какие отрасли группы «Б» – производство предметов потребления, текстильная промышленность, пищевая, мебельная, а вот что касается производства средств производства — там было все в зачаточном состоянии. В условиях социализма действует закон опережающего развития отраслей группы «А» – то есть производства средств производства – это и есть тяжелая промышленность».

В риторике Орджоникидзе это тоже отражалось, он обратился к Пленуму Центрального Комитета партии:

«Давайте сегодня, прежде всего и раньше всего, будем гнать строительство заводов и всего необходимого для того, чтобы рабочие имели более или менее приличный образ жизни, а когда заводы начнут работать, тогда мы будем строить около них социалистические города».

«Общественный строй, который существовал в то время – мобилизационный – был для всех един, начиная с рабочего и заканчивая наркомом, приоритетными были не свои интересы, а интересы страны, — рассказывает исследователь сталинской эпохи Игорь Пыхалов. – Чем это отличается от сегодняшнего дня еще? В советское время была ситуация такая – на каком-то новом месте нужно срочно строить комбинат, а в наше – срочно храм. Или, например, знаменитый космодром на Дальнем Востоке – там деньги тратятся на сооружение офисов, на покупку яхт для руководства, и только то, что осталось, идет на создание объектов, естественно, что при таком подходе мы вряд ли добьемся успехов, которые были достигнуты в те годы».

Как нам помогла Великая депрессия?

В 1930 г. Орджоникидзе назначили председателем Высшего совета народного хозяйства СССР, а через два года он стал наркомом тяжелой промышленности, работа в ВСНХ для него была продолжением ранее начатого. При нем в стране уже на первом же этапе появилось 518 новых заводов — Кузнецк, Магнитка, Запорожсталь, Азовсталь, Тульский, Криворожский, Тагильский металлургические, Горьковский автомобильный, Харьковский тракторный, Зестафонский ферросплавный, Березниковский химический, Московский подшипниковый, Караганда, Риддер… 518 заводов должны дать первую продукцию – должны по плану, над которым все реже потешаются на Западе. Американцы уже с особым вниманием прислушиваются к словам Генри Форда — «миллионера и философа»:

«Россия начинает строить. С моей точки зрения, не представляет разницы, на какую теорию опирается реальная работа, поскольку в будущем решать будут факты… Если Россия, Китай, Индия, Южная Америка разовьют свои способности, то что мы станем делать? Используя американские методы, русские выгадывают полвека опыта. Они идут к тому, чтобы в отношении промышленности быть в ногу с веком».

Сам Генри Форд с удовольствием строил в советской России заводы «под ключ», многие специалисты из других стран приезжали помогать развитию крупной промышленности в СССР – не взирая на разность идеологии. В этом, конечно, парадокс капиталистического мира – на словах они ненавидели социализм, противна была сама мысль социальной равности, возведения труда в геройство, но по их же идеологии нужно было ковать железо, пока горячо, и быть там, где выгодно. Удивительно, но именно кризис капиталистической системы позволил нам сделать мощнейший за всю историю рывок в индустриальном развитии.

«Мы покупали на Западе технологии, покупали оборудование, нанимали специалистов, помогавших нам все это освоить. И это связано напрямую с Первой Великой депрессией 1929 г., западные страны были готовы на все, чтобы получить хоть какую-то выгоду от своей продукции, мы пользовались этим, покупая у них необходимую технически сложную продукцию, какую нам при других обстоятельствах никто бы не продал. Но главное — были люди, способные и готовые этим воспользоваться, которые не разворовывали деньги, а реально вкладывали ее в промышленность. И именно наличие таких людей позволило нам использовать все эти возможности, как говорится, на 200%», — поясняет политический консультант Анатолий Вассерман.

«Он лично знал всех руководителей»…

Плановая экономика в худшем своем варианте представляет собой волокиту. Для Орджоникидзе главным были люди, и он боролся с бюрократией. При нем отменили 60 различных налогов с промышленности. «Вы знаете, что это значит, — убеждал Серго, — высчитай каждый налог, запиши каждый налог, веди отчетность, веди переписку, держи громадную армию чиновников. А для чего? Почему же с нашей промышленности нельзя взять один-два налога? Только два. Было 62, будет 2!» По внешней торговле он придерживался такой модной нынче политики импортозамещения. Да, пока он не видел другого пути, кроме как использовать иностранных специалистов и отправлять на обучение своих, но цель – наладить производство всего, что необходимо здесь.

«Когда с тем или другим товарищем мы деремся за то, чтобы такое-то оборудование не ввозить из-за границы, не платить за него валюту капиталистам, — защищал он новый импортный план, — а поставить производство этого оборудования у нас, то некоторые обижаются на это. А разве есть что-либо более прекрасное для нашей промышленности, для наших хозяйственников, чем то, чтобы вместо передачи заказов за границу строить все, что только можно, у себя — в стране социализма», — говорил он.

Орджоникидзе был строгим начальником, но, тем не менее, и о другой стороне власти пролетариата он не забывал — нужды рабочих людей. Сотни рабочих, инженеров, мастеров могут вспомнить, что Серго сделал для них лично: написал ли дружеское письмо, дал ли путевку, отправил ли учиться. «Он любил всех видеть счастливыми. Это было в натуре Серго», — писал биограф Орджоникидзе.

«Он знает в лицо уйму людей, с бесчисленным количеством металлургов переписывается. Любой мастер или инженер, приехавший в Москву с новостройки, может побеседовать с наркомом. Доступ всегда открыт».

«Орджоникидзе был главным координатором практически всего первого этапа индустриализации, — комментирует Анатолий Вассерман. — Более того, он лично знал всех руководителей предприятий, и это давало ему колоссальную эффективность в управленческой деятельности, но, к сожалению, когда число предприятий вышло за пределы, допускающие личное общение со всеми их руководителями, Орджоникидзе не смог быстро сформировать взамен тугую систему управления. И не исключено, что как раз эти управленческие сбои вызвали у него депрессию».

Плоды работы Орджоникидзе – заводы-гиганты – появлялись всюду: и в центре страны, и на самых дальних окраинах, и во всех национальных республиках. Государство, которое недавно вынуждено было ввозить из-за границы самые обыкновенные железные конструкции и расплачиваться за железо золотом, уже получило собственные автомобили, тракторы, моторы. СССР строил блюминги, самолеты, турбины, у нас появились свои отечественные азот, синтетический каучук, редкие сплавы, алюминий, особо точные приборы. По производству тракторов СССР вышел на первое месте в мире. По выплавке чугуна — на второе. По производству электроэнергии, стали, грузовых автомобилей — на третье. Для того чтобы увеличить выплавку чугуна вдвое, с пяти до десяти миллионов тонн в год, Германии понадобилось 10 лет, Соединенным Штатам — 15, Англии — 36 лет. В Советском Союзе задача решена за неполных четыре года.

Вредительство – реальность или фантазии?

«Котлованы — всюду. От реки Урал до Заполярья и Кавказского хребта, от Приазовья до озера Балхаш. Партия разом подняла с насиженных мест, бросила в водоворот гигантских строительных работ десятки миллионов людей. В эшелонах, тянувшихся в затылок друг другу, нередко на одних нарах в очередь спали еще неузнанные герои и несхваченные поджигатели; те, кто мечтал о подвигах во имя Родины, и те, кто жаждал поквитаться с советской властью», — пишет Илья Дубинский-Мухадзе.

Наряду с героями и с «несхваченными поджигателями», конечно, были и агенты иностранных разведок, чьи начальники опасались быстро растущей мощи СССР, и «бывшие» белые, представители новой оппозиции и поклонники старого царского строя – не все из них становились «вредителями», но цель у них была не созидать и строить. Так начались «дела против вредительства» и чистки.

«Это была вполне оправданная политика, опять же проводим параллель с сегодняшним днем — вот эпизод с нашей ракетой, которая потерпела крушение из-за чьей-то халатности, это привело к миллиардным убыткам, — приводит пример историк Игорь Пыхалов. — Если бы их поставили к стенке – это было бы вполне оправдано? Сегодня их просто пожурят. Они принесли колоссальный ущерб стране, и с такими людьми мы никогда бы не отправили человека в космос».

Между прочим, вредительство — это не фантазии сталинской команды. Благодаря лжи Хрущева советских руководителей тех лет принято вспоминать как законченных параноиков. Тем не менее, сам Рональд Рейган, добрый друг Горбачева, по рассекреченным данным (они находятся в открытом доступе теперь) санкционировал атаки на промышленность СССР путем такого вредительства – только нового уровня — технологии передавались со скрытыми дефектами. В 1980-х гг. был разработан план по организации диверсий против экономики Советского Союза, в нее входила компьютерная программа, которая впоследствии спровоцировала взрыв сибирского газопровода – об этом рассказывает в мемуарах сотрудник Белого дома времен Рейгана Томас Рид, работавший в то время в Совете национальной безопасности («Над бездной. История холодной войны, рассказанная ее участником»). Рид пишет, что взрыв газопровода был лишь одним примером «хладнокровной экономической войны» против СССР. Так что Рейган ничего нового не придумал, зато с ожесточением усовершенствовал. Единственное, что спасало сталинский СССР от катастроф в тяжелой промышленности – бдительность руководства в вопросах государственной безопасности.

Жесткая политика вычищения партии (борьба с коррупцией и контрреволюцией), борьба с вредителями — по постперестроечной мифологии, стали причиной серьезного конфликта Сталина и Орджоникидзе. Якобы Серго пытался защитить своих подчиненных, попавших под следствие, его удручала ситуация с «расколом партии», а «добил» его арест старшего брата (с которым Серго даже не рос в одной семье, но дело не в этом, конечно). Мог ли закаленный в боях гражданской войны человек с безудержной энергией, «перепахавший» всю страну, участвовавший во многих политических преобразованиях — вдруг впасть с депрессию и покончить с собой? Или могла быть другая причина?

Самоубийство Орджоникидзе – ложь?

«Люди как-то быстро сгорали на своих должностях, например, одним из руководителей нашего хозяйства был Дзержинский, его вспоминают, прежде всего, как создателя ВЧК, но он возглавлял и ВСНХ, тоже ушел из жизни рано — в 1926 г. — и тоже про его смерть были какие-то слухи. Руководители типа Дзержинского, Куйбышева, Орджоникидзе – они находились не только под огнем критики со стороны новой оппозиции, правой оппозиции, но судя по всему, они были просто в зоне риска», — рассуждает экономист Валентин Катасонов.

Чужая душа – потемки, потому рассуждать с психологической точки зрения, мог или нет Серго покончить с собой, не будем. Хочется верить, что нет. Поговорим о фактах. Впервые заговорили о «самоубийстве» Оржоникидзе в хрущевское время, якобы, про это рассказал Хрущеву Маленков (что само по себе уже интересно — отношения соперников не были дружескими). Да и с чего бы ему так болтать «между делом», если смерть засекретил Сталин (по этой логике его все боялись, зачем рисковать? Просто посплетничать?). Но если «да», как подшептывает хрущевская пропаганда, и Орджоникидзе действительно покончил с собой – почему это скрыли? Это должно было скомпрометировать Сталина? Сейчас эту смерть демонстрируют как оплеуху режиму, но не такой человек был Сталин, чтобы скрывать чье-то предательство или слабость. А если бы был таким – то тогда непременно бы скрыл причину смерти Аллилуевой, ведь самоубийство жены компрометировало вождя куда больше. Что же, Сталин любил Орджоникидзе больше, чем жену? Нет.

«Я не исключаю, что самоубийство — это на самом деле всего лишь слух, а он, действительно, умер от инфаркта – такова была официальная версия, — говорит Анатолий Вассерман. — И опять же, учитывая сбои системного управления и учитывая разочарование нескольких ближайших сотрудников, он вполне мог, действительно, умереть от инфаркта. А самоубийство – это уже легенды, вроде той, что, например, принято считать, что ни один русский царь, кроме Александра III, не умер своей смертью. Насколько я понимаю, единственный конфликт, о котором сейчас рассказывают, это конфликт из-за арестов. Но насколько мне известно, в целом, политику – и коллективизацию, и индустриализацию — вырабатывали вместе и следственно – при участии Орджоникидзе.

Арестовать подчиненного могли только с согласия его начальника, и для получения этого согласия должны были, естественно, предъявить начальнику какую-то часть материалов, доказывающих вину подчиненного. Поэтому я полагаю, что конфликт «ты арестовал моих людей, как ты мог!» — чисто технически невозможен в действовавшем тогда порядке.

Я не думаю, что такой конфликт между Орджоникидзе и Сталиным был в реальности. Скорее всего, это просто легенда»

.

По другой уже совершенно конспирологической версии – некто неизвестный (может быть, даже в маске?) пробрался на квартиру к Орджоникидзе (спрятался за шторкой?) и застрелил наркома. Ну и как бы неловким курсивом в подобных материалах и фильмах прочерчивают линию со стрелочкой на виновника — Сталина. Мол, поссорились, конфликт, заказал. Очень смешная версия. Во-первых, Сталин и Орджоникидзе не были товарищами по играм в песочнице, чтобы из-за расхождения во взглядах дубасить друг друга пластмассовым ведерком. Ну, а во-вторых, если Сталин действительно такой тиран и мог сажать людей без суда и следствия, а то и к стенке приставить (а именно так считают приверженцы «смешной» версии), то зачем ему придумывать эту шпионскую операцию?

И последняя версия – с точки зрения современных чиновников, совсем уж безумная – человек «сгорел» на работе, при условии, что детство и юность Серго посвятил революционной борьбе не в парижах, а в «подполье». Надо сказать, что эта деятельность сопряжена с некоторыми неудобствами, которые ведут к хроническим болезням, добавьте ссылки и время в тюрьме – он провел там дольше, чем Васильева, и по «политической», а не по «экономической», и условия в царской каталажке были не «топовыми». А затем гражданская война и работа на ответственном посту (ответственном – реально, а не как сейчас номинально, отвечали головой). Дзержинский, Фрунзе, Куйбышев тоже умерли относительно рано, революционеры уходят из жизни молодыми. У Орджоникидзе была одна почка и больное сердце, но он продолжал работать. Обидно, что слух про самоубийство превратился в «официальную версию».

«Дело в том, что, если говорить о сталинской эпохе, обо всех этих «разоблачениях», которые имели место, начиная с Хрущева и заканчивая сегодняшним днем, то здесь я довольно давно понял, что нужно придерживаться принципа презумпции лжи, — говорит историк Игорь Пыхалов. — А именно, что каждое разоблачение нужно считать лживым до тех пор, пока не будет доказано обратное. Потому что здесь масштабы вранья потрясают. Так же и с Орджоникидзе. Честно говоря, я сам много лет считал, что он покончил жизнь самоубийством – потому что это общепринято. Сейчас же некоторые мои знакомые, которые занимаются этим вопросом, они говорят, что, на самом деле, никаких доказательств, что Орджоникидзе покончил с собой, просто нет. По всей видимости, это тоже хрущевская выдумка, одна из тех многих, что были запущены им – сознательно запущены – в то время».

«Что, если бы на месте Горбачева были такие люди, как Ульянов, Джугашвили, Орджоникидзе?..»

Сегодня люди начинают понимать, насколько серьезную, опасную и тяжелую работу проделали чиновники первых пятилеток. В интернете популярен мем — Горбачев, который от лица всей перестроичной власти говорит: «Поймите же, я принял недееспособную страну, мне было тяжело. Что я мог сделать?» И это, к сожалению, единственная отговорка для всех его последователей – мол, плохо все, и сделать лучше не получится. А как им-то, в 1930-е гг. удалось? Орджоникидзе, — отвечают, — он да, он смог, но вот покончил с собой из-за Сталина, так что… Этот путь не для нас.

«Сегодняшнее положение дел – это безобразие. Стыд и срам в лице наших руководителей. Я бы, честно говоря, не поручил таким руководителям даже цехом управлять. Поэтому и не любят сегодня вспоминать руководителей советской экономики 20-30 гг., потому что невыигрышное сравнение получается», — говорит Валентин Катасонов.

Эксперт соглашается, что люди, действительно, «горели» на работе, но успех сталинской экономики был даже не в этом. Главное — о воровстве не было и речи, и здесь тон задавал Сталин — он, как и большинство в его команде, в бытовом плане был аскет. После его смерти почти никакого личного имущества не осталось. Логично, если человек хозяин страны – зачем ему ее обворовывать?

Безусловно, в те времена был жесткий уголовный кодекс. Но советский опыт показывает, что не очень-то и злоупотребляли этим уголовным кодексом, считает эксперт. «Поначалу приговорили к высшей мере наказания несколько человек, а остальным уже ничего не надо было объяснять. А поскольку сегодня у нас отменена смертная казнь, а в Гражданском кодексе у нас даже нет понятия «конфискация», и в Уголовном кодексе – то это «зеленый свет» коррупционерам», — говорит Катасонов.

Что интересно, по словам эксперта Игоря Пыхалова, и тогда в партийной элите были «другие» люди, были те, кто хотели сохранить свое благополучие, воры и взяточники, расхитители социалистической собственности.

«Но с этими людьми разговор был очень жесткий, — говорит Пыхалов. — Их судили и расстреливали. Что интересно, на тот момент у нас за предумышленное убийство смертная казнь не предполагалась, за это давали максимум 10 лет, а вот за взяточничество, за расхищение – могли дать высшую меру. Жесткая мобилизация всех сил страны — и при этом такие же жесткие требования предъявлялись не только к населению, но и к элите».

Конечно, стоит учитывать, что это была мобилизационная модель экономики, и происходила мобилизация на уровне каждого отдельно взятого человека.

«Старое правило – кто хочет, тот ищет способ, кто не хочет – тот ищет причину. К Горбачеву нужно относиться, в лучшем случае, с большой долей снисходительности, как к безграмотному слабаку, — комментирует Анатолий Вассерман. — И, думаю, если бы на месте Горбачева были такие люди, как Ульянов, Джугашвили, Орджоникидзе, то из кризиса 1980-х гг. – а это был кризис системы управления – страна, несомненно, вышла бы обновленной и усилившейся».

«Если сравнивать деятельность наших нынешних властей с тем, что было в 1930-е гг., сравнение будет в не в пользу нынешнего руководства, — говорит историк Игорь Пыхалов. — И это при условии, что тогда перед нашей страной стояли более сложные задачи, чем сейчас. Но они тогда успешно и быстро справились. Сейчас мы еле выползаем на тот уровень, что был на момент разрушения советского государства, хотя уже больше 20 лет прошло. В 1930-е гг. у нас был резкий скачок«.

Советский Союз смог совершить этот рывок, и во время Великой Отечественной войны уже военная промышленность смогла фактически на равных состязаться с той промышленностью, что была создана Гитлером и компанией англо-американских банкиров.

источник

85 лет назад, 18 февраля 1937 года, скоропостижно умер народный комиссар тяжёлой промышленности СССР Григорий Орджоникидзе. Врачебное заключение, опубликованное на следующий день, официально объявляло причину смерти: «паралич сердца».

Впоследствии получила широкое распространение другая версия: самоубийство. Ещё позже некоторые начали настаивать на том, что это было убийство, причём по политическим соображениям: вроде бы Сталин таким образом убрал с дороги несговорчивого товарища. Зачем «лучшему другу физкультурников» понадобилась такая экзотическая штука, как политическое убийство, если к его услугам были силовые структуры, которые за четыре месяца до того арестовали родного брата Орджоникидзе, никто не объясняет. Да и история с самоубийством Серго — покойный с гордостью носил старое партийное прозвище — всё-таки довольно мутная. По каким-то загадочным соображениям представителям элиты советской партийной и хозяйственной номенклатуры часто отказывают в естественных причинах смерти. Обязательно нужно либо убийство, либо суицид. Чрезвычайно желателен также и вариант с доведением до самоубийства: это способствует демонизации образа «коварных жрецов тоталитаризма». Всерьёз верить официальным заявлениям и врачебным заключениям почитается дурным тоном. Всем ведь «доподлинно известно», что «эти» соврут — недорого возьмут.

Хотя, если посмотреть, как сложилась судьба предшественников Серго Орджоникидзе, станет понятно, что эта должность была, что называется, проклятой. Не в буквальном, конечно, смысле, а в иносказательном: примерно это имеют в виду, когда говорят «работаю как проклятый».

Собственно, до Серго никакого Наркомата тяжёлой промышленности не было. Это ведомство появилось 5 января 1932 года, когда ЦИК СССР издал постановление о преобразовании Высшего Совета Народного Хозяйства как раз в Наркомтяжпром. Орджоникидзе как бы автоматически «пересел» из кресла председателя ВСНХ, где находился с ноября 1930 года, в другое. А кто в этом кресле сидел до него? Валериан Куйбышев. С 1926 года он возглавлял ВСНХ, в 1930 году ушёл в Госплан и скоропостижно умер в своём рабочем кабинете — тромбоз сердечной коронарной артерии. А кто был до Куйбышева? Феликс Дзержинский. 20 июля 1926 года Железный Феликс на пленуме ЦК, посвящённом экономике СССР, дошёл до нервного срыва: «Если вы посмотрите на всю нашу систему управления, если вы посмотрите на наш неслыханный бюрократизм, на нашу неслыханную возню со всевозможными согласованиями, то от всего этого я прихожу прямо в ужас…» Результат вполне логичный: сердечный приступ и смерть в тот же день.

Почему Орджоникидзе, страдавший склерозом сердечной мышцы, с 1929 года живший с одной почкой, не мог умереть накануне очередного пленума ЦК от подобного срыва, объяснять никто не желает. А фраза «сгорел на работе» подверглась в последнее время чудовищной инфляции и вызывает лишь саркастические смешки.

Тем не менее с этим фактором считаться надо. Орджоникидзе ценой работы на износ удалось разогнать маховик индустриализации страны до совершенно невероятных скоростей. Именно его усилиями СССР вышел по производству электроэнергии, стали и грузовых автомобилей на третье место в мире, по выплавке чугуна — на второе, а по производству тракторов — на первое. Если кто-то усмехнётся насчёт чугуна и стали, мол, не этим надо мерить «настоящую» экономику, то придётся напомнить: как раз это и есть база индустриального государства, без которой не будет вообще ничего. Так вот, чтобы добиться двукратного увеличения выплавки того же чугуна, Великобритании в своё время понадобилось 36 лет. США — 15 лет. Германии — 10 лет. В СССР с этим делом управились за неполные 4 года.

Орджоникидзе встал во главе ВСНХ в критический момент: как раз тогда решалась судьба первой пятилетки, от которой зависело очень многое. Темпы наращивания индустриализации, в общем, впечатляли, но было ясно, что это ещё не предел. А работать было надо именно что на пределе возможностей. Обратите внимание: Серго возглавил ведомство в ноябре 1930 года. Первое, что он сделал, — организовал Всесоюзную конференцию работников социалистической промышленности, которая проходила в январе-феврале 1931 года. Это была не говорильня, а полноценный экономический форум, где в режиме реального времени и с учётом пожеланий руководителей конкретных производств решались важные вопросы переустройства управления экономикой. Между прочим, в финале этого форума выступил Сталин со своей знаменитой речью, где были произнесены эти слова: «Мы отстали от передовых стран на 50-100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут».

Собственно, это и было указанием работать на пределе, а если нужно, то и за пределом возможностей. Самое интересное, что ресурсы для этого были. И речь вовсе не о финансовых вливаниях. Орджоникидзе задействовал один из главных ресурсов: человеческий фактор. И начал с себя. По сути, он все управленческие дела замкнул на своей фигуре, вынеся за скобки огромный бюрократический аппарат. О том, как это сказалось на управляемости ведомства, можно узнать из воспоминаний горного инженера Ивана Парамонова, который в те годы возглавлял тресты «Ураласбест», «Челябуголь», «Карагандашахтстрой»: «Серго, можно сказать без преувеличения, создал новый стиль хозяйственного руководства, основанный на доверии и уважении. Он предпочитал живое общение с местными руководителями и рабочими, внимательно выслушивал их, быстро ориентировался в делах… Кстати сказать, одним из первых шагов Орджоникидзе как председателя ВСНХ и наркома было создание специальной прямой междугородней телефонной связи. „Вертушка“ спецсвязи связала площадь Ногина непосредственно с крупными стройками и заводами. И днем, и поздно вечером начальники „Магнитостроя“, „Челябтракторстроя“ и другие вызывали Серго к телефону и докладывали ему о положении дел. Тут же решались неотложные вопросы».

Можно сказать, что так продолжился начатый в январе 1931 года Всесоюзный экономический форум. Скорость реакции, моментальное решение вопросов, работа в режиме реального времени — всё это никуда не ушло, а просто стало новой реальностью.

Это не осталось незамеченным. В начале первой пятилетки американский журнал Foreign Affairs предрекал, что на этом пути советская экономика потерпит крах: «Для большинства западных экономистов и деловых людей пятилетний план — это еще одна русская химера, сотканная из дыма печной трубы». Однако после прихода Орджоникидзе тон сменился. Любопытнее прочих свидетельство внука императора Николая I, великого князя Александра Михайловича, который, естественно, добрых чувств к большевикам не питал, но был способен оценить ситуацию непредвзято. Когда его пригласили в США высказать своё мнение о первом пятилетнем плане, вышел казус: «Считалось само собой разумеющимся, что я буду проклинать Советскую Россию и предскажу неминуемый крах пятилетнему плану. От этого я отказался… Я сказал, что не сомневаюсь в успешном выполнении пятилетки… Нынешние правители России — реалисты. Они так же беспринципны, как ваши железнодорожные короли полвека назад или ваши банкиры сегодня, с той единственной разницей, что в их случае мы имеем дело с большей человеческой честностью и бескорыстием».

Разумеется, можно сказать, что это всё — романтические бредни человека, предавшегося ностальгии. К тому же явного неспециалиста. Может быть. Но вот что сказал почти четверть века спустя, в 1954 году, видный американский социолог и политолог Баррингтон Мур: «Сама по себе советская экономическая система не генерирует безжалостной энергии, которая сделала СССР первоклассной индустриальной державой. Это делает коммунистическая элита, ставшая тем же, чем были носители авантюрного духа предпринимательства, создавшие индустриальные и финансовые империи западного мира. Если политический источник этой экспансии исчезнет или уменьшится, нет ничего, что могло бы его заменить».

Святая правда. Всё сбылось по слову его. Особенно если под «политическим источником экспансии» понимать способность представителей элиты работать на износ. У Серго Орджоникидзе она была. Равно как и «безжалостная энергия», которая, судя по всему, и свела его в могилу. У его преемников мало-помалу слабела. Результат этого процесса стал очевиден в 1991 году.

2. Серго Орджоникидзе — покровитель инженеров

Инженеры все-таки не оставались совершенно беззащитными перед лицом нападок, упреков и обвинений. Во всяком случае в этом уверяют нас инженеры-коммунисты. По их словам, существовала одна инстанция, на протяжении всех 1930-х гг. простиравшая над ними охраняющую длань: Григорий Константинович Орджоникидзе (1886-1937), нарком тяжелой промышленности (1930-1937), которого инженеры ласково называли его партийной кличкой — Серго^{1446}. Фигура Серго уже при жизни превратилась в миф, еще более укрепившийся после его трагической смерти 17 февраля 1937 г. По официальной версии, нарком в возрасте 50 лет скончался от сердечного приступа. В действительности он покончил с собой после второго московского показательного процесса в январе 1937 г., на котором ему пришлось бессильно наблюдать, как его заместителя Георгия Леонидовича Пятакова (1890-1937) приговаривают к расстрелу как врага народа вместе с рядом других его близких соратников^{1447}. До сих пор, впрочем, встречаются утверждения, что Орджоникидзе был убит по приказу Сталина[18]. Ранняя смерть наркома не только дала повод для различных домыслов, но и позволила сделать из него мученика, умершего за своих инженеров. Для такого преображения гипотеза о коварном убийстве, разумеется, предпочтительнее, нежели версия самоубийства. Миф об Орджоникидзе — защитнике инженеров, величайшем индустриализаторе и справедливом отце — дожил до сегодняшних дней. При этом фигура наркома оказалась вдвойне востребована: партия и правительство и при жизни, и после смерти славили его как крупнейшего деятеля советской промышленности, поскольку официально Орджоникидзе никогда не попадал в опалу. Советские инженеры не только присоединялись к этим панегирикам, но и создали параллельно собственную традицию почитания своего Серго. Причем, в отличие от официальных источников, они, кажется, порой использовали восхваление Орджоникидзе как средство неявным образом выразить критическое или отчужденное отношение к другим партийным руководителям, прежде всего к Сталину.

В печати наркома тяжелой промышленности особенно хвалили за воспитание инженера нового типа и внедрение нового стиля работы: «Он планомерно, шаг за шагом, сколачивал большевистские кадры хозяйственников и инженеров, ломал рутину и косность многих работников, учил сочетать большевистский размах и американскую деловитость, прививал хозяйственникам ленинский, сталинский стиль работы»^{1448}. Орджоникидзе называли «величайшим инженером социализма», «любимцем рабочего класса» и «вдохновителем движения общественниц», человеком «поразительного ума», чье «слово — закон», который заставил инженеров учиться у стахановцев^{1449}.

Образ наркома появился также в кино и литературе. У Крымова в «Инженере» Орджоникидзе, не любящий помпы и громких сцен, но точно знающий, где необходимо его вмешательство, заглядывает на завод и вершит там свой суд^{1450}. А вот каким должен был предстать перед зрителем Орджоникидзе по замыслу режиссера Барнета, сделавшего его одним из персонажей фильма «Ночь в сентябре»^{1451}: «Сердечный, теплый человек, отец и друг, беззаветно любивший советский народ, непримиримый и непоколебимый большевик, пламенный трибун, всегда призывавший к новым победам, и бесстрашный борец против врагов народа — вот портрет Серго. Мы хотели ясно и достоверно показать… как любовно лелеял он первые ростки нового, подлинно социалистического отношения к труду»^{1452}. Многие крупные инженеры также отдали дань почитанию «своего» наркома: «Тов. Серго показал нам настоящий сталинский стиль работы: требовательность и твердость в деле и вместе с тем чуткость, мягкость и сердечное отношение к человеку и нуждам его и его семьи»^{1453}. С.М. Франкфурт столь же высокого мнения об Орджоникидзе, как и А.П. Серебровский: «Тов. Серго задавал детальные вопросы. На другой день в управлениях наркомата и в различных комиссиях уже намечались практические мероприятия для помощи стройке»^{1454}. Я.С. Гугель присоединяется к общему хору: нарком всегда был в курсе забот Магнитостроя и его работников и всемерно старался помочь^{1455}. Каждую ночь от него звонили и спрашивали, как продвигаются дела^{1456}. Особая роль Орджоникидзе подчеркивается не только в мемуарах, опубликованных уже в 1930-х гг., но и в рассказах инженеров, которые записывали свои воспоминания в эпоху «оттепели», например И.П. Бардина и Антония Севериновича Точинского (1888-1969), заместителя наркома, арестованного в 1937 г. Они не только изображают Орджоникидзе помощником и другом инженеров, но и неявно противопоставляют его Сталину и другим партийным руководителям. В отличие от последних, Серго не чинил произвола, не наносил людям удара в спину, имел идеалы и не гнушался извиниться, если ошибался^{1457}. Точинский, выступая с речью в 75-ю годовщину со дня рождения Орджоникидзе, охарактеризовал наркома как надежного и достойного доверия начальника: он мог простить любую ошибку, только не ложь, и был не из тех наркомов, которые уверяют директоров, что все в порядке, а едва за теми закрывается дверь кабинета, отдают распоряжение их уволить^{1458}. Бардин поведал о том, как Серго сохранял спокойствие, когда над инженерами сгущались тучи, потому что возведенные ими заводы работали с перебоями: «Вспоминается зима 1933 г. И Магнитка и Кузнецк работали отвратительно. У маловеров создавалось впечатление, что каждую зиму мы неизбежно будем стоять и только летом будем работать. Раздавался шепот, что вот, мол, понастроили заводы, а работать они могут только незначительный отрезок времени, техника, мол, американская, а климат русский, сибирский. Об этих разговорах знал и Серго… Несмотря на совершенно неутешительные сведения, которые он получал, Серго говорил, не повышая голоса, не выходя из себя. Чувствовалось, что ему это очень тяжело и неприятно, но тем не менее, зная, что люди работают, он сдержанно ободрял нас»^{1459}. Инженеры видели в наркоме «душу и опору» строительства^{1460}. Точинский говорит, что Орджоникидзе никогда не жалел времени, чтобы выслушать своих инженеров и вникнуть в их проблемы^{1461} Слова Точинского подтверждают рассказ Серебровского: инженеры настолько привыкли идти со всеми своими бедами к Серго, вспоминает тот, и получать от него не только утешение, но и материалы, кадры и прочее, в чем испытывали нужду, что секретарь наркома Семушкин был вынужден многих просто не пускать к нему, чтобы нарком мог уделить внимание и другим делам. Однако хозяйственники и специалисты не давали так просто от себя отделаться и ловили наркома в коридоре^{1462}. Посещая завод, Орджоникидзе не ограничивался маршрутом, по которому водило его заводское начальство, а инстинктивно находил дорогу туда, где имелись какие-то проблемы^{1463}. Точинский сопровождал наркома во многих случаях, когда тот самостоятельно бродил по заводской территории, обнаруживал неладное и затем устраивал нагоняй виновным директорам и инженерам. Бывало, в И часов вечера нарком спрашивал: «Товарищ Точинский, вы еще не устали?» — и, услышав отрицательный ответ, решал: «Едем на завод!» Он безошибочно направлялся туда, где царил беспорядок, чтобы на основании фактов составить представление о положении производства, людей и культуры на предприятии^{1464}. Орджоникидзе всегда расспрашивал рабочих, довольны ли они снабжением, заходил к ним домой, проверял столовые и подсобные хозяйства. При этом он помогал как простому рабочему, так и старому инженеру^{1465}. Видя халатность и равнодушие, он чувствовал такой гнев и разочарование, что мог и снять с должности, и уволить^{1466}. Гугеля и его команду назвал «обманщиками», когда те не сумели в срок достроить комбинат в Магнитогорске^{1467}. По-видимому, инженеры признавали за ним прав0 на подобные обвинения, поскольку верили в искренность его разочарования и его преданность делу индустриализации. По словам Точинского, он увольнял только людей, не выказывавших такого же энтузиазма в отношении индустриализации, как у него. Он терпеть не мог дезертиров и тех, кто уходил от прямого ответа, соглашается Бардин^{1468}.

Наконец, Орджоникидзе в глазах инженеров был не только их последней надеждой и прибежищем в ходе индустриализации, но и защитником от преследований со стороны органов внутренних дел. Точинский утверждает, что именно Серго добился в 1931 г. поворота в политике относительно старых инженеров^{1469}. Нарком считал, что металлургические заводы «страшно пострадали» вследствие Шахтинского дела^{1470}, и по мере сил старался восстановить справедливость. Он постоянно вступался за арестованных инженеров перед Генеральным прокурором Андреем Януарьевичем Вышинским (1883-1954): «Товарищ Вышинский, слушай, что твои органы на местах притесняют работников металлургии? Вот на Енакиевском какой-то нач. железнодорожного цеха, без достаточных к тому оснований, осужден на 5 лет. Я тебя прошу, пожалуйста, сделай распоряжение, проверь эти факты и напрасно людей не держи»^{1471} По словам Точинского, в большинстве случаев тех, за кого ходатайствовал Орджоникидзе, отпускали, но он продолжал о них заботиться и после освобождения — устраивал на работу, при необходимости посылал на лечение, помогал деньгами. Возобновившаяся травля инженеров в конце концов привела к тому, что он утратил «веру» в Сталина. Сталин часто звонил Орджоникидзе, и до 1936 г., вспоминает Точинский, видно было, как радуется Серго этим звонкам, как сияют его глаза. Но после возвращения с юга в 1936 г. нарком заметно переменился. О делах он говорил без прежнего пыла, когда обсуждался третий пятилетний план, стало ясно, что для него это только обязанность, и не более^{1472}. Незадолго до смерти Орджоникидзе сказал, что не может поверить, будто промышленность, в течение двух пятилеток выполнявшая планы, кишит «вредителями». Чернить тех, кто отдал всё ради индустриализации страны, было выше его сил, а Сталин хотел заставить его выступить на февральско-мартовском пленуме ЦК с докладом о «вредительстве»^{1473}.

Этот образ ангела-хранителя инженеров — не чистый вымысел и не совсем выдает желаемое за действительное. Специалист по истории и деятельности Политбюро О.В. Хлевнюк пришел к выводу, что Орджоникидзе в самом деле «активно и агрессивно» отстаивал «своих» инженеров и поэтому в августе 1933 г. впервые поссорился со Сталиным^{1474}. Наркомтяжпром постоянно вмешивался в ход процессов против инженеров, стараясь вызволить своих сотрудников. Правда, начиная с 1936 г. у него уже не получалось защищать ИТР с таким же успехом, как раньше, и, когда из 823 его сотрудников 56 были отстранены от должности, он ничего не смог с этим поделать^{1475}. Меры, предпринимавшиеся Орджоникидзе, чтобы помочь оказавшимся в тяжелом положении или арестованным инженерам, также свидетельствуют, что он своих инженеров в беде не бросал^{1476}.

И тем не менее инженеры реконструировали деяния Орджоникидзе некритично. Они воссоздавали портрет человека, который олицетворял для них Советский Союз до «грехопадения». Сосредоточившись на образе наркома, представляя его ключевой фигурой 1930-х гг., они могли и дальше верить, что то время было великой эпохой, когда властвовали идеалы справедливости, обязательности и честности, отзывчивости, самоотверженности и сердечности, воплощение которых все они видели в Орджоникидзе. Его образ служил оптимальной плоскостью для проекции их желаний и представлений об эпохе двух первых пятилеток. Воспользовавшись официальным портретом «сталинского» Орджоникидзе, инженеры имплантировали в него собственный идеал Серго, не принимавшего участия в чистках.

Из представленных здесь инженеров рассказывают о встречах с наркомом, рисуя описанную выше картину, А.А. Гайлит, Е.Ф. Чалых и Л.И. Логинов. Все трое восхищаются Орджоникидзе, изображают его защитником и строгим отцом, недостижимым образцом и хорошим другом. Вдобавок, судя по их воспоминаниям, складывается впечатление, будто кроме Орджоникидзе в 1930-е гг. и не было других видных партийных руководителей — за исключением Кирова, который благодаря своей насильственной смерти в 1934 г. тоже стал мучеником. Только А.С. Яковлев, регулярно встречавшийся со Сталиным, называет еще и генсека, чье имя и вообще существование все остальные обходят молчанием.

Гайлит, побывавший у наркома вместе с одним коллегой в качестве представителя Главалюминия, пишет, что любимец инженеров подробно расспросил, «какие проблемы решают исследователи, какова связь с действующими заводами и что делается для подготовки технологий строящихся предприятий, каковы нужды института и как идет пополнение молодыми специалистами»: «Беседа была исключительно теплой, доброжелательной и непринужденной. Серго подписал ряд заранее приготовленных в Главалюминии писем, столь необходимых в работе»^{1477}. Соответственно и Чалых описывает наркома как спасителя, который помог ему выполнить план и тем самым уберег от подозрений в саботаже^{1478}. Логинов особенно рассыпается в похвалах Серго, дававшему инженерам все, в чем те нуждались: сырье, личную безопасность, мудрые советы. Когда Логинова в 1933 г. послали в Киев сменить директора и вытащить завод из «ямы», заместитель Орджоникидзе М.М. Каганович успокаивал его: «Не беспокойся, все твои разумные мероприятия мы поддержим, а от несправедливых нападок местных товарищей тов. Серго тебя защитит»^{1479}. По словам Логинова, нарком часто без предупреждения осматривал какое-нибудь из предприятий его треста, чтобы составить представление о действительном положении дел. Как-то раз он вместо главного входа явился через боковой и тут же обнаружил ящики с дорогими импортными станками, которые стояли под открытым небом и ржавели^{1480}. Нарком также был совестью инженеров: Логинов вспоминает, как неловко они с коллегой чувствовали себя перед патроном, не сумев выполнить заказ для нефтяной промышленности: «Как обычно бывает, когда закончилось совещание, прения еще продолжались в кулуарах. Немов и я решили дождаться тов. Серго. Встретили мы его, когда он выходил из зала заседаний в сопровождении большой группы участников совещания. Когда он увидел нас, остановился, внимательно посмотрел и все прочитал, что было написано на наших лицах. Весело засмеялся, обнял одной рукой А.С. Немова, а другой меня и говорит: «Ну и досталось вам сегодня. Надолго вы запомните это совещание. Вам это пойдет на пользу Вы, вероятно, думаете, что я вас тоже буду ругать. Нет, я уверен, что вы все сами поняли и сумеете сделать правильные выводы и у вас дело пойдет хорошо»»^{1481}. В изображении Логинова нарком — высший авторитет, исполненный мудрости, от его взгляда ничто не может укрыться. Однажды Логинов ждал перед его кабинетом до двух часов ночи, желая показать ему новый проект. Орджоникидзе после сказал ему: чем дожидаться начальника, лучше бы потратил время с толком да сходил в театр^{1482}. Логинов считал наркома истинным святым заступником инженеров, смерть Орджоникидзе в его глазах послужила вехой, отмечающей начало террора: «За время моей командировки в США на родине произошло очень большое несчастье — в начале 1937 года трагически погиб тов. Г.К. Орджоникидзе. Весть о его смерти меня глубоко потрясла. На траурном собрании работников Амторга, когда мне было предоставлено слово, чтобы рассказать о моих встречах с тов. Серго, я буквально расплакался. Велика была любовь у нас, у всех работников Наркомтяжпрома, к тов. Г.К. Орджоникидзе, и очень, очень было тяжело сознавать потерю этого человека с большой буквы»^{1483}.

По запискам Логинова хорошо видно, что с помощью фигуры Орджоникидзе инженеры проводили четкую грань между двумя периодами: до смерти Серго, когда еще царили закон и порядок, развивались социализм и промышленность и мир был таким, каким должен быть, и после его смерти — период «грехопадения» социализма, царство произвола и беззакония, когда людей арестовывали и расстреливали сотнями тысяч. Нарком в изображении инженеров служит знаком или символом их высоких идеалов, их невинных индустриализационных замыслов и веры в социалистическое будущее. Смерть наркома они представляют некой цезурой, отказываясь видеть, что незаконные преследования, аресты и расстрелы имели место и до 1937 года.

Sergo Ordzhonikidze
სერგო კონსტანტინეს ძე ორჯონიკიძე (Georgian) Серго Константинович Орджоникидзе (Russian)
Ordzhonikidze in 1936
People’s Commissar of Heavy Industry
In office 5 January 1932 – 18 February 1937
Preceded by	Position established; Himself as Chairman of the Supreme Soviet of the National Economy
Succeeded by	Valery Mezhlauk
Chairman of the Supreme Soviet of the National Economy
In office 10 November 1930 – 5 January 1932
Preceded by	Valerian Kuybyshev
Succeeded by	Position abolished; Himself as People’s Commissar of Heavy Industry
People’s Commissar of the Workers’ and Peasants’ Inspectorate
In office 5 November 1926 – 10 November 1930
Preceded by	Valerian Kuybyshev
Succeeded by	Andrey Andreyev
Full member of the 16th, 17th Politburo
In office 21 December 1930 – 18 February 1937
Candidate member of the 14th Politburo
In office 23 July 1926 – 3 November 1926
Personal details
Born	Grigol Konstantines dze Ordzhonikidze 24 October [O.S. 12 October] 1886 Ghoresha, Kutais Governorate, Russian Empire
Died	18 February 1937 (aged 50) Moscow, Russian SFSR, Soviet Union
Resting place	Kremlin Wall Necropolis, Moscow
Political party	RSDLP (Bolsheviks) (1903–1918) Communist Party of the Soviet Union (1918–1937)

Sergo Konstantinovich Ordzhonikidze,^[a] born Grigol Konstantines dze Orjonikidze^[b] (24 October [O.S. 12 October] 1886 – 18 February 1937) was a Georgian Bolshevik and Soviet politician.

Born and raised in Georgia, in the Russian Empire, Ordzhonikidze joined the Bolsheviks at an early age and quickly rose within the ranks to become an important figure within the group. Arrested and imprisoned several times by the Russian police, he was in Siberian exile when the February Revolution began in 1917. Returning from exile, Ordzhonikidze took part in the October Revolution that brought the Bolsheviks to power. During the subsequent Civil War he played an active role as the leading Bolshevik in the Caucasus, overseeing the invasions of Azerbaijan, Armenia, and Georgia. He backed their union into the Transcaucasian Socialist Federative Soviet Republic (TSFSR), which helped form the Soviet Union in 1922, and served as the First Secretary of the TSFSR until 1926.

Promoted to lead the Workers’ and Peasants’ Inspectorate (Rabkrin), Ordzhonikidze moved to Moscow and joined the inner circle of top Bolsheviks. Tasked with overseeing Soviet economic production, Ordzhonikidze led a massive overhaul of Rabkrin and its associated bodies, noting inefficiencies within the Supreme Soviet of the National Economy (Vesenkha). In 1930 he was transferred to lead Vesenkha, which was re-formed as the People’s Commissariat of Heavy Industry (NKTP) in 1932. While there, Ordzhonikidze oversaw the implementation of the five-year plans for economic development and helped create the Stakhanovite movement of model Soviet workers. At the same time, he was named to the Politburo, the leading political body in the Soviet Union.

Ordzhonikidze was reluctant to take part in the campaigns against so-called wreckers and saboteurs that began in the early 1930s, causing friction between himself and his longtime friend Joseph Stalin, whom he helped during his rise to power. Realizing the need for people experienced in their fields, Ordzhonikidze refused to purge older workers or disassociate himself from individuals deemed anti-Bolshevik. According to some theories, his relationship with Stalin deteriorated and, on the eve of a 1937 meeting where he was expected to denounce workers, Ordzhonikidze shot himself and died at his home, though this has been contested. He was posthumously honoured as a leading Bolshevik, and several towns and cities throughout the Soviet Union were named after him, although his family was severely punished, with several of his close relatives being executed.

Early life[edit]

Youth[edit]

Grigol Ordzhonikidze^[c] was born in 1886 in Ghoresha, a village in the Kutais Governorate of the Russian Empire (now in the Imereti region of Georgia).^[2] Named after his maternal grandfather, he was the second child of Konstantine Ordzhonikidze and Eupraxia Tavarashvili; he had an older brother, Papulia. Ordzhonikidze’s father Konstantine was a member of an impoverished Georgian noble family, while Eupraxia was a peasant.^[3]

Six weeks after Grigol’s birth, his mother died. Konstantine worked the family farm growing grains but this was not enough to live on. Konstantine began working in Chiatura, a mining community, and drove manganese to Zestaponi, where it was refined.^[2]

Unable to take care of his son, Konstantine sent Grigol to live with his uncle and aunt, David and Eka Ordzhonikidze, who also lived in Ghoresha. Konstantine would later marry Despine Gamtsemlidze and have three more children.^[d] Grigol grew up in the household of David and Eka, but as they lived close to his father, Grigol would frequently visit him.^[4] The elder Konstantine died when Ordzhonikidze was 10 years old, leaving him with David and Eka. He completed school, had medical training to become an orderly, and worked briefly as a medical assistant.^[5]

Bolsheviks[edit]

Ordzhonikidze joined the Russian Social Democratic Labour Party (RSDLP) in 1903 when he was 17 and worked for them in an underground printshop distributing leaflets for the Bolshevik faction of the party. By 1905 a revolution began in Russia, and he was given more dangerous assignments. He was arrested for the first time in December 1905 for transporting arms and spent several months in prison. Granted bail, he fled briefly to Germany to avoid trial, though he soon returned to work in Baku, where he had previously been working.^[6] There he helped organize the 1907 May Day parade and was arrested again.^[7] He may also have been involved in the assassination of the prominent Georgian writer Ilia Chavchavadze on 12 September 1907.^[8]

Imprisoned for a third time in October 1907, Ordzhonikidze shared a cell with a fellow Georgian revolutionary, Iosif Dzhugashvili, who would later adopt the name Joseph Stalin. The two became close friends and spent their time playing backgammon and discussing politics.^[9][10] After his fourth arrest, in November 1907, Ordzhonikidze was exiled to Siberia, though he fled after several months and came back to work in Baku. The Bolsheviks reassigned him to Persia to help with the revolutionary movement that was launched there in 1910.^[6] The Bolsheviks were unable to gain sufficient support in Persia and Ordzhonikidze returned to Baku.^[11]

In 1911, Ordzhonikidze traveled to Paris where he met Vladimir Lenin, the leader of the Bolsheviks. He attended classes at the Longjumeau Party School, which had been set up to train Bolsheviks, though he left after a short time because of party in-fighting.^[6] He was sent back to Russia to help prepare the Sixth RSDLP Conference, which was held in Prague, Austria-Hungary in January 1912.^[12] At this meeting the Bolsheviks, the majority faction within the RSDLP, confirmed themselves to be a distinct party and established themselves as a separate party; while they had split from the RSDLP back in 1903 and ceased to work with it, they formally remained part of it until the Prague Conference.^[13] Ordzhonikidze was elected to the Central Committee of the Bolshevik Party, the leadership body of the party, and sent back to Russia to inform other Bolsheviks of the results of the Conference. He also visited Stalin, exiled in Vologda, and the two traveled back to the Caucasus, then to Saint Petersburg, where Ordzhonikidze was arrested once again in April 1912.^[14]

Recognized by the authorities as a revolutionary, Ordzhonikidze was sentenced to three years at the Shlisselburg Fortress prison.^[14] Late in 1915 he was sentenced to permanent exile in the eastern Siberian town of Yakutsk,^[15] where he met his future wife Zinaida in September 1916.^[16] They were married in 1917 and would adopt a daughter, Eteri (born 1923).^[17][18]

In exile, Ordzhonikidze mainly spent his time reading; his favourites were Georgian classics as well as authors like Jack London, Lord Byron, and Fyodor Dostoevsky. He also was interested in statistics relating to the Russian economy, especially details regarding the production of food and agriculture, as well as the works of Karl Marx and Friedrich Engels.^[19]

Ordzhonikidze was still in Yakutsk when news of the 1917 February Revolution reached him. He briefly worked with the Yakutsk soviet (council) before quickly leaving for Petrograd (as Saint Petersburg had been named since 1914), reaching there by the end of May.^[10] Once in the city, Ordzhonikidze took on an active role in the revolution. He became a member of the Petrograd Bolshevik Committee and would frequently address rallies and visit large factories to conduct party work. In doing this Ordzhonikidze became closely associated with both Lenin and Stalin. He returned briefly to Georgia for a visit but was back in Petrograd by October and was there for the October Revolution when the Bolsheviks seized power.^[20]

Russian Civil War[edit]

North Caucasus[edit]

The outbreak of the Russian Civil War in 1917 saw Ordzhonikidze appointed as the Bolsheviks’ Commissar of Ukraine, South Russia, and the North Caucasus. In this role he saw action at the Battle of Tsaritsyn and the Western Front in Ukraine, but it was in the Caucasus that he was most active. Sent to Vladikavkaz in the North Caucasus in July 1918, Ordzhonikidze and other Bolsheviks had to flee to the mountains in August as the city was occupied by Cossacks.^[21]

While in hiding Ordzhonikidze led attempts to convince Cossack soldiers to abandon their officers and join the Bolsheviks, but was not successful.^[22] Ordzhonikidze also organized meetings with the local Chechen and Ingush population and urged them to join, arguing that the soviet system was similar to the Islamic system the Chechens favored.^[23] This proved successful, and with Ingush help the Bolsheviks re-conquered Vladikavkaz in mid-August.^[21]

By late 1918 Ordzhonikidze effectively controlled every Bolshevik body within the North Caucasus and surrounding region: «the Crimea, Don, Kuban, Terek, Dagestan Oblasts, Stavropol, and Black Sea Gubernias, and the Black Sea Fleet», as historian Stephen Blank has noted, were subordinate to him.^[24] Ordzhonikidze earned a reputation as a brutal leader and ordered the arrest or execution of many opponents associated with the Mensheviks, Socialist Revolutionaries, or any other group fighting the Bolsheviks.^[21]

To help co-ordinate control over the region, the Central Committee in Petrograd authorized the formation of the Caucasian Bureau (Kavbiuro) on 8 April 1920. It was tasked with establishing Bolshevik rule over the Caucasus (both the North, which was under Bolshevik control, and the South Caucasus), and assisting other revolutionary movements in the region. Ordzhonikidze was named the chairman of the Kavbiuro, while Sergei Kirov was made vice-chairman.^[25] Ordzhonikidze was also given a position on the Revolutionary Military Council of the Caucasian Front and named Chairman of the North Caucasus Revolutionary Committee.^[26]

South Caucasus[edit]

In the aftermath of the Russian Revolution of 1917, the South Caucasus had broken away from Russia and by mid-1918 comprised three independent states: Armenia, Azerbaijan, and Georgia.^[27] Bolshevik activity in the region was limited; only the city of Baku was under control of a small group of local allies at that point.^[28] With vast deposits of oil in the region around Baku, it was of vital importance to the Bolsheviks that they control the area.^[29] After Ordzhonikidze consolidated control in the North Caucasus, Lenin issued an order to him on 17 March 1920 to prepare for an invasion of Azerbaijan.^[30]

Using the pretext of a local Bolshevik uprising in Azerbaijan, Ordzhonikidze ordered the Eleventh Army to invade on 27 April 1920; with most of the Azerbaijani army fighting Armenia in Nagorno-Karabakh, Baku was occupied by the Bolsheviks by 23:00 that night.^[31][32] The ease with which Azerbaijan was occupied emboldened Ordzhonikidze, and he began making preparations to launch similar invasions of Armenia and Georgia and supported a failed coup attempt in Georgia on 2–3 May.^[33] It was not until 27 November that he was given approval from both Lenin and Stalin to prepare the Eleventh Army to invade Armenia, which he did the next day.^[34] Already weakened from earlier regional conflicts, Armenia was unable to put up any resistance and surrendered on 2 December.^[35]

There was serious discussion among the Bolshevik leadership on how to best approach Georgia, the remaining state outside of their control. While Ordzhonikidze wanted to repeat his earlier actions and invade, he was opposed by the rest of the Central Committee, Lenin in particular favouring a more peaceful approach.^[36]

By early February 1921 Lenin had relented somewhat, and consented to Ordzhonikidze leading the Eleventh Army into Georgia to support a local Bolshevik uprising.^[37] Concerned about gaining the support of the Georgian populace, Lenin sent Ordzhonikidze a telegram outlining a policy to be implemented, which included seeking a compromise with the Menshevik leadership.^[38]

The invasion of Georgia began on 15 February.^[39] The Georgians put up a strong fight but were unable to stop the Bolsheviks, and on 25 February the Bolshevik forces occupied the capital Tiflis (now Tbilisi). Ordzhonikidze sent a telegram to Lenin and Stalin with the news, stating, «The proletarian flag flies over Tiflis!»^[40] In recognition of his work in the Caucasus, Ordzhonikidze was awarded the Order of the Red Banner, and the Order of Red Banner of the Azerbaijani SSR in 1921.^[41]

Georgian Affair[edit]

After the occupation of the South Caucasus, Ordzhonikidze took an active role in establishing Bolshevik authority over the region, Georgia in particular requiring considerable work due to the strong opposition to the Bolsheviks there.^[42][43] As the head of the Kavbiuro, Ordzhonikdze was the nominal leader of the Bolsheviks in Georgia but had to work with the local leadership, which was split between Filipp Makharadze and Budu Mdivani.^[44] Owing to his years of service as an organizer and theorist Makharadze was well-respected among the Georgian Bolsheviks, while Mdivani was a strong proponent of Georgian national sentiment, which was not as popular with local Bolsheviks.^[45] This led to a clash between Ordzhonikidze and the Georgian Bolsheviks, especially as Ordzhonikidze would ignore the advice of the Georgians, who were familiar with the situation within the country.^[46]

Ordzhonikidze and Stalin, both natives of Georgia, were concerned about the nationalism displayed by the remaining Georgian Mensheviks (most had left in 1921), who were initially allowed to work with the Bolsheviks. They considered Georgian nationalism as serious a threat as Great Russian chauvinism, in that both variants dominated ethnic minorities within their regions (Georgia over the Abkhazians and Ossetians, Russia over several ethnic groups).^[47][48] They wanted to bring Georgia into a union with the Russian Soviet Republic as soon as possible to eliminate any nationalist tendencies, but Lenin was also concerned about moving too quickly: independent Georgia had started to gain support among European states, and with the weak international position of the Bolsheviks, the possibility of an uprising or civil war was a serious threat.^[49]

Not wanting to allow this dispute to become public, the Central Committee largely stood behind Ordzhonikidze and allowed him to implement policies as he saw fit.^[50] This involved uniting the three states of the South Caucasus into one federation, which he argued was the best option both militarily and economically, especially as it would make union with Russia simpler.^[47] In April 1921 the railways, post and telegraph, and foreign trade of Armenia, Azerbaijan, and Georgia were merged; further economic ties, notably the removal of customs barriers, were made throughout May and June, which caused resentment among the Georgian Bolsheviks.^[51][52]

Tensions remained high until November, when the Kavbiuro announced that the three states would be united into the Transcaucasian Socialist Federative Soviet Republic (TSFSR).^[51] This caused an uproar among the Georgians, who protested that such a move was premature; their arguments delayed the formation of the federation until March 1922.^[53] This dispute, which later became known as the Georgian Affair, delayed the creation of the Soviet Union, which was not proclaimed until December 1922.^[54] Ordzhonikidze retained his leadership role in the Caucasus, assuming the title of First Secretary, and remained there until 1926.^[55][56]

Rabkrin and Control Commission[edit]

In 1926 Ordzhonikidze was named the head of the Central Control Commission of the Communist Party, the body responsible for party discipline, and of the Workers’ and Peasants’ Inspectorate (known by its Russian acronym Rabkrin), an agency created to oversee implementation of Soviet economic policy at every level. Though initially reluctant to take up the positions, as it meant a move to Moscow, Ordzhonikidze was forced to do so by Stalin, who told him to either accept the post or become First Secretary of the North Caucasus, which would have been a downgrade in status and prestige.^[57] Historian Oleg V. Khlevniuk speculated that Ordzhonikidze was not interested in taking over Rabkrin as it meant leaving the quiet of a low-key post in the Caucasus and getting intimately involved in the drama and politics at the highest levels.^[58]

As the head of Rabkrin, Ordzhonikidze replaced Valerian Kuybyshev, who took over the Supreme Soviet of the National Economy (known as Vesenkha, after its Russian acronym, VSNKh). At the same time as this appointment, Ordzhonikidze was named a candidate member of the Politburo, the executive committee of the Communist Party, though technically his position as head of the Central Control Commission should have precluded that, as there was supposed to be a separation between the two offices.^[56] He served as a candidate member of the Politburo from 23 July to 3 November 1926, when he was removed.^[59]

The purpose of Rabkrin was meant to ensure the Soviet economy worked properly, in that it oversaw planning and implementation, budgetary considerations, and administrative policies.^[60] Under Kuybyshev, Rabkrin had become rather ineffective and was primarily focused on administrative theory rather than firm action, in part because the economic situation of the Soviet Union had improved by 1926. Initially unfamiliar with the field, Ordzhonikidze quickly educated himself on the best means to use Rabkrin and re-oriented its focus towards industry, specifically overseeing the workings of Vesenkha.^[61][62] In a speech he gave to Rabkrin officials shortly after taking over, Ordzhonikidze stated they had two main duties: to fight bureaucratization of the state and economic apparatus and to «review the whole complex of the state system».^[63]

Between 1927 and 1930, Rabkrin launched hundreds of investigations into the workings of the Soviet economy.^[63] Historian Sheila Fitzpatrick has noted that during this period it looked at «the oil industry, the chemical industry (twice), precious metals, capital construction in industry, repair and re-equipment of industry, planning in industry, delivery of imported equipment, use of foreign experts, the design bureau of the metallurgical industry, diesel, coal, steel, textiles Vesenkha’s major industrial trusts, in addition to drafting a radical reform structure of industrial administration».^[62] Reports would be presented to the highest authorities, and frequently included the Politburo and Central Committee. At the other end Ordzhonikidze was sought out by factory managers, who would present grievances and petitions in hopes of getting help from Rabkrin.^[64]

Ordzhonikidze revitalized Rabkrin; it became a powerful tool within the Soviet Union, and by the end of the 1920s was the centre of state industrial policy-making, usurping that role from Vesenkha.^[65] This role became more prominent during the first five-year plan, an economic development plan that began in 1929. While Vesenkha was tasked with implementing the high targets of the plan, Rabkrin oversaw everything and ensured that industrial production was increased while keeping costs down.^[64]

This caused friction between the two bodies, Vesenkha complaining that they could not work with such interference, made worse by Rabkrin investigations of alleged wreckers and counter-revolutionaries.^[e][66] These disputes reached a peak at the 16th Party Congress in June 1930, where Ordzhonikidze gave a speech outlining Kuybyshev and Vesenkha’s failures in industry.^[67]

Vesenkha[edit]

Likely in response to his critique of Kuybyshev, Ordzhonikidze was made the new head of Vesenkha on 13 November 1930, and Kuybyshev was moved to the State Planning Committee (Gosplan).^[68] Shortly after his new appointment, on 21 December 1930, Ordzhonikidze was also named as a full member of the Politburo, as he had also been removed from his post at the Central Control Commission.^[69][70]

On his arrival at Vesenkha Ordzhonikidze was mandated to improve the quality of workers.^[71] Khlevniuk has also argued that by putting a close ally in charge of Vesenkha, Stalin was aiming to strengthen his own position in a field previously neglected.^[72] Replacing Ordzhonikidze at Rabkrin was Andrei Andreyev; with Stalin firmly in control of the Soviet Union, Rabkrin had lost its importance, and it was eventually made subordinate to the Central Committee.^[73]

Much like when he started at Rabkrin, Ordzhonikidze was not an expert on the work of Vesenkha, but immediately began to familiarize himself with it. Though he was not educated, Ordzhonikidze compensated by being energetic and assertive in his tasks, and worked to deliver results.^[74] Devoted to his workers, he brought many of the senior staff from Rabkrin with him: by 1931 nine of eighteen sector heads in Vesenkha were either from Rabkrin or the Control Commission.^[75]

Tasked with finding wreckers within Vesenkha, Ordzhonikidze initially followed Stalin’s view and took a harsh stance on the matter, eagerly trying to clean up the organization.^[76] Within a few months, his position had softened, and he came to defend the branch; Fitzpatrick suggested this change was due to the realization that there was a shortage of trained workers and low morale stemming from the purges.^[77]

It was around this time that Ordzhonikidze’s relationship with Stalin began to change; while quite close previously, Ordzhonikidze’s favourable opinion of his workers was not in line with what Stalin wanted to see.^[78] Despite calls by Stalin to remove senior workers, Ordzhonikidze relied on them as they had the technical experience required. He would downplay their previous political affiliations and back them up.^[79] While new engineers were being trained within the Soviet Union at this time, Ordzhonikidze felt they were not yet ready to take on senior positions yet, thus the need to keep the older workers.^[80]

Heavy Industry[edit]

In 1932 Vesenkha was re-organized as the People’s Commissariat of Heavy Industry (known by the Russian acronym NKTP); Ordzhonikidze remained as the head of the new commissariat.^[81] As head of the NKTP, Ordzhonikidze played an important role in directing the Soviet economy and oversaw the main aspects of defence production; thus, the needs of the NKTP were considered before nearly every other commissariat.^[74]

This was made more apparent with the launch of the Second Five-Year Plan in 1933, which Ordzhonikidze took a leading role in drafting.^[82] He argued against Stalin regarding growth targets: Stalin wanted to set unrealistic targets, while Ordzhonikidze eventually got Stalin to agree on a yearly industrial growth of 13–14%, which, while high, was attainable.^[83][84] In this Ordzhonikidze was heavily dependent on the technical skills and knowledge of his deputy, Georgy Pyatakov, who led the program.^[85]

While visiting Lavrentiy Beria, the First Secretary of the TSFSR, in Tbilisi on 7 November 1934, Ordzhonikidze began to have severe stomach pains and internal bleeding. Four days later, on 11 November, he had a major heart attack, aggravated by food poisoning.^[86] On doctor’s orders, Ordzhonikidze remained in Georgia until 26 November and then was limited in what he could do.

As a result of this, Ordzhonikidze was unable to travel to Leningrad for the funeral of Sergei Kirov, who had been assassinated on 1 December. This had a profound effect on Ordzhonikidze, who had been a close friend of Kirov.^[87] In recognition of this relationship Ordzhonikidze was chosen to place Kirov’s urn into the Kremlin Wall, in which other leading Bolsheviks were interred.^[88]

Stakhanovite movement[edit]

Ordzhonikidze’s concerns about the low productivity within the NKTP and the Soviet economy as a whole led to the launch of the Stakhanovite movement in 1935.^[89] Concerned about productivity in two key sectors, metallurgy and coal mining, which had both seen consistent shortages, despite efforts to increase output, Ordzhonikidze took an active role in improving performance.

While metallurgical production was starting to improve, coal mining was not. Ordzhonikidze looked for ways to solve the issue, paying particular attention to the Donbas, a region of Ukraine that was the main centre of Soviet coal production.^[90]

Based on Ordzhonikidze’s goal of improving coal output, in late August 1935 the Central Irmino mine, which had been producing below its quota, decided to have one miner overachieve his quota as a means to encourage all workers. To ensure things went smoothly, the selected miner would secretly be given assistance, though for appearances he would seem to work alone.^[91] Alexey Stakhanov was chosen for the task, and on the night of 30–31 August he mined a reported 102 tons of coal, 14 times his quota (though with the assistance of two helpers it worked out to just over five times his regular output).^[92]

Stakhanov’s achievement, a Union record for a single night of mining, was reported as a small news item in the 2 September edition of Pravda, the official paper of the Party.^[93] It was there that Ordzhonikidze first learned of it and decided to make Stakhanov a symbol of a new program.^[94] On 6 September Stakhanov’s record was made a front-page story in Pravda, alongside fellow miners who had also set new records in the meantime.^[93] Ordzhonikidze praised the work of Stakhanov and encouraged other workers, not just miners, to follow his example and exceed their expected quotas.^[95]

Though the Stakhanovite movement led to increased production and enthusiasm both at the official and worker level, results fell short of expectations. To prove themselves, workers and managers falsified quotas, and the increased speed led to a significant increase in workplace accidents. Indeed, coal production in the Donbas actually declined in 1936, leading to an official acknowledgement in a 7 June 1936 Pravda article that the Stakhanovite movement had not worked out.^[96] Despite this setback, Ordzhonikidze was recognized for his efforts at the NKTP with the Order of Lenin and Order of Red Banner of Labour.^[97]

Purges and downfall[edit]

From the beginning of Ordzhonikidze’s time as the head of Vesenkha and then the NKTP, there had been efforts to remove so-called wreckers and saboteurs from positions of influence.^[98] Ordzhonikidze had long tried to protect those working under him, a characteristic he retained throughout his time in Rabkrin, Vesenkha, and the NKTP.^[78] This policy was tested throughout the 1930s, as those close to Ordzhonikidze were purged from their positions, forced out as they were perceived to challenge Stalin’s authority.

This led to friction between Ordzhonikidze and Stalin.^[99] Ordzhonikidze argued against police interference in factory affairs, and was successful enough in this to have the Politburo agree to ban prosecutors from investigating factories or even entering them, a policy that Stalin would later regret approving.^[100][101]

Lominadze and Pyatakov[edit]

Early in Ordzhonikidze’s tenure at the NKTP he witnessed the purging of Vissarion Lominadze. Lominadze, a fellow Georgian and an ally of Ordzhonikidze, had been expelled from the Party previously for his role in the Syrtsov-Lominadze Affair, where along with Sergei Syrtsov, he had been accused of «factionalism» in 1930, when the two had opposed collectivization of agriculture.^[102]

After returning to Georgia, Lominadze was brought back into a leadership role by Ordzhonikidze, who helped him become the Party Secretary in Magnitogorsk.^[103] A wave of arrests of wreckers in January 1935 made Lominadze realize he would soon be targeted; to avoid this, he shot himself on 18 January, and died the next day.^[104]

Though Stalin did not bring up the incident initially, in December 1936 he attacked Ordzhonikidze for having secretly corresponded with Lominadze before his suicide and then failing to disclose this to the Politburo. Stalin was also angry that Ordzhonikidze had been sending a pension to Lominadze’s wife and son (who was named Sergo in his honour).^[105]

Georgy Pyatakov, Ordzhonikidze’s deputy at the NKTP, also found himself in trouble. Back in 1921, Ordzhonikidze and Pyatakov had been political enemies, but they soon resolved their differences and established a strong working relationship. Pyatakov followed Ordzhonikidze to Vesenkha in 1930 and remained his top deputy when it became the NKTP.^[85] As Khlevniuk notes, Ordzhonikidze valued Pyatakov for his «intelligence and organizational abilities» and «well understood … that his own success as commissar of heavy industry owed much to his first deputy commissar».^[106]

Earlier in his career, Pyatakov had worked with Leon Trotsky, Stalin’s main rival for leadership of the Bolsheviks throughout the 1920s. Though Pyatakov had been rehabilitated, by 1936 the NKVD, the Soviet secret police, was collecting materials on him.^[107]

Pyatakov was arrested on 12 September 1936 and charged with being part of a conspiracy to overthrow the Soviet government.^[108][109] Pyatakov gave forced confessions to the charges. While Ordzhonikidze never gave a statement on the matter, Khlevniuk noted that their long association together likely gave Ordzhonikidze «substantial grounds» to doubt their veracity.^[110] Pyatakov was executed in January 1937.^[111]

Papulia[edit]

Ordzhonikidze’s older brother, Papulia (Russified as Pavel), had also been an active revolutionary and Bolshevik.^[15] Ordzhonikidze was instrumental in finding Papulia a position with the Transcaucasian Railway.^[112] Papulia was frequently criticized for his work, and in 1932 this criticism was made public, forcing him to take up another position.^[113] In November 1936, Papulia was arrested on unspecified charges. Sergo Ordzhonikidze learned of the arrest during a party for his 50th birthday, and was so upset at the news that he refused to attend the celebration.^[114]

Ordzhonikidze reached out to Beria and asked for his help in freeing Papulia. Beria had been a former protege of Ordzhonikidze, and the two had worked together for years: Ordzhonikidze shielded Beria from attacks from other Bolsheviks, and in return Beria kept him updated on events throughout the Caucasus.^[115][116] Beria had named his son «Sergo» in honour of Ordzhonikidze.^[117] Their relationship had changed in the 1930s as Beria rose to become the First Secretary of the Transcaucasus; he grew to resent being treated as a subordinate to Ordzhonikidze and wanted to be respected as an equal.^[118]

Beria offered to look into Papulia’s arrest, though as he was the dominant figure in the region it is unlikely the arrest was made without his consent; whether Beria ordered the arrest or did so at the behest of Stalin is unknown. Khlevniuk suspected that Beria would not have turned on Ordzhonikidze without Stalin’s instruction.^[119] The stress of his brother’s arrest had a serious effect on Ordzhonikidze’s already frail health, leading to heart failure. He reached out to Stalin for help but was refused. Stalin’s refusal to help further damaged the relationship between the two.^[120]

Death[edit]

External video
In Memory of Sergo Ordzhonikidze a film directed by Dziga Vertov

Throughout the end of 1936 and into 1937, there were further efforts to remove so-called wreckers and saboteurs. Ordzhonikidze was now unable to protect those from the NKTP, which was heavily targeted at this time.^[121] He was expected to address wrecking and sabotage within the NKTP at a Central Committee plenum that was scheduled to start 20 February 1937.^[122]

On 17 February Ordzhonikidze spoke to Stalin privately on the phone. Ordzhonikidze then left for the Kremlin to see Vyacheslav Molotov and attend a subsequent Politburo meeting.^[123] At the meeting he again repeated his belief that charges of wrecking within his Commissariat were exaggerated, and was ordered by Stalin to leave after making these remarks; despite Ordzhonokidze being forced to leave, Khlevniuk has noted that the meeting was not unusual in its discussion. After Ordzhonikidze left, he visited Lazar Kaganovich and Alexander Poskrebyshev, and was home that night by 19:00, though he left for his Commissariat office at 21:30.^[124] He met a deputy there and was home again by 00:20, following a routine schedule.^[125]

The details of the last few hours of Ordzhonikidze’s life are unclear. What is known is that upon arriving back home he discovered the NKVD had searched his house, so he phoned Stalin to complain about this intrusion. The two talked angrily, switching between Russian and Georgian, Stalin explaining that the NKVD had the power to search anyone’s residence, even his own. Ordzhonikidze was then invited to visit Stalin and did so for about 90 minutes.^[126]

The following day, 18 February, Ordzhonikidze stayed at home in bed for most of the day. In the evening Zinaida heard a gunshot from Ordzhonikidze’s room, and found him dead, apparently from a self-inflicted gunshot.^[127][128]

Stalin and other leaders arrived quickly at Ordzhonikidze’s apartment, where it was decided to announce the cause of death as heart failure.^[129] An official bulletin was released the following day; it detailed Ordzhonikidze’s troubled health history, and concluded by stating that «[o]n the morning of 18 February Ordzhonikidze made no complaint about his health, but at 17:30, while he was having his afternoon rest, he suddenly fell ill and a few minutes later died of paralysis of the heart».^[130]

The announcement of Ordzhonikidze’s death came as a surprise to the public. Seen as the driving force behind the industrialization of the Soviet Union, he was held in high esteem.^[122] His body lay in state in the House of the Unions on 19 February, and over 250,000 people visited the memorial.^[131] The funeral was held on 20 February, and his body was subsequently cremated and the ashes interred within the Kremlin Wall.^[132]

Cause of death[edit]

Immediately after Ordzhonikidze’s death was announced, the cause of death was disputed. Exiled Mensheviks publicized the idea that Stalin was the reason behind the death, either directly ordering Ordzhonikidze’s death, or forcing him to kill himself.^[133] The recent arrests of figures within the NKTP also gave credence to these rumours, suggesting Ordzhonikidze would be targeted next.^[134]

Some Old Bolsheviks insisted he was killed, though details from Zinaida and others refuted any plausible explanation for a murder.^[135] Khlevniuk has suggested that Ordzhonikidze was reluctant to openly challenge Stalin regarding wrecking in the NKTP, and instead only wanted to change his mind on the subject, and that instances of wreckers were highly exaggerated. Even to do that would take a massive toll on Ordzhonikidze’s health, which was already in a weakened state.^[136] That several other Bolsheviks had committed suicide over political affairs previously also gave credence to the idea that Ordzhonikidze killed himself.^[137]

Details of Ordzhonikidze’s death were not widely discussed within the Soviet Union until Nikita Khrushchev gave his «Secret Speech» criticizing Stalinism in 1956, and this helped keep rumours of a targeted killing alive. In the speech, Khrushchev suggested Ordzhonikidze shot himself because of the stress from Stalin’s persecutions.^[138]

Aftermath[edit]

After Ordzhonikidze’s death, both his family and those associated with him in the NKTP were targeted for reprisals; Khlevniuk suggests that this was because Stalin was not happy with Ordzhonikidze’s criticism on how to handle the wreckers.^[139] Papulia was tortured and eventually shot in November 1937, while Papulia’s wife Nina was arrested and sentenced to ten years imprisonment on 29 March 1938, and re-sentenced to death on 14 June.^[139][140]

Ordzhonikidze’s other brother, Konstantine, was also arrested and sent to the Gulag before being executed, along with his nephew Giorgi Gvakharia, while Zinaida was sentenced to ten years in the camps.^[141] Zinaida was released in 1956 and lived a relatively quiet life afterwards.^[139] She published a memoir of Ordzhonikidze’s life that was first released in 1956, and died in 1960.^[17][142]

Personality[edit]

Leadership[edit]

Throughout his time in the Caucasus, Ordzhonikidze was known as a difficult man to work with. He was controversial within the regional Bolshevik leadership for being authoritarian and having a preference to promote fellow ethnic Georgians rather than qualified candidates.^[143][144] Near the end of 1920, a Cheka (secret police) representative had asked for Ordzhonikidze to be replaced, accusing him of policy errors, specifically his appointing nationalists to positions of authority, which went against Bolshevik policy that frowned upon nationalism.^[145]

At the Tenth Party Congress, held in March 1921, there were calls for Ordzhonikidze not to be re-elected; delegates from the North Caucasus stated that Ordzhonikidze, who was unable to attend due to the invasion of Georgia, «yells at everyone, orders everyone around him, ignores the opinions of loyal party members».^[146] He was defended by Lenin and Stalin: the former revealed that Ordzhonikidze was deaf in one ear and so had to shout, even at Lenin himself, to hear himself. With this backing, the critiques of Ordzhonikidze’s leadership style were downplayed and he was re-elected as a delegate.^[147]

During the invasions of Azerbaijan, Armenia, and Georgia, Ordzhonikidze also tended to act independently. He would often ignore any advice, including from the leadership in Moscow, and would only listen to those close to him.^[45] During the invasion of Georgia, he would make demands of Moscow, rather than ask for assistance, and ignored calls to work with local Georgian Bolsheviks, which caused tension between them and Ordzhonikidze.^[148]

Health[edit]

Throughout his adult life, Ordzhonikidze suffered from severe health issues. After his death, a medical bulletin reported he had sclerosis and had tuberculosis earlier in his life, which led to the removal of his left kidney in 1929. He had also dealt with stenocardia and cardiac asthma for two years before his death, with a serious bout of asthma in November 1936.^[130] In 1928 he had spent several weeks in Germany for unspecified medical treatments.^[149] Due to his health issues, in January 1936, the Politburo had forced Ordzhonikidze to limit his schedule and take more time off from his duties.^[136]

Legacy[edit]

Several towns and districts in the USSR were renamed after Ordzhonikidze; the largest city was Vladikavkaz, the capital of North Ossetia, which became Ordzhonikidze in 1931.^[150] Throughout the 1930s many factories and plants also asked to take on his name, which is something Fitzpatrick notes may have annoyed Stalin.^[151] After Ordzhonikidze’s death the process was reversed, so by 1942 nearly every town had changed names again.^[140] The only exception was Vladikavkaz: it took on Dzaudzhikau, the Ossetian variant of the name, from 1944 to 1954, before returning to Ordzhonikidze until 1990, when it returned to the original name.^[152]

References[edit]

Notes[edit]

Citations[edit]

Bibliography[edit]

External links[edit]

• Quotations related to Sergo Ordzhonikidze at Wikiquote
• Newspaper clippings about Sergo Ordzhonikidze in the 20th Century Press Archives of the ZBW

Первому народному комиссару (министру) тяжелой промышленности СССР очень не повезло с исторической памятью. Нет, как раз объектов, названных в его честь, в Советском Союзе было очень много — притом не десятки, а сотни! Даже сегодня, спустя почти треть века после распада СССР, имя Орджоникидзе можно отыскать среди площадей и проспектов по всей России — например, в Саратове, Екатеринбурге и Якутске. Но жители поселка Орджоникидзевский в Карачаево-Черкесии, поселка городского типа Орджоникидзе в Крыму или села Сергокала в Дагестане сегодня вряд ли смогут изложить хотя бы азы биографии «товарища Серго».

С серьезной исторической памятью ему действительно не повезло. В советское время вышло несколько приглаженных и вполне лубочных биографий, а в постсоветское — о нем почти забыли. Орджоникидзе не был замечен в репрессиях 30-х годов, потому ему не досталось даже «разоблачительного» внимания, которым исход минувшего века щедро наделил Сталина, Берию, Жданова, Маленкова, Хрущева и иных исторических деятелей эпохи раннего СССР. В отличие от темы репрессий, тема индустриализации Советского Союза после 1991 года не была популярна ни у академических историков, ни у читающей публики. Поэтому имя «товарища Серго» почти забылось. Попробуем в день 135-летия со дня его рождения хотя бы кратко осветить жизненный путь этого человека, в реальности сыгравшего важнейшую роль в истории нашей страны первой половины XX века.

Дворянин с фельдшерским дипломом

Григорий Константинович Орджоникидзе родился 24 октября (12 октября старого стиля) 1886 года в горном грузинском селе Гореши. Тогда, в позапрошлом веке, то были земли Кутаисской губернии, сегодня это север Грузии, примерно посередине между непризнанными республиками Абхазия и Южная Осетия.

По законам Российской империи будущий член правительства СССР мог считаться потомственным дворянином. Однако его отец, Константин — или на местном наречии Котэ — Орджоникидзе был настолько небогат, вернее сказать, даже беден, что лично сеял кукурузу, а зимой уезжал работать погонщиком быков в расположенный неподалеку городок Чиатура, где работал знаменитый на всю Российскую империю марганцевый рудник.

Мать Григория Орджоникидзе умерла всего через полтора месяца после рождения мальчика. Отец ушел из жизни, когда ребенку было всего 12. Несомненно, это сказалось на характере будущего наркома тяжелой промышленности. Впрочем, родственники не оставили сироту и сумели дать ему неплохое по меркам той эпохи образование. Наш герой окончил начальное школьное училище в поселке Харагули (тогда он не мог подозревать, что в Советской Грузии с 1949 по 1989 год этот поселок будет называться в его честь, Орджоникидзе), а затем начал учиться в фельдшерской школе в Тифлисе, как тогда именовался город Тбилиси.

^{Дом, в котором родился Серго Орджоникидзе, в селе Гореши, Грузия. © Gaga.vaa/CC BY-SA 4.0/Wikimedia Commons}

Фельдшер — в наши дни это среднее медицинское образование. Но более столетия назад, когда половина народа не умела даже читать, фельдшерский диплом значил и весил куда больше. По меркам своей эпохи юный дворянин Григорий Орджоникидзе был весьма грамотным и просвещенным. Впрочем, в годы медицинской учебы будущий «товарищ Серго» научился и совсем другим вещам. Тифлисскую фельдшерскую школу он окончит в 1905 году, в разгар Первой русской революции, — и будет к тому времени уже вполне убежденным противником монархии и сторонником радикальных социал-демократов.

Нелегальной организацией марксистов в Тифлисе тогда руководил Виктор Курнатовский, к тому времени прошедший аресты и ссылки, хорошо знакомый с Лениным. Именно это знакомство предопределило будущее молодого дворянина с фельдшерским дипломом.

Личный друг Ленина и Сталина

Первый арест Орджоникидзе пережил в 18 лет — в 1904 году его уличили в хранении запрещенных книг и газет. По окончании фельдшерской школы юный бунтарь отправился работать в Абхазию, но думал уже не о профессии, а о революции. Спустя несколько месяцев, в декабре 1905 года его арестовывают по подозрению в причастности к хранению уже не запрещенной литературы, а нелегального оружия. В стране в те дни, напомню, вовсю бушует революция. Даже в Москве гремят баррикадные бои, по всему Закавказью стреляют.

Согласно законам Российской империи Григорий Орджоникидзе еще несовершеннолетний, его выпускают из тюрьмы под залог, и… юноша уже навсегда становится революционером-подпольщиком с партийным псевдонимом-прозвищем Серго. Раздобыв при помощи товарищей фальшивый паспорт, он едет в Баку, работает медиком на нефтяных промыслах и продолжает нелегальную политическую деятельность. Именно там и тогда Григорий познакомится и подружится со Сталиным — правда, его новый друг тогда еще не знал, что станет носить это имя и сделает его известным всему миру…

С Кобой, как тогда звали будущего вождя СССР, юный Серго подружился на всю жизнь. Вероятнее всего, они впервые познакомились в камере №3 центральной тюрьмы города Баку. Даже спустя годы и десятилетия они оставались на «ты» и обращались друг к другу по именам и старым товарищеским прозвищам — что в окружении Иосифа Джугашвили в годы его пребывания на политическом олимпе было уже редкостью.

С 1906 по 1912 год революционер Серго проведет весьма бурно. Новый арест, приговор о вечной ссылке в Сибирь, побег из Енисейской губернии. Бежит за границу, в Персию, как тогда назывался Иран. Там тоже бушует своя революция, и Орджоникидзе даже несколько месяцев повоюет в отрядах местных противников шахской власти. Серго оказался и вполне талантливым журналистом — его очерки о бурных событиях в Персии успешно публиковались под псевдонимом в газетах Тифлиса.

^{В камере Батумской тюрьмы, 1908 год. © ТАСС}

Вскоре Орджоникидзе, недавно сбежавший из Сибири, от иранских берегов Каспия отправляется на другой конец света — в Западную Европу. Неподалеку от Парижа он учится в политической школе, организованной стараниями Ленина. Сталин уже был близким приятелем и другом нашего героя, но с тех пор начинается и его дружба с Владимиром Ульяновым. Вождь революции очень редко кого публично называл своими друзьями, но Серго был исключением. «Лично принадлежу к числу его друзей и работал с ним за границей в эмиграции», — напишет позже Ленин, уже занимая пост главного правителя СССР.

Впрочем, в том 1911 году еще никто даже в фантазиях не мог представить, что на месте Российской империи возникнет некая другая страна, с другим именем. По заданию Ленина «товарищ Серго» нелегально возвращается на земли царской монархии, чтобы подготовить проведение всеобщего съезда революционных социал-демократов. По итогам этой работы Орджоникидзе избирают в Центральный комитет созданной Лениным политической партии большевиков. С тех пор герой нашего рассказа неизменно считался — и по праву был! — одним из ведущих лидеров самой революционной, самой радикальной фракции среди всех российских оппозиционеров и противников царской монархии.

В те годы такая роль требовала немалого личного мужества и фанатичной убежденности в правоте своих идей. До революции 1917 года Григорий Орджоникидзе в общей сложности более восьми лет проведет в царских тюрьмах и ссылках.

«Либо черкес, либо грузин…»

Весной 1912 года Серго арестовали, когда он с чужим паспортом нелегально находился в Петербурге. Следующие три года он провел в камере Шлиссельбургской крепости, самой суровой царской тюрьмы. Затем последовала ссылка на вечное поселение в Якутию — до берегов реки Лены заключенный Орджоникидзе шел по каторжным этапам, закованный в кандалы.

В Якутск он попал весной 1916 года. Полицейские власти планировали отправить его еще дальше — за 800 верст от столицы Якутии, на берега реки Вилюй, где сегодня располагается приполярный городок Нюрба. В советское время именно там будет работать штаб геологической экспедиции, нашедшей знаменитые якутские алмазы. Эти драгоценности из якутских недр тогда искали не для украшений, а именно как технологический материал, необходимый для тяжелой промышленности. Той тяжелой промышленности, что в начале советских времен создавал именно Орджоникидзе.

Но вернемся на 105 лет назад, в 1916 год. На берега Вилюя наш герой так и не попал, остался на берегах Лены. В Якутске тогда не хватало медицинских работников, и с каторжника Орджоникидзе здесь сняли кандалы. Он стал фельдшером местной больницы с правом проживать почти свободно.

Эта условная свобода подарила 30-летнему Григорию не только возможность общаться с такими же ссыльными товарищами, но и любовь, семейное счастье на всю жизнь. Судьбоносная встреча состоялась в селе Покровском, куда Орджоникидзе приехал как практикующий врач. Сегодня это город Покровск, примерно в 66 километрах от Якутска.

Его будущая жена так вспоминала первую, неожиданную встречу:

«Впервые я встретила Серго в пасмурный сентябрьский день 1916 года. Вместе с подругой мы шли по широкой улице села. Нам повстречался худой и стройный кавказец. Он был одет в поношенное осеннее пальто. Шапки у него не было, и ветер разметал его длинные вьющиеся волосы.

— Кто это? — обратилась я к подруге.

— Новый фельдшер … — подруга помолчала… — Либо черкес, либо грузин.

Мы прошли мимо.

— Откуда он? — вновь спросила я.

Подруга пожала плечами.

— Не знаю».

Женой Григория Орджоникидзе стала Зинаида Павлуцкая, дочь православного священника, работавшая учительницей церковно-приходской школы в селе Покровское. Судя по немногим дошедшим до нас воспоминаниям, 22-летнюю девушку первоначально покорили не только яркий демонический облик «либо черкеса, либо грузина», но и его отношение к детям. Зинаида позднее описала сценку, как фельдшер Орджоникидзе пришел по вызову в многодетную семью ее знакомой:

«У Кати было много детей. Однажды заболел ее десятилетний сын. Был приглашен фельдшер. Когда он вошел в комнату, у стола играли трое малышей. Они с испугом взглянули на фельдшера. Его большие черные глаза, усы и взлохмаченные волосы внушали им страх.

— Цыган! — они закричали и спрятались под столом. — Это цыган!

Фельдшер вошел в комнату, где лежал больной мальчик. Он заботливо осмотрел ребенка и прописал лекарства. Ничего страшного — обычный грипп.

Дети по-прежнему со страхом поглядывали на „цыгана“. Он подошел к ним и в шутку стал вытаскивать их из-под стола. Сначала ребятишки отбивались и пищали, но вскоре веселая добрая улыбка фельдшера успокоила и воодушевила малышей. Уже через пять минут они были друзьями. Ребята сидели у него на коленях, а он щекотал их пушистыми усами и учил грузинской пословице…»

Вообще до наших дней дошел целый ряд независимых воспоминаний — от самых разных людей, написанных в разные годы и даже разные эпохи, — о трогательном отношении Орджоникидзе к детям. Их он явно любил от души и искренне. Совсем как свою революцию.

«Фельдшер наш совсем помешался…»

Как-то в первые дни марта 1917 года в дом Зинаиды Павлуцкой вошел местный якут, возивший фельдшера Орджоникидзе по соседним поселениям и улусам. Как вспоминала те минуты Зинаида:

«Пельсер быть, — сказал возница-якут, часто моргая своими узкими глазами, — букытып ирянь халбыт, итирик ду. Ырета день тюрга быха солу.

По-русски это значило: „Фельдшер наш совсем помешался, либо пьян. Он всю дорогу кричал и пел“».

Григорий Орджоникидзе действительно всю дорогу был вне себя от радости — в Якутске он получил известие о революции в Петербурге. Для «навечно» ссыльного отныне менялось все.

Он тут же устремился в столицу. Правда, в те времена дорога с берегов Лены на берега Невы была долгой. По пути, на пароходе фельдшеру Орджоникидзе даже пришлось принимать роды. Лишь к началу лета 1917 года он вместе с юной женой добрался до Петербурга и тут же с головой окунулся в круговерть всех революционных перипетий, готовя уже новую революцию.

В столице поверженной монархии тогда пребывали многие его товарищи по дореволюционному подполью, включая Сталина и Ленина. С Лениным наш герой вновь встретился, когда тот снова скрывался в подполье, на этот раз уже не от царского, а от Временного правительства. Они не виделись шесть лет, и Серго не сразу узнал своего старшего товарища, сбрившего из соображений конспирации усы и бороду.

К осени 1917 года Орджоникидзе вновь среди первых руководителей большевиков. Но накануне эпохальных октябрьских событий он все же успел съездить в родные места на Кавказ — совместив личные и политические дела. Не только проинспектировал организации большевиков в Грузии, но и отвез молодую жену к родственникам.

Вернувшись в Петроград, он принял активное участие в свержении Временного правительства, а новый, 1918 год Орджоникидзе встретил далеко и от революционного Петрограда, и от родного Кавказа — на Украине. Правительство Ленина назначило его «Чрезвычайным комиссаром района Украины».

На три с лишним года для него начинается водоворот Гражданской войны. Григорий Орджоникидзе — убежденный революционер, грамотный фельдшер, небесталанный журналист — станет храбрым полевым командиром и способным организатором. За следующие несколько лет он побывает в боях, будет ходить в атаки против белых, разоружать бунтующих анархистов, воевать и договариваться с разнообразными горцами Кавказа.

Об этой части его жизни можно снять настоящий боевик. Там будут и сцены перестрелок на заснеженных горных перевалах, и бурные каспийские волны — когда Орджоникидзе на парусной лодке пробирался по морю из Баку в Астрахань, страдая от того, что черной икры было вдосталь, а вот хлеба не было совсем… Будут сцены боев и сцены спасения разграбленного анархистами золотого запаса.

Подробный рассказ о всех нередко смертельно опасных приключениях нашего героя в 1918–1921 годах занял бы целую книгу. Скажем кратко: перипетии Гражданской войны привели к тому, что с 1920 года именно Серго стал главным представителем советской власти на Северном Кавказе и в Закавказье. Присоединение к Советской России земель Азербайджана, Грузии и Армении — это в первую очередь заслуга «дворянина Кутаисской губернии» и убежденного большевика Орджоникидзе.

«Нужно примерно наказать товарища Орджоникидзе…»

Существует широко распространенный стереотип о горячем кавказце — вспыльчивом, с повышенно буйным темпераментом и несдержанной экспрессией. Это стереотип. Но вот наш герой был именно таким. Горячий кавказец — это именно про Серго Орджоникидзе.

Что характерно, свидетельствуют об этом не только разные мемуары, которые могут быть пристрастны, но и холодные документы той эпохи. Например, телеграммы, которыми «председатель Кавказского бюро» партии большевиков Орджоникидзе обменивался с Лениным и всем правительством Советской России.

Весной 1920 года красные войска заняли Азербайджан, и «товарищ Серго» буквально требовал от Москвы скорейшего занятия Армении и Грузии. Умевший быть острожным Ленин это запретил, ведь на западе как раз началась большая война с поляками за Белоруссию и Украину. Когда из Москвы в адрес Орджоникидзе пришла телеграмма с повторным запретом воевать против Грузии, горячий грузин Орджоникидзе буквально взорвался.

^{С бойцами и командирами Красной армии у бронепоезда в Баку, 1920 год. © ТАСС}

Об этом ярко говорит сам текст телеграммы, слишком эмоциональный: «Само собой понятно, что все распоряжения нами выполняются с точностью и, конечно, нет никакой надобности их повторять. Ни один красноармеец на территорию Грузии не вступал, меня поражает, каким образом вы верите лживым заявлениям… Мы все считаем спасение погибающего грузинского правительства непоправимой ошибкой, но нечего говорить, что все ваши распоряжения будут выполняться нами очень точно и непреклонно… Имейте в виду, что раз отданные распоряжения, вам нет надобности повторять, я их выполню, каковы бы ни были мои взгляды…»

Кстати, в той переписке Орджоникидзе проявил весьма хорошее и тонкое понимание психологии разных народов Кавказа. «Получается впечатление, что мы, христиане, покорив Азербайджан, оставили Грузию и Армению в стороне…» — писал он Ленину весной 1920 года. И это «мы» — «мы христиане» — конечно ведь не про большевиков и даже не конкретно про Советскую Россию, а много шире: про всю русскую цивилизацию.

Армению и Грузию наш герой присоединит к советской стране чуть позднее, в начале 1921 года. Самое горячее — во всех смыслах горячее — участие он примет и в определении дальнейшего статуса закавказских республик в едином государстве.

Многие друзья и товарищи Орджоникидзе по дореволюционному подполью выступали либо за самостоятельность Грузии, либо за ее широчайшую автономию. Наш герой же был сторонником идеи большого и крепко управляемого из единого центра государства. К любым проявлениям «самостийности» народов бывшей Российской империи он относился отрицательно. По воспоминаниям очевидцев, Орджоникидзе любил цитировать грузинского поэта Акакия Церетели: «Прежде всего, я грузин, так как я рожден грузином, но это не означает того, чтобы я стремился построить свое счастье на несчастье другого народа. Моей мечтой является всеобщее счастье всех народов».

Ровно век назад, при создании Советского Союза, среди большевиков развернулась бурная дискуссия о статусе и правах союзных республик. Орджоникидзе был явно за сильный центр, крепко контролирующий все автономии. И в Закавказье его споры со сторонниками более глубокой федерализации вскоре дошли до ругани и даже рукоприкладства. В 1922 году горячий кавказец Серго назвал соперников «спекулянтами» и «духанщиками» (от слова «духан» — грузинский кабак с вином, символ пьянства). Те в ответ, тоже ведь горячие кавказцы, обозвали его «сталинским ишаком» — Серго не стерпел и полез в драку, побил обидчика.

С инцидентом по поручению Ленина разбирался лично главный чекист Феликс Дзержинский. Он, тоже сторонник сильного государственного центра, встал на сторону Орджоникидзе. Ленин считал иначе. «Нужно примерно наказать товарища Орджоникидзе», — писал он к членам партии, но тут же подчеркивал: «Говорю это с тем большим сожалением, что лично принадлежу к числу его друзей и работал с ним за границей в эмиграции…»

Рождение индустриализации и смерть наркома

Но даже «наезд» со стороны самого Ленина не остановил партийно-государственную карьеру нашего героя. До 1926 года он фактически руководил всем Закавказьем и Северным Кавказом. Затем перешел в центральные госорганы СССР — несколько лет в ранге зампреда правительства страны возглавлял Рабоче-крестьянскую инспекцию, аналог современной Счетной палаты.

^{С Иосифом Сталиным, Феликсом Коном, Валерианам Куйбышевым и Михаилом Калининым на Красной площади, 1926 год. © Central Press/Getty Images}

5 января 1932 года Григорий Константинович Орджоникидзе возглавил только что созданный Народный комиссариат (министерство) тяжелой промышленности. В сущности, он возглавил всю экономику огромной страны — абсолютно всю, за исключением лишь части сельского хозяйства (хотя сельхозтехника тоже была его вотчиной) и потребительской торговли.

В эту огромную структуру входили десятки управлений целыми отраслями. Вот далеко не полный перечень всех главков и главных управлений Наркомтяжпрома — главные управления авиационной промышленности, строительной, химической, электротехнической, промышленности вооружений и боеприпасов, Главсельмаш, Главстанкоинструмент, Главточмаш, Главрезина, Главцветметобработка, Главалюминий… Уже после смерти Орджоникидзе его наркомат разделят аж на семь отдельных наркоматов-министерств.

Словом, в ключевые годы индустриализации СССР почти всей его экономикой непосредственно руководил Серго Орджоникидзе. И едва ли эта титаническая работа была легче, чем его деятельность в разгар Гражданской войны.

При всех издержках социально-политических процессов той эпохи наша страна в те годы продемонстрировала удивительный экономический рост. Многие отрасли промышленности, многие инженерно-конструкторские школы были созданы буквально с нуля. Только перечень индустриальных достижений и объектов, созданных в 1932–1937 годах под руководством Орджоникидзе, займет целую книгу — и куда более толстую, чем книга о его приключениях и деятельности в годы дореволюционного подполья и Гражданской войны.

^{Серго Орджоникидзе, 1937 год. © Public domain/Wikimedia Commons}

Под его непосредственным руководством было построено более восьми тысяч различных заводов! Включая такие гиганты, как Кузнецкий металлургический комбинат, и сегодня один из крупнейших в России, или знаменитый Авиазавод в Комсомольске-на-Амуре, ведущий производитель нашей боевой авиации и в XXI веке.

Один из отцов и главных менеджеров советской индустриализации умер 18 февраля 1937 года. По официальной версии — от «паралича сердца», как тогда именовали инфаркт. Много позднее, уже после смерти Сталина, когда Хрущев в своих политических целях рьяно разоблачал репрессии, появилась и широко распространялась версия, что Серго Орджоникидзе застрелился.

Возникали позднее и куда более фантастические слухи, что его застрелили либо даже убили прямо в кремлевском кабинете Сталина. Впрочем, даже явные недоброжелатели диктатора СССР из постсоветских научных кругов считали и считают подобные версии мифами, urban legend.

Что же с версией о самоубийстве? При всей предвзятости хрущевских времен, ее нельзя исключать. Орджоникидзе был сторонником Сталина, но разделял далеко не все сталинские методы, не раз открыто переживал по поводу внутрипартийной борьбы, чрезмерно и кроваво обострившейся как раз к 1937 году. Накануне смерти «товарища Серго» в Грузии был арестован его родной брат, Павел Орджоникидзе. Шли аресты и среди его сотрудников, творцов индустриализации. Все это не могло не сказаться на душевном и физическом состоянии наркома тяжелой промышленности.

И все же версия с сердечным приступом кажется предпочтительнее. Человек, прошедший все ужасы Гражданской войны, бесстрашный полевой командир скорее сам застрелил бы кого-то… Горячий кавказец — это ведь еще и оборотная сторона слишком нервного темперамента и натуры, не способствующей долгой жизни. Треть века Григорий Орджоникидзе жил с надрывом — подпольная борьба, тюрьмы, война, тяжкий труд форсированной индустриализации. Спустя двадцать лет после революции 1917 года он уже не был стройным джигитом, в которого без памяти влюбилась дочка православного священника. На фото последних лет его жизни перед нами предстает весьма постаревший и пополневший, грузный кавказец, почти старик с седыми усами.

С конца 20-х годов Серго Орджоникидзе болел, лишился одной почки, удаленной из-за туберкулеза. Так что его естественная смерть в самом начале рокового 1937 года кажется весьма вероятной. Впрочем, всей правды о последних днях «товарища Серго» мы не знаем. Остается лишь сквозь все советские и антисоветские мифы помнить главную правду о его жизни — горячий кавказец сделал многое для развития отечественной промышленности.