Российская экспедиция под руководство

27 августа 1912 года стартовала первая российская экспедиция к Северному полюсу под командованием Георгия Седова. Два года спустя часть членов команды вернулась домой, а сам Седов погиб на пути к полюсу. Хотя руководитель экспедиции не был единственным русским полярным исследователем, погибшим в ледяной пустыне, именно он стал самым знаменитым. Этому способствовали и его необычная биография, и заявленная им амбициозная цель — покорение полюса. До сих пор нет единого мнения, мог ли Седов достичь своей цели или экспедиция с самого начала была обречена на провал. Лайф выяснил историю первого русского покорителя Северного полюса.

Крестьянский сын, мечтавший о море

Георгий Седов родился в семье крестьянина. Семья Седовых была довольно большая, поэтому исключительно крестьянским трудом было трудно прокормиться. Глава семьи помимо работы в поле занимался ловлей рыбы и периодически уезжал в город на заработки. С ранних лет будущий полярный исследователь помогал отцу в его рыбацком промысле. Так он и полюбил море.

Однажды его отец уехал на заработки и вернулся только через три года. В это время Георгию пришлось работать батраком, поскольку семья осталась практически без средств к существованию. Но после возвращения отца дела постепенно наладились, и он наконец смог окончить церковно-приходскую школу.

С мечтой о море 18-летний Седов уехал в Ростов-на-Дону с целью поступления в мореходные классы. Его приняли с условием, что он прослужит три месяца матросом на торговом судне. Он выполнил условие со всем возможным прилежанием. Усердие молодого человека было оценено, и в конце концов он был принят на казённый счёт, то есть он не платил за учёбу и проживание.

В летние месяцы Седов нанимался для дополнительной практики на торговые суда, ходившие по Чёрному морю, и уже к концу учёбы успел побыть помощником капитана. С дипломом шкипера каботажного плавания Седов устроился в торговый флот.

Однако ему были более интересны исследовательская деятельность и дальние плавания. Но это было прерогативой военного флота. Но попасть туда «с улицы» было не так уж просто. Морское офицерство было куда более кастовым и закрытым, чем армейское. Там служили целыми династиями, когда и прадед офицер, и дед, и отец, и все братья.

Седов завербовался вольноопределяющимся на флот. Эта категория военнослужащих существовала с целью подготовки офицеров запаса. Человек, имевший определённый образовательный уровень, мог добровольно пойти на военную службу на льготных условиях. По окончании срока службы он должен был выдержать экзамен, от которого зависело, получит он офицерский или унтер-офицерский чин. После экзамена он мог продолжить службу в армии или зачислялся в запас — в зависимости от его желания.

После двухлетней службы и сдачи экзамена вольноопределяющиеся на флоте, как правило, получали звание прапорщика по адмиралтейству. Это был первый офицерский чин на флоте. Вскоре о молодом офицере с необычной судьбой узнали высокие чины. Немалую помощь ему оказал контр-адмирал Александр Дриженко, который похлопотал о нём и помог с экстерном в Морском корпусе. Сдав экзамен, Седов стал поручиком по адмиралтейству.

Дриженко также написал рекомендательное письмо своему брату — видному исследователю и картографу Фёдору Дриженко.

Учёный оказал молодому офицеру всю возможную поддержку и даже поселил Седова у себя, чтобы тот не тратил деньги на жильё в российской столице. В дальнейшем Дриженко был неизменным «ангелом-хранителем» Седова и его другом. Благодаря его хлопотам исполнилась мечта Седова — он был зачислен в Главное гидрографическое управление.

Первые экспедиции

Уже в 1902 году Седов по просьбе Дриженко был зачислен в состав гидрографической экспедиции Северного Ледовитого океана, которую возглавлял хороший знакомый учёного — знаменитый полярный исследователь Варнек. Седов был вдохновлён этой работой и произвёл очень хорошее впечатление на руководителя экспедиции. Варнек даже назвал в его честь один из обнаруженных заливов. Много лет спустя в качестве ответной любезности уже известный полярный исследователь Седов назвал в честь своего первого начальника мыс на Новой Земле.

Вскоре Варнека сменил Дриженко, и Седов работал уже под руководством близкого друга. После начала войны с Японией он был отозван из экспедиции и отправлен на службу в Амурский залив, где командовал небольшой миноноской. Впрочем, в активных боевых действиях он не принимал участия.

После войны он вернулся к исследовательской деятельности. Его основной специализацией было картографирование полярной зоны. Под началом Дриженко он принял участие в нескольких экспедициях: картографировал Новую Землю, исследовал устье реки Колымы. К тому моменту, как его желание покорить Северный полюс превратилось из абстрактных мечтаний в конкретную цель, он уже был достаточно опытным полярным исследователем и принял участие в нескольких крупных экспедициях. Хотя опыта экстремальных экспедиций к полюсу он не имел, в отличие от некоторых западных первопроходцев.

Великий спор за Северный полюс

В последней четверти XIX века было предпринято несколько попыток покорения Северного полюса, но все они оказались неудачными. Знаменитый Нансен образцово организовал экспедицию, но даже он вынужден был повернуть назад перед лицом неминуемой смерти, не дойдя до полюса примерно 300 километров.

Чуть дальше прошла итальянская экспедиция Умберто Каньи, но там не обошлось без жертв. Понимая, что до полюса они не дойдут, полярники повернули обратно, лишь на 30 километров преодолев рекорд Нансена.

В 1908 году о покорении полюса сообщил Фредерик Кук, а через год — Роберт Пири. Оба шли через Гренландию при помощи эскимосов. Пири имел влиятельных друзей в американском истеблишменте и сумел организовать против Кука кампанию. Кук не смог предоставить никаких доказательств пребывания на полюсе и даже попытался сфальсифицировать их, что было обнаружено прессой. Официальным первооткрывателем полюса решением конгресса был объявлен Пири. Однако со временем и его версия стала подвергаться сомнению.

Пири утверждал, что пешком покорил Северный полюс, причём последний отрезок от базы до полюса — 246 километров — его команда проделала за пять дней, а обратный путь — за три дня. То есть в среднем измождённые полярные исследователи проходили за день 45–80 километров в очень тяжёлых погодных условиях. При этом Умберто Каньи, которому удалось подойти к полюсу ближе всех, в среднем проходил за сутки всего 10–11 километров. Если учесть, что сам Пири к тому моменту был уже немолодым человеком (ему было 52 года), ему непросто было бы пройти такое расстояние за несколько дней даже в нормальном климате и по ровной дороге.

В настоящее время большинство исследователей считают, что ни Кук, ни Пири не покорили Северный полюс, но оба побывали в околополюсовой зоне (100–250 километров от полюса).

Словом, вопрос о покорении полюса был не решён. Свидетельства первооткрывателей были сомнительны. А Седов уже давно мечтал о славе покорителя и имел опыт полярных экспедиций. Он даже являлся членом Русского географического общества. На волне всеобщего интереса к арктической гонке Седов представил на рассмотрение Гидрографического управления план полярной экспедиции.

Подготовка

С самого начала Седов загнал себя в жёсткие рамки, заявив, что экспедиция начнётся в 1912 году. Он обосновал это необходимостью опередить Амундсена, который якобы готовил поход на Северный полюс в 1913 году. Однако в действительности Амундсен в то время путешествовал по миру с лекциями, купаясь в лучах славы. Теоретически он предполагал начать подготовку к экспедиции в 1913 году, но скоро отказался от этой идеи. Так что на самом деле спешить Седову было некуда.

Предполагалось, что экспедиция будет финансироваться за казённый счёт. Однако представленный им план похода был отвергнут Гидрографическим управлением. Не поддержали идею даже друзья Седова — Дроженко и Варнек. План Седова был слишком фантастичен и практически гарантировал неудачу. Дело в том, что русский исследователь планировал повторить путь итальянца Каньи. Однако как раз экспедиция итальянца наглядно продемонстрировала, что этот путь опасен. Он тоже рассчитывал идти с Земли Франца-Иосифа и преодолевать по 15 километров в сутки. Но обстоятельства сложились так, что больше 10–11 километров в сутки ему пройти не удавалось. К тому же в партии погибло несколько человек. Теоретически Северный полюс по этому маршруту был достижим, но слишком велика была вероятность неудачи.

Кроме того, стало ясно, что Седов недостаточно хорошо знаком с опытом прошлых неудачных экспедиций. В итоге комиссия отказалась поддержать план Седова. Но он уже загорелся этой идеей и во чтобы то ни стало собирался отправиться к полюсу. Поддержку в этом ему оказала газета Суворина «Новое время». Суворин был достаточно влиятельным журналистом, и при его поддержке был организован сбор частных пожертвований на экспедицию. К слову, подобная практика была весьма распространена в те времена: очень часто богатые меценаты оплачивали экспедиции за свой счёт. Или же объявлялся сбор средств. Например, экспедиция Нансена частично оплачивалась из казны, а остальную сумму собирали в качестве пожертвований.

Известно, что на экспедицию Седова по линии императорского кабинета выделил 10 тысяч рублей сам император Николай II. В целом деньги удалось собрать достаточно быстро. Экспедицию подвело не отсутствие средств, а спешная подготовка, которая оказалась скомканной. Седов заранее объявил, что отправится в экспедицию в августе 1912 года, и уже не желал переносить сроки ещё на год. Взяв двухлетний отпуск с сохранением содержания, лейтенант Седов начал подготовку к главному делу его жизни.

Успешные экспедиции в те времена готовились годами. Ведь именно от подготовки зависело выживание всей группы. В команду вербовались надёжные люди с большим опытом пребывания в полярных широтах. Очень тщательно контролировались закупки продовольствия, собак, продумывался вес снаряжения, проводились едва ли не поминутные расчёты пути, ведь каждый лишний километр и каждый лишний килограмм могли стать фатальными.

У Седова не было ни опыта подготовки подобных экспедиций, ни времени, чтобы тщательно всё организовать и проконтролировать. Если для экспедиции Нансена по специальному заказу была построена эксклюзивная яхта «Фрам», сделанная с расчётом на пребывание во льдах, то Седову пришлось нанимать старую шхуну. Из-за спешки её даже не успели как следует отремонтировать.

Вместо породистых ездовых половина собак были обыкновенными дворнягами. Седову не удалось найти опытных людей для экспедиции. Хотя на судне было радио, завербовать радиста не удалось. За неделю до экспедиции выяснилось, что судно не сможет взять груз в полном объёме, и часть продовольствия и снаряжения для экспедиции пришлось оставить в порту.

За три дня до отправления часть команды, включая капитана, штурмана и механика, отказалась выходить в поход и уволилась. Буквально за два дня пришлось экстренно набирать новый штат. Впрочем, команда корабля была делом второстепенным, поскольку экипаж должен был только доставить экспедицию на Землю Франца-Иосифа и сразу же вернуться.

Безнадёжный поход

27 августа шхуна «Святой Фока» после торжественных проводов в архангельском порту направилась к Земле Франца-Иосифа. Там экспедиция должна была остаться на зимовку, а шхуна — вернуться в Архангельск. Но всё опять пошло не по плану. Уже в плавании выяснилось, что на корабле нет некоторого необходимого снаряжения, а часть взятого продовольствия оказалась непригодна к употреблению, из-за чего возникло несколько конфликтов. В результате во время промежуточной остановки на Новой Земле несколько членов экипажа сошли на берег и вернулись домой.

Корабль не смог достичь Земли Франца-Иосифа, поскольку оказался зажат льдами. В итоге всем пришлось остаться на незапланированную зимовку. Весной следующего года капитан судна и часть экипажа были отправлены в Архангельск. Однако им пришлось пешком (а затем на шлюпке) добираться до Маточкина Шара (почти 500 километров), а там дожидаться парохода, который ходил до Архангельска дважды в год.

С собой они везли материалы исследований и фотографии, а также письмо с просьбой выслать к Земле Франца-Иосифа корабль с углём и новой партией собак. Однако они смогли добраться до Архангельска только осенью 1913 года, и по погодным условиям было невозможно исполнить просьбу экспедиции.

Тем временем «Святой Фока», переименованный Седовым в «Михаила Суворина», освободился от льдов и достиг Земли Франца-Иосифа. Здесь исследователи вынуждены были вновь остаться на зимовку. Всё шло совсем не по плану. Ведь изначально задумывалось перезимовать там один раз, а потом со свежими силами уйти на покорение полюса. Вторая зимовка значительно ослабила силы экспедиции. Из-за однообразного питания покорители севера стали страдать цингой. А экипаж судна и научные сотрудники вообще должны были вернуться ещё с Новой Земли, у них даже не было тёплых вещей, ведь они не намеревались зимовать.

Седов же никак не мог смириться с неудачей. Он уже прекрасно понимал, что полюса он не достигнет. Его организм был ослаблен болезнью, собак становилось всё меньше, а они ещё даже не начали путь на север.

Навстречу смерти

15 февраля (2 февраля по старому стилю) 1914 года Георгий Седов и два матроса, добровольно вызвавшихся пойти с ним, покинули корабль и отправились на север на трёх санях, в которые были запряжены почти все оставшиеся собаки. Было совершенно очевидно, что своей цели первопроходец не достигнет. Он уже был ослаблен болезнью, а ему предстояло пройти свыше тысячи километров в крайне неблагоприятных погодных условиях. Однако он уже не мог вернуться назад. Как и у многих выходцев из низов, поднявшихся на несколько этажей по социальному лифту, у Седова было обострённое чувство честолюбия. Ему казалось, что он станет жертвой всеобщих насмешек и издёвок, если вернётся с такой неудачей, поэтому он предпочёл самоубийственный поход возвращению домой.

Уже через неделю его состояние стремительно ухудшилось. 5 марта, на 18-й день похода, Седов умер. В последние дни у него был сильнейший бронхит, о чём он и сообщил в своём дневнике, вести который прекратил за три дня до смерти. Это произошло на острове Рудольфа — самой северной точке Земли Франца-Иосифа. До Северного полюса оставалось ещё около 900 километров.

Первоначально матросы Линник и Пустошный планировали донести тело Седова до корабля. Однако они плохо ориентировались на местности и опасались заблудиться. Поэтому Седова решено было похоронить на земле. Тело заложили камнями, установили импровизированный крест из лыж, в могилу положили русский флаг, который Седов хотел установить на полюсе.

По первоначальным показаниям матросов был сделан вывод, что местом погребения Седова был мыс Бророк. Однако предпринятые уже в советское время поиски ничего не дали. Зато в 1938 году на мысе Аук полярниками были обнаружены истлевшие кусочки флага и флагшток с гравировкой на медной табличке: Polar Expedit. Sedow.

Однако тела офицера обнаружено не было. Да и вообще сообщение об этом вызвало некоторые сомнения. Поскольку в дневниках матросов указано, что на табличке была надпись Expedition leit. Sedov’a. Аналогичная надпись сохранилась и на табличке астрономического знака, установленного экспедицией в 1913 году. Либо советские полярники ошиблись и неверно записали надпись, либо история с обнаружением флагштока — фальсификация. 

Возвращение

Через две недели матросы вернулись на корабль, где к тому времени умер один из членов экипажа. Он стал последней жертвой этой экспедиции. Судно двинулось в обратный путь. Тем временем в России было организовано несколько поисковых экспедиций. Причём впервые в истории к поискам была привлечена полярная авиация. Однако всё, что удалось найти поисковикам, — записку экспедиции, оставленную в 1913 году.

С большим трудом шхуна полярников добралась до Мурманского берега, откуда на рейсовом пароходе вернулась в Архангельск в августе 1914 года. Как раз тогда началась Первая мировая война, и всё внимание общества было отвлечено на неё.

Матросы Линник и Пустошный были задержаны. Поскольку именно они были последними, кто видел Седова, не исключалось, что они убили его, видя бесперспективность продолжения пути на север. Однако вскоре они были отпущены. Дневники Седова явно свидетельствовали о его очень тяжёлом состоянии и серьёзной болезни.

Тем не менее ходили слухи о том, что матросы убили и съели Седова (по другой версии — скормили собакам уже умершего). Эти байки скорее стали следствием легенд о полярном каннибализме и незнания реальных фактов. 15 февраля, когда Седов вышел в последний путь, в сани было загружено 16 пудов снаряжения, большую часть которого составляло продовольствие, поскольку груз брался с расчётом достижения полюса. За две недели Седов и двое матросов употребили лишь ничтожную часть этого продовольствия. Тем более что сам Седов писал в дневнике, что почти ничего не ест. Так что еды и у людей, и у собак было огромное количество, и ни о голоде, ни даже о недоедании речи не шло.

В советское время принято было списывать неудачу первой полярной экспедиции на козни царизма. Якобы коварные дворяне и слуги режима по причине классовой ненависти вставляли палки в колёса начинаниям крестьянского сына и сознательно саботировали и подставляли Седова.

На самом деле теоретически экспедиция Седова могла достичь успеха. Но при наличии как минимум двух вещей. Во-первых, очень тщательного планирования. Начиная от подбора команды, судна и собак и заканчивая закупкой продовольствия, почасовым планированием рациона и пошаговым планированием маршрута. Даже знаменитый Амундсен, за плечами которого было несколько полярных экспедиций, готовился к покорению Южного полюса три года. А Седов, не имевший подобного опыта, — несколько месяцев. Во-вторых, требовалось элементарное везение. 

С этим у экспедиции также возникли проблемы. Мало того что вся подготовка была скомканной и проводилась наспех, так ещё и в план экспедиции пришлось вносить очень серьёзные коррективы. Из-за позднего выхода корабль не смог достигнуть главной цели — Земли Франца-Иосифа, откуда после зимовки предполагалось начать путь к полюсу. В итоге членам экспедиции пришлось оставаться на вторую зимовку. После этого для тяжелейшего рывка к полюсу у них уже не было сил и здоровья. Даже если бы экспедиция была образцово организованной, после второй зимовки её в любом случае ждала бы неудача. В том случае, если бы полярникам удалось добраться до полюса, они вряд ли вернулись бы обратно.

Покорение полюса само по себе было сложнейшей задачей. В данном случае к этому добавились неудачная подготовка экспедиции и банальное невезение, которые и стали причиной катастрофы.

8.6.1900 (21.6). – Из С.-Петербурга отправилась Русская полярная экспедиция под руководством барона Э.В. Толля

Русская полярная экспедиция 1900–1902 гг. была снаряжена Императорской Академией наук для исследования Арктики к северу от Новосибирских островов и поиска легендарной Земли Санникова. Руководил экспедицией русский геолог и полярный исследователь барон Эдуард Васильевич Толль (2.3.1858–1902). Одним из сотрудников и ближайших помощников Толля был молодой учёный-исследователь, лейтенант Императорского флота А.В. Колчак.

Экспедиция была важна также с точки зрения экономических и геополитических интересов России в Арктике (издавна мечталось осуществить Северный морской путь из Атлантики в Тихий океан. Она стала продолжением Великой Северной экспедиции В.И. Беринга (в первой аполовине XVIII в.).

Выпускник Дерптского университета, естествоиспытатель Э.В. Толль в 1884–1886 гг. принимал участие в экспедиции учёного-полярника А.А. Бунге, исследовавшей побережье Северного Ледовитого океана от устья Лены до Яны, а также Новосибирские острова. Толль тогда обнаружил на острове Новая Сибирь залежи бурого угля. Кроме того, однажды в августе 1886 г. в ясную погоду с северо-западных утёсов острова Котельного исследователь разглядел контуры ранее неизвестного острова в северо-восточном направлении примерно на расстоянии до ста вёрст, был виден обрывистый берег со столбообразными горами. Ранее об этом сообщал якутский промышленник и исследователь Арктики Яков Санников, именем которого стали называть эту легендарную землю, обозначая ее на карте приблизительным пунктиром.

Огромную роль в снаряжении экспедиции играло покровительство Великого Князя Константина Константиновича. В молодости он был военным моряком и многие важные вопросы снаряжения мог оценивать лично со знанием дела. Именно благодаря ему Толль получил вдвое больше средств, чем первоначально планировалось: 509 тысяч рублей на март 1904 г. вместо намеченных 240 тысяч. Шхуна «Заря» совершала свой поход в Арктику с Высочайшего дозволения президента Императорской академии наук под его личным вымпелом и с его портретом в кают-компании. Известны многие примеры его личной заботы о членах экспедиции.

По возвращении с Новосибирских островов в 1893 г., где барон Толль снаряжал эвакуационные базы для норвежского мореплавателя Ф. Нансена, Толль выступил в Академии наук с подробным докладом о необходимости организовать экспедицию для открытия архипелага, лежащего на север от наших Новосибирских островов. Толль подчеркивал, что результаты экспедиции будут иметь большое значение и с точки зрения национальных интересов страны, ведь исследователь хотел положить начало плаваниям судов по Северному морскому пути с заходами в сибирские реки для транспортного освоения сибирских просторов. Кроме того, Толль считал, что открытые угленосные пласты острова Новая Сибирь очень важны с геостратегической точки зрения: суда, идущие из Архангельска во Владивосток Северным морским путём, могли бы пополнять запасы угля в середине своего пути, а военные корабли получали бы возможность достигать Владивостокского порта не вокруг Африки, а кратчайшим и практически внутренним российским путём. Сторонником этой идеи был и адмирал С.О. Макаров. Принятию решения помогли ставшие известными сведения, что эту же цель (открытия Земли Санникова для устройства там базы) в то время преследовали соседи-американцы, которых нужно было опередить.

На подходящем судне предполагалось летом 1898 или 1899 г. пройти с запада, обогнув мыс Челюскин, до устья Лены, где устроить первую зимовку. Следующим летом планировалось совершить поход на север на собачьих нартах, найти в августе Землю Санникова и высадить там экспедицию с двухлетним запасом продовольствия. На обратном пути часть путешественников должна была соорудить на острове Котельном продовольственный склад и вернуться на материк; группе же оставшихся на Земле Санникова ставилась задача возвести дом для зимовки и проводить в течение года различные научные исследования; другая группа должна была построить доставленное на судне домище для зимовки. Весной и летом третьего года экспедиции предполагалось проводить исследования на острове Беннетта и летом же, на вторично пришедшем из устья Лены судне, обойдя Новосибирские острова с востока, вернуться на базу в устье Лены. В навигацию 1903 г., после исследования Новосибирских островов экспедиция должна была двинуться на восток, обогнуть мыс Дежнёва и, пройдя через Берингов пролив, закончить свой путь во Владивостоке.

Корабль, на котором предстояло совершить свой морской поход, рекомендовал Толлю Нансен как подобный знаменитому «Фраму». Этот парусный барк с паровым двигателем «Харальд Харфагер» ранее использовался для промысла тюленей близ Гренландии. Корабль был куплен Россией в Норвегии, переоборудован под новые задачи, его переименовали в шхуну «Заря». Оборудование для проведения гидрологических исследований заказали в Англии, Швеции и России. Благодаря усилиям лейтенанта Колчака для работы на глубине Русская полярная экспедиция была снаряжена лучше нансеновской Норвежской полярной экспедиции.

Колчак, ранее не будучи знакомым с данным видом научных работ, прошел специальный курс и практику в Геофизической и Павловской магнитной обсерваториях под Петербургом; совершил командировку в Норвегию для консультации с Нансеном, в течение некоторого времени проходил у него стажировку, после чего по поручению барона Толля Александр Васильевич ездил в Москву и Архангельск с целью завершения комплектования команды, встречался с губернатором Архангельска, посетил Онегу, другие поморские места. В результате Колчаку удалось нанять троих человек, одного из которых (Семена Евстифеева) Толль признал впоследствии своим лучшим матросом.

В основном и вспомогательном составе экспедиции участвовали ученые и специалисты:

Барон Э.В. Толль – начальник экспедиции, геолог, зоолог.
Н.Н. Коломейцев – лейтенант, командир «Зари». Опытный участник полярных плаваний.
Ф.А. Матисен – лейтенант, помощник командира и старший офицер судна. Геодезист, картограф, минералог, метеоролог и фотограф экспедиции. Принимал участие в экспедиции на Шпицберген в 1899 г.
А.В. Колчак – лейтенант, второй офицер шхуны, гидрограф, гидролог, магнитолог, гидрохимик, топограф и картограф. Плавал в Тихом океане, проводил гидрологические и гидрохимические исследования в Японском и Корейском морях. Был приглашён в экспедицию Э.В. Толлем, обратившим внимание на научные работы лейтенанта по океанографии.
А.А. Бялыницкий-Бируля – старший зоолог и фотограф, сотрудник Зоологического музея Императорской Академии наук. Принимал участие в экспедиции на Шпицберген в 1899 г. Работал на Соловецкой биологической станции, изучал морскую фауну Белого моря.
Ф.Г. Зееберг – кандидат физико-математических наук, астроном и магнитолог.
Г.Э. Вальтер – доктор медицины, врач-бактериолог и второй зоолог экспедиции, в 1899 г. принимал участие в научно-промысловой экспедиции близ Мурманского побережья и Новой Земли.
К.А. Воллосович – геолог.
О.Ф. Ционглинский – студент, политический ссыльный.
М.И. Бруснев – инженер-технолог, политический ссыльный.
В.Н. Катин-Ярцев – врач, политический ссыльный.

Команда шхуны состояла из 13 человек, в том числе:

Н.А. Бегичев – боцман.
Эдуард Огрин – старший механик.
Семён Евстифеев – матрос рулевой.
В.А. Железников – рулевой старшина.
Алексей Семяшкин – матрос рулевой. Заменен впоследствии П. Стрижевым.
Иван Малыгин – матрос рулевой. Заменен впоследствии С. Расторгуевым.
Николай Безбородов – матрос рулевой.
С.И. Расторгуев – каюр, матрос рулевой.
Петр Стрижев – каюр, матрос рулевой.
Сергей Толстов – матрос рулевой.
Эдуард Червинский – второй машинист.
Иван Клуг – старший кочегар.
Гавриил Пузырев – второй кочегар.
Трифон Носов – третий кочегар.
Фома Яскевич – повар.

В начале мая 1900 г. Коломейцев и Колчак привели шхуну из Бергена в С.-Петербург, забрав по пути из Мемеля начальника экспедиции барона Толля. 29 мая готовящуюся к отправлению шхуну посетил Император Николай II. Командир судна писал: «Его Величество подробно осматривал «Зарю» и в конце обратился к начальнику экспедиции барону Толлю с милостивым вопросом, не нужно ли чего-нибудь для экспедиции. А нужда была обстоятельная. Нам не хватало угля. Вследствие монаршей милости уголь нам отпущен из складов морского ведомства, так же как и много материалов, которых нельзя было достать в продаже. Морское ведомство открыло нам свои магазины, чем мы и воспользовались».

Перед самым началом экспедиции Толль получил от Нансена пакет с документацией и материалами по сибирской Арктике: координаты отдельных островов, рукой Нансена сделанный набросок бухты Колина Арчера, где скандинав советовал Толлю перезимовать, рекомендации разузнать расположение долин рек северо-восточной части Таймыра и др.

8 июня 1900 г. «Заря» отправилась в путь, но сначала зашла в Кронштадт, где экспедицию встретил военный губернатор города адмирал С.О. Макаров. Адмирал с супругой посетили «Зарю» и на ней проводили экспедицию до выхода на рейд. В Кронштадте на борт был догружён уголь высшего качества, хронометры и взрывчатые вещества, книги для библиотеки.

Первая небольшая поломка случилась ещё в водах Финского залива, ее исправлением занялись в Ревеле. Здесь же Толль сошёл с судна и отправился в Норвегию, где решил ещё раз посоветоваться с Нансеном. Далее руководитель экспедиции выехал в Берген, куда уже подошла «Заря». Здесь на борт догружено было доставленное от Нансена гидрологическое и гидрохимическое оборудование, а также 1500 пудов сушёной рыбы для собак и еще 50 т угля.

10 июля шхуна прошла мимо мыса Нордкап и оказалась в открытых арктических водах. 11 июля «Заря» встала на рейде Александровска-на-Мурмане для погрузки ранее купленного угля. Лишним уголь быть не мог – он означал жизнь судна и экипажа в Арктике в непредвиденных условиях. Также на борт приняли 60 ездовых собак с двумя каюрами – Петром Стрижевым и Степаном Расторгуевым, взятыми в экспедицию вместо двух матросов. Судно получило осадку в 18½ футов, что в дальнейшем несколько осложнило маневренность, во время волнения на море палубу даже заливало водой.

К сожалению, вся первая половина экспедиции проходила в атмосфере конфликта начальника экспедиции Толля и командира «Зари» Коломейцева, имевших разное представление о дисциплине на судне.

18 июля «Заря»  покинула Екатерининскую гавань и 25 июля подошла к острову Вайгач. На мысе Гребень была назначена встреча со специально купленной для целей экспедиции поморской шхуной, в задачу которой входило доставить уголь из Архангельска в пролив Югорский Шар в бухту Варнека. Однако шхуна не пришла, получив повреждение при встрече со льдом, и Толль принял решение её не дожидаться и как можно скорее обогнуть мыс Челюскин, что по расчетам позволяло экспедиции зазимовать на восточном Таймыре – наименее изученной территории на всём Северном морском пути.

У острова Диксон решили сделать остановку для отдыха и чистки котлов судна. На острове путешественников встретила стая непуганых белых медведей, на которых охотникам удалось поохотиться и сделать впрок запасы провизии.

5 августа мореплаватели взяли курс на северо-восток вдоль Таймырского полуострова. Ледовая обстановка становилась труднее с каждым днем, борьба со льдами приняла изнурительный характер. Несколько раз «Заря» садилась на мель или оказывалась запертой в бухте. Был момент, когда собрались уже останавливаться на зимовку, простояв 19 дней кряду в заливе Миддендорфа. Но и вырвавшись из ледового плена этого залива, далеко продвинуться не смогли: «Заря» уперлась в сплошной лед в том же самом месте, где в 1893 г. был остановлен льдами «Фрам». В этом году Ледовитый океан по состоянию льда оказался еще более неблагоприятен для плавания. Корабль попал в ледовую ловушку, выбраться из которой оказалось очень непросто, несмотря на то, что «Заря» показала себя очень прочным судном. Первая часть экспедиции подошла к концу.

22 сентября 1900 г. экспедиция остановилась на зимовку в бухте Колина Арчера близ острова Норденшельда в Таймырской губе, где и простояла почти год до 12 августа 1901 г.

На берегу была оборудована метеорологическая станция, на острове вблизи судна был построен снежный домик для магнитных инструментов со стенами и потолком из парусины с керосиновой печью, поддерживавшей температура от 0 до + 3 градусов. Метеорологическими наблюдениями занимался лейтенант Матисен. Гидрологическими исследованиями, помимо несения ходовых вахт, полностью заведовал лейтенант Колчак: он брал пробы воды, осуществлял магнитные наблюдения, составлял подробное описание берегов и островов Ледовитого океана, изучал состояние и развитие морских льдов. Во время зимовки на Таймыре Колчак также составил карту рейда «Зари» и сделал топосъемку вокруг места стоянки судна. Также Колчак, отличавшийся глубокой и искренней религиозностью, руководил богослужениями мирским чином.

Чтобы не терять времени, на весну 1901 г. Толль назначил переход на восток Таймыра через тундру. Без создания на этом пути промежуточного склада добраться до восточного берега на собаках было невозможно. Заложить такой склад собрались четверо: Толль с каюром Расторгуевым и Колчак с кочегаром Носовым на двух тяжело нагруженных нартах (864 кг груза).

10 октября они отправились в первое путешествие к заливу Гафнера. Двигались лишь в дневное время по 3-4 часа в сутки. Морозы уже стояли в 30 градусов, в палатке было −20, ночевали в спальных мешках. 15 октября Толль и Колчак добрались до места и у высокой скалы заложили склад с провизией. Они также выполнили детальную маршрутную съемку, уточнили форму Таймырской губы, описали острова и полуострова Таймырского залива, внесли существенные исправления в старую карту, сделанную по итогам экспедиции Нансена 1893–1896 гг.

Полярная ночь на этой широте длится около четырех месяцев с постоянной сильной пургой. Большинство членов экспедиции коротали время за чтением литературы. Иногда после вечернего чая в кают-компании заводили фонограф, воспроизводивший романсы. Старший машинист Огрин развлекал членов команды пением и игрой на цитре и гармонике. На Рождество был открыт ящик с подарками президента Императорской академии наук с надписью «Вскрыть на Рождество 1901 г.», в котором находилось несколько бутылок рома, вина, коньяка, подписанные пакеты с рождественскими сувенирами для каждого из членов экспедиции. В феврале 1901 г. Колчак сделал для всех доклад про Великую северную экспедицию Беринга, а Бируля рассказывал про природу стран, находящихся близ Южного полюса. Во время зимовки у четырех человек были выявлены признаки цинги, однако быстрые меры доктора Вальтера помогли остановить болезнь.

Во время зимовки в отношениях между Толлем и Коломейцевым обострились прежние дисциплинарные проблемы: командир судна заявил начальнику экспедиции, что он должен постоянно располагать на судне обоими офицерами, потребовав отмены их научных дежурств как противоречащих Морскому уставу. Уставу противоречил и тот факт, что матросы вместо обращения «Ваше Высокоблагородие» стали звать их просто по имени и отчеству. Это было важно Толлю для сплочения делающего одно дело коллектива, однако Коломейцев примириться с таким положением дел не хотел.

Кроме того, во время зимовки Толль три раза посылал Коломейцева с Расторгуевым в сильную пургу и мороз для доставки почты в ближайшие населенные пункты и для исследования маршрутов по будущей организации угольных баз на острове Котельном и в бухте Диксона. Первые два похода были неудачными, путники едва не погибли от нехватки еды и собачьего корма. Из третьего похода Коломейцев и Расторгуев больше не вернулись: пройдя 768 вёрст за 40 суток, при отсутствии правильной карты, они с трудом достигли Дудинки. Поставленной задачи найти устье реки Таймыры Коломейцев в темноте полярной ночи не выполнил, однако в этом походе им была открыта другая река, названная его именем. Его уход с «Зари» (из-за упомянутого конфликта) Толль объяснял в официальных отчетах начальству необходимостью создания угольных баз в устье Енисея и на Котельном, для чего был необходим опытный человек. Матрос Расторгуев без уведомления отправился в другую экспедицию – с американцами.

23 февраля 1901 г. лейтенант Матисен и каюр Стрижев были отправлены в поездку для разведки северных территорий. Эта группа пересекла архипелаг Норденшельда с юга на север и, дойдя до 77-го градуса, повернула на запад, а затем пошла назад, так как стал подходить к концу запас собачьего корма. Затем в результате второго захода (вместе с Носовым) Матисен в отметил на карте два новых островка архипелага Норденшельда. Если бы Толль приказал продвинуться еще немного на север, уже тогда мог бы быть открыт архипелаг Императора Николая II (Северная земля), обнаруженный в 1913 г. Б.А. Вилькицким. Но Толль был увлечен поиском мифической Земли Санникова по ту сторону Таймыра. 4 марта, в день рождения Толля, Колчак, поздравляя руководителя экспедиции, произнес тост, в котором пожелал ему встретить следующий день рождения на Земле Санникова.

В следующую поездку 6 апреля на мыс Челюскин для съемок Таймырского полуострова поехали на санях Колчак и сам Толль (как видим, руководитель и себя не щадил) в сопровождении матросов Носова и Железникова. Из-за слабости собак все четверо часто сами впрягались в собачьи упряжки. Через несколько дней матросов отправили обратно на «Зарю» с одними нартами, оставив при себе консервов и других продуктов из расчёта на 30 дней и устроив для обратного пути продовольственный склад. На всем протяжении своего 500-километрового ледового пути Колчак и Толль провели топографическую съемку местности, уточнили очертания берегов, описанных еще помощником Х. Лаптева – штурманом С.И. Челюскиным.

Дойдя 18 апреля до места близ залива Гафнера, где осенью ими было устроено продовольственное депо, Толль и Колчак обнаружили, что раскопать его препятствует слежавшийся твердый сугроб высотой в 8 метров. От плана дойти до мыса Челюскина пришлось отказаться. На обратном пути стали заканчиваться продукты, собаки выбивались из сил, не желая уже двигаться без помощи людей. Толль с Колчаком часто впрягались в нарты сами. В день проходили около 20 км, однако к началу мая уже не могли проходить в сутки более 12 км. Собаки стали гибнуть от голода, Колчак, привязавшийся к собаке по кличке Печать, предложил не пристреливать её, а довезти до «Зари» полуживую на нартах, на которых уже лежала одна. Однажды целые сутки путникам пришлось просидеть в палатке из-за пурги. На 41-й день похода 18 мая они измученные и голодные всё-таки дотянули до базы.

По итогам этого похода были установлены неточности карты Нансена и старых географических карт Великой Северной экспедиции, описывавшей эти берега в 1734-1742 гг. Толль очень ценил Колчака, и «за обстоятельное обследование географических объектов и морских вод в районе Карского моря», в благодарность за совместно перенесенные тяготы и риск он назвал его именем один из открытых экспедицией островов в Таймырском заливе.

В августе 1901 г. «Заря» высвободилась из ледового плена. 19 августа шхуна пересекла долготу мыса Челюскин. В честь этого события были подняты кормовой флаг и вымпел с Андреевским крестом и литерой «К» под царской короной, личный вымпел президента Академии наук Великого Князя Константина Константиновича. На берегу была сделана групповая фотография на фоне сооруженного большого гурия (конусообразной груды камней). Колчак и Зееберг здесь провели астрономические, магнитные, гидрологические исследования. Дав салют в честь С.И. Челюскина, исследователи отправились далее на восток. «Заря» стала четвертым судном после «Веги» Норденшельда с ее вспомогательным кораблём «Лена» и «Фрама» Нансена, обогнувшим самую северную точку Евразии.

Пройдя мыс Челюскин, корабль вышел в неизведанные воды, где еще никто не был: экспедиции Норденшельда и Нансена двигались много южнее. Шхуна взяла курс на северо-восток к предполагаемому месту нахождения Земли Санникова. Толль пообещал премию первому её увидевшему.

Приблизительно на широте 77°20’ близ острова Котельный путь преградили сплошные льды. Так как видимость была нулевой и поиски Земли Санникова в таких условиях были невозможны, Толль распорядился двигаться к самому северному в архипелаге острову Беннетта, где он хотел зазимовать с тем, чтобы в следующем году отправиться к искомой Земле.

В ночь на 29 августа случился редкой силы шторм, судно ложилось на борт, волна накрывала шканцы, собаки барахтались в ледяной соленой воде. Остров Беннетта никто бы и не увидел, если бы внезапно не рассеялся туман. «Теперь совершенно ясно, что можно было 10 раз пройти мимо Земли Санникова, не заметив её», — записал вечером Толль в своем дневнике. Льды не позволили «Заре» подойти к берегу, и Толль решил возвращаться к острову Котельный, а по дороге еще раз попытаться зайти далеко на север от Новосибирских островов. Дойти на этот раз полярникам удалось до точки с координатами 77.32° с. ш. 142.17° в. д., но никаких признаков земли не наблюдалось, дальше стояли непроходимые льды, покрытые туманом.

3 сентября шхуна вошла в Нерпичью бухту у западного берега Котельного и два дня спустя с трудом пробилась к месту стоянки. На берегу уже был построен домик из плавника, и встречала Толля вспомогательная партия К.А. Воллосовича, добравшаяся туда отдельно с востока. «Заря» встала на якорь для ремонта машины и помпы, в которой начала вскипать вода от накопившейся на стенках соли.

На этом пришлось закончить вторую навигацию. Плавание в 1901 г. продолжалось 25 суток, из которых ходовых было лишь 15. Пройденное за это время расстояние составило 1350 миль, угля израсходовано 65,7 т. Оставалось ещё 75 т угля, на 1549 миль плавания при благоприятных условиях.

Вспомогательная партия Воллосовича имела задачей геологические исследования и организацию продовольственных складов на Новосибирских островах на маршруте следования основной экспедиции на юг в случае потери судна. В марте 1901 г. Воллосович из Усть-Янска выехал на Новосибирские острова с санной группой в составе 11 человек при 5 нартах, запряжённых 14 собаками каждая, и при 20 оленях. В состав партии входили ссыльный студент-естественник Ционглинский, ссыльный технолог Бруснев, каюр-промысловики. Весной и летом 1901 г. на острова доставлялись тяжелые грузы для восьми продуктовых складов. Кроме того, в ноябре 1901 г. партия Воллосовича оставила на острове Котельном два хорошо укреплённых и защищённых от песцов и белых медведей амбара с провизией и оленьими шкурами. После обследования Новосибирских островов Воллосович со своей партией перебрался для зимовки на «Зарю» в качестве участника основной экспедиции.

Затёртая льдами недалеко от берега «Заря» была превращена в геофизическую и метеорологическую станцию. Колчак, как и во время первой зимовки на Таймыре, старался не терять времени даром: для изучения острова он покидал судно при любом случае. Силами экспедиции вокруг жилища Воллосовича вскоре был сооружён домик для магнитных исследований, метеорологическая станция и баня, выстроенные из выносимого сибирскими реками плавника.

Толль стал проводить научные беседы с командой, превратив «Зарю» в «плавучий университет». С докладами по своим специальностям выступали Колчак, Бируля, Зееберг. По вечерам в кают-компании спорили на философские темы с активным участием Колчака. Правда, в эту зимовку он перенес воспаление надкостницы с высокой температурой.

У Воллосовича стала наблюдаться неврастения, и Толль разрешил ему уехать, так как во время этой зимовки экспедиция уже не находилась в условиях такой изоляции, как во время первой. 15 января вместе с Воллосовичем до первого жилья на побережье поехал и Толль, чтобы привлечь нескольких местных жителей в планировавшийся поход на север архипелага. 30 марта начальник экспедиции вернулся на базу. К этому времени пришла телеграмма президента Академии наук с указанием экспедиции ограничиться исследованием Новосибирских островов и закончить плавание в этом году в устье Лены.

Однако Толль был сильно разочарован тем, что Землю Санникова так и не удалось открыть. Несмотря на достигнутые успехи в описании побережья, промеры глубин, которые Колчак делал на протяжении всего пути экспедиции, результаты экспедиции начинали казаться руководителю слишком малыми. Поэтому Толль принял решение с началом полярного дня отправить Матисена на поиски этой загадочной Земли, а после его возвращения самому отправиться в санно-байдарочную экспедицию на Землю Санникова, если она будет найдена, если нет – то на  остров Беннетта, чтобы там провести третью зимовку. Толль думал, что хотя бы тщательное обследование этого неизученного острова позволит ему достойно отчитаться в С.-Петербурге о результатах экспедиции и вписать ее в историю науки. Вместе с Толлем собрался ехать Зееберг. Толль планировал взять в поход и доктора Вальтера, однако в декабре врач умер от расстройства сердечной деятельности. (В конце апреля приехал новый врач, политический ссыльный В.Н. Катин-Ярцев, сосланный за участие с РСДРП. В 1918 г. адмирал Колчак встретит его в Харбине, где врач-революционер будет спасаться от режима большевиков.)

Поначалу отправиться в путь запланировали на февраль-март 1902 г. Первым на поиски Земли Санникова был отправлен Матисен, он вернулся 17 апреля и доложил, что, пройдя 7 миль от устья реки Решетникова, он уперся в полынью и повернул назад. Матисен посетил также стрелку Фаддевского острова, остров Фигурина и Землю Бунге.

29 апреля Бируля с тремя якутами отправился на остров Новая Сибирь. Перед ними была поставлена задача дожидаться там к концу лета подхода «Зари», которая должна была их подобрать на пути к Беннетту.

В первых числах мая Колчак и Стрижев ездили на Бельковский остров, перейдя 30-километровый пролив. Колчак объехал остров, произвёл его съемку и положил его на карту, также были собраны образцы горных пород. К югу от Бельковского Колчак открыл небольшой скалистый остров и назвал его именем своего каюра Стрижева. В северном и западном направлении Колчак также, как и его предшественники, уперся в полынью.

23 мая барон Толль, астроном Зееберг, эвен Николай Протодьяконов (по прозвищу Омук) и якут Василий Горохов (по прозвищу Чичак) отправились на север на трех нартах, везя с собой запаса продовольствия чуть больше чем на 2 месяца. Изначально Толль собирался взять в свой поход и надежного Колчака, однако судно нельзя было оставить без опытного офицера.

Предполагалось исследовать остров Беннетта, до этого посещённый лишь экспедицией Де-Лонга в 1879 г. и произвести ледовую рекогносцировку с целью дальнейшего поиска неизвестной земли. После окончания работ полярников должна была подобрать «Заря». Толль объехал на собаках северные берега островов Котельного и Фаддеевского, после чего переправился на остров Новая Сибирь и 21 июня остановился там около мыса Высокого, откуда через неделю отправились к острову Беннетта. Четверо суток путешественники плыли на льдине, после чего пересели на байдарку и 21 июля высадились на берегу острова у мыса Эммы. Путь занял 2 месяца, и провиант был на исходе. Перед Толлем теперь вставали задачи не только исследований, но и пропитания и обратной дороги. Колчак впоследствии говорил по этому поводу: «Действительно, предприятие его было чрезвычайно рискованное, шансов было очень мало, но барон Толль был человек, который верил в свою звезду и в то, что ему всё сойдёт, и пошёл на это предприятие»…

Исследователь Синюков считает, что у Толля просто не оставалось иного выхода, так как он «слишком много авансов выдал Академии наук, прессе, коллегам, и вернуться без открытия Земли Санникова уже не мог». Огромные финансовые средства, выданные Толлю в кредит, заставляли барона предпринимать крайние отчаянные шаги.

Перед отъездом Толль оставил Матисену пространную инструкцию, а также пакет с надписью «Вскрыть, если экспедиция лишится своего корабля и без меня начнет обратный путь на материк, или в случае моей смерти», в котором находилось письмо на имя Матисена с передачей ему всех прав начальника экспедиции и перечень действий, которые должен был принять командир, чтобы спасти людей.

«Предел времени, когда вы можете отказаться от дальнейших стараний снять меня с острова Беннета, определяется тем моментом, когда на «Заре» будет израсходован весь запас топлива для машины до 15 тонн угля». После этого следовало через Сибирь доставить в С.-Петербург собранные коллекции и немедленно начать организацию новой экспедиции. В этом случае Толль надеялся самостоятельно добраться до Новосибирских островов, а затем к устью Лены.

1 июля, вырвавшись из льдов при помощи взрывов, «Заря» вышла на внешний рейд, однако тут же была затерта льдами, которые стали увлекать судно на северо-восток. Запасы угля на шхуне истощались. Лишь 3 августа это невольное путешествие со льдами завершилось, и освободившаяся шхуна, проведя необходимые судовые работы, 8 августа отправилась в направлении острова Беннетта. Однако из-за льда смогли подойти к острову не ближе 90 миль. Попробовали доплыть хотя бы до Новой Сибири, чтобы снять партию Бирули. В мелководном проливе судно получило повреждения, появилась течь, но «Заря» продолжала пробиваться сквозь льды, все время меняя курс между островами в поисках свободного прохода. Однако уже 17 августа лед заставил Матисена повернуть назад.

К 23 августа на «Заре» осталась минимальная норма угля, о которой говорил в своей инструкции Толль. И Матисен, потеряв надежду на улучшение состояния льдов, отказался от снятия людей, оставшихся на Новой Сибири и острове Беннетта, он решил следовать в бухту Тикси. Ведь даже если бы Матисен смог подойти к Беннетту, на обратный путь угля уже не оставалось.

Матисен не мог повернуть на юг, не посоветовавшись с Колчаком. Как пишет историк П.Н. Зырянов, Колчак, скорее всего, также не видел иного выхода, впоследствии он никогда не критиковал этого решения Матисена и не отмежевывался от него. Среди авторов, писавших на тему гибели Толля, только советский профессор В.Ю. Визе считал, что «это решение стоило жизни Толлю и его спутникам», фактически обвиняя этим Матисена. Другие специалисты понимали, что с недостаточным запасом угля и провизии и полученными повреждениями корпуса скорее всего погиб бы и экипаж «Зари». Да и сам Толль оставил Матисену приказание идти в Тикси после уменьшения запасов угля до пределов, необходимых для возвращения. Никто из современников, знавших обстоятельства дела, Матисена не осуждал.

25 августа искалеченная льдами «Заря» еле достигла устья Лены и подошла к бухте Тикси. Отсутствие угля не позволяло даже провести третью зимовку. 30 августа в бухту Тикси вошла «Лена», тот самый вспомогательный пароход, что обогнул когда-то мыс Челюскин вместе с Норденшельдом. Опасаясь ледостава, капитан парохода дал экспедиции на сборы всего три дня. Колчак отправился на «Лене» на поиски более удобной стоянки для «Зари», и нашёл его за маленьким островом, который он назвал именем Бруснева. Туда и отвели «Зарю», где с нее на борт парохода были перегружены все наиболее ценные коллекции и оборудование. Бруснев оставался там в селении Казачьем в ожидании Толля и Бирули.

2 сентября «Лена» отошла от причала. «Заря» с одним человеком на борту последний раз отсалютовала флагом. Однако пароход вскоре сел на мель, и, в связи с ограниченным количеством еды, пришлось ввести общий для всех паёк. «Продовольственным диктатором» избрали Колчака. В то же время Матисен и Колчак разработали план по оказанию помощи группам Толля и Былыницкого-Бирули: если эти группы не появятся самостоятельно на материке, в начале февраля на Новосибирские острова, навстречу им, на Новую Сибирь должен был отправиться Бруснев, предварительно приготовивший 6 хороших нарт и докупивший собак. В случае, если Толль и Бируля своими силами вернутся на материк, их у Чай-Поварни близ Святого Носа должны были ожидать еще осенью заготовленные Брусневым ездовые олени, на которых полярники могли добраться до Казачьего.

30 сентября 1902 г. пароход «Лена» подошёл к Якутску, и его пассажиры сошли на берег. Из Якутска в Иркутск ехали через тайгу на почтовых лошадях. В начале декабря Колчак добрался до С.-Петербурга, где немедленно занялся подготовкой экспедиции для спасения оставшихся в Арктике товарищей.

5 мая 1903 г. под руководством Колчака началась 7-месячная спасательно-поисковая экспедиция со сложнейшим 90-дневным морским санно-шлюпочным походом на пределе человеческих возможностей и без потерь. Общая численность экспедиции составляла 17 человек, все они были отмечены впоследствии наградами (как и участники экспедиции Толля). Колчаку удалось найти места стоянок группы Толля и его записки, в том числе последнюю (от 26 октября 1902 г.) записку в виде отчета на имя президента Императорской академии наук с кратким описанием острова, списком инструментов и коллекций. Записка оканчивалась словами: «Отправляемся сегодня на юг. Провизии имеем на 14-20 дней. Все здоровы. 26 октября 1902 г.».

Предполагаемая судьба группы Толля была следующей. 21 июля они добрались до острова Беннетта. Учитывая запланированное на середину августа прибытие «Зари», руководитель, видимо, решил сосредоточить все силы на исследовании острова. Было изучено его геологическое строение. Толль увидел и записал, что в долинах острова встречаются вымытые кости мамонта и других животных, описал и современный животный мир, состоявший из медведей, моржей, оленей (стадо в 30 голов), пролетали гусиные стаи.

Группа Толля построила себе жилище из плавника, он же мог служить и топливом. Гораздо хуже было с провиантом. Колчак писал, что «по какому-то недоразумению партией барона Толля не было использовано удобное время для охоты и не было сделано никаких запасов», ­видимо, поскольку надеялись на прибытие «Зари». Для удовлетворения текущих потребностей в пище охотились на оленей. Были убиты также 3 медведя, мяса которых хватило бы на несколько месяцев, однако оно было брошено на льду.

Когда по состоянию льда стало понятно, что «Заря» уже не придёт, стрелять и заготавливать птиц было поздно, к тому же на месте стоянки экспедицией Колчака было обнаружено не более 30 патронов для дробовика. Олени ушли с острова Беннетта на юг осенью, вслед за ними пришлось уходить и людям.

Экспедиция Колчака обследовала все острова Новосибирской группы, однако следов группы Толля нигде так и не обнаружили. По-видимому, она погибла во время перехода по льду с острова Беннетта на Новую Сибирь. Оставленные для нее на южном направлении запасы продовольствия остались нетронутыми.

Партия Бирули, не дождавшись в конце лета прихода «Зари», соорудила на западном берегу острова Новая Сибирь пригодное для зимовки жилище, а в ноябре 1902 г., когда лед окончательно встал, совершила благополучный переход с острова на материк, прибыв в Казачье в начале декабря.

Научно-практические результаты экспедиции оказались очень важными, поскольку предыдущие экспедиции под руководством Нансена и Норденшельда систематических съемок и промеров глубин не вели и составленные ими карты берегов и островов были лишь приблизительными. Русская экспедиция положила начало комплексному исследованию арктических морей и побережья. По результатам работ экспедиции была составлена геологическая карта полуострова Таймыра и островов. Краткий физико-географический и биологический очерк северного побережья Сибири содержит сведения о климате, гидрографии, геологии,  животном и растительном мире Таймыра и Новосибирских островов.

Научные результаты также включали в себя исследования в области метеорологии, океанографии, земного магнетизма, гляциологии, физической географии, ботаники, геологии, палеонтологии, этнографии, полярных сияний. На материалах экспедиции лейтенант Колчак выполнил фундаментальное исследование о льдах Карского и Восточно-Сибирского морей, представлявшее собой новый шаг в развитии полярной океанографии. Колчак выявил схему движения арктического льда для всего полярного бассейна. Эти открытия имели важное значение и во всё последующее время освоения Арктики вплоть до наших дней.

При советской власти история экспедиции искажалась, замалчивались роли и заслуги Толля и, в первую очередь, «белогвардейца» Колчака – как учёного-океанолога и отважного исследователя Арктики. Замалчивались его научные труды, получившие признание мировой науки. Советские ученые, разумеется, использовали его труды, но обычно без ссылок на автора. В 1939 г. остров Колчака переименовали, дав ему имя того самого дезертировавшего матроса с «Зари» Расторгуева.

(Использован в сокращении и с дополнениями материал из «Википедии».)

См. статьи в календаре Святая Русь о русских исследователях высоких широт и дальних сибирских земель:

9.12.1648 (22.12). – Вхождением в низовье р. Анадырь завершилась экспедиция Семена Ивановича Дежнёва, открывшая пролив между Азией и Америкой.

Февраль 1671. — В начале февраля скончался Ерофей Павлович Хабаров, исследователь Восточной Сибири.

1.02.1711 (14.02). – Найдено тело убитого Владимiра Васильевича Атласова, исследователя Камчатки.

8.12.1741 (21.12). — Умер в экспедиции к берегам Америки русский мореплаватель, капитан-командор Витус (Иван Иванович) Беринг.

Ноябрь 1764. – Скончался Семен Иванович Челюскин, полярный исследователь, достигший северной оконечности Евразии.

16.01.1820 (29.01). – Открытие материка Антарктиды русскими кораблями «Восток» и «Мирный».

12.12.1837 (25.12). Память прп. Германа Аляскинского.

18.03.1867 (31.03). Подписан договор о продаже Россией Аляски и Алеутских островов Соединенным Штатам за 7,2 млн.долл.

25.05.1870 (7.06). — Умер русский географ, адмирал Фердинанд Петрович Врангель.

8.6. 1900 (21.6). – Из С.-Петербурга отправилась Русская полярная экспедиция под руководством барона Э.В. Толя.

20.2.1914 (5.3). – Умер полярный исследователь Георгий Яковлевич Седов.

27.8.1915 (7.09). – День основания Диксона, столицы Русской Арктики.

7.02.1920. – Убит в Иркутске адмирал А.В. Колчак, Верховный главнокомандующий белых армий, выданный революционерам его союзниками из стран Антанты.

9.2.1920 (2.02). — 9.2.1920. – В Париже подписан международный договор о суверенитете Норвегии над архипелагом Шпицберген (рус. Грумант) при условии его демилитаризации и экономической деятельности всех стран-участниц.

21.5.1937. – Начало работы полярной дрейфующей станции «Северный полюс – 1». День полярника.

6.03.1961. – Умер в Брюсселе Борис Андреевич Вилькицкий, исследователь Арктики.

---

Минувшим летом исполнилось 200 лет с момента начала первого русского кругосветного плавания. История этой экспедиции изобилует «белыми пятнами», неоднозначными событиями и интригующими происшествиями. Поэтому каждая новая находка документов, имеющих к ней отношение, вызывает огромный интерес как у специалистов, так и у любителей отечественной истории. Во время этого исторического плавания разгорелся серьезный конфликт между капитан-лейтенантом Иваном Федоровичем Крузенштерном, командовавшим отрядом кораблей экспедиции — «Надеждой» и «Невой», и камергером Николаем Петровичем Резановым, следовавшим с посольской миссией в Японию. В 2003-м, юбилейном году, в архивах были обнаружены важные материалы, проливающие свет на некоторые обстоятельства плавания. Среди них особого внимания заслуживает путевой дневник старшего офицера судна «Надежда» лейтенанта Макара Ивановича Ратманова.

Предыстория

Проект Крузенштерна долгое время оставался без ответа и оказался востребованным лишь тогда, когда со схожим предложением к императору обратилась влиятельная и богатая Российско-американская компания (РАК).

Объективности ради надо сказать, что авторство проекта первой русской кругосветной экспедиции не принадлежит ни Крузенштерну, ни РАК, ни уж тем более Резанову — одному из членов Правления РАК. Это продукт коллективного творчества, в разработке которого принимало участие очень много людей. В том числе не последнюю роль сыграли идеи министра коммерции графа Н.П. Румянцева, исследовательская же программа и некоторые инструкции готовились российской Академией наук.

Летом 1802 года высочайшее одобрение проекта организации экспедиции было наконец получено и подготовка к походу началась. В августе состоялось назначение Крузенштерна начальником кругосветного плавания. Интересно, что поначалу он от него отказался — обстоятельства его личной жизни изменились, он женился «и ожидал скоро именоваться отцом». Позднее Крузенштерн вспоминал, что назначение он принял лишь после разговора с морским министром адмиралом Н.С. Мордвиновым, «объявившем мне, что если я не соглашусь быть сам исполнителем по своему начертанию, то оно будет вовсе оставлено».

Сегодня то значение, которое придавалось согласию возглавить экспедицию морского офицера, носившего всего лишь звание капитан-лейтенанта, может показаться преувеличенным. На самом же деле на тот момент Крузенштерн, а также капитан-лейтенант Юрий Федорович Лисянский являлись лучшими капитанами русского флота. Судами такого класса, как «Надежда» и «Нева», Россия почти не располагала, и каждый капитан, способный командовать подобным кораблем, был на виду, вращался в высшем свете, словом, являлся человеком известным и авторитетным. Крузенштерну же благоволил сам Александр I.

Две главы одного проекта

Снаряжалась экспедиция на средства РАК, личный состав Крузенштерн набирал по своему усмотрению и только среди добровольцев. Командование вторым судном он поручил Лисянскому, а своим помощником назначил лейтенанта Макара Ивановича Ратманова — опытного, хорошо образованного офицера, отличившегося в войнах со шведами и французами. Для покупки экспедиционных кораблей в Англию был откомандирован Лисянский.

В феврале следующего, 1803 года возникла идея направить с экспедицией посольство в Японию — для установления торговых и дипломатических отношений. Эту миссию и должен был возглавить Резанов, который одновременно становился руководителем экспедиции наравне с Крузенштерном.

С этого момента и началась та непростая коллизия, которая впоследствии привела к раздорам и попыткам Резанова утвердить свое единоначалие.

В период подготовки к плаванию и Крузенштерн, и Резанов получали многочисленные инструкции от военно-морского ведомства, министерства коммерции, Правления РАК, большая часть которых была одобрена императором. Практически во всех этих документах Крузенштерн и Резанов фигурируют как первые лица экспедиции, равные друг другу, хотя их взаимоотношения были прописаны столь нечетко, что могли трактоваться весьма вольно. Об этой двойственности и Резанов, и Крузенштерн знали, но она их не смущала — первый считался коммерческим и хозяйственным главой экспедиции, второй должен был ведать морской частью, включая и научные исследования. Беда в том, что инструкции, выданные Резанову, вступали в прямое противоречие с морским уставом, который действовал на идущих под Андреевским флагом кораблях, укомплектованных военными моряками. Согласно его положениям, принятым еще Петром I и актуальным до сего дня, вся власть на корабле принадлежит капитану. Он определяет внутренний режим жизни, распоряжается судном по своему усмотрению, а все, находящиеся на борту, будь то гражданские или военные лица, вне зависимости от их должности, ранга, звания и положения, находятся в его полном подчинении. Поэтому для экипажей «Надежды» и «Невы» кроме Крузенштерна не могло быть никакого другого начальника.

Недоразумения начались уже во время размещения огромной свиты Резанова на «Надежде». Ратманов, занимавшийся этим хлопотным делом, отметил в своем дневнике: «… прибыли к нам Двора Его Императорского Величества Действительный Камергер и кавалер Резанов, который назначен чрезвычайным послом и уполномоченным министром в Империю Тензин-Кубоскаго величества, в Японию и с довольным числом свиты, и весьма корабль стеснили; о чем известясь Его Императорское Величество через графа Строганова и мыслящий как отец о своих подданных, прислал немедленно коммерц-министра графа Румянцева и товарища (заместителя. — Прим. авт.) министра морских сил Чичагова, которые, найдя излишества, донесли Государю и резолюция последовала излишних отослать по своим командам…»

Но и это было еще не все. Незадолго до выхода в море Резанов получил царский рескрипт, первый пункт которого извещал камергера, что «сии оба судна с офицерами и служителями, в службе компании находящимися, поручаются начальству вашему». Правда, в дальнейшем тексте этого документа говорилось, что все решения Резанов обязан принимать совместно с Крузенштерном, но именно к этому рескрипту будет впоследствии апеллировать Резанов, пытаясь утвердить свое верховенство в экспедиции. Крузенштерн о царском указе не знал, его содержание не было доведено до экипажей кораблей, и, следовательно, по выходе в море в силу он не вступил. Более того, никто из высшего руководства Резанова как главного начальника экспедиции офицерам не представил, наконец, сам Резанов, прибыв на судно, о своих полномочиях не объявил.

Итак, 26 июля 1803 года «Надежда» и «Нева» вышли из Кронштадта, а офицеры и матросы пребывали в полной уверенности, что их единственным начальником является Крузенштерн. И лишь один человек думал иначе — в кармане его камзола лежал документ, дающий ему, как считал он, неограниченные права на руководство экспедицией.

Первое столкновение

Начало экспедиции не предвещало никаких осложнений. Все решения принимались по взаимному согласию Крузенштерна и Резанова. Впрочем, у наблюдательного Ратманова еще во время стоянки в Копенгагене сложилось не слишком лестное мнение о Резанове, и он был явно не в восторге от предстоящего совместного плавания с этим человеком: «Посол жил на берегу… и мало сделал чести, ибо я несколько раз напоминал ему о его звании и снял бы знаки отличия их гоняясь за непотребными женщинами в садах и на улице. Тут я мог заметить, что мало будет делать чести его превосходительство, и чем более были вместе, тем более находили в нем и в свите подлости».

Тем временем плавание продолжалось. Все насущные вопросы экспедиционной жизни по-прежнему обсуждались двумя руководителями сообща. Но едва корабли покинули пределы Европы, между ними возникли серьезные противоречия. Сегодня трудно судить о том, что могло произойти во время стоянки судов на Тенерифе, одном из Канарских островов, или сразу же после их выхода в море, но тот факт, что Резанов заявил о своих правах на верховенство, повергнув Крузенштерна в изумление и негодование, сомнений не вызывает. Об этом свидетельствует письмо, направленное Крузенштерном в Правление РАК. Из этого послания видно, что претензии Резанова явились для Крузенштерна полной неожиданностью — он никогда не согласился бы находиться в подчинении у камергера и не понимал, на чем основаны его притязания. В нем Крузенштерн объявил, что по прибытии на Камчатку готов «здать команду мою, кому угодно вам будет приказать». Поскольку Резанов ничем не подкрепил свое заявление — царский рескрипт так и остался неоглашенным, то Крузенштерн не собирался выполнять его распоряжения и, требуя объяснений от Правления РАК, писал, что «ежели бы угодно было Главному Правлению лишить меня команды всей Експедиции, то… быв подчинен Резанову, полезным быть не могу, бесполезным быть не хочу». Что же касается других участников экспедиции, то в их записях никаких упоминаний о разгоравшемся конфликте на тот момент не было.

Камергерские привилегии

27 октября оба корабля покинули Канарские острова, а спустя месяц пересекли экватор. Пока разногласия в ее руководстве не предавались гласности, жизнь на обоих судах шла своим чередом, видимость благополучия сохранялась. Ратманов даже отметил приязненные отношения посланника и Крузенштерна на празднике Нептуна, но, видимо, не питая иллюзий насчет Резанова, живописал камергера во всей красе: «За обедом пили здоровье Императора и Императриц порознь и палили из пушек; пили здоровье патриотов, и всех россиян, и… — довольно надрызгались, так что господин посол валялся по шканцам, задирая руки и ноги до небес, крича безпрестанно: Крузенштерну ура!!! Потом превосходительство начал уверять, что много у него присутствия духа и что он хоть и не англичанин, но также от радости хочет броситься за борт, держась за грот-ванты; я, хоть и показывал ему в пространство, где пошире и ванты и выбленки, надеясь при том, что не бросится, ибо он не говорит правду, а его окружающие уговаривали, и надворный советник Фоссе и Американской компании 1-й прикащик, уговаривали со слезами и целовали руки, а как тут же в это время починивался большой парус, то с великим присутствием духа грандиссимо амбасадер, счел его за мягкую постель и разлегшись на оном, уснул. Я, быв на вахте, приказал отнести его в каюту, где он проспал до другого дня и безсовестно всех заверял, что он не был пьян и что он сам дошел в каюту».

21 декабря, оставив позади Атлантику, «Надежда» и «Нева» швартовались в гавани острова Святой Екатерины, отделенного от Американского континента проливом. Роскошь тропической природы, великолепие бразильских ландшафтов, необычность облика местных жителей, богатство флоры и фауны произвели на участников экспедиции огромное впечатление. Ратманов в своем дневнике высказался следующим образом: «…места наилучшие Земного Шара, климатом, видом, богатством и во всем изобилие; жаль что не нашим рукам оное принадлежит…».

Ученые, сопровождавшие экспедицию, совершали экскурсии вглубь острова и на материк, пополняли гербарии, коллекции насекомых, рыб, животных. Крузенштерн, так же как и во время плавания, руководил многими научными работами, сам нередко принимая непосредственное участие в гидрографических и иных исследованиях. Морские офицеры занимались астрономическими определениями, съемкой местности, промеряли глубину воды, пеленговали и на основе всех этих данных составляли морскую карту.

Однако не все проводили время в трудах. Ратманов по поводу жизни Резанова в Бразилии замечает: «А у нашего посла украли на берегу 49 талеров и золотую табакерку — ничего странного слышать, что сие попалось в те руки, которые доставали послу и белых и черных непотребных женщин — в бытность посла на берегу мало делал России чести, ибо которым было отказано от португальцев общества, а его превосходительство ежудневно делал ему визиты, для того чтобы утолить свое сладострастие».

Начальник без подчиненных

К этому моменту конфликт между Крузенштерном и Резановым принял открытую форму, и на обоих кораблях сложилась крайне тяжелая, нервозная обстановка. Резанов требовал от офицеров подчинения, пытался отдавать приказы Лисянскому, не согласовывая их с Крузенштерном. Однако все его распоряжения игнорировались — иного и невозможно было ожидать от морских офицеров. Тем не менее Резанов, ни разу до того не бывавший в море, не оставлял попыток руководить экспедицией. Он решил, что слишком поздно пускаться в плавание вокруг мыса Горн, а, следовательно, нужно идти на восток, мимо африканского побережья, в Японию, похоронив планы кругосветной экспедиции. Возможно, это стало последней каплей для Крузенштерна и офицеров флота — Резанову прямо заявили, что его не признают главой экспедиции и его приказы выполнять не будут.

То, как вели себя в этом конфликте офицеры, поддержавшие Крузенштерна, и лица, сопровождавшие Резанова, доподлинно установить трудно. Резанов в своих дневниках утверждает, что на протяжении почти всего плавания подвергался постоянным унижениям и оскорблениям со стороны экипажа «Надежды». Однако доверять сообщениям Резанова безоговорочно нельзя. Сличение разных источников показывает, что камергер в своих записях порой не придерживался истины, а иной раз не гнушался и откровенной ложью. Очевидно, что и личные его качества никак не способствовали росту его авторитета в глазах офицеров. Даже ученые, формально находившиеся в подчинении Резанова, были не слишком расположены к нему, а со всеми нуждами обращались к Крузенштерну.

Через некоторое время, судя по записям Ратманова, между Крузенштерном и Резановым произошел окончательный разрыв — живя на одном корабле, они общались лишь путем переписки. Часть этих писем Ратманов воспроизводит в своем дневнике. Об атмосфере же, царившей на борту «Надежды», дает представление одно из писем Крузенштерна Резанову, написанное в декабре 1803 года: «Письмо Ваше, которое я получил сего утра, привело меня в большое изумление. Оно в себе содержит, что не признавая Вас начальником Експедиции, Вы не можете ожидать от меня никакого повиновения; окроме сего слух носится, что ваше пр-во вознамерились писать к Государю, что Вы не в состоянии будете выполнять Его повелений от моих поступков, почему я щитаю долгом уведомить Вас письменно о том, что Вы словесно уже много раз от меня слышали, то есть: что я признаю в Вас особу уполномоченную от Его Императорского Величества, как для посольства так и для разных распоряжений в восточных краях России; касательно же до морской части, которая состоит в командовании судами с их офицерами и экипажем, такоже пути, ведущего к благополучному исполнению прожектированнаго мною вояжа, как по словам самого Императора, так и по инструкциям мне данным по Высочайшему соизволению от Главного правления Американской компании, я должен щесть себя командиром… Я не требую ничего, как с чем отправился из России, то есть быть командиром экспедиции по морской части…»

4 февраля «Надежда» и «Нева» покинули берега Бразилии. И Крузенштерн, и Резанов отослали в столицу письма, сообщив о сложившейся ситуации. Экспедиция, раздираемая внутренними противоречиями, продолжила путь, направляясь к мысу Горн. Приближалась развязка конфликта.

Громкий скандал в Тихом океане

3 марта корабли вышли в воды Тихого океана. Пасмурная погода, сопровождаемая мелким моросящим дождем, ухудшала видимость. Вскоре в густом тумане, спустившемся на море, суда потеряли друг друга из виду. «Нева», как было условлено ранее, пошла к острову Пасхи, а «Надежда» направилась к группе Маркизских островов.

К началу мая «Надежда» добралась до острова Нукагива. Через несколько дней к ней присоединилась и «Нева». Это были первые острова, которые посетила экспедиция за пределами цивилизованного мира — настоящий рай для натуралистов, собравших интереснейшие материалы о природе и местных племенах. Описывая жителей Нукагивы, Ратманов отмечает: «…мы в первый раз увидели голых, рослых статных мужчин и с большим искусством расписанных наподобие лат древних рыцарей. …Оне удивлялись, что мы пугами (ружьями) их не убиваем, как прежде бывшие по нескольку истребляли».

На кораблях экспедиции, несколько месяцев находящихся в плавании, по прибытии к Маркизским островам стала ощущаться нехватка продовольствия. Поэтому Крузенштерн, рассчитывая пополнить запасы продуктов на Нукагиве, запретил самовольную торговлю с островитянами. Он издал письменный приказ, воспрещающий выменивать какие-либо предметы у местных жителей, пока экспедиция не будет снабжена свежим продовольствием. Резанов проигнорировал приказ капитана, а Крузенштерн, не церемонясь, решительно воспрепятствовал самочинному торгу. Этот инцидент и явился поводом к последовавшему столкновению, ставшему кульминацией конфликта. Непосредственные участники этих событий — Резанов и Ратманов — приводят довольно подробное описание произошедшего.

Вот версия Резанова. «Чувствуя такие наглости, увидя на другой день на шканцах Крузенштерна, что было мая 2-го числа, сказал я ему: «Не стыдно ли вам так ребячиться и утешаться тем, что не давать мне способов к исполнению на меня возложенного». Вдруг закричал он на меня: «Как вы смели мне сказать, что я ребячусь». — «Так сударь мой, сказал я, весьма смею, как начальник ваш». — «Вы начальник! Может ли это быть? Знаете ли что я поступлю с вами, как не ожидаете?» — «…Матросы вас не послушают, я сказываю вам, что ежели коснетесь только меня, то чинов лишены будете. Вы забыли законы и уважение, которым вы и одному чину моему уже обязаны». Потом удалился я в свою каюту. Немного спустя, вбежал ко мне капитан, как бешеный, крича: «Как вы смели сказать, что я ребячусь, знаете ли, что есть шканцы? Увидите, что я с вами сделаю»… Потом капитан ездил на «Неву» и вскоре возвратился, крича: «вот я его проучу». Спустя несколько времени, приехал с «Невы» капитан-лейтенант Лисянский (командир «Невы») и мичман Берг (Берх), созвали экипаж, объявили что я самозванец и многия делали мне оскорбления, которыя, наконец, при изнуренных уже силах моих повергли меня без чувств. Вдруг положено было вытащить меня на шканцы к суду… послали лейтенанта Ромберга, который пришед ко мне, сказал: «Извольте идти на шканцы, офицеры обоих кораблей вас ожидают». Лежа, почти без сил, отвечал я, что не могу идти по приказанию его. «Ага! Сказал Ромберг, как браниться, так вы здоровы, а как к разделке, так больны».

Я сказал ему, чтобы он прекратил грубости, которые ему чести не делают и что он отвечать за них будет. Потом прибежал капитан. «Извольте идти и нести ваши инструкции, кричал он, оба корабля в неизвестности о начальстве и я не знаю, что делать». Я отвечал, «что довольно уже и так вашего ругательства, я указов государевых нести вам не обязан, они более до вас нежели до офицеров касаются, и я прошу оставить меня в покое», но слыша крик и шум: «Что трусить? Мы уже его!» решился я выдти с высочайшими повелениями. Увидя в шляпе Крузенштерна, приказал ему снять ее, хотя из почтения к императору и прочтя им высочайшее мне поручение начальства, услышал хохот и вопросы, кто подписал? Я отвечал: «Государь ваш Александр». — «Да кто писал?» «Не знаю», сказал я . — «То-то не знаю, кричал Лисянский, мы хотим знать кто писал, а подписать-то знаем, что он все подпишет». Наконец все, кроме лейтенанта Головачева, подходили ко мне со словами, что я бы с вами не пошел и заключили тем: «ступайте, ступайте с вашими указами, нет у нас начальника, кроме Крузенштерна».

А вот видение этих же событий, зафиксированное в дневнике Ратманова. «Здесь господин амбасадор обнаружил вовсю свой характер и открыл черную свою душу — он назвал капитана ребенком за то, что капитан приказал от прикащика Американской компании отобрать топоры, которые он начал диким продавать за безделушки, отчего совершенная остановка сделалась в покупке свиней. Но сам сказавши все сии грубости, упомянул, что он все, а капитан ничего; с которым мы отправились из России и которой шеф экспедиции; мы слыша от посла, что он всем начальствует, требовали, чтобы объявил имянное повеление, но он не хотел, я думаю, что он сие выдумывает, и более потому, что должен бы объявить вступая на корабль, что он начальствует, а не спустя 10 месяцев; зделал мои предложения, чтобы с ним поступить, как с нарушителем общественного спокойствия; которой своими выдумками разделяет согласие, выдавая себя начальником, когда не имеет чем доказать. Когда он по третьей прозбе вышел на шканцы в туфлях без чулок, лучше сказать совершенной неряхой и в таком то образе прочитал именное Его Императорского Величества повеление, которым он начальствует. — Итак в тех островах, куда отправлялись еще ребяческие свои желания, наконец достигнув их, и к сожалению нашел нестоющее новое начальство. Но инструкция подписана «Александр», и мы с благоговением повянуемся.

Посол, еще подходя к Бразилии, прошел ко мне в каюту… и, за секрет показал свою инструкцию; и я, увидев государев рескрипт — ужаснулся что в таком небрежении, и что его давно уже не объявил, но он в ответ сказал, что еще будет время, с которого времени я осмелился иметь подозрение; и по сему то подозреватель я настаивал всех более объявить вслух, и если бы не объявил может быть поступлено бы было как с самозванцем».

В процитированных документах есть два важных момента, на которые стоит обратить внимание. Во-первых, Резанов начинает публично выяснять отношения с Крузенштерном на шканцах — месте, особо почитаемом на корабле. Любые пререкания с капитаном корабля на шканцах, а уж тем более оскорбления или намек на неповиновение команды, считаются тяжелейшим проступком. Для Крузенштерна, боевого морского офицера, прилюдные оскорбления на шканцах были просто невыносимы. Поэтому он не смог удержать себя в руках и последовал такой взрыв. Во-вторых, Резанов еще у берегов Бразилии в частной беседе показал Ратманову царский рескрипт, поставив того в крайне двусмысленное положение — указ не был оглашен официально и не вступил в силу, хотя, узнав о его существовании, Ратманов не мог с ним не считаться. Именно поэтому он упорнее других настаивал на объявлении указа, подозревая, что Резанов демонстрировал ему фальшивку.

Более того, Ратманов не остался равнодушным к откровениям Резанова и постарался через военно-морское начальство изменить решение императора, направив из Бразилии следующее письмо товарищу министра военно-морских сил П.В. Чичагову: «Ваше Превосходительство Милостивый Государь Павел Васильевич, распри, происходящие чрез господина действительного камергера Резанова, которому желательно получить начальство над экспедициею, порученной капитан лейтенанту Крузенштерну, понудило меня утрудить В.П. (ваше превосходительство. — Прим. авт.) письмом сим: ежели сверх моего чаяния, предписано будет приказать первому командование, — уверен будучи, что последний под начальством господина Резанова остаться не согласится, и из того места отправится в Россию. А как я предпринял вояж сей по дружбе с капитан лейтенантом Крузенштерном, которую издавна к нему имею, то сим покорнейше прошу В.П. и меня, как старшего морского офицера, от начальства господина Резанова избавить, и вместе с капитан лейтенантом Крузенштерном возвратить в Россию, ибо поступки его с капитаном для всех благородных душ весьма не нравятся.

А посему к несчастию оставшись командиром уже непременно и со мною тоже воспоследует, причем моя непорочная пятнадцатилетняя в лейтенантском чине служба от такого человека может пострадать. А при том характер его от времени до времени открывается и обнаруживает его душу. Не стыдится уже он заранее делать угрозы, что выучит и покажет свою власть в Японии и в Камчатке!..»

После скандала, произошедшего у Маркизских островов, Резанов, по его словам, тяжело заболел и не покидал своей каюты до прибытия в Петропавловск. Между тем в дневниках «узника», к которому якобы даже не допускали врача, мы найдем весьма пространное описание Гавайских островов, посещенных кораблями экспедиции в июне 1804 года. Отсюда «Нева» отправилась к берегам Аляски, а «Надежда» взяла курс на Камчатку.

Худой мир после доброй ссоры

По прибытии в Петропавловск Резанов вызвал к себе камчатского коменданта Павла Ивановича Кошелева и потребовал суда над Крузенштерном. Подобного рода дела, конечно, не были прерогативой камчатского коменданта, который тем не менее должен был как-то реагировать на требования Резанова. Однако генерал-майор Кошелев не стушевался перед высоким царским сановником и столь разумно, и спокойно провел расследование всех обстоятельств дела, что сумел примирить конфликтующие стороны.

В 1877 году историк, капитан первого ранга А. Сгибнев, используя записи Резанова, вкратце изложил его версию этого примирения: «Как не старался Крузенштерн оправдать свои поступки, но когда дело дошло до очных ставок и намерения Кошелева отрешить его от командования судном, он сознался в своей виновности и просил Кошелева принять на себя посредничество в примирении с Рязановым. Кошелев, будучи и сам поставлен этим делом в неприятное положение, с готовностью принял на себя роль примирителя, и успел в этом. Рязанов согласился забыть все прошлое, но с тем непременным условием, чтобы Крузенштерн и все остальные офицеры, оскорбившие посланника, извинились перед ним в присутствии Кошелева. Крузенштерн согласился и на это предложение. 8 августа 1804 года командир корабля «Надежда» и все офицеры явились в квартиру Резанова в полной форме и извинились в своих проступках».

Любопытно, что ни в дневниках и письмах участников экспедиции, ни в письмах Кошелева, ни в записках служащих РАК, сопровождавших Резанова, о покаянии Крузенштерна нет ни слова. Зато существует письмо Крузенштерна Президенту Академии наук Н.Н. Новосильцеву, в котором рассказывается о его злоключениях на Камчатке: «Его превосходительство господин Резанов, в присутствии областного коменданта и более 10-ти офицеров, называл меня бунтовщиком, разбойником, казнь определил мне на ешафоте, другим угрожал вечною ссылкою в Камчатку. Признаюсь, я боялся. Как бы Государь не был справедлив, но, будучи от него в 13000-х верстах, — всего от г. Резанова ожидать мог, ежели бы и областной командир взял сторону его. Но нет, сие не есть правило честного Кошелева, он не брал ни которую. Единым лишь своим присутствием, благоразумием, справедливостью — доставил мне свободное дыхание, и я уже был уверен, что не ввергнусь в самовластие г. Резанова. После вышеупомянутых ругательств, которые повторить даже больно, отдавал я ему шпагу. Г. Резанов не принял ее. Я просил чтоб сковать меня в железы и как он говорит, «яко криминальнаго преступника» отослать для суда в С.-Петербург. Я письменно представлял ему, что уже такого рода люди, как назвал он меня, — государевым кораблем командовать не могут. Он ничего сего слышать не хотел, говорил, что едет в С.-Петербург для присылки из Сената судей, а я чтоб тлел на Камчатке; но когда и областной комендант представил ему, что мое требование справедливо, и что я (не) должен быть сменен тогда переменилась сцена. Он пожелал со мною мириться и идти в Японию.

Сначала с презрением отвергнул я предложение его; но, сообразив обстоятельства, согласился… Экспедиция сия есть первое предприятие сего рода Россиян; должна-ли бы она рушиться от несогласия двух частных (лиц)?.. Пусть виноват кто бы такой из нас не был, но вина обратилась бы на лицо всей России. И так, имев сии побудительные причины, и имея свидетелем ко всему произошедшему его превосходительства Павла Ивановича (Кошелева), хотя против чувств моих, согласился помириться; но с тем, чтоб он при всех просил у меня прощения, чтоб в оправдание мое испросил у Государя прощение, что обнес меня невинно. — Я должен был требовать сего, ибо обида сия касалась не до одного меня, а пала на лицо всех офицеров и к безчестию флага, под которым имеем честь служить. Резанов был на все согласен, даже просил меня написать все, что только мне угодно: он все подпишет. Конечно, он знал сердце мое, он знал, что я не возьму того письменно, в чем он клялся в присутствии многих своей честью. На сих условиях я помирился…»

Как ни странно, пребывание на Камчатке довольно скупо отражено в дневнике Ратманова. Не уделил он внимания и «следствию», возбужденному по требованию Резанова. А ведь в списке «бунтовщиков» и притеснителей Резанова Ратманов числился одним из первых и, казалось бы, должен был волноваться за свое будущее.

Думается, что Ратманов, да и другие офицеры попросту сочли события, происходившие на Камчатке, неважными, а потуги Резанова учинить над моряками суд — ничтожными. Они знали, что за ними стоит мощная, влиятельная организация, с высокопоставленными лицами при дворе, которым симпатизирует император Александр, и что в обиду их не дадут.

Россия в XIX веке была достаточно военизированной страной, и любой офицер казался гораздо ближе императору, чем гражданский человек, пусть даже и камергер. Офицерство являлось основной опорой государя. Поэтому представить себе суд над Крузенштерном — офицером, который впервые совершил такое плавание, было невозможно. У Резанова же, видимо, хватило благоразумия не продолжать конфликт, выйти из которого победителем у него не было никаких шансов. Конфликт казался исчерпанным, стороны примирились.

Утомленные восходящим Солнцем

Простояв шесть недель в Петропавловской гавани, «Надежда» покинула Камчатку и направилась в Японию. 15 сентября участники экспедиции праздновали день коронации императора Александра I. По этому случаю Резанов выступил с речью и раздал всем членам экипажа медали, на которых с одной стороны было изображение императора, а на другой надпись: «Залог блаженства всех и каждого — Закон». В дневнике Ратманова приведена копия той торжественной речи. Воспроизводить ее целиком нет необходимости, несколько начальных строк дают определенное представление о ее авторе: «Россияне! Обошед вселенную видим мы себя наконец в водах Японских! Любовь к отечеству, искусство, мужество, презрение опасностей суть черты изображающие российских мореходов; суть добродетели всем россиянам в общем свойственные. Вам опытные путеводцы принадлежит и теперь благодарность соотчичей! Вы стежали уже ту славу, которой и самый завистливый свет никогда лишить вас не в силах. Вам достойные сотрудники мои, предлежит совершение другого достохвального подвига и открытие новых источников богатства. А Вы! Неустрашимые чада морских ополчений, восхищайтесь успехами ревностного вашего содействия. Соединим сердца и души наши ко исполнению воли монарха, пославшего нас, монарха столь праведно нами обожаемого, что мы давно уже их съединили…»

Вблизи Японских островов путешественники испытали жесточайший шторм, при котором ртуть в барометре вообще была не видна. 8 октября 1804 года «Надежда» встала на якорь в гавани Нагасаки, и там русские моряки узнали, что во время испытанного ими шторма было землетрясение, то есть скорее всего «Надежда» попала в зону цунами. В порту на борт сразу прибыли японские вельможи и голландский посланник.

В одном из своих писем Ратманов так охарактеризовал «дипломатические усилия» российского посланника: «…фарсы господина действительного камергера Резанова то наделали, что мы потеряли те права, которые были в 793м году Лаксманом получены».

18 апреля «Надежда» оставила Нагасаки и пошла Японским морем, где путешественники, не приставая к берегам, описывали по пути острова, заливы и мысы. О дальнейших действиях экспедиции Ратманов пишет: « …дошед до мыса Терпения острова Сахалина далее следовать не позволили большие льды, а как посол хотел скоро отправиться в С.Петербург, для чего и пришли в Гавань Св. Петра и Павла 23 мая, где нашли казенный транспорт и Американской компании судно — Господин действительный Камергер Резанов, получа здесь депеши, переменил намерение, что для нас не новое, и к тому уже мы зделали большую привычку — а 13 июня на компанейском судне отправился на Кодьяк, с нами распрощавшись вовсе. Не думаю, чтобы о сей разлуке кто-либо из нас надел траур. Мы ходили окончать… опись и сюда возвратились 17-го августа, куда прибыл и казенный транспорт из Охотска, чрез которой получены депеши, и к удовлетворению нашему, капитан наш Крузенштерн Всемилостивейше пожалован Орденом Св. Анны 2-ой степени…»

9 октября «Надежда» отбыла с Камчатки — ей предстояло пересечь Индийский океан и, обогнув Африку, вернуться в Россию. Обратное плавание было относительно благополучным и бесконфликтным, хотя его в немалой степени омрачило неожиданное самоубийство в районе острова Св. Елены второго лейтенанта судна Петра Головачева. В качестве непосредственной причины этой трагедии Ратманов называет информацию об объявлении войны России с наполеоновской Францией — Головачев, являвшийся поклонником французской культуры и Наполеона, не представлял себе возможности оставаться офицером боевого корабля, перед которым была поставлена задача топить французские суда. Такова трактовка Ратманова, которую он сам не счел нужным каким-либо образом доказывать. На решении Головачева свести счеты с жизнью, возможно, сказалась его особая позиция в конфликте Крузенштерна с Резановым. Головачев был практически единственным офицером «Надежды», поддерживавшим камергера. Нельзя также сбрасывать со счетов громадную усталость всех членов экспедиции, которая, кстати, проявилась в последних дневниковых записях самого Ратманова, сделанных им при подходе к Кронштадту, они выглядят бессвязными и свидетельствуют о его крайнем нервном истощении. 19 августа 1806 года «Надежда» бросила якорь в Кронштадтском порту. Двумя неделями раньше из похода вернулась «Нева». Первое русское кругосветное плавание, длившееся 3 года, благополучно завершилось. Оба судна посетил император, а 27 августа он принял в своей резиденции на Каменном острове И.Ф. Крузенштерна, уже награжденного к тому времени орденом Святого Владимира III степени.

Основываясь на материалах Ратманова, можно с уверенностью сказать, что экспедиция достигла успеха именно благодаря действиям Крузенштерна, который как капитан отвечал за выполнение задания и безопасность людей. И то, и другое было бы под угрозой, если бы вся полнота власти перешла в руки Резанова, человека, просто не способного возглавить морскую экспедицию.

Алексей Постников, профессор, академик РАЕН, Дмитрий Иванов

К о м м е н т а р и й

Резанов никогда не был ни учредителем, ни директором РАК, он являлся одним из членов правления компании, получив эту должность как зять Г.И. Шелихова. В славянском отделе Нью-Йоркской публичной библиотеки хранится письмо Резанова одному из своих друзей, из которого видно, что еще во время правления Екатерины II Резанов был послан в качестве ревизора в Иркутск для проверки компании Шелихова. В этом письме Резанов похваляется своей удачливостью — он обставил все дела так, что обзавелся молодой женой и акциями компании, которую должен был проверять. После смерти Шелихова Резанов стал крупнейшим акционером его компании, которая затем была преобразована в РАК. И по большому счету в кругосветной экспедиции он был назначенцем компании. Титул камергера ему был присвоен лишь накануне выхода кораблей в море, дабы поднять статус японского посольства. Ратманов описывает размещение на «Надежде» колоссальной свиты Резанова. Надо сказать, что Крузенштерн был крайне недоволен тем, что из-за ее многочисленности пришлось снять с корабля нужных для дела людей. В частности, экспедиция лишилась профессионального художника, и все дошедшие до нас зарисовки — это в основном любительские работы натуралистов, участвовавших в плавании.

О степени порядочности Резанова можно судить уже хотя бы по тому, что доверенные ему перед отправкой экспедиции казенные деньги, предназначенные для православной миссии в Русской Америке, бесследно исчезли. Судебное дело по возмещению растраченных средств длилось до 1820-х годов. Кроме того, на «Неве» находился посланный Синодом с инспекци-ей на Кадьяк и Камчатку иеромонах Гедеон. Жалованье, предназначавшееся Гедеону, было также доверено Резанову. Так вот, из этих денег Гедеон не получил ни копейки.

По моему мнению, вклад Резанова в достижения экспедиции ограничивается провалом единственного серьезного порученного ему дела — японского посольства. И тут я совершенно согласна с оценками Ратманова — именно Резанов своей неуклюжей дипломатией разрушил ту основу, которая была заложена экспедицией Лаксмана. Резанов даже не пытался понять японцев. Он сразу занял позу большого вельможи, которому эти ничтожные люди не так кланяются и не так целуют ручку. Результат его деятельности известен. Этого ему, однако, показалось мало, и, прибыв в Америку, Резанов снарядил ставшие впоследствии знаменитыми корабли «Юнона» и «Авось» и приказал их капитанам, состоящим на службе РАК — Хвостову и Давыдову, — совершать набеги на японские поселения. Это не домыслы — существует письменный секретный приказ Резанова. Экипажи этих кораблей действительно принимали участие в грабежах и убийствах. Резанов не имел никакого права отдавать подобные распоряжения, но Хвостов и Давыдов были очень молоды, а перед ними красовался царский сановник, который произносил пламенные речи о том, какую пользу они принесут России. Когда же за свои пиратские набеги офицеры угодили под суд, Резанов остался в стороне. Расхлебывать заваренную им кашу пришлось другим — достаточно вспомнить только пленение В.М. Головнина, которого японцы приняли за Резанова и который почти 2 года просидел в железной клетке.

Знаменитый вояж Резанова в Новый Свет не имеет прямого отношения к истории экспедиции, но дает полное представление о том, с каким человеком пришлось иметь дело Крузенштерну. Резанов оставил правителю Русской Америки А.А. Баранову такие указания по усовершенствованию края, которые даже при наличии самой современной техники на Аляске выполнить было невозможно. Его письма из Калифорнии Н.П. Румянцеву полны «маниловских» проектов — Резанов обещал присоединить к американским владениям России едва ли не всю Мексику, что было совершенным абсурдом. Румянцев, кстати, очень скоро понял, что Резанов — абсолютно никчемный человек, и перестал его поддерживать.

Что же касается великой любви между русским камергером и дочерью испанского коменданта Кончиттой, о которой столько сказано и написано, для Резанова она являлась лишь «следствием энтузиазма и новой жертвой Отечеству». «Энтузиаст» Резанов в одном из писем рассказывал также, что содержит в Новоархангельске 12-летнюю тлинкитскую девочку.

В своих письмах с Кадьяка к государю он беззастенчиво приписывал себе чужие заслуги — открытие на острове школы и развитие огородничества. Все это было сделано задолго до Резанова трудами миссионеров Русской Православной церкви. Поэтому я не вижу ничего удивительного в том, что Резанов, как это ясно из дневников Ратманова, оказался вне экспедиции и что между ним и практически всем экипажем «Надежды» установились неприязненные отношения. Не жаловали его и ученые — Г.И. Лангсдорф, натуралист, участвовавший в экспедиции, после долгих колебаний отправился вместе с Резановым в Америку. Но и он рассорился с камергером, вернулся в Петербург и, написав книгу об экспедиции, посвятил ее Крузенштерну.

Дневник Ратманова еще раз подтверждает, что по прибытии на «Надежду» Резанов официально о своих полномочиях не сообщил, а сделал это под сильнейшим нажимом лишь 10 месяцев спустя. Впоследствии Резанов утверждал, что все-таки сразу заявил о своем верховенстве в экспедиции, но утверждения эти все время будут звучать по-разному. Так, в одном из писем императору он писал, что, придя на корабль, Крузенштерну он представился, потом, обращаясь к Кошелеву, заявил, что передал Крузенштерну свои бумаги. А потом еще в одном послании государю относительно своей инструкции писал: «…не было мне нужды читать ее торжественно, ибо весь свет о ней известен был и я, сохраняя чиноначалие, хотел показать им не кичливость, а истинный предмет моего подвига».

Итак, официально Резанов не представился, да и не мог этого сделать. В противном случае, никто из офицеров под начальством Резанова в плавание не пошел и экспедиция не состоялась бы.

Именно поэтому он и не проронил о своей инструкции ни слова, пока корабли не покинули Европу — то есть до тех пор, пока у Крузенштерна была реальная возможность прервать экспедицию и запросить подтверждение из Петербурга. Резанов, как это видно из дневника Ратманова, знакомил офицеров с царской инструкцией в приватных беседах. Почему? Дело в том, что еще во время плавания к Бразилии у Резанова появился «блестящий» план — оставить «Надежду» в Русской Америке, в распоряжении РАК и правителя колонии А.А. Баранова. Но «Надежда» была взята Александром I «на казну», и на осуществление этого коммерческого проекта требовалось личное согласие государя. С соответствующей просьбой Резанов обратился из Бразилии в Правление РАК, обосновывая выгоды своего плана и предлагая по прибытии на Камчатку списать на берег всех офицеров «Надежды», оставив на борту лишь двоих — для плавания в Америку. Его не смущало ни то, что таким образом ставится крест на кругосветной экспедиции, ни то, что морякам он уготовил бесславное возвращение домой посуху, ни то, что матросы, добровольно отправившиеся вслед по зову Крузенштерна в плавание, обещавшее им вольную и денежное вознаграждение, попадали в кабалу к РАК. При этом Резанову был совершенно необходим моряк, способный управлять кораблем после смещения Крузенштерна и других офицеров «Надежды». И Резанов начал поиски подходящей кандидатуры, рассказывая в частных разговорах с моряками о своих инструкциях и демонстрируя царский рескрипт. Первым он успел подобным образом переговорить с Ратмановым, предложив в обмен на лояльность выгодный контракт с РАК, но получил отказ.

Таким образом, в качестве «преемника» Крузенштерна возникала фигура лейтенанта Головачева — единственного офицера, симпатизировавшего Резанову. Однако, чтобы план камергера удался, требовалось дискредитировать офицеров «Надежды», особенно тех, кто был старше Головачева по должности — Крузенштерна, Ратманова, Ромберга, поскольку преемственность должности в те времена соблюдалась строго, а Головачев на «Надежде» был только вторым лейтенантом. Во многом именно этим и объясняется столь острый конфликт Крузенштерна и Резанова, зачастую прямо провоцируемый камергером, пытавшимся получить «компромат» на офицеров флота. Увы, надо признать, что и поведение моряков не всегда было достойным — они нередко поддавались на провокации Резанова, и хамство и оскорбления в его адрес замалчивать не стоит.

Во всей этой истории также весьма туманными остаются взаимоотношения Резанова и Головачева и причины самоубийства последнего. Ясно, что Головачев был необходим камергеру, но вот чем Головачева привлек Резанов? Изучая документы, убеждаешься, что Головачев проникся к Резанову каким-то необъяснимым почтением, уважением, рассматривал его как духовного наставника. Возможно, отец Головачева и его дядя, помещики Олонецкой губернии, были хорошо знакомы с покровителем Резанова Г.Р. Державиным, который в 1794 году занимал пост генерал-губернатора Олонецкого края. Не исключено также, что Головачев был на грани разорения, и Резанов, предложив ему деньги и контракт с РАК, стал для него последней надеждой, о которой он сообщил родным, а когда планы Резанова рухнули, то для Головачева пути домой уже не было, где у него остались брат и две сестры. Но все это пока только догадки. После смерти Головачева остались его письма, но найти их в архивах не удалось. Имелось письмо и на имя Александра I, вне всякого сомнения, оно было передано государю, но поиски и этого документа оказались тщетны. В любом случае версия самоубийства Головачева, выдвинутая Ратмановым, мне кажется несостоятельной — Головачев уже участвовал в войне с Францией в составе эскадры Ушакова, и вряд ли известие о новой войне могло взволновать его столь сильно.

Не согласен я и с оценками Ратманова деятельности Резанова в Японии. Эта страна проводила жесткую политику самоизоляции, и вряд ли кому-то на месте Резанова удалось бы достичь успеха. Все же остальные действия в отношении Японии, в которых принимали участие корабли «Юнона» и «Авось», целиком на совести Резанова — данные ему инструкции прямо запрещали применять насилие к японцам. И то, что по его милости Хвостов и Давыдов угодили под суд, а он остался ни при чем, характеризует Резанова самым негативным образом. В отношении действий Резанова многое и вправду объясняется характерным для него поразительным тщеславием. Например, сохранился весьма красноречивый документ — рапорт Крузенштерна Резанову по прибытии в Нагасаки:

«Его превосходительству, господину генерал-майору, двора его императорского величества действительному камергеру, чрезвычайному министру в Японию, полномочному послу и разных орденов кавалеру Николаю Петровичу Резанову.
Рапорт.

Сего числа с вверенным мне кораблем на Нангасакский рейд пришли и стали на якорь благополучно, о чем вашему превосходительству честь имею донести.
Крузенштерн».

То есть длинное перечисление званий Резанова, а потом — одна строчка, не содержащая никакой информации, — то, что камергер мог увидеть, выйдя на палубу. И такие рапорты Резанов хотел получать каждый день. Что же до споров о том, кто руководил первой русской кругосветной экспедицией, то в рескрипте от 10 августа 1806 года, подписанном Александром I, о награждении Крузенштерна орденом Святого Владимира сказано: «Совершив с вожделенным успехом путешествие кругом света, вы тем самым оправдали справедливое о вас мнение, в каком с воли нашей было вам вверено главное руководство сей экспедиции».

Полагаю, на этом можно поставить точку.

14 августа 1850 года морской офицер Геннадий Иванович Невельской, возглавлявший Амурскую экспедицию, поднял флаг на мысе Куегда в устье Амура. По своей личной инициативе, не дожидаясь разрешения из Санкт-Петербурга, он основал Николаевский пост (ныне город Николаевск-на-Амуре), а также объявил о присоединении к России Приамурского края и Сахалина.

Сама Амурская экспедиция 1849–1855 годов изначально не была организованной правительством России и даже до определенного момента осуществлялась без соизволения власти. Однако ее результаты оказались весьма значительны. Заручившись поддержкой губернатора Восточной Сибири Николая Муравьева и начальника Главного морского штаба князя Меншикова, Невельской летом 1849 года достиг устья Амура и обнаружил пролив между материком и островом Сахалин. Он обследовал устье Амура.

В 1850 году он вновь был направлен в этот район с предписанием «не касаться устья Амура». Фактически объявление Сахалина и Приамурья территорией России было самоуправством. Особый комитет счел его поступок дерзостью, достойной разжалования в матросы, о чем и было доложено императору Николаю I.

Император после доклада Муравьева назвал поступок Невельского «молодецким, благородным и патриотическим», наградил его орденом Святого Владимира 4-й степени, а на доклад Особого комитета наложил знаменитую резолюцию: «Где раз поднят русский флаг, там он спускаться не должен».

Геннадий Невельской впоследствии стал адмиралом и посвятил остаток жизни систематизации материалов Амурской экспедиции. Он умер в 1876 году. Его книга под названием «Подвиги русских морских офицеров на крайнем востоке России 1849–1855″ была завершена его вдовой Екатериной Ивановной, труд вышел в свет в 1877 году.

Источник >>>