Раскол в руководстве россии

Россия подбирается к финальной битве между радикалами, для которых эскалация — это стиль жизни, и реалистами, осознающими, что дальнейшее обострение может привести к полному краху. Расклады анализирует на Carnegie Endowment политолог, руководитель аналитической фирмы R.Politik. Reality of Russian Politics Татьяна Становая.

О возможном расколе в российской элите заговорили пару месяцев назад, после поспешного отступления под Харьковом. С тех пор Россия оставила еще и Херсон, и обещанный раскол стал оформляться все яснее. Представители элиты поделились на условных реалистов, которые призывают сделать паузу в боевых действиях, чтобы переосмыслить их цели, и сторонников безжалостной эскалации любой ценой. Владимир Путин в этой конструкции оказывается ближе ко второму полюсу, но теряет авторитет у обоих.

В ожидании неминуемого

Никогда ранее стратегические решения президента Путина не ставили российскую элиту на грань раскола. Она почти не сопротивлялась ни разгрому олигархов, ни выстраиванию вертикали, и даже подъем силовиков воспринимала скорее как плату за стабильность. Война в Грузии вопросов не вызвала, а присоединение Крыма в 2014 году многих обрадовало. 

Дальше все пошло по накатанной: путинские друзья поднимались выше и становились наглее, силовики проникали не только в государственное, но и в частное пространство (например, на руководящие должности в крупные компании), появились признаки государственной идеологии (традиционные ценности, духовность, антиамериканизм и антилиберализм). С 2015 года жизнь в стране быстро советизировалась, дойдя до обнуления сроков Путина и полного разгрома несистемной оппозиции.

Ничего из этого не вызывало расколов. Элиты ворчали, но продолжали жить как ни в чем не бывало. Даже вторжение в Украину стало шоком, но к расколу не привело. Кто был категорически против — уехал. Кто не мог уехать — надолго замолчал.

Объясняя причины такой политической импотенции элиты, эксперты обычно говорят о страхе перед Путиным или отсутствии возможностей проявить свою позицию, достучаться до президента. Но это больше похоже на следствия, чем на причины неготовности элит задаваться вопросами о происходящем.

Реальные причины тут, скорее, в признании доминирующего положения Путина и концентрации консерваторов в политическом мейнстриме. Против течения никто не пойдет, особенно если оно становится все более мощным, беспринципным и нетерпимым к отклонениям от генеральной линии — то есть антизападного консерватизма.

Страх перед Путиным — это во многом понимание реальности: все антипутинское (читай: несистемное) подлежит разгрому. Те, кому есть что терять, совершенно прагматично предпочтут попрятаться и замолкнуть.

Кроме того, долгое время российская элита верила, что Россия не может проиграть в войне с Украиной: Путин придумает какой-нибудь новый план и все выправит. Казалось, что сильно хуже в любом случае быть не может — ведь Запад уже использовал едва ли не весь свой арсенал инструментов давления.

Элиты, пусть и нехотя, были вынуждены принять войну России против Украины как данность. Альтернатив ей нет, все зашло слишком далеко. А если дело дойдет до поражения, то может возникнуть угроза социально-политической дестабилизации и подъема народных масс. Никаких революций элиты не хотят.

Поэтому до сентябрьского отступления под Харьковом расчет большинства представителей элиты, от силовиков до крупного бизнеса, был простым: России придется как-то побеждать. Неважно, что конкретно это означало бы на практике, смысл один: Кремль должен получить в результате войны некие «завоевания», что позволит режиму избежать краха.

Однако с сентября все стало быстро меняться. Впервые за 23 года правления Путина есть все основания говорить о постепенном расколе внутри элиты. Представители обеих возникших групп остаются пропутинскими и системными, но они по-разному смотрят на то, как Россия должна вести себя дальше и каковы ее приоритеты. А так как раскол происходит внутри, среди своих, репрессивный аппарат, заточенный под борьбу с несистемным, ничего с этим не может поделать.

Сам Путин в этом нарождающемся споре отсутствует. На него никто не оглядывается уже хотя бы потому, что его позиция никому не понятна. Его лидерская функция размывается, потому что он продолжает вести войну как «спецоперацию», не проясняет ее целей и игнорирует тысячи возникающих вопросов о том, как решать проблему Украины с учетом ограниченных ресурсов России.

До сентября у элит было ощущение, что Путин знает, что делает. Но после сдачи Харькова и Херсона, на фоне непонятно зачем проведенных референдумов (Россия откровенно отказывается защищать взятое и прямо девальвирует собственную Конституцию) все воспринимается как ускоренное движение к хаосу и даже развалу страны. Война так не пугала, как перспектива свободного падения в пропасть. В этом смысле Путин кажется слабой фигурой обоим полюсам элит, и само их появление — это реакция на слабость лидера.

Раскол оформляется вокруг одного вопроса: что делать, если Россия проиграет войну? Практически все представители элиты сходятся в том, что это произойдет, если ничего не менять. Придется сдать даже Крым, а там недалеко и до полной капитуляции с международным трибуналом, многолетними выплатами репараций и установлением прозападного правительства. Именно поэтому в России так и не появилась партия мира — в нынешнем уязвимом положении она сразу становится партией поражения, а записываться в пораженцы никто пока не готов.

Полюс реалистов

Но если не поражение, то что? Тут и появляется все более выраженное размежевание внутри элиты (то есть по умолчанию внутри провоенного лагеря). Первый полюс — реалисты, которые считают, что раз Россия сейчас не может выиграть войну, то нужно взять паузу, чтобы заняться восстановлением армии и экономики, а также обновлением политической системы. Для реалистов начало войны было ошибкой, вызванной искаженным пониманием возможностей страны. Нельзя было и проводить референдумы, раз удержать завоеванное нет возможности. Реалисты против сдачи позиций: линию фронта надо удерживать, перейдя к обороне.

В рядах реалистов хватает не только технократов и бизнесменов, но и силовиков и ультрапатриотов, которые представляют, что происходит на фронте. Многие из них не имеют самостоятельного политического веса, но обладают аппаратным влиянием (высокопоставленные чиновники) или финансовыми возможностями (представители крупного бизнеса). Даже госолигархи вроде Игоря Сечина и Сергея Чемезова — это тоже скорее прагматики, чем сторонники победы любой ценой. Им есть что терять.

Реалисты представлены и на медийном поле, где уже допускается серьезная критика армии и признается уязвимость страны в «разворачивающейся войне с НАТО». Взять, например, недавние заявления депутата Константина Затулина на ток-шоу Соловьева, где известный думский ястреб не просто выступил против использования ядерного оружия для защиты аннексированных территорий, но и весьма противоречиво высказался о статусе присоединенных регионов.

Такие колебания информационного поля — прямое следствие того, что кураторы медиа и сами не понимают, что происходит и как покрывать провалы. Поэтому концентрируются на главном — прикрывают Путина за счет ударов по его подчиненным.

Полюс эскалации

Противоположный реалистам полюс — это сторонники эскалации. Его представители настаивают: избежать поражения Россия может, только если решится на полномасштабную мобилизацию, концентрацию ресурсов и безжалостную бомбардировку Украины до победного конца. Эта часть элиты гораздо более разношерстная, но ее объединяет одно общее свойство: чем хуже положение дел на фронте, тем больше политических дивидендов эти люди могут получить. 

Яркие представители партии эскалации — Евгений Пригожин и Рамзан Кадыров. Первый из маргинала стал одним из самых видных персонажей провоенного мейнстрима. Второй активно пытается трансформировать свои военные достижения в особое положение на федеральном уровне — там, куда его Кремль раньше не особо пускал. Сюда же относится и условный лагерь провоенного хайпа — активная часть «Единой России» и системная оппозиция, особенно ястребиная часть КПРФ. Все они встроены в вертикаль и зарабатывают очки своими локальными победами, которые могут казаться ярче на фоне поражений российской армии.

С оговорками к сторонникам эскалации можно отнести и братьев Ковальчуков. Им, как и Сечину или Чемезову, есть что терять, но с Пригожиным их сближает то, что они не берут себе государственные активы, управляя ими по-частному, а, наоборот, отдают свои частные активы (будь то медиа или ЧВК) под надзор государства, а потому вынуждены встраиваться в государственную логику. И чем больше государство нуждается в их услугах, тем больше у них аппаратного веса.

Несмотря на то, что многих сторонников эскалации, включая Ковальчуков, не назовешь особенно влиятельными, именно этот полюс сегодня определяет российскую тактику в Украине. Потому что Путину этот полюс идеологически ближе. Президент тоже убежден, что бомбежки энергетической инфраструктуры снизят боеспособность украинской армии и обрушат популярность властей, после чего Москва сможет продиктовать Киеву условия капитуляции.

Если этот план не сработает (а в его успехе есть большие сомнения), партия эскалации станет еще сильнее и радикальнее. Причем радикальнее в отношении не только украинцев, но и пораженцев и неэффективных управленцев внутри российской власти (посмотрите на мощную антиэлитную риторику Пригожина). Однако и партия реалистов будет набирать политический вес — особенно с учетом того, что общественное мнение постепенно сдвигается в сторону деэскалации.

Россия подбирается к финальной битве между радикалами, для которых эскалация — это стиль жизни, и реалистами, осознающими, что дальнейшее обострение может привести к полному краху. Результат этой борьбы пока непредсказуем, но он предопределит не только исход российско-украинской войны, но и будущее России.

Фонд Карнеги за Международный Мир и Carnegie Politika как организация не выступают с общей позицией по общественно-политическим вопросам. В публикации отражены личные взгляды авторов, которые не должны рассматриваться как точка зрения Фонда Карнеги за Международный Мир.

О возможном расколе в российской элите заговорили пару месяцев назад, после поспешного отступления под Харьковом. С тех пор Россия оставила еще и Херсон, и обещанный раскол стал оформляться все яснее. Представители элиты поделились на условных реалистов, которые призывают сделать паузу в боевых действиях, чтобы переосмыслить их цели, и сторонников безжалостной эскалации любой ценой. Владимир Путин в этой конструкции оказывается ближе ко второму полюсу, но теряет авторитет у обоих.

В ожидании неминуемого

Никогда ранее стратегические решения президента Путина не ставили российскую элиту на грань раскола. Она почти не сопротивлялась ни разгрому олигархов, ни выстраиванию вертикали, и даже подъем силовиков воспринимала скорее как плату за стабильность. Война в Грузии вопросов не вызвала, а присоединение Крыма в 2014 году многих обрадовало. 

Дальше все пошло по накатанной: путинские друзья поднимались выше и становились наглее, силовики проникали не только в государственное, но и в частное пространство (например, на руководящие должности в крупные компании), появились признаки государственной идеологии (традиционные ценности, духовность, антиамериканизм и антилиберализм). С 2015 года жизнь в стране быстро советизировалась, дойдя до обнуления сроков Путина и полного разгрома несистемной оппозиции.

Ничего из этого не вызывало расколов. Элиты ворчали, но продолжали жить как ни в чем не бывало. Даже вторжение в Украину стало шоком, но к расколу не привело. Кто был категорически против — уехал. Кто не мог уехать — надолго замолчал.

Объясняя причины такой политической импотенции элиты, эксперты обычно говорят о страхе перед Путиным или отсутствии возможностей проявить свою позицию, достучаться до президента. Но это больше похоже на следствия, чем на причины неготовности элит задаваться вопросами о происходящем.

Реальные причины тут, скорее, в признании доминирующего положения Путина и концентрации консерваторов в политическом мейнстриме. Против течения никто не пойдет, особенно если оно становится все более мощным, беспринципным и нетерпимым к отклонениям от генеральной линии — то есть антизападного консерватизма.

Страх перед Путиным — это во многом понимание реальности: все антипутинское (читай: несистемное) подлежит разгрому. Те, кому есть что терять, совершенно прагматично предпочтут попрятаться и замолкнуть.

Кроме того, долгое время российская элита верила, что Россия не может проиграть в войне с Украиной: Путин придумает какой-нибудь новый план и все выправит. Казалось, что сильно хуже в любом случае быть не может — ведь Запад уже использовал едва ли не весь свой арсенал инструментов давления.

Элиты, пусть и нехотя, были вынуждены принять войну России против Украины как данность. Альтернатив ей нет, все зашло слишком далеко. А если дело дойдет до поражения, то может возникнуть угроза социально-политической дестабилизации и подъема народных масс. Никаких революций элиты не хотят.

Поэтому до сентябрьского отступления под Харьковом расчет большинства представителей элиты, от силовиков до крупного бизнеса, был простым: России придется как-то побеждать. Неважно, что конкретно это означало бы на практике, смысл один: Кремль должен получить в результате войны некие «завоевания», что позволит режиму избежать краха.

Однако с сентября все стало быстро меняться. Впервые за 23 года правления Путина есть все основания говорить о постепенном расколе внутри элиты. Представители обеих возникших групп остаются пропутинскими и системными, но они по-разному смотрят на то, как Россия должна вести себя дальше и каковы ее приоритеты. А так как раскол происходит внутри, среди своих, репрессивный аппарат, заточенный под борьбу с несистемным, ничего с этим не может поделать.

Сам Путин в этом нарождающемся споре отсутствует. На него никто не оглядывается уже хотя бы потому, что его позиция никому не понятна. Его лидерская функция размывается, потому что он продолжает вести войну как «спецоперацию», не проясняет ее целей и игнорирует тысячи возникающих вопросов о том, как решать проблему Украины с учетом ограниченных ресурсов России.

До сентября у элит было ощущение, что Путин знает, что делает. Но после сдачи Харькова и Херсона, на фоне непонятно зачем проведенных референдумов (Россия откровенно отказывается защищать взятое и прямо девальвирует собственную Конституцию) все воспринимается как ускоренное движение к хаосу и даже развалу страны. Война так не пугала, как перспектива свободного падения в пропасть. В этом смысле Путин кажется слабой фигурой обоим полюсам элит, и само их появление — это реакция на слабость лидера.

Раскол оформляется вокруг одного вопроса: что делать, если Россия проиграет войну? Практически все представители элиты сходятся в том, что это произойдет, если ничего не менять. Придется сдать даже Крым, а там недалеко и до полной капитуляции с международным трибуналом, многолетними выплатами репараций и установлением прозападного правительства. Именно поэтому в России так и не появилась партия мира — в нынешнем уязвимом положении она сразу становится партией поражения, а записываться в пораженцы никто пока не готов.

Полюс реалистов

Но если не поражение, то что? Тут и появляется все более выраженное размежевание внутри элиты (то есть по умолчанию внутри провоенного лагеря). Первый полюс — реалисты, которые считают, что раз Россия сейчас не может выиграть войну, то нужно взять паузу, чтобы заняться восстановлением армии и экономики, а также обновлением политической системы. Для реалистов начало войны было ошибкой, вызванной искаженным пониманием возможностей страны. Нельзя было и проводить референдумы, раз удержать завоеванное нет возможности. Реалисты против сдачи позиций: линию фронта надо удерживать, перейдя к обороне.

В рядах реалистов хватает не только технократов и бизнесменов, но и силовиков и ультрапатриотов, которые представляют, что происходит на фронте. Многие из них не имеют самостоятельного политического веса, но обладают аппаратным влиянием (высокопоставленные чиновники) или финансовыми возможностями (представители крупного бизнеса). Даже госолигархи вроде Игоря Сечина и Сергея Чемезова — это тоже скорее прагматики, чем сторонники победы любой ценой. Им есть что терять.

Реалисты представлены и на медийном поле, где уже допускается серьезная критика армии и признается уязвимость страны в «разворачивающейся войне с НАТО». Взять, например, недавние заявления депутата Константина Затулина на ток-шоу Соловьева, где известный думский ястреб не просто выступил против использования ядерного оружия для защиты аннексированных территорий, но и весьма противоречиво высказался о статусе присоединенных регионов.

Такие колебания информационного поля — прямое следствие того, что кураторы медиа и сами не понимают, что происходит и как покрывать провалы. Поэтому концентрируются на главном — прикрывают Путина за счет ударов по его подчиненным.

Полюс эскалации

Противоположный реалистам полюс — это сторонники эскалации. Его представители настаивают: избежать поражения Россия может, только если решится на полномасштабную мобилизацию, концентрацию ресурсов и безжалостную бомбардировку Украины до победного конца. Эта часть элиты гораздо более разношерстная, но ее объединяет одно общее свойство: чем хуже положение дел на фронте, тем больше политических дивидендов эти люди могут получить. 

Яркие представители партии эскалации — Евгений Пригожин и Рамзан Кадыров. Первый из маргинала стал одним из самых видных персонажей провоенного мейнстрима. Второй активно пытается трансформировать свои военные достижения в особое положение на федеральном уровне — там, куда его Кремль раньше не особо пускал. Сюда же относится и условный лагерь провоенного хайпа — активная часть «Единой России» и системная оппозиция, особенно ястребиная часть КПРФ. Все они встроены в вертикаль и зарабатывают очки своими локальными победами, которые могут казаться ярче на фоне поражений российской армии.

С оговорками к сторонникам эскалации можно отнести и братьев Ковальчуков. Им, как и Сечину или Чемезову, есть что терять, но с Пригожиным их сближает то, что они не берут себе государственные активы, управляя ими по-частному, а, наоборот, отдают свои частные активы (будь то медиа или ЧВК) под надзор государства, а потому вынуждены встраиваться в государственную логику. И чем больше государство нуждается в их услугах, тем больше у них аппаратного веса.

Несмотря на то, что многих сторонников эскалации, включая Ковальчуков, не назовешь особенно влиятельными, именно этот полюс сегодня определяет российскую тактику в Украине. Потому что Путину этот полюс идеологически ближе. Президент тоже убежден, что бомбежки энергетической инфраструктуры снизят боеспособность украинской армии и обрушат популярность властей, после чего Москва сможет продиктовать Киеву условия капитуляции.

Если этот план не сработает (а в его успехе есть большие сомнения), партия эскалации станет еще сильнее и радикальнее. Причем радикальнее в отношении не только украинцев, но и пораженцев и неэффективных управленцев внутри российской власти (посмотрите на мощную антиэлитную риторику Пригожина). Однако и партия реалистов будет набирать политический вес — особенно с учетом того, что общественное мнение постепенно сдвигается в сторону деэскалации.

Россия подбирается к финальной битве между радикалами, для которых эскалация — это стиль жизни, и реалистами, осознающими, что дальнейшее обострение может привести к полному краху. Результат этой борьбы пока непредсказуем, но он предопределит не только исход российско-украинской войны, но и будущее России.

следующего автора:

Песков отверг данные о расколе в ближайшем окружении Путина

The Washington Post опубликовала статью, в которой говорилось о расколе в ближайшем окружении президента России из-за спецоперации. Разведка США сочла важность этих данных высокой и включила их в брифинг для Джо Байдена

Пресс-секретарь президента Дмитрий Песков признал, что по некоторым вопросам, связанным со специальной военной операцией на Украине, в руководстве России были разногласия и дебаты, однако ни о каком расколе в ближайшем окружении Владимира Путина речи не идет. Об этом Песков заявил в комментарии для газеты The Washington Post, которая опубликовала статью о недовольных в ближайшем окружении президента России. Материал статьи был основан на данных от источников в американской разведке.

Есть рабочие споры: об экономике, о ходе [специальной] военной операции [на Украине]. Есть споры об образовательной системе. Это часть нормального рабочего процесса, и это не является признаком какого бы то ни было раскола», — сказал Песков.

В статье WP говорится, что круг людей, которых Путин считает близкими или доверенными помощниками и советниками, невелик и состоит в основном из коллег по службе в КГБ и тех, с кем он работал, будучи заместителем мэра Санкт-Петербурга.

По словам источника издания, недовольство, которое выразил член ближайшего окружения Путина, было связано с «неправильным управлением войсками и с ошибками, которые допускают те, кто проводит спецоперацию». По его словам, об этом доложили Байдену.

«Информация была сочтена достаточно важной, чтобы она была включена в ежедневный брифинг для президента Джо Байдена по разведке и передана другим официальным лицам США», — сообщили WP источники в Вашингтоне.

Еще один высокопоставленный западный чиновник сказал, что внутренняя напряженность «соответствует тому, как прошла кампания для русских, и атмосфере в Кремле». «Есть много людей, которые убеждены, что все идет не очень хорошо или что это неправильный курс», — пояснил собеседник издания.

В июне 2022 года Джо Байден заявил канцлеру ФРГ Олафу Шольцу, что Владимир Путин, начиная военную операцию на Украине, рассчитывал на раскол в НАТО и G7, но ошибся.

«Путин с самого начала рассчитывал, что каким-то образом НАТО и G7 будут расколоты, но этого не произошло и не произойдет», — заверил Байден. Он поблагодарил Шольца за то, что тот «активизировал [помощь Украине] после того, как стал канцлером».

Не возьму на себя смелость предположить, что так и было задумано. Однако и опровергнуть не рискну — ведь «всё идёт по плану» © и уже «есть положительная динамика» ©. Но факт остаётся фактом.

Спецоперация, начатая 24 февраля 2022 года, украинское общество консолидировала, а российское — расколола.

На две неравные части, но крайне полярные.

Большой опрос, где респондентам предлагалось указать уровень своего оптимизма в отношении происходящих в России (и вокруг России) событий по пятибалльной школьной шкале (5 – все отлично, 1 – все ужасно), проводился одновременно в двух популярных и массовых ТГ-каналах: МИГ (аудитория, в основном, поддерживает СВО) и Алексея Венедиктова (признан иноагентом, аудитория, в основном выступает против СВО).

Опрос проходил на фоне обсуждения инициативы спикера Госдумы Вячеслава Володина о конфискации имущества «негодяев», взятия Соледара и продвижения в Артёмовске, а также назначения главы ГШ МО РФ Валерия Герасимова командующим группировкой сил в зоне спецоперации. Выводы:
🔹 Средняя оценка уровня оптимизма в канале МИГ – 3,14 (рост к декабрю на 0,1 пункта), в канале Венедиктова – 1,5 (снижение на 0,02 пункта).
🔹 В поддерживающем СВО канале МИГ самая распространенная оценка – «3» (49%), в не поддерживающем СВО канале Венедиктова – «1» (65%).
🔹 Доля оптимистов (оценки «4» и «5») в канале МИГ – 33%, в канале Венедиктова – 3%. Доля пессимистов (оценки «1» и «2») в канале МИГ – 18%, в канале Венедиктова – 90%.

Словно — две разных России живут или, точнее, сосуществуют вместе.

Но тут надо понимать, что всё же аудитория обоих каналов — совсем не «глубинный народ», а нынешняя элита. Не обязательно властная, скорее — социально активная и довольно неплохо обеспеченная. Интеллигенция. Образованный класс. То есть, как раз именно те, кто по хрестоматийным правилам социологии, ведёт за собой.

И вот там — глубокий раскол. Похлеще, чем у никонианцев и старообрядцев почти 400 лет назад. И покруче, нежели был в СССР в конце 1980-х. Риск повторения есть, короче говоря.

А вы как считаете, к чему приведёт нынешний разлом в головах?