Политический сыск руководство корпусом жандармов органы власти

ПОЛИТИЧЕСКИЙ СЫСК В РОССИИ: СИСТЕМА И ЛЮДИ

Книгой воспоминаний генерала В. Д. Новицкого издательство МГУ начинает публикацию серии, название которой — «Записки жандармов» — говорит само за себя. Читатель сможет познакомиться с произведениями, вышедшими из-под пера этих своеобразных представителей российской бюрократии, чье постоянное пребывание на «передовых рубежах обороны» самодержавного строя предусматривало не только самую разностороннюю осведомленность, но и незаурядные личные качества.

В публикациях данной серии прошлое предстанет перед современным читателем в новом и, наверное, во многом неожиданном ракурсе. За последние десятилетия у нас в стране был издан значительный комплекс материалов личного характера (дневников, мемуаров, писем и т. п.), связанных с революционным и радикальным движением; куда меньше «повезло» в этом отношении либералам; что же касается «защитников устоев», здесь счет публикациям идет буквально на единицы. Между тем, очевидно: для того, чтобы разобраться в трагически сложных событиях нашей недавней истории, необходимо выслушать все заинтересованные стороны.

Каждая книга серии представляет самостоятельный интерес, поэтому издательство позволяет себе отступать от строго хронологической последовательности при их выпуске. В конечном результате серия должна дать достаточно цельное и всестороннее представление о тех органах, которые на протяжении всего XIX и начала XX века противостояли революционному движению в России. Вслед за воспоминаниями В. Д. Новицкого, чья деятельность по «сыскной части» протекала в основном во второй половине XIX столетия, в ближайшее время выйдут в свет записки как его предшественников, стоявших у самых истоков политического сыска в России, — знаменитого Л. В. Дубельта, на протяжении почти трех десятилетий управлявшего делами III отделения, жандармского штаб-офицера Э. И. Стогова, — так и тех, кто «завершал» отчаянную и безнадежную борьбу с революцией в начале XX века: одного из самых известных деятелей охранки А. И. Спиридовича, директора Департамента полиции столыпинских времен П. Г. Курлова. Кроме того, предполагается опубликовать и некоторые архивные материалы.

Следует отметить, что все вышеназванные произведения жандармского творчества не только содержат множество ценнейшей, хотя далеко не всегда бесспорной информации, но нередко и захватывающе увлекательны. В целом они могут многое дать читателю — при одном условии: необходимо предварительно разобраться в личностях этих необычных авторов и, особенно, в общем характере той грандиозной системы политического сыска, которой определялась вся их деятельность.

***

В свое время известный публицист и историк М. П. Драгоманов, желая подчеркнуть, сколь неотъемлемой частью самодержавно-бюрократического аппарата являются органы государственной безопасности, писал, что Благовещением их была обязательность доносов при Иване III, а Рождеством — опричнина Ивана Грозного. Ему вторил и Л. П. Меньщиков, сам поседевший на охранной службе, который в знаменитом Малюте Скуратове видел достойного предшественника своих коллег-охранников начала XX века…

Рациональное зерно в подобных рассуждениях, несомненно, есть: основная цель, которую преследовала опричнина — «изничтожение крамолы», т. е. сопротивления существующей власти, в какой бы форме оно ни проявлялось — была близка и всем ее преемникам, многочисленным «спец» — приказам, канцеляриям и экспедициям последующих веков. Однако вплоть до того момента, когда перед властью возник новый, неукротимый и страшный противник — революционное движение, угрожавшее уже всему самодержавному строю в целом, задачи этих органов формулировались весьма общо, а функции были широки и неопределенны: контроль над деятельностью других государственных органов и борьба с хищениями и казнокрадством, искоренение государственной измены и подавление бунтов и т. п. При этом действовали они, как правило, весьма примитивно и прямолинейно: в основе большинства розыскных дел лежал письменный или устный донос, «извет»; затем следовали обыск, допрос, пытка…

К началу XIX века вся эта система, от которой так и веяло средневековьем, ни по форме своей, ни по существу уже не соответствовала духу времени. Недаром Александр I, взойдя на престол, уничтожил последний из этих «опричных» органов — Тайную экспедицию Сената, уничтожил демонстративно, «навсегда» — с тем, чтобы через несколько лет, в 1807 году, предпринять первую в России попытку создания «европеизированного» органа политического сыска, каковым стал Комитет по охране общественной безопасности.

Новое, как известно, рождается в муках… Александру, взявшему за образец систему политического сыска наполеоновской Франции, так и не удалось создать ничего путного в этом роде. У Наполеона несколько параллельных структур, поставляя разнородную информацию, в то же время контролировали друг друга, позволяя главе государства сохранять известную самостоятельность в своих суждениях и решениях по полицейской части. В России же стремление «разделять и властвовать» привело лишь к своего рода сыскной вакханалии: наряду и одновременно с Комитетом 1807 года здесь были созданы секретные полиции при петербургском и московском генерал-губернаторах; в 1810 году к ним прибавилось специальное Министерство полиции; особые органы сыска существовали при штабе гвардейского корпуса и при начальнике южных военных поселений. Взаимоотношения всех этих ведомств, занятых, по сути, одним и тем же делом, так и не были четко определены, что неизбежно вело к взаимным склокам и всеобщей неразберихе. К тому же профессиональный уровень подавляющего большинства сотрудников этих «секретных полиций», не говоря уже об их человеческих качествах, был ниже низкого. Полуголодные и невежественные агенты, набранные среди отбросов общества, думали только о своем прокорме; нередко они стряпали самые нелепые «политические» дела, шантажируя «мирных обывателей» — вечную дойную корову всех российских полиций…

Органы политического сыска александровских времен по всем статьям отставали от своего противника — декабристского движения, которое росло и крепло не по дням, а по часам. Единственная их удача — «плодотворная» деятельность в Южном обществе агента-провокатора Шервуда, который по своим приемам и ухваткам намного опережал время, — была тем самым исключением, которое лишь подтверждает правило: не случайно весьма содержательные доносы Шервуда не помогли ни пресечь деятельность южан, ни предотвратить первое в русской истории революционное восстание… Новый царь, Николай I, которому пришлось пробиваться к престолу картечью, как нельзя глубже прочувствовал всю степень опасности, угрожавшей самодержавию, и принял соответствующие меры.

Создание новой системы государственной безопасности — системы грандиозной по своему размаху, разветвленной, всеохватывающей и в то же время, в отличие от предшествующего периода, строго централизованной — разворачивалось в двух направлениях. Прежде всего в 1826–1827 годах был сформирован корпус жандармов (с 1836 года — Отдельный корпус жандармов), составивший костяк системы. У этого не совсем обычного военно-полицейского формирования имелись предшественники, которые и послужили для него исходным строительным материалом: к середине 1820-х годов в России было ни много ни мало — 59 различных жандармских частей. Одни из них действовали в войсках, обеспечивая порядок или собирая сведения о настроениях солдат и офицеров; другие несли полицейскую службу в столицах и губернских городах — ловили преступников, выбивали недоимки, подавляли народные волнения и пр.

Во главе корпуса стоял шеф жандармов, опиравшийся в своей руководящей деятельности на специальное Управление (впоследствии — Штаб). Ему непосредственно подчинялись генералы корпуса, стоявшие во главе округов, на которые была разделена вся Россия (сначала их было 5, к 1836 году — 7). В каждый губернский город назначался жандармский штаб-офицер (от майора до полковника), под началом которого находились специальные команды из обер-офицеров и рядовых чинов.

Одновременно с этой «явной» политической полицией создавалась и иная ипостась новой системы — тайная. 27 июля 1826 года начало свою деятельность III отделение Собственной его императорского величества канцелярии. Создавая этот орган, Николай лишний раз продемонстрировал, как серьезно он относится к вопросу государственной безопасности: в ведение собственной канцелярии передавались лишь те категории дел, которые, по мнению царя, требовали его личного, постоянного и чрезвычайного контроля. III отделение, функционировавшее «негласно», составило единое — точнее, двуединое — целое с жандармскими органами в центре и на местах; эта двуединая сущность новой системы подчеркивалась и тем, что начиная с 1826 года и вплоть до ликвидации III отделения в 1880 году шеф жандармов был в то же время и его начальником.

III отделение быстро превратилось в настоящий мозговой центр новой системы государственной безопасности: сюда стекалась вся информация с мест, здесь разрабатывались операции по борьбе с «инакомыслием» и составлялись инструкции, координирующие деятельность жандармов в округах и губерниях. Именно III отделение придавало этой системе тот жутковатый колорит таинственности и вездесущности, который заставил А. И. Герцена характеризовать ее как «вооруженную инквизицию, полицейское масонство, имевшее во всех уголках Империи, от Риги до Нерчинска, своих братьев слушающих и подслушивающих…»

Функции новых органов, если судить по соответствующим «нормативным документам», поражают своей почти бескрайней широтой: жандармы должны были «наблюдать за общим мнением и народным духом»; следить за «подозрительными лицами»; обнаруживать тайные общества; разыскивать фальшивомонетчиков; контролировать деятельность государственного аппарата, выявляя злоупотребления и неблагонадежность чиновников всех рангов; надзирать за «направлением, духом и действиями» различных религиозных сект, а также за деятельностью культурных и научных обществ; вести наблюдение за иностранцами, пребывающими в России, и ведать, в случае необходимости, их высылкой; разбирать жалобы, просьбы и прошения «по тяжебным и семейным делам», поступавшие как на высочайшее имя, так и в само отделение; сверх того, «заниматься всеми вообще происшествиями в государстве» — пожарами, убийствами, народными волнениями и пр. — собирая о них информацию и составляя соответствующие «ведомости».

Таким образом, предполагалось, что новая политическая полиция будет осуществлять поистине всеобъемлющий надзор за народом и обществом. Подобный «тотальный» характер деятельности органов государственной безопасности, созданных при Николае I, определялся господствовавшей в его царствование идеологией — так называемой теорией «официальной народности». Она претендовала на то, чтобы утвердить самодержавие и православие в качестве неотъемлемых основ духовного и материального бытия русского народа: он существует лишь потому, что сохраняет верность самодержавному строю и подчиняется отеческому попечению православной церкви. Падут эти устои — не будет России… Поэтому делом первостепенной важности объявлялось всемерное укрепление самодержавного государства и православной церкви, с одной стороны, и беспощадная борьба с любыми попытками подорвать «основы основ» русской жизни — с другой. При этом «подрывная деятельность» понималась чрезвычайно широко: ее видели не только в идейной борьбе, в либеральных и атеистических «умствованиях», но и в служебных проступках, пренебрежении церковными обрядами, безнравственном поведении — в любых отступлениях от раз и навсегда определенных норм частной и общественной жизни. Жандармам приходилось принимать на себя массу обязанностей, как правило, политической полиции не свойственных: они должны были не только бороться с противниками существующего строя, но и брать под свою сурово-благожелательную опеку всех благонамеренных россиян, зорко следя за тем, чтобы эта благонамеренность нигде и ни в чем не давала сбою: чтобы чиновники не воровали, обыватели не спивались, мужья не изменяли женам, богатые не притесняли бедных, бедные не держали зла на богатых и т. д., и т. п. В результате система безопасности, имевшая в своей организации целый ряд новых, весьма многообещающих черт, все же явно несла отпечаток родства с предшествующими ей учреждениями былых времен: она стремилась держать под своим контролем чуть ли не все бытие России, во всех его проявлениях.

Подобная «сверхзадача», конечно же, донельзя затрудняла профессиональную специализацию этих органов в отношении политического сыска как такового. Основные «опоры» его оставались прежними, характерными еще для XVIII века: перлюстрация (здесь III отделение весьма плодотворно сотрудничало с Главным управлением почт); наблюдение за печатью (непосредственное и через цензоров, которые обязаны были сообщать в политическую полицию обо всех отклонениях от самодержавно-православных постулатов, обнаруженных ими в рукописях российских авторов); и самое главное — доносы, устные и письменные, добровольные и вынужденные. Предпринимались определенные попытки и к созданию тайной агентурной сети во всех слоях общества, но ничего сколько-нибудь цельного и стабильного в результате так и не получилось.

Следует отметить, что при всем том новые органы действовали несравненно более успешно, нежели анекдотические «секретные полиции» начала века — прежде всего за счет хорошей штатной организации, разветвленной и в то же время строго централизованной; не последнюю роль играла и дисциплина, поставленная здесь на военную ногу. Они неплохо справлялись с противником, пытавшимся действовать революционными средствами, — с подпольными студенческими кружками, возникавшими в начале николаевского царствования.

Но, конечно же, та главная цель, которую преследовал Николай I, создавая свою политическую полицию, — остановить с ее помощью всякое движение мысли, превратить теорию «официальной народности» в вечную, непоколебимую догму — эта цель оказалась совершенно недостижимой. В 1840–1850-е годы публицисты, литераторы и ученые различных оппозиционных направлений — славянофильского, западнического, революционно-демократического — не взирая на постоянный бдительный надзор, установленный за ними жандармами, сумели как нельзя лучше подготовить «внутреннее освобождение» русского общества, привить ему жажду решительных перемен.

И перемены эти Россия увидела в эпоху великих реформ… Все в стране пришло в движение, былая стабильность развеялась в дым. Те сословия, которые на протяжении веков служили опорой самодержавной власти, — поместное дворянство и патриархальное общинное крестьянство — медленно, но верно разлагались под губительным для них воздействием новых буржуазных отношений, питая своими соками преемников, куда более неспокойных, политически активных — буржуазию и пролетариат. Но если эти новые классы превратились в серьезных противников самодержавного строя лишь в конце XIX — начале XX века, то с еще одним, как выяснилось, опаснейшим противником — разночинной интеллигенцией — правительству нового царя Александра II пришлось столкнуться лицом к лицу уже в 1860-х годах.

«Люди разных чинов», которые, как правило, прорывались к образованию, к интеллигентным профессиям с боем, преодолевая на своем пути многочисленные препятствия, вплоть до голода и неприкрытой нищеты, были куда более радикально настроены и лучше подготовлены к жизненной борьбе, чем их относительно благополучные предшественники — дворяне. Не удовлетворившись великими реформами, разночинная интеллигенция все решительней переходила от жарких теоретических споров в печати и дружеских кружках к практической деятельности. Поначалу эта деятельность носила вполне мирный характер: создание швейных, переплетных и прочих мастерских, где труд и распределение организовывались на социалистических принципах; образование коммун, члены которых пытались на тех же принципах обустроить свою личную жизнь и быт, и т. п. Однако по мере того, как все эти опыты не приводили ни к каким серьезным результатам, а власть преследовала «потрясателей основ» все решительней и безжалостней, радикально настроенные члены общества уходили в подполье, принципиально меняя характер своей деятельности. При этом уже в 1860-х годах революционеры-разночинцы не стеснялись в борьбе с властью и самыми крайними средствами: в апреле 1866 г. Д. В. Каракозовым было совершено покушение на самого царя… К тому же разночинное подполье было «глубже» того, в котором пытались в свое время укрыться декабристы, вопросы конспирации изначально разрабатывались здесь профессиональней и основательней.

Выстрел Каракозова, лишний раз показавший, как сильно изменилась обстановка в России, прозвучал сигналом тревоги для власти в целом и особенно — для руководителей политической полиции, которая явно не была готова к подобному повороту событий. Поэтому вновь назначенный начальник III отделения и шеф жандармов П. А. Шувалов начал с того, что попытался усовершенствовать свое ведомство. В сентябре 1867 года Александр утвердил новое «Положение о корпусе жандармов», подготовленное Шуваловым и его сотрудниками. Структура жандармских органов была серьезно преобразована. Громоздкие округа были упразднены, зато на местах жандармерия значительно усилилась: создавались губернские управления с четким и единообразным штатным расписанием. К тому же структура жандармерии разворачивалась еще на один уровень: при губернских управлениях, в уездах создавались наблюдательные пункты — паутина надзора, таким образом, становилась куда более частой, чем раньше. Особое внимание Шувалов обратил также на обработку принципов отбора кадров в корпус жандармов — как офицеров, так и унтеров с рядовыми.

Что же касалось полиции тайной — III отделения, то здесь первостепенное значение приобретал вопрос о совершенствовании методов политического сыска, поскольку старые, традиционные в новую эпоху уже не срабатывали. Именно в это время, в конце 1860-х — 1870-е годы, очевидно, начинают закладываться основы профессиональной агентуры, как «наружной», осуществлявшей филерскую слежку за революционерами, так и «внутренней», «секретной», внедрявшейся в подпольные кружки и организации и принимавшие в их деятельности иной раз самое активное участие. Тем самым прорабатывались азы той «науки провокации», которую позже преемница III отделения — охранка — подняла на такую недосягаемую, поистине академическую высоту.

И все же политическая полиция не поспевала за стремительным разворотом событий; так же, как и в начале века, она проигрывала в схватке с революционным движением. Если у власти и были какие-то иллюзии в этом отношении, то они окончательно рассеялись в конце бурных 1870-х годов: системе безопасности еще удавалось кое-как, с грехом пополам, нейтрализовывать сначала хождение революционной интеллигенции в народ, а затем — деятельность аморфной, раздираемой внутренними противоречиями «Земли и Воли», но перед лицом новой организации — «Народной Воли» — III отделение и жандармерия оказались банкротами.

Эта организация объединила в своих рядах немало ярких личностей — красноречивых идеологов, талантливых организаторов, бесстрашных исполнителей террористических акций: А. И. Желябова, А. Д. Михайлова, В. Н. Фигнер, C. Л. Перовскую и многих прочих. Не менее важным было то, что «Народной Воле» удалось достичь небывалого в российском подполье уровня дисциплины и конспирации. Серьезную роль в том успехе, с каким она противостояла политическому сыску, сыграл и Н. В. Клеточников — агент ее Исполнительного комитета, которому удалось устроиться в III отделение письмоводителем; через него в «Народную Волю» шла важнейшая информация, позволявшая сводить на нет все сыскные усилия жандармов. Само же III отделение похвалиться подобными агентами в те времена никак не могло…

После того как «Народная воля» в 1879 году открыла террористическую кампанию против правительства, начав с шефа жандармов Н. В. Мезенцева, руководством политической полиции овладело ощущение своей полной беспомощности. О противнике, выступившем против них с оружием в руках, они ничего толком не знали и узнать почти не надеялись — просто не от кого было. Все, что мог предложить для борьбы с террором преемник убитого Мезенцева Н. Д. Селиверстов — это тотальная слежка за всеми приезжающими в Петербург и выезжающими из оного, опросы всех столичных дворников и извозчиков по поводу подозрительных лиц, повальные обыски и аресты среди этих подозрительных. Это лишний раз свидетельствовало о том, насколько устарела система государственной безопасности, введенная Николаем I.

Когда в следующем, 1880 году, народовольцы начали настоящую травлю самого царя, то защитники престола и политическая полиция, как «явная», так и тайная, оказались совершенно не в силах ей противостоять. Террор «Народной воли» привел к серьезнейшему политическому кризису. В России был создан чрезвычайный орган — «Верховная распорядительная комиссия по охранению государственного порядка и общественной безопасности», глава которой М. Т. Лорис-Меликов наделялся диктаторскими полномочиями. И одною из первых мер, предпринятых им во имя «охранения государственного порядка», была реформа обветшавшей системы безопасности, причем на этот раз речь шла не об отдельных усовершенствованиях, а коренном ее преобразовании.

Оценив ситуацию, сложившуюся в России, диктатор ясно понял: необходимо избавить органы безопасности от всякой лишней, нецелесообразной в новых условиях работы; нацелить их на борьбу с теми, кто непосредственно угрожал существующему строю, — с идейно сплоченным, отлично организованным и законспирированным подпольем.

Лорис-Меликов начал с того, что лишил политическую полицию того чрезвычайного, так сказать, внеправительственного характера, который она имела при Николае I, введя ее в состав традиционной бюрократической системы. III отделение с. е. и. в. канцелярии — святая святых старой организации — вообще было ликвидировано; что же касалось всей разветвленной структуры жандармских органов, то она целиком и полностью переходила в ведение Министерства внутренних дел, подчиняясь непосредственно министру.

Все эти сугубо организационные перемены, конечно же, должны были послужить лишь необходимым фундаментом для создания профессионального политического сыска, которого в России практически еще не существовало. В условиях постоянно усиливающего напора со стороны революционного движения самодержавная власть насущнейшим образом нуждалась в системе безопасности, способной к активной и действенной борьбе с этим страшным противником, борьбе, требовавшей разработки и постоянного совершенствования особых приемов и методов.

Но для этого необходимо было время. Начавшиеся преобразования Лорис-Меликова по полицейской части не уберегли Александра II от бомбы. Но зерно было посеяно и дало пышные всходы: через несколько лет «Народная воля» была разгромлена и затем, вплоть до начала XX века, все попытки революционеров различных направлений создать организацию такой же силы оказывались обреченными на провал. Конечно, немалую роль в этом сыграла реакция, которая воцарилась в России в это время, идейный кризис революционного народничества и пр., и все же — никогда еще система государственной безопасности не действовала столь эффективно.

Основная заслуга в этом была за прямыми и непосредственными наследниками III отделения. Дело в том, что, ликвидировав этот орган, и сам Лорис, и его преемники никоим образом не собирались отказываться от секретной полиции как таковой — напротив, они всеми силами стремились максимально укрепить и усовершенствовать ее. Все наследство III отделения по сыскной части было передано в специальное делопроизводство Департамента полиции МВД; позже, в 1898 году, на его базе был создан Особый отдел — центральный орган политического сыска в России. Но все же определяющую роль в тех успехах, которые были достигнуты реорганизованной политической полицией в борьбе с революционным движением, сыграли органы местные — «Отделения по охране общественного порядка и безопасности» или, попросту, охранка.

Эти органы были созданы в 1880 году в Москве и в Варшаве[1] в качестве своеобразного эксперимента. В то время, как жандармы губернских управлений и соответствующие полицейские чины должны были по всей России вести ежедневную будничную борьбу с «потрясателями основ», на охранку возлагалась роль своего рода лаборатории политического сыска. Охранным отделениям выделялись довольно значительные средства, на службу в них отбирались наиболее перспективные жандармы и «штатские специалисты» и — качество редкое в бюрократическом аппарате Российской империи — здесь всячески поощрялись инициатива и предприимчивость. Были бы результаты…

А они не замедлили прийти. Особенно «заблистала» в 1880-х — 1890-х годах московская охранка. Возглавлявшие ее полковник Бердяев и вслед за ним знаменитый Зубатов подняли на небывалую высоту сыск во всех его проявлениях. Здесь под началом Евстратия Медникова была создана знаменитая «школа филеров», воспитывавшая приметливых, смышленых шпиков, с хорошо отработанными приемами «наружного наблюдения» — от примитивной слежки до целых сыскных феерий с погонями, переодеваниями, переменой внешности, засидками на чердаках, в погребах и т. п. Здесь основательно взялись за данные, поставляемые перлюстрацией, ведя постоянную, кропотливую, целенаправленную их разработку («на письмах» сидел уже упоминавшийся нами Меньщиков, тоже в своем роде охранная знаменитость). Наконец, именно здесь впервые была сплетена и накинута на подполье плотная сеть «секретной агентуры»: к началу XX века в Москве не было, пожалуй, ни одной нелегальной организации, чья деятельность не освещалась бы подробнейшим образом одним или, чаще, несколькими провокаторами.

На высочайшем канцелярском уровне в московской охранке находились и все дела бумажные. Учет информации, получаемой из разных источников, поставлен был образцово. «Регистрация, — писал В. В. Жилинский, один из исследователей деятельности московской охранки, — была идеальной. Всякий, кто хотя бы только подозревался в чем-либо, попадал на особую регистрационную карточку, на которой проставлялся № дела, и всякую справку на любое лицо можно было получить в несколько минут. Таких регистрационных карточек имеется до миллиона. На этих карточках можно найти имена всех общественных деятелей, высокопоставленных особ, карточку почти всякого интеллигентного человека, который хоть раз в жизни задумывался над политикой». С начала XX века особые «разноцветные» досье составлялись на различные революционные и оппозиционные направления: на красных карточках группировались данные на эсеров, на синих — на эсдеков, на зеленых — на анархистов и т. д. Целые шкафы заполнялись фотокарточками арестованных, подозреваемых, эмигрантов; целые тома — тематическими подборками газетного и журнального материала. Конечным же результатом всей этой работы, венцом обобщения информации, являлись схемы различных нелегальных организаций, подробные, как топографические карты-двухверстки — на них были нанесены центральные органы и вспомогательные, указаны все их члены, прослежены всевозможные связи. Неудивительно, что, по признанию многих деятелей подполья, «делать революцию» в Москве в конце XIX — начале XX веков стало чрезвычайно трудно, почти невозможно.

Работа московской охранки была замечена и отмечена высоким начальством. С конца XIX века «москвичей» начинают использовать чуть ли не в масштабах всей России — европейской, по крайней мере. Из «евстраткиных филеров» формируется особый «летучий отряд», которому поручаются наиболее важные дела по части выслеживания, высматривания и вынюхивания. Да и начальник охранки Зубатов с ближайшими сотрудниками постоянно находится в движении от одной «горячей точки» к другой: то в Поволжье «разбирается» с социалистами-революционерами, то в Минске борется с Бундом…

В 1902 году министр внутренних дел В. К. Плеве, сам большой «спец» по сыскной части, еще при Лорис-Меликове возглавлявший Департамент полиции, по рекомендации Зубатова провел последнее серьезное преобразование системы государственной безопасности. Охранные отделения по образцу и подобию московского были созданы во всех губернских городах. Им поручалась вся работа по организации и ведению политического сыска; на долю же «явных» жандармов в губернских управлениях теперь оставались лишь такие дела, как формальное ведение дознаний по политическим преступлениям (материал по которым готовила все та же охранка), аресты, содержание под стражей, конвой и т. п. Новые органы в своей деятельности подчинялись начальнику Особого отдела Департамента полиции, которым был назначен сам Зубатов; вместе с ним на повышение пошел и Медников; зубатовские же «птенцы» из московской охранки — жандармские офицеры Спиридович, Сазонов, Петерсен и др. — разлетелись по всей стране, возглавив охранные отделения в губерниях; так же, вразъезд, на руководящие должности по «наружному наблюдению» отправились и столичные филера. Охранная сеть, сплетенная в Москве, опутала теперь всю Россию.

Сыск, реформированный Плеве и Зубатовым, представлял собою серьезнейшего противника для революционного движения. «Столичные» охранные методы вполне оправдали себя и в масштабах всей страны. Всероссийская охранка имела подробнейшую, если не исчерпывающую, информацию о всех революционных партиях и организациях, недаром среди их членов трудно отыскать такого, кто хоть раз не побывал бы под арестом, в тюрьме, в ссылке.

Но сбором информации и арестами дело отнюдь не ограничивалось. Ведь охранка оказалась в значительно более сложном положении, чем все ее многочисленные предшественники. В конце XIX века Российская империя вступила в полосу затяжного общеполитического кризиса. Реформы 1860–1870-х годов не только не получили должного развития и завершения — напротив, при новом самодержце, Александре III, они рассматривались как ошибка, которую необходимо исправлять. Повернуть историю вспять конечно же не удалось, и в начале XX века словно плотину прорвало. Крестьянский, рабочий, национальный вопросы — все они встали с небывалой прежде остротой, а власть с каждым годом все более наглядно демонстрировала не только неумение, но и нежелание решать их; тем самым все более остро вставал вопрос и о самой власти. В стране были миллионы недовольных ею, более того, доведенных до отчаяния, до остервенения людей. Революционное движение, которое при Николае I захватывало десятки людей, при Александре II — сотни, теперь приобретало массовый характер.

Охранка не могла да и не должна была решать те проблемы, которые порождали это недовольство; ей приходилось пожинать плоды — сражаться с недовольными. Ощущение того, что это дело совершенно безнадежное, что искоренить революционное движение своими силами она ни в коем случае не может, становилось в охранной среде все более сильным; и постепенно, исподволь приходило решение — попытаться взять это движение под контроль, овладеть им, разложить его изнутри. Недаром с конца XIX века главным орудием борьбы охранки с революционерами становится провокация, которая быстро приобретает совершенно поразительный размах.

Провокация целиком и полностью основывалась на деятельности «секретной агентуры», т. е. внештатных сотрудников охранки, поставлявших разнообразные сведения по интересующим ее вопросам. Официальные инструкции в довольно категоричной форме запрещали секретным сотрудникам принимать сколько-нибудь активное участие в революционной деятельности; имелось в виду, что они должны избегать нарушения законов, исполняя роль пассивных «наблюдателей». Но что мог знать о деятельности той или иной подпольной организации человек, оказывающий ей лишь какое-то косвенное, малосущественное содействие? Напротив, чем теснее агент охранки был связан с подпольем, чем значительнее было его место в революционном движении, тем большую ценность представлял он для жандармов-охранников. Приходилось выбирать: или «сочувствие» революционерам — и жалкие крохи информации, или участие в их деятельности — и реальная возможность проникнуть в самые сокровенные тайны подполья. Нет необходимости говорить о том, какой выбор сделала охранка.

Иногда — и не так уж редко — охранка шла на прямое участие в провокациях: через своих сотрудников целенаправленно устраивала подпольные типографии, которые затем сама же и «разыскивала»; переправляла оружие из-за границы для боевых групп, пребывавших у нее под колпаком, и т. п. Но обычно этого и не требовалось: достаточно было лишь закрыть глаза на деятельность агента, который уже сам, вместе со своими сотоварищами-подпольщиками, организовывал революционную работу, в то же время подробно информируя своих работодателей-жандармов обо всех своих действиях. И охранка обычно отнюдь не торопилась эти действия пресекать; свои карательные функции она осуществляла в высшей степени осмотрительно. Полученная информация почти никогда не использовалась в полном объеме: подпольные организации не уничтожались целиком — свеча оставалась стоять на окошке, и новые мотыльки, взамен сгоревших, летели на нее со всех сторон. А самое главное, аресты производились с таким расчетом, чтобы не скомпрометировать того, кто поставил информацию; курочку, несшую золотые яйца, оберегали всеми возможными средствами.

В начале XX века охранка знала о подполье если не все, то очень многое; она держала под надзором большинство революционных организаций, имея ясное представление об их планах и о конкретных действиях; более того, охранка нередко с успехом влияла и на то, и на другое. Но за этот грандиозный сыскной успех приходилось платить страшной ценой: агент охранки эсер Азеф организовывал убийства царских министров и подготовил, не по его вине сорвавшееся, покушение на самого царя, Николая II; агент охранки эсер Малиновский, по сути, возглавлял думскую фракцию большевиков в IV думе и с незаурядным красноречием пропагандировал с думской трибуны соответствующие идеи. И то была лишь верхушка айсберга: когда после революции на основе архивов охранки газеты начали публиковать списки провокаторов, они заняли целые полосы — сотни, сотни имен… И все эти люди предавали не только своих товарищей по подполью — они, по сути, предавали в то же время и тот строй, которому их наняли служить. Провокационная деятельность неразрывно сплеталась с революционной; развращая революционное движение, охранка с железной неизбежностью развращалась сама. Чем изощреннее становились ее провокационные приемы, тем страшнее была та сила, с которой запущенный жандармами бумеранг бил по охраняемым ею устоям. И хотя, конечно же, отнюдь не деятельность охранки породила кризис самодержавия, она усугубила его донельзя. Система государственной безопасности сработала в конце концов как разрушительная сила.

***

К общей характеристике охранной системы необходимо прибавить несколько слов и о ее служителях. Отбор в жандармский корпус долгое время носил довольно формальный характер: брали большинство желающих, при условии достаточного стажа военной службы и благосклонных отзывов со стороны начальства. Но конечно же, сам характер будущей деятельности предполагал у тех, кто собирался избрать ее, вполне определенные черты ума и характера…

Подавляющее большинство жандармов, ясно осознавая главную цель своей деятельности — охранение устоев, не испытывало ни малейших сомнений в том, что для достижения этой цели хороши все средства. Подобный подход к делу оправдывался и тем исключительным положением, в которое изначально власть поставила жандармов: вне системы управления, вне обычного порядка дел. Им было подконтрольно все, они — только государю императору.

В царствование Николая I каждый жандарм чувствовал себя если не богом, то уж по крайней мере архангелом. Поразительная самоуверенность, непоколебимая вера в свое право диктовать определенные нормы поведения всем россиянам, без различия чинов и званий — вот, может быть, характернейшая черта как в облике бессменного управляющего III отделением Л. В. Дубельта, так и штаб-офицера Э. И. Стогова, «заправляющего» целой губернией (во всяком случае, именно такое впечатление складывается при чтении их записок).

Самоуверенность эта в значительной степени подогревалась еще и тем, что во время ?но превосходство сил охранительной системы над революционным движением по вполне объективным обстоятельствам было огромным. В подобных условиях сами охранители, при всей их неразборчивости в средствах, могли позволить некоторый своеобразный «изыск» в своей деятельности. Так, многие из них не скрывали презрения к тем «мерзавцам», от которых получали сведения. Например, вышеупомянутый Дубельт, как правило, платил осведомителям сумму кратную 30: в память числа серебренников, полученных Иудою Искариотом; он же ставил в угол самого, пожалуй, достославного из этих осведомителей — Фаддея Венедиктовича Булгарина, когда тому случалось провраться в своих «докладных» (что случалось, увы, нередко). Характерно, что и знаменитый Шервуд, попытавшийся водить за нос руководство, изобретая небывалые революционные организации, вылетел из III отделения невзирая на все свои заслуги перед престолом. А ведь годов эдак через 60–70 человек с его способностями вполне смог бы составить конкуренцию и самому Азефу…

После реформ 1860-х годов положение заметно изменилось, и жандармы ощутили это, может быть, раньше, чем кто-либо иной. Так, по запискам генерала В. Д. Новицкого, можно проследить, как этот ярчайший представитель жандармского сыска второй половины XIX века по мере прохождения службы все больше терял уверенность в своих силах. Преданность устоям у него оставалась прежней, ничуть не меньшей, чем у его предшественников, да сами-то устои уже затрещали. Работать приходилось не покладая рук, рискуя и жизнью своих подчиненных, и своею собственною, а положение лишь усугублялось с каждым годом. Новицкий был совершенно не в состоянии понять причины происходящих перемен и объяснения им он, как увидит читатель, давал совершенно фантастические; но развал Империи этот тугодум генерал ощущал явственно, и ощущение это он, может быть, не желая того, передал в своих записках чрезвычайно рельефно.

При всем том Новицкий оставался жандармом «старого закала», воспитанным в традициях николаевского времени. Революционеры представляли для него некое подобие нечистой силы, любые «неформальные» сношения с которыми казались и греховными, и опасными; были, однако, моральные нормы, которые генерал в своей борьбе с подпольем старался не нарушать: он, в частности, избегал обращаться к услугам провокаторов. А между тем, в условиях кризиса самодержавного строя подросло новое поколение охранников, не признающих в этой борьбе никаких условностей и не стесняющих себя никакими границами. Для представителей этого поколения (таких как А. И. Спиридович, П. Г. Курлов) Новицкий — живой обломок старины, фигура комическая.

Спиридович, один из учеников Зубатова, как нельзя лучше усвоивший уроки этого «гения провокации», откровенно издевался над генералом, с которым ему пришлось в начале XX века служить в Киеве. Спиридович отчетливо видел неспособность Новицкого взять на вооружение новые методы сыска, и, как результат, — почти полную бесплодность всех его усилий; естественно, что «виртуоз» зубатовской школы относился к старику с нескрываемым пренебрежением. А Новицкий, в свою очередь, буквально вопиял о «сыскном разврате», которым эта, пустившаяся во все тяжкие, жандармская молодежь разваливает Империю. Его потрясение от их «новаций»-провокаций было настолько сильным, что он даже провидел в Зубатове со товарищи жидомасонских агентов, в конце концов сбиваясь в своих обвинениях на полный бред… Это не мешало им быть совершенно справедливыми в главном: та изощренная борьба, которую во имя сохранения существующего строя вела против подполья охранка, приводила к диаметрально противоположным результатам. Но ведь столь же справедливо и мнение Спиридовича, что деятельность Новицкого не давала вообще никаких результатов. Трудно найти более убедительное доказательство тому, что политический сыск в последние годы Империи зашел в глухой тупик, чем эта обоюдная неопровержимая правота двух не пощадивших друг друга оппонентов.

***

Первую книгу новой серии издательство выпускает по публикации 1929 года, подготовленной А. Е. Щеголевым. Нам представляется, что к комментариям, выполненным Л. М. Добровольским, и сейчас трудно предъявлять какие-либо серьезные претензии. Заслуживает внимания современного читателя и статья известного общественного деятеля В. В. Водовозова, позволяющая взглянуть на Новицкого с точки зрения его непосредственных противников.

А. Л. Левандовский

Текст воспоминаний ген. Новицкого [в издании 1929 г.] состоит из нескольких фрагментов различного характера и происхождения. Мемуарами в точном смысле слова является та их часть, которая дана в главах I-ХVII. Глава XIII (С. В. Зубатов) — первая часть докладной записки Новицкого, поданной им Святополк-Мирскому в начале 1905 г. (первоначально эта записка была опубликована в сб. «Социалист-революционер» за 1910 г., № 2). Первые восемь глав были напечатаны вместе со статьей В. Водовозова в № 5–6 «Былого» за 1917 г. Остальной текст был воспроизведен впервые по рукописи ген. Новицкого, хранившейся в ленинградском музее революции. Основному тексту воспоминаний предпослана автохарактеристика Новицкого — докладная записка, поданная им с целью получения усиленной пенсии и пособия. (Первоначально напечатана в сб. «На чужой стороне», Прага, 1924, кн. VIII).