Руководство ссср в первые дни войны

Сплетни в виде версий

До сих пор закрыты архивы многих стран — участниц событий. Крепко хранят свои секреты и американцы, и англичане, и немцы. И из-за этого мир, например, до сих пор понятия не имеет, почему за час до официального начала войны — в три часа ночи по московскому времени — началась бомбардировка Севастополя. Англичане не рассекретили до сих пор все документы, связанные с прилетом и арестом правой руки Гитлера Рудольфа Гесса в Великобританию 10 мая 1941 г…

В итоге у искренне интересующихся важнейшими обстоятельствами начала Великой Отечественной на слуху зачастую не столько факты, сколько домыслы и мифы. Постараемся разобраться с некоторыми из них, с теми, что больше всего на виду, и приоткрыть малоизвестные подробности из реального 1941-го.

Устойчивые легенды давно и успешно тиражируют литература и кино. Кто, к примеру, не знает о том, что накануне войны Москва буквально кишела опасными и опытными немецкими шпионами? Ровно полвека назад, в 1971 г., на советских экранах с успехом прошел приключенческий фильм «Один из нас». В нем коварные гитлеровцы именно на 21 июня 1941-го назначили взрыв на московском военном заводе, который делает «Катюши». Отважные чекисты в самый последний момент сорвали коварные планы гитлеровцев. Кино у известного режиссера Геннадия Полоки и сценаристов Алексея Нагорного и Гелия Рябова получилось качественное. Георгий Юматов сыграл в этом фильме одну из лучших своих ролей, убедительными получились и шпионы в исполнении Николая Гринько и Тамары Семиной. Фильм не забыт и время от времени появляется на телеканалах.

В «Шпионском романе» Бориса Акунина (2005) и его экранизации «Шпион» (2012) многое из атмосферы весенней Москвы 1941-го взято из фильма Полоки. Концентрация берлинских шпионов также зашкаливает. Из персонажей добавились Гитлер и Канарис, Сталин и Берия, которого в фильме режиссер Алексей Андрианов и сценарист Владимир Валуцкий лишили самой эффектной и фантастической романной сцены: коварный немецкий агент Вассер хватает Лаврентия Павловича за кадык прямо в сталинском кабинете и таким образом его нейтрализует, получая возможность поговорить с вождем наедине. И эта картина смотрится с большим интересом, чему активно способствуют и Данила Козловский с Федором Бондарчуком в ролях чекистов, и изображающие гитлеровских диверсантов Владимир Епифанцев с Викторией Толстогановой.

Только вот какая незадача: исторической достоверности в обоих фильмах нету вовсе. Гитлеровские агенты в столице СССР накануне войны были, но не в таких количествах и не с такими коварными замыслами. Чтобы приблизиться к реальной картине событий начала войны, от таких красивых сказок нужно отказаться. В их ряду еще одна литературная версия. Писатель и конспиролог, поклонник теорий небезызвестного Виктора Суворова Игорь Бунич (1937-2000) в 1997 г. в своем художественном произведении опубликовал якобы письмо Гитлера Сталину от 14 июня 1941 г. Этот текст с тех пор успел засветиться даже в солидных с виду диссертациях. Но его оригинал историки и архивисты много лет никак не могут найти ни в российских, ни в немецких архивах. И почти наверняка не найдут, ведь письмо имеет все признаки фальшивки, которую при обращении к действительной истории в расчет принимать нельзя.

Вождь, разбуженный Власиком

Помимо романов и фильмов, есть вопросы и к официальным трактовкам событий начала войны. Серьезной корректировке должна быть подвергнута даже та версия, которая в течение многих лет оставалась единственной и общепризнанной. Уже в 1941 г. было сказано, что Германия напала на Советский Союз внезапно. Однако нет никаких сомнений: внезапным нападение фашистов стало только для народа. Руководство страны и армии было прекрасно осведомлено, что война неизбежна и может начаться со дня на день. И эта осведомленность при внешнем бездействии в ответ и породила более позднюю и не менее хорошо известную версию развития событий: дескать, лично Сталин виновен в том, что СССР оказался не готов к началу Великой Отечественной.

Версия эта родом из второй половины 1950-х — начала 1960-х годов. Организатором и вдохновителем ее продвижения является лично Никита Сергеевич Хрущев, который делал все, чтобы максимально уничтожить авторитет к тому моменту уже покойного Сталина. Ведь только тогда он смог бы уверенно чувствовать себя на кремлевском Олимпе. В рамках выстраивания этой удобной и нужной Хрущеву версии было сделано многое. Подчищались документы, а вместо них вбрасывали откровенные выдумки: якобы наши разведчики трезвонили во все колокола, а Рихард Зорге и вовсе сообщил в Центр не только дату, но и время начала наступления немцев, однако Сталин велел игнорировать это сообщение, как заведомо ложное — мол, у нас с Гитлером соглашение, он не нападет.

И сегодня многие в это верят, в то время как осведомленные историки утверждают: телеграмма от Зорге с датой начала войны — миф, литературная выдумка, закрепившаяся благодаря книгам и ставшему в свое время знаменитым фильму французского режиссера Ива Сиамли «Кто вы, доктор Зорге?» (1961).

Еще одна распространенная версия, к которой тоже приложил руку Хрущев, и вовсе утверждает, что Сталина в Кремле в первые дни войны не было: он и соратники так перепугались, что впали в некую прострацию и на сообщения с границы просто не реагировали, бросив ситуацию на самотек. Хитрый Хрущев, бывший в момент начала войны не в Москве, а в Киеве, в надиктованных им воспоминаниях специально ссылается на якобы услышанные им рассказы Берии. Расстрелянный в 1953 г. Лаврентий Павлович — информатор идеальный, ни подтвердить, ни опровергнуть он ничего уже не может. А значит, можно рассказывать и такие сказки, которые будто бы поведал Хрущеву Берия: «Сталин морально был совершенно подавлен и сделал такое заявление: «Началась война, она развивается катастрофически. Ленин оставил нам пролетарское Советское государство, а мы его …». Буквально так и выразился. «Я, — говорит, — отказываюсь от руководства», — и ушел. Ушел, сел в машину и уехал на ближнюю дачу».

Новый импульс этому мифу был придан в годы перестройки, в него и до сих пор многие верят. На самом деле мемуары Хрущева, касающиеся начала войны, абсолютно недостоверны. Сталин узнал о начале войны около половины четвертого утра 22 июня на своей Ближней даче в Волынском. Вождь спал. Его разбудил начальник его охраны Николай Сидорович Власик. Около пяти часов утра Сталин прибыл в Кремль. Это документально подтверждено записями дежурных секретарей Сталина.

Первые посетители у Сталина были в 05.45 — Молотов, Берия, Тимошенко, Мехлис и Жуков. Позднее у Сталина побывало еще полтора десятка посетителей. Последние вышли из кабинета в 16.45.

Бункер на «Кировской» за четыре дня

В реальности советское руководство уже в первый день войны развернуло огромную работу по самым различным направлениям. Многое нужно было успеть сделать немедленно. В течение нескольких дней после 22 июня существовала реальная угроза для жизни «больших вождей» во главе со Сталиным: надежного убежища на случай массированных гитлеровских авианалетов на Москву не было ни в Кремле, ни вообще в столице. К войне готовились, но не с такой степенью щепетильности.

Над созданием кремлевского бомбоубежища начали работать сразу — уже летом 1941 г.. Именно тогда в сквере между Арсеналом и Домом правительства при участии специалистов Метростроя во главе с известным бригадиром Татьяной Викторовной Федоровой (1915-2001) началось создание бункера из железобетона. Но закончено оно было лишь в середине 1942-го. Только с этого времени руководство страны могло за считаные минуты попасть из кремлевской квартиры или кабинета в надежное бомбоубежище. Однако, если идти вниз было несложно, то на пути обратно легко преодолеть почти 100 с лишним ступеней мог далеко не каждый из вождей. В итоге многие бомбоубежищем просто не пользовались. Особенно после того, как воздушную тревогу в Кремле стали объявлять от пяти до десяти раз в сутки, в основном по ночам.

Первый налет немецкой авиации на Москву и Кремль состоялся только через месяц после начала войны, в ночь с 21 на 22 июля 1941-го. К тому времени задача создать надежное укрытие для высшего руководства была уже решена давно и успешно. Выручило все то же метро. Когда началась война, поезда у станции «Кировская» (ныне «Чистые пруды») вдруг внезапно перестали останавливаться, а следовали мимо, и москвичи могли только гадать о причинах этого. Спустя много лет эту историю красочно и достоверно рассказал главный организатор специальной операции в метро Дмитрий Николаевич Шадрин (1906-1994), в ту пору старший майор госбезопасности и замначальника 1-го отдела НКГБ СССР.

Вот как драматично начиналась для него война:

«22 июня в полчетвертого утра я приехал с работы на свою дачу в поселке Рублево. А в четыре часа утра позвонил Меркулов¹:

— Приезжай сюда поскорее!

Машина у меня была не отпущена, я — в машину. На дороге никого нет, за 15 минут доехал. Захожу к нему.

— Ты что, самолетом летел, что ли?

А у меня «Кадиллак» был семиместный, скорость — 180; когда я ехал — мне всюду зеленый свет, будто члену Политбюро.

— Началась война, — говорит Меркулов. — Иди к себе, жди распоряжений.

До девяти часов никаких распоряжений не было. Потом звонок: «Давай к Сталину!» Приехал я туда вместе с Серовым². Там уже были Берия и Молотов.

Сталин говорит:

— Надо подобрать такое место, где можно было бы укрыться от бомбежки и работать.

Берия отвечает:

— Вот товарищ Шадрин знает всю Москву, он найдет»³.

Товарищ Шадрин немедленно нашел присмотренное для экстренных случаев здание детского туберкулезного диспансера рядом с «Кировской». Масштабная перестройка этого особняка и связанных с ним интерьеров метро заняла менее ста часов — уложиться было велено в четверо суток. Уже во второй половине дня 22 июня на объект прибыли члены Политбюро без Сталина.

Шадрин рассказывал:

«…спустились на грузовом лифте вниз — все члены Политбюро разом. А метро там уже не останавливалось: сразу, как я туда приехал, тут же прекратили мы остановку поездов.

Всем всё понравилось: «Замечательно, близко! И хорошее укрытие, и хорошую работу можно организовать». Тут же Берия начал командовать:

— Вот здесь, между столбами (а там, когда спустишься на станцию «Кировская», в конце две колонны с одной стороны были, две — с другой) сделать кабинет Сталина и приемную. Всё организовать так-то и так-то!

Пошли опять вверх, в особняк. Берия начал:

— Вот здесь — кабинет Сталину. Здесь — кабинет Молотову, здесь — мне, а здесь, по коридору, — приемную человек на пятьдесят, столы поставишь. Срок тебе — четыре дня!

— Лаврентий Павлович, ну как же можно за четыре дня? Сегодня уж день прошел, три дня осталось. Как можно сделать? Столько работы!

— Я сказал: четыре дня!

И вот четверо суток я почти не спал»⁴.

Четырьмя днями позже объект принимал лично Сталин. Для Шадрина все закончилось благодарностью вождя и его настоятельной просьбой к непьющему старшему майору выпить за «хорошо изготовленное укрытие» стакан коньяку, после чего тот проспал около полутора суток⁵. Осенью 1941 г. во время налетов люфтваффе Ставка Верховного Главнокомандования временно находилась не в Кремле, а на этом ударно сооруженном объекте на метро «Кировская», где был оперативно создан подземный центр стратегического управления.

Взлет с улицы Чудовка

Как известно, Сталин не стал покидать Москву даже в самые тяжелые для столицы дни осени 1941 г.. Но планы по эвакуации его и всего высшего руководства были сверстаны и были готовы к реализации в трех транспортных вариантах.

В середине октября 1941-го в связи с резким обострением положения на фронте руководство 1-го отдела НКВД СССР при участии Управления коменданта Московского Кремля (УКМК) подготовило проект плана обеспечения охраны на случай выезда советского правительства из Москвы по железной дороге, на автомобилях и самолетах. Документ так и остался проектом, он даже не был подписан руководством НКВД СССР⁶, то есть Берией. Однако детали так и не состоявшейся эвакуации особо интересны и сегодня.

Комендант Московского Кремля генерал-майор Николай Кириллович Спиридонов (1902-1976) подготовил детальный проект боевого приказа. В случае эвакуации автотранспортом сводному подвижному отряду УКМК НКВД СССР следовало выдвинуться по маршруту Москва — Ногинск — Покров — Владимир — Вязники — Гороховец — Горький, далее — Куйбышев. Пункт отдыха и заправки автомобилей запланировали в школе деревни Гаврильцево, в 200-210 км от Москвы. Интересно, что в таком случае колонна на марше, двигающаяся восемью группами автомобилей, имела бы длину более пяти километров.

Руководство общей колонной возлагалось на комиссара госбезопасности 3 ранга Н.С. Власика, а управление войсковой частью автомобильного эшелона поручалось Спиридонову. На случай воздушного налета в автоколонне предусматривалось нахождение четырех 37-мм зенитных орудий. С воздуха ее должен был прикрывать истребительный авиаполк.

В случае эвакуации по железной дороге несколько поездов руководством страны и личным составом 1-го отдела НКВД СССР и УКМК должны были отправиться со станции Москва-Горьковская Товарная Дзержинской железной дороги. Эшелон из нескольких поездов прикрывался от авианалета зенитной артиллерией с четырех бронеплощадок и полком истребителей.

Третий вариант предусматривал эвакуацию советского руководства пятью самолетами. Самолеты должны были принять пассажиров на борт рядом с Крымской площадью, у станции метро «Парк Культуры». Взлет же планировался по улице Чудовка (ныне Комсомольский проспект) в сторону Москвы-реки. Для сопровождения самолетов выделялись две эскадрильи МиГов и одна эскадрилья штурмовиков. Списки экипажей пяти самолетов были представлены в 1-й отдел НКВД СССР 12 ноября 1941 г.⁷.

…Реальные истории спецобъекта на «Кировской» и плана эвакуации Сталина из Москвы лишний раз доказывают банальную, но никем пока так и не опровергнутую истину: первые дни и месяцы Великой Отечественной, как и всю войну в целом, гораздо полезнее изучать по фактам и документам, а не по легендам и мифам.

_{1. Меркулов Всеволод Николаевич (1895-1953) — с 3 февраля по 20 июля 1941 г. нарком государственной безопасности СССР.}

_{2. Серов Иван Александрович (1905-1990) — с февраля по июль 1941 г. первый заместитель наркома государственной безопасности СССР.}

_{3. Государственная охрана и специальная связь в годы Великой Отечественной войны. М., 2020. С. 343.}

_{4. Там же. С. 344.}

_{5. Там же. С. 344-345.}

_{6. Московский Кремль — цитадель России. М., 2009. С. 333.}

_{7. Московский Кремль в годы Великой Отечественной войны. М., 2010. С. 112-113.}

То, что у политического руководства СССР в первые дни Великой Отечественной войны случился кризис, не подвергалось никакому сомнению со времен XX съезда КПСС. После этого публиковались свидетельства непосредственных участников, а начиная с 80-х гг. прошлого века и документы, подтверждающие факт кризиса.

Вопрос о кризисе обычно сводится к тому, что И.В. Сталин утратил на некоторое время способность – или желание – к управлению государством в тяжелых условиях военного времени.

В своих воспоминаниях А.И. Микоян дает (как слова В.М. Молотова) определение такому состоянию Сталина:

«Молотов, правда, сказал, что у Сталина такая прострация, что он ничем не интересуется, потерял инициативу, находится в плохом состоянии»

[62].

Однако вопросы о сроках продолжительности такого состояния, степени глубины т. н. «прострации», да и самом ее существовании в том виде, в котором это описывается в воспоминаниях бывших соратников И.В. Сталина – А.И. Микояна, В.М. Молотова (со слов А.И. Микояна), Н.С. Хрущева, Л.П. Берия (со слов Н.С. Хрущева), требуют в чем-то переосмысления, а в чем-то – осмысления.

Прежде всего давайте определимся со сроками сталинской «прострации». Есть несколько версий о ее продолжительности.

Первая версия гласит, что Сталин впал в «прострацию» в первые же дни войны, скрылся на подмосковной даче и не показывался оттуда до тех пор, пока к нему не приехали члены Политбюро с предложением создать ГКО (причем Сталин испугался того, что его приехали арестовать), но члены Политбюро его арестовывать не стали, а уговорили возглавить этот орган высшей власти в воюющей стране.

Этот миф был рожден Н.С. Хрущевым во время XX съезда КПСС, когда Н.С. Хрущев заявил следующее.

[63].

И в своих мемуарах Н.С. Хрущев придерживался этой версии, более того, творчески развил ее.

«Бериярассказал следующее: когда началась война, у Сталина собрались члены Политбюро. Не знаю, все или только определенная группа, которая чаще всего собиралась у Сталина. Сталин морально был совершенно подавлен и сделал такое заявление: «Началась война, она развивается катастрофически. Ленин оставил нам пролетарское Советское государство, а мы его просрали». Буквально так и выразился. «Я, – говорит– отказываюсь от руководства», – и ушел. Ушел, сел в машину и уехал на Ближнюю дачу»

[64].

Эта версия была подхвачена некоторыми историками на Западе. P.A. Медведев пишет:

«Историю о том, что Сталин в первые дни войны впал в глубокую депрессию и отказался от руководства страной «на долгое время», впервые рассказал Н.С. Хрущев в феврале 1956 г. в своем секретном докладе «О культе личности» на XX съезде КПСС. Этот рассказ Хрущев повторил и в своих «Воспоминаниях», которые его сын Сергей записывал в конце 60-х годов на магнитофонную ленту. Сам Хрущев в начале войны находился в Киеве, он ничего не знал о том, что происходило в Кремле, и ссылался в данном случае на рассказ Берия: «Бериярассказал следующее…». Хрущев заявлял, что Сталин не управлял страной в течение недели. После XX съезда КПСС многие из серьезных историков повторяли версию Хрущева, она повторялась почти во всех биографиях Сталина, в том числе и в вышедших на Западе. В хорошо иллюстрированной биографии Сталина, изданной в США и Англии в 1990 г. и послужившей основой для телевизионного сериала, Джонатан Люис и Филип Вайтхед, уже без ссылки на Хрущева и Берия, писали о дне 22 июня 1941 г. «Сталин был в прострации. В течение недели он редко выходил из своей виллы в Кунцево. Его имя исчезло из газет. В течение 10 дней Советский Союз не имел лидера. Только 1 июля Сталин пришел в себя». (Дж. Люис, Филип Вайтхед. «Сталин». Нью-Йорк, 1990. C. 805)

[65].

Но все же большинство историков не были столь легковерны и помимо версии Н.С. Хрущева оперировали и другими материалами, благо, с середины 1980-х гг. их появлялось все больше – стали доступны архивы, некоторые мемуары выходили в редакциях, лишенных конъюнктурной правки.

Чего нельзя сказать о некоторых отечественных историках, например об авторах учебного пособия «Курс советской истории, 1941–1991» А.К. Соколове и B.C. Тяжельникове, вышедшего в 1999 г., в котором школьникам предлагается все та же мифическая версия:

[66].

Однако в последнее время благодаря стараниям некоторых исследователей[67], занимавшихся этим вопросом, а также публикации Журналов записи посещений кабинета И.В. Сталина[68] миф о том, что Сталин в первый-второй день войны «впал в прострацию и удалился на подмосковную дачу», где пребывал до начала июля, был уничтожен.

* * *

Другая версия сталинской «прострации» такая, что «прострация» длилась не неделю, а несколько дней, в самом начале войны, 23–24 июня. Тем, что 22 июня 1941 г. по радио выступил Молотов, а не Сталин, иногда пытаются доказать, что Сталин не выступил потому, что растерялся, не смог и т. д.

Хрущев пишет (уже от себя, а не передает слова Берии) о первом дне войны:

«Сейчас-то я знаю, почему Сталин тогда не выступил. Он был совершенно парализован в своих действиях и не собрался с мыслями»

[69].

А вот что пишет Микоян о 22 июня 1941 г.:

[70].

А.И. Микоян пишет о 24 июня:

[71].

А вот что пишет Микоян о 22 июня:

[72].

Почему Сталин не выступил в первый день, в 12 часов дня, предоставив это право Молотову, понятно – было еще не ясно, как развивается конфликт, насколько он широк, полномасштабная ли это война или какой-то ограниченный конфликт. Были предположения, что от немцев могут последовать какие-то заявления, ультиматумы. И самое главное, были основания считать, что советские войска сделают с агрессором то, что им вменялось в обязанность, – нанесут сокрушающий ответный удар, перенесут войну на территорию противника, и не исключено, что через несколько дней немцы запросят перемирия. Ведь именно уверенность в способности советских Вооруженных Сил справиться с внезапным нападением была одним из факторов (наряду с пониманием неполной готовности войск к большой войне и невозможностью, по разным причинам, начать войну с Германией в качестве агрессора), давших Сталину основания отказаться от разработки превентивного удара по немцам в 1941 г.

Но что ответить на слова А.И. Микояна и Н.С. Хрущева? Ведь слов В.М. Молотова мало. Конечно, можно (да, в общем, и нужно) скрупулезно проанализировать деятельность советского руководства в первые дни войны, собрать перекрестные свидетельства очевидцев, воспоминания, документы, газетные сообщения. Но, к сожалению, в рамках этой статьи это невозможно.

К счастью, есть источник, с помощью которого можно точно установить, был ли Сталин «совершенно парализован в своих действиях», был ли он «в таком подавленном состоянии, что не знал, что сказать народу», и т. п. Это Журнал записи посетителей кабинета И.В. Сталина [73].

Журнал записи посетителей кабинета И.В. Сталина свидетельствует:

21 июня – приняты 13 человек, с 18.27 до 23.00.

22 июня – приняты 29 человек с 05.45 до 16.40.

23 июня – приняты 8 человек с 03.20 до 06.25 и ^человек с 18.45 до 01.25 24 июня.

24 июня – приняты 20 человек с 16.20 до 21.30.

25 июня – приняты 11 человек с 01.00 до 5.50 и 18 человек с 19.40 до 01.00 26 июня.

26 июня – приняты 28 человек с 12.10 до 23.20.

27 июня – приняты 30 человек с 16.30 до 02.40

28 июня – принят 21 человек с 19.35 до 00.50

29 июня.

Таблицы полностью можно увидеть в приложении к статье.

Хорошо; если Сталин не пребывал в прострации с самого начала войны до 3 июля, то когда же он в нее впал? И что же такое эта прострация или депрессия, ведь подавленное состояние может быть разной степени тяжести. Иногда человек испытывает депрессию, но в то же время исполняет свои обязанности, а иногда человек выпадает из жизни на какое-то время полностью, не делая вообще ничего. Это весьма разные состояния, например как состояние бодрствования и состояние сна.

Тот же Журнал записи посетителей кабинета И.В. Сталина свидетельствует, что до 28 июня включительно Сталин напряженно (как и все, надо полагать, военные и гражданские руководители) работал. 29 и 30 июня записи в Журнале отсутствуют.

А.И. Микоян пишет в своих воспоминаниях:

«29 июня вечером у Сталина в Кремле собрались Молотов, Маленков, я и Берия. Подробных данных о положении в Белоруссии тогда еще не поступило. Известно было только, что связи с войсками Белорусского фронта нет. Сталин позвонил в Наркомат обороны Тимошенко. Но тот ничего путного о положении на Западном направлении сказать не смог. Встревоженный таким ходом дела, Сталин предложил всем нам поехать в Наркомат обороны и на месте разобраться с обстановкой»

[74].

Записи за 29 июня в Журнале, из которых следовало бы, что названные лица были у Сталина в Кремле вечером, отсутствуют. Может быть, А.И. Микоян ошибся и написанное им о встрече касается 28 июня, когда вечером этого дня у Сталина собрались в числе прочих Маленков, Молотов, Микоян и Берия, причем последние трое покинули кабинет в 00.50 ночью 29 июня? Но тогда ошибаются другие свидетели, пишущие о визите Сталина и членов Политбюро в Наркомат обороны именно 29 июня. Остается предположить, что по каким-то причинам записи о посещении Сталина Молотовым, Маленковым, Микояном и Берией в Журнале записи посетителей не производились.

29 июня 1941 г. была издана Директива СНК СССР и ЦК ВКП(б) партийным и советским организациям прифронтовых областей о мобилизации всех сил и средств на отпор немецко-фашистским захватчикам. Однако скорее всего она была подготовлена вечером 28 июня.

По словам Г.К. Жукова,

«29 июня И.В. Сталин дважды приезжал в Наркомат обороны, в Ставку Главного Командования, и оба раза крайне резко реагировал на сложившуюся обстановку на западном стратегическом направлении»

[75].

0 вечернем визите, о том, что происходило в его ходе и после него, известно. А со вторым визитом (или же первым по хронологии) неясно. О чем шла речь, когда он был, свидетельств не имеется. Может быть, первый визит в Наркомат обороны состоялся именно ночью (ранним утром) 29 июня, о сдаче Минска еще не было известно, и поэтому члены Политбюро, и И.В. Сталин в том числе, разъехались поспать.

Надо отметить еще то, что Наркомат обороны находился на улице Фрунзе. А Ставка Главного Командования, куда, по словам Жукова, Сталин также приезжал дважды в течение

29 июня, находилась, с момента создания, в кремлевском кабинете Сталина. Это с началом бомбежек Москвы она была переведена из Кремля на ул. Кирова (да к тому же на станции метро «Кировская» был подготовлен подземный центр стратегического управления Вооруженными силами, где были оборудованы кабинеты И.В. Сталина и Б.М. Шапошникова и разместилась оперативная группа Генштаба и управлений Наркомата обороны). Но первая бомбежка Москвы была в ночь с 21 на 22 июля 1941 г. Получается, что Сталин, помимо того, что дважды приезжал на ул. Фрунзе, в Наркомат, еще дважды приезжал в Кремль, где собирались члены Ставки. Может быть, в этом разгадка того, что Микоян написал: «29 июня вечером у Сталина в Кремле собрались Молотов, Маленков, я и Берия».

Днем 29-го слухи (в т. ч. сообщения иностранных новостных агентств) о падении Минска стали более основательными, сведений от военных о действительном положении вещей не было (по телефону), связь с войсками Белорусского фронта отсутствовала, Сталин небезосновательно предположил, что столица Белоруссии, может быть, уже захвачена германскими войсками. И второй (по словам Жукова) за 29 июня визит Сталина и членов Политбюро в Наркомат обороны был уже далеко не столь мирным.

Вот что рассказывает об этом визите его непосредственный участник, А.И. Микоян:

[76].

Эта цитата из рукописей воспоминаний А.И. Микояна, хранящихся в РЦХИДНИ, т. е. этот текст можно считать изначальным. А вот рассказ об этом же из книги «Так было», изданной в 1999 г. издательством «Вагриус»:

«В Наркомате были Тимошенко, Жуков и Ватутин. Жуков докладывал, что связь потеряна, сказал, что послали людей, но сколько времени потребуется для установления связи – никто не знает. Около получаса говорили довольно спокойно. Потом Сталин взорвался: «Что за Генеральный штаб? Что за начальник штаба, который в первый же день войны растерялся, не имеет связи с войсками, никого не представляет и никем не командует?»

Жуков, конечно, не меньше Сталина переживал состояние дел, и такой окрик Сталина был для него оскорбительным. И этот мужественный человек буквально разрыдался и выбежал в другую комнату. Молотов пошел за ним. Мы все были в удрученном состоянии. Минут через 5—10 Молотов привел внешне спокойного Жукова, но глаза у него были мокрые.

Главным тогда было восстановить связь. Договорились, что на связь с Белорусским военным округом пойдет Кулик – это Сталин предложил, потом других людей пошлют. Такое задание было дано затем Ворошилову.

Дела у Конева, который командовал армией на Украине, продолжали развиваться сравнительно неплохо. Но войска Белорусского фронта оказались тогда без централизованного командования. А из Белоруссии открывался прямой путь на Москву. Сталин был очень удручен» [77].

По словам издателя, сына А.И. Микояна, С.А. Микояна, основой послужил текст 3-го тома мемуаров, находившийся на момент смерти автора в Политиздате.

«Третий том, начинавшийся с периода после 1924 г., находился в работе в Политиздате, когда отца не стало, он умер 21 октября 1978 г., не дожив месяца до 83 лет. Через несколько недель меня вызвали в издательство и сообщили, что книга исключена из планов, а вскоре я узнал, что это было личное указание Суслова, побаивавшегося отца до самой его смерти и теперь осмелевшего. Сравнение диктовок отца с текстом, подвергшимся экзекуции редакторов, показало, что в ряде случаев мысли автора были искажены до неузнаваемости»

[78].

Поскольку мемуары А.И. Микояна крайне важны как источник, необходимо бы обращаться к неискаженной их версии. А то, что широко распространенная версия довольно сильно искажена, можно легко увидеть, сравнив эти две цитаты. Причем в дальнейшем подобные разночтения и несоответствия настолько односторонни, что возникают основания предположить, что эти мемуары готовились автором к печати во время правления Н.С. Хрущева. Возможно, изначальный текст подвергся правке именно в то время, поэтому все дополнения сделаны, чтобы укрепить читателя в том, что «прострация» Сталина была продолжительна, многодневна, а главное, в том, что Сталин и в самом деле отказался от управления страной, от власти и его соратникам пришлось уговаривать его взять бразды правления в руки.

Итак, Сталин убедился в том, как все плохо на фронте, что армейское руководство не оправдало доверия, утратило управление войсками на самом ответственном участке фронта, а между политическим и военным руководством наметился конфликт, недопонимание какое-то. Может быть, это всколыхнуло в Сталине те подозрения, которыми он руководствовался, вскрывая и выкорчевывая военно-фашистские заговоры в армии. Ведь репрессированные военачальники обвинялись и в том, что в случае войны собирались перейти на сторону врага, подрывать обороноспособность, намеренно плохо командовать и всячески вредить. А то, что происходило на фронте, походило на вредительство – немцы продвигались практически теми темпами, как в Польше или во Франции, а руководство Красной Армии, несмотря на то что регулярно уверяло Сталина в способности в случае нападения агрессора удержать его и через короткое время перейти в решающее контрнаступление, оказалось несостоятельным.

С такими (возможно) мыслями Сталин вышел из Наркомата обороны и сказал соратникам знаменитую фразу. По воспоминаниям Микояна, было так:

«Когда мы вышла из Наркомата, он такую фразу сказал: Ленин оставил нам великое наследие, мы – его наследники – все это просрали. Мы были поражены высказыванием Сталина. Выходит, что все безвозвратно мы потеряли? Посчитали, что это он сказал в состоянии аффекта…» [79].

Об этом же вспоминает и Молотов:

[81].

Берия, по словам Хрущева, рассказал ему, что дело было так:

«Берия рассказал следующее: когда началась война, у Сталина собрались члены Политбюро. Не знаю, все или только определенная группа, которая чаще всего собиралась у Сталина. Сталин морально был совершенно подавлен и сделал такое заявление: «Началась война, она развивается катастрофически. Ленин оставил нам пролетарское Советское государство, а мы его просрали». Буквально так и выразился. «Я, – говорит, – отказываюсь от руководства», – и ушел. Ушел, сел в машину и уехал на Ближнюю дачу. Мы, – рассказывал Берия, – остались. Что же делать дальше?»

[82].

Н.С. Хрущев, приводя слова Берии, неточен. Как следует из воспоминаний Микояна, свое заявление Сталин сделал, выйдя из Наркомата, после чего вместе с группой товарищей уехал на дачу. Микояна на даче не было, соответственно если бы Сталин заявил: «Началась война, она развивается катастрофически. Ленин оставил нам пролетарское Советское государство, а мы его просрали. Я отказываюсь от руководства» – на даче, Микоян не услышал бы ни первой, ни второй его части. А он первую часть услышал, о чем и написал в мемуарах.

Хрущев неточен и в следующем: Берия якобы сказал, что он остался, а Сталин уехал на дачу, но сам Берия, обращаясь к Молотову в 1953 г., определенно пишет, что он вместе с Молотовым был на даче Сталина.

Но самое главное не это, все это можно было бы списать на аберрацию памяти Н.С. Хрущева и фрагментацию ее, главное – слова Сталина, что он отказывается от руководства. Это очень важный момент. Допустимо ли принять интерпретацию Хрущевым якобы слов Берии, что Сталин и впрямь отказался от руководства?

Во всем остальном, поведанном в этом рассказе, Хрущев несколько неточен. Слова Хрущева – не очевидца – не подтверждаются воспоминаниями Молотова и Микояна, очевидцев. Ни первый, ни второй ни слова не сказали о том, что Сталин отказался от власти. А уж это было бы посильнее, чем слово «просрали». Это бы точно было запомнено и отмечено если не Молотовым, который в какой-то мере обелял Сталина, то уж Микояном точно, особенно если вспомнить об антисталинской направленности редактуры его мемуаров.

Американский исследователь И. Куртуков, занимавшийся данным вопросом, заявил, что слов Хрущева достаточно, чтобы сделать вывод: Сталин в какой-то момент 29–30 июня 1941 г. отрекся от власти, нужно лишь установить, сделал он это под влиянием депрессии, сгоряча, или обдуманно – чтобы испытать своих соратников, заставить их просить его о возвращении во власть, наподобие того как Иван Грозный заставил своих бояр идти к нему на поклон.

«Трудно сказать, было ли это искренним импульсивным поступком или тонким ходом, рассчитанным как раз на то, что Политбюро соберется и попросит его обратно во власть, но факт явно имел место быть»

[83].

Соображения о том, что мемуары Хрущева, в силу явной неприязни к Сталину их автора и общей склонности

Н.С. Хрущева к искажению исторической правды, не могут быть признаны достаточным основанием для того, чтобы сделать такой вывод, г-н Куртуков дезавуирует следующим образом: воспоминания Хрущева (точнее, пересказ тем слов Берии) состоят из тех же фрагментов, что и воспоминания Молотова и записка Берии Молотову, просто «у Хрущева эти фрагменты перепутаны». Куртуков признает, что «Хрущев работает как глухой телефон» и «знает историю только со слов Берия», рассказывая ее «много позже событий», но считает, что правоту слов Хрущева об отказе Сталина от власти подтверждает дальнейшее развитие событий.

Допустим, что события, изложенные Хрущевым, хронологически перепутаны, но в отдельности происходили. Но ни у Молотова, ни у Берии не говорится о том, что Сталин заявил об отказе от власти. Нет у них таких фрагментов.

И. Куртуков приводит цитату из разговора Молотова с Чуевым:

«Дня два-три он не показывался, на даче находился. Он переживал, безусловно, был немножко подавлен./…/ Трудно, сказать двадцать второго это было или двадцать третьего это было, такое время, когда сливались один день с другим» (Чуев Ф.Молотов. Полудержавный властелин. – М.: Олма-Пресс, 2000. C. 399)

[84].

И сопровождает эту цитату комментарием:

««Двадцать второе или двадцать третье» пусть тут не смущают, они всплыли из хрущевской версии, которую как раз Чуев с Молотовым обсуждал. Конечно, невозможно через 43 года точно вспомнить дату событий, важно подтверждение факта «прострации»

[85].

В данном случае нельзя не согласиться с мнением И. Куртукова насчет датировки цитаты, и в этом случае имеет смысл воспроизвести эту цитату без купюр:

Действительно, воспоминание Молотова относится ко времени их с Берией визита на сталинскую дачу в ночь с 29 на 30 июня 1941 года, и Молотов прямо подтверждает, что никаких отказов Сталина от власти он не слышал. А поскольку он, в отличие от Хрущева, на пересказе якобы слов Берии которым И. Куртуков строит доказательства того, что Сталин все-таки от власти отрекался, был очевидцем, его свидетельство будет, во всяком случае, не хуже. А скорее всего, основательнее.

Свою работу И. Куртуков подытоживает так:

Версия И. Куртукова вполне правдоподобна за исключением нескольких фрагментов:

♦ Сталин сказал «мы все просрали» не на даче, а после посещения Наркомата обороны, перед отъездом на дачу;

♦ Сталин вернулся к «обычному ритму трудовой деятельности» не 1 июля, а 30 июня, т. к. принял активное участие в работе только что созданного ГКО, вел телефонные переговоры, принимал кадровые решения и т. д.;

♦ то, что Сталин сказал, что «уходит от власти», выглядит несколько интуитивистским выводом, потому что источник (мемуары Хрущева), на основании которого делается столь определенный вывод, крайне ненадежен, к тому же опровергается воспоминаниями Молотова. Можно было бы предположить, что такая фраза могла прозвучать в той или иной форме (например, «я устал»), но вряд ли корректно столь категорично утверждать, что Сталин добровольно отказался от руководства и сказал: «Я ухожу».

* * *

Итак, вечером 29 июня, может быть, уже и ночью 30-го Сталин, Молотов и Берия (и, возможно, Маленков) приехали на сталинскую Ближнюю дачу в Кунцево, там состоялась беседа, о содержании которой Берия пишет в 1953 г. в своей записке Молотову:

«Вячеслав Михайлович! […]Вы прекрасно помните, когда в начале войны было очень плохо и после нашего разговора с т-щем Сталиным на его Ближней даче. Вы вопрос поставили ребром у Вас в кабинете в Совмине, что надо спасать положение, надо немедленно организовать центр, который поведет оборону нашей родины, я Вас тогда целиком поддержал и предложил Вам немедленно вызвать на совещание т-ща Маленкова Г.М., а спустя небольшой промежуток времени пришли и другие члены Политбюро, находившиеся в Москве. После этого совещания мы все поехали к т-щу Сталину и убедили его о немедленной организации Комитета Обороны Страны со всеми правами»

[86].

Эта записка должна восприниматься, наряду с журналами записей посетителей сталинского кабинета, как наиболее ценный источник по данному вопросу, т. к. мемуары люди пишут обычно в безопасности и не особенно боятся нечеткости памяти, и даже если мемуарист что-то приукрасит, то это вызовет лишь неудовольствие тех, кто знает, как оно было на самом деле. А вот Берия писал записку, пытаясь спасти свою жизнь, и врать ему о фактах не было никакой возможности – он, конечно, льстил адресатам, но обстоятельства способствовали искренности.

Можно предположить, что именно во время этой беседы подавленность Сталина достигла крайней точки. Конечно, разговор шел о том тяжелом положении, в котором оказалась страна. Вряд ли беседа не могла затронуть недавнее посещение Наркомата обороны и вопросы управления армией. Может быть, речь зашла и о том, что не всех врагов еще изъяли из армии, ведь репрессии в Вооруженных силах продолжались. В июне 1941 г. были арестованы Смушкевич, Рычагов, Штерн, а уже после начала войны – Проскуров и Мерецков. Сохранилась и склонность к построению ветвистых «заговоров», так как некоторых из арестованных, например Мерецкова, помимо связки с «делом Штерна» пытались пристегнуть и к Павлову, которого арестовали несколькими днями позднее и который пока еще был комфронта. Раз страна оказалась в тяжелом положении, должны быть ответственные за это, а кто более подходил на роль козлов отпущения, чем военные, которые не справились со своими обязанностями. На фоне этого у Сталина могли возникнуть опасения о том, что военные способны выйти из-под контроля, попытаться сменить политическое руководство, совершить государственный переворот или даже вступить в переговоры с немцами. В любом случае было ясно – чтобы попытаться выйти из этого тяжелого положения, нужно продолжать воевать, а для этого надо возобновить управление войсками и управление военачальниками – полное и безоговорочное.

* * *

30 июня, вероятно часов в 14, в молотовском кабинете встретились Молотов и Берия. Молотов заявил Берии, что надо «спасать положение, надо немедленно организовать центр, который поведет оборону нашей родины». Берия его «целиком поддержал» и предложил «немедленно вызвать на совещание т-ща Маленкова Г. М.», после чего «спустя небольшой промежуток времени пришли и другие члены Политбюро, находившиеся в Москве».

Микояна с Вознесенским пригласили к Молотову около 16 часов.

[87].

Возникают вопросы – не было ли создание ГКО обсуждено со Сталиным во время ночной беседы? Нельзя полностью отрицать, что создание ГКО было согласованным – между Сталиным, Берией и Молотовым либо между Сталиным и Молотовым – шагом. Прямых доказательств, как и опровержений, этому нет, но если вспомнить, что Молотов без ведома Сталина не предпринимал никаких глобальных инициатив и был всегда лишь исполнителем, странно, почему он вдруг решился на столь неординарную акцию – создать орган власти с диктаторскими полномочиями. Не исключено также, что Молотов 30 июня говорил со Сталиным по телефону и хотя бы в общих чертах обговорил создание ГКО. А может быть, в беседе Сталин дал понять, без конкретизации, что такой орган обязательно нужен. А Молотов с Берией срочно разработали план, всем объяснили его суть и приехали к Сталину уже с готовым решением. Такую версию (что создание ГКО было инициативой Сталина) выдвинул И.Ф. Стаднюк.

[88].

То, что создание ГКО так или иначе стало следствием ссоры в Наркомате обороны, вряд ли может быть подвергнуто сомнению. Но то, что Сталин утром 30 июня прибыл в Кремль и начал там создавать ГКО, – крайне маловероятно.

В любом случае, даже если Молотов и выступил инициатором создания ГКО, это не может свидетельствовать о том, что Сталин добровольно отказался от власти, а вот о том, что Сталин был удручен недостаточной концентрацией власти в своих руках в такое тяжелое, военное время и об этом сказал Молотову с Берией во время встречи на даче, это вполне может свидетельствовать. И Молотов (который сказал Чуеву, что «поддерживал» Сталина как раз в эти дни) правильно понял задачу. Тем более что ГКО не был чем-то экстраординарным.

17 августа 1923 г. из Совета труда и обороны РСФСР был образован Совет труда и обороны СССР (СТО). Председателями его были последовательно Ленин, Каменев и Рыков, а с 19 декабря 1930 г. – Молотов.

«27 апреля 1937 г. (почти одновременно с организацией узких руководящих комиссий в Политбюро) Политбюро приняло решение о создании Комитета обороны СССР при СНК СССР. Новый комитет фактически заменил Совет труда и обороны СССР (который был упразднен тем же решением от 27 апреля) и совместную комиссию Политбюро и СНК по обороне, работавшую с 1930 г. В Комитет обороны под председательством Молотова вошли семь членов (В.М. Молотов, И.В. Сталин, Л.М. Каганович, К.Е. Ворошилов, В.Я. Чубарь, М.Л. Рухимович, В.И. Межлаук) и четыре кандидата в члены (Я.Б. Гамарник, А.И. Микоян, A.A. Жданов, Н.И. Ежов). Таким образом, Комитет обороны по своему составу в значительной мере совпадал с узкими руководящими комиссиями Политбюро. По сравнению с прежней комиссией обороны Комитет обороны имел более значительный аппарат. В декабре 1937 г. по этому поводу было принято специальное решение Комитета обороны, утвержденное затем Политбюро, которое предусматривало, что аппарат Комитета обороны должен готовить к рассмотрению в Комитете вопросов мобилизационного развертывания и вооружения армии, подготовки народного хозяйства к мобилизации, а также проверять исполнение решений Комитета обороны. Для контроля за исполнением решений создавалась специальная главная инспекция Комитета обороны, получившая широкие права, в том числе за счет упраздняемых отдела обороны Госплана и групп военного контроля Комиссии партийного контроля и Комиссии советского контроля»

[89].

С момента существования Советской страны существовал орган, в функции которого, помимо оборонных задач, входил контроль за экономикой, а в случае войны он должен был организовать оборону СССР. Состав КО практически совпадал с партийной верхушкой, т. е. в случае войны оборону страны должна была организовывать партия и военными командовать – тоже она. И недаром СТО был преобразован в КО в апреле 1937 г., перед началом процесса антисоветской троцкистской военной организации («дело Тухачевского»), которая, по утверждению следствия, планировала военный переворот на 15 мая 1937 г. Армию предстояло «чистить», а без партийного главенства над армией это представлялось делом трудным.

Главой Комитета обороны до 7 мая 1940 г. был Молотов, сменивший Литвинова на посту наркома иностранных дел, Молотова же сменил Ворошилов. Членами Комитета обороны были, в частности, Кулик, Микоян и Сталин. В 1938 г. был создан Главный Военный Совет РККА, членом которого стал И.В. Сталин.

В дальнейшем по мере того, как Сталин продвигался к тому, чтобы совместить пост генсека ЦК ВКП(б) и должность Председателя СНК СССР, т. е. сосредоточить в своих руках и партийную, и советскую ветви власти в стране, продолжилось строительство нового, внеконституционного органа, который бы в случае необходимости мог взять себе всю власть в стране – установить практическую диктатуру

[90].

В общем, к началу войны партийная и советская – и вообще всякая власть принадлежала одним и тем же людям, а главным над ними был И.В. Сталин.

Когда Молотов предложил создать ГКО, он не предложил ничего нового. Он предложил создать временный, чрезвычайный орган, «которому отдать всю полноту власти в стране. Передать ему функции Правительства, Верховного Совета и ЦК партии». А власть в ГКО должна принадлежать «пятерке Политбюро» – Сталину, Молотову, Ворошилову, Маленкову и Берии [91]. Но этот новый орган, по сути, формально объединял уже существующие партийные и советские органы.

Итак, примерно в 16 часов к Молотову пришли Микоян с Вознесенским, какое-то время заняло обсуждение, потом решили ехать к Сталину на дачу. Вот как приезд на дачу выглядит в «изначальных» воспоминаниях Микояна:

[92].

А вот как в «правленых».

[93].

Возникает вопрос по сути – а может быть, Сталин и собирался всех созвать? Приехал бы в Кремль, кого надо созвал. Сталин часто приезжал в Кремль к 7 часам вечера, например, 23 июня он приехал к 18.45, 25 июня – к 19.40, а 28 июня – к 19.35.

А группа товарищей прибыла к нему как раз к этому времени, а то и раньше. Тем более – зачем бы Сталину ехать в Кремль и всех там собирать, если он, скорее всего, знал о том, что к нему собираются члены Политбюро в столь широком составе, в то время, когда они собирались выехать из Кремля. Вероятно, они со Сталиным созванивались, перед тем как к нему ехать.

Слова о том, что, дескать, у Микояна «не было сомнений: он [Сталин] решил, что мы приехали его арестовать», однотипны со словами Хрущева:

«Когда мы приехали к нему на дачу, то я (рассказывает Берия) по его лицу увидел, что Сталин очень испугался. Полагаю, Сталин подумал, не приехали ли мы арестовать его за то, что он отказался от своей роли и ничего не предпринимает для организации отпора немецкому нашествию?»

[94]. И не вызывают ничего, кроме устойчивых сомнений.

Далее, вполне возможен вариант, что товарищи (Берия с Молотовым) придали подавленности Сталина (в беседе на даче в ночь с 29 на 30 июня) намного большее значение, чем ей придавал сам Сталин и чем она была в действительности. Мало ли людей вечером машут рукой и говорят – все надоело, а с утра спокойно продолжают делать свое дело? Конечно, Сталин вряд ли часто проявлял свои чувства перед соратниками, и более-менее яркое их проявление (а оснований было достаточно) могло всерьез напугать Молотова с Берией, но это не значит, что Сталин чувствовал именно то, что они ему приписали. С этой точки зрения удивление Сталина неожиданным визитом вполне понятно. Может быть, Сталин после отъезда товарищей решил выпить вина, выспаться, а назавтра приступить к делам. А тут на следующий день – такая делегация.

[95].

После обсуждения этих вопросов был подготовлен указ об образовании ГКО (Указ Президиума Верховного Совета СССР от 30 июня 1941 г.), затем Сталин, уже будучи главой ГКО, занялся кадровыми вопросами.

Пишет Жуков Г.К. в своих воспоминаниях:

«30 июня мне в Генштаб позвонил И.В. Сталин и приказал вызвать командующего Западным фронтом генерала армии Д.Г. Павлова»

.

Был отстранен от командования Западным фронтом Д.Г. Павлов. Вместо Павлова командующим Западным фронтом назначен С.К. Тимошенко. Ватутин назначен начальником штаба Северо-Западного фронта. Также в этот день, 30 июня, ГКО принял ряд постановлений о мобилизации женщин и девушек для несения службы в войсках ПВО, связи, внутренней охраны, на военно-автомобильных дорогах и т. д.

Сталин в этот день в Кремль уже не поехал, а на следующий день, 1 июля, принял в своем кабинете 23 человека с 16.40 до 01.30 2 июля.

* * *

Какие можно сделать выводы.

1. «Прострация» Сталина, если под этим считать неспособность выполнять свои обязанности, выпадение из жизни, именно то, что подразумевалось в мифе, придуманном Н.С. Хрущевым, отсутствовала вообще. Не было ее.

2. «Прострация» Сталина, если под этим считать подавленное состояние, выраженное плохое настроение, длилась с 29 по 30 июня, и надо отметить, что 29 июня – в воскресенье – рабочий день Сталина отличался от предыдущих лишь отсутствием записей в Журнале приема посетителей, хотя Сталин неоднократно выезжал в этот день в НКО и СГК.

3. Отказ Сталина от власти подтверждается словами Хрущева и опровергается словами Молотова, если говорить об источниках.

Косвенными доказательствами того, что Сталин не отказывался от власти, могут считаться:

♦ отсутствие каких-либо упоминаний об этом, помимо мемуаров Хрущева, которые, по сравнению с мемуарами других участников событий, крайне тенденциозны и ненадежны;

♦ известные по многочисленным свидетельствам личностные особенности И.В. Сталина никоим образом не характеризуют его как человека, способного отказаться от власти, а напротив, крайне властолюбивого.

Приложение

ВЫПИСКИ ИЗ ЖУРНАЛА ПОСЕЩЕНИЙ КАБИНЕТА И.В. СТАЛИНА (22–28 ИЮНЯ 1941 Г.)

62 «Политическое образование». 1988, № 9. С. 74–75.
63 Хрущев Н.С.Доклад на закрытом заседании XX съезда КПСС 24–25 февраля 1956 г. (ХрущевН.С.О культе личности и его последствиях. Доклад XX съезду КПСС // «Известия ЦК КПСС», 1989 г., № 3)
64 Хрущев Н.С.Время. Люди. Власть (Воспоминания). Книга I. – М.: ПИК «Московские Новости», 1999. С. 300–301.
65 Медведев Р.Был ли кризис в руководстве страной в июне 1941 года? // «Государственная служба», 3 (35), май – июнь 2005.
66 Соколов А.К., Тяжельников B.C.Курс советской истории, 1941–1991. Учебное пособие. – М.: Высш. шк., 1999. 415 с.
67 Медведев Р.И. В. Сталин в первые дни Великой Отечественной войны// Новая и новейшая история, № 2, 2002; Был ли кризис в руководстве страной в июне 1941 года? // «Государственная служба», 3 (35), май – июнь 2005; Пыхалов И.Великая Оболганная война. – М.: Яуза, Эксмо, 2005. С. 284–303;Куртуков И.Бегство Сталина на дачу в июне 1941 г.
68 Горьков Ю.А.Государственный Комитет Обороны постановляет (1941–1945). Цифры, документы. – М., 2002. С. 222–469 (АПРФ.Ф. 45. On. 1.В. 412. Л. 153–190, Л. 1—76; Д. 414. Л. 5—12; л. 12–85 об.; Д. 415. Л. 1—83 об.; Л. 84–96 об.; Д. 116. Л. 12 —104; Д. 417. Л. 1–2 об.).
69 Хрущев Н.С.Время. Люди. Власть (Воспоминания). Книга I. – М.: ИИК «Московские Новости», 1999. С. 300–301.
70 Микоян А.И.Так было. – М.: Вагриус, 1999.
71 Там же.
72 Чуев Ф.Молотов. Полудержавный властелин. – М.: Олма-Пресс, 2000.
73 Горьков ЮЛ.Государственный Комитет Обороны постановляет (1941–1945). Цифры, документы. – М., 2002. С. 222–469 (АПРФ.Ф. 45. On. 1. В. 412. Л. 153–190. Л. 1—76; Д. 414. Л. 5—12; Л. 12–85 об.; Д. 415. Л. 1—83 об.; л. 84–96 об.; Д. 116. Л. 12—104; Д. 417. л. 1–2 об.).
74 Микоян А.И.Так было. – М.: Вагриус, 1999.
75 Жуков Г.К.Воспоминания и размышления: В 2 т. – М.: Олма-Пресс, 2002. С. 287.
76 1941 год. Т. 2. – М., 1998. С. 495–500 (РЦХИДНИ.Ф. 84. Оп. 3. Д. 187. Л. 118–126).
77 Микоян А.И.Так было. – М.: Вагриус, 1999.
78 Там же.
79 1941 год. Т. 2. – М., 1998. С. 495–500 (РЦХИДНИ.Ф. 84. Оп. 3. Д. 187. Л. 118–126).
80 Речь идет о 29 июня, так как обсуждается роман Чаковского, в котором описан этот визит.
81 Чуев Ф.Молотов. Полудержавный властелин. М.: Олма-Пресс, 2000.
82 Хрущев Н.С.Время. Люди. Власть (Воспоминания). Книга I. – М.: ИИК «Московские Новости», 1999. С. 300–301.
83 Куртуков И.Бегство Сталина на дачу в июне 1941 г…
84 Там же.
85 Там же.
86 Лаврентий Берия. 1953. Стенограмма июльского пленума ЦК КПСС и другие документы. – М.: МФ «Демократия», 1999. С. 76 (АП РФ.Ф. 3. Оп. 24. Д. 463, Л. 164–172. Автограф. Опубликовано: «Источник», 1994, № 4).
87 1941 год. т. 2. – М., 1998. С. 495–500 (РЦХИДНИ.Ф. 84. Оп. 3. Д. 187. Л. 118–126).
88 СтаднюкИ.Ф.Исповедь сталиниста. – М., 1993. С. 364.
89 Хлевнюк О.В.Политбюро. Механизмы политической власти в 30-е годы. – М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 1996.
90 Там же.
91 Раньше (в 1937 г., например) в пятерку входили Каганович с Микояном, но к началу войны их заменили Маленков с Берией.
92 1941 год. Т. 2. – М., 1998. С. 495–500 (РЦХИДНИ.Ф. 84. Оп. 3. Д. 187. Л. 118–126).
93 Микоян А.И.Так было. – М.: Вагриус, 1999.
94 Хрущев Н.С.Время. Люди. Власть (Воспоминания). Книга I. – М.: ИИК «Московские Новости», 1999. С. 300–301.
95 1941 год. т. 2. – М., 1998. С. 495–500 (РЦХИДНИ.Ф. 84. Оп. 3. Д. 187. Л. 118–126).

6. Деятельность Советского правительства в первые дни войны

Одним из самых распространённых мифов является утверждение о том, что в первые дни войны советское правительство и, прежде всего И. В. Сталин, находились в панике, растерянности и бездействии. Эти утверждения документально опровергаются записями рассекреченной «секретной тетради», в которой систематически вёлся скрупулёзный учёт дат и времени приёма И. В. Сталиным вызванных им лиц. Так, в первые часы нападения Германии на СССР последовательно были вызваны В. М. Молотов, Л. П. Берия, К. Е. Ворошилов, Г. К. Жуков, С. К. Тимошенко, Н. Г. Кузнецов, Г. М. Маленков, А. Я. Вышинский, Д. З. Мануильский и др. — всего 28 человек. В этот же день с обращением к народу выступил В. М. Молотов — второе лицо в стране по иерархии того времени. Этого не мог сделать И. В. Сталин, поскольку он, как следует из мемуаров Г. К. Жукова, был болен гриппом. В своём обращении В. М. Молотов объявил о вероломном нападении Германии на СССР, о введении в стране военного положения и об объявлении войны. В этот же день состоялось заседание политбюро ЦК ВКП(б), на котором было рассмотрено создавшееся военное положение в стране. Особые военные округа Прибалтийский, Западный, Киевский были преобразованы соответственно в Северо-Западный, Западный и Юго-Западный фронты, которыми командовали М. М. Попов, Д. Г. Павлов и М. П. Кирпонос.

23 июня на приём к И. В. Сталину было вызвано 30 чел. В этот же день было принято постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) о создании Главного Командования Вооружённых сил СССР во главе с С. К. Тимошенко. 24 июня принято 19 чел., в этот день был учреждён Совет по эвакуации и особый Ленинградский военный округ преобразован в Северный фронт. 25 июня принято 29 чел, 26 июня — 27 чел., 27 июня — 30 чел, 28 июня — 21 чел. И т. д. Время отдыха И.В.Сталина в первую неделю войны составляло 2–3 часа в сутки [21].

30 июня Президиум ВС СССР, СМ и ЦК ВКП(б) приняли решение об учреждении Государственного Комитета Обороны (ГКО), в руках которого сосредотачивалась вся власть в стране. Руководство ГКО было возложено на И. В. Сталина. 1 июля было принято постановление о расширении прав народных комиссаров в условиях военного времени, 2 июля принято постановление СНК «О всеобщей обязательной подготовке населения к ПВО». 3 июля И. В. Сталин выступил с обращением к народу, в котором охарактеризовал сложившуюся обстановку и изложил программу борьбы с фашистскими захватчиками. Затем последовательно принимались решения о создании дивизий народного ополчения, о разработке народно-хозяйственного плана обеспечения обороны страны (4 июля), об учреждении главных командований Северо-Западного, Западного и Юго-Западного стратегических направлений, о преобразовании ставки главного командования в ставку верховного командования, о развёртывании партизанского движения и т. д.

Злостной клеветой является также появление в печати и СМИ утверждений о том, что в начале войны И. В. Сталин через руководителя внешней разведки пытался организовать переговоры с немецкой стороной о заключении сепаратного мира с Германией за счёт уступки ей некоторых территорий СССР. Какие-либо документы, подтверждающие не только эти намерения, но и что-либо похожее на это, отсутствуют

Около 21:00 21 июня, переплыв реку Буг, советским пограничникам сдался ефрейтор вермахта по имени Альфред Лисков. Он сообщил, что является убеждённым коммунистом и не желает участвовать в войне против СССР. Он также сообщил, что накануне его побега их командир сообщил им, что ранним утром 22 июня начнётся наступление против советских войск.

Стоит отметить, что сосредоточение немецких дивизий на границе с СССР не являлось секретом для советской разведки. О нём знали весь 1941 год, и СССР даже неоднократно протестовал против этого и обращался к немецкому руководству с просьбой объяснить, что это значит.

Немцы провели весьма умелую кампанию по дезинформации, дабы развеять сомнения советского руководства. Они заверяли, что сосредоточение войск на советской границе является обманным манёвром, чтобы усыпить бдительность англичан и подготовить десантную операцию. Чтобы полностью исключить возможность нежелательных утечек, солдатам, направлявшимся на восток, объясняли, что часть из них примет участие в высадке в Британии после отвлекающего манёвра, а другие через территорию СССР совершат переход для вторжения в Индию. Немецким солдатам сообщили об истинной цели их пребывания в приграничной территории только вечером 21 июня.

Советское руководство считало нападение Германии теоретически возможным, но вероятность оценивало как невысокую. Этим и объясняются противоречивые приказы в последние дни перед началом войны. Поздним вечером 21 июня отдельные приграничные части, занимавшие оборону на границе, были приведены в боевую готовность. Однако тем же приказом им запрещалось поддаваться на провокации. По сути, вторая часть приказа отменяла первую. Поэтому далеко не все части, получившие приказ, были готовы к обороне.

Но вернёмся к перебежчику. Лисков был задержан солдатами 90-го пограничного отряда около 21:00. Однако в части не было переводчика, а из солдат немецким никто не владел. Драгоценное время было потрачено на то, чтобы доставить перебежчика в штаб в город Владимир-Волынский, на что ушло несколько часов. Только в час ночи 22 июня Лискова удалось полноценно допросить — он сообщил всё, что знал о наступлении. Информация показалась военным сомнительной. Она была доложена командующему 5-й армией генерал-майору Потапову, которому она также показалась сомнительной. Пока военные решали, что делать, прошло ещё несколько часов, и только в 03:10 информация была передана в НКГБ. До наступления немцев оставалось всего несколько минут.

Первые атаки

В 3:07 вице-адмирал Октябрьский, командующий Черноморским флотом, доложил Жукову о приближении большой группы неопознанных самолётов и получил приказ отразить атаку. Через 20 минут из Западного округа приходит сообщение о воздушном налёте. Одновременно о бомбардировках сообщает Киевский округ. Через 10 минут аналогичная информация поступает от Прибалтийского военного округа.

В 3:45 86-й Августовский пограничный отряд вступает в перестрелку с небольшой немецкой разведывательной группой. После скоротечной перестрелки в 4:05 погранзастава подвергается мощному артиллерийскому обстрелу, после чего начинается полноценное столкновение с немецкими частями. Одновременно о вторжении немецких частей сообщают Прибалтийский и Западный военные округа.

Советская авиация. Фото © ТАСС / DPA / ZUMApress.com

Что происходит в Кремле

Что происходило в Кремле в первые минуты войны, до сих пор остаётся главной загадкой первого дня. Прежде всего потому, что все непосредственные свидетели оставили крайне противоречивые мемуары, рисующие совершенно разную картину.

Так, Жуков в своих мемуарах уверенно сообщал, что после того, как он получил первую информацию о налётах вражеской авиации, он позвонил в Кремль и потребовал разбудить Сталина, после чего сообщил ему о начале войны. Сталин в ответ велел ему прибыть на экстренное заседание Политбюро, которое он тут же созвал.

Однако хорошо известно, что Сталин любил работать по ночам и заседания Политбюро нередко длились до утра. Действительно ли в Кремле в ту ночь никого не было? Этому противоречат воспоминания Микояна.

Микоян утверждал, что заседание Политбюро длилось с вечера и до трёх часов утра. Причём туда приехал и сам Жуков, то есть никакого ночного звонка с просьбой разбудить Сталина не было. Он также сообщает, что на заседании Политбюро рассматривалось донесение о перебежчике Лискове, но Сталин склонялся к тому, что это может быть провокацией. После трёх часов члены Политбюро стали разъезжаться, но тут же вернулись, узнав о начале войны.

Маршал Советского Союза Георгий Жуков. Фото © ТАСС

Молотов утверждает, что Политбюро разошлось около 23 часов 21 июня, а через три часа позвонил Жуков — и все снова собрались около трёх часов ночи. Эта версия не совпадает по времени с той, которую рассказал Жуков, но не противоречит ей по сути.

Наконец, сын Берии утверждал, что в ту ночь вообще никто не ложился спать и Политбюро заседало всю ночь.

Всем этим версиям противоречит главный документ — журнал посещений кремлёвского кабинета Сталина, в котором скрупулёзно фиксировались все посетители и время. Если верить журналу, то вечером 21 июня у Сталина было заседание Политбюро с участием военных. На нём присутствовали Жуков, нарком обороны Тимошенко, глава политуправления РККА Мехлис, адмирал Кузнецов, маршалы Будённый и Ворошилов.

Именно на этом заседании и была разработана директива о приведении приграничных частей в состояние боевой готовности. Солдатам предписывалось занять огневые точки, рассредоточить авиацию на полевых приграничных аэродромах, подготовить части ПВО. В директиве сообщалось о возможном нападении немецких частей, но вместе с тем содержался призыв не поддаваться на провокации, что привело в недоумение командный состав на местах.

Заседание Политбюро закончилось в 23 часа. Последними кремлёвский кабинет покинули Молотов, Ворошилов и Берия. Следующее заседание Политбюро началось в 5:45 утра 22 июня, примерно через полтора-два часа после первых налётов. На нём присутствовали Молотов, Мехлис, Берия, Жуков, Тимошенко. Микоян приехал в 7:55, что противоречит его воспоминаниям (он утверждал, что около четырёх утра). Кремлёвский журнал противоречит всем воспоминаниям непосредственных свидетелей, но если закрыть глаза на некоторые нестыковки со временем, то версия Жукова является наиболее близкой к реальности.

Объявление войны

Советские лидеры, а позднее советские историки и писатели неизменно подчёркивали факт вероломного нападения Германии без объявления войны. Настолько, что это превратилось в непреложную истину, многие даже считают, что немцы вообще не объявляли войну. На самом деле это не совсем так. Нацисты объявили войну в первые часы после нападения.

В два часа ночи советскому послу в Германии Деканозову сообщили, что в четыре утра (по местному времени) ему надо явиться к министру иностранных дел Риббентропу для важного сообщения. Деканозов прибыл и выслушал меморандум Риббентропа, который сообщил, что СССР ведёт антигерманскую политику и сосредотачивает свои силы на границе, поэтому фюрер считает нужным принять контрмеры военного характера. Само слово «война» не употреблялось, но всё было и без того понятно.

В Москве в это время уже было пять утра — из-за разницы во времени, которая тогда составляла один час. В это же время Молотов принял немецкого посла графа Фридриха Шуленбурга. Тот был убеждённым противником нацизма вообще и войны с СССР в частности, поэтому не смог скрыть разочарования, зачитывая ноту. В дальнейшем Шуленбург был сторонником прекращения войны, вступил в заговор «20 июля» против Гитлера и был казнён вместе с остальными заговорщиками.

Слева направо: Владимир Георгиевич Деканозов, Фридрих Шуленбург. Фото © Public Domain

Таким образом, немцы действительно атаковали без объявления войны, поскольку между первыми атаками и встречей дипломатов прошло от часа до полутора. Кроме того, немцы нарушили ещё одну неписаную, но очень важную часть дипломатического этикета. Они не выдвинули никаких ультиматумов, как это обычно делалось накануне войны.

Прострация

Впервые версия о том, что в первые дни Сталин впал в прострацию и не руководил страной, была озвучена Хрущёвым. Ссылаясь на рассказ уже покойного к тому моменту Берии, Хрущёв писал: «Сталин выглядел старым, пришибленным, растерянным. Членам Политбюро, собравшимся у него в кабинете, он сказал: «Всё, чего добился Ленин и что он нам оставил, мы прос… Всё погибло». И, ничего не добавив, вышел из кабинета, уехал к себе на дачу, а потом некоторое время никого не принимал».

Позднее эта версия была некоторыми публицистами переосмыслена вплоть до того, что Сталин уехал на дачу, спрятался под диван и не выходил несколько дней. Нечто похожее действительно произошло со Сталиным, но не 22 июня, а через неделю — 29 июня, когда, узнав о падении Минска, он разругался с Жуковым и уехал на дачу, где пробыл сутки, никого не принимая. А когда к нему приехала делегация Политбюро, поначалу решил, что его собираются арестовать (по словам Микояна), но окружению Сталина удалось подбодрить его, и он взял себя в руки, создав ГКО — ключевой орган управления страной в годы войны.

Тем не менее в первый день войны Сталин действительно выглядел растерянным, что подтверждали все видевшие его. Правда, степень растерянности каждый характеризовал по-разному. Жуков описал вождя народов как «несколько растерянного». Молотов вспоминал, что Сталин был «потрясён и ошеломлён». Микоян охарактеризовал его как «сильно подавленного». Чадаев (управляющий делами Совнаркома) назвал советского вождя «мрачным, усталым и осунувшимся».

Первая реакция

В 5:45 в Кремле собираются Берия, Жуков, Тимошенко, Молотов и Мехлис. Они обсуждают положение дел и приходят к выводу, что ничего не понятно. Со многими штабами связь просто отсутствует, неясно, какими силами атакуют немцы и каких успехов добились. Итогом их встречи стала первая военная директива (№ 2), ушедшая в войска в начале восьмого часа. Она предписывала немедленно атаковать вторгшиеся войска всеми имеющимися силами и отбросить их за пределы советской границы.

В 7:30 прибыли Маленков и Вышинский, назначенный главой Юридической комиссии при Совнаркоме. В 7:55 приехал Микоян, отвечавший за снабжение. Через пять минут появились Каганович и Ворошилов. В 8:15 приехал адмирал Кузнецов. В 13:15 прибыл маршал Шапошников, на тот момент не занимавший постов. В 14 часов приехал генерал Ватутин — заместитель Жукова, фактически возглавивший Генштаб после отъезда Жукова на фронт 22 июня. В 15:30 в Кремль приехал маршал Кулик, и больше в тот день у Сталина никого не было.

Иосиф Сталин. Фото © Getty Images / Mondadori

Приезжавшие в Кремль получали поручения, уезжали и вскоре вновь приезжали. Так, адмирал Кузнецов в первый раз приехал всего на 15 минут. Во второй визит он пробыл 40 минут, а в третий — 25 минут. Кулик пробыл всего полчаса. Берия уезжал и приезжал трижды. Дольше всех в Кремле пробыл Молотов — с 5:45 до 16:45, отлучившись лишь на 25 минут, чтобы зачитать обращение по радио.

Идея с радиообращением возникла у сталинского окружения почти сразу. Но, к их изумлению, Сталин наотрез отказался обращаться по радио к советскому народу. Его пробовали уговорить, но безрезультатно. Позднее его соратники объясняли это тем, что Сталин якобы не хотел выступать, не имея точных данных, но это сомнительная версия.

Если послушать выступление Молотова, то заметно, что он ничего конкретного не говорит, просто констатирует вероломное нападение Германии. По всей видимости, Сталин, хоть и не прятался под диван, как утверждает миф, но всё же был сильно растерян и не нашёл в себе решимости выступить с радиообращением к советскому народу. В итоге в 12 часов это сделал Молотов. К тому моменту война шла уже восемь часов, многие западные города подверглись бомбардировке. Речь писали всем Политбюро при участии Сталина.

Позднее несколько отредактированное обращение Молотова было напечатано в газетах с портретом Сталина. Но всё же отказ Сталина выступать был сомнительным действием. В СССР был культ Сталина, его имя воспевалось, солдат призывали идти в бой с его именем на устах, а в самый тяжёлый момент вождь не нашёл сил для обращения. Что должны были думать граждане? Что у вождя удар? А может, его свергли и арестовали? Может, он вообще убежал?

В 12 часов страна узнаёт о начале войны. Объявляется мобилизация граждан 1905–1918 годов рождения. Мобилизация объявлена во всех военных округах за исключением трёх: Забайкальского, Дальневосточного и Среднеазиатского. Там мобилизация не объявлялась, поскольку существовала очень большая вероятность того, что Япония воспользуется этим как предлогом для объявления войны и СССР получит войну на два фронта.

Москвичи слушают сообщение об объявлении войны и нападении Германии на Советский Союз. Фото © ТАСС / Zuma / Евгений Халдей

В это же время по решению Политбюро начальник Генштаба Жуков направляется на Юго-Западный фронт представителем Ставки Верховного Главнокомандования (которая ещё не существовала и была создана только на следующий день). Правда, Жуков в мемуарах, как обычно, напутал со временем, утверждая, что уже около 14 часов дня летел на фронт, тогда как, согласно записи в журнале посещений, он покинул Кремль только в 16:00.

В 14:30 от советского посла в Италии Горелкина становится известно, что Италия присоединилась к войне против СССР.

В 16:45 Кремль покидают последние посетители: Берия, Ворошилов и Молотов. После этого Сталин уезжает на дачу и больше никого не принимает до 3:20 утра 23 июня. Следующая директива ушла в войска уже без подписи Сталина. Если утренняя директива № 2, предписывавшая повсеместно атаковать немцев и изгонять их за пределы границ, а также бомбить их приграничные территории, была отдана в буквальном смысле слова вслепую, поскольку никто в Кремле не имел представления о реальном положении на фронтах, то директива № 3, подписанная Жуковым, Тимошенко и Маленковым и отправленная в войска вечером 22 июня, уже носила осмысленный характер:

— Концентрическими сосредоточенными ударами войск Северо-Западного и Западного фронтов окружить и уничтожить сувалкинскую группировку противника и к исходу 24.06 овладеть районом Сувалки.

— Мощными концентрическими ударами механизированных корпусов, всей авиацией Юго-Западного фронта и других войск 5 и 6А окружить и уничтожить группировку противника, наступающую в направлении Владимир-Волынский, Броды. К исходу 24.06 овладеть районом Люблин.

В 21:30 по ВВС выступил с радиообращением Черчилль. Он заявил, что, как и прежде, остаётся убеждённым противником коммунизма, но пообещал, что Британия окажет любую возможную помощь сражающейся с Третьим рейхом стране. У СССР появился первый союзник.

Около полуночи вышла первая сводка Главного командования РККА (позднее было создано Советское информбюро). Она существенно приукрасила положение, сложившееся по итогам первого дня войны: «После ожесточённых боёв противник был отбит с большими потерями. Только в гродненском и кристынопольском направлениях противнику удалось достичь незначительных тактических успехов и занять местечки Кальвария, Стоянув и Цехановец».

В действительности немцы смогли значительно продвинуться в гродненском, брестском и прибалтийском направлениях, в отдельных местах — на 60–70 километров от границы. Город Гродно был захвачен, Брест, за исключением крепости и вокзала, был под контролем вермахта, передовые немецкие части находились на подступах к Каунасу. С авиацией всё было ещё хуже. В первые же часы войны было уничтожено 1200 советских самолётов (из них 800 — на земле). Практически все приграничные аэродромы были уничтожены вместе с самолётами и складами.

Нацистские штурмовики в униформе проходят парадом через румынскую деревню. 1941 год. Фото © Getty Images / Hulton Archive

Первый день войны не стал ни самым кровавым, ни самым катастрофическим. Хотя немцы и нанесли серьёзный урон советской авиации, положение ещё не было фатальным, а в Кремле ещё оставались иллюзии, что в ближайшие дни немцы будут отброшены за пределы советского государства. Тогда никто и представить не мог, что эта война продлится долгие годы.

Комментариев: 15

Для комментирования авторизуйтесь!