Руководство наше сказало

СТОП, ЛИСТ!

Власть придумала не пускать в публичное пространство неугодных людей. Так давайте примем встречные меры.

Звонят мне недавно с телеканала «Культура» и предлагают принять участие в ток-шоу. Соглашаюсь. За два дня до записи — звонок: простите, не обижайтесь, но нам сказали, что вы у нас слишком часто. Ладно, может, действительно слишком часто: в последний раз — полтора года назад. Не успел зритель истосковаться, что ж поделаешь. Проходит неделя. Звонят с 5-го канала, снова переехавшего в Петербург: так и так, у нас ток-шоу о Достоевском, интересно ваше мнение, будут хорошие люди. Не придете? Почему не прийти, Достоевский же! И опять за два дня до программы звонит редактор, только уже без этих культурных экивоков — типа зритель еще не успел по вам изголодаться.

— Ой, Дмитрий, нам так стыдно, так стыдно…

— Что случилось-то?

— А наше руководство сказало, что не надо вас. Вы не знаете, в связи с чем?

— Это уместнее было бы спросить у вашего руководства, — говорю. — И нормальный редактор, думаю, именно так и должен был поступить.

— Ой, я спрошу! — говорит редактор. — Вот прямо сейчас пойду и спрошу! И обязательно расскажу вам о результатах!

Это она, наверное, шутила, потому что не позвонила до сих пор. Или занята — мало ли, сейчас же у редакторов очень много работы. Стольким людям запрещено появляться в кадре — новых не наищешься! Скоро у нас и Достоевского, и культуру, и проблему верволка в средней полосе будут обсуждать только Кургинян с Жириновским, и иногда еще для разнообразия будут публично бить Гозмана. А то можно подумать, совсем не осталось врагов у России.

Я не в претензии, потому что, во-первых, все эти программы ведь бесплатные, так что на моем благосостоянии стоп-лист никак не скажется. Я на телевидении не зарабатываю. А во-вторых, меня и так, наверное, слишком много. Правда, об этом чаще всего говорят люди, которых нет вообще, ни в каком качестве, но не будем переходить на личности.

Так что я не о своих личных обидах, а о конкретном предложении. Они придумали не пускать в публичное пространство некоторых профессионалов, чья деятельность для них некомфортна: с почти полным запретом на профессию столкнулся журналист Дмитрий Губин, та же участь постигла дирижера и музыковеда Михаила Аркадьева, а уж провинциальных журналистов, отлученных от труда, замучаешься перечислять. Сколько политиков не пускают на федеральные каналы — тоже не спрашивайте: проще перечислить, кого пускают. Огромное количество профессионалов лишено возможности высказаться на темы, в которых они действительно компетентны, — не потому, что эти высказывания потенциально для кого-то опасны, а только потому, что лица этих профессионалов кому-то не нравятся. Или они, допустим, недостаточно восторженно отозвались об очередном увеличении пенсий военнослужащим. Так давайте примем встречные меры! Давайте, как ответила Россия на «списки Магнитского», ответим на стоп-листы нашими собственными перечнями людей, которых мы — специалисты в разных областях, от математики до филологии, — не допускаем на публичные дискуссии.

Мы не зовем их — прежде всего представителей власти, а затем ее идеологическую обслугу — на серьезные теоретические дискуссии в тех немногих СМИ, где это еще сохранилось. Мы бойкотируем их программы, форумы и теледебаты, когда им понадобятся люди (это случится скоро — на ротируемых ими дозволенных гостей смотреть уже невозможно в принципе). Мы не печатаем их экспертных мнений в неподконтрольной Кремлю прессе. Мы не вступаем с представителями власти в теоретические дискуссии и практические сделки. Мы не приглашаем их к участию в опросах. Мы не посещаем те мероприятия, вход на которые заведомо ограничен. — например, не ходим на ток-шоу, если нам достоверно известно, что отбор участников этих ток-шоу осуществляется наверху. Словом, мы не вступаем в диалог с теми, кто отбирает персонажей для диалога исключительно по принципу «наш — не наш». Мы себя не на помойке нашли, и они нам тоже не наши.

— И что? — спросите вы. — Думаете, это на кого-то подействует?

Нет, не думаю. Но точно знаю, что неприличная ситуация с размытыми критериями постепенно обретет четкие контуры. А это и есть начало всякой перемены.
.

—    Это и еще кое-что. Ликвидировали почти весь экипаж, — тихо произнес он. — Они оставались единственными посвя­щенными, не замешанными в политике. Четверо людей, и все погибли. Их семьям сообщили об аварии, и на Арлингтонском кладбище организовали похороны с почестями.

—    Как мило со стороны правительства.

Легран нервно откашлялся.

—    Ты же знаешь, я всеми силами старался навести в управ­лении порядок. Порой соскребаешь с дела налет грязи, а под ним — еще один, куда хуже. К несчастью, большая часть до­брых дел прошла незамеченной, и тому есть причины, при­чины очевидные. Сообщество шпионов успело натворить та­кого, за что до сих пор стыдно. История, которую я тебе рас­сказал, — часть нашего позорного наследия.

—    Остин поведал о находках. Якобы один из пилотов при­ходил на собственные похороны. Его видел сын.

—    Он настоял, требовал разрешения последний раз взгля­нуть на жену и ребенка, — объяснил Легран. — Наше руковод­ство сказало, что Мартина якобы помещают на неопределен­ное время под защиту управления. Естественно, они соврали. Вскоре Мартина убил собственный опекун.

—    И этот опекун поселился на ферме, на севере штата Нью- Йорк?

—    Правильно.

Взгляд Сандекера сделался твердым.

—    Прости, но вашего киллера мне не жаль. Он был хлад­нокровным убийцей, достигшим возраста, когда все люди по­стигают мудрость. Он прикончил бы Остина. Зачем вы сохра­нили протокол? Не хватило смертей летчиков?

—    Командование перестраховалось, боясь новой войны. Отношения с Советами и без того не больно ладились. Вот и установили протокол и его слепое выполнение — на слу­чай, если кто-то все же попытается открыть тайну «летающего крыла». Шпионов ждали из-за границы, об угрозе с собствен­ной стороны никто не помышлял. Опасность исходит от Кон­гресса! Кому такое в голову придет?! Меры оказались излиш­ними. Спикера палаты не переизбрали, после поражения он так и не вернулся. Вот начальство и решило, наверное, будто мина-ловушка, готовая разорваться под ногой у любого иду­щего по следу, деактивируется сама по себе. Кто бы мог по­думать, что и через полвека она останется в боевом режиме?

Откинувшись на спинку, Сандекер сложил пальцы доми­ком.

—    Выходит, мой человек чуть не погиб согласно старинной схеме, разработанной кучкой мачо и ковбоев? Ваш киллер, по­лучив сигнал, поди, расчехлил винтовку и приготовил запас взрывчатки? И уже думал оттянуться на вечеринке по поводу выхода на пенсию? Эх, знали бы налогоплательщики, на ка­кой идиотизм расходуются их деньги — во имя демократии…

—    Им же лучше, — возразил Легран. — Мир все еще на гра­ни. Сдерживание ядерного роста Советов стоило огромных усилий. Если бы история всплыла, националисты почуяли бы волю и опять возопили, что Америке нельзя верить.

—    Они и без вас так думают, — сухо заметил Сандекер. — Опыт подсказывает, что власти предержащие боятся лишь одного: скандала. — Адмирал улыбнулся. — Полагаю, боль­ше протоколов-ловушек не осталось?

Легран почуял замаскированную угрозу.

—    Я распорядился провести полную проверку компьютер­ных файлов во избежание таких вот инцидентов. Сюрпризы нам больше не нужны.

Бог в помощь, — ответил Сандекер.

ГЛАВА 28

Налив себе ядреного кофе «Блю маунтин», Остин пригубил горячий напиток и взял со стола алюминиевый цилиндр.