Военная доктрина советского руководства

Становление системы военно-доктринальных взглядов в СССР (1920-е — начало 1930-х гг.)

Н.И. Дорохов

1920-е годы – это особый этап о эволюции отечественной военной доктрины. Он всегда вызывал интерес и привлекал к себе самое пристальное внимание ученых, историков, специалистов. И это не случайно. Именно в этот период сложились идейно-теоретические основы советской системы военно-доктринальных взглядов, определившие ее основное содержание до 90-х гг.; именно в это время закладывался фундамент той военной доктрины, анализ и оценка которой уже в наши дни заставляет поставить вопрос: «Советская военная доктрина: что это было? Щит или меч?». Обращаясь к периоду 20-30-х гг., мы можем говорить о связи времен, о связи исследуемого периода и середины 90-х годов.

Действительно, кардинальные изменения военно-политической обстановки в мире, трудные процессы утверждения новой государственности, сокращение и реформирование вооруженных сил, необходимость создания и продолжения работы над военной доктриной государства, целый ряд других важнейших проблем – все это с равной мере является характерным как для рассматриваемого периода, так и для современного этапа развития общества, его вооруженных сил.

Зарождение и развитие военной доктрины Советского государства проходило на фоне новых исторических реалий и тенденций мирового развития. Октябрьская революция расколола мир на две противоположные системы. Наряду с системой государств, развивавшихся в течение длительного времени по капиталистическому пути, создалось государство, декларирующее социализм в качестве конечной цели, проведшее коренные фундаментальные преобразования в области экономики, социальной сферы, политики и культуры.

В то же время лидеры революционной России не оставляли надежд на продолжение дела Октября и за ее пределами. Концепция мировой революции, которой придерживались в 20-30-е годы практически все большевики, стоявшие во главе нового государства, означала поддержку со стороны России революционного движения, прежде всего, в Европе и предполагала возможность революции в других странах. Ощущение близкой мировой революции пронизывало все сферы деятельности тогдашней России.

По мере упрочения Советов, постепенного овладения партией большевиков всеми командными экономическими и государственными постами, росло и понимание лидерами капиталистических стран опасности для них того социального эксперимента, который начался в России. Непризнание Советской Россию, блокада, интервенция свидетельствовали о том, что жесткое противостояние в политике западных держав по отношению к Советскому государству приобретало долговременный характер.

Логическим выражением крайне враждебной по отношению к Советской России политики крупных капиталистических держав явилась материальная и моральная поддержка гражданской войны в России: их целью было «задушить русскую революцию в колыбели» и не дать распространиться ее влиянию за пределы России.

Таким образом, концепция мировой революции, с одной стороны, враждебность капиталистического мира, с другой, создавали почву для конфронтации, для конфликтов между двумя различными системами государств. Преобладающей тенденцией мирового развития стало жесткое противостояние двух систем, сопровождавшееся неприятием социально-экономических и политических форм организации общества другой стороны, постоянной идеологической враждебностью. Обе системы сразу же после Октябрьской революции развивались на конфронтационной основе, на отторжении друг друга, на стремлении опрокинуть или максимально ослабить другую сторону.

В сложившихся условиях перед руководством Советского государства встала задача создать армию нового типа, соответствующую природе и характеру социалистического государства. И такая армия была создана. По своему типу и боевому составу оно была наступательной, но используемой в иных, оборонительных целях. Создание и применение регулярной, наступательной по составу и задачам армии соответствовало характеру решаемых ею задач по защите Советской России.

Образование Союза Советских Социалистических Республик в значительной мере укрепило геополитическое положение страны. В то же время на повестку дня встали вопросы, связанные с определением степени внутренней стабильности и внешней опасности для социалистического государства, осмыслением опыта минувших войн с прогнозированием характера новых возможных войн и вооруженных столкновений и вероятных противников и разработкой на этой основе программы строительства вооруженных сил.

Речь шла, таким образом, о создании военной доктрины Советского государства – системе официально принятых в государстве взглядов на цели, характер и способы ведения возможной будущей войны, на подготовку к ней страны, вооруженных сил и способы их боевых действий. Эта доктрина должна была соответствовать природе Советского государства, его геостратегическому положению, социально-политическому и экономическому строю, предопределить уровень развития экономики, средств ведении войны, состояние военной науки и военного искусства.

Советская военная доктрина базировалась на методологических принципах марксистско-ленинской теории общественного развития, ленинских положений о войне и армии, о защите социалистического Отечества. При формировании советской военной доктрины учитывался отечественный и зарубежный военный опыт, в особенности опыт первой мировой и гражданской войн. На основе их изучения и критического анализа были сформулированы важные теоретические положения, определившие основные направления подготовки страны к обороне, магистральные пути военного строительства в СССР.

Анализ опыта мировой и гражданской войн подводил к следующим выводам: при определении военно-доктринальных взглядов на ближайшее будущее Советского государства необходимо исходить из того, что участниками современных войн являются целые народы воюющих государств; войны подчиняют себе все стороны общественной жизни; театром военных действий стали громадные территории, населенные десятками и сотнями миллионов людей; технические средства вооруженной борьбы беспрерывно развиваются и усложняются, на их основе создаются новые рода войск, виды вооруженных сил.

Уроки мировой войны 1914-1918 гг. убедительно свидетельствовали о том, что всю подготовку страны к обороне, будущим вооруженным столкновениям важно и необходимо строить на основе научно обоснованной, четко сформулированной и всесторонне разработанной военной доктрины. В связи с этим перед советской военной мыслью в качестве первоочередной задачи встал вопрос о необходимости разработки теоретических основ советской военной доктрины: самого этого понятия, его содержания, основных структурных элементов.

Начало обсуждению общих теоретических основ военной доктрины было положено еще в годы гражданской войны. В августе-сентябре 1918 г. в журнале «Военное дело» был опубликован ряд статей В.Е. Борисова, старого военного специалиста, автора многих военно-теоретических работ, в которых он представил свои взгляды по проблеме единой военной доктрины(1).

В целом их можно свести к трем основным положениям:

1) отсутствие единой военной доктрины или единого учения о войне, о способах и формах ее ведения приводит к поражению армии, что в известной мере подтвердилось в русско-японской войне 1904-1905 гг. и первой мировой войне;
2) в армии, особенно во время войны, необходимо, чтобы во всех звеньях говорили «одним языком», были приучены оценивать обстановку и принимать решения с общей для всех точки зрения;
3) ложная доктрина создает ошибочный способ действий. Отсюда вывод: не эпизодическое изучение опыта, военной практики, а постоянное обобщение их и претворение в жизнь всего того, что уже оправдало себя в войне.

Свое понимание военной доктрины, ее содержания и назначения изложил и другой военный теоретик А.А. Незнамов. «Военная доктрина, – считал он, – это совокупность официально признанных основных научных положений, объединяющих как взгляды на характер современной войны, так и на способы ведения ее вообще, и в частности устанавливающих единые приемы оценки и решения боевых вопросов и боевой подготовки армии»(2). А.А. Незнамов подчеркивал, что доктрина – это не «вечные и неизменные принципы», а те приемы и способы действий, которые признаются лучшими в современных условиях. Положения военной доктрины должны непрерывно меняться с изменением средств и условий борьбы. Основные принципы военной доктрины вырабатываются и совершенствуются в мирное время, в ходе подготовки войск. Поскольку война, считал Незнамов, дело общегосударственное и в ней принимает участие весь народ, необходимо, чтобы военная доктрина, в определенной ее части, была доступна общему пониманию.

Для скорейшего установления единства взглядов на проблему военной доктрины при редакции журнала «Военное дело» была создана специальная научная секция. Одновременно по этому вопросу на заседаниях Военно-исторической комиссии по описанию войны 1914-1918 гг. была проведена дискуссия, в которой участвовали А.А. Свечин, В.Н. Клембовский, Н.О. Рыльский, Д.К. Лебедев, Д.П. Парский, Я.К. Цехович. Однако начатое дело по обсуждению теоретических основ военной доктрины не было завершено, гражданская война на первый план выдвинула решение практических вопросов, вопросов борьбы с иностранной интервенцией и силами контрреволюции. Тем не менее обсуждение вопроса о военной доктрине, предпринятое в кругах представителей «старой» военной школы, не осталось бесследным. Начатая полемика о необходимости для Красной Армии иметь свою военную доктрину вскоре получила бурное продолжение и развитие.

Отправной точкой новых дебатов в 1920 г. послужил доклад профессора А.А. Свечина «Основы военной доктрины», прочитанный им 27 февраля 1920 г. на заседании Военно-исторической комиссии. Тезисы доклада Свечина, а также его статья «Что такое военная доктрина?» были опубликованы во втором номере журнала «Военное дело» за 1920 г. В статье автор дал определение военной доктрины и высказал свое понимание ее сущности и содержания. «Военной доктриной, – отмечает Свечин, – называется угол зрения, под которым понимается военная история и освещается ее опыт и поучение. Доктрина – дочь истории»(3). Такое замысловатое определение военной доктрины не получило поддержки у участников дискуссии. Не были поняты и предложения Свечина по конкретному содержанию военной доктрины. В ходе дискуссии, которая велась во многих военно-научных кругах – в Военно-исторической комиссии, военно-научном обществе Академии Генштаба, на страницах журнала «Военное дело», принял участие главным образом профессорско-преподавательский состав военной академии и старые военные специалисты. В их числе Д.П. Парский, А.А. Незнамов, П.И. Изместьев, И.И. Вацетис, В. Гондель, С.С. Каменев и др. Наиболее близок к правильному определению существа военной доктрины был А.А. Незнамов. Он предложил при рассмотрении сущности военной доктрины различать три момента, а именно: 1) военная доктрина выражает взгляд на войну данного общества и правительства, в соответствии с которым ведется внешняя политика и строятся вооруженные силы; 2) она выражает современные военные взгляды на использование вооруженных сил на войне; 3) доктрина находит отражение в Полевом уставе и прочих руководящих документах(4). Незнамов высказался и в отношении основ военной доктрины, отметив, что она неизбежно будет вытекать из современных условий состояния общества и его вооруженных сил.

Против сужения военной доктрины тактическими рамками, за включение в ее содержание войны в целом высказался П.И. Изместьев. Но оба они, как и другие участники дискуссии, рассматривали основные вопросы военной доктрины в отрыве друг от друга, не принимая во внимание определяющего влияния социально-политических, экономических и других факторов на ее содержание.

Дискуссия о единой военной доктрине, проходившая в 1920 г., хотя и способствовала дальнейшему пониманию этой проблемы, тем не менее окончательно решить ее не смогла. Вновь проявилось отсутствие необходимой методологической базы в определении сущности и содержания военной доктрины, все более отчетливыми становились расхождения между «старой» (традиционной) и «молодой» военными школами. Главный водораздел грядущего столкновения мировоззренческих и методологических подходов в рассмотрении сущности и содержания военной доктрины был уже обозначен. Он прозвучал из уст одного из молодых командиров Красной Армии, участника гражданской войны, слушателя академии Генерального штаба Ф. Трутко, заявившего, что генералам старой армии, не сумевшим создать и течение сотен лет единой военной доктрины, не создать ее и для Красной Армии, так как они не обладают марксистским методом решения проблемы. «Незачем рассуждать о том, нужна или не нужна доктрина, – писал Трутко, – она нужна – наша, пролетарская, коммунистическая военная доктрина; остается только ее разработать… Но это нельзя доверить генералам царской армии: у них, во-первых, было достаточно времени раньше, а самое главное – они не владеют марксистским методом»(5). Кто бы мог знать, что последствия этого заявления спустя несколько лет окажутся губительными для многих военных теоретиков и практиков так называемой «старой» военной школы, а обозначенный водораздел обернется катастрофой для состояния и развития отечественной военной мысли.

Одновременно Трутко высказал, хотя и несколько примитивно, взгляд зарождавшейся «молодой школы» на сущность военной доктрины нового государства и его армии. «Советская республика, – писал он, – имеет единую политическую доктрину: коммунизм восторжествует через Советы, как форму диктатуры пролетариата, Красная Армия является одним из средств проведения этой доктрины в жизнь. И военная идеология этой армии, ее военное мировоззрение и будет ее военной доктриной. Идеология Красной Армии есть идеология Коммунистической партии. Идеология же партии едина как монолит… Таки с военной доктриной: нужно, не мудрствуя лукаво, собрать весь опыт Красной Армии, привести его в систему, присоединить его к опыту прежних армий, обработать, записать в виде инструкций и уставов, где все приводится к одному знаменателю. Вот вам и единая военная доктрина»(6). Таким образом, уже в годы гражданской войны были предприняты – как бы мы их не оценивали сегодня, первые попытки рассмотрения общих теоретических основ военной доктрины Советского государства. В ходе дискуссии 1918-1920 гг. был сделан вывод о необходимости иметь единую общепринятую военную доктрину. Однако идейно-теоретическая разобщенность и методологическая несостоятельность подавляющего большинства участников дискуссий не позволили правильно решить многие ее базисные вопросы. Стало очевидным, что создание единой военной доктрины потребует не только преодоления разноголосицы мнений и хаоса во взглядах, но и приведет к жесткому противостоянию мировоззренческих позиций и методологических платформ «старой» и «молодой» школ в военной мысли Советского государства.

После окончания гражданской войны вопрос о военной доктрине вновь оказался в центре внимания военных теоретиков. Вставшие на повестку дня практические вопросы, связанные с реорганизацией Красной Армии, разработкой уставов, выработкой основных направлений в боевой подготовке войск и дальнейшем строительстве вооруженных сил настоятельно требовали их теоретического обоснования. Для Советского государства и Красной Армии разработка военной доктрины имела не отвлеченный характер, а приобретала практическое значение. Свидетельством этого является тот факт, что вопрос о создании единой военной доктрины был вынесен на обсуждение Х и XI съездов РКП(б). Нужно было не просто решать неотложные задачи военного строительства Советской республики, но решать их с перспективой, учитывая и опыт, и тенденции дальнейшего развития военного дела.

В этой связи особое значение в формировании советской системы военно-доктринальных взглядов, в становлении и развитии военной доктрины Советского государства приобретает теоретическая дискуссия о единой военной доктрине 1921-1922 гг., в которой приняли участие руководители военного ведомства, известные военные теоретики и практики военного дела Л.Д. Троцкий, К.Е. Ворошилов, М.В. Фрунзе, С.М. Буденный, Н.Д. Каширин, Н.Н. Кузьмин, С.К. Минин, Д. Петровский, М.Н. Тухачевский и др. При этом следует заметить, что отдаленные последствия этой дискуссии и даже оценки ее хода оказали на развитие вооруженных сил, в целом на подготовку страны к обороне, возможно, более важное влияние, чем непосредственные результаты.

Необходимо также сказать, что историография (как отечественная, так и зарубежная) по проблеме дискуссии о единой военной доктрине достаточно богата и широка. В целом, соглашаясь с ее общими выводами и оценками, тем не менее заметим, что ряд вопросов требует определенного критического отношения и переосмысления. Остановимся на некоторых из них.

Первое положение касается причин дискуссии и роли в ней М.В. Фрунзе и Л.Д. Троцкого, как главных действующих лиц. Принято считать, что объективными причинами начала дискуссии были прежде всего необходимость решить коренные вопросы советского военного строительства на этапе перехода от войны к миру, осмыслить тот опыт, который, несомненно, дали как мировая, так и гражданская войны. Принимая в целом официальную историографическую версию о причинах дискуссии, тем не менее внесем некоторые уточнения и дополнения к ней.

Еще не завершилась гражданская война, а перед руководством партии и государства встал вопрос: в каком направлении строить армию, какую программу положить в основу строительства военного организма Советского государства, иными словами – какой быть РККА – армией обороны или армией нападения? В этой связи большое значение имеют документы и материалы IX Всероссийской конференции РКП(б), проходившей в Москве 22-25 сентября 1920 г. и прежде всего выступление В.И. Ленина с политическим отчетом ЦК РКП(б) и его заключительное слово(7). Документы свидетельствуют, что в 1920 г. Ленин и другие руководители РКП(б), не только продолжали питать надежду на скорую социальную революцию, но допускали, что в будущей войне можно будет вооруженным путем подтолкнуть развитие революционного процесса в других странах. Ленинские утверждения типа: «…Мы должны штыками нащупать – не созрела ли социальная революция в Польше?», «без гражданской войны советскую власть в Германии не получишь», «мы выиграли бы прочную спокойную твердую базу для операций против срединной Европы через намеченные границы», «основная политика наша осталась та же. Мы пользуемся всякой возможностью перейти от обороны к наступлению», «мы еще раз и еще раз перейдем от оборонительной политики к наступательной, пока мы всех не разобьем до конца», «мы будем учиться наступательной войне» и другие подобные вполне определенно свидетельствовали о том, что в те годы идеи и настроения «экспорта» революции вооруженным путем оставались доминирующими среди руководства Советского государства.

Вполне естественно, что стремление реализовать идею «мировой революции» не могло быть успешным без соответствующей военной доктрины, обоснование которой явилось одновременно и причиной и задачей дискуссии 1921-1922 гг.

Индикатором дискуссии явилась статья командующего войсками Украины М.В. Фрунзе «Единая военная доктрина и Красная Армия». В ней Фрунзе дал свое определение единой военной доктрины. Он писал: «Единая военная доктрина есть принятое в армии данного государства учение, устанавливающее характер строительства вооруженных сил страны, методы боевой подготовки, их вождение на основе господствующих в государстве взглядов на характер лежащих перед ним военных задач и способы их разрешения, вытекающие из классового существа государства и определяемые уровнем развития производительных сил страны»(8).

Фрунзе полагал, что характер военной доктрины определяется общей политической линией класса, который стоит во главе государства. Доктрина является жизненной лишь тогда, когда соответствует общим целям государства, его материальным и духовным ресурсам. Содержание военной доктрины, по мнению Фрунзе, включает две ее стороны: военно-техническую и политическую. «Первую, – писал он, – образует все то, что касается организационных основ строительства Красной Армии, характера боевой подготовки войск и методов разрешения боевых задач. Ко второй же относится момент зависимости и связи технической стороны строительства вооруженных сил с общим строем государственной жизни, определяющим ту общественную среду, в которой должна совершаться военная работа, и самый характер военных задач»(9). Политическую и военную сторону доктрины он рассматривал в диалектическом единстве, как две стороны единого целого. Изложенные Фрунзе теоретические положения, явились в дальнейшем основой для формирования советской системы военно-доктринальных взглядов.

М.В. Фрунзе рассмотрел также важнейший практический вопрос о характере военных задач РККА; вопрос, положивший начало острой полемике между сторонниками оборонительной и наступательной стратегии. Сам Фрунзе в тот момент принадлежал к числу последних. Апеллируя к опыту гражданской войны, он полагал необходимым воспитывать нашу армию в духе величайшей активности, готовить ее к завершению задач мировой революции путем энергичных, решительно и смело проводимых наступательных операций. Он прямо писал что общая политика рабочего класса, стремящегося к завоеванию всего буржуазного мира, не может не быть активной в самой высокой степени. По его мнению, «к политике в полной мере применим тот принцип высшей стратегии, который говорит: «победит лишь тот, кто найдет в себе решимость наступать, сторона, только обороняющаяся, неизбежно обречена на поражение»(10). Поэтому «самим ходом исторического революционного процесса рабочий класс будет вынужден перейти к нападению, когда для этого сложится благоприятная обстановка»(11).

«Партия нападения», вначале возглавляемой Фрунзе, противостояла «партия обороны», во главе которой стоял тогдашний председатель РВС и наркомвоенмор РСФСР Л.Д. Троцкий. Главный оппонент Фрунзе в дискуссии по единой военной доктрине изложил свои взгляды в обширной статье «Военная доктрина или мнимо-военное доктринерство», вышедшей во втором номере журнала «Военная наука и революция». И не случайно именно против позиции Троцкого были направлены главные критические стрелы доклада М.В. Фрунзе на совещании военных делегатов XI съезда РКП(б). В разделе этого доклада, озаглавленном «Все для наступления», Фрунзе, в частности, заявлял: «… я скажу Троцкому, что, чем скорее он выкинет из своей брошюры все эти рассуждения… прославляющие оборону, тем будет лучше»(12).

Необходимо отметить, что борьба между сторонниками обороны и приверженцами наступления, начатая в ходе дискуссии о единой военной доктрине, была долгой и нелегкой. В начале 30-х годов, по мере становления и создания командно-административной системы и утверждения культа личности в содержании военной доктрины Советского государства окончательно возобладал наступательный характер. Логическим выражением наступательных тенденций советской военной доктрины явился лозунг «Бить врага на его территории». Он стал той формулой, в которой характер наступательных приготовлений получил свое наиболее яркое выражение.

Касаясь второго положения, также требующего критического отношения и переосмысления, отметим, что в нашей официальной историографии утвердилось мнение, что Л.Д. Троцкий и М.В. Фрунзе, как главные действующие лица дискуссии разошлись в вопросе о применимости марксизма к военному делу. Отмечается, что, по мнению Фрунзе, «наша военная доктрина должна быть классовой, то есть пролетарской, то есть марксистской», а Троцкий, который «вообще невысоко ставил применение марксистского метода вне политики… высмеял положение об особенной военной политике пролетариата».

В действительности же такая оценка позиции Троцкого, мягко говоря, не совсем верна, а обвинения его в принижении значения марксизма можно назвать несостоятельными. Первый раздел его статьи назван «Наш метод ориентировки» и посвящен значению марксизма, в том числе для военного дела. Троцкий специально подчеркивает, что «орудием марксизма мы определяем и основы нашего военного строительства»(13).

Было бы точнее сказать, что Троцкий не отрицал значения марксизма для военного дела. Он выступал, действуя, как и было ему свойственно, прямолинейно, грубо, а часто и оскорбительно для своих противников, против опошления марксизма, низведения его до уровня пустой, бессмысленной фразы, своего рода ритуального действа, освящающего любой шаг в советском военном строительстве.

Достаточно полно раскрывает позицию Л.Д. Троцкого по этому вопросу мысль, высказанная им на заседании военно-научного общества при Военной академии РККА 8 мая 1922 г., где он сказал: «Пытаться строить специальную область военного дела методом марксизма есть величайшее заблуждение… Давайте учиться говорить о коннице проще, не будем загромождать наше обсуждение авиации пышной марксистской терминологией, громкими терминами, широковещательными проблемами, которые сплошь да рядом оказываются шелухой без ядра и содержания…»(14).

Наши рассуждения о том, признавал или не признавал Троцкий значение марксизма в военном деле важны не столько для того, чтобы восстановить истину в этом вопросе (хотя и это немаловажно), сколько для того, чтобы показать, что уже в начале 20-х годов, во-первых, обозначились условия для постепенного превращения марксизма в своего рода религию – единственно верную, универсальную для решения любых задач и проблем военного дела; во-вторых, были заложены основы для исключения всякого рода других альтернативных взглядов в военной мысли, в том числе в военно-доктринальной сфере.

Хотелось бы обратить внимание еще на одну сторону дискуссии о единой военной доктрине, тем более, что она практически не освещалась в нашей историографии. Речь идет о политических последствиях этой дискуссии. В 1921-22 гг. И.В. Сталин, как известно, еще не выдвинулся на первый план при обсуждении военных вопросов, но, несомненно, находился в рядах оппонентов Троцкого и искал своих будущих союзников среди тех, кто считал, что пролетарское происхождение важнее прочных военных знаний. Политические оценки и ярлыки относительно военно-теоретических воззрений того или иного ученого появятся чуть позднее, в конце 20-х – начале 30-х годов. Думается, что участие в дискуссии на той или иной стороне для многих ее участников стало своего рода лакмусовой бумажкой при определении их судеб в период репрессий 30-х годов.

Таким образом, дискуссия о единой военной доктрине 1921-1922 гг. явилась важным этапом на пути формирования системы военно-доктринальных взглядов Советского государства. В ходе ее были определены теоретико-методологические основы формирования военной доктрины СССР, основные элементы ее содержания, намечены пути дальнейшего строительства вооруженных сил.

Мысли, высказанные во время дискуссии о единой военной доктрине, в дальнейшем получили развитие и уточнение. Нельзя не сказать и того, что в 30-е годы, как результат дискуссии 1921-1922 гг., зародилась, а затем и оформилась тенденция преувеличения политических аспектов в развитии военной доктрины, всего военного дела, тенденция игнорирования объективных законов и внутренней логики развития военной науки.

Особую роль в утверждении методологических основ военной доктрины Советского государства сыграла деятельность военной секции при Коммунистической академии(15). Созданная по инициативе Реввоенсовета СССР, она была призвана «на основе овладения марксистским методом разработать теорию современной войны»(16). «Мы имеем сейчас единую военную доктрину, которая заложена в той системе наших военных уставов, на основе которых армия строится, подготавливается и вооружается, – говорил начальник Политического управления РККА А.С. Бубнов, выступая на общем организационном собрании военной секции 15 октября 1929 г. – Однако отсутствие достаточно серьезной теоретической проработки проблем войны чревато крупными пробелами в деле нашей практической подготовки к будущей войне. В современных условиях военное ведомство, как никогда, нуждается в цельной системе военно-теоретических взглядов, в глубоко обоснованной теории войны… Военная секция должна стать той лабораторией, в которой проходили бы тщательную вентилировку различные точки зрения и в конечном итоге выкристаллизовывались бы важнейшие военно-теоретические проблемы»(17).

В работе секции приняли участие видные военные теоретики и практики военного дела, преподаватели военных академий, представители и руководители Наркомата по военным и морским делам, Политического управления и Штаба РККА, военных округов.

В целом, оценивая деятельность Секции, можно сказать, что ее создание оказало значительное влияние на развитие отечественной военной науки, стало своего рода рубежом в окончательном утверждении теоретико-методологических основ советской военной доктрины.

Несмотря на общую положительную роль Секции по изучению проблем войны, ставшей в определенный период одним из основных научных центров Красной Армии, ее деятельность имела ряд негативных последствий в разработке военно-доктринальных взглядов государства. Они отразились, во-первых, в том, что Секция, решая, по образному выражению А.С. Бубнова, задачу «создания настоящей смычки между военным делом и марксизмом, поднятия всех военных вопросов на известную марксистскую высоту», фактически привела к установлению практически полного «единодушия» по принципиальным вопросам развития военного дела. Единообразие в мышлении и нетерпимость к инакомыслию по сути стали неотъемлемой чертой официальной военной науки. Вместе с тем, хотелось бы оговориться, что в таком положении вещей в этой области «виноват» отнюдь не марксизм, а интерпретация его Сталиным и упрочение его культа, а впоследствии, как результат, – укрепление командно-административной системы во всем советском обществе. Во-вторых, деятельность Секции сыграла решающую роль в разгроме «школы Свечина», а также других школ, так или иначе причастных к военной области. Разгром «школы Свечина» и репрессии против нее явились ударом по советской военной науке, в значительной степени деформировав теорию и практику подготовки советских вооруженных сил к будущей войне. Можно сказать, что с разгромом «школы Свечина» завершился этап «сосуществования» официальных и альтернативных взглядов по важнейшим проблемам военной науки и развития военного дела.

В-третьих, в результате деятельности военной секции завершилась продолжавшаяся почти десятилетие острая дискуссия между теми, кто в качестве ведущей стратегической функции РККА видел оборону и теми, кто в основе ведущей функции армии видел наступление. Не последнюю роль в том, что в военно-теоретической мысли возобладало наступательное мышление, а в практике подготовки Красной Армии – стратегическая ориентация на ведение наступательных войн, сыграли две дискуссии, проведенные в Секции по изучению проблем войны с участием практически всего руководящего состава Красной Армии – дискуссия по книге В.К. Триандафиллова «Характер операций современных армий» (5 марта 1930 г.) и по докладу К.Б. Калиновского «Проблема механизации и моторизации современных армий» (29 ноября 1930 г.).

На наш взгляд, есть все основания утверждать, хотя это и не бесспорно, что деятельность Секции, к сожалению, положила начало тому тяжелому нравственному климату в отечественной военной науке, который особенно проявился во второй половине 30-x годов. Все это не могло не сказаться на состоянии военно-доктринальных взглядов Советского государства, разработке актуальных проблем военного строительства и обороны СССР.

Подведем некоторые итоги. Начатый еще в годы гражданской войны и продолженный в 20-е годы процесс зарождения и утверждения советской военной доктрины завершился в конце 20-х – начале 30-х годов. Важную роль в определении сущности, содержания военной доктрины Советского государства сыграли дискуссии, проходившие со второй половины 1918 г. – 1920 г. Особое место принадлежат дискуссии о единой военной доктрине 1921-1922 гг. Последующие дополнения и уточнения, внесенные в доктринальные концепции, позволили определить советскую военную доктрину как принятую в Советском государстве систему: а) теоретических положений о типах войн современной эпохи, их социально-политической сущности и характере, расстановке военно-политических сил, политических и стратегических целях противоборствующих сторон; б) политических установок на использование военной мощи Советского государства по отражению возможной агрессии: в) теоретических положений о военно-техническом содержании возможной будущей войны, способах подготовки и ведения вооруженной борьбы в сочетании с другими ее видами (экономической, идеологической, дипломатической); г) руководящих принципов и основных направлений военного строительства, подготовки страны и вооруженных сил к будущей войне.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. См.: Борисов В.Е. Военная доктрина. «Военное дело». 1918. № 9; Борисов В.Е. Русская военная доктрина. «Военное дело». 1918. № 10; Борисов В.Е. Логистика, стратегемы и доктрина. «Военное дело». 1918. № 12; Борисов В.Е. Военная этика – как отдел военной доктрины. «Военное дело». 1918. № 16.
2. Незнамов А.А. Военная доктрина. «Военное дело». 1918. № 12. С. 2.
3. Военное дело. 1920. № 2(65). С. 39.
4. См.: Незнамов А.А. Военная доктрина. «Военное дело». 1920. № 4. С. 98.
5. Военное дело. 1920. № 11(75). С. 322.
6. Там же. С. 325-326.
7. В полном собрании сочинений Ленина (т. 41) и в отдельном издании «IX конференция РКП(б). Протоколы» М., 1972 опубликован материал «Правды» от 29 сентября 1920 г., который представлял собой урезанное сообщение о выступлении Ленина. Стенограмма заключительного слова Ленина по отчету вообще не публиковалась. Впервые текст выступлений В.И. Ленина опубликован в 1992 г. – См.: «Исторический архив», 1992, № 1. С. 12-30.
8. «Военная наука и революция». 1921 № 1; Фрунзе М.В. Собр. соч. – М., Госиздат. 1929. Т. 1. С. 211.
9. Фрунзе М.В. Собр. соч. – М., 1929. Т. 1. С. 211.
10. Там же. С. 222.
11. Там же. С. 222.
12. Там же. С. 468.
13. Троцкий Л.Д. Как вооружалась революция. «На военной работе». – М., 1925. Т. 3. Кн. 2. С. 310; См. также – С. 207, 212.
14. Там же. С. 273.
15. Коммунистическая академия (1918-1936 гг.) – научное учреждение, созданное для изучения и разработки вопросов обществоведения и естествознания. В период с 1918 по 1924 гг. называлась Социалистической академией общественных наук ВЦИК. 19 марта 1926 г. постановлением Президиума ЦИК СССР передана в ведение ЦИК СССР. С 1929 г. по 1932 г. при Коммунистической академии работала Секция по изучению проблем войны (военная секция).
16. Архив Российской академии наук (далее – АРАН), ф. 375, оп. 1, д. 7, л. 3.
17. Архив Российской академии наук, ф. 375. оп. 1. д. 7. л. 15-17.
18. Архив РАН, ф. 350, оп. 1, д. 272, л. 1; д. 261, л. 9.

Россия и мир – вчера, сегодня, завтра. Научные труды МГИ им. Е.Р. Дашковой. Выпуск 2. М., 1997. С. 44-59.

День Победы — хороший повод оглянуться на развитие советской стратегической мысли. Ее история исследована неравномерно. Если о довоенной советской мысли написано большое количество работ, то анализ истории послевоенной советской стратегии пока делает только первые шаги. Временами возникает горьковатое ощущение, что военно-политическую стратегию США времен «холодной войны» наше научное сообщество знает лучше, чем аналогичную стратегию своей страны. Основной массив документов остается закрытым: исследователь вынужден опираться на официальные публикации в журнале «Военная мысль». Тем не менее, даже этот небольшой массив информации позволяет сделать интересные наблюдения. В данной статье автор показывает, как советские военные теоретики 1945–1990 гг. видели будущую войну и какие их наблюдения остаются актуальными до сих пор.

Краткий экскурс в советскую военную стратегию после Второй мировой войны показывает, что для нее был характерен примерно тот же процесс, что и для американской: от редукции больших стратегических целей (победа в мировой войне) к локальным задачам (победа в ограниченной войне на отдельном ТВД). Приоритетной с конца 1960-х гг. стала разработка проблемы удержания гипотетического конфликта на доядерном уровне. Однозначно ответить положительно или отрицательно на этот вопрос советская наука не смогла. Однако проработка сценария такого конфликта подвела советскую военную мысль к идее революции в военном деле.

Такой вывод, к которому подходили советские стратеги, означал признание технической трудности ведения большой наземной войны между СССР и США. Сам по себе обмен ядерными ударами еще невозможно капитализировать в политическую победу: необходим приход солдата-победителя на территорию противника и установление там желанного режима. Но ни СССР, ни США не обладали средствами для переброски многомиллионной армии в другое полушарие Земли и поддержания там ее действий. Выход из этого тупика не смогла найти ни советская, ни американская военная мысль. Вполне возможно, что именно эта затруднённость ведения прямой войны и была одним из решающих факторов в обеспечении долгого мира между великими державами.

В годы холодной войны американские военные стратеги писали, что в ядерную эпоху вновь возвращаются «кабинетные войны» XVIII века. Для них характерна задача не ликвидировать противника как политического субъекта, а принудить его к миру за счет ограниченной проекции силы. Советские стратеги не делали такую прямую отсылку к кампаниям XVIII века. Однако и они подходили к выводу о возможности в будущем ограниченной войны между сверхдержавами на территории третьей страны. Такой конфликт мог бы вестись без использования ЯО и завершился бы политическим компромиссом между враждующими сторонами. Возможно, весь период после 1991 г. стал временем подтягивания материально-технических средств и апробации концепции подобного конфликта.

День Победы — хороший повод оглянуться на развитие советской стратегической мысли. Ее история исследована неравномерно. Если о довоенной советской мысли написано большое количество работ, то анализ истории послевоенной советской стратегии пока делает только первые шаги [1]. Временами возникает горьковатое ощущение, что военно-политическую стратегию США времен «холодной войны» наше научное сообщество знает лучше, чем аналогичную стратегию своей страны. Основной массив документов остается закрытым: исследователь вынужден опираться на официальные публикации в журнале «Военная мысль». Тем не менее, даже этот небольшой массив информации позволяет сделать интересные наблюдения. Поэтому в данной статье я постараюсь показать, как советские военные теоретики 1945–1990 гг. видели будущую войну и какие их наблюдения остаются актуальными до сих пор.

От сухопутной войны к «воздушному блицкригу»

После окончания Второй мировой войны стратегические задачи, стоявшие перед СССР, кардинально отличались от задач довоенного периода. По ее итогам Красная Армия разгромила сильнейшие сухопутные вооружённые силы мира. Теперь ей противостояли мощнейшие в мире ВВС и ВМФ. Это делало недоступными территории Великобритании и США для советских вооруженных сил, равно как и территорию СССР для проецирования их сухопутных сил. Однако Советскому Союзу уже на финальном этапе Второй мировой войны приходилось примеривать на себя возможные риски воздушного наступления союзников. Параллельно с созданием тяжелых бомбардировщиков в Великобритании и США разрабатывалась концепция стратегических бомбардировок. По мнению американских экспертов, решающую роль в следующей войне должно было бы играть именно массированное воздушное наступление на противника с использованием атомного оружия (АО) — своеобразный «атомный блицкриг», принуждающий противника к капитуляции без крупных сухопутных сражений [2].

После окончания Второй мировой войны советская военная стратегия строилась на основе факторного подхода. Его теоретическую базу разработал видный военный теоретик, начальник Генерального штаба Б.М. Шапошников. Окончательно концепция «постоянно действующих факторов» сформулирована И.В. Сталиным в приказе Красной армии № 55 от 23 февраля 1942 года [3]. Согласно этой концепции, судьба войны решалась такими постоянно действующими факторами, как: a) прочность тыла; б) моральный дух армии; в) количество и качество дивизий; г) вооружение армии; д) организаторские способности начальствующего состава армии. Появление атомного оружия не могло, по мнению И. В. Сталина, принципиально изменить характера войны и роли постоянно действующих факторов : он считал, что судьба третьей мировой войны будет решаться не атомными бомбардировками, а именно постоянно действующими факторами [4]. В 1953 г. генерал-майор Н.А. Таленский указывал, что исход современной войны (т.е. с применением АО) будет решать факторный подход [5].

На рубеже 1946–1947 гг. Генштаб ВС СССР подготовил Высшему Военному совету «План активной обороны территории Советского Союза»[6]. Задачи ВС определялись следующим образом: армия отпора была обязана разбить противника в полосе приграничной обороны и подготовить условия для перехода в контрнаступление. ВВС и войска ПВО, входящие в армию отпора, должны были прикрыть ее с воздуха. Войска резерва Главного командования предназначались для того, чтобы нанеси поражение ВС противника, а затем перейти в контрнаступление. (Масштабы и глубина планируемых наступательных операций до настоящего времени неизвестны). Перед советским ВМФ ставились оборонительные задачи, что было обусловлено объективным соотношением сил.

Вместе с тем СССР сразу сделал упор на развитие воздушной мощи. О целесообразности такого решения свидетельствовал опыт воздушного наступления союзников против Германии и Японии в годы Второй мировой войны. Еще более важным было развитие в США во второй половине 1940-х гг. концепции «атомного блицкрига», предусматривающей подавление ключевых стратегических объектов противника с помощью стратегической авиации с использованием АО. (Ее воплощением стало создание в марте 1947 г. Стратегического авиационного командования США [7]). В Постановлении Совета Министров СССР «Об образовании Дальней Авиации Вооруженных сил Союза ССР» 5 апреля 1946 г. предусматривалось:

1. Выделить из системы Военно-воздушных сил 18-ю воздушную армию и преобразовать ее в Дальнюю авиацию Вооружённых сил Союза ССР.

2. Дальнюю авиацию готовить главным образом для дневных массированных бомбардировочных действий.

3. Во главе Дальней авиации Вооружённых сил Союза ССР иметь командующего Дальней Авиацией с подчинением его Министру Вооружённых сил Союза ССР (…)

6. Дальнюю авиацию иметь в составе трех воздушных армий, из них: две армии — в европейской части СССР и одну армию — на Дальнем Востоке[8].

Указание на приоритет дневных действий свидетельствовало, что в СССР ориентировались на американский, а не британский опыт прошедшей войны. И основной самолет также был американского типа — копия В-29 (Ту-4), поднявшийся в воздух 21 мая 1947 г.

Атомное оружие при этом рассматривалось как новый компонент «воздушной мощи». Первая инструкция по боевым свойствам атомного оружия была выпущена в Советской армии в 1948 г., однако в ней не фиксировалась особая специфика этого оружия по отношению к другим видам вооружений.

Его появление привнесло с собой новую формулу: меньшее количество материальных затрат на поражение живой единицы противника. (Например, для поражения в Хиросиме аналогичного количества живой силы и материальных объектов, как в Дрездене и Токио, потребовалась всего одна авиабомба). Соответственно менялся характер наступательных операций; возрастала роль ВВС и ПВО, способных уничтожать авиационные носители АО. Поэтому, как отмечал генерал-полковник Н.А. Ломов [9], в новых условиях все большую роль играл начальный период войны: способность противника поразить как можно большее количество стратегических объектов.

Эти наблюдения Н.А. Ломова хорошо согласуются с размышлениями британского маршала ВВС Джона Слессора [10]. Еще в 1957 г. он указывал, что после Второй мировой войны стратегическое положение СССР резко ухудшилось. Прежде Россия / СССР была малоуязвима для противников за счёт размера своей территории. Но в век «авиационной войны» СССР оказывается уязвимым для авиаударов с четырех сторон: Европы, Ближнего Востока, Восточной Азии и Северной Америки (через Арктику). В этой связи Тэйлор называл СССР / Россию «реинкарнацией Германии» в новом мире: страна, чье положение почти безнадежно в случае оборонительной войны, и спасение которой заключается в ведении превентивной наступательной войны по заветам Карла фон Клаузевица. Советские теоретики не ставили открыто проблему в подобном ключе. Вместе с тем, их повышенное внимание к начальному периоду войны и американской концепции «авиационного блицкрига» показывает их беспокойство относительно уязвимости территории СССР для стратегической авиации противника.

В 1950-х гг. СССР усиливает внимание к своей стратегической авиации. В ответ на американскую пару бомбардировщиков — средний В-47 и межконтинентальный В-2 в СССР было создано три самолета: средний Ту-16 и межконтинентальные Ту-95 и М-4. Было принято решение об обособлении в составе Дальней авиации (ДА) самолетов межконтинентальной дальности. В соответствии с Постановлением Совета Министров СССР от 25 ноября 1954 г. «О создании Стратегической авиации, развитии и перевооружении на реактивные самолеты Ту-16 Дальней авиации», Министерство обороны сформировало в 1955–1957 гг. 8 бомбардировочных дивизий Стратегической авиации и 11 дивизий Дальней авиации. Однако план был выполнен только наполовину — вместо 8 дивизий Стратегической авиации было сформировано 4, вместо 11 дивизий Дальней авиации — 5.

Ситуация стала меняться с проявлением термоядерного оружия в 1952–1953 гг., а затем и ракетных средств его доставки. В конце 1940-х гг. американские аналитики Стратегического авиационного командования (САК) фактически признали, что нанесение стратегических ударов неядерным оружием будет неэффективным. Поражение стратегических целей требует систем большей взрывной мощи и «плавильного эффекта». Сопутствующие факторы (например, радиоактивное заражение) делали более эффективным результат бомбардировок — в частности, предельно затрудняли восстановительные работы. Однако гарантированное поражение целей авиационными носителями было невозможно ввиду предполагаемого противодействия ПВО и/или истребительной авиации противника. Носителем, способным гарантированно доставить ядерный боезаряд к цели, была признана баллистическая ракета.

К началу 1960-х гг. в работах маршалов Советского Союза Р.Я. Малиновского и С.Н. Бирюзова был обоснован тезис о решающей роли ракетно-ядерного оружия в будущей войне. Создание РВСН в 1959 г. виделось им как средство уравнения стратегических возможностей СССР и США. Еще на XXI съезде КПСС (1961 г.) Р.Я. Малиновский указал, что «традиционная неуязвимость Америки навсегда ликвидирована». В работе «Бдительно стоять на страже мира» (1962 г.) [11] маршал называл главным средством ведения войны нанесение стратегических ракетно-ядерных ударов по противнику и отмечал сохраняющуюся значимость «массовых, многомиллионных армий». Последнее выглядело скрытой полемикой с первым секретарем ЦК КПСС Н.С. Хрущевым. Именно Р.Я. Малиновский стал одним из первых теоретиков приоритетной роли МБР (в то время — МКР) в будущей войне.

Маршал С.Н. Бирюзов указывал на перспективность строительства межконтинентальных баллистических ракет по сравнению с американской стратегической авиацией. «Все увидели, — писал он в 1964 г., — что подлинный ключ к победе на поле сражений находится в руках того, кто не только владеет новым оружием, но и идет впереди в производстве ракет» [12]. В перспективе это даст армии серьезные преимущества по сравнению с американской стратегической авиацией.

Такой вывод означал, что советская военная стратегия признала наличие у ЯО самостоятельной стратегической роли. (Какой не было, например, у химического оружия в годы Второй мировой войны: оно рассматривалось как дополнение к общевойсковым операциям). В США этот процесс произошел почти одновременно с принятием плана SIOP в 1960 г. Стратегическое ЯО отделилось от задач простой поддержки общевойсковых операций, приобретя исключительную задачу — поражения стратегического потенциала противника.

Советский вариант «Гибкого реагирования»

Здесь, однако, возникал важный вопрос: если у ЯО есть самостоятельная стратегическая роль, то в каждой ли войне она потребуется? Американская военная доктрина ответила на этот вопрос условно отрицательно в рамках концепции «гибкого реагирования». Сверхдержавы, скорее всего, применят ЯО для защиты своей территории. Но применят ли они его в случае конфликта на территории третьей страны? Теоретик «гибкого реагирования» Герман Кан утверждал, что не каждый военный конфликт требует применения ЯО, а в тех, которые требуют, оно может быть применено ограничено. Потенциальные конфликты концепция гибкого реагирования делила на три типа: 1) региональный конфликт с опосредованным участием США; 2) советско-американский конфликт на основе конвенциональных вооружений; 3) ядерная война СССР и США с использованием ЯО. Официальный вариант концепции гибкого реагирования, принятый в США в 1962 г. предусматривал три варианта действий США на случай гипотетического конфликта с СССР.

— «прямая защита» (direct defenсe): сдерживание советского наступления исключительно с помощью обычных вооружений;

— «запланированная эскалация» (deliberate escalation): применение тактического ядерного оружия (ТЯО) в случае, если конвенциональные силы НАТО не в состоянии остановить советское наступление;

— «генеральный ядерный ответ» (general nuclear response): нанесение тотального ядерного удара сначала по военным, а затем по гражданским объектам СССР в случае, если применение ТЯО не привело к деэскалации конфликта [13].

Официально Советский Союз отрицал американскую доктрину гибкого реагирования. «Концепция ограниченной ядерной войны в советской военной теории считается несостоятельной, так как удержать ядерную войну в каких-либо заранее определенных рамках практически невозможно», — указывалось в «Военном энциклопедическом словаре» 1983 года [14]. Но в тоже время советские стратеги этого периода (С. П. Иванов, В. Г. Куликов, А. А. Гречко, Д. Ф. Устинов, И. Г. Павловский) выделяли пять типов возможных конфликтов:

— скоротечная полномасштабная ядерная война;

— продолжительная ядерная война с использованием всех типов вооруженных сил;

— большая война с применением ограниченного количества ЯО;

— большая война с применением обычного оружия;

— локальная война с применением обычного оружия [15].

Теоретиками концепции «ограниченной войны» выступали генерал-полковник С.М. Штеменко и генерал армии И.Г. Павловский. Они исходили из сохраняющейся роли обычных вооружений в ходе будущей войны. И.Г. Павловский отмечал в 1967 г., что создание РВСН не снижает роли сухопутных войск, которым в условиях ядерной войны отводится важное место. «Танковые войска, — указывал он, — способны с самой высокой эффективностью использовать результаты наших ядерных ударов, противостоять ядерным ударам противника и успешно преодолевать зоны радиоактивного заражения в полосе сильных разрушений» [16]. С.М. Штеменко указывал, что «массовое внедрение в войска ядерного оружия еще больше подняло роль танков в будущей войне» [17]. Фактически оба советских военачальника размышляли о сценарии войны с ограниченным применением ЯО на одном (прежде всего европейском) или нескольких ТВД.

Маршалы Советского Союза В.Д. Соколовский и генерал-майор М.И. Чередниченко [18] также прорабатывали вопрос о возникновения войны с ограниченным применением ЯО на одном или нескольких ТВД. Генерал армии С.П. Иванов указывал на возможность возникновения войны с нанесением нескольких выборочных ядерных ударов по второстепенным целям. В этом случае, по мнению С.П. Иванова, все равно сохранялись бы два типа войны: мировая и локальная — по масштабам, ядерная и неядерная — по средствам их ведения [19]. Эти размышления перекликались с принятой НАТО в 1967 г. концепцией гибкого реагирования как основы военно-политической доктрины. Фактически речь шла о возможности или невозможности сохранить гипотетический конфликт между НАТО и ОВД на доядерном уровне.

Ряд крупных военачальников (И.Г. Павловский, А.А. Гречко, Н.В. Огарков) осмысляли ядерный конфликт в классических категориях победы и поражения. «Советская военная мысль, — указывалось в коллективном труде “Военно-технический прогресс и Вооруженные Силы СССР” (1982), — разработала способы ведения военных действий как с применением, так и без применения ядерного оружия» [20]. Эти наблюдения показывают, что на практике СССР следовал многим положениям стратегии гибкого реагирования, включая проработку вариантов удерживания гипотетического конфликта в Европе и на Дальнем Востоке на доядерном уровне. В соответствии с концепцией гибкого реагирования советские военно-технические программы с конца 1960-х гг. были нацелены на повышение контрсиловых возможностей СЯС (от создания РГЧ ИН до постановки на боевое дежурство мобильных МБР железнодорожного и грунтового базирования) [21].

Вектор развития советской ядерной стратегии был, таким образом, близок американскому. Подобно стратегии гибкого реагирования советская военная мысль прошла за одно десятилетие 1960-х годов путь от безусловного приоритета ракетно-ядерного оружия до допустимости конфликтов с комбинированным использованием как ядерного, так и конвенционального оружия. Однако советская военная мысль, в отличие от американской, не ставила перед ЯО политические задачи. Речь шла о проработке сценариев его возможного применения в ходе войны. После 1982 г. (фактически — с 1977 г.) официальная советская доктрина ориентировалась на ненанесение СССР первого ядерного удара в ходе гипотетической войны. Это означало, что советские военные теоретики видели будущую войну с НАТО как подобие Второй мировой войны, в которой химическое оружие не применяла ни одна из сторон.

Модернизация глубокой операции

Параллельно советские военные теоретики 1970-х гг. вернулись к проблематике глубокой операции. Ее теория была разработана во второй половине 1920-х гг. советским военным теоретиком В.К. Триандафилловым в работах «Характер операций современных армий» (1926) [22]. Глубокая операция предусматривала прорыв фронта противника на глубину 200–250 км посредством взаимодействия всех родов войск и максимальной концентрации сил на узком направлении. В 1970-х гг. советские теоретики вернулись к разработкам В.К. Триандафиллова с целью модификации концепции глубокой операции. В центре внимания находились два ключевых вопроса: 1) нанесение огневых ударов на всю глубину оперативного построения противника и 2) более полное использование сухопутными войсками воздушного пространства.

В 1970-х гг. под руководством генерала армии И.Г. Павловского велась переработка теории глубокой наступательной операции: взаимодействия сухопутных войск со средствами и во взаимодействии с другими видами вооруженных сил для обеспечения наступления на всю глубину оперативного построения противника [23]. Целью такой операции было стратегическое наступление в более высоком темпе и на значительно большую глубину, чем это происходило на заключительном этапе Великой Отечественной войны [24]. Фактически речь шла о возможности расширения глубокой операции на оперативную глубину до 300 и даже 400 км (что соответствовало площади ФРГ и стран Бенилюкс в условиях выхода Франции из военной организации НАТО).

Эти идеи развивал генерал-лейтенант И.И. Юрпольский [25], доказывавший, что в новых военно-технических условиях формула классической глубокой операции В.К. Триандафиллова должна быть пересмотрена. В новых условиях противник может создавать условия, позволяющие срывать действия ударных группировок в самом начале наступления (больше зоны радиоактивного поражения, минирование местности, затопления, подготовленные оборонительные рубежи с сильной противотанковой обороной). Соответственно, часть сухопутных вооруженных сил будет необходимо перебросить за оборонительные зоны противника, что означало признание ключевой роли воздушно-десантных войск (ВДВ) в будущей войне. Глубокая операция по Юрполькому должна была заменяться объемной операцией с широким использованием воздушного ТВД как «третьего измерения».

С идеями Юрпольского был солидарен генерал-лейтенант Г.И. Демидков [26], указывавший на необходимость «все более полного использования сухопутными войсками воздушного пространства». Генерал армии В.И. Варенников указывал [27], что в современных условиях (1970-е гг.) из-за возросшей маневренности войск решающую роль приобретает борьба с оперативными резервами противника. Решающую роль начинают играть передовые мобильные отряды, способные действовать в тылу противника и обеспечивающие условия для успешного развития наступательной операции. Одновременно шла дискуссия о возможности подключить наступательные действия ВМФ к расширению глубокой операции.

Итоги этой дискуссии оказались двойственными. В конце 1970-х гг. в стратегическую доктрину Советской армии была принята концепция оперативных маневренных групп (ОМГ). Однако идея Юрпольского заменить глубокую операцию на объемную операцию была отвергнута. Вместе с тем активным сторонником модернизации теории глубокой операции выступал начальник советского генштаба маршал Н.В. Огарков. Именно ему принадлежал тезис о том, что современные виды вооружений (прежде всего, высокоточное оружие и прогресс в технологиях неядерной авиации) позволяют решить в ходе военных действий задачи, возлагавшиеся прежде на ЯО. «В основе советской военной доктрины лежит положение о том, что Советский Союз не применит первым ядерное оружие», — писал он в 1985 г. В США этот тезис Огаркова прочли как утверждение в СССР концепции «большой неядерной войны», в которой ЯО должно разделить участь химического оружия во Второй мировой.

За годы руководства советским Генштабом Н.В. Огарков подготовил и провёл несколько самых крупных в истории отечественных Вооружённых сил оперативно-стратегических учений и манёвров на всех основных стратегических направлениях и с применением всех видов Вооружённых сил, военно-научных и военно-промышленных органов. Крупнейшим из них стало оперативно-стратегическое учение под кодовым названием «Запад-81» (сентябрь 1981 г.). По своим масштабам оно сравнимо с крупными операциями Великой Отечественной войны. На нём впервые были опробованы автоматизированная система управления и некоторые виды высокоточного оружия. В этой связи не случайно, что, как отмечает академик А.А. Кокошин, маршала Н.В. Огаркова не только в нашей стране, но и в США считают один из пионеров теории революции в военном деле.

Наработки Н.В. Огаркова означали, что советская военная мысль подошла к идее проведения крупной наступательной операции неядерными средствами. Интересно, что подобные идеи дискутировались в 1970-х гг. и в США, хотя американские стратеги больше советских ориентировались на ограниченное применение ЯО. (Это позволяло им компенсировать отставание своих конвенциональных вооруженных сил от советских). Фактически в СССР начала утверждаться концепция высокого ядерного порога, согласно которой решение о применении ЯО может быть и не принято в ходе ограниченной войны.

Вместе с тем, неудача расширения потолка глубокой операции в 1970-х гг. доказала, что техническая возможность ведения наступательных операций пока не вырвалась за потолок 250 км. Это означало, что гипотетический советско-американский конфликт мог произойти только на региональном ТВД. Географическая отдаленность СССР и США друг от друга означала предельную затрудненность ведения между ними тотальной войны.

Оборонная достаточность: аномалия или…?

Изменения произошли в период «Перестройки», когда в Советском Союзе обсуждалась концепция оборонной достаточности. В середине 1980-х гг. в СССР прошла волна публикаций об оборонительной стратегии СССР в годы Великой Отечественной войны. Советские исследователи того периода критиковали оборонительные мероприятия И.В. Сталина весной–летом 1941 г. [28] и, напротив, позитивно оценивали опыт Курской битвы летом 1943 г. Особую роль в этом отношении сыграла публикация в 1989 г. исключенных из мемуаров «Солдатский долг» маршала Советского Союза К.К. Рокоссовского фрагментов [29], в которых давалась критическая оценка мероприятиям советского Генерального штаба в 1940–1941 гг.

События начала 1980-х гг. поставили под сомнение концепцию полномасштабной ПВО, необходимой для проведения глубокой операции. Толчком к кризису стало поражение израильскими ВВС сирийской ПВО «Феда» в долине Бекаа (Ливан). Эта система была советской, поскольку она включала в себя ЗРК С-75М «Волга», С-125М «Печора», «Куб» («Квадрат») и входившие с ними в комплект самоходные установки разведки и наведения (СУРН), стационарные радиолокационные станции (РЛС), несколько комплексов войсковой ПВО «Оса», зенитные самоходные установки (ЗСУ) «Шилка», средства РЭБ. Вместе с сирийским персоналом эту технику обслуживали советские офицеры. Однако 9–11 июня 1982 г. израильтяне уничтожили 19 сирийских зенитно-ракетных дивизионов и еще четыре вывели из строя. Причем при нанесении этого массированного удара не был потерян ни один израильский самолет. Итоги сражения в «долине Бекаа» вызвали тревогу у руководства СССР. По свидетельству советских военных специалистов, принимавших непосредственное участие в формировании этой группировки, такой плотной концентрации ракетных и артиллерийских сил ПВО не было даже в СССР. Возникли опасения, может ли НАТО повторить аналогичную операцию против советской группировки на европейском ТВД. Выходом из положения стало усиление внимания к концепции радио-электронной борьбы (РЭБ).

Дополнительным толчком к обсуждению концепции «оборонной достаточности» стала дискуссия об опыте действия советских войск в Афганистане (1979–1989). К 1990 г. критики все чаще намекали, что советское командование повторило ошибку императора Николая I: готовилось к прошедшей войне. При Николае I Российская империя проводила масштабные маневры 1830-х гг. в Калише и Вознесенске, в основе которых лежал сценарий войны с «новым Наполеоном» на территории Австрии и Пруссии (т.е. повторение сценария 1805 г.). В реальности морские державы — Великобритания и Франция — искали точку уязвимости России не на западном, а на южном направлении. Нечто подобное произошло, по мнению критиков, и в конце 1970-х гг.: СССР, готовясь к новой масштабной войне в Европе, недооценил роль южного направления и его специфику.

Отсюда следовала разработка тезиса о приоритете оборонительного характера советской военной доктрины. На берлинском совещании Политического консультативного совещания ОВД 29 мая 1987 г. было объявлено, что военная доктрина Варшавского договора подчинена задаче предотвращения и недопущения войны — как ядерной, так и обычной [30]. Начальник Генерального штаба М.А. Моисеев выделил пять параметров, обеспечивающих реализацию принципа оборонной достаточности:

— придание вооруженным силам ненаступательной структуры;​

— предельное ограничение в их составе ударных систем;

— изменение их дислокации в расчете на выполнение строго оборонительных задач;

— снижение параметров мобилизационного развертывания Вооруженных сил;

— уменьшение объемов военного производства [31].

Попытки связать эти параметры с системой ракетно-ядерного паритета оказались неудачными. Концепция оборонной достаточности не была увязана с конкретными количественными и качественными параметрами развертывания советских СЯС [32].

В этом смысле теория «оборонной достаточности» могла бы переориентировать Советскую военную доктрину на ведение ограниченных военных компаний за счёт повышенной мобильности войск и их оснащения новым (прежде всего, высокоточным) оружием. Однако к моменту распада СССР в 1991 г. приоритет в разработке концепции революции в военном деле прочно перешел к американцам, что продемонстрировала Первая война в Персидском заливе (1990–1991). Поиск ответа на новый вызов стал уже достоянием не советской, а Российской военной стратегии.

***

Краткий экскурс в советскую военную стратегию после Второй мировой войны показывает, что для нее был характерен примерно тот же процесс, что и для американской: от редукции больших стратегических целей (победа в мировой войне) к локальным задачам (победа в ограниченной войне на отдельном ТВД). Приоритетной с конца 1960-х гг. стала разработка проблемы удержания гипотетического конфликта на доядерном уровне. Однозначно ответить положительно или отрицательно на этот вопрос советская наука не смогла. Однако проработка сценария такого конфликта подвела советскую военную мысль к идее революции в военном деле.

Такой вывод, к которому подходили советские стратеги, означал признание технической трудности ведения большой наземной войны между СССР и США. Сам по себе обмен ядерными ударами еще невозможно капитализировать в политическую победу: необходим приход солдата-победителя на территорию противника и установление там желанного режима. Но ни СССР, ни США не обладали средствами для переброски многомиллионной армии в другое полушарие Земли и поддержания там ее действий. Выход из этого тупика не смогла найти ни советская, ни американская военная мысль. Вполне возможно, что именно эта затруднённость ведения прямой войны и была одним из решающих факторов в обеспечении долгого мира между великими державами.

В годы холодной войны американские военные стратеги писали, что в ядерную эпоху вновь возвращаются «кабинетные войны» XVIII века. Для них характерна задача не ликвидировать противника как политического субъекта, а принудить его к миру за счет ограниченной проекции силы. Советские стратеги не делали такую прямую отсылку к кампаниям XVIII века. Однако и они подходили к выводу о возможности в будущем ограниченной войны между сверхдержавами на территории третьей страны. Такой конфликт мог бы вестись без использования ЯО и завершился бы политическим компромиссом между враждующими сторонами. Возможно, весь период после 1991 г. стал временем подтягивания материально-технических средств и апробации концепции подобного конфликта.

[1] См: Кокошин А. А. Армия и политика. Советская военно-политическая и военно-стратегическая мысль. М.: Международные отношения, 1995; McGwire M. Perestroika and Soviet National Security. Washington, 1991; Trenin D. The soviet conceptions of nuclear war. Weimar, 1992. 268. Арбатов А. Г. Безопасность: российский выбор / А. Г. Арбатов. – Москва: ЭПИ центр, 1999; Kokoshin A. A. Soviet Strategic Thought, 1917–1991. Cambridge (Mass.) — L.: CSIA Studies in International Security, 1998.

[2] См.: Coffey, Thomas M. Hap: The Story of the U.S. Air Force and the Man Who Built It General Henry H. ‘Hap’

Arnold. Viking Press, 1982. См. также нашу статью: Веселов В.А., Фененко А.В. Воздушная мощь в мировой политике // Международные процессы, Том 14, № 3. С. 6-27

[3] Сталин И. В. О Великой Отечественной войне Советского Союза. 5-е изд. М.: Воениздат, 1948. С. 43–44.

[4] Ответ товарища И. В. Сталина корреспонденту «Правды» насчет атомного оружия // Военная мысль. 1951. № 10. С. 4.

[5] Таленский Н. К вопросу о характере законов военной науки // Военная мысль, 1953, № 9. — С. 31.

[6] Гриф секретности снят/ Откуда угроза // Военно-исторический журнал. 1989. № 2. С. 27 – 31.

[7] Стратегическое авиационное командование (САК, тогда еще в ВВС Армии) в составе двух воздушных армий – 8-й и 15-й.

[8] Решетников В.В., Дейнекин П.С., Андросов П.В., Жихарев А.Д. и др. Дальняя авиация: век в боевом

полёте. Книга 1. – М.: Русское авиационное общество (РУСАВИА), 2014.

[9] Ломов Н. Советская военная доктрина // Военная мысль. 1963. № 1. С. 23.

[10] Slessor, Sir John. The Great Deterrent. London: Cassell, 1957.

[11] Малиновский Р. Я. Бдительно стоять на страже мира. М.: Воениздат, 1962.

[12] Бирюзов С. Новый этап в развитии Вооруженных сил и задачи обучения и воспитания войск // Коммунист Вооруженных сил. 1964. № 4. С. 18.

[13] См.: George A., Smoke R. Deterrence in American Foreign Policy: Theory and Practice. New York: Columbia University Press, 1974. P. 55 – 79.

[14] Военный энциклопедический словарь. М.: Воениздат, 1983. С. 842.

[15] См.: Гречко А. А. Вооруженные Силы Советского государства. М.: Воениздат, 1974; Павловский И. Г. Сухопутные войска СССР. Зарождение. Развитие. Современность. М.: Воениздат, 1985; Огарков Н. В. Защита социализма: опыт истории и современность // Красная звезда. 1984. 9 мая.

[16] Павловский И. Сухопутные войска Советских Вооруженных сил // Военная мысль. 1967. № 11. С. 36–37.

[17] Штеменко С. Научно-технический прогресс и его влияние на военное дело // Коммунист Вооруженных сил. 1963. № 3. С. 25.

[18] Соколовский В., Чередниченко М. Военная стратегия и ее проблемы // Военная мысль. 1968. № 10.

[19] Иванов С.П. Советская военная доктрина и стратегия // Военная мысль. 1969. № 5. С 48.

[20] Военно-технический прогресс и Вооруженные Силы СССР. (Анализ развития вооружения, организации и способов действия.) / Под ред. генерал-лейтенанта М. М. Кирьяна. М.: Воениздат, 1982. С. 312.

[21] Кокошин А. А. Стратегическое управление. Теория, исторический опыт, сравнительный анализ, задачи для России. М.: РОССПЭН, 2003. С. 243–245.

[22] Триандафиллов В. К. Характер операций современных армий. — 3-е изд — М.:Госвоениздат, 1936.

[23] Волошин Л.И. Теория глубокой операции и тенденции ее развития // Военная мысль. 1978. № 8. С. 25.

[24] Павловский И. Сухопутные войска // Военная мысль. 1973. № 4. С. С. 30.

[25] Юрпольский И.И. Эволюция взглядов на ведение наступательных сухопутных операций // Военная мысль. 1976. № 6. С. 20 — 25.

[26] Демидков Г.И. Эволюция взглядов на ведение наступательных операций сухопутных войск // Военная мысль. 1976. № 11. С. 48 – 54.

[27] Варенников В.И. Некоторые проблемы развития успеха в наступательных операций // Военная мысль. 1979. № 8. С. 35.

[28] Мерцалов А. Н., Мерцалова Л. А. Сталинизм и война. М.: Родник, 1994.

[29] Рокоссовский К.К. Солдатский долг // Военно-исторический журнал. 1989. № 5.

[30] Совещание Политического консультативного комитета государств-участников Варшавского Договора Берлин, 28–29 мая 1987 г. М.: Политиздат, 1987. С. 7 – 10.

[31] Моисеев М. Советская военная доктрина — реализация ее оборонительной направленности // Правда. 1989. 13 марта.

[32] Одной из немногочисленных попыток такого рода была статья: Андреев В. Ф. Военно-стратегический паритет как фактор сдерживания // Военная мысль. 1989. № 2.

В СССР с начала 1930-х гг. вопросы подготовки к возможной войне были постоянно в поле зрения политического и военного руководства страны. Их решение отражалось в военной доктрине советского государства. Наряду с этим шел поиск наиболее эффективных способов ведения вооруженной борьбы.
Научным фундаментом военной доктрины было марксистско-ленинское понимание развития общественных процессов, в том числе войны и армии. В соответствии с этим она с самого начала разрабатывалась, исходя из приверженности государства к миролюбию, поэтому в военно-политическом плане носила оборонительный характер. Основополагающим считалось утверждение, что теперь войны ведутся народами и необходима мобилизация всех сил и средств государства. Большое значение придавалось моральному и экономическому факторам. С учетом всего этого прилагались огромные усилия для индустриализации страны, повышения ее экономической самостоятельности и оборонной мощи.
Вопрос о том, против какого противника придется воевать в первую очередь, стал четко вырисовываться с приходом в Германии к власти нацистов, зарождением блока фашистских государств и активизацией антисоветской политики со стороны Японии. Именно с этого времени во всех оперативных планах генштаба неизменным оставалось положение, что Советскому Союзу надо быть готовым к войне против Германии на Западе и Японии на Востоке.
В случае агрессии предусматривалось вначале отразить удар противника, затем нанести мощный ответный удар с перенесением военных действий за пределы своей страны с целью сокрушительного разгрома. В Полевом уставе 1939 г. подчеркивалось, что если будет навязана война, то Красная Армия станет самой наступающей армией. Всячески подчеркивалось то, что советские люди не хотят войны, но готовы ответить ударом на удар или даже «двойным ударом» на удар агрессора.
Таким образом, советская военная доктрина исходила из возможности войны на два фронта против коалиции нескольких государств. Понимая неизбежность военного столкновения с Германией и Японией, советское руководство, однако, недостаточно правильно оценивало возможные сроки начала агрессии. Считалось маловероятным, что Германия решится вести войну одновременно на двух фронтах и начнет кампанию против СССР только после выхода Великобритании из войны.

Ослабленные в результате репрессий военные кадры не овладели к началу войны в полной мере теми достижениями военной науки, которые имелись, недостаточными были и практические навыки по их применению. Известно, что для успеха кроме глубоких теоретических знаний важны навыки оперативно-тактического мышления, творческого подхода к делу, быстрой объективной оценки обстановки. К этому надо добавить мужество и решительность, инициативу и самостоятельность, твердость и настойчивость. Все эти качества отнюдь не врожденные, а вырабатываются в процессе боевой и оперативной подготовки, всей военной службы еще в мирное время. Но как раз именно этим до войны толком и не занимались. Не было, пожалуй, такого военачальника или командира, который бы теоретически не понимал и не знал из опыта прошлого о необходимости сосредоточения основных усилий на решающем направлении, создания ударных группировок, тщательной разведки и надежного огневого поражения противника. И все же прошло значительное время, потребовались немалые усилия и жертвы, прежде чем им удалось овладеть искусством решения этих и других столь же важных задач.

РI. Сегодня 10 лет со дня смерти выдающегося филолога, философа геополитика Вадима Цымбурского. Масштаб его научных достижений в различных сферах науки становится всё более понятен современникам. После выхода в свет в 2017 году незавершенной диссертации ученого «Морфология российской геополитики и динамика международных систем XVIII-XX века» стала более понятна теоретическая система Цымбурского в целом, его концепция функционирования системы Европа-Россия. Однако из пятнадцати задуманных глав книги в архиве автора сохранилось лишь восемь, которые и были представлены в издании, подготовленном при поддержке фонда ИСЭПИ. Одна из пропущенных глав должна была касаться истории советской геополитики в период после второй мировой войны вплоть до распада Советского Союза. Поскольку геополитика как научная дисциплина находилась в эти годы под запретом, то вся работа по осмысливанию внешнеполитической активности в пространственных образах происходила в рамках подготовки военных доктрин, оборонительных стратегий и планов Генерального штаба. Цымбурский называл подобное творчество «крипто-геополитикой».

Нельзя исключать, что при планировании своей диссертации он рассчитывал использовать для написания главы о советской геополитике материалы своей вышедшей в 1994 году брошюры о военных доктринах СССР и России (М.: Российский научный фонд, Московское отделение, 1994), введение к которой мы хотим представить сегодня нашим читателям. Безусловно, две небольшие монографии Цымбурского – о «военных доктринах» и концепте «открытого общества» (написанная им в 1997 году в соавторстве с М.В. Ильиным) – равно как и несколько десятков других – публицистических, политологических и литературоведческих – статей, требуют доиздания в виде отдельного сборника. Если это произойдет, политологическое творчество Цымбурского будет представлено в полной мере. Будем надеяться, что нам удастся найти для выполнения этой задачи силы и ресурсы.

***

Работа над исследованием, предлагаемым читателю, была начата еще в 1988 г. в Лаборатории структурного анализа Института США и Канады. Надо здесь вспомнить с благодарностью инициативу А.А. Кокошина, который еще в бытность свою заместителем директора ИСКАН привлек автора – в ту пору «чистого» филолога без серьезных политологических наработок – к исследованию смысловой динамики некоторых ключевых военно-политических и стратегических концептов. Политическая конъюнктура новомышленческих лет благоприятствовала таким штудиям. Из самых высоких инстанций звучали призывы к компаративному анализу доктрин ОВД и НАТО[1], неизбежно включающему сравнение понятийных систем.

Правда, М.С. Горбачев прагматично связывал утверждение декларируемой им «доктрины недопущения войны» главным образом с разработкой «таких новых или сравнительно новых понятий, как разумная достаточность вооружений, ненаступательная оборона, ликвидация дисбаланса и асимметрий в различных видах вооруженных сил, развод наступательных группировок войск между двумя блоками и т.п.»[2]. Но сам пафос становления некой новой военно-стратегической парадигмы не мог не вызвать интереса к «секретам» ключевых понятий-представлений, традиционно образующих смысловое ядро военных доктрин, к «приключениям» этих понятий во времени. Конечно же, наиболее актуальным при этом выглядел период после 1945-го – претерпевания ключевых понятий по мере попыток советской военной идеологии, адаптируясь к ядерной эпохе, совладать с ее вызовами.

Первым этапом исследования стало раскрытие и осмысление мутаций, пережитых в советском военно-политическом и стратегическом дискурсе этого периода, понятием «победы». Надо иметь в виду, что в отличие от США, где обновлением стратегии национальной безопасности с приходом новых администраций гласно, пусть иногда мистифицированно, обозначаются хронологические рамки господства и смены тех или иных установок, – в СССР между началом 50-х и 1987 г. нам не найти в открытой печати ни одного официального текста, где бы руководство (все равно, партийно-государственное или военное) директивно утверждало бы отказ от прежней доктрины или ее серьезную ревизию. Всю эту четверть века наш военно-официальный дискурс в сходных выражениях ссылается на «советскую военную доктрину» как на некую тождественную себе в годах систему представлений, никак не акцентируя каких-либо в ней перемен, а тем более их дат.

Так я столкнулся с задачей выработки филологической методики, позволяющей проверить комплекс представлений, преломившихся в этих официальных текстах на устойчивость во времени, – прежде всего, с точки зрения смысла его константных, опорных понятий-представлений, точно воплощающих в себе непрерывность традиции.

В основу исследования я положил гипотезу о том, что самые существенные подспудные изменения в доктрине должны были на уровне официального дискурса по преимуществу выражаться сдвигами во «фразеологии победы», в способах трактовки этого концепта. Военная доктрина немыслима без заключенного в ней эталона победы. Это явствует уже из сопоставления определений «военной доктрины» и «победы» в общедоступных военных энциклопедиях и словарях. Коль скоро «победу» определяют как «достижение целей, поставленных на бой, сражение, операцию, войну в целом»[3], а в военной доктрине видят «систему взглядов на цели и характер» мыслимой войны[4], то концепты «доктрины» и «победы» оказываются семантически нерасторжимы. Доктрина не может не постулировать каких-то целей на случай войны, предполагаемое же достижение этих целей как раз и образует эталон победы. Наличие в составе доктрины этого компонента не зависит от воли планировщиков и экспертов – оно неизбежно просто в силу внутренних смысловых отношений между содержаниями данных понятий. Филолог может уверенно утверждать, что сконструировать военную доктрину безо всякого понятия о победе нельзя – так или иначе, в ее изложении неизбежно появится какой-то синоним «победы», один из языковых вариантов реализации этого понятия. Более того, за сколькими-нибудь значительными преобразованиями в его выражении аналитик вправе заподозрить неафишируемые новации в понимании возможных целей войны и/или способах достижения этих целей.

Именно по ходу работы над семантикой «победы» возникло предположение, что факты, обычно трактуемые как изменение смысла понятий в их истории, могут быть истолкованы в качестве различных способов разрешения некоторых изначальных неопределенностей, заключенных в базисной смысловой структуре понятия и в истории по-разному снимаемых, сообразно со спецификой самих чередующихся исторических эпох. Развивая данную идею, я вместе с В.М. Сергеевым предложил и впервые опробовал на «победе» технику выведения для понятий таких базисных формул, которые допускали бы альтернативные прочтения, на самом деле попеременно актуализирующиеся в исторической динамике понятий[5].

Эта техника ниже излагается подробнее в главке «Образы победы». В последние годы она была мною применена к концептам, функционирующим вне военно-политической и стратегической сферы, в частности к «суверенитету»[6]. На сегодняшний мой взгляд, она приложима главным образом к понятиям, обозначающим устойчивые, проходящие через многие века и даже тысячелетия схемы человеческой практики в разных ее областях: таковы «победа», «угроза», «власть», «суверенитет» и т.д. Особенность моей методики понятийного анализа в том, что она не предполагает для подобных концептов никакой необратимой эволюции во времени, ни даже вообще чего-либо, подводимого под категорию «исторического развития». Понятия трактуются так, словно человечество, некогда открыв их для себя раз и навсегда – будь то в доисторической давности, как с «победой» и «властью», или же в Новое время, как получилось с «суверенитетом», – после этого ничего другого не может с ними делать, кроме как разрешать по-разному в зависимости от исторического контекста те принципиальные неопределенности, которые изначально заключены в базисных формулах (фреймах) этих понятий, а значит, и в самих обозначаемых ими схемах нашей практики, имеющих универсально антропологический характер. Повторю еще раз, что такая аналитическая техника явно применима лишь к определенной группе понятий, да и для их изучения она, вероятно, не является единственно возможной. Методики, основанные на иной идеологии, могут раскрыть в истории тех же понятий иные аспекты и вычленить другие периоды, нежели те, что видны при моем подходе. Последний, давая нетривиальные и воспроизводимые результаты, одновременно является высоко «фальсифицируемым» в смысле К. Поппера – и, в частности, этим также меня вполне устраивает.

Благодаря этой технике анализа стало возможным довольно строго очертить круг «фразеологии победы», который охватил множество контекстов, раскрывающих те или иные компоненты базисной формулы этого понятия. Фронтальное обследование такой фразеологии по текстам советских министров обороны и по ряду иных форм отечественного военно-официального дискурса выявило четко различимые подпериоды в истории доктрины после второй мировой войны. Эти подпериоды отмечены изменениями стандартного отношения к «победе», способов ее «подачи» в текстах, пока к началу 80-х семантическая структура понятия «победы» в рамках этого дискурса не оказывается расшатана, а само понятие в целом – подорвано. Семантический анализ выявляет кризис в глубинной структуре доктрины, охватывающий представления о военном успехе и способах его достижения задолго до того, как годы «нового мышления» и «реформ» сделали этот кризис одной из признанных тем военного официоза.

Следующая фаза исследования состояла в применении все той же аналитической методики к другому ключевому доктринальному концепту – к «военной опасности/угрозе». Не было ничего удивительного в том, что прослеживаемые сдвиги в трактовке «победы» и «угрозы» оказались во многом синхронны: это было легко объяснить, предположив, что процессы, вскрываемые за «кризисом победы», поражая смысловое ядро доктрины, преломились в разных аспектах ее архитектоники. Новый взгляд на подлинное отношение между «угрозой» и «победой» был мною обретен позже, когда сопоставление выведенных базисных формул этих понятий обнаружило ясную корреляцию между альтернативами их прочтений. Эта корреляция проявляется в том, что одно из пониманий угрозы допускает борьбу до «полной победы», до «уничтожения» противника, а другое понимание заставляет выбирать между сознательным ограничением мыслимых масштабов победы – и высокой вероятностью наступления ситуации, которую вернее всего будет определить в качестве «лежащей по ту сторону победы и поражения».

Открытие этого соотношения «угрозы» и «победы» – опять-таки, неотъемлемо заключенного в семантических структурах понятий – сейчас заставляет меня именно в «угрозе» («опасности», «риске») видеть самое фундаментальное понятие-представление любой военной доктрины, даже и доктрины таких государств, которые по обычным стандартам сами должны рассматриваться как основной источник «опасности для мира». За эталоном военной угрозы, типичным для конкретной эпохи, проступает более общее представление о степени угрожаемости существующего мира, тесно связанное с объективным состоянием его ресурсного потенциала. Различие между осмыслениями сущности военной угрозы, в конечном счете, сводимо к различению образов «прочного» и «хрупкого, ненадежного» мироустройств – каковым различением, собственно, определяется и масштаб победы, на которую можно рассчитывать в предстающем мире. Занимаясь смыслом «победы», мы всецело остаемся в сфере языка политики и стратегии: все наблюдаемые процессы лишь косвенно и будучи суммируемы на значительных временных интервалах символизируют то, что творится в глубине доктрины. Когда же речь заходит о формах, в которых преломляется понимание «угрозы», трудно избыть впечатление, что через эти смещенные, часто неадекватные своему значению формы – трансформы – мы обретаем прикосновенность к самым основаниям политического космоса.

Надо сказать, что по ходу работы меня мало задевал скепсис некоторых коллег, находивших ее полностью обесцененной тем обстоятельством, что язык обследуемых мною официальных текстов должен был серьезно отличаться от языка, на котором говорили в Генштабе. Я сознавал, что моих коллег в основном заботили зревшие за стенами Генштаба и подобных ему учреждений конкретные намерения и оценки; меня же интересовало претворение в языке тех принципиальных убеждений об устройстве мира, которые этим оценкам и намерениям должны были предшествовать. Это те убеждения, которых ни один носитель соответствующего дискурса либо не станет скрывать в публичной речи, полагая их самоочевидными, либо не сможет скрыть, ибо не отдает себе в них рационального отчета. А впрочем, часто это одно и то же, ибо считать любое мнение об устройстве мира самоочевидным – как раз и значит не отдавать себе отчета в исторически переменных основаниях этого мнения.

Каждому аналитику – свое. Но отмечу, что для меня событием стало знакомство с книгой М. Мак-Гвайра «Перестройка и советская национальная безопасность», где автор периодизирует советскую военную политику и большую стратегию после 1945 г., изучая изменения в строительстве советских Вооруженных Сил, в том числе в системах вооружений[7]. Критерии Мак-Гвайра принципиально отличались от моих. Поэтому не могло не впечатлять, когда рубежи периодов, выделяемых американским экспертом, оказываются весьма близки к временам крупных трансформаций во «фразеологии победы» и «идеологии угрозы».

Мак-Гвайр мотивирует реконструируемые доктринальные новации внезапно совершавшейся в менталитете советских лидеров сменой убеждений насчет вероятности возникновения следующей мировой войны – а также насчет характера ее протекания. В 1956 г. такая война для них становится из «неизбежной» лишь «вероятной»; в 1966 г. обозначается мнение, что эта «вероятная» война может оказаться неядерной; наконец, в 1986 г. приходит убеждение в ее «невероятности». При моем восхищении анализом Мак-Гвайра я не могу не оценивать его интерпретации с позиции аналитика-филолога, видящего, как неустойчивость, напряженность смысловых структур военно-официального дискурса, буквально криком крича о крепнущих в глубине доктрины концептуальных диссонансах, на много лет опережает ее переструктурирование, переход в новое качество. Мне трудно довериться объяснению, полагающему в спонтанных сменах сознательных оценок и намерений основные импульсы к обновлению доктрины.

Не предпочтительнее ли рассматривать эти «смены убеждений» как предлоги для творцов военной политики и большой стратегии к тому, чтобы попытаться изменить кризисное состояние дел в собственном концептуальном хозяйстве, оправдывая свое устремление в сторону, где этому хозяйству «светит» – хоть временный, а иногда иллюзорный – гомеостаз? Не являются ли эти внезапно утверждающиеся убеждения-оценки попросту рационализациями, позволяющими испробовать тот или иной вариант выхода из когнитивного тупика, грозящего в той или иной форме обессмыслить деятельность военных?

Сверхзадачей моей работы было подойти к военной доктрине в ее динамике как отрасли человеческой культуры с собственной морфологией и имманентной логикой саморазвития. В этом мое принципиальное отличие от экспертов по военно-политическим и стратегическим вопросам, обсуждающих проблемы доктрины так, словно бы речь шла о чисто практическом умении, которое предлагает удачные или неудачные ответы на вызовы материальной реальности «как она есть», не осложненной никаким последующим смыслотворчеством. Такая экспертиза, при ее огромной прагматической ценности, в области исторического анализа легко оказывается заложницей дня сегодняшнего, расценивая его игры как реальность, «данную в ощущениях», а игры вчерашнего дня либо снисходительно третируя как более-менее удачное приспособление к изжившей себя ситуации – либо разоблачая как «абсурд». Сколько раз в конце 80-х я слышал от высококвалифицированных экспертов оценки советской военной доктрины времен Малиновского, с ее декларациями нашего «превосходства» над Западом, – как вредного и беспочвенного блефа!

Я не могу так относиться к прошлому, именно потому, что в качестве аналитика складывался в культурологической и филологической традиции, соединяющей неизменное недоверие к притязаниям своих объектов на «реализм» с сочувственным вниканием в перипетии их отношений с миром. «Постоянно действующие факторы войны», «массированное возмездие», «ограниченная ядерная война», «неядерная война ядерных держав», «звездные войны» и «разумная достаточность» – с разделяемой мною точки зрения, суть конструкты определенной субкультуры, пытающейся в их формах разрешать напряжения и парадоксы, создаваемые преломлениями мира в ее внутреннем строении. Любая фаза в истории доктрины при этом должна расцениваться, прежде всего, как попытка, успешная или безуспешная, преодолеть те напряжения, которые заключала в себе фаза предыдущая. Если сейчас наша военная доктрина стала допускать возможность применения Россией ядерного оружия первой, в том числе против некоторых видов неядерных противников, меня не очень-то интересует, против кого это оружие таким образом могли бы в самом деле применить.

Да, может, подобного противника и не найдется в природе!

Меня занимает другое: каков смысл этого шага с точки зрения попыток разрешить диссонансы доктрины, разлагавшие ее в 70-х и 80-х? К моделям большой стратегии, как и литературы, бессмысленно подступаться с упреками на том основании, что «так в жизни не бывает». Если та и другая в некие периоды своей истории увлекаются моделированием того, чего не бывает и даже не может быть в жизни, мы вправе заинтересоваться как аналитики, почему это происходит, о каких особенностях в состоянии мира и культуры это может говорить. Но требовать от литературы и большой стратегии мы можем только одного: чтобы каждая из этих отраслей культуры, при всех парадоксах своего смыслотворчества, позволяла лучше осознавать то, что в мире бывает. Для военной стратегии это означает, что ей позволительны любые мифы, которые, тем не менее, позволят ей эффективно адаптироваться к нынешнему миру и успешно применять оружие в его условиях[8].

[1] Совещание Политического консультативного комитета государств-участников Варшавского договора. Берлин, 28–29 мая 1987 г. Документы и материалы. М., 1987. С. 11. Горбачев М.С. Перестройка и новое мышление – для нашей страны и для всего мира. М., 1988. С. 146. Язов Д.Т. Военная доктрина Варшавского договора – доктрина защиты мира и социализма // Правда, 27.VI.1987.

[2] Горбачев М.С. Указ. соч. С. 145.

[3] Военный энциклопедический словарь. 2-е изд. М., 1986. С. 561.

[4] Советская военная энциклопедия (далее – СВЭ). Т. 3. М., 1977. С. 225.

[5] См.: Сергеев В.М., Цымбурский В.Л. К методологии анализа понятий: логика их исторической изменчивости // Язык и социальное познание. М., 1990.

[6] Цымбурский В.Л. Понятие суверенитета и распад Советского Союза // Страна и мир, 1992, № 1. Он же. Идея суверенитета в посттоталитарном контексте // Полис, 1993, № 1.

[7] McGwire M. Perestroika and Soviet National Security. Wash., 1991; см. также более раннюю работу этого автора: McGwire M. Military Objectives in Soviet Foreign Policy. Wash., 1987.

[8] По поводу терминологии работы замечу следующее. Понятие «доктрина» используется для обозначения определенной системы убеждений и установок внутри той или иной национальной традиции, независимо от того, применяет ли сама традиция этот термин в том же значении: потому говорится об «американской военной доктрине» и т.п. Термином «дискурс» обозначается совокупность приемов, служащих развертыванию текстов определенного класса и манифестируемых самими этими текстами. Понятие «фрейм» почерпнуто из теории распознавания образов и применяется в смысле «информации, необходимой и достаточной для распознания того или иного образа или ситуации». Понятие «сдерживание» употребляется исключительно в смысле deterrence.

               ВОЕННАЯ ДОКТРИНА СОВЕТСКОГО СОЮЗА

         В Советском Союзе вследствие августовских событий  ускорились
    осуществление  реорганизации  государственной структуры и процессы
    демократизации общества,  значительно активизировалась и приобрела
    новые черты военная реформа.  Это дало мощный импульс поиску новых
    форм равноправного сотрудничества суверенных республик  на  основе
    взаимных   интересов   в   различных   сферах   межгосударственных
    отношений. В целом события последнего времени кардинальным образом
    ускорили   экономическое,  политическое,  правовое  реформирование
    общества,  придали им необычайно динамичный характер. Эти процессы
    самым непосредственным образом затронули и сферу обороны,  вызвали
    необходимость    коренного    пересмотра    принципов     военного
    строительства,    изменения   военной   доктрины,   которая,   как
    представляется,  должна быть единой,  коалиционной, т.е. учитывать
    принципиальные   положения   концепций   обеспечения  национальной
    безопасности всех республик, которые будут входить в будущий Союз.
         Каковы же основные. положения будущей военной доктрины?
        Новая военная доктрина должна в корне отличаться от  положений
    доктрины    строительства    военной   организации,   традиционное
    предназначение которой - достижение политических целей государства
    военным  путем.  Военная доктрина в ядерный век - это прежде всего
    доктрина     предотвращения     войны,     мирного      разрешения
    межгосударственных  конфликтов.  Речь  идет не о простой доработке
    или  совершенствовании  ныне  действующей   доктрины,   а   о   ее
    радикальном  пересмотре.  Это необходимо и потому,  что принятый в
    мае   1987    года    Политическим    консультативным    комитетом
    государства-участников  Варшавского  Договора  известный документ,
    считающийся  и  поныне  военной  доктриной  Союза,   при   строгом
    рассмотрении   не  является  таковым.  В  нем  есть  лишь  наметки
    отдельных доктринальных установок,  главным образом  политического
    характера. Военная же сторона доктрины - ее военно-стратегические,
    военно-технические, военно-экономические, военно-правовые и другие
    аспекты - не получили сколько-нибудь основательной разработки.
         Военная доктрина  обновленного  Союза  должна   исходить   из
    объективных    военно-стратегических    реалий,   существующих   и
    перспективных  оборонных  целей  и  приоритетов.  В   ней   должны
    содержаться  ответы  на  такие вопросы:  кто в настоящее время и в
    обозримой  перспективе  будет   потенциальным   противником,   кто
    союзником  в  возможных  военных  конфликтах,  в санкционированных
    международных операциях  с  использованием  военной  силы?  Каковы
    вытекающие  из общенациональных и национальных интересов в области
    обороны цели военной политики и весь спектр решаемых в  ее  рамках
    основных задач? Каковы пути, методы и средства решения этих задач?
    Похоже, что структурное и содержательное ядро обновленной доктрины
    должны   составить   установки   на   предотвращение  как  внешних
    (межгосударственных),  так и внутренних (межнациональных) войн как
    с применением средств массового поражения,  так и обычных средств7
    При  этом  речь   должна   идти   о   предотвращении   не   только
    крупномасштабных   войн,   но   и   вооруженных  конфликтов  любой
    интенсивности;  не только о недопущении, предотвращении войн, но и
    о  их  локализации,  разрешении  конфликтов,  которые  не  удалось
    предотвратить.
         В содержании  разрабатываемой  доктрины  будут  предусмотрены
    конкретные  установки  (положения)  по  вопросам  строительства  и
    использования  Вооруженных  Сил (ВС),  развития и функционирования
    оборонно-промышленного  комплекса,  использования  материальных  и
    людских   ресурсов   в   интересах   обороны,  военно-политической
    деятельности  государства  в  межгосударственных  и  внутрисоюзных
    отношениях. Словом, новая военная доктрина должна стать доктриной,
    содействующей решению двуединой  задачи  -  строительству  системы
    региональной  и  международной  безопасности,  а также обеспечению
    общенациональной  безопасности  страны  на  основе  сохранения   и
    радикальной    перестройки    ее    единого   военно-политического
    пространства.
         Военная доктрина  обновленного  Союза,  как  составная  часть
    общей  концепции  национальной  безопасности  должна  представлять
    собой систему официально принятых, научно обоснованных взглядов на
    войну  и  ее  предотвращение,  военное  строительство,  подготовку
    страны и единых Вооруженных Сил к отражению возможной агрессии,  а
    также на способы ведения вооруженной борьбы по защите суверенитета
    и  территориальной  целостности.  Ее оборонительная направленность
    воплощена в принципиальных положениях о том,  что Союз  суверенных
    государств  никогда не развяжет войны,  не применит первым ядерное
    оружие,  что военное  строительство  ведется  и  будет  вестись  в
    соответствии  с  принципом  достаточности  для отражения возможной
    агрессии,  охватывающим военно-политические, военно-экономические,
    военно-технические, военно-научные и собственно военные аспекты, и
    направлено на защиту территориальной целостности  и  независимости
    страны.
         Военная доктрина неразрывно связана как с внешней,  так  и  с
    внутренней политикой Союза.  Международное сообщество будет теперь
    иметь  дело  со  страной,  в  состав  которой  войдут   свободные,
    демократические  республики,  многие  десятки наций и народностей.
    При этом обновленный Союз,  как и раньше,  не будет связывать свое
    будущее с военным решением международных проблем. Он безоговорочно
    отвергает войны как средство разрешения межгосударственных  споров
    и   противоречий  экономического,  политического,  идеологического
    характера и каких бы то ни было других.
         Безопасность Союза   рассматривается   как   составная  часть
    всеобщей  безопасности  и   связывается   с   прекращением   гонки
    вооружений,  осуществлением реального разоружения.  В планы нового
    государства не входит  нанесение  ущерба  чьей-либо  безопасности.
    Союз   к  военному  превосходству  не  стремится  и  рассматривает
    взаимное  сокращение  ядерных  и  обычных  вооружений  как  задачу
    огромного исторического значения.
         В соответствии с политическими установками военно-техническая
    сторона   новой   доктрины  будет  охватывать  вопросы  оборонного
    строительства,  технического оснащения единых  Вооруженных  Сил  в
    новых   экономических   условиях,   определения  форм  и  способов
    отражения возможной агрессии и подготовки  войск,  авиации  и  сил
    флота  к  решению  этой  задачи.  В  этих  условиях она раскрывает
    проблемы,  касающиеся  характера  военной  угрозы,  определяет   к
    отражению  какой  агрессии  необходимо  готовить  Союз  суверенных
    республик и его Вооруженные Силы.
         В оценке  военной  угрозы  сегодня исходной позицией является
    то,  что угроза развязывания мировых ядерной  и  обычной  войны  и
    широкомасштабных военных конфликтов в Европе практически сведена к
    минимуму.  Однако, с чисто военной точки зрения, говорить о полном
    устранении  военной опасности для Союза было бы преждевременно.  В
    настоящее время повысилась угроза локальных конфликтов  на  основе
    территориальных, межнациональных, этнических, религиозных и других
    противоречий.  Сохраняется угроза перерастания  любого  локального
    конфликта в крупномасштабные военные действия.
         Безопасность Советского   Союза   в   условиях   изменившейся
    военно-политической  обстановки  предполагается обеспечить по двум
    главным направлениям:  первое - ядерное сдерживание, которое будет
    обеспечиваться  реорганизованными стратегическими ядерными силами;
    второе направление заключается в поддержании  обычных  вооруженных
    сил   в   таком   минимальном   составе,  который  обеспечивал  бы
    территориальную целостность и независимость  страны,  а  в  случае
    агрессии - ее надежное отражение. Предотвращение такой ситуации, а
    в  случае  начала  конфликта   -   исключение   эскалации   должны
    обеспечивать прежде всего развернутые силы.
         В настоящее  время   прорабатывается   возможность   глубоких
    преобразований и значительного сокращения Вооруженных Сил в рамках
    радикальной  военной  реформы.   В   ходе   ее   предусматривается
    пересмотреть   систему  военных  округов,  армейских  и  корпусных
    управлений   с   целью   их   сокращения,   уменьшить   количество
    общевойсковых дивизий. В результате этого Союз будет иметь меньшие
    по  составу  и  численности  реорганизованные  Вооруженные   Силы,
    обеспечивающие реальное сдерживание, но не создающие угрозу.
        Основными направлениями реформы Вооруженных Сил  являются:  -
        Преобразование структуры и руководства ВС.
        Реорганизация и  сокращение  управленческого   аппарата   (МО,
    Генштаб, главные и центральные управления);
        - уточнение  военно-административного   деления   страны;
        - изменение  оргштатной  структуры  объединений,  соединений и
    частей,  оперативно-стратегической  группировки  войск  и  системы
    комплектования ВС;
        - уточнение военно-технической политики;
        - реорганизация  военно-научной  работы,  системы  ВУЗов  и их
    количественное сокращение;
        - ускорение решения социальных проблем военнослужащих. Реформа
    уже    началась.   Осуществлена   деполитизация   и   департизация
    Вооруженных Сил.
        Руководство едиными    Вооруженными    Силами    и    обороной
    обновленного Союза в целом предусматривается осуществлять по  двум
    взаимодействующим  вертикальным  структурам  -  административной и
    оперативной.
         Административная линия   руководства    включает    в    себя
    объединенное   Министерство  обороны  Союза  -  как  высший  орган
    упраления Вооруженными  Силами,  функционирующий  на  объединенной
    межреспубликанской  основе.  Оно  будет  осуществлять разработку и
    реализацию планов и программ строительства ВС и их видов.
         Административными органами могут стать комитеты объединенного
    Министерства обороны страны, управления центрального подчинения, а
    также  соответствующие структуры министерств обороны или комитетов
    по вопросам обороны республик.
         Оперативная линия   руководства   Вооруженными  Силами  будет
    охватывать  области  оперативно-стратегического   планирования   и
    боевого использования группировок вооруженных сил,  поддержание их
    в соответствующей боевой готовности, управление ими в ходе военных
    действий,   а   также  руководство  стратегическим  развертыванием
    Вооруженных  Сил.  Высшими  инстанциями  оперативного  руководства
    являются: Президент - Верховный Главнокомандующий ВС страны, Совет
    Обороны, Министр обороны и Генеральный штаб Вооруженных Сил.
         Предусматривается, что  Вооруженные  Силы  будут  состоять из
    четырех видов:  Стратегические силы сдерживания,  Военно-воздушные
    силы, Военно-Морской Флот, Войска наземной обороны. Таким образом,
    структура  и  функции  органов  управления   Вооруженными   Силами
    приводятся  в  соответствии  с  их  предназначением  и  принципами
    государственного устройства Союза и суверенных республик.
         Говоря о    новой    структуре   Вооруженных   Сил,   следует
    подчеркнуть,  что независимо  от  устройства  страны  коллективная
    оборона  в  принципе  должна быть единой,  как и Вооруженные Силы.
    Важным является сохранение единых стратегических  ядерных  сил  со
    строго централизованной системой оперативного управления, надежной
    системой   охраны   и    обеспечения,    полностью    исключающими
    несанкционированное их применение.
         Сегодня современные средства воздшуно-космического  нападения
    способны   самостоятельно  решать  не  только  оперативные,  но  и
    стратегические задачи,  а в  некоторых  случаях  определять  исход
    войны   до   ввода  в  сражение  наземных  войск.  Это  подтвердил
    вооруженный конфликт в зоне  Персидского  залива.  Таким  образом,
    воздушно-космическое  пространство  становится  единой и неделимой
    сферой возможного ведения военных действий.
         Широкомасштабным операциям  противника  в воздухе и в космосе
    должны быть противопоставлены не меньшие по размаху ответные меры,
    которые  вынудили бы его отказаться от своих замыслов.  Решить эту
    задачу можно только путем  создания  системы  воздушно-космической
    обороны  (ВКО) страны как важнейшей составляющей Вооруженных Сил в
    условиях действия оборонительной  военной  доктрины.  Эта  система
    должна  быть  единой,  строиться  на  территориях  всех республик,
    входящих в состав обновленнго Союза,  и  выполнять  оборонительные
    функции в едином воздушно-космическом пространстве.  Дробление сил
    ВКО (будь то по республикам или по видам ВС) неминуемо приведет  к
    значительным    затратам   на   создание   параллельных   структур
    управления.
         В условиях  сокращения  расходов  на оборону сложно создавать
    мощные группировки сил ВКО во всех районах  страны.  Значит,  надо
    иметь   мобильные  силы,  которые  в  короткие  сроки  могут  быть
    переброшены с одного направления на другое.  А это возможно только
    при централизованном управлении.
         Воздушно-космическая оборона  должна   включать   комплексные
    системы   разведки   и   предупреждения   о   воздушно-космическом
    нападении,  ракетно-космической  и  противовоздушной  обороны.   В
    мирное  время  на  них  могут быть возложены контроль воздушного и
    космического  пространства,  разведка  и  предупреждение,   охрана
    государственных  границ  суверенных республик.  В военное - защита
    важнейших  группировок,  пунктов   военного   и   государственного
    управления,   военных   и  экономических  объектов,  коммуникаций,
    административно-политических центров союзных государств от  ударов
    с воздуха и из космоса.
         Будет продолжен курс на снижение  производства  вооружений  и
    сокращение  военного бюджета.  Уже в 1991 году по сравнению с 1988
    годом были уменьшены поставки стратегических ракет  на  40  проц.,
    средних танков - на 66 проц., БМП - на 80 проц., орудий ПА - на 60
    проц.,  боевых самолетов - почти на 50 проц.  В целом ассигнования
    на  закупку  вооружений и техники в 1991 году в сопоставимых ценах
    снизились почти на 25 проц.
         В военной   реформе  Вооруженных  сил,  проводимой  в  рамках
    реализации новой военной доктрины,  одним  из  важных  направлений
    являются  изменения  в составе,  оргштатной структуре соединений и
    частей,  принципах  комплектования  войск   (сил   флота)   личным
    составом.
         В соответствии с Договором об  обычных  вооруженных  силах  в
    Европе  количество  основных  видов вооружений в европейской части
    СССР уменьшится на 23427 единиц, в том числе: самолетов - на 1461,
    танков - на 8508,  ББМ - на 13000,  артсистем - на 1843.  Из этого
    количества  17499  ограничиваемых   Договором   вооружений   будут
    ликвидированы,  4425  единиц - переоборудуются для использования в
    народнохозяйственных целях.
         Структурные изменения Вооруженных Сил в ближайшей перспективе
    планируется  провести  в  целях  обеспечения  принципа  "оборонной
    достаточности" как одного из основных положений доктрины.
         Основой решения    этих    задач    является    завершившееся
    одностороннее  сокращение  численности Вооруженных Сил на 500 тыс.
    военнослужащих,  планомерный вывод советских  войск  с  территории
    других   стран;   завершившаяся  ликвидация  РСМД;  преобразование
    оргструктуры  общевойсковых  дивизий   в   направлении   изменения
    соотношения  между  наступательными и оборонительными средствами в
    пользу последних,  изъятие из их состава значительного  количества
    ударных  средств;  ликвидация  оперативных маневренных групп,  так
    называемых "танковых кулаков";  создание  в  Военно-Морском  Флоте
    нового  рода сил - войск береговой обороны,  которые предназначены
    для обороны главным образом важных  военно-морских  баз.  Все  это
    значительно   приблизило   Вооруженные  Силы  к  уровню  оборонной
    достаточности.
         Для усиления    гражданского    контроля   за   деятельностью
    Вооруженных Сил в аппарате Министерства обороны планируется  иметь
    ряд  комитетов и комиссий:  военной политики и экономики;  заказов
    техники,  вооружения  и  НИОКР;  бюджетно-финансовый;  правовой  и
    социальной  защиты;  гражданской  обороны;  тылового  обеспечения;
    строительства и расквартирования  войск  и  других.  В  их  состав
    войдут  также и представители суверенных республик.  Возглавлять и
    составлять их будут в основном  гражданские  лица.  Предполагается
    также    создание    соответствующих    органов   по   связжям   с
    общественностью, информации.
         Претерпят структурные  изменения  соединения  и части в видах
    ВС. Значительно уменьшится количество различного рода соединений и
    частей,   частично   укомплектованных   личным  составом,  а  сами
    структуры   создаются   так,   чтобы   максимально    использовать
    профессионализацию  личного  состава.  Для  этого  будет  уточнена
    структура соединений и частей  войск  наземной  обороны  и  других
    видов ВС.
         Агрессия с нескольких направлений вряд ли  возможна.  Поэтому
    оперативной основой концепции оборонного строительства должна быть
    мобильная оборона.  Понятно, что ввести ее можно только мобильными
    средствами. В чем суть концепции?
         Численность боеготовых частей и  соединений,  развернутых  на
    том  или ином направлении,  должна быть такой,  чтобы ни у кого не
    возникал соблазн спровоцировать кризисную ситуацию  или  локальный
    конфликт.  А  если  все  же  конфликт  будет  развязан,  то нельзя
    допустить его эскалации.  Главная цель  мобильной  обороны  -  это
    возможность    проведения    соответствующих   перегруппировок   и
    выдвижения мобильных резервов в короткие сроки в  целях  изменения
    соотношения сил и средств в том или ином регионе в свою пользу для
    отражения агрессии.
         Войска наземной обороны как вид ВС, наиболее точно отвечающий
    сущности  будущих  сухопутных  сил,  начинают  приобретать   новое
    качество.  Совсем  недавно  имелось  20  крупных  объединений - 16
    военных округов и четыре группы войск.  Сегодня - 11 округов и три
    группы войск. Сокращения продолжаются.
         К концу 1994 года в европейской части Союза  должны  остаться
    следующие уровни вооружений: танков 13150 единиц, в том числе 2650
    - на складах;  артсистем - 13175,  в том числе 235- - на  складах;
    боевых бронемашин - 20000,  в том числе 2000 - на складах; ударных
    вертолетов -  1500.  Исходя  из  этого  определится  и  количество
    соединений.  Таким  образом,  с  учетом  того  что  прекратил свое
    существование Варшавский  Договор,  сухопутные  силы  Союза  будут
    несколько   уступать   армиям   НАТО.   Естественно,   создаваемые
    группировки должны отличаться большей активностью, маневренностью,
    мобильностью,   а   соединения   -  гибкой  организационно-штатной
    структурой.
         На случай   войны   сейчас  отработана  следующая  структура.
    Военный округ,  как правило, выделяет фронт, который имеет в своем
    составе  армии  и  корпуса.  Новые концепции предусматривают уже в
    мирное  время  исключение  армейских  структур,  а   корпус,   как
    планируется, будет состоять из бригад.
         Корпуса, бригады   более   маневренны,    чем    существующие
    тактические   единицы.   Так,   в   существующем  ныне  полку  все
    подразделенияы (элементы боевого  порядка)  связаны  между  собой,
    батальонам самостоятельно трудно вести бой.  В бригаде же командир
    имеет  возможность  варьировать  своими  батальонами  и  создавать
    мобильные   группы   на  различных  направлениях,  более  свободно
    распоряжаться резервами.
         И тем не менее в концепцию по реформированию сухопутных войск
    закладываются следующие положения: иметь в приграничных округах на
    наиболее  вероятных  направления  развязывания конфликтов одну-две
    армии,  один-два  корпуса.  Армии  и  корпуса  будут  состоять  из
    дивизий. Этот вариант представляется наиболее целесообразным.
         Надо иметь в виду,  что армия и корпус  -  гибкие  структуры.
    Армия   может  включать  две-три  мотострелковые  дивизии  и  одну
    танковую,  плюс  армейский  комплект  (ракетная  и  артиллерийская
    бригады,   реактивная   артиллерийская   бригада,  противотанковых
    артиллерийский полк,  вертолетный полк,  соединения и  части  ПВО,
    инженерных войск, разведки, связи и другие).
         Сегодня в  ряде  военных  округов  нет  развернутых  дивизий,
    готовых  немедленно выполнить поставленную боевую задачу.  Одна из
    главных  целей  военной  реформы  -  создать  дивизии   постоянной
    готовности.  Мотострелковая  дивизия  должна  иметь  не менее 7500
    человек,   танковая   -   около   7000   человек   при   полностью
    укомплектованных  подразделениях  обеспечения.  Словом,  в войсках
    наземной обороны планируется наличие полнокровных соединений.
         Уже претерпели   изменения   организация   и   штаты  дивизий
    Сухопутных войск.  В 1989-1990 годах  переведены  на  новые  штаты
    мотострелковые   и  танковые  дивизии.  В  мотострелковой  дивизии
    уменьшено количество танков с 260 до 150.  Из ее состава исключены
    десантно-переправочные   средства,  подразделения,  обеспечивающие
    повышенный  маневр  на  поле  боя  и  марше.   Всего   в   дивизии
    насчитывается  150  танков,  637  бронемашин,  216 артсистем,  479
    противотанковых средств и 269  средств  ПВО.  В  танковой  дивизии
    вместо   одного   танкового   полка   включен   мотострелковый,  в
    инженерно-саперном батальоне переправочно-десантная рота  заменена
    на  инженерную роту заграждений,  в место отдельной роты химзащиты
    включен батальон химзащиты с дымовой  ротой.  Дивизия  засчитывает
    два  танковых  и  два  мотострелковых  полка.  Всего в дивизии 250
    танков,  402 бронемашины, 210 артсистем и 233 средства ПВО. Основу
    бригад  будут  составлять  мотострелковые батальоны.  В их составе
    будут подразделения,  обеспечивающие  профессиональную  подготовку
    личного  состава.  Всего  в  бригаде  предполагается  иметь  2,5-3
    тыс.человек,  50-60 танков,  200-250 бронемашин, около 50 орудий и
    минометов,  50  единиц  средств  ПВО  малой  и  средней дальности.
    Бригада будет усилена комплектом инженерно-саперных подразделений.
    Ее оборонительный потенциал будет значительным.  Возможны и другие
    варианты структуры соединений и  частей  войск  наземной  обороны.
    Количество  корпусов  и  бригад  в  европейской части страны будет
    определяться исходя  из  наличия  вооружения  и  техники,  личного
    состава, ограниченных Договором по обычным вооружениям в Европе.
         В структуре войск наземной обороны  останутся  базы  хранения
    военной  техники.  На  них  будет  хранится  обычное  вооружение и
    техника,  ограничиваемые Договором.  Базы представляют собой места
    постоянного складского хранения,  содержат сооружения для хранения
    вооружения  и  его  технического  обслуживания  и  насчитывают  до
    400-500   человек   обслуживающего   персонала.  Изменяются  также
    структура и штаты подразделений,  частей и  соединений  боевого  и
    тылового обеспечения.
         Планируется реформирование  сети  военно-учебных   заведений,
    направленное на повышение качества обучения слушателей,  получение
    ими больших профессиональных знаний,  причем не только военных, но
    и в области политики, экономики, социологии и других.
         Таким образом,   военной   реформой    охватываются    органы
    управления,    войска,   ВУЗы,   НИУ,   обеспечивающие   структуры
    Министерства  обороны,  с  одновременным  реформированием   систем
    управления,  заказов  вооружений,  техники,  материальных средств.
    Руководит военной реформой  Комитет  по  подготовке  и  проведению
    военной реформы при Президенте СССР.
         Система комплектования  ВС   личным   составом,   прохождение
    воинской  службы.  В  настоящее  время  комплектование  ВС  личным
    составом осуществляется на основе всеобщей  воинской  обязанности.
    Как  показывает  опыт  других  стран,  переход на профессиональную
    армию становится  объективной  необходимостью.  Поэтому  в  рамках
    военной   реформы   предусматривается   постепенный   переход   на
    профессиональную  основу   комплектования   войск   как   наиболее
    прогрессивную в современных условиях.
         Однако должное содержание  полностью  профессиональной  армии
    требует  значительных  финансовых  затрат,  что  в настоящее время
    государство обеспечить пока не может. В связи с этим в сложившихся
    условиях   и   на   ближайшую   перспективу   считается   наиболее
    рациональной  смешанная  система  комплектования  Вооруженных  Сил
    личным составом,  при которой сочетались бы комплектование войск и
    сил флота по призыву граждан  на  военную  службу  с  добровольным
    поступлением  их  на эту службу по контракту.  Наряду с внедрением
    смешанной  системы  комплектования  в  дальнейшем   предполагается
    сократить   продолжительность   срочной   военной  службы  солдат,
    матросов, сержантов и старшин с двух до полутора лет.
         При этом  с  личным  составом,  предназначенным для замещения
    должностей  младших  командиров   и   специалистов,   определяющих
    боеготовность   войск  (сил  флота),  предусматривается  проводить
    подготовку  в  учебных  частях  продолжительностью  до  пяти-шести
    месяцев,   а   остальной   личный   состав,   не  требующий  такой
    фундаментальной  подготовки,  готовить  непосредственно  в  боевых
    войсках   по  специально  разработанным  программам  путем  сборов
    продолжительностью от одного до трех месяцев.
         Первоначальный срок   службы   по   контракту  предполагается
    установить до трех лет. Военнослужащим, завершившим первоначальный
    срок   службы  по  контракту,  может  предоставляться  возможность
    продления контракта на три,  пять или 10  лет.  Реальность  набора
    предусматриваемого  количества добровольцев в первую очередь будет
    зависеть  от  устанавливаемых  им  льгот   и   окладов   денежного
    содержания.   Все   эти   мероприятия   требуют   законодательного
    подкрепления,  а также  выделения  дополнительных  материальных  и
    финансовых ресурсов.
         При сокращении  продолжительности  срочной   военной   службы
    возрастают  объемы  сменяемости  личного  состава  в  частях  и на
    кораблях, что соответственно потребует увеличения объемов призывов
    граждан  на  военную  службу  и дополнительных призывных ресурсов,
    нехватка которых при сокращенном сроке службы возрастет. В связи с
    этим   встают   новые  задачи  перед  местными  органами  военного
    управления в свете широкомасштабной работы по  набору  граждан  на
    военную  службу  в  добровольном  порядке,  повышается  их  роль в
    воинской профориентации молодежи и популяризации военной службы.
         Переход к   смешанному   принципу   комплектования  потребует
    совместных  усилий  Министерства  (комитетов)  обороны   Союза   и
    суверенных    государств    по    обеспечению    качественного   и
    своевременного призыва граждан на действительную  военную  службу,
    решения вопросов о выделении финансовых и материальных средств для
    создания  необходимых  жилищно-бытовых   условий   военнослужащим,
    поступающим на военную службу по контракту.
         Система подготовки офицерских кадров.  Подготовка офицерскимх
    кадров  для  Вооруженных  Сил  осуществляется в военных академиях,
    высших  военных  инженерных  и  командных   училищах   и   средних
    авиационно-технических   училищах,   Переподготовка   и  повышение
    квалификации офицерского состава проводятся на курсах и в  учебных
    центрах. Сеть военно-учебных заведений и количепство обучающихся в
    них  определяются  исходя  из  потребности   Вооруженных   Сил   в
    офицерских кадрах.
         Повседневная военная деятельность  и  подготовка  Вооруженных
    Сил.  Их  проведение  осуществляется  в соответствии с положениями
    действующей военной доктрины и тенденциями ее  развития,  а  также
    стоящими   перед  Советской  Армией  и  Флотом  задачами.  Военная
    деятельность и подготовка ВС организуются  исходя  из  реальностей
    сегодняшнего  дня в условиях сокращения ассигнований на оборону на
    принципах взаимодействия между структурами суверенных  государств,
    составляющих обновленный Союз, с ценнтральными органами управления
    Вооруженными Силами.  Кроме того,  на подготовку  Вооруженных  Сил
    оказывают  влияние  особенности  дислокации  соединений  и частей,
    характер экономики и районы ее  концентрации,  а  также  состояние
    социально-политической   и   экологической   обстановки  в  каждом
    конкретном регионе.
         Принимая во внимание указанные факторы,  создана определенная
    система подготовки штабов и войск. Она имеет очень много общего во
    всех  видах  Вооруженных  Сил,  хотя  в  каждом  из  них есть свои
    особенности.  Необходимая степень обученности штабов,  войск и сил
    всех  видов  ВС  и их родов войск достигается в ходе оперативной и
    боевой подготовки.
         Оперативная подготовка.   Ее  основным  содержанием  является
    совершенствование знаний руководящим составом и  офицерами  штабов
    принципов   военного   искусства,   выработка   умения   принимать
    обоснованные решения на ведение боевых действий,  доводить  задачи
    до подчиненных,  планирование операций,  организации и поддержания
    управления,  взаимодействия и обеспечения войск при выполнении ими
    боевых   задач.  Кроме  того,  оперативная  подготовка  занимается
    слаживанием органов управления.  При этом обучение  осуществляется
    методом подготовки и проведения учений и тренировок,  изысканием и
    исследованием новых способов ведения операций и боевых действий.
         Что касается   боевой   подготовки,  то  основные  ее  задачи
    заключаются в обучении личного  состава,  прежде  всего  частей  и
    подразделений,  приемам  и  действиям  в  бою в различных условиях
    обстановки,  изучении ими вооружения и  боевой  техники,  привитии
    солдатам,  сержантам  и  офицерам  практических  навыков  в умелом
    использовании  оружия.  В  ходе   боевой   подготовки   проводится
    слаживание  подразделений,  частей  и  соединений  при ведении ими
    учебных боевых  действий  в  соответствии  с  их  предназначением,
    исходя из оборонительной стратегии.
         Подготовка органов  управления  и  войск  (сил)   достигается
    применением  различных  форм обучения:  командно-штабных и штабных
    учений;  оперативно-тактических учений;  командно-штабных  военных
    игр;  тренировок,  а  также  учебных сборов определенных категорий
    военнослужащих.  Высшей  формой  подготовки   являются   войсковые
    маневры,  однако  периодичность  их  проведения  в настоящее время
    пересматривается.
         На командно-штабных  учениях  проводится  совместное обучение
    командующих (командиров) штабов,  начальников родов войск и  служб
    управлению   войсками.  Это  комплексные  мероприятия  оперативной
    подготовки,  которые проводятся  по  темам,  включающим  отработку
    вопросов боевой и мобилизационной готовности, подготовки и ведения
    операций или боевых  действий,  управления  войсками,  организации
    всех  видов обеспечения.  Для отработки вопросов взаимодействия на
    учения  этого  типа  одного  вида  ВС  могут  привлекаться  органы
    управления объединений и соединений других видов Вооруженных Сил и
    родов войск как в полном составе,  так и только оперативные группы
    от  них.  Для проверки реальности оперативно-тактических расчетов,
    производимых на этих учениях,  и  действий  штабов  по  управлению
    войсками привлекаются отдельные соединения,  части и подразделения
    в качестве войск обозначения.
         На оперативно-тактических  учениях  совершенствуется  полевая
    (воздушная,  морская) выучка уже самих войск (сил)  и  достигается
    слаженность      объединений     и     соединений     в     целом.
    Оперативно-тактические   учения   проводятся    двусторонними    и
    односторонними.   В   последнее   время  все  больше  практикуются
    двусторонние  учения,  на  которых  обе   стороны   действуют   по
    организации и тактике войск Советской Армии.
         Штабные учения предназначены для  слаживания  работы  штабов.
    Они  бывают,  как  правило,  многостепенными с привлечением штабов
    подчиненных  объединений,  соединений  и  частей  с  занятием  ими
    подготовленных  и  полевых  пунктов  управления.  Штабы  на учения
    выводятся в полном составе со штатными частями  и  подразделениями
    связи и обеспечения.
         И наконец,  командно-штабные  военные   игры   и   тренировки
    проводятся в целях совершенствования навыков генералов,  адмиралов
    и офицеров в планировании операций,  слаживания в  работе  органов
    управления,   исследования   новых  вопросов  военного  искусства,
    организационной  структуры  войск  и  способов  их  применения.  В
    отличие  от  от  командно-штабных учений военные игры и тренировки
    проводятся на  учебных  пунктах  управления  или  на  повседневных
    рабочих   местах,   оборудованных  различными  средстами  связи  и
    автоматизированными системами управления.
         Составной частью  оперативной  подготовки офицерского состава
    является  их  командирская  подготовка.  В  ходе   самостоятельной
    работы,  на  специально  организованных  занятиях и учебных сборах
    изучаются  основы   военного   искусства,   проводится   овладение
    способами  применения  оружия  и боевой техники;  совершенствуются
    навыки офицеров в выполнении своих функциональных обязанностей  по
    управлению войсками как в мирное, так и в военное время; изучается
    опыт войн.  Кроме того,  перед командирской  подготовкой  ставятся
    цели по овладению офицерами передовым опытом обучения и воспитания
    личного  состава,  изучения  ими  вопросов   советского   военного
    законодательства, военной педагогики и психологии.
         В последнее время при  планировании  мероприятий  оперативной
    подготовки  сроки  их  проведения,  районы  местности,  количество
    привлеченных штабов и  войск  согласовываются  с  соответствующими
    органами  республик  и областей,  занимающимися вопросами обороны.
    Этого раньше не практиковалось.
         При обучении   войск  основные  усилия  сосредоточиваются  на
    проведении    боевого     слаживания     подразделений,     причем
    последовательно, сначала по одному из видов боя, затем по другому,
    более сложному.  Боевое слаживание  подразделений  организуется  и
    проводится в период ежемесячных выходов их на полигоны для занятий
    на полевой  учебной  базе.  Кроме  этого,  проводятся  батальонные
    полевые  выходы  продолжительностью  пять-шесть суток перед каждым
    тактическим учением с боевой стрельбой.  Занятия с личным составом
    проводятся на местности,  при штатном вооружении и на технике.  Не
    менее 30 проц.  всех полевых занятий  проводится  ночью.  Во  всех
    случаях  особое внимание уделяется отработке нормативов,  полнота,
    быстрота  и  качество  выполнения  которых  и  определяют  уровень
    полевой выучки личного состава.
         В последние годы значительно сокращена  военная  деятельность
    на  суше,  на  море  и  в  воздушном  пространстве.  Прежде  всего
    сокращено количество крупных  общевойсковых  учений.  Из  практики
    полностью    исключена   подготовка   войск   к   широкомасштабным
    наступательным действиям,  развертывание для нанесений упреждающих
    ударов.   Проявляется   сдержанность   и  в  повседневной  военной
    деятельности.
         Учитывая изменившиеся  условия военно-политической обстановки
    в мире и в Европе,  в перспективе  не  будут  проводиться  крупные
    учения  (выше  армейского  уровня),  а  тем более крупномасштабные
    маневры.  Подтверждением  тому  является   практика   уведомляемой
    военной деятельности.  Количество мероприятий военной деятельности
    ВС СССР, подлежащих уведомлению, из года в год сокращается. Так, к
    примеру,  в  1987  году  было  проведено  25  учений уведомляемого
    масштаба,  в 1991 году их  планировалось  четыре,  но  в  связи  с
    организационно-штатными   мероприятиями  и  социально-политической
    обстановкой в стране уровень участвующих в этих учениях войск  был
    снижен  и  вышел  из  рамок  уведомляемых.  Сократилось количество
    обязательных учений в Сухопутных войсках.  Если раньше с дивизиями
    или полками тактические учения проводились ежегодно, то сейчас они
    проводятся не чаще чем один раз в два года.
         В связи  с  образованием  и  признанием  суверенных республик
    изменился характер планирования боевой учебы и военной детельности
    на  их  территории.  Так,  практическая отработка главных вопросов
    учений,  связанных с передвижением войск,  начиная от батальона  и
    выше,  в обязательном порядке согласовываются с республиканскими и
    местными органами власти.
         Изменился характер  практической  деятельности  войск  (сил),
    дислоцирующихся  на  территории  Германии  и  Польши.  Значительно
    уменьшилась интенсивность их боевой подготовки.  Если раньше этапы
    проводимых учений включали вопросы  перегруппировок,  связанные  с
    перевозками  и  другими  передвижениями  войск,  которые требовали
    решения финансовых и  иных  проблем,  то  сейчас  эти  вопросы  по
    возможности   решаются   в   рамках  полигонов  и  вблизи  пунктов
    дислокации.  Другие передвижения и полеты заранее согласовываются.
    Все  это  заставляет  главное  внимание в подготовке войск уделять
    меньшим тактическим подразделениям (рота-батальон).
         По-новому в   настоящее  время  организуется  мобилизационная
    подготовка.  Сокращено  количество   личного   состава,   ежегодно
    призываемого   на  развертывание  частей  и  соединений  и  другие
    мероприятия.  В связи с этим повышена требовательность к  качеству
    мобилизационных  мероприятий,  так как частота их проведения также
    снижается.
         Применение Вооруженных Сил в настоящее время ориентировано на
    подготовку и ведения с началом агрессии  только  оборонительных  и
    контрнаступательных   действий   и   операций   в  пределах  своей
    территории.  Это находит  свое  отражение  в  основных  положениях
    разрабатываемой  кардинальной  военной  реформы и в соответствии с
    ней планируемой новой организационно-штатной структуре Вооруженных
    Сил.   С  принятием  оборонительной  доктрины  непосредственно  на
    отработку вопросов организации обороны сейчас отводится  не  менее
    50   проц.  учебного  времени,  на  отработку  контрнаступательных
    действий - 25 проц.  и еще 25 проц.  времени - на отработку других
    вопросов (марши,  встречные бои,  защита войск от оружия массового
    поражения,  радиоэлектронного  подавления,  ударов   высокоточного
    оружия и т.д.).
         Наряду с изменениями принципов подготовки органов  управления
    и   войск   в   последние   годы   ведется   поиск   новых   путей
    совершенствования  подготовки  военных  кадров   в   академиях   и
    училищах.   Существующая   система  подготовки  офицерских  кадров
    включает в себя военные академии и институты,.  военные факультеты
    при   гражданских   вузах,   высшие  и  средние  военные  училища.
    Офицерские кадры в военно-учебных заведениях  готовятся  с  высшим
    военным,  высшим  военно-специальным  и средним военно-специальным
    образованием   по    специальностям    командного,    инженерного,
    технического,  юридического и медицинского профиля как очно, так и
    заочно.  Офицеры с высшим военным образованием готовятся в военных
    академиях  и  предназначены  для  замещения  должностей в полковом
    звене и выше.  Офицеры с  высшим  военно-специальным  образованием
    готовятся  на  инженерных факультетах военных академий,  в военных
    институтах, на военных факультетах и в высших военных училищах для
    замещения   первичных   офицерских   должностей   с   перспективой
    выдвижения на  должности  в  батальонном  и  полковом  звеньях.  В
    процессе  прохождения воинской службы офицерский состав всех видов
    Вооруженных Сил постоянно совершенствует свои теоретические знания
    на  различных курсах,  факультетах как самостоятельных,  так и при
    высших училищах и академиях.
         В настоящее  время  переработаны  и  введены в действие новые
    программы,  определяющие организацию и  содержание  обучения.  Они
    приведены  в  соответствие  с  оборонительным характером советской
    военной доктрины,  состоянием, перспективами и прогнозами развития
    средств   и   способов  вооруженной  борьбы.  Содержание  обучения
    направлено на формирование  офицера  как  военного  профессионала,
    обладающего  широким  оперативно-тактическим  и военно-техническим
    кругозором,  высокой  общей   культурой,   способностью   уверенно
    руководить подразделениями и частями как в мирное, так и в военное
    время, обучать и воспитывать подчиненных.
         Подготовка военнослужащих   срочной   службы  организуется  в
    линейных и учебных подразделениях и частях и включает два этапа.
         Первый -  подготовка младших командиров и специалистов-солдат
    мотострелковых,  танковых подразделений, подразделений родов войск
    и специальных войск в учебных частях, где обучается более 80 проц.
    всего призываемого личного состава.  Здесь подготовка проводится в
    течение   одного  периода  обучения  (пять  месяцев)  и  включает:
    общевойсковую  подготовку  (полтора  месяца)   и   подготовку   по
    специальности  (три  с  половиной  месяца).  Незначительная  часть
    молодых солдат (15-20 проц.),  не проходящих  обучение  в  учебных
    частях,  проходит общевойсковую подготовку в своей части в войсках
    в течение одного месяца.
         Второй этап - совершенствование знаний и навыков,  полученных
    при  обучении  в  учебных   частях,   непосредственно   по   своей
    специальности    в    войсках    и    слаживание    подразделений.
    Продолжительность этапа - три периода  обучения  по  пять  месяцев
    каждый.
         Последовательность подготовки      (боевого       слаживания)
    подразделений  определяется  программами  боевой  подготовки  и  в
    течение периода  обучения  предусматривает:  одиночную  подготовку
    солдат;  подготовку в составе отделения,  экипажа,  взвода; боевое
    слаживание отделения, взвода, роты и батальона.
         В настоящее  время планируется снизить срок службы рядового и
    сержантского состава с двух  лет  до  полутора.  При  переходе  на
    смешанный  принцип  комплектования  первые  шесть  месяцев  солдат
    пробудет в учебном подразделении,  получит воинскую специальность,
    а  затем  сделает  выбор:  или после еще года службы уволиться или
    подписать контракт.
         В связи с переходом от принципа всеобщей воинской обязанности
    к  комплектованию  армии  по  найму  предстоит  коренным   образом
    реорганизовать  систему  подготовки младших специалистов в армии и
    на флоте, и в связи с этим очень бы пригодился опыт армий западных
    стран, в которых уже длительное время существуют кадровые армии.
         На качество подготовки  Вооруженных  Сил  будет  положительно
    влиять    и    возвращение   учебно-воспитательного   процесса   в
    естественное состояние в связи с упразднением в армии политических
    структур  и  департизацией.  Создается  цельная,  внутренне  четко
    организованная система  органов  боевой  подготовки,  воинского  и
    морально-психологического  воспитания,  все  структурные  элементы
    которой  направлены  на   формирование   высокоподготовленного   в
    профессиональном отношении воина.

Обновлено: 19.05.2023

Из военно-научного наследия Г.К. Жукова,

С этим вполне можно согласиться. Добавлю только, что не один математический расчет необходим для определения соотношения сил и средств в противостоянии с потенциальным противником. Нужно видеть их состояние, перспективы развития и изменения, степень готовности к выполнению оперативных задач и планов. Иначе говоря, не интуиция, не голая доктрина, а глубокое знание законов военной стратегии, учет всех факторов, влияющих на исход вооруженной борьбы, должны в конечном счете решать участь противостоящих сторон.

Можно ли было, имея на вооружении такую доктрину, достичь целей войны? Думается, можно, но при соблюдении определенных условий:

1. Заблаговременном переводе всей экономики страны на обеспечение Вооруженных Сил всем необходимым для успешного ведения боевых действий.

2. Обеспечении на международной арене благоприятных условий для вступления государства в войну.

3. Своевременной мобилизации Вооруженных Сил и народного хозяйства.

4. Стратегическом развертывании Вооруженных Сил в соответствии с замыслами и планами войны.

5. Приведении армии и флота в боевую готовность.

По поводу причин тяжелых поражений советских войск в первый период Великой Отечественной войны Г. К. Жуков писал: военным и политическим руководством СССР

Вот что думал Георгий Константинович по поводу задач стратегической обороны в таких условиях. С его точки зрения нужно было:

Останавливаясь на ведении стратегической обороны, оборонительных и отступательных операций, маршал с сожалением констатировал, что активная оборона с нанесением контрударов, как было под Ростовом и Москвой, начала применяться нашими войсками только в конце 1941 года.

«Вследствие недостаточного опыта в ведении оборонительных и отступательных операций крупного масштаба, вследствие плохой разведки и частой потери

Хочу подчеркнуть: плохо организованную разведку Георгий Константинович считает одной из основных причин поражения. У нас военная разведка работала скверно как до войны, так и в первые месяцы после ее начала. Не зная обстановки, мы подчас действовали наугад, почему и не имели успеха. Так было при нанесении контрударов по директиве № 3 от 22 июля 1941 года на Западном фронте, когда группа Болдина в составе 6-го и 11-го мехкорпусов контратаковала в направлении Гродно сравнительно слабого противника, а 14-й мехкорпус пытался своими силами атаковать 2-ю танковую группу немцев под Брестом, на направлении главного удара германской армии. Разумеется, корпус был смят танкистами Гудериана, в результате всей 4-й армии пришлось отойти, оголив левый фланг соседней 10-й армии, тем самым поставив ее в крайне тяжелое положение. Об этом более подробно писалось выше.

Таких примеров действий наших войск в условиях полного отсутствия достоверных сведений о противнике и даже соседях можно привести много. Телефонная связь в приграничных районах была нарушена за несколько часов до наступления немцев. А радиосредствами плохо обученные солдаты практически не могли пользоваться. Шифровальщики и кодировщики не умели закодировать элементарные кодограммы, путали шифры, которые в результате не поддавались декодированию и расшифровыванию. Радистам приходилось вести переговоры открытым текстом, чем умело пользовался противник. Вывод однозначен: советские органы управления войсками не были подготовлены к действиям в сложной обстановке. Командиры не умели пользоваться даже переговорными таблицами. Неудивительно, что в первых боях, особенно если они велись в окружении, мы терпели неудачи. Потеря связи со старшим начальником приводила войска в состояние обреченности, крупные же группировки войск по этой причине не могли скоординировать свои действия.

Кстати, на боях в окружении Георгий Константинович остановился особо.

Говоря об этом виде боевых действий, маршал снова обращает внимание на разведку, имеющую при ведении оборонительных боев особо важное значение. В самом деле, своевременно не обнаружив сосредоточение противника на том или ином участке обороны, не установив у него наличие танковых или механизированных войск и боевой авиации, решать оборонительные задачи практически невозможно. Получив сведения от разведки, оперативно-стратегическое командование с учетом времени ожидаемого наступления должно перебросить на угрожаемые участки мощные противотанковые и противовоздушные средства, а также подтянуть туда резервы, приняв меры по организации надежного управления и взаимодействия.

Г. К. Жуков в своей рукописи особо остановился на поражении войск Юго-Западного фронта в мае 1942 года. К его объективным причинам он отнес в первую очередь недостаточное количество танковых войск и авиации, во вторую — ошибки командования (командующий С. К. Тимошенко, начальник штаба И. X. Баграмян, член Военного совета Н. С. Хрущев), которые заключались в недостаточном изучении стратегической обстановки. Как известно, в результате наше наступление на Харьков захлебнулось, а противник, перехватив стратегическую инициативу, устремился к Сталинграду и на Кавказ.

Приходится сожалеть о том, что до настоящего времени опыт Великой Отечественной войны у нас изучался как бы выборочно, на примере прежде всего блистательных побед. Такая же картина наблюдалась в СССР в конце 30-х годов, когда в военных учебных заведениях при штабных играх анализировались, изучались и планировались в основном наступательные операции. [182]

Увы, и тогда, и сейчас вопрос о боевых действиях в условиях окружения практически не стоял.

Особое место в своих раздумьях о современной войне Г. К. Жуков отвел проблемам применения военной техники, в том числе авиации и танков.

В начальный период войны, а также при наступательных операциях до сентября 1942 года танковые и механизированные войска германской армии играли ведущую роль. Именно на них, кроме ВВС, немецкое командование делало основную ставку. Мы не могли в операциях указанного периода сорвать их далеко идущие удары до тех пор, пока не получили достаточного количества танков высокого качества. В начале войны танковые корпуса производили самостоятельные контрудары, но по неопытности и недостатку сил, при отсутствии прикрытия с воздуха, они не могли оказать решающего влияния на ход вооруженной борьбы.

Уже в ходе Сталинградской наступательной операции положение изменилось в нашу пользу. Немцы, израсходовав в предыдущих сражениях мощь танковых войск и авиации, выдохлись. Во всех последующих наступательных операциях наши танковые и механизированные войска при взаимодействии с авиацией играли, как правило, решающую роль. Они придавали особую динамичность, размах и силу операциям Красной Армии.

Касаясь применения военно-воздушных сил, маршал писал так: после тяжелых потерь авиации в первые дни войны наши ВВС не могли создать превосходства над авиацией Вермахта ни на одном стратегическом направлении. Превосходство нашей авиации проявилось в сражении под Москвой, причем, только потому, что в одной зоне действовали летчики ВВС и ПВО, в частности, 6-й истребительный авиационный корпус. В оборонительных сражениях он выделял для поддержки войск Западного фронта до 30—40% выделенного ресурса, не считая прикрытия армейских соединений и коммуникаций. В ходе контрнаступательных действий корпусу пришлось выделить для участия в боевых действиях до половины своего состава.

«В ходе войны командованием ВВС накапливался боевой опыт взаимодействия с сухопутными войсками, военно-морскими силами и средствами ПВО. [183] Взаимодействуя с сухопутными войсками, основные усилия ВВС сосредотачивали на уничтожении танковых и механизированных группировок, нанесении поражения резервам и препятствовали совершению маневра как войскам, передвигающимся своим ходом, так и перевозимым по железнодорожным магистралям. В наступлении ВВС оказывали помощь в разгроме войск в пределах тактической обороны, способствуя быстрейшему вводу в сражение эшелонов развития прорыва и борьбе с резервами противника.

В борьбе за господство в воздухе наши ВВС уничтожали авиацию противника в воздухе и на аэродромах. Для ударов по аэродромам противника применялась авиация дальнего действия. Но последняя в силу малочисленности и низкого качества техники особой роли не сыграла. При проведении ВВС самостоятельных операций привлекались как дальняя, так и фронтовая авиация, но существенной роли они не сыграли.

Дальняя авиация не смогла решить задачи по дезорганизации работы тыла (Вермахта — Ю. Г.), уничтожению его военно-промышленного потенциала, а также по нанесению ударов по важным политико-административным центрам, железнодорожным узлам и подавлению морального духа народа.

Неразрывно с применением авиации рассматривал Георгий Константинович действия сил ПВО.

На страницах рукописи маршал высказывает свое мнение о том, как во время Великой Отечественной справились со своими задачами войска теориториальной и войсковой ПВО. В частности, он писал, что ПВО страны отличилась при обороне столицы. [184]

Москва плотно и надежно прикрывалась зенитной артиллерией и истребительной авиацией. Неплохо была организована ПВО Ленинграда, Киева, ряда военно-морских баз и важнейших экономических центров страны. Что же касается войсковой ПВО, то наши части, соединения и объединения имели слабые средства противовоздушной обороны, поэтому, особенно в начальный период войны, войска несли весьма чувствительные потери. Так продолжалось до контрнаступления под Сталинградом. Недостаточность средств войсковой ПВО компенсировалась привлечением истребительной авиации и зенитной артиллерии.

Артиллерия, кстати, также не ускользнула от внимания маршала.

Теперь — Военно-Морской Флот. В начальный период войны он сосредотачивал свои усилия на содействии приморским фронтам. Когда сфера морской деятельности была сужена, а в сухопутных войсках ощущался недостаток в обученных контин-гентах войск, флот выделил в сухопутные фронты многие тысячи хорошо подготовленных, смелых и развитых бойцов, покрывших себя блистательной воинской славой за полное пренебрежение к врагу и смерти в боях за Ленинград, Севастополь, Одессу и даже Москву.

Но Военно-Морской Флот проводил и самостоятельные операции по борьбе с противником на его коммуникациях, с целью, например, пресечения доставки руды в Германию из Финляндии и Швеции.

Большие задачи выполнялись ВМФ по защите своих коммуникаций и перевозке грузов морским путем. Северный флот особенно много сделал в этом отношении. Он обеспечил проводку 1624 конвоев в составе 4414 судов.На Балтийском море за войну была обеспечена проводка 1022 конвоев в составе 3223 транспортов. [185]

К боевым действиям и операциям привлекались надводные и подводные силы, торпедная и штурмовая авиация, десантные силы и противодесантные средства. В свою очередь для содействия Военно-Морскому Флоту в отдельных случаях привлекались силы и средства ВВС фронтов и противовоздушная оборона .

Теперь мы переходим к другой работе Г. К. Жукова, в которой он дал краткий анализ операций в Великой Отечественной войне.

За время войны с фашистской Германией советские войска провели колоссальное количество крупных операций, часть из которых является беспримерной в истории войн и по своим масштабам, и по классическому их осуществлению. К таким операциям следует отнести прежде всего битву под Москвой, битву под Сталинградом и на Курской дуге, Ясско-Кишиневскую, Висло-Одерскую и Берлинскую операции. К середине войны советскому Верховному Главнокомандованию удалось вырвать у врага стратегическую инициативу. Проведенные «операции третьего периода войны являются классическим образцом военного искусства.

В первый период войны мы потерпели ряд тяжелых поражений. Однако затем Верховное Главнокомандование сумело подготовить достаточное количество сил и средств, чтобы диктовать свою волю противнику вплоть до его безоговорочной капитуляции. Да и в начале Великой Отечественной, несмотря на превосходство противника, такие полководцы, как Г. К. Жуков, проводили успешные фронтовые наступательные операции. Всего их было три, причем, две из них — под Ельней и Москвой, — были проведены Георгием Константиновичем.

В последующем число успешно проведенных операций, в том числе и оборонительных, в которых, тем не менее, были достигнуты намеченные результаты, возросло до нескольких десятков.

О росте уровня военного искусства Верховного Главнокомандования и командующих войсками фронтов, повышении боевого мастерства генералов и офицеров свидетельствует достаточно много фактов. Об одном из них написал Г. К. Жуков.

Оценкой деятельности Верховного Главнокомандования в Великую Отечественную войну можно считать ее исход, историческую победу советского народа над германскими агрессорами. Кроме того, важными итоговыми показателями являются людские потери, а также экономические, территориальные и моральные утраты и издержки.

Советские Вооруженные Силы за войну имели безвозвратных (демографических) потерь 8668,4 тысячи человек, в том числе убитыми и умершими от ран, болезней и происшествий — 6865,1 тысячи. Однако с военно-оперативной точки зрения в ходе войны с учетом пропавших без вести и оказавшихся в плену из строя безвозвратно выбыли 11441,1 тысячи военнослужащих. Эти безвозвратные потери в процентном отношении по годам войны распределяются следующим образом: [187]

Таким образом, за первые полтора года войны наши безвозвратные людские утраты составили 57,6% от всех потерь, за остальные 2,5 года — 42,4%. Другим интересным показателем являются наши потери на двух основных фронтах, участвовавших в Берлинской операции. 1-й Белорусский фронт потерял в ней 78221 человека, 1-й Украинский — 20050 человек. Тогда же потери немецких войск в полосах этих фронтов составили 232766 и 108700 человек соответственно .

Вот как комментировал эти цифры Г. К. Жуков:

Выдвижение дополнительных частей Красной Армии на запад, начавшееся в мае 1941 г., являлось ответом на германские военные приготовления и отнюдь не свидетельствовало о намерении СССР напасть на «третий рейх». В этой связи нельзя не сделать краткое источниковедческое отступление и не остановиться на одном документе, с помощью которого в последнее время СССР пытаются обвинить в наличии у него агрессивных замыслов. Этот документ — проект «Соображений по плану стратегического развертывания Вооруженных Сил Советского Союза» от 15 мая 1941 г., подписанный A. M. Василевским, занимавшим тогда должность заместителя начальника оперативного управления Генштаба Красной Армии. В нем предлагалось «упредить противника в развертывании и атаковать германскую армию», пока та не успела сосредоточиться, организовать фронт и взаимодействие войск.

Специалистам этот документ известен давно. Основная его идея была в свое время изложена в книге Д. А. Волкогонова о Сталине[123], а затем сам документ был опубликован в российской научной периодике[124]. Разработка от 15 мая 1941 г. представляет собой набросок одного из вариантов плана стратегического развертывания Красной Армии, подготовленный в обстановке нарастания военной опасности и совершенно очевидных приготовлений Германии к нападению на СССР.

В самом факте подготовки этого документа, учитывая сложность ситуации, не было ничего особенного. В задачи генерального штаба любой армии входит изучение всех возможных сценариев войны с вероятным противником. Работа советского генштаба в этом отношении не представляла исключения. Важен другой вопрос: был ли данный документ принят к исполнению, т. е. имелось ли политическое решение, приводившее в действие изложенный в нем сценарий войны против Германии? Военные, как известно, лишь готовят предложения, а решение о том, начинать войну или нет, когда ее начинать и какого плана придерживаться, принимают политики, прежде всего глава государства.

Сколько бы раз ни заявляли о том, что проект оперативного плана от 15 мая 1941 г. был подписан Сталиным, Тимошенко и Жуковым[125] или был принят к исполнению на основании устных распоряжений названных лиц[126], никаких документальных подтверждений этому нет. На разработке, подписанной Василевским, отсутствуют какие бы то ни было подписи, пометы и резолюции, сделанные Сталиным, Тимошенко или Жуковым. Нет также ни прямых, ни косвенных документальных подтверждений того, что эта разработка была вообще представлена главе советского государства или правительству. Думается, не лишне было бы задать вопрос, мог ли вообще этот документ в том виде, в каком мы его имеем (рукописный текст с многочисленными исправлениями и вставками, большинство из которых с трудом поддается прочтению), быть подан первому лицу в государстве? Заслуживает внимания, наконец, и тот факт, что этот документ долгое время (до 1948 г.) хранился в личном сейфе Василевского — не в бумагах Сталина, Тимошенко, Жукова либо начальника оперативного управления Генштаба РККА Н. Ф. Ватутина, где ему, казалось бы, надлежало находиться, если бы он был утвержден или хотя бы рассмотрен, и именно из сейфа Василевского перекочевал в архив. Данный документ никогда не выходил из стен генштаба. Он так и остался черновым рабочим документом.

Попытки сделать сенсацию из разработки, датированной 15 мая 1941 г., призваны по сути дела отвлечь внимание от другого документа — «Соображений об основах стратегического развертывания Вооруженных Сил Советского Союза на западе и на востоке на 1940 и 1941 годы» от 18 сентября 1940 г. Этот документ был подписан наркомом обороны Тимошенко, начальником генштаба Мерецковым, утвержден Сталиным (14 октября 1940 г.) и являлся как раз той основополагающей директивой, которой руководствовалась Красная Армия.

Но прежде чем обратиться к этому плану, укажем еще на один недостойный прием, который используют авторы, пытающиеся доказать, что Советский Союз готовил нападение на Германию, — преднамеренное искажение военной доктрины СССР того периода. Пытаясь представить РККА в качестве армии агрессии, они постоянно цитируют слова из ее полевого устава (ПУ-39) о том, что Красная Армия — это «самая нападающая из всех когда-либо нападавших армий». Однако стоит заглянуть в устав, чтобы убедиться в сомнительном характере данного «аргумента». В уставе проводится идея активной обороны, а отнюдь не агрессии. В нем говорится: ‘На всякое нападение врага Союз Советских Социалистических Республик ответит сокрушительным ударом всей мощи своих вооруженных сил. Если враг навяжет нам войну, Рабоче-Крестьянская Красная Армия будет самой нападающей из всех когда-либо нападавших армий»[127][128] (курсив мой. — О. В. ).

Идея быстрого перехода от обороны в наступление, но никак не агрессии против других стран, определяла военную доктрину Красной Армии. Ее главная установка заключалась в том, чтобы в случае нападения сдержать противника на границе, разгромить вражескую армию вторжения в приграничных боях, перенести боевые действия на территорию противника и, развернув наступление, нанести ему окончательное поражение в его собственном «логове». Эта установка предельно ясно изложена в плане от 18 сентября 1940 г. В нем черным по белому записано, что война может начаться в результате нападения на СССР Германии и ее союзников, и высказывалось предположение, что главный удар будет нанесен вермахтом с территории Восточной Пруссии по двум направлениям — на Ригу и на Минск. Задачи Красной Армии в случае войны определялись следующим образом: «активной обороной прочно прикрывать наши границы в пе риод сосредоточения войск» и сковать основные силы противника. По завершении сосредоточения советских войск нанести ответный удар (в зависимости от конкретной политической обстановки) на направлении Люблин — Краков — верхнее течение р. Одер либо в Восточной Пруссии. Ни слова о том, что инициативу развязывания войны СССР может взять на себя, в плане нет[129].

Та же установка лежала в основе нового варианта плана стратегического развертывания Красной Армии, подготовленного генштабом 11 марта 1941 г., который отличался от плана 18 сентября 1940 г. в основном лишь тем, что определял в качестве главного направления вероятного удара вермахта в случае «вооруженного нападения Германии на СССР» южное — с территории «генерал-губернаторства» на Киев с целью захвата Украины[130]. Данный вариант плана, как и вариант, датированный 15 мая 1941 г., не был подписан командованием Красной Армии и не был утвержден Сталиным.

Не содержат никаких указаний на агрессивные замыслы СССР в отношении Германии и ее союзников не только оперативные планы стратегического звена РККА, но и оперативные планы военных округов, армий и дивизий[131].

О том, что идея активной обороны и быстрого перехода из нее в контрнаступление не только накануне войны, но и в первые ее дни продолжала определять мышление советского политического руководства и командования РККА, свидетельствуют также директивы № 2 и № 3, на правленные в войска из Москвы 22 июня 1941 г.[132] Отметим также, что директива № 2, предписывавшая уничтожить вражеские силы, вторгшиеся на советскую территорию, категорически запрещала Красной Армии до особого распоряжения переходить наземными войсками границу, а директива № 3 прямо свидетельствовала о том, что советская сторона руководствовалась в своих действиях не разработкой от 15 мая 1941 г., а планом от 18 сентября 1940 г. Авторам же, пытающимся доказать, что в оперативном мышлении советского командования якобы начисто отсутствовало понятие «оборона», чтобы убедиться в обратном, стоит ознакомиться с материалами совещания высшего руководящего состава РККА 23–31 декабря 1940 г., на котором обсуждались принципиальные вопросы строительства Красной Армии, ее стратегии и тактики[133].

Но если разобраться, многие выводы автора не выдерживают никакой критики. Так, центральной мыслью, стержнем всей книги является утверждение, что Красная Армия была армией агрессии, что она готовилась к превентивному удару в 1941 году и Гитлер был вынужден упредить СССР. Прямых доказательств на этот счет у В. Резуна нет, поэтому он прибегает к косвенным, но эти доказательства малоубедительны. Единственное, с чем действительно нельзя не согласиться, так это с тем, что оперативная подготовка, структура и вооружение Красной Армии были, прежде всего, нацелены на наступление и летом 1941 года в западных военных округах создавалась мощная группировка войск. Но в данном случае автор, что называется, ломится в отрытую дверь.

Это в теории. Реально к лету 1941 года РККА не была готова ни к стратегическому наступлению, ни тем более к стратегической обороне. Об этом свидетельствует, между прочим, и обширная немецкая мемуаристика.

Если же следовать логике Резуна и допустить, что Гитлер упредил СССР на какие-то две недели, то такая, почти готовая к стратегическому наступлению армия должна была бы как минимум провести несколько успешных контрударов оперативного масштаба, чего, как известно, ей сделать не удалось.

Вполне возможно, что в последующие годы при выгодном для СССР развитии международной обстановки Сталин мог бы прийти к выводу о целесообразности превентивного удара с далеко идущими целями. Однако история не допускает сослагательного наклонения. Мы должны оценивать лишь реальный ход минувших событий, без домыслов и необоснованных догадок.

Резун подчеркивает, что для него главным источником были открытые советские публикации. Пойдем по его стопам. Будем пользоваться только фактами из открытых источников.

Некоторые военно-технические откровения автора

Рассматривая предвоенное танковое вооружение Красной Армии (с. 27- 31), В. Резун выделяет ряд аспектов.

Реальная картина. Первые модели гусенично-колесного танка БТ были произведены в начале 30-х годов, когда автострад в Германии еще не было! Максимальная скорость 100 км/ч завышена. По официальным источникам, она составляла 7086 км/ч. Причем такой скорости мог достичь лишь одиночный танк в идеальных полигонных условиях. При массовом применении танков в походных боевых порядках их средняя скорость не превышала 30-40 км/ч.

Теперь о том, что касается количества этих танков. Всего советской промышленностью было выпущено 8060 танков БТ. Конечно, во всем мире танков было больше. Например, в 1939 году Германия имела 5260 танков, Италия 1400, Польша около 800, Чехословакия около 300, Франция около 3000, у Англии к началу войны в составе экспедиционного корпуса было 310 танков. В Красной Армии к началу войны было еще значительное количество танков БТ. Их последние модификации имели 45-мм пушку, которая пробивала броню немецких танков. При умелом использовании БТ они вполне годились для обороны, а не только для наступления.

Реальная картина. С 1931 по 1938 год в СССР производились малые плавающие танки Т-37 и Т-38, а с 1940 года легкий плавающий танк Т-40. Эти танки предназначались исключительно для разведки, имели лишь противопульную броню и пулеметное вооружение. Разведка нужна всегда: на марше, в районе сосредоточения, в обороне, в наступлении и даже при отступлении. Не понимать этого и утверждать, что танки-разведчики были созданы только для наступления, значит, проявить явную некомпетентность.

Пятый. Штурмовик Ил-2 это самолет-агрессор, ибо его главное предназначение удары по аэродромам (с. 33).

На стр. 121 он ссылается на западного эксперта С. Залога, но почему-то игнорирует воспоминания выдающегося советского летчика-испытателя С.Н. Анохина, в которых тот описывает свой первый и единственный полет на летающем танке и объясняет причины закрытия этого проекта сразу же после неудачного полета. Между прочим, идея крылатого танка, как одна из многих нереализованных идей, появилась в ходе войны. Говорить о том, что О. Антонов вопреки пожеланию генералитета опоздал с созданием танка к началу войны типичная для В. Резуна подтасовка фактов.

Откровения В. Резуна в области военного искусства

С чисто военной и методологической точки зрения книга В. Резуна написана сумбурно. Чтобы разобраться в дикой смеси тактических, оперативных, технических, военно-экономических, политических, идеологических, военно-исторических, стратегических и других вопросов, потребовались бы десятки страниц.

Разбирая некоторые разделы книги, нам пришлось бы останавливаться на каждом предложении! Выберем поэтому всего несколько примеров, характеризующих уровень знаний автора в области военного строительства и военного искусства.

Так, доказывая агрессивные замыслы Советского Союза по отношению к фашистской Германии, В. Резун в качестве одного из главных аргументов приводит факт выдвижения крупных сил Красной Армии из внутренних военных округов в мае-июне 1941 года на запад. Посвятив этой теме около 20 страниц, он как будто нечаянно упускает хронологию ряда важных предшествующих событий.

А ведь факты говорят следующее:

целенаправленная подготовка вермахта к нападению на СССР началась за десять (!) месяцев до начала выдвижения значительных сил Красной Армии в западные военные округа; выдвижение и развертывание ударных сил вермахта, предназначенных для нападения на Советский Союз, началось за четыре (!) месяца до начала выдвижения на запад дополнительных сил Красной Армии;

действия Красной Армии по усилению западной группировки войск никак нельзя квалифицировать как превентивные меры. Это были явно ответные меры на германскую подготовку к агрессии;

заявления Гитлера в январе 1941 года по поводу несуществующей опасности советского нападения СССР на Германию лишний раз доказывают, что Германия, готовя агрессию, руководствовалась собственными стратегическими целями, а не страхом перед нападением Советского Союза.

Такой неучет последовательности стратегических решений сторон и временного баланса основных военно-стратегических мероприятий является непростительной ошибкой для аналитика, выдающего себя за военного специалиста.

Нагнетая страх, В. Резун рассказывает читателю о планах Красной Армии по завоеванию господства в воздухе (с. 24). Он уверяет, что такая операция возможна только при внезапном нападении в мирное время и обязательно путем массированных ударов по аэродромам. Поскольку советское военное руководство действительно считало завоевание господства в воздухе важнейшей предпосылкой для успешных боевых действий сухопутных войск и флота (как, впрочем, и военные руководители всех современных армий), В. Резун приписывает ему намерение вероломного нападения.

Добавим для полноты картины: штатная численность стрелковой дивизии Красной Армии составляла 14,5 тыс. человек. Сравнив эту цифру с вышеуказанными, можно представить, насколько летом 1941 года Красная Армия была готова к превентивному удару.

Далее Резун, не замечая, что сам противоречит себе, отмечает, что до войны на Волге, в скалах Жигулей, был подготовлен гигантский подземный командный пункт для высшего руководства страны.

Итак, мы приходим к выводу, что Резун использует в своей книге только те первоисточники, которые в какой-то мере могут подтвердить его тезисы. Но и тут он работает с ними поверхностно, а порой просто выдает ложь за правду. Приведем несколько примеров:

Здесь и далее цит. по: Суворов В. Ледокол. Кто начал Вторую мировую войну? М., 1992. 352 с.

Действительно, кардинальные изменения военно-политической обстановки в мире, трудные процессы утверждения новой государственности, сокращение и реформирование вооруженных сил, необходимость создания и продолжения работы над военной доктриной государства, целый ряд других важнейших проблем – все это с равной мере является характерным как для рассматриваемого периода, так и для современного этапа развития общества, его вооруженных сил.

Зарождение и развитие военной доктрины Советского государства проходило на фоне новых исторических реалий и тенденций мирового развития. Октябрьская революция расколола мир на две противоположные системы. Наряду с системой государств, развивавшихся в течение длительного времени по капиталистическому пути, создалось государство, декларирующее социализм в качестве конечной цели, проведшее коренные фундаментальные преобразования в области экономики, социальной сферы, политики и культуры.

В то же время лидеры революционной России не оставляли надежд на продолжение дела Октября и за ее пределами. Концепция мировой революции, которой придерживались в 20-30-е годы практически все большевики, стоявшие во главе нового государства, означала поддержку со стороны России революционного движения, прежде всего, в Европе и предполагала возможность революции в других странах. Ощущение близкой мировой революции пронизывало все сферы деятельности тогдашней России.

По мере упрочения Советов, постепенного овладения партией большевиков всеми командными экономическими и государственными постами, росло и понимание лидерами капиталистических стран опасности для них того социального эксперимента, который начался в России. Непризнание Советской Россию, блокада, интервенция свидетельствовали о том, что жесткое противостояние в политике западных держав по отношению к Советскому государству приобретало долговременный характер.

Таким образом, концепция мировой революции, с одной стороны, враждебность капиталистического мира, с другой, создавали почву для конфронтации, для конфликтов между двумя различными системами государств. Преобладающей тенденцией мирового развития стало жесткое противостояние двух систем, сопровождавшееся неприятием социально-экономических и политических форм организации общества другой стороны, постоянной идеологической враждебностью. Обе системы сразу же после Октябрьской революции развивались на конфронтационной основе, на отторжении друг друга, на стремлении опрокинуть или максимально ослабить другую сторону.

В сложившихся условиях перед руководством Советского государства встала задача создать армию нового типа, соответствующую природе и характеру социалистического государства. И такая армия была создана. По своему типу и боевому составу оно была наступательной, но используемой в иных, оборонительных целях. Создание и применение регулярной, наступательной по составу и задачам армии соответствовало характеру решаемых ею задач по защите Советской России.

Образование Союза Советских Социалистических Республик в значительной мере укрепило геополитическое положение страны. В то же время на повестку дня встали вопросы, связанные с определением степени внутренней стабильности и внешней опасности для социалистического государства, осмыслением опыта минувших войн с прогнозированием характера новых возможных войн и вооруженных столкновений и вероятных противников и разработкой на этой основе программы строительства вооруженных сил.

Речь шла, таким образом, о создании военной доктрины Советского государства – системе официально принятых в государстве взглядов на цели, характер и способы ведения возможной будущей войны, на подготовку к ней страны, вооруженных сил и способы их боевых действий. Эта доктрина должна была соответствовать природе Советского государства, его геостратегическому положению, социально-политическому и экономическому строю, предопределить уровень развития экономики, средств ведении войны, состояние военной науки и военного искусства.

Советская военная доктрина базировалась на методологических принципах марксистско-ленинской теории общественного развития, ленинских положений о войне и армии, о защите социалистического Отечества. При формировании советской военной доктрины учитывался отечественный и зарубежный военный опыт, в особенности опыт первой мировой и гражданской войн. На основе их изучения и критического анализа были сформулированы важные теоретические положения, определившие основные направления подготовки страны к обороне, магистральные пути военного строительства в СССР.

Анализ опыта мировой и гражданской войн подводил к следующим выводам: при определении военно-доктринальных взглядов на ближайшее будущее Советского государства необходимо исходить из того, что участниками современных войн являются целые народы воюющих государств; войны подчиняют себе все стороны общественной жизни; театром военных действий стали громадные территории, населенные десятками и сотнями миллионов людей; технические средства вооруженной борьбы беспрерывно развиваются и усложняются, на их основе создаются новые рода войск, виды вооруженных сил.

Уроки мировой войны 1914-1918 гг. убедительно свидетельствовали о том, что всю подготовку страны к обороне, будущим вооруженным столкновениям важно и необходимо строить на основе научно обоснованной, четко сформулированной и всесторонне разработанной военной доктрины. В связи с этим перед советской военной мыслью в качестве первоочередной задачи встал вопрос о необходимости разработки теоретических основ советской военной доктрины: самого этого понятия, его содержания, основных структурных элементов.

В целом их можно свести к трем основным положениям:

Против сужения военной доктрины тактическими рамками, за включение в ее содержание войны в целом высказался П.И. Изместьев. Но оба они, как и другие участники дискуссии, рассматривали основные вопросы военной доктрины в отрыве друг от друга, не принимая во внимание определяющего влияния социально-политических, экономических и других факторов на ее содержание.

После окончания гражданской войны вопрос о военной доктрине вновь оказался в центре внимания военных теоретиков. Вставшие на повестку дня практические вопросы, связанные с реорганизацией Красной Армии, разработкой уставов, выработкой основных направлений в боевой подготовке войск и дальнейшем строительстве вооруженных сил настоятельно требовали их теоретического обоснования. Для Советского государства и Красной Армии разработка военной доктрины имела не отвлеченный характер, а приобретала практическое значение. Свидетельством этого является тот факт, что вопрос о создании единой военной доктрины был вынесен на обсуждение Х и XI съездов РКП(б). Нужно было не просто решать неотложные задачи военного строительства Советской республики, но решать их с перспективой, учитывая и опыт, и тенденции дальнейшего развития военного дела.

В этой связи особое значение в формировании советской системы военно-доктринальных взглядов, в становлении и развитии военной доктрины Советского государства приобретает теоретическая дискуссия о единой военной доктрине 1921-1922 гг., в которой приняли участие руководители военного ведомства, известные военные теоретики и практики военного дела Л.Д. Троцкий, К.Е. Ворошилов, М.В. Фрунзе, С.М. Буденный, Н.Д. Каширин, Н.Н. Кузьмин, С.К. Минин, Д. Петровский, М.Н. Тухачевский и др. При этом следует заметить, что отдаленные последствия этой дискуссии и даже оценки ее хода оказали на развитие вооруженных сил, в целом на подготовку страны к обороне, возможно, более важное влияние, чем непосредственные результаты.

Необходимо также сказать, что историография (как отечественная, так и зарубежная) по проблеме дискуссии о единой военной доктрине достаточно богата и широка. В целом, соглашаясь с ее общими выводами и оценками, тем не менее заметим, что ряд вопросов требует определенного критического отношения и переосмысления. Остановимся на некоторых из них.

Первое положение касается причин дискуссии и роли в ней М.В. Фрунзе и Л.Д. Троцкого, как главных действующих лиц. Принято считать, что объективными причинами начала дискуссии были прежде всего необходимость решить коренные вопросы советского военного строительства на этапе перехода от войны к миру, осмыслить тот опыт, который, несомненно, дали как мировая, так и гражданская войны. Принимая в целом официальную историографическую версию о причинах дискуссии, тем не менее внесем некоторые уточнения и дополнения к ней.

Было бы точнее сказать, что Троцкий не отрицал значения марксизма для военного дела. Он выступал, действуя, как и было ему свойственно, прямолинейно, грубо, а часто и оскорбительно для своих противников, против опошления марксизма, низведения его до уровня пустой, бессмысленной фразы, своего рода ритуального действа, освящающего любой шаг в советском военном строительстве.

Наши рассуждения о том, признавал или не признавал Троцкий значение марксизма в военном деле важны не столько для того, чтобы восстановить истину в этом вопросе (хотя и это немаловажно), сколько для того, чтобы показать, что уже в начале 20-х годов, во-первых, обозначились условия для постепенного превращения марксизма в своего рода религию – единственно верную, универсальную для решения любых задач и проблем военного дела; во-вторых, были заложены основы для исключения всякого рода других альтернативных взглядов в военной мысли, в том числе в военно-доктринальной сфере.

Хотелось бы обратить внимание еще на одну сторону дискуссии о единой военной доктрине, тем более, что она практически не освещалась в нашей историографии. Речь идет о политических последствиях этой дискуссии. В 1921-22 гг. И.В. Сталин, как известно, еще не выдвинулся на первый план при обсуждении военных вопросов, но, несомненно, находился в рядах оппонентов Троцкого и искал своих будущих союзников среди тех, кто считал, что пролетарское происхождение важнее прочных военных знаний. Политические оценки и ярлыки относительно военно-теоретических воззрений того или иного ученого появятся чуть позднее, в конце 20-х – начале 30-х годов. Думается, что участие в дискуссии на той или иной стороне для многих ее участников стало своего рода лакмусовой бумажкой при определении их судеб в период репрессий 30-х годов.

Таким образом, дискуссия о единой военной доктрине 1921-1922 гг. явилась важным этапом на пути формирования системы военно-доктринальных взглядов Советского государства. В ходе ее были определены теоретико-методологические основы формирования военной доктрины СССР, основные элементы ее содержания, намечены пути дальнейшего строительства вооруженных сил.

Мысли, высказанные во время дискуссии о единой военной доктрине, в дальнейшем получили развитие и уточнение. Нельзя не сказать и того, что в 30-е годы, как результат дискуссии 1921-1922 гг., зародилась, а затем и оформилась тенденция преувеличения политических аспектов в развитии военной доктрины, всего военного дела, тенденция игнорирования объективных законов и внутренней логики развития военной науки.

В работе секции приняли участие видные военные теоретики и практики военного дела, преподаватели военных академий, представители и руководители Наркомата по военным и морским делам, Политического управления и Штаба РККА, военных округов.

В целом, оценивая деятельность Секции, можно сказать, что ее создание оказало значительное влияние на развитие отечественной военной науки, стало своего рода рубежом в окончательном утверждении теоретико-методологических основ советской военной доктрины.

На наш взгляд, есть все основания утверждать, хотя это и не бесспорно, что деятельность Секции, к сожалению, положила начало тому тяжелому нравственному климату в отечественной военной науке, который особенно проявился во второй половине 30-x годов. Все это не могло не сказаться на состоянии военно-доктринальных взглядов Советского государства, разработке актуальных проблем военного строительства и обороны СССР.

Подведем некоторые итоги. Начатый еще в годы гражданской войны и продолженный в 20-е годы процесс зарождения и утверждения советской военной доктрины завершился в конце 20-х – начале 30-х годов. Важную роль в определении сущности, содержания военной доктрины Советского государства сыграли дискуссии, проходившие со второй половины 1918 г. – 1920 г. Особое место принадлежат дискуссии о единой военной доктрине 1921-1922 гг. Последующие дополнения и уточнения, внесенные в доктринальные концепции, позволили определить советскую военную доктрину как принятую в Советском государстве систему: а) теоретических положений о типах войн современной эпохи, их социально-политической сущности и характере, расстановке военно-политических сил, политических и стратегических целях противоборствующих сторон; б) политических установок на использование военной мощи Советского государства по отражению возможной агрессии: в) теоретических положений о военно-техническом содержании возможной будущей войны, способах подготовки и ведения вооруженной борьбы в сочетании с другими ее видами (экономической, идеологической, дипломатической); г) руководящих принципов и основных направлений военного строительства, подготовки страны и вооруженных сил к будущей войне.

Россия и мир – вчера, сегодня, завтра. Научные труды МГИ им. Е.Р. Дашковой. Выпуск 2. М., 1997. С. 44-59.

Читайте также:

  

• Особенности населения россии кратко

  

• Степени сравнения прилагательных в английском языке кратко

  

• Войны французской революции и наполеоновские войны кратко

  

• Джон кеннеди и мэрилин монро кратко

  

• Суверенные права союзных республик в составе ссср кратко