Осуществление принципа коллективности руководства при брежневе

III. ОТ ХРУЩЕВА К БРЕЖНЕВУ: ПРОБЛЕМЫ И ТРУДНОСТИ КОЛЛЕКТИВНОГО РУКОВОДСТВА

Как теоретические расчеты, так и исторический опыт самой партии говорили за то, что коллегиальность в руководстве при режиме диктатуры явление противоестественное, а потому — временное.

Логика вещей подсказывала, что на место коллегии диктаторов придет единоличный диктатор. Между тем, коллективная диктатура, называемая коллективным руководством, существует, причем существует не как пропагандная фикция, а как реальность. Этот феномен имеет свои специфические причины. Важно отметить некоторые из них.

Коллективное руководство образовалось на основе отрицания и осуждения двух, последовавших один за другим, режимов личной диктатуры — Сталина и Хрущева. Оба эти режима, хотя и в разной степени, были основаны на произволе, жертвой которого становились не только простые смертные, но и ведущие представители самих партаппаратчиков. Чтобы в дальнейшем избежать этого, новое руководство провозгласило так называемые «ленинские принципы партийного руководства», согласно которым высшая исполнительная власть партии (Секретариат ЦК и генеральный секретарь) проводит в жизнь только те решения, которые приняты большинством членов партийной законодательной власти (Политбюро ЦК), если даже против этого решения голосовали сами главы партии (Брежнев), правительства (Косыгин), государства (Подгорный). Так как Устав партии не знает права вето глав исполнительной власти или партийного арбитража при разногласии ее с законодательной властью (кроме апелляции к пленуму ЦК или съезду, что равнозначно расколу или даже перевороту), то майоризирование исполнительной власти со стороны рядового большинства Политбюро не только предупреждает произвол Секретариата ЦК, но одновременно парализует его текущую работу. Вместо былого незаконного произвола Секретариата получается теперь вполне законный произвол Политбюро. Такова одна причина.

Другую причину длительности существования коллективного руководства надо искать в его бесцветности. Члены коллективного руководства — это вчерашние руководители провинций. Они десятилетями думали масштабами провинции и умом своих начальников из центра, а сегодня они оказались, более или менее случайно (таких, как они, в КПСС тысячи, если не десятки тысяч), во главе мировой державы с ее гигантскими проблемами. Они и похожи друг на друга не только своей бесцветностью, но и своей безамбициозностью. Совершенно очевидно, что будущий единоличный диктатор в этом коллективе не находится.

Третья причина долголетия коллективного руководства лежит в его бездействии и, как результат этого, в его беспримерном в истории режима бесплодии. Никогда, пожалуй, перед СССР не стояло такое количество сложнейших внутренних и внешних проблем, как сегодня. Но коллективное руководство продлевает свою жизнь тем, что не решает их. Если оно в конце концов погибнет, то не из-за действия, а из-за бездействия.

Из внешнеполитических причин, способствовавших стабилизации коллективного руководства, надо указать хотя бы на две. Западная политика никаких «головоломных» проблем перед советской внешней политикой не ставила и не ставит. Скорее наоборот. Исходя из сомнительной теории выбора «меньшего зла» (Москва или Пекин) и из сложных предпосылок о якобы происходящем перерождении советского коммунизма, западная политика выдвинула программу умиротворения и конвергенции с Кремлем. Консолидации коллективного руководства значительно помог и Пекин. Яростная антисоветская кампания коммунистической партии Китая против «хрущевской клики без Хрущева» порой принимала форму явно антирусского, реваншистского похода. Китайские «культурные революционеры» на границах своих бывших земель от Владивостока до Алма-Аты бряцали не только «цитатниками» Мао, но и настоящим оружием. В вопросе китайской опасности интересы коллективного руководства, партии и страны оказались идентичными.

Нынешнее коллективное руководство не только бесцветно в политике, безынициативно в работе, нерешительно в действиях, но оно и бесперспективно физически. Средний возраст членов Политбюро, с которыми Ленин совершил Октябрьскую революцию, был 35 лет, только Ленину было 47 лет. Членам Политбюро, с которыми Сталин начал свою эру, было в среднем немного более 40 лет, самому Сталину было 50 лет. Средний возраст членов нынешнего брежневского Политбюро -61 год, а самому Брежневу -62 года. Люди в этом возрасте революций не делают и чудес в политике не совершают.

Один из самых распространенных предрассудков нашего времени — это утверждение, что со времени Хрущева в СССР началась эволюция, перерождение режима. Да, Хрущев уничтожил культ личности Сталина, но он не уничтожил и не собирался уничтожать то, что было первопричиной всех культов — систему партийно-полицейской власти. Ведь культ Сталина был лишь внешней персонификацией этой постоянной системы власти. Поэтому через ряд либеральных реформ и неосталинистских рецидивов Хрущев самой природой власти оказывался вынужденным вернуться к тому же «культу личности», с уничтожения которого он начал свою новую карьеру, на этот раз — уже к собственному культу. Разница между двумя культами была не в принципе, а в методах. Новое руководство Брежнева — Косыгина, в свою очередь, осудив культ личности Хрущева самым оригинальным способом (тотальным умолчанием его имени), усиленно пропагандирует культ коллективного руководства — культ Политбюро. Но, в отличие от Хрущева, коллективное руководство хорошо поняло, что просто противоестественно проклинать культ вообще и Сталина в частности, будучи вынужденным управлять именно по-сталински, хотя и без сталинских крайностей. Ведь что такое сталинизм как политическое учение? Сталинизм — это одновременно и наука и искусство о постоянных принципах управления, однопартийной диктатурой и меняющихся методах управления партией и народом. Принципы диктатуры — постоянны, методы диктатуры подвержены изменениям — от кровавых чисток при Сталине до узаконенного беззакония при новом коллективном руководстве (суды над инакомыслящими, психотюрьмы).

Таким образом, в сущности своей режим остается неприкосновенным.

Сталинская диктатура представляла коммунистический режим, так сказать, в его чистом, классическом виде. Поэтому весьма просто и ясно можно было проследить взаимосвязь и взаимодействие ее главных элементов. Таких элементов было два: ведущая и направляющая сила — политическая полиция, вспомогательная сила — партия, при массовом терроре против эвентуальных врагов народа.

Вся заслуга Хрущева перед историей и сущность его борьбы против культа личности Сталина заключались только в одном: он перевернул эту формулу властвования; иерархия партаппаратчиков стала ведущей силой, политическая полиция — вспомогательной силой, а террор перестал быть массовым. От всего этого, конечно, хрущевский, как и нынешний, режим не перестал быть полицейским, но полиция перестала быть всемогущей. Однако психологический выигрыш был колоссальным — нуждающийся в иллюзии внешний мир стал говорить о перерождении коммунизма. Но как раз свержение Хрущева показало, что существующий в СССР политический режим может существовать только как сталинский режим или он вовсе погибнет. Ленин успел лишь заложить основы диктатуры, но у него оставалось много марксистских утопических идей — вплоть до утверждения, что весь период «диктатуры пролетариата» от капитализма к социализму есть период медленного, но стремительного процесса самоликвидации диктатуры и государства вообще («Государство и революция») и что уже после ликвидации старых эксплуататорских классов в советской России автоматически снимается всякое ограничение гражданских прав и политических свобод («Программа партии» 1919 г.). Вот в этом кардинальном вопросе перспективы власти, ее объема, ее широты и глубины Сталин подверг открытой ревизии и Маркса и Ленина (январский пленум ЦК 1933 г., XVIII съезд партии 1939 г.). Сталин выдвинул «диалектический» тезис, который стал руководящей идеей коммунистического тоталитаризма, а именно: к отмиранию государства СССР придет не через ослабление органов диктатуры, а через их максимальное усиление. Это, собственно, и была новая глава в учении марксизма-ленинизма, связанная с именем Сталина. Не требуется много воображения, чтобы представить себе, что случилось бы с режимом, если бы Хрущев или кто-либо другой вздумал отказаться в этом судьбоносном вопросе от теории и практики Сталина и вернуться к теории (отмирание диктатуры) и к предполагаемой практике (снятие ограничения свобод) Ленина.

Объективная тенденция «волюнтаризма» Хрущева с его бесцеремонной расправой с именем Сталина грозила подрывом устоев, на которых держится режим. В окружении Хрущева начали думать, что логическим концом правления Хрущева может оказаться гибель режима. Не ненависть к Хрущеву, не любовь к Сталину, а инстинкт самосохранения подсказал хрущевцам бунт против Хрущева.

Нынешнее, второе коллективное руководство — это второе, ухудшенное издание первого, послесталинского коллективного руководства. По тем же причинам, по которым нынешнее, второе коллективное руководство реабилитировало имя Сталина, первое коллективное руководство сопротивлялось курсу Хрущева на разоблачение Сталина. Конечно, в Кремле знают, что после XX и XXII съездов невозможно управлять страной от имени Сталина, но знают и другое: чтобы управлять по-сталински, вовсе не надо апеллировать к его имени.

С внешней стороны как будто трудно провести грань между хрущевским и послехрущевским режимом. Пекин даже называет этот режим хрущевским без Хрущева. Однако при ближайшем анализе практики коллективного руководства выясняется довольно существенная разница. Она слагается из следующих элементов внутренней и внешней политики:

Во внутренней политике:

— условная реабилитация Сталина;

— новое осуждение антисталинских оппозиций — троцкистов, зиновьевцев и бухаринцев;

— открытая реабилитация в духовной жизни методов ждановщины;

— отмена решения XXII съезда о введении нормированного принципа систематического обновления партаппаратчиков сверху донизу;

— восстановление сталинского принципа централизации;

— восстановление примата развития военной индустрии и приоритета финансирования вооруженных сил.

Во внешней политике:

1) революционизирование формулы «сосуществования» (вместо хрущевской одночленной формулы «мирное сосуществование — генеральная линия советской внешней политики» введена «пятичленная» формула, в которой элементами «генеральной линии» во внешней политике объявлены:

а) оборона и единство социалистического лагеря;

б) помощь мировому коммунистическому движению;

в) помощь национально-освободительному движению;

г) борьба с империализмом и колониализмом;

д) мирное сосуществование как непримиримая классовая борьба идеологий);

е) эскалация военно-материальной интервенции в страны войн, восстаний, революций (Вьетнам, Куба, Ближний Восток), чтобы получить там политическое преобладание;

ж) форсирование фактического раскола в мировом коммунистическом движении против Пекина, чтобы закрепить за Москвой роль центра мирового коммунизма;

з) перенесение в идеологической работе партии акцента от формулы «коммунизм в нашей стране» на формулу мировой революции (член Политбюро В. Гришин: «Наша партия свято выполняет наказ Ленина: добиваться максимума осуществимого в одной стране для продвижения и развития дела мировой социалистической революции». — «Правда», 23 апреля 1968 г.).

За внешним фасадом гармонии и благополучия в Кремле на деле происходит борьба двух явно выраженных во всей советской политике тенденций: неосталинистской, ортодоксальной, и ревизионистской, реформаторской.

При нынешнем состоянии нашей информации отнести тех или иных членов коллективного руководства к той или иной из этих тенденций можно, конечно, лишь весьма условно. И все-таки, руководствуясь рядом критериев и косвенных данных как из прошлой карьеры, так и из текущей практики каждого из членов Политбюро, можно с большой степенью вероятности предположить, что неосталинистскую тенденцию возглавляют Суслов и Брежнев, а реформаторскую Косыгин и Подгорный. Бросающееся здесь в глаза деление «великой четверки» на партаппаратчиков (Суслов, Брежнев) и госаппаратчиков (Косыгин, Подгорный) отнюдь не случайно. Догматики и ортодоксы сидят в партаппарате, а реформаторы и прагматики — в государственном и хозяйственном аппарате. Борьба этих двух тендений, собственно, и есть борьба между ортодоксальными догматиками из партаппарата и прагматическими реформаторами из государственного аппарата. При жизни Сталина такая борьба «за сферы влияния» исключалась не только личной унией власти партийной и государственной, но и властной натурой самого Сталина. Когда такая борьба впервые началась при Хрущеве, то Хрущев решил прибегнуть к сталинскому принципу личной унии. Первый секретарь партии стал главой правительства. Но борьба продолжалась с переменным успехом для ее участников, пока дело не кончилось новым разделением «сфер влияния»: после свержения Хрущева, так же как и после смерти Сталина, правительственная власть (председатель Совета министров) была отделена от партийной (генеральный секретарь ЦК). Так не только предупреждалась возможность диктатуры одного человека (это было, конечно, решающей причиной), но это был и шаг навстречу тем, кто добивался эмансипации государственного аппарата от партийного.

Однако в основе борьбы двух рассматриваемых тенденций лежат не эти «ведомственные» споры. В широком смысле слова, представители обеих тенденций — партаппаратчики, а их ведомственные выступления лишь отражают специфические и постоянные противоречия двух аппаратов. Вчерашний партаппаратчик, сделавшись сегодня госаппаратчиком, переносит сюда и свои суверенные методы партийного повелителя, что его приводит к столкновению с его младшими коллегами, которые остались в партаппарате и которые, по характеру системы, должны по-прежнему давать «руководящие указания» даже ему, вчерашнему старому партаппаратчику.

Борьба этих двух тендений — явление более глубокое, отражающее качественно новый этап в социологическом развитии советского общества. Создается такое положение, когда известное утверждение Маркса из предисловия «К критике политической экономии» может оказаться пророческим как раз применительно к советскому обществу: «На известной ступени своего развития материальные производительные силы общества приходят в противоречие с существующими производственными отношениями… Из формы развития производительных сил эти отношения превращаются в их оковы. Тогда наступает эпоха социальной революции» (1949, стр. 7). Не приходится отрицать, что советский тип производственных отношений в начальный период развития советского общества способствовал развертыванию величайшей индустриальной и научно-технической революции. Но эта революция, переходя в новую, более высокую фазу своего развития, вступила в противоречие с создавшими ее производственными отношениями (партия, план, контроль), более того, она сама уже создала новые плюралистские силы, новые социальные классы (бюрократия, техническая интеллигенция, ученая корпорация, творческая элита), которым стало не только тягостно под старым планом и контролем, но и тесно в рамках старой догматической партии.

Хрущев хотел разрешить создавшееся противоречие в экономике бюрократическим путем — отсюда целая серия его ведомственных реорганизаций. Практика показала тщетность всех попыток вывести советскую экономику из тупика бюрократическими мерами. Наследники Хрущева подошли к делу с другого, более разумного конца. Они верно поставили диагноз: болезнь советской экономики, при которой 50 % промышленных предприятий работает нерентабельно, — это болезнь социально-структурного порядка. Поэтому и лечение должно быть соответствующее. Отсюда — условная реабилитация стоимостных рычагов (прибыль) и рыночных категорий (цена, премии, кредит) в советской экономике. Убыточно работало большинство совхозов, нерентабельно большинство колхозов. Поэтому партия приняла ряд постановлений, по которым принципы промышленной реформы распространяются на сельское хозяйство.

Поскольку реформы не только носят вынужденный характер (председатель Госплана СССР Байбаков так и заявил: «Отчасти можно согласиться, что реформа носит вынужденный характер». — «Ежегодник БСЭ», 1967, стр. 26), но и половинчаты и непоследовательны, они лишь смягчают действия, а не ликвидируют постоянные причины структурного кризиса советской экономики. Централизованное бюрократическое планирование и догматические постулаты социалистического хозяйствования становятся оковами дальнейшего успешного развития народного хозяйства СССР. Конечно, от этого состояния до «эпохи социальной революции» еще, может быть, далеко, но одно несомненно: логикой дальнейшего развития структурного кризиса, с одной стороны, и под угрозой проиграть пресловутое соревнование «двух систем», с другой, Кремль в конце концов будет поставлен перед сложной дилеммой: либо держаться и дальше нынешней системы и тогда рисковать потерею темпов развития и дальнейшим углублением кризиса, либо окончательно освободить народное хозяйство от догматических оков, получив в результате шансы на то, чтобы стать действительно серьезным противником Запада на международной экономической арене.

Особенно остро стоит эта дилемма в области развития сельского хозяйства. В Кремле с каждым днем все более начинает брать верх точка зрения, что причина перманентного кризиса недопроизводства сельскохозяйственной продукции не бюрократического или даже не агротехнического порядка, как это думал Хрущев, а порядка социально-структурного.

Постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 16 мая 1966 года о сельском хозяйстве доказывает это. «Кооперативный план» Ленина, по этому постановлению, начинает принимать форму «огосударствления колхозов» с гарантированной денежной зарплатой, страхованием, пенсией и даже перспективой принятия колхозников в члены профсоюзов (см. статью Д. Полянского — «Коммунист», № 15, 1967). Все это значительно меняет содержание сталинских колхозов, оставляя в неприкосновенности их форму.

В отличие от нынешних руководителей Кремля, Хрущев все-таки имел волю к решению. «Волюнтаризм» и «субъективизм» его сказывался как раз в бесконечных, порою противоречащих друг другу мероприятиях в поисках решений острых проблем. Он их решал, но не разрешал. Но их не разрешили и люди, свергшие его. Разъедаемые внутренними противоречиями по вопросу о методах и путях собственной экономической политики, члены коллективного руководства вообще перестали что-либо менять.

Две тенденции, пожалуй, даже две точки зрения — догматическая и реформаторская — в определении и установлении перспективной хозяйственной политики не находят себе компромиссного решения. Отсюда — вечное откладывание вопросов, по которым не могут достигнуть единодушия, по принципу — «спорных вопросов не решать».

Если мы перейдем из области общей политики к идеологии, то тут мы видим, что в последнее время ортодоксальная неосталинистская линия в руководстве явно взяла верх. Во многом объясняется это тем, что Хрущев во время чистки ЦК от соратников Сталина («антипартийная группа») оставил в неприкосновенности весь сталинский идеологический штаб ЦК во главе с Сусловым. Все его ведущие кадры, ловко приспособившись к «антикультовской» политике Хрущева, остались на своих поста как в ЦК, так и в главных идеологических учреждениях партии. Остались с тем, чтобы выйти на сцену, когда придет их время. Вот сегодня оно и пришло. Собственно, и приход этого времени организовали они сами. Пустив в ход все идеологические рычаги и пользуясь теоретической беспомощностью членов коллективного руководства, вчерашние ученики Сталина из штаба Суслова создали новую концепцию о Сталине. Согласно этой концепции, оказывается, вообще не было «периода культа личности». Сталин вовсе не был преступником, а всегда был ленинцем, который допустил некоторые нарушения советской законности. Его теоретические труды — вполне марксистские, и его роль во второй мировой войне — выше всякой критики. XX и XXII съезды перегнули палку в оценке Сталина из-за «субъективизма» Хрущева. В свете этой новой концепции советская пресса, видно, получила указание прекратить критику Сталина. Отныне разрешается пользоваться его произведениями, цитировать их в положительном плане.

Так оформилась неосталинистская линия на всем идеологическом фронте. Отдельных советских писателей и интеллектуалов, которые противились неосталинизму, подвергли преследованию (академик Сахаров, Солженицын, Якир, Литвинов), исключению из партии (проф. Некрич) или даже заключили в психотюрьмы (генерал Петр Григоренко, Тарсис, Есенин-Вольпин). С интеллектуальной оппозицией разговаривают уже не на совещаниях в ЦК КПСС, как при Хрущеве, а в кабинетах следователей КГБ и залах закрытых судов, инсценируемых по чисто сталинским рецептам (Синявский, Даниэль и др.). Тем не менее нет основания считать эту господствующую неосталинистскую линию единодушной линией всего коллективного руководства.

Вполне единодушные в вопросах сохранения и укрепления существующего режима, члены коллективного руководства могут иметь, как это часто бывает в истории данной партии, разные мнения о путях и методах достижения этой цели. Этим, вероятно, и объясняется, что победившая неосталинистская линия все еще не решается перейти в развернутое наступление на интеллектуальную оппозицию при помощи массовых чисток, хотя с каждым днем растут права, завоеванные интеллектуальной оппозицией в явочном порядке. К таким правам относятся: право не соглашаться с партией, право не признаваться на политических процессах, право на «самиздат», право составлять коллективные протесты с критикой официальной линии, право апеллировать к загранице, право слушать заграничные радиопередачи. В сталинское время каждое из этих «прав» считалось криминальным и за их осуществление наказывали. Конечно, власть старается предупредить подобные действия, но «явочные права» постепенно делаются «обычными правами» советских граждан. Круг таких прав будет расширяться. Их подтачивающие устои режима действия окажутся грозными.

Несмотря на очевидную победу неосталинизма в идеологии, все же до апрельского пленума ЦК (1968 г.) идеологическая линия Кремля не была ясной, последовательной и единой. Тут тоже обнаруживалась двойственность. Весь вопрос только в том, в какой мере эта двойственность отражала внутреннее состояние коллективного руководства, была ли она результатом двух тенденций и в области идеологии или мы имели дело с сознательной эклектической политикой «и вашим и нашим». Поясним сказанное на двух типичных примерах как раз из области идеологии. 27 января 1967 года «Правда» напечатала известную редакционную статью под названием: «Когда отстают от времени». Статья была посвящена двум журналам: догматическому «Октябрю» и «либеральному» «Новому миру». Указывая на существующее мнение о том, что в художественной периодике эти два органа представляют как бы «два полюса», «Правда» почти в одинаковых словах и одинаковой пропорции критиковала как догматизм «Октября», так и «либерализм» «Нового мира». «Правда» предписывала среднюю линию.

Второй пример. В том же «Октябре» (№ 1, 1968 г.) появилось стихотворение, в котором поэт превозносил культ Сталина, хвалил кинофильм «Падение Берлина» (этот фильм тоже был осужден на XX съезде как яркое проявление культа Сталина).

Главный редактор «Октября» Кочетов — идеологический функционер ЦК. И он знает, что он делает, печатая такие стихи. Но вот другой идеологический функционер ЦК — главный редактор «Литературной газеты» Чаковский — печатает ответ Синельникова «Октябрю»: «Недоумение и протест вызывает это стихотворение. Автор его, вступая в резкое противоречие с реальным течением жизни, запутывает ясные вопросы, по которым сказала свое убедительное слово партия» (20 марта 1968 г.). Заметим, что Кочетов и Чаковский не только идеологические функционеры ЦК, но оба они числятся в твердокаменных догматиках. Вот этой двойственности в идеологической политике партии кладет конец Брежнев в речи от 29 марта 1968 года на Московской городской партийной конференции. В этой речи Брежнев по существу объявил войну всей советской передовой, политически мыслящей интеллигенции. Брежнев заявил: «Буржуазные идеологи надеются еще как-то повлиять на мировоззрение отдельных групп советских людей, притупить их классовое сознание… В их сети иногда попадаются люди падкие на саморекламу, готовые как можно громче заявить о себе, не брезгая похвалами наших идейных противников… (курсив мой. — А. А.). И Брежнев кончает свою речь угрозой: «…отщепенцы не могут рассчитывать на безнаказанность» («Правда», 30 марта 1968 г.). Через два дня — 2 апреля — «Правда» прокомментировала речь Брежнева следующими знаменательными словами: «Партия всегда решительно выступала как против огульного недоверия, так и против народнических представлений об интеллигенции, как единственной «соли земли»! Смысл цитаты совершенно ясен советская интеллигенция, которой до сих пор пели дифирамбы (см. «Программу партии»), отныне должна знать свое место и не должна думать, что она «соль земли». В то же время в комментарии «Правды» слышны нотки серьезнейшей тревоги. В «Правде» сказано: «В борьбе против социализма его враги прилагают все усилия, чтобы подорвать главную основу нашего общества — союз рабочего класса и крестьянства, поссорить их с трудовой интеллигенцией» («Правда», 2 апреля 1968 г., курсив мой. — А. А.).

Кульминацией похода против интеллигенции явился апрельский (1968 г.) пленум ЦК КПСС. Формально пленум был посвящен «Актуальным проблемам международного положения и борьбе КПСС за сплоченность мирового коммунистического движения» (так назывался доклад Л. Брежнева), но фактически он разбирал внутреннее положение, а именно — положение среди советской интеллигенции. Существование в СССР интеллектуальной оппозиции стало настолько грозным фактором в глазах коллективного руководства, что оно забыло о всяких внутренних распрях и вновь консолидировалось на основе организации борьбы против нее. Судьба Новотного и его клики в Чехословакии показала Кремлю, на что способна интеллигенция, если ее не обуздать вовремя. Поэтому центральный пункт постановления пленума ЦК гласит: «В этих условиях непримиримая борьба с вражеской идеологией, решительное разоблачение происков империализма, коммунистическое воспитание членов КПСС и всех трудящихся, усиление всей идеологической деятельности партии приобретает особое значение, является одной из главнейших обязанностей всех партийных организаций… Вести наступательную борьбу против буржуазной идеологии, активно выступать против попыток протаскивания в отдельных произведениях литературы, искусства и других произведениях взглядов, «чуждых социалистической идеологии советского общества» («Правда», 11 апреля 1968 г.).

Ничего принципиально нового в этом постановлении нет — оно буквально повторяет серии идеологических постановлений Сталина и Жданова после войны. Но принципиально нова сама обстановка, новы условия, новы люди, с которыми имеет теперь дело Кремль. Ново то, что впервые после двадцатых годов оппозиционные течения появляются внутри самой партии. Ново, наконец, то, что впервые в истории СССР ведущей силой советского общества начинает становиться интеллигенция, явно противопоставляя себя официальной ведущей силе государства — партаппаратчикам.

История государственных образований не знает более совершенной машины тиранического властвования, чем советская. Ее управление доведено в своем совершенстве до абсолюта. В ней большевики и открыли тот искомый «перпетуум мобиле», который безотказно работает даже в условиях величайшего общенационального кризиса (гражданская война, вторая мировая война) или политического кризиса среди ее водителей на высшем уровне (оппозиции при Ленине и Сталине, «антипартийная группа» при Хрущеве). Безжалостная по отношению к народу, эта машина беспощадна и к собственным водителям, если те входят в противоречия с законами ее движения (Троцкий, Зиновьев, Каменев, Бухарин, Берия, Молотов, Маленков, Хрущев). Она может быть модернизована, но она не способна на деформацию и иммунизирована против эволюции. Всякие предположения, что она может эволюционировать, скажем, в сторону либерализма в правлении, основаны либо на полном непонимании ее конструкции, либо на дезинформации самой машины. Если в советском обществе все же произошли и происходят процессы в сторону либерализма, то они происходят не по воле машины, а вопреки ей. Происходит эволюция общества, а не режима. Режим лишь модернизуется. Модернизуясь, он старается идти навстречу обществу рядом самых неизбежных реформ, но такие реформы не касаются организации, а тем более природы власти.

Самой глубокой и доминирующей чертой развития советского общества и государства становится все растущее противоречие между официальной ведущей силой государства, партаппаратчиками, и неофициальной ведущей силой советского общества — советской интеллигенцией. Объективный ход развития советского индустриального общества, небывалый расцвет науки и техники, революция в управлении (автоматика, кибернетика, электроника), все это выдвинуло во главу советского общества именно интеллигенцию. Формальная принадлежность большой части этой интеллигенции к партии толковалась раньше как доказательство «ведущей роли» партии и здесь. Но теперь с каждым днем становится ясным, что партаппаратчики желаемое принимают за сущее. В такой же степени растет ведущая роль советской творческой интеллигенции и в области духовной жизни советского общества. Советская интеллигенция партийная или беспартийная, это лишь формальность, — хочет быть тем, чем является интеллигенция в любом обществе — именно ведущей силой нации, ее совестью, ее учителем. «Иные «творческие деятели» претендуют на роль учителей народа», — жаловалась по этому поводу газета «Советская Россия» (13 апреля 1968 г.). Вот здесь она и приходит в глубокий конфликт с партаппаратчиками, которые действительно представляли собой ведущую силу, когда не было массовой интеллигенции. Против этой исторической претензии советской интеллигенции Брежнев не нашел аргументов, но зато нашел очередную цитату из Ленина. Брежнев сказал: «Весь опыт нашего строительства подтвердил справедливость слов В. И. Ленина, что «диктатура пролетариата невозможна иначе, как через коммунистическую партию» («Правда», 30 марта 1968 г.). Хотя Брежнев и поспешил заметить, что у нас сейчас «общенародное государство», но многозначительно при этом прибавил: «…продолжающее дело диктатуры пролетариата». Словом, у нас как была, так и есть диктатура, и интеллигенция этого не должна забывать.

Только в этом конфликте между партией и интеллигенцией кроется причина и того, почему коллективное руководство до сих пор не удосуживается обнародовать проект новой Конституции СССР, над которым работают со времен Хрущева. Заранее было объявлено, что новая Конституция, по сравнению со старой, сталинской, будет Конституцией дальнейшей демократизации жизни советского общества. Политбюро явно отказалось от выполнения этого своего обещания. Причина яснее ясного: дать народу меньше, чем давал сам Сталин, невозможно психологически, но дать ему больше — невозможно политически.

В докладе от имени Политбюро по поводу дня рождения Ленина В. Гришин более или менее откровенно сообщил, что в партии существуют две тенденции: одна — ведущая к умалению роли партии, ликвидации всемогущества партии, другая — наоборот, стремящаяся к усилению бюрократической централизации партии. Линию Политбюро в этом вопросе Гришин изложил так: «Недопустимы как стихийность, безбрежная децентрализация, сведение роли партии до уровня политико-просветительной организации, так и бюрократическая централизация, означающая ликвидацию внутрипартийной демократии, подрыв коллективного партийного руководства» («Правда», 23 апреля 1968 г.; курсив мой. — А. А.). Конечно, Гришин не пожелал быть конкретным, он умолчал, в какой среде партии и на каком уровне ее руководства представлены эти две тенденции. Конкретной была его угроза в адрес интеллектуальной оппозиции. Здесь он просто привел слова Ленина: «Мы не обязаны идти рука об руку с активными проводниками взглядов, отвергаемых большинством партии» («Правда», 23 апреля 1968 г.).

Он добавил: «В нерушимой идейной и организационной сплоченности партии — источник ее непобедимости» (там же; курсив мой. — А. А.).

Из этого, конечно, нельзя делать вывод, что коллективное руководство переживает кризис единства, но можно и нужно делать другой вывод: партия переживает кризис идейного единства, а коллективное руководство — кризис доверия к его способности решить насущные проблемы страны.

1968 г.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.