Шкловские в руководстве

Научный руководитель Центра – доктор психологических наук, академик РАО, профессор Виктор Маркович Шкловский. Тел: (495) 698-01-17

Главный врач: Фукалов Юрий Александрович

Центр патологии речи и нейрореабилитации — государственное учреждение здравоохранения осуществляет комплекс лечебно-нейрореабилитационных, медико-педагогических и медико-психологических мероприятий по восстановлению высших психических функций, в том числе речи, у детей и взрослых, возникших в результате очаговых поражений головного мозга вследствие перенесенного инсульта, черепно-мозговых травм (том числе полученных во время военных действий, террактов, катастроф и насилия), операций; нарушений общения и коммуникации, расстройств голоса, а также сопутствующих нарушений опорно-двигательного аппарата и соматических заболеваний.

Адрес: Москва, ул. Яузская, д. 11, корп. 5

Телефоны:
Регистратура: (495) 698-04-14, 698-04-15
тел/факс (495) 698-01-51

Сайт: www.mosgorzdrav.ru/cpr

Виктор Шкловский родился 12 января 1893 года в Санкт-Петербурге. Помимо братьев, расстрелянных в 30-е у него была сестра, не пережившая революционного голода. Отец был профессором математики. Виктор учился в кадетском корпусе, частной гимназии, уже публикуя первую свою прозу, после чего поступил на историко-филологический факультет. С началом Первой мировой, подобно Николаю Гумилёву, о котором мы писали недавно, ушёл добровольцем на фронт. Вернувшись, в 1915 году Шкловский стал офицером-инструктором при дивизионе броневиков, что ещё сыграет немаловажную роль в его жизни.

В это же время он пишет теоретические работы о поэзии и искусстве (некоторые из них стали «программными» документами футуризма), изданные под названием «Сборники по теории поэтического языка», которым суждено будет стать классическими. Год спустя уже участвует в создании ОПОЯЗа, объединившего таких мэтров, как Владимир Маяковский, Юрий Тынянов, Осип Брик и проч. Движение это рассматривало искусство, как сумму художественных приёмов, применённых автором. Будучи впоследствии разгромленным в СССР, это движение оказало, тем не менее, заметное влияние на западных структуралистов в лице уже ставших легендарными Барта, Лакана и Бодрийяра.

Портрет Виктора Шкловского (1914) худ. Илья Репин

Вообще нужно сказать, что биография Шкловского состоит из сотен подобных «блестящих поражений». Победить, находясь в некоторой оппозиции к складывавшейся системе, было нельзя, но то, что он выходил из подобных стычек живым – уже является блестящим успехом. Из таких урывочных побед-поражений этот «универсальный человек» и скроил своё реноме. Почти в рифму одна из книг Шкловского называлась «Энергия заблуждения», название которой взято было из Толстого, писавшего: «…Все как будто готово для того, чтобы писать – исполнять свою земную обязанность, а недостает толчка веры в себя, в важность дела, недостает энергии заблуждения». Именно эта энергия проб и ошибок несла Шкловского по жизни. Подкрепляя это убеждение в себе и в окружающих, он замечал, что именно благодаря гениальной ошибке Колумб открыл Америку.

Шкловский горячо поддержал Февральскую революцию. Несмотря на то, что армейские власти, опасаясь волнений среди рабочих, вывели из строя броневики, революционно настроенный Виктор предложил взять недостающее с известных ему складов. Таким образом, часть машин была в боеготовности к началу событий. Шкловский упоминает, что его товарищ Маяковский принимал участие в революции, как автомобилист (во времена, когда самодвижущаяся техника была редка – вспомнить, что воевали тогда на тачанках, – автомобиль был практически оружием). После этого революционер был избран от своего броневого дивизиона представителем в Петроградский совет.

Виктор Шкловский (1919) худ. Ю. Анненков

К этому времени последнее русское наступление на фронтах Первой мировой остановилось. Части отказывались воевать, не подчинялись приказам и массово дезертировали. В такое непростое время Шкловский был отправлен комиссаром Временного правительства на фронт. В один из дней он поднял солдат, отказывающихся наступать, и воодушевил личным примером. За это и поплатился. «Я приехал в армию, под Станиславом, ну, был немецкий прорыв. Я сказал, что надо идти. Мне сказали: «Иди сам». Ну, я пошел сам. Мне пробили живот. Полк пришел за мной».

Немного поправившись, Шкловский был награждён лично генералом Корниловым и вскоре отправлен на более «спокойное» местечко – в Персию, где стояли русские войска, а именно – Кавказский кавалерийский корпус. Ему была поставлена задача вернуть и без того бунтующих солдат домой. В далёком пути помощи не приходилось ждать ни от кого, снабжения не было. Шкловский как мог предотвращал погромы и бунты, пытался успокоить лояльные местные силы и договориться с недружественными. В воспоминаниях Шкловского голодающий и замерзающий Петроград выглядит куда более «жизнерадостным» местом, чем выжженные персидские земли. «Потом я уехал в Персию, видал оккупационные наши войска в Персии, видал каторжников, которыми пополнили армию, в количестве семи тысяч человек, видал погромы курдов, видал, как курды отрезали гениталии у наших солдат и клали им в рот. Потом видал отступление нашей армии в Персии, бои под Хасавюртом…».

В.Шкловский. Шарж Н.Радлова

Вернувшись в Петроград, Шкловский устраивается на работу. Растерзанная Гражданской войной страна оставляет столицу без хлеба и вчерашняя творческая элита начинает голодать. Писатели уровня Блока продают свои библиотеки. Мебель из дорогих гарнитуров отправляется в топки – замерзающий город нуждается в дровах не меньше, чем в еде. Совсем не так легкомысленно, как у Ильфа с Петровым, не так ли? Перезимовав, Шкловский принимает участие в антибольшевистском заговоре, организованном эсерами. После разоблачения приготовлений, горе-заговорщик бежит в Саратов, где скрывается в доме умалишённых. Местный врач сказал Шкловскому: «Только никого не изображайте, ведите себя, как всегда. Этого достаточно…».

Имея к большевикам однозначно негативное настроение, Шкловский, как настоящий писатель, мемуарист, антрополог, в конце концов, тем не менее даёт один из самых необычайных, лишённых пафоса, портретов Ленина: «Выступал Ленин с машины «Уайт», с опущенными бортами. Когда с него снимали пальто, то по ошибке сняли пиджак вместе с пальто, и я увидал его в жилете, увидал, что он меньше меня ростом, гораздо меня шире в груди, а у меня в груди было 120, что у него очень толстые ноги и мышцы, идущие от плеча, подходят к шее около уха, что он сложен, как пловец и маленький гиревик. Это очень сильный человек, хорошо владеющий не только толпой, но собой. Он ходил по маленькому грузовику со спущенными бортами, не думая о том, что он может упасть, говоря с чрезвычайной ясностью…».

Андрей Платонов (второй слева, прислонившийся к самолету) и Виктор Шкловский (справа, сидит на крыле аэроплана)

Из Самары герой перебирается в Киев, где поступает на службу в бронедивизион, после чего предпринимает попытку свергнуть тогдашнего правителя Украины – гетмана Скоропадского. В романе «Белая гвардия» и пьесе «Дни Турбиных» Михаил Афанасьевич Булгаков вывел его под именем Шполянский. Не зря бытовало мнение о том, что революционер – это профессия. Именно так обыденно и говорит об этом Шкловский: «…дело в том, что революция не совершается при хороших декорациях. Она совершается там, где она подвернулась. Она может совершиться в проходном дворе. А потом придают ей декор».

Попытка вновь оказалась неудачной и Шкловский решил примерить на себя ни много ни мало роль контрабандиста. При попытке перевезти в Москву крупную сумму денег, переодевшись пленным солдатом, Виктор спрыгнул с поезда, после того как его опознал агент ЧК. Тайком добравшись в столицу, «злоумышленник» попросил поддержки у Горького, который, часто находясь в некоторой оппозиции к советскому правительству, отстоял не одного «диссидента». Горький обратился к Свердлову и тот, под обязательство Шкловского не принимать участие в политической деятельности, закрыл дело.

От политической активности кипучий этот человек и вправду воздержался, но это не помешало Шкловскому стать участником одной из последних дуэлей в СССР. Весной 1920 года он стреляется с неизвестным из-за Надежды Филипповны Фридлянд (актрисы и поэтессы из учениц всё того же Гумилёва – как тесен Петроград!). По словам самого Шкловского, он прострелил сопернику лежащие в кармане документы – тот, как и положено дуэлянту, стоял боком. Противник же «совсем не попал».

На узбекской земле (1936)

Когда выходил наш недавний биографический материал о яркой и также не лишённой приключений, солдатских будней и творчества жизни Гумилёва, в нём был оставлен знак вопроса над тем, реальную ли подоплёку имели под собой обвинения в заговоре в сторону Николая Степановича. Рассказанные же Шкловским в личной беседе под магнитофонную запись в 1968 году факты, когда фигуранты были мертвы, а заинтересованных сторон не было вовсе, если не проливают свет на эту тайну, то являют собой крайне любопытное свидетельство.

«Он (Гумилёв) ко мне пришёл раз и сказал: «Можете ли вы мне дать какие-нибудь контрреволюционные адреса?» Я ему сказал: «Знаете что, вы купец, вы гвардейский офицер. Если вы куда-нибудь подойдете, вас убьют первым. Не вмешивайтесь в эти дела»… Я считаю, что, во всяком случае, у него такого… ярко выраженного настроения не было, контрреволюционного. Он и не понимал, что происходит». Дальше – больше. Он приводит со слов Горького (что подтверждает и Замятин) историю о том, что Ленин по просьбе Алексея Максимовича дал телеграмму отложить расстрел, но местные власти тут же скоропалительно привели в исполнение приговор. Эта история не будет казаться удивительной, если вспомнить очень схожие приметы расстрела венценосной семьи. До жёсткой, дрожащей от страха и потому исполнительной сталинской вертикали было ещё далеко… Впрочем, устный источник – вещь труднопроверяемая и на каждый такой найдётся не один противоположный…

Проводы В.Маяковского за границу. Москва. (1924) Фотография А.М.Родченко. ГЛМ. Стоят слева направо: А.Родченко, В.Маяковский, А.Лавинский, М.Кольцов, Л.Гринкруг. Сидят слева направо: А.Левин, М.Левидов, Н.Асеев, В.Шкловский, Б.Малкин

Поэтому вернёмся к перипетиям писательской судьбы. Не совсем понятно, какие именно отношения связывали нашего сорвиголову и подопечную Гумилёва Фридлянд, ведь буквально вслед за этим Шкловский бросает всё и едет искать жену, которая, спасаясь от голода, бежала на территорию Украины, где вовсю шла Гражданская война. Он попадает на сторону белых, возвращается назад и сражается уже на стороне Красной Армии. Здесь можно вспомнить ещё одну встречу, описанную Шкловским. «Встретился с Диденцем, полковником тоже… Он набирал людей для деникинской армии. Я говорю: «Вы думаете, что вы победите?» Он мне ответил: «Я русский человек. Мои герои – это Буслаев, протопоп Аввакум и Ленин. Я его (Ленина) хорошо представляю. Я все понимаю, что он хочет, но я дворянин, полковник, я с ним буду драться, и он, конечно, меня победит. Но я тоже русский человек, и я буду с ним драться», – то есть для него Ленин был старшим человеком, старшим человеком мира и выразителем внутреннего характера России».

К этому моменту вы могли уже заметить волнообразность взрывной активности Шкловского, когда за очередной вспышкой лихачества наступает короткий момент передышки. Вернувшись, он и вправду устроился, получив чин профессора, в Институт истории искусств. Может быть, профессор Шкловский остепенился бы и раньше, продолжая активно печататься в искусствоведческих журналах и издавать мемуары (к тому времени уже вышла «Революция и фронт»), участвовать в литературных сообществах (в созданные учениками писателя и Евгения Замятина «Серапионовы братья» входили Каверин, Зощенко, Вс. Иванов и другие), если бы не начались в 1922 году облавы на представителей эсеров.

Виктор Шкловский (нижний ряд, второй справа) в санатории Наркомата тяжёлой промышленности (1939)

Опасаясь расправы, Шкловский бежит в Финляндию, точнее – уходит пешком через границу, по замёрзшему Финскому заливу. Его жена в это время, будучи арестованной, находится, по сути, в заложниках. Если верить словам писателя из очередного письма Горькому, то её смогли выкупить за залог или проще – взятку «в 200 рублей золотом», собранных как раз «Серапионовыми братьями». Из Финляндии беглец перебрался в Берлин, где жил до 1923 года. В этой временной эмиграции Шкловский пишет ёмкие заметки в двух частях, которые будут объединены под названием «Сентиментальное путешествие». Это удивительный живой документ, в коротких сценках точно передающий дух времени, переносящий читателя изящно не только во времени и в пространстве: от февральской революции до фронта Первой мировой, от Персии до Херсона.

Для 20-х годов возвращение эмигрантов в Россию было ещё делом обычным. Многие так и не смогли привыкнуть к чужбине, но далеко не все сумели пережить чистки 30-х. Но Шкловский был либо отмечен счастливой звездой, либо обладал звериным чутьём, а, скорее всего, совмещал в себе первое и второе. Вернувшись, вчерашний баламут с головой бросился в культурную столичную жизнь, до «закручивания гаек» ещё кипевшую изо всех сил, оставив о ней не менее яркие воспоминания. Эта бережливость в отношении памяти, в прижизненной фиксации именитых и близких писателю типажей лучше всего объясняется его же фразой: «Лучше переоценить человека, чем недооценить, потому что мы все ведем огромный свой банковский счет среди мира, который не целиком нас признал».

Так сказал Шкловский после размышлений о Маяковском, которому в те далёкие годы посвятил книгу. Нежное, трепетное, уважительное отношение к Владимиру Владимировичу основывается в том числе и на подобном эпизоде: «…когда я вернулся, то я каждому говорил, что я разъехался со своей женой, и Маяковский ее разыскал. И мы встретились с ней… Он взял мотоцикл, нашел нас обоих и свез нас на Водопьяный переулок, чтоб мы не разошлись».

Кроме биографических и мемуарных книг о своём близком товарище Маяковском, Шкловский пишет критические заметки о литературе, художественную прозу и сценарии. Нужно заметить, что наш герой был одним из первых в мире людей, кого можно было бы назвать теоретиками кино. Он говорил: «Когда появлялась фотография, то большой писатель Бальзак не снимался. Ему казалось, что всякая фотография снимает с человека покров. Ну, он не снимался. А фотография продолжала существовать… Ее презирали. Потом появилось кино. Кино не очень уважали… Потом оказывается, что такой нелюбящий сказать не запечатленное слово, как Ленин, сказал, что главное искусство для нас сейчас кино. Вот для нас главное искусство кино среди других искусств».

Шкловский в роли сценариста принял участие в создании 35 (!) фильмов, львиная доля которых пришлась на 20-е годы (хотя его сценарии оставались востребованными и в 50-70-е и даже позже). Наверняка известно как минимум об одной сыгранной им роли (Петрашевский в экранизации Достоевского «Мёртвый дом»). Помимо прочего, впоследствии Шкловский напишет и творческую биографию Сергея Эйзенштейна – одну из известнейших своих работ, отмеченную Государственной премией СССР.

Кадр из фильма «Мертвый дом» (1932)

В 1932 году писатель отправляется на Беломорканал, что производит на него тяжёлое впечатление, хотя он всё-таки напишет несколько духоподъёмных строк для агитационного сборника. Можно назвать Шкловского и конформистом, но он, талантливый на сочинение афоризмов и просто лаконично-острых метафор, говорил: «Человек уступает автобусу дорогу не из уважения…». Впоследствии Шкловский рассказывал, что однажды ответил на заданный тамошним чекистом вопрос «Как вы себя здесь чувствуете?» – «Как живая чёрно-бурая лиса в меховом магазине». Доподлинно неизвестно происходил ли этот диалог на самом деле, но писатель говорил в ответ на подобные сомнения, что мало врёт, но много выдумывает. Почему бы и нет? В конце концов Шкловский и вправду похож на хитрую сказочную лисицу. Он пережил подавляющее количество писателей, работавших с ним тогда, не говоря о чекистах, даже высокопоставленных, массово канувших в горниле «большой чистки».

Перетерпев период репрессий за литературной деятельностью, Шкловский посвящает ей оставшуюся жизнь. В серии ЖЗЛ выходит внушительный том о жизни и творчестве Льва Толстого, который хоть и вызывает полемику (как сама личность Льва Николаевича), но является одним из наиболее масштабных исследований биографии великого русского писателя. В 70-е Шкловский издаёт трёхтомник избранного, гонорар за который даёт ему «два года жизни» и возможность написать новую книгу. Многие ранние работы, которые прежде публиковались в не слишком демократичные 30-е в сборник не вошли по цензурным причинам. Лакуна эта начала восполняться издателями лишь в 21 веке.

Именно благодаря переизданию работ, публикации непечатных интервью мы можем узнать множество удивительных подробностей из жизни тогдашней интеллектуальной верхушке, вроде истории о Гумилёве или портрете Ленина. Шкловский рассказал гораздо меньше, чем знал, бесспорно, но и того более чем достаточно. Он рассказывает о плачущем Маяковском и «дуре» Брик. О несостоявшейся дуэли между Хлебниковым и Мандельштамом из-за намёков первого о еврейском происхождении второго и связи его с делом Бейлиса – ритуальным убийством, описанным в «Протоколах сионских мудрецов». О звонке Сталина Пастернаку после ареста того же Мандельштама, когда Пастернак фактически отказался поддержать друга и назван был генсеком «великими фальсификатором». О том, что стреляться для писателей было делом обычным («даже Горький стрелялся дважды») и о том, что все футуристы были немножко сумасшедшие. Если научиться лавировать в этом потоке и отбрасывать редкие плевелы, сколько удивительного можно узнать и понять!

Серафима Суок (вторая жена) и Виктор Шкловский

Наследие Шкловского огромно и разнообразно. Оно не ограничивается одними мемуарами и узкоспециальными работами по кино и теории литературы. Интервью, ушедшие «в народ» афоризмы и присказки (известнейший пример – «по гамбургскому счёту»), жизнь на страницах чужих мемуаров и даже книг; помимо Булгакова, фигурой Шкловского вдохновлялись Платонов, Каверин, Вс. Иванов и др. В 60-е теоретическими разработками Шкловского заинтересовались на Западе. Как и оператор-экспериментатор Дзига Вертов, он исследовал то, что вообще не считалось объектом исследования.

Шкловский рассказывал, что однажды в порыве страсти раскрошил кулаком угол изразцовой печи. Когда ему возразили, что дело в плохом печнике, авантюрист произнёс фразу, которая максимально точно характеризует его жизненный подход: «Вот если вы ударите этот стол, не думая о руке, то, вероятно, его можно сломать. А если вы подумаете о руке, вы его никогда не сломаете. Вы разобьете руку». Именно об этом столе, кажется, и думал всегда Шкловский, а этим столом была его жизнь, сквозь которую он пролетел, как нож сквозь масло. Но нам, наследникам канувшего мира, интересна и важна не столько огромная витальность – тогдашнее поколение прошло суровый отбор, – а блестящий ум и крепкая память этого «универсального человека», которые позволили ему создать пусть не идеально выверенный и многогранный, но искренний памятник величественной и страшной эпохе.

Смотрите также:

• Как выглядел список дел Леонардо да Винчи
• Юрий Кнорозов – эксцентричный советский Шампольон
• Малоизвестный Гумилёв: кавалерист, путешественник, дуэлянт 
• 20 правил рыцаря из классического руководства от 1483 года
• «Есть вещи важнее, чем счастье». Правила жизни и полароидные фотографии Андрея Тарковского

Виктор Борисович Шкловский родился в 1893-м в Петербурге. Отец его — еврей-выкрест, дед по матери — немец. В семье было четверо детей; родители жили бедно, а работали много. Об отце Шкловского процитирую двух мемуаристов — сначала из книги Виктора Борисовича «Жили-были»: «Родился я… в семье уездного учителя, который имел четырехклассную школу без прав на Знаменской улице… Отец впоследствии, глубоким стариком уже, кончил педагогическую академию и умер профессором Высших артиллерийских курсов».

Отец Шкловского натаскивал тупых учеников по математике. Николай Чуковский (сын Корнея Ивановича) брал у него уроки и «Школу Б. Шкловского» с единственным учителем помнил долго: «Это был маленького роста бритый старик с большой лысиной, окруженной лохматыми, не совсем еще седыми волосами. Вид у него был свирепейший. Во рту у него оставался один-единственный зуб, который, словно клык, торчал наружу. Когда он говорил, он плевался, и лицо его морщилось от брезгливости к собеседнику. Но человек он был необходимейший — любого тупицу он мог подготовить к вступительному экзамену в любое учебное заведение, и ученики никогда не проваливались». Из трех братьев Шкловских, помимо Виктора Борисовича, вспоминают еще старшего — Владимира (родился в 1889-м; после третьего ареста расстрелян в 1937-м), тоже филолога; и еще Корней Чуковский упоминает их дядюшку Исаака Владимировича Шкловского, питерского журналиста, критика и этнографа, писавшего под псевдонимом Динео, а после революции эмигрировавшего. 8 июня 1914 года Чуковский записал в дневнике: «Пришли Шкловские — племянники Динео. Виктор похож на Лермонтова — по определению Репина (в 1914 году Репин сделал рисованный портрет Виктора Шкловского, еще курчавого и в студенческой тужурке — БФ). А брат — хоть и из евреев — страшно религиозен, преподает в духовной академии французский язык — и весь склад имеет семинарский».

Виктор Шкловский, после нескольких и, кажется, безрадостных для него училищ и гимназий, поступил в Петроградский университет, на филологический факультет. Там работали тогда великие ученые, и В.Б. любил потом рассказывать про академика И.А. Бодуэна де Куртенэ. Учась в университете, Шкловский организовал ОПОЯЗ — Общество по изучению поэтического языка — и в нем легко стал лидером, потому что таков был его темперамент и дар легко генерировать новые идеи. Один из главных лозунгов Шкловского: содержание литературного произведения равно сумме его стилистических приемов; не менее знаменита и другая его формула: сюжет есть явление стиля.

Рядом с ним были великие лингвисты, были друзья Эйхенбаум (его работа «Как сделана “Шинель” Гоголя» стала фундаментом нового литературоведения) и Тынянов (ставший автором великих исторических романов и, в отличие от Шкловского, писавший не о себе), был Роман Якобсон, чье имя даже не упоминается в мемуарах Шкловского «Жили-были» (Якобсон не простил Шкловскому измены молодости и вернул ему все надписанные книги). В то время в жизни Шкловского ОПОЯЗ существовал вперемежку с футуристами. Генерируя идеи, Шкловский хотел объяснить все сразу. Книги (тогда это были тоненькие брошюрки) он писал с тех лет. Его интересовала и жизнь новой литературы. Сокрушая символизм, он сблизился с Хлебниковым и Маяковским; при этом еще занимался скульптурой и показывал ее Кульбину. Но скульптором не стал, как не стал и ученым, а стал писателем. Точнее, ученые считали его писателем, а писатели — ученым. И правда, Шкловский — писатель, писавший только о себе и о своих идеях про литературу, но зато он выработал свой энергичный стиль и его можно узнать по одной фразе. На него написано немало пародий, и кажется, что пародировать Шкловского — дело нетрудное.

Но мы забежали вперед.
Началась война 1914 года, и Шкловский записался в автомобильную роту. Дело было новое, и он им овладел. Все ближайшие годы оказались связаны с колесами — автомобили, самокаты, броневики, хотя за плечами у Шкловского было несколько книжечек, статьи, преодоленная попытка стать скульптором-футуристом, ОПОЯЗ и титул некоронованного главы формальной школы. Теперь набирался еще и боевой опыт — лихой.

Это именно Шкловский в феврале 1917 года вывел на улицы восставшего Петрограда броневой дивизион. Это именно он был назначен Временным правительством комиссаром на румынский фронт. Это именно он поднял там в атаку батальон, был ранен и награжден Георгиевским крестом, который вручил ему лично генерал Корнилов. Это именно он был направлен в Иран воевать с турками в составе небольшой русской армии («Сердце мое в этой стране было истерто так, как истирают жесткую дорогу мохнатые лапы верблюдов», — признался Шкловский в книге «Жили-были»). Это именно он, вернувшись в Россию после октябрьского переворота, связался с эсерами и готовил ответные акции в пору процесса над видными деятелями эсеровской партии. Это именно он в 1922-м бежал от всех засад ГПУ с фантастической дерзостью и смелостью. Все это именно он — Виктор Борисович Шкловский, в молодости «безрассудно смелый человек», как скажет о нем в «Эпилоге» ставший на старости лет его резким оппонентом Вениамин Каверин.

В 1921-м и в начале 1922-го Виктор Шкловский входил в Серапионово братство, хотя в более поздних справках о Серапионах Шкловского в их группе не числят. Между тем, доказательств принадлежности Шкловского к Серапионовым братьям немало: 1) Как положено настоящему Серапиону, Шкловский имел прозвище: Брат-Скандалист (в 1929 году Каверин напишет роман «Скандалист, или Вечера на Васильевском острове», где Некрылов-Шкловский — главное действующее лицо); 2) Справка журнала «Летопись Дома Литераторов», где в перечислении сказано: «Членами общества являются также критики и теоретики поэтического языка — И. Груздев и Виктор Шкловский»; 3) Сообщение не со стороны, а от самих Серапионов — в № 2 альманаха «Дом Искусств» объявлялся состав подготовленного ими альманаха братства и в нем значилось: статьи В.Шкловского…»; 4) Громкое заявление в полемической статье Льва Лунца «Об идеологии и публицистике»: «Виктор Шкловский — Серапионов брат был и есть»; 5) Константин Федин, внутренне не любивший формалистов (а Шкловский был их признанным вождем), в книге «Горький среди нас» (1944), перечисляя старших товарищей, влиявших на Серапионов, признает: «И, конечно, это был Виктор Шкловский, считавший себя тоже “серапионом” и действительно бывший одиннадцатым и, быть может, даже первым “серапионом” — по страсти, внесенной в нашу жизнь, по остроумию вопросов, брошенных в наши споры»; 6) Шкловский выступал на обоих Серапионовских вечерах в Доме Искусств (19 и 26 октября 1921 года)…
Остановлюсь не потому, что иссяк, а потому, что — хватит.

Конечно, Шкловский — особый Серапион: и Брат, и Учитель. Хотя Учителем он был, возможно, не для всех, но ход его мыслей всех захватывал. Бывавшая на собраниях Серапионов художница Валентина Ходасевич в книге «Портреты словами» описывает это так: «Шкловский — человек внезапный, когда он начинает говорить, то мысль его взрывается, бросается с одного на другое толчками и скачками, иногда уходит совсем от затронутой темы и рождает новые. Он находит неожиданные ассоциации, будоражит вас все больше, волнуется сам, заинтересовывает, захватывает и уже не отпускает вашего внимания… Мне иногда кажется, что у меня делается одышка, как от бега или волнения, когда я его слушаю. Я не знаю, как определить, но самый процесс работы его мозга очень ощутим…».

Своим долгом Брата и одновременно Учителя Шкловский считал помогать Серапионам и опекать их, когда Горький уехал. Об этом Виктор Борисович докладывал Алексею Максимовичу в Берлин: «Живем так себе. Дом Искусств дров не заготовил. Пока достал всем три куба, что дальше, не знаю» — затем шел отчет о написанном каждым из братьев. Но в смысле собственной литпродукции Шкловский считал себя неподсудным никому. В конце 1921 года он наладил выпуск двухнедельного журнала «Петербург» и делал весь журнал сам, значась в нем единственным редактором. Для Серапионов места не жалел. В декабре 1921-го и в январе 1922-го вышло два номера — в них Шкловский напечатал «Варшаву» Слонимского, «Чертовинку» Зощенко, «Ненормальное явление» Лунца, статью Груздева и одно стихотворение Тихонова, которому еще только предстояло стать Серапионом. Художник Милашевский, по-домашнему встречавшийся тогда со Шкловским, вспоминал его в книге «Вчера, позавчера»: «Энергии — не только мозговой, но и самой обычной, житейской — хоть отбавляй! Не дожидаясь, когда обстоятельства станут более благоприятны, он издавал свои труды за свой собственный счет: бегал по типографиям, договаривался с наборщиками, доставал бумагу. Сам распространял свои издания». Это все можно отнести и к журналу «Петербург».

Серапионство Шкловского оборвалось в марте 1922 года — трагически. Он вынужден был бежать от лап ГПУ за границу. 16 марта писал Горькому: «Надо мной грянул гром. Семенов напечатал в Берлине в своей брошюре мою фамилию. Меня хотели арестовать, искали везде, я скрывался две недели и наконец убежал в Финляндию… Жена осталась в Питере, боюсь, что она на Шпалерной». Но и в этом отчаянном положении Шкловский из финского «карантина» регулярно писал Алексею Максимовичу, поминая Серапионов: «Серапионы остались в России в печали и тесноте»; «Скучаю по жене, Тынянову, по Серапионам»; сообщая, что жену освободили под залог, который внесли литераторы, он подчеркивает: «Главным образом Серапионы»; «У Серапионов наблюдается следующее. Бытовики: Зощенко, Иванов и Никитин обижают сюжетников: Лунца, Каверина, Слонимского. Бытовики немного заелись в “Красной нови”, а сюжетники ходят пустые, как барабаны без фавора и омажа. Я написал уже об этом туда письмо, но этого мало».
Вскоре Горький помог Шкловскому перебраться из Финляндии в Берлин.

Раздумывая над годами своей военно-политической работы и над судьбой России, Шкловский 15 апреля 1922 года писал Горькому, как никогда прямо: «Мой роман с революцией глубоко несчастен. На конских заводах есть жеребцы, которых зовут “пробниками”. Ими пользуются, чтобы “разъярить” кобылу (если ее не разъярить, она может не даться производителю и даже лягнуть его), и вот спускают “пробника”. Пробник лезет на кобылу, она сперва кобенится и брыкается, потом начинает даваться. Тогда пробника с нее стаскивают и подпускают настоящего заводского жеребца. Пробник же едет за границу заниматься онанизмом в эмигрантской печати. Мы, правые социалисты, “ярили” Россию для большевиков». Этот образ “пробников” не раз потом еще будет использоваться им, но только по другим поводам.

И еще две цитаты из тогдашних писем Шкловского Горькому: «У меня нет никого. Я одинок. Я ничего не говорю никому. Я ушел в науку “об сюжете”, как в манию, чтобы не выплакать глаз. Не будите меня». И: «Если бы коммунисты не убивали, они были бы все же не приемлемы».

Кто в Петрограде до побега Шкловского мог догадаться о его самоощущении?

Н.Чуковский, знавший В.Б. с детства и очень внимательный к старшим, свидетельствовал: в Доме Искусств «его знали все и относились к нему не только с почтением, но и с некоторым страхом. У него была репутация отчаянной головы, смельчака и нахала, способного высмеять и унизить любого человека… Лев Лунц и Илья Груздев ходили за ним, как два оруженосца». В Доме Искусств у Шкловского были не только Серапионы. Снова воспоминания Н.Чуковского: «Шкловский перетащил в просторные помещения Дома Искусств заседания знаменитого ОПОЯЗА — цитадели формализма в литературоведении. Многие любопытствующие студисты посещали эти заседания, был на некоторых и я. Кроме Шкловского, помню я на них Эйхенбаума, Поливанова, Романа Якобсона, Винокура. Они противопоставляли себя всем на свете и во всей прежней науке чтили, кажется, одного только Потебню. Но зато друг о друге отзывались как о величайших светилах науки: «О, этот Эйхенбаум!», «О, этот Поливанов!», «О, этот Роман Якобсон!». Винокур к тому времени еще не успел, кажется, стать «О, этим Винокуром», но зато крайне ценился своими товарищами как милейший шутник… Разумеется, светилом из светил во всем этом кружке был Виктор Борисович Шкловский. Он не знал ни одного языка, кроме русского, но зато был главный теоретик» … (Замечу, что и не зная английского, можно было открыть русскому читателю Стерна — это сделал именно Шкловский). Не любивший Шкловского Шварц признает в дневниках: «Литературу он действительно любит, больше любит, чем все, кого я знал его профессии. Старается понять, ищет законы — по любви. Любит страстно, органично. Помнит любой рассказ, когда бы его ни прочел… Поэтому он сильнее писатель, чем ученый».

В 1922—23 годах в Берлине Шкловским были написаны две замечательные книги: «Сентиментальное путешествие» и «Zоо, или Письма не о любви».
«Сентиментальное путешествие» — мемуары, и идет в них речь о жизни автора в войну и революцию; название двух частей («Революция и фронт» и «Письменный стол») говорят сами за себя. В отличие от мемуаров, написанных через сорок лет, здесь не было ничего о детстве и были сердечные слова о Серапионах, но главное — это повествование о войне и революции, повествование свободного художника.

У книги «Zoo» было еще третье название: «Новая Элоиза». Оно связано не с Руссо, а с Эльзой Триоле — Шкловский включил в книгу ее письма. В сестру Лили Брик Эльзу он был безответно влюблен. Завершив работу над «Zoo», Шкловский писал Эльзе: «Книжка, кажется, удалась, во всяком случае это лучшее, что я написал. Спасибо тебе за это, Эльза. Пишу без надрыва… У меня был прогрессивный паралич любви, и он разрушил мою нравственность. Но дело не безнадежно. Я умею работать, Эльза, умею писать… Твои письма настолько хороши, что у меня к ним чувство соперничества». Опубликовав ее письма, Виктор Борисович внушил Эльзе, что у нее есть литературный дар. Поверив этому и написав две книжки по-русски, Эльза Триоле (она носила фамилию первого мужа, француза, с которым уже разошлась) затем перешла на чужой для нее французский язык и во время Второй мировой войны стала известной французской писательницей, к тому же воспетой в стихах ее вторым мужем Луи Арагоном. А Виктору Шкловскому в Берлине не оставалось ничего другого, как всерьез думать о своем будущем. Впрочем, судьба его будущего решилась заключительным письмом в книге «Zoo». Это письмо имело неожиданный адрес, потому что оно называлось «Обращением во ВЦИК СССР», и столь же определенное содержание: «Я не могу жить в Берлине. Всем бытом, всеми навыками я связан с сегодняшней Россией. Умею работать только для нее. Неправильно, что я живу в Берлине. Революция переродила меня, без нее мне нечем дышать. Здесь можно только задыхаться… Я хочу в Россию. Все, что было — прошло, молодость и самоуверенность сняты с меня двенадцатью железными мостами. Я поднимаю руку и сдаюсь».

Вениамин Каверин в книге «Эпилог» именно словами «Я подымаю руку и сдаюсь» назвал главу, посвященную Шкловскому, придав этим словам глубоко символический и как бы пророческий смысл. Из 1922 года усмотрел Каверин «сдачу» Шкловского, приобретшую отчетливые внешние черты лишь в 1930-е годы.

Дружба Шкловского с Горьким знала свои приливы и отливы; в Берлине они, в итоге, поссорились, и в 1925 году Горький писал Федину резко: «Шкловский — увы! “Не оправдывает надежд”. Парень без стержня, без позвоночника и все более обнаруживает печальное пристрастие к словесному авантюризму. Литература для него — экран, на котором он видит только Виктора Шкловского и любуется нигилизмом этого фокусника. Жаль». С позвоночником тогда были уже проблемы и у самого Горького, но это совсем другой сюжет…

В 1929 году друг Шкловского, не писавший прозы, Б.М.Эйхенбаум утверждал в книге «Мой современник»: «Шкловский совсем не похож на традиционного русского писателя-интеллигента. Он профессионален до мозга костей — но совсем не так, как обычный русский писатель-интеллигент… В писательстве он физиологичен, потому что литература у него в крови, но совсем не в том смысле, чтобы он был литературен, а как раз в обратном. Литература присуща ему так, как дыхание, как походка. В состав его аппетита входит литература Он пробует ее на вкус, знает, из чего ее надо делать, и любит сам ее приготовлять и разнообразить».

Бенедикт Сарнов в емкой статье «Виктор Шкловский до пожара Рима» вспоминает свой разговор со Шкловским в начале 1960-х годов, свои жалобы как раз на то, что «время виновато», и сокрушительный ответ Виктора Борисовича: «Понимаете, когда мы уступаем дорогу автобусу, мы делаем это не из вежливости». Образ, что и говорить, производит впечатление, но, если бы все так боялись автобуса, он бы никогда не сделал перерыва в своих безжалостных наездах на нас…

Последняя знаменитая книга Шкловского называлась «Гамбургский счет», она вышла в 1928 году, и с тех пор её название стало крылатым. Потом Шкловский старался держаться на плаву, писал свои не задерживаемые цензурой книги и откликался на чужие. При его темпераменте и остром уме это не всегда бывало легко — скажем, пылко хвалить в газете фильм Чиаурели «Клятва», воспроизводящий историю, фальсифицированную Сталиным.

Шкловскому повезло — его не арестовали; в 1939 году он даже получил орден Трудового Красного знамени — это надо было заслужить. И все же орден — далеко не вся правда о Шкловском. В страшные годы террора «в Москве был только один дом, открытый для отверженных», — таково дорогого стоящее признание в «Воспоминаниях» Н.Я. Мандельштам, оно — о доме Шкловского. Исключительно сердечно, что ей в общем-то не свойственно, пишет Н.Я. о Василисе Георгиевне Шкловской…И еще одно важное свидетельство вдовы Мандельштама о времени террора: «Шкловский в те годы понимал всё, но надеялся, что аресты ограничатся “их собственными счетами”. Он так и разграничивал: когда взяли Кольцова, он сказал, что это нас не касается, но тяжело реагировал, если арестовывали просто интеллигентов. Он хотел сохраниться “свидетелем”, но, когда эпоха кончилась, мы уже все успели состариться и растерять то, что делает человека свидетелем, то есть понимание вещей и точку зрения. Так случилось и со Шкловским».

Виктор Шкловский
Виктор Шкловский
Имя при рождении:	Виктор Борисович Шкловский
Дата рождения:	12 (24) января 1893
Место рождения:	Санкт-Петербург
Дата смерти:	5 декабря 1984
Место смерти:	Москва
Гражданство:	российское, советское
Род деятельности:	русский советский писатель, литературовед, критик, киновед и киносценарист
Годы творчества:	1916—1984

Ви́ктор Бори́сович Шкло́вский (12 (24) января 1893, Санкт-Петербург — 5 декабря 1984, Москва) — русский советский писатель, литературовед, критик, киновед и киносценарист.

Биография

Виктор Шкловский родился в Санкт-Петербурге в семье преподавателя математики, впоследствии профессора Высших артиллерийских курсов Бориса Владимировича Шкловского и его жены Варвары Карловны, урождённой Бундель. Родной брат отца — Исаак Владимирович Шкловский (1865—1935) был известным публицистом, критиком и этнографом, который публиковался под псевдонимом Дионео.

Юность Виктор Шкловский провел в Петербурге. Хотя много читал, был исключён из школы за плохую успеваемость, впоследствии успешно закончил «снисходительную» гимназию. Ещё гимназистом стал печататься в журнале «Весна». Учился в Петербургском университете на филологическом факультете, посещал лекции таких известных учёных, как академики Крачковский и Бодуэн де Куртенэ.

В 1916 г. стал одним из зачинателей «Общества изучения теории поэтического языка» (ОПОЯЗ), объединившего теоретиков формальной школы в литературоведении. В частности, его и его соратников можно благодарить за введение термина «остранение». В этот же период Шкловский служил в армии, на западном фронте «империалистической» войны, будучи в старшем унтер-офицерском чине, получил Знак Отличия Военного ордена святого Георгия, был ранен.

Октябрьскую революцию застал, находясь в Персии. Некоторое время служил в Красной армии, оказался в Петрограде. Был эсэром. Затем, узнав, что ему угрожает арестом Губчека, не вернулся в квартиру, где его ждала засада, и ушёл льдом в Финляндию. Оказался в эмиграции в Берлине. В Советской России осталась «заложником» его жена. Через несколько лет возвращается на родину.

После возвращения из-за границы с начала 1920-х жил в Москве. Был близок к футуристам — В. Хлебникову, А. Кручёных, В. Маяковскому, с которым был особенно хорошо знаком и которого посещал на квартирах в Гендриковом переулке, 15/13, и Лубянском проезде, 3/6. Со свойственным ему темпераментом активно участвовал в литературных дискуссиях 1920-х, проходивших во Дворце искусств (Поварская улица, 52) и Большой аудитории Политехнического музея (Новая площадь, 3). Один из лидеров группы «ЛЕФ». Его идейные и эстетические позиции подвергались нападкам со стороны идеологов РАПП. В 1930 г. выступил с покаянной статьёй «Об одной научной ошибке».

С 30-х гг., вынужденный перейти к принципам более широкого социально-исторического исследования, выступал как критик современной литературы. С московскими впечатлениями связаны книги Шкловского «О Маяковском», «Встречи», мемуары «Жили-были» и др., дающие яркую картину жизни московской творческой интеллигенции 20-х гг. Интерес к отечественной, и в частности к московской, истории отразился в повестях Шкловского «Матвей Комаров, житель города Москвы» (1929), «Минин и Пожарский» (1940) и др. Большое место в творчестве Шкловского занимают работы о Л. Н. Толстом, Ф. М. Достоевском, С. М. Эйзенштейне. В Великой Отечественной Войне теряет сына. В 1960-х на Западе возник интерес к работам Шкловского 1920-х гг.

За книгу «Эйзенштейн» (1973; второе издание 1979) удостоен Государственной премии СССР (1979).

Шкловский скончался 5 декабря 1984 г. в Москве.

Адреса в Петрограде

1920 — 1922 — ДИСК — проспект 25-го Октября, 15.

Интересные факты

• Выражение «по гамбургскому счету», введенное в русский язык благодаря Шкловскому, основывалось на рассказе о недоговорных матчах в Гамбурге, когда борцы решали, кто из них сильнее, для себя, а не для публики, и все это происходило тайно. По всей видимости, эти гамбургские матчи — выдумка Шкловского, и их никогда не существовало.
• Шкловский, к которому Булгаков питал неприязнь на почве любовного соперничества, выведен им под фамилией «Шполянский» в романе «Белая гвардия», как человек с демоническими бакенбардами, командовавший автомобильной ротой в Киеве и саботировавший ее перед приходом Петлюры — поступок, реально совершенный Шкловским.
• «Zoo, или Письма не о любви» основываются на частично выдуманной, частично настоящей переписке безответно влюбленного в Берлине Шкловского с Эльзой Триоле, сестрой Лили Брик. Несколько писем написано ею. Через некоторое время она станет известной французской писательницей и супругой Луи Арагона. Писать книги ей посоветует Горький, прочитавший ее письма в «Zoo».
• Кроме того, Виктор Шкловский выведен в качестве героя или же выступал прототипами следующих произведений: книги Ольги Форш «Сумасшедший корабль» (под именем «Жуканец»), романа Каверина «Скандалист, или Вечера на Васильевском острове» («Некрылов»), книги Всеволода Иванова «У» («Андрейшин»). По предположению исследователей, он также был прототипом Сербинова из повести «Котлован» Андрея Платонова.
• Имя героини Суок романа «Три толстяка» Юрия Олеши — на самом деле фамилия. Эта фамилия принадлежала до замужества жене Олеши — Ольге Густавовне. А две ее сестры вышли замуж за Шкловского и Эдуарда Багрицкого: на Серафиме Густавовне (1902—1982) в 1956 г. женился Шкловский, а на Лидии — Багрицкий. Серафима сначала сама была гражданской женой Олеши (бездушная кукла — это именно она), а с 1922 г. — Владимира Нарбута, а после Н. И. Харджиева, и лишь потом Шкловского. Она выведена как «подруга ключика», «дружочек» в романе Катаева «Алмазный мой венец». Шкловский также был женат на художнице Василисе Георгиевне Шкловской-Корди (1890—1977).

Высказывания

• Богему создал ВАПП, накооптировавший в писатели 3000 человек (из выступления).
• Когда мы уступаем дорогу автобусу, мы делаем это не из вежливости (по Б.Сарнову).
• Любовь — это пьеса. С короткими актами и длинными антрактами. Самое трудное — научиться вести себя в антракте («Третья фабрика»).
• Для того, чтобы познать свое сердце, надо немножко знать анатомию («Лев Толстой»).
• Лестница литературных объединений ведет к нарисованным дверям. Лестница существует эта, пока идешь («Третья фабрика»).
• Что касается электричества, телефона и ванны, то уборная в 100 саженях («Третья фабрика»).
• Советская власть научила литературоведение разбираться в оттенках говна.

Список сочинений

• Собрание сочинений в 3 тт.

• «Воскрешение слова», 1914. Теоретическая работа
• «Встречи», 1944
• «Второй май после октября». Историческая проза
• «В Ясной Поляне». Историческая проза
• «Гамбургский счет», 1928.
• «Дневник», 1939. Сборник статей
• «Достоевский», 1971. Статья
• «Жили-были». Мемуары
• «Житие архиерейского служки». Историческая проза
• «За и против. Заметки о Достоевском», 1957
• «Заметки о прозе русских классиков», 1955
• «За 60 лет. Работы о кино». Сборник статей и исследований.
• «За сорок лет. Статьи о кино». [Вступ. ст. М. Блеймана], 1965. Сборник статей и исследований.
• «Иприт». Фантастическая повесть в соавторстве с Всеволодом Ивановым
• «Искусство как прием».Статья
• «Исторические повести и рассказы», 1958. Сборник
• «Константин Эдуардович Циолковский»
• «Лев Толстой». Биография для ЖЗЛ.
• «Литература и кинематограф», 1923. Сборник
• «Марко Поло». Историческая повесть
• «Матвей Комаров, житель города Москвы», 1929. Повесть
• «Минин и Пожарский», 1940. Историческая проза.
• «О мастерах старинных». Историческая проза.
• «О Маяковском», 1940. Мемуары
• «О поэзии и заумном языке». Теоретическая работа.
• «О солнце, цветах и любви»
• «О теории прозы»,1925. Теоретическая работа.
• «О теории прозы». 1983. Теоретическая работа.
• «Повести о прозе. Размышления и разборы», 1966. Основан на переработке старых сочинений:
  • «Художественная проза. Размышления и разборы», 1961
  • «Заметки о прозе русских классиков», 1953
  • «За и против. Заметки о Достоевском», 1957
  • «Заметки о прозе Пушкина», 1937
• «Повесть о художнике Федотове». «Капитан Федотов», 1936,(«Федотов» в биографической серии ЖЗЛ).
• «Поденщина», 1930
• «Поиски оптимизма», 1931
• «Портрет». Историческая проза
• «Пять человек знакомых», 1927
• «Развертывание сюжета», 1921. Теоретическая работа.
• «Революция и фронт», 1921. Мемуары. Позже входит в состав «Сентиментального путешествия»
• «Розанов». Статья
• «Свинцовый жребий», 1914. Поэтический сборник
• «Сентиментальное путешествие». Автобиографическая проза о периоде Гражданской войны.
• «Созрело лето»
• «Тетива. О несходстве сходного», 1970. Теоретическая работа
• «Техника писательского ремесла», 1927
• «Третья Фабрика». Автобиографическая проза. 1926
• «„Тристрам Шенди“ Стерна и теория романа», 1921. Теоретическая работа
• «Удачи и поражения Максима Горького», 1926
• «Ход коня», 1923. Сборник
• «Чулков и Левшин», 1933
• «Эйзенштейн». Книга отмечена Государственной Премией.
• «Энергия заблуждения», 1981
• «Zoo. Письма не о любви или Третья Элоиза», 1923. Эпистолярный роман

Кинематографические сценарии

Многие из них написаны в соавторстве.

Немое кино

• «Крылья холопа», 1926
• «По закону», 1926. (Экранизация романа Джека Лондона).
• «Предатель», 1926. Режиссер — Абрам Роом.
• «Третья Мещанская», 1927. Режиссер — Абрам Роом.
• «Ухабы», 1927. Режиссер — Абрам Роом.
• «Евреи и земля», 1927. Документальный фильм.
• «Ледяной дом», 1927. (Экранизация романа Ивана Лажечникова
• «Два броневика», 1928
• «Дом на Трубной», 1928. Режиссер — Борис Барнет. В ролях — Вера Марецкая. Сценарий совместно с Эрдманом
• «Казаки» (Грузия), 1928
• «Овод» (Грузия), 1928
• «Капитанская дочка», 1928
• «Последний аттракцион», 1928
• «Турксиб», 1929. Документальный фильм
• «Американка» (Грузия), 1930.
• «Отчим» (Грузия), 1930

Звуковое кино

• «Молодежь побеждает», (Грузия), 1928.
• «Мертвый дом», 1932. (Экранизация Достоевского). Кроме соавторства сценария, Шкловский также снялся в роли Петрашевского.
• «Горизонт», 1932. Режиссер — Лев Кулешов
• «Минин и Пожарский», 1939. Режиссер — Всеволод Пудовкин. (Экранизация книги Шкловского)
• «Алишер Навои», 1947
• «Далекая невеста», 1948
• «Чук и Гек», 1953
• «Овод», 1955. В гл. роли — Олег Стриженов.
• «Казаки», 1961. Режиссер — Владимир Пронин.
• «Три толстяка», 1963. Мультфильм.
• «Сказка о золотом петушке», 1967. Мультфильм
• «Баллада о Беринге и его друзьях», 1970

Телепередачи

Шкловский выступал рассказчиком в следующих многосерийных передачах:

• «Жили-были» (1972)
• «Слово о Льве Толстом» (1978)

Телепередачи о Шкловском

• Программа «Культурный слой» о Шкловском на Пятом канале (С-Петербург)

Ссылки

• Шкловские коротышки, или Афоризмы по Шкловскому
• Воспоминания современника В. А. Разумного о В. Б. Шкловском
• Базиль Львофф. [Об остранении Шкловского http://proza.ru/texts/2008/07/26/327.html]

Библиография

• Эйхенбаум Б. О Викторе Шкловском, в кн.: Мой временник. — Л.: 1929.
• Гуковский Г. Шкловский как историк литературы // Звезда. — 1930. — No 1.
• Сарнов Б. Глазами художника // Новый мир. — 1964. — No 7.
• Левин Е. Виктор Шкловский — теоретик кино // Искусство кино. — 1970. — No 7.
• Добин Е. С. Виктор Шкловский — аналитик сюжета. в кн.: Сюжет и действительность. — Л.: 1976.
• Русские советские писатели-прозаики. Биобиблиографический указатель, т. 6, ч. 1, — М.: 1969.
• Панченко О. Виктор Шкловский: текст — миф — реальность. — Szczecin, 1997.
• Андроников И. Л. Шкловский, в кн.: Ираклий Андроников Избранные произведения в двух томах. Т. 2, — М.: 1975.